Шорохи

Дин Кунц

Шорохи

Часть I

Живые и мертвые

Силы, воздействующие на нашу судьбу, формирующие наш характер, – как шорохи в ночи: так же тревожны, властны и неразличимы.

Чарльз Диккенс

Глава 1

На рассвете во вторник Лос-Анджелес пережил первый слабый толчок. В окнах задребезжали стекла; зазвенели подвешенные к карнизам колокольчики – но не от ветра. В некоторых квартирах с полок попадала посуда.

В утренние часы радио постоянно передавало информацию о землетрясении. К концу времени пик эта новость отошла на третий план: ее оттеснили репортажи о террористических актах в Риме и отчет о столкновении пяти автомашин на магистрали Лос-Анджелес – Санта-Моника. Почему бы и нет? Ведь не рухнуло ни одно здание. К полудню лишь горстка лосанджелесцев (большей частью из переехавших сюда в последние годы) все еще считала это событие достойным небольшого обсуждения за обедом.

* * *

Человек в дымчато-сером фургоне марки «Додж» даже не почувствовал толчка. В это время он катил по автомагистрали, приближаясь к Лос-Анджелесу со стороны Сан-Диего. В движущейся автомашине можно ощутить только очень сильные толчки. Так что он ничего не знал о землетрясении до тех пор, пока не остановился позавтракать в какой-то закусочной и не услышал, как о нем говорят другие посетители.

Он сразу понял, что землетрясение – знамение, предназначенное лично для него. Оно должно было либо утвердить его в успехе предстоящей ему в Лос-Анджелесе миссии, либо предупредить о неудаче. Но все-таки что именно?

Он ломал над этим голову все время, пока ел. Это был крупный, сильный мужчина ростом в шесть футов четыре дюйма и весом в триста фунтов, сплошные мускулы. На еду он потратил целых полтора часа, заказав для начала яичницу из двух яиц с ветчиной, картофель фри, тосты и стакан молока. Он медленно, методично пережевывал пищу, целиком сосредоточившись на этом занятии. Разделавшись с первой порцией, потребовал горку оладий и еще молока. За оладьями последовал омлет с сыром и тремя кусочками канадского бекона, снова тосты и апельсиновый сок.

Такой необычный клиент вызвал живой интерес и послужил основной темой разговоров на кухне. Его обслуживала разбитная рыжая официантка по имени Хелен, но и другие девушки нашли предлог пройти мимо столика и бросить на верзилу оценивающий взгляд. Это не ускользнуло от его внимания, но оставило равнодушным.

Когда клиент попросил счет, Хелен попыталась завязать разговор:

– Вы, должно быть, лесоруб или что-нибудь в этом роде?

Посетитель поднял на нее глаза и изобразил деревянную улыбку. Хотя он впервые в жизни был в этой закусочной и видел Хелен, он знал, что она скажет дальше. Все это ему приходилось слышать сотни раз.

Девушка захихикала, не спуская с него голубых глаз.

– Я почему говорю: лопаете за троих.

– Наверное.

Хелен стояла, опершись бедром на столик, слегка наклонившись к мужчине и недвусмысленно давая понять, что он может рассчитывать…

– И в то же время, – продолжила она, – ни одной унции лишнего жира.

Все так же улыбаясь, он думал: интересно, какова она в постели? Мысленно он уже сгреб ее в охапку, повалил и грубо ворвался в нее – а затем почувствовал свои руки на ее горле. Давить, давить, давить – пока у нее не побагровеет лицо и глаза не выкатятся из орбит!..

Хелен задумчиво смотрела на него, словно прикидывая, удовлетворяет ли он ее требованиям – иначе говоря, соответствует ли его сексуальный аппетит тому, какой он только что продемонстрировал за столом?

– Вы, должно быть, занимаетесь спортом?

– Качаюсь, – ответил он.

– Как Арнольд Шварценеггер?

– Ага.

У девушки была хрупкая, изящная шея. Он мог бы переломить ее, как сухую веточку. Эта мысль сделала его счастливым.

– Наверное, ты силен как бык, – одобрительно заметила девушка. На посетителе была тенниска с короткими рукавами, и она пальчиком потрогала его руку пониже локтя. – Сколько бы ни съел, все уходит в мускулатуру.

– Вот именно. И еще дело в обмене веществ.

– Да?

– Масса калорий сгорает, переходя в нервную энергию.

– Да ну? – поразилась Хелен. – Ты разве нервный?

– Все время начеку, как сиамский кот.

– Не может быть. Бьюсь об заклад, тебя ничто не выведет из себя.

Хелен была эффектной женщиной под тридцать, то есть на десять лет моложе его. Стоит ему захотеть – и он может иметь ее. Сначала она похнычет из-за грубого обращения, а потом убедит себя, что он поступает с ней, как Ретт со Скарлетт, и позволит повалить себя на диван. Разумеется, после акта ее придется убить: вонзить нож в соблазнительную грудь или перерезать горло, – но ему не хотелось отвлекаться. Не стоит она того, чтобы он зря рисковал. Эта девушка не в его вкусе: он не любит убивать рыжих.

Он отвалил ей щедрые чаевые, заплатил по счету в кассу и, бросив Хелен на прощание: «Увидимся!» – вышел из закусочной.

После прохлады, создаваемой кондиционером, сентябрьская жара навалилась на него, как горячая подушка. Идя к своему фургону, мужчина чувствовал на себе взгляд Хелен, но не обернулся.

Доехав до торгового центра, он припарковал машину в дальнем углу стоянки, подальше от магазинов. Забрался на заднее сиденье, опустил бамбуковую штору, отгораживающую салон от грузового отделения, и растянулся на толстом, драном, коротковатом для него матрасе. Ему пришлось гнать всю ночь без остановки, от самой Санта-Елены. Теперь, после плотного завтрака, на него напала сонливость.

Через четыре часа он проснулся от кошмара, весь в поту. Его бросало то в жар, то в холод; одной рукой он вцепился в матрас, а другой хватался за воздух, пытаясь кричать, но у него не было голоса.

Сначала он не сообразил, где находится. В задней части машины было совсем темно, если не считать трех узеньких полосок света, пробивавшегося сквозь бамбуковую штору. Воздух был горячим и спертым. Человек сел, нащупал рукой металлическую крышу, напряг зрение и наконец сориентировался. Мысль о том, что он лежит в фургоне, принесла ему облегчение.

Он попытался вспомнить свой кошмар, но не смог. В этом не было ничего необычного: едва ли не каждую ночь он просыпался с пересохшим горлом и бешено колотящимся сердцем, но ни разу не сумел вспомнить, что именно повергло его в такой ужас.

Хотя он и знал теперь, где находится, темнота по-прежнему действовала ему на нервы. Кто-то, шурша, подкрадывался к нему, и у него, как всегда в таких случаях, начали подниматься волосы на затылке. Он поднял штору и некоторое время усиленно моргал, приспосабливаясь к яркому свету. Потом наклонился и поднял с пола что-то, завернутое в кусок замши, а под ней еще в несколько тряпок. Наконец он добрался до содержимого – пары огромных, очень острых ножей. Дома он потратил немало времени на их заточку. Взяв в одну руку нож, человек испытал странное, очень приятное чувство, как будто это был заколдованный меч чародея, обладающий магической силой.

Сквозь крону пальмы пробивались солнечные лучи и, слепя, отражались на поверхности лезвия. Тонкие губы человека в «Додже» раздвинулись в злорадной усмешке. Несмотря на кошмарный сон, отдых придал ему сил. Он чувствовал себя освеженным и уверенным в себе. Утреннее землетрясение могло означать лишь то, что в Лос-Анджелесе его ожидает успех. Он разыщет ту женщину. Доберется до нее. Сегодня или, самое позднее, в среду. При мысли о ее теплой и безупречно гладкой коже его ухмылка перешла в зловещий оскал.

* * *

Во вторник, ближе к вечеру, Хилари Томас отправилась за покупками в район Беверли-Хиллз. Вернувшись домой, она оставила свой светло-кофейный «Мерседес» на небольшой стоянке в виде подковы. Теперь, когда модельеры вновь разрешили женщинам быть женственными, Хилари радовалась, что смогла накупить множество нарядных платьев, каких не было в магазинах в пору повального увлечения одеждой чуть ли не солдатского образца. Ей понадобилось трижды ходить в дом и возвращаться за новой партией покупок.

Доставая из машины последний сверток, Хилари почувствовала на себе чей-то взгляд. Она огляделась по сторонам. Заходящее солнце залило все вокруг золотистым светом. На газоне играли двое ребятишек. По тротуару семенил коккер-спаниель. Кроме ее «Мерседеса», неподалеку стояли еще две легковушки и крытый фургон, но во всех трех машинах как будто никого не было.

– Ведешь себя как идиотка! – обругала она сама себя. – Кому ты нужна?

И все-таки, отнеся домой последний пакет и вернувшись, чтобы завести машину в гараж, Хилари вновь почувствовала, что за ней следят.

* * *

Около полуночи, читая в постели, Хилари услышала слабый шум внизу. Она отложила книгу и прислушалась.

Шелест раздавался со стороны кухни, в районе черного хода. Прямо под ее спальней.

Хилари встала с постели и надела купленный сегодня халат из синего шелка.

В верхнем ящике ночной тумбочки она хранила автоматический пистолет тридцать второго калибра. Хилари извлекла его оттуда и немного помедлила, прислушиваясь.

Она ужасно глупо себя чувствовала. Наверное, дом дает усадку – такое случается. А с другой стороны, она прожила здесь шесть месяцев и ни разу не слышала никакого шороха.

Хилари вышла на лестничную клетку и всмотрелась в темноту первого этажа.

– Кто здесь?

Ей ответила тишина.

Держа перед собой пистолет, тяжело дыша и тщетно пытаясь унять дрожь, она спустилась по лестнице, пересекла гостиную и включила свет. Странные звуки не прекратились, но в кухне никого не оказалось. Все выглядело в точности как всегда. Крашеный пол из сосновых досок. Горка из такой же сосны, с керамической окантовкой. Выложенные белой плиткой полки. Сверкающие чистотой кастрюли и прочая утварь. Ни единого признака, что здесь побывал чужой.

Она задержалась на пороге и снова прислушалась. Ничего. Только нервное гудение холодильника.

Набравшись храбрости, Хилари приблизилась к задней двери. Та оказалась на запоре. Она включила свет во дворике позади дома и подняла штору. Снаружи, по правую руку от нее, мерцала водная гладь бассейна. По левую расположился розарий; яркие лепестки фосфоресцировали среди темной зелени. Всюду царили тишина и покой.

«Определенно дело в усадке, – решила она. – Тьфу! Я становлюсь мнительной, точно старая дева».

Хилари приготовила сандвич и взяла на кухне бутылку холодного пива. Она не стала выключать свет: это должно отпугнуть налетчика, если такой объявится.

Хилари стало стыдно. Она хорошо понимала, что с ней творится. Страх проистекал из застарелого комплекса «Я-не-заслуживаю-такого-счастья». Она давно знала его за собой. Когда-то она явилась в Лос-Анджелес ниоткуда и ничего собой не представляя, зато теперь у нее было все. В глубине души Хилари боялась, что бог однажды спохватится и решит, что она недостойна свалившихся на нее благ. И тогда ее постигнет суровая кара. Вся жизнь разлетится вдребезги. Она лишится всего: дома, автомобиля, счета в банке… Эта новая жизнь слишком хороша, чтобы быть правдой. И уж во всяком случае – чтобы продолжаться вечно.

Так вот – нет! Нет, черт побери! Хватит заниматься самоедством, убеждая себя, будто дело в одном лишь везении. Удача тут ни при чем. Рожденная в доме, где разбиваются сердца, вскормленная не молоком и лаской, а постоянной тревогой, ненавидимая отцом и еле-еле терпимая матерью, выросшая в атмосфере безысходности и жалости к себе, она долго не знала своей настоящей цены.

Но это пройденный этап. Она полностью излечилась. И не допустит, чтобы старые сомнения взяли над нею верх, не позволит отобрать у себя этот дом, машину и деньги, заработанные упорным трудом, завоеванные талантом. Она всего достигла сама. Когда она явилась в Лос-Анджелес, она не знала здесь ни души. У нее не было ни друзей, ни родственников. Никто не осыпал ее деньгами – за красивые глаза. Лос-Анджелес ежедневно наводняли стада красоток, привлеченных блеском индустрии развлечений, – с ними обращались хуже, чем со скотиной. Хилари пробилась по одной-единственной причине: она оказалась даровитой писательницей, с богатым воображением и неуемной творческой энергией. На фильмы по ее сценариям зрители валили толпами. И она экономила каждый цент, так что богам не за что гневаться на нее.

– Успокойся, – произнесла она вслух. – Никто и не думал ломиться к тебе в дом. Это твое воспаленное воображение.

Хилари доела сандвич, выпила пиво и, выключив везде свет, погрузилась в крепкий сон без сновидений.

* * *

Следующий день стал самым счастливым днем в ее жизни и самым страшным.

Среда началась исключительно хорошо. На небе ни облачка. Воздух изумительно свеж и прозрачен. Стояла на удивление теплая, солнечная погода. Все вокруг поражало яркими, чистыми, как на полотнах кубистов, красками. У Хилари было такое чувство, будто вот-вот поднимется занавес и откроется новый, чудесный, запредельный мир.

Хилари Томас провела утро в саду. Эти отгороженные прочной высокой стеной пол-акра земли позади ее двухэтажного, в испанском стиле коттеджа были засажены всеми видами роз. Здесь были сорта «Фрау Карл Друсски», «Мадам Пьер Ожер», мускусная роза и множество гибридов. Сад полыхал белыми, красными, розовыми и пурпурными огнями. У некоторых роз лепестки были величиной с блюдце, у других – такие крохотные, что свободно могли пройти сквозь обручальное кольцо. Бархатная изумрудная лужайка пестрела лепестками всех оттенков.

Каждое утро Хилари по два-три часа возилась в саду. И в каком бы настроении она ни входила в сад, возвращалась она неизменно полной свежих сил и в мире с самой собой.

Разумеется, она могла нанять садовника. Первый фильм, «Проныра Пит из Аризоны», принес ей целое состояние. Он и сейчас еще время от времени шел в кинотеатрах, причем с большим успехом. Ее двенадцатикомнатный коттедж в Вествуде, на границе Бель-Эйр и Беверли-Хиллз, стоил бешеных денег, но полгода назад она смогла внести требуемую сумму. В кругах шоу-бизнеса ее считали одержимой собственницей. Да. Она и чувствовала себя одержимой. Полной планов и возможностей к их осуществлению. Это было ни с чем не сравнимое чувство. Хилари стала чертовски удачливой сценаристкой и владелицей недвижимости, так что при желании могла оплачивать труд целой армии садовников. Но она была нежно привязана к цветам и деревьям. Сад превратился в ее святая святых. Здесь она спасалась от действительности.

Детство Хилари прошло в ветхом многоквартирном доме на одной из беднейших окраин Чикаго. Даже теперь, здесь, в Лос-Анджелесе, отдыхая душой и телом в благоухающем розарии, Хилари время от времени закрывала глаза и отчетливо представляла себе каждую подробность. Подъезд с рядами почтовых ящиков – замки посбивали воры, искавшие денежные переводы. Узкие, плохо освещенные коридоры. Унылые каморки с потертой мебелью. Крохотная кухонька с древней газовой горелкой, обещавшей вот-вот взорваться. Хилари жила в постоянном страхе перед пожаром. Холодильник пожелтел от времени; его урчащий, перегретый мотор привлекал всякую живность, из-за чего отец называл их квартиру заповедником. В эту минуту, в своем прекрасном саду, Хилари вспомнила «заповедник» и содрогнулась. Хотя они с матерью драили все четыре комнаты до блеска, выплескивая бешеные количества инсектицидов, им так и не удавалось избавиться от тараканов, проникавших сквозь щели соседних квартир, где обитали далеко не чистюли.

Ей навсегда врезался в память вид из единственного окна ее спальни, где она отсиживалась часами, пока отец с матерью ссорились. Спальня стала ее прибежищем от диких воплей и ругани, а также от тяжелой, убийственной тишины, когда родители переставали разговаривать друг с другом. Вид из окна был не особенно вдохновляющим: всего лишь прокопченная кирпичная стена дома через улицу. Окно никогда не открывалось, но если хорошо прижаться к стеклу, сплющив нос, можно было разглядеть сверху узкую полоску серебристо-голубого неба.

Не смея даже надеяться когда-нибудь сбежать из этого ада, Хилари привыкла как бы проникать взглядом сквозь кирпичную стену. Она давала волю воображению; взгляд летел дальше, она видела перед собой холмы, иногда даже Тихий океан или высоченные горные цепи. Но чаще всего перед ее мысленным взором вставал сад, созданный ее собственными руками, волшебный уголок, где было тихо и очень уютно, где росли бы аккуратно подстриженные кусты и высились ажурные решетки, увитые лианами. В мечтах она расставляла в саду легкую плетеную мебель. Тенты в яркую полоску надежно защищали от зноя. Под ними сидели нарядные женщины и мужчины в легких костюмах и, наслаждаясь напитками со льдом, вели непринужденную беседу.

«И вот я живу в этом доме, – подумала Хилари. – Сон обернулся явью. Я здесь полноправная хозяйка».

Ей было не в тягость ухаживать за розами и другими растениями: наоборот, Хилари считала это удовольствием, а не работой. Каждая минута, проведенная среди цветов, уносила ее все дальше от кошмарных воспоминаний детства.

В полдень Хилари отложила садовый инструмент и приняла горячий душ. У нее было такое чувство, словно вместе с паром улетучиваются не только грязь и усталость, но и тяжелые воспоминания. В их убогом чикагском жилище в ванной протекали все краны и регулярно засорялись раковины. И никогда не было вдоволь горячей воды.

Сидя в застекленном патио, Хилари съела легкий обед. Доедая бутерброд с сыром и закусывая яблоками, просмотрела пару утренних газет, пишущих о шоу-бизнесе: «Голливудский репортер» и «Дейли Вэрайити». В «Репортере», в колонке Хэнка Гранта, значилось ее имя – среди деятелей шоу-бизнеса, отмечающих сегодня свой день рождения.

Для женщины, которой только что исполнилось двадцать девять лет, она многого достигла.

Сегодня решалась судьба ее нового сценария. К концу дня руководство студии «Уорнер Бразерс» должно было либо согласиться купить его, либо отвергнуть. Хилари и ждала телефонного звонка, и боялась разочарования. Этот сценарий был ей дороже всех предыдущих.

Она взялась за него, не имея никаких гарантий, повинуясь творческому импульсу, и твердо решила продать его, только если ей разрешат стать одним из постановщиков и предоставят право решающего голоса при окончательном монтаже картины. «Уорнер Бразерс» уже делали намеки на баснословный гонорар, если она откажется от этих требований. Хилари отдавала себе отчет в том, что слишком многого хочет, но успех двух предыдущих фильмов по ее сценариям доказал, что, возможно, ее претензии не так уж и безосновательны. Что говорить, компании будет нелегко согласиться на ее участие и контроль за производственным процессом, но подлинным камнем преткновения, конечно же, станет ее желание самой решать судьбу каждого кадра и каждого нюанса. Это право испокон веку было прерогативой совета директоров, которые регулярно подтверждали свою компетентность, выпуская одну за другой сверхкассовые картины. Такая честь практически никогда не предоставлялась начинающему режиссеру, тем более женщине. Упорство, с которым Хилари добивалась контроля над творческим процессом, могло стать непреодолимым препятствием к заключению контракта.

Чтобы отвлечься от дум о судьбе сценария, Хилари провела послеобеденное время в своей студии, выходящей окнами на бассейн. Здесь стоял массивный дубовый письменный стол с дюжиной ящиков. Кроме настольной лампы, комнату освещали два стоявших на пианино бронзовых подсвечника. Хилари изо всех сил старалась сосредоточиться на статье для «Филм Коммент», но ее мысли витали далеко отсюда.

В четыре часа зазвонил телефон, и Хилари вздрогнула, несмотря на то что целый день ждала этого звонка. На проводе был Уолли Топелис.

– Это твой агент, детка. Необходимо поговорить.

– Разве мы уже не разговариваем?

– Я имею в виду, глаза в глаза.

– Ясно, – мрачно вымолвила она. – Плохие новости.

– Я этого не говорил.

– В противном случае ты бы сообщил мне, как обстоят дела, прямо по телефону. «Глаза в глаза» означает, что ты хочешь подсластить пилюлю. Помочь мне перенести удар.

– Ну и паникерша же ты!

– «Глаза в глаза» означает, что ты будешь держать меня за руку и отговаривать от самоубийства.

– Какое счастье, что твоя склонность к мелодраме никак не отражается на сценариях.

– Если «Уорнеры» ответили «нет», так прямо и скажи.

– Они еще не пришли к окончательному решению, мой ягненочек.

– Понятно.

– Ты будешь слушать, в конце концов? Ничего еще не решено. Я полон надежд и хочу обсудить с тобой наши следующие шаги. Вот и все. Мне абсолютно не в чем каяться. Можешь встретиться со мной через полчаса?

– Где?

– В отеле «Беверли-Хиллз».

– Ресторан «Поло Лаундж»?

– Естественно.

* * *

Заворачивая за угол и таким образом оставляя позади бульвар Заходящего Солнца, Хилари подумала: как странно, почти нереально выглядит отель «Беверли-Хиллз» – будто рожденный зноем мираж в пустыне, всей своей громадой нависший над величественными пальмами. Сказочное зрелище! Всякий раз, подъезжая к этому зданию, Хилари обнаруживала, что его розовая отделка выглядит далеко не так кричаще, как она представляла издали. Полупрозрачные стены излучали мягкий свет, шедший изнутри. Отель был по-своему элегантен, хотя в нем и было что-то от декаданса. Перед главным входом служители в униформе встречали гостей, чтобы заняться их машинами. Здесь уже стояли два «Роллс-Ройса», три «Мерседеса» и алый «Мазерати».

«Долгий путь от чикагской окраины», – подумала Хилари и счастливо улыбнулась.

Войдя в зал ресторана «Поло Лаундж», она увидела с полдюжины знаменитых голливудских актеров и актрис, а также двоих преуспевающих продюсеров, однако ни один из них не сидел за столиком номер три. Это место считалось самым удобным, так как отсюда хорошо просматривался вход. Сейчас за этим столиком восседал Уолли Топелис – один из всемогущих агентов по рекламе; ему удалось очаровать метрдотеля – точно так же, как всех, с кем он когда-либо имел дело.

Это был невысокий худощавый человек лет пятидесяти, очень элегантный, с густой седой шевелюрой и пышными усами. Именно такой человек должен был сидеть за столиком номер три. В эту минуту он разговаривал по специально для него установленному телефону. Завидев Хилари, он поспешил закончить разговор и, положив трубку на рычаг, поднялся ей навстречу.

– Ты, как всегда, очаровательна.

– А ты, как всегда, в центре внимания.

Уолли ухмыльнулся и тихим, заговорщицким тоном произнес:

– На нас все смотрят.

– Еще бы.

– Украдкой, – продолжил он.

– Да уж, конечно.

– Делают вид, будто им нет до нас никакого дела. – Уолли Топелис упивался своим триумфом.

– Мы тоже не покажем виду, будто что-то заметили, – подхватила Хилари, садясь за стол.

– Ни в коем случае.

– Это было бы пошло.

– Вне всяких сомнений!

Хилари вздохнула.

– Я никогда не могла понять, почему один столик считается более привилегированным, чем другие.

– Мне самому смешно, но я это понимаю, – уже серьезно произнес Уолли. – Что бы там ни говорили Маркс и Энгельс, а классовые различия у людей в крови, особенно если общество ставит во главу угла не происхождение, а деньги и жизненный успех. Где бы мы ни очутились, мы тотчас воздвигаем классовые барьеры – даже в ресторане.

– Кажется, я угодила на одну из знаменитых лекций Топелиса.

В это время официант принес сверкающее ведерко со льдом и установил на треножнике рядом с их столиком. Очевидно, Уолли взял на себя ответственность за их сегодняшнее меню, не дожидаясь ее прихода.

– Это не лекция, – возразил он, когда официант снова исчез. – Так, житейское наблюдение. Люди не могут не делиться на классы.

– Почему?

– Прежде всего потому, что, кроме естественных, жизненно важных потребностей в еде и крыше над головой, существуют и другие, не менее сильные, которые побуждают их к действию. Если существует район, в котором живут сливки общества, человек вкалывает на двух работах, лишь бы заработать побольше денег и поселиться в том же районе. Если один автомобиль престижней другого, мужчина – или женщина, в данном случае пол не имеет значения, – будет трудиться не покладая рук, чтобы обзавестись точно таким же. И если в «Поло Лаундж» есть особый столик, каждый старается разбогатеть и прославиться – пусть даже это будет дурная слава, – чтобы получить на него право. Эта страсть, даже мания, достичь более высокого общественного статуса является сильнейшим стимулом к расширению производства, увеличению общественного богатства, созданию новых рабочих мест. Если бы Генри Форд не поставил перед собой задачу пробиться, он ни за что не создал бы компанию, которая ныне дает работу десяткам тысяч других людей. Классовые различия – двигатель прогресса; это они помогают нам поддерживать высокий жизненный уровень и придают смысл невыносимому подчас труду.

Хилари покачала головой.

– Если человек занимает лучшее место в зале ресторана, это еще не делает его более совершенным.

– Назови это символом совершенства.

– Не вижу смысла.

– Тогда смотри как на увлекательную игру.

– А на тебя – как на игрока экстра-класса.

Уолли самодовольно улыбнулся.

– Ты думаешь?

– А я вот, кажется, никогда не научусь в нее играть.

– Научишься, ягненочек. Конечно, в этой игре много глупого, но она идет на пользу бизнесу. Никто не хочет связываться с неудачником. Зато всякий стремится играть с тем, кто занимает престижный столик в «Поло Лаундж».

Хилари не знала другого такого человека, который мог бы назвать женщину ягненочком и при этом не задеть снисходительностью тона и не заслужить упрека в заискивании. Будучи ростом с жокея, Уолли чем-то напоминал ей Кэрри Гранта в фильме «Поймать вора» – или как он там назывался? Он перенял у Гранта хорошие манеры, походку, жестикуляцию, даже взгляд, исполненный лукавства, – как будто жизнь казалась ему тонкой игрой.

К ним снова подошел официант. Уолли назвал его Юджином и задал несколько вопросов о детях. Юджин явно симпатизировал ее кавалеру, и Хилари подумала, что, наверное, «занимать престижный столик в «Поло Лаундж» включает в себя и приятельское обращение со слугами.

Юджин передал Уолли бутылку шампанского. Хилари бросила взгляд на этикетку.

– «Дом Периньон»?

– Для тебя – только самое лучшее, моя прелесть.

Юджин сорвал фольгу и начал раскручивать проволоку, державшую пробку.

Хилари помрачнела.

– Вот теперь я на сто процентов уверена, что у тебя плохие новости.

– Что заставляет тебя так думать?

– Стодолларовое шампанское… Должно быть, оно призвано смягчить мою душевную боль, пролиться бальзамом на раны сердца.

Хлопнула пробка. Юджин прекрасно справился со своей задачей: пролил всего несколько капель.

– Какая же ты пессимистка, – упрекнул Уолли.

– Реалистка, – поправила она.

– Любая другая на твоем месте запищала бы: «Ах, шампанское! Что мы празднуем?» Но только не Хилари Томас.

Юджин плеснул ему на пробу шампанского. Уолли пригубил и одобрительно кивнул.

– Празднуем? – переспросила Хилари. Такая возможность не приходила ей в голову. Она вдруг почувствовала слабость.

– Вот именно, празднуем, – подтвердил Уолли.

Юджин торжественно, не спеша наполнил их бокалы и поместил бутылку в ведерко со льдом. Ему явно хотелось послушать, что скажет Уолли.

По-видимому, и Уолли не возражал против того, чтобы приятная новость как можно скорее стала достоянием гласности. Ухмыльнувшись, как Кэрри Грант, он слегка наклонился к Хилари и произнес:

– Договор с «Уорнер Бразерс» у нас в кармане.

Хилари моргнула, открыла рот и не нашла что сказать.

– Не может быть.

– Может.

– Это так просто не делается.

– Говорю тебе, договор у нас в кармане.

– Они не дадут мне ставить.

– Дадут.

– Тогда не позволят участвовать при окончательном монтаже картины.

– Позволят.

– О господи!

Хилари потеряла дар речи. Юджин поспешил поздравить их и смыться. Уолли рассмеялся и чуточку укоризненно покачал головой.

– Могла бы сыграть и получше. Сейчас все станут спрашивать Юджина, что мы отмечаем, а он будет удовлетворять всеобщее любопытство. Я предпочел бы, чтобы люди думали, что ты была абсолютно уверена в успехе. Плавая среди акул, нельзя показывать сомнения, а тем более страха.

– Ты не шутишь? Мы действительно добились, чего хотели?

– У меня есть тост. За мою самую очаровательную клиентку, с надеждой на то, что она когда-нибудь поймет, что далеко не все яблоки – червивые.

Они чокнулись. Хилари все еще мучили сомнения.

– Наверное, студия выдвинет какие-нибудь условия. Урежут финансирование. Откажут в процентах с прибыли. Что-нибудь в этом роде.

– Прекрати искать ржавые гвозди в супе!

– Мы же не едим суп.

– Очень остроумно! Я пью шампанское.

– Ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду.

Хилари устремила задумчивый взгляд на пузырьки в бокале. У нее было такое чувство, словно из глубины ее души тоже поднимаются искристые пузырьки радости. Но какая-то часть ее существа продолжала играть роль пробки, сдерживая радость: так безопаснее. Нельзя искушать судьбу.

– Я не могу понять, – признался Уолли. – У тебя такой вид, будто сделка не состоялась. Ты хорошо расслышала, что я сказал?

Хилари улыбнулась.

– Извини. Просто… я с детских лет привыкла жить ожиданием худшего. По крайней мере, убережешься от разочарований. Если живешь с безнадежными алкоголиками, ничего другого не остается.

В глазах ее агента светилась доброта.

– Твои родители умерли. Оба. Давным-давно. Они тебе больше не угрожают. Никто не может ничего тебе сделать.

– Последние двенадцать лет я только и делаю, что убеждаю себя в этом.

– Когда-нибудь обращалась к психоаналитику?

– Два года подряд.

– Не помогло?

– Практически нет.

– Может, попробовать другого врача?

– Не в этом дело, – возразила Хилари. – Теория Фрейда имеет один недостаток. Психоаналитики убеждены, что стоит только нащупать в детских годах пациента нанесенную ему душевную травму, как он тотчас исцелится. Главное – подобрать ключ, а открыть дверь уже не составит труда. На самом деле все не так просто.