ИДИЛЛИЧЕСКАЯ ИСТОРИЯ

Отгоняя собак от девушки, Петр Чабан, видимо, уже догадался, что она из другой цивилизации. Но осознал это гораздо позже. А тогда лишь подумал про себя: «Наверное, она из другого ансамбля!…» Потому что в танцевальном ансамбле их Дома культуры таких богатых национальных костюмов не было. Да и во всей округе вряд ли встретишь такую красавицу.

Артистка испуганно подалась к нему, и Петр пришел в умиление при виде ее маленьких желтково-желтых башмачков. «Наверное, танцорка, – подумал он. – А может, певица. А может, и то и другое…» И в голове его зазвучали звуки известной народной песни: «Хороша девчонка, мама, и хорош ее наряд…»

Она тоже молча смотрела на него. Так они стояли, будто околдованные, пока Петр Чабан не вспомнил, что сам он выглядит не лучшим образом, и ему стало стыдно. Трехдневная борода, засохшая грязь на галошах, разорванный рукав куртки… Однако девушка улыбнулась и сказала что-то, что прозвучало гнусаво, словно у нее был насморк. Он молчал, и она забеспокоилась, понял ли он ее. Тогда она указала на землю у своих ног и спросила:

– Болгария?

И снова это прозвучало гнусаво.

– Болгария, Болгария! – усердно закивал головой Петр, и в следующее мгновение иностранка оказалась в его объятиях. Но причиной тому были собаки, которые снова накинулись на девушку с несвойственной им яростью. Уж не раздражали ли их ее пряжки, пендари [1], сережки и все это сверкавшее на ней золотое и серебряное великолепие? Или исходившее от нее какое-то неземное благоухание…

– Пошли вон! – крикнул Петр Чабан собакам и приобнял девушку за плечи, но уже в следующее мгновение убрал руку – чего доброго подумает, что он пользуется своим «служебным положением».

А собаки, загнав сверкающую дичь в силки своего хозяина, словно именно это и было их целью, тотчас же отбежали, довольно помахивая хвостами.

– Страшу сем зверем оужасным, – произнесла она гнусаво, посмотрела на него, куда-то ниже пояса, тронула за рукав куртки и снова прогнусавила: – Ты монж еси?

Ему показалось, что она спросила, мужчина ли он, и эта нелепость смутила его так, что он произнес слово «да» очень неуверенно.

– Ты еси монж красен и пресилен, – сказала она и погладила его по щеке. – Ой, как колюч еси!

– Небритый! Да и ради кого бриться, – сказал Петр, кивнув в сторону стада. – А вы откуда?

Она высвободилась из его объятий и спросила на хорошем болгарском, хотя и с сильным акцентом:

– А почему вы так говорите? Разве ваша речь не такая же, как в ваших книгах?

– Да кто же будет говорить так, как пишут в книгах? За чокнутого же примут! А вы откуда знаете болгарский? – вопреки своим заверениям он постарался говорить на «правильном литературном».

– Я есть болгарка! – ответила она, но тотчас же поправилась: – Значит, я могу сказать так: я – болгарка?

И уже не гнусавила.

– Да так и скажите, чего тут мудрить? А как звать вас?

– Циана.

– Цана… Красиво.

– Нет, Ци-а-на.

– А-а, понятно. Оно сейчас модно стало коверкать свои имена.

Она внимательно выслушала его, однако, по видимому, не все поняла, затем доверительно обратилась к Петру:

– То же самое я говорила профессору. Я говорила ему, что книжный язык – язык литературный, население же, наверное, говорит иначе. Но откуда нам было знать, как говорит население… И тем не менее, язык мало изменился! – обрадованно заявила она и снова прижалась к нему, поскольку несколько овец, задрав кверху морды, стали ревниво приближаться к чабану. – Сие животные не есть ли овцен? – спросила она.

– Овцы, овцы, – поправил он ее и снова не осмелился воспользоваться своим «служебным положением», чтобы обнять ее.

– Не поендайонт оне человека, не кусайонт? Петр подумал, что она ломает перед ним

комедию и, легонько оттолкнув ее от себя, сказал:

– Они не кусают, а я могу!

– Ха-хоо-хии! – звонко засмеялась она и довольно нахально смерила его взглядом с головы до ног, на которых красовались резиновые галоши, и тем самым окончательно утвердила Петра во мнении, что желает втянуть его в какую-то авантюру. – Ты монж краснолепный… Ой, извини, вы не так говорите! Но я столько времени учила именно этот язык!… Ну да ладно, ты красивый мужчина, и потом покажешь мне, как умеешь кусаться, а сейчас я нуждаюсь в твоей помощи. Ты можешь хранить тайны?

– Если надо, смогу, – осторожно ответил он.

– Давай пойдем в тенек. Здесь очень жарко. Сказать, что было так уж жарко, Петр не

сказал бы. Овцы еще не забрались в тень. Но Циана энергично двинулась к ближнему лесочку, и он вынужден был последовать за нею.

– Как чудесно у вас! Какая красота! – вертела своей красивой головкой иностранка, оглядываясь по сторонам, и золотые висюльки на лбу и пендари на груди позванивали нежно, как колокольчики.

Да оно ж – обыкновенная степь! – говорил себе мысленно Петр. – Но пойди пойми городского человека… Может, эта красавица и не разыгрывает его? Петр глядел на тонкую талию шагавшей впереди девушки, на талию, стянутую широким серебряным поясом, и ощущал, как в нем поднимаются темные силы.

Иностранка выбрала самое укромное местечко в кустах на опушке, сердце его окончательно замерло под напором темных сил, и он сказал себе с отчаянной храбростью: «А теперь, да храни их бог!» (Он имел в виду стадо.)

Садясь на траву, она потянула его за рукав, усадила рядом с собой и сказала:

– Но сейчас ты не будешь кусать меня, договорились? Ха-хоо-хии!

– Ну чего ты все выдрючиваешься? – не выдержал он и решил тоже обращаться к ней на «ты». – Думаешь, если я чабан, то можно и за человека не считать!

– Как это выдрючиваюсь? – насторожилась она, то ли не поняв смысла слова, то ли почувствовав в нем что-то оскорбительное.

– Ну что ты все смеешься не по-настоящему? Так женщины только в книгах смеются. Да и знаешь, я что-то не понял, откуда все-таки ты?

Она повела рукой, очерчивая пространство вокруг себя, указала на небо:

– Издалека.

Помолчала, прислушиваясь к чему-то, уловила спокойное мелодичное позванивание трех колокольчиков, донесшееся из гущи стада, восторженно простонала:

– Какая тишина!

Потому что воскресенье, подумал про себя Петр Чабан. Завтра тут тебе такое будет… Как заурчат трактора да загудят помпы водохранилища… Но его мысленная реплика была прервана ее совершенно невероятными словами:

– Если я тебе нравлюсь, если я тебе тоже нравлюсь…

– Петром зови меня, Петей! – подсказал он и задышал учащенно. – Так что, говоришь, если ты мне нравишься?

– Ты ведь никому ничего не расскажешь? – спросила она, прижавшись к его плечу.

Петра прямо-таки пот прошиб, градом покатившийся меж лопаток.

– Да я холостой. То бишь, хочу сказать, время самое оно… И если мы понравились друг другу, почему бы не сказать родителям?

– Нет, нет! – отрицательно покачала головой красавица, звеня пендарами. – Об этом не должна знать ни одна душа!

– Ну, если ты так хочешь… – вздохнул Петр, подумав, что это настоящее мучение: попалась такая красавица, а ты не моги никому похвалиться! И чтобы как-то утешить себя, обнял ее одной рукой за талию, а вторую положил на грудь – якобы любуясь пендарами. – Ну ты и вырядилась! Когда-то так наряжались невесты! Эх, если бы эти пендары были к тому же и золотыми.

– Золотые, – твердо произнесла она. Он же испугался: три ряда махмудий [2]. Отдельно ряд мелких монет надо лбом и еще в косичнике [3].

– Зачем ты навешала на себя столько золота? Кто-нибудь возьмет да задушит тебя из-за него!

– У вас что, много разбойников? – испугалась она.

Он засмеялся и, чтобы успокоить красавицу, обнял ее покрепче и сказал:

– Разбойников сколько хочешь, но ты не бойся! Раз ты со мной, все будет нормально…

– Ты будешь охранять меня, да, Петя? Пожалуйста, хорошо охраняй меня! Ведь я почти не знаю вашей жизни.

Он готов был уже сейчас вступить за нее в бой с кем угодно. Такая девушка попалась, к тому же с тремя рядами золотых махмудий на шее!

«Господи боже мой!» – мысленно взмолился он, хотя и не верил в бога.

– Ты так и не сказала мне, откуда ты?

– Из Болгарии. Но из другой Болгарии, совсем другой. Только поклянись, Петя, что никому ничего не скажешь. Перекрестись.

– Зачем креститься, я же не верующий? А потом, я дал слово.

Она озадаченно посмотрела на него и спросила:

– Ты еретик?

– Нет, комсомолец.

Ему показалось, что красавица не поняла его, так как стала смущенно ощупывать свою пряжку на поясе. Какое-то время она молчала, потом произнесла:

– А теперь, Петя, слушай! Я действительно болгарка. Только из иного мира. Того, что находится далеко отсюда, в будущем. Я из двадцать четвертого века. Прибыла сюда на специальной машине… Ты знаешь, что такое машина?

– За кого ты меня принимаешь?! – задело его за живое.

– Эту машину никто не должен видеть. Ты понимаешь, да? Иначе ее объявят изобретением дьявола. Поэтому мы должны ее немедленно спрятать!

Она вдруг вскочила и повела его за собой через кусты в глубь леса. Ветви кустарника силились приподнять полы ее сукмана [4], но они были тяжелы и неподъемны из-за многочисленных галунов и вышивок. Всего лишь однажды мелькнул соблазнительно пестрый чулок и оголилась сводящая с ума белая подколенная складочка. «Дай-то бог, чтобы это не было какой-нибудь антигосударственной акцией, – думал про себя Петр, идя следом за иностранкой. – Красавица, кажись, доступная вообще-то, а если к тому же оказать ей услугу, ей вовсе некуда будет деваться».

Вышли на полянку, находившуюся неподалеку от стоянки Петра, которая была знакома ему. Прямо по центру полянки возвышалась чудная машина. Она была блестящая, как скороварка, в которой фасоль варится куда как быстрее, чем в обычной кастрюле, да и по форме тоже напоминала скороварку. Или, скорее, громадное джезве.

– Что это? – спросил Петр.

– Машина для путешествия во времени. Я на ней прибыла сюда и только на ней могу возвратиться обратно.

Петр стал соображать, куда бы спрятать эту диковинную штуку. В летний передвижной загон, которым он располагал, постоянно таскался разный люд: жены пастухов, бригадиры, шоферня… Закопать ее, так замучаешься закапывать…

– Что ты думаешь по этому поводу? – подтолкнула его красавица, видимо засомневавшись в том, что он вообще способен думать.

– Пока обложу ее сеном, потом видно будет. А тебе не мешало бы переодеться во что-нибудь другое, так уже никто не ходит.

Она тотчас же нажала на что-то, и в металлической стене машины образовалось круглое отверстие – нечто среднее между дверью и окном. Красавица подпрыгнула, забралась вовнутрь джезве и через минуту-другую выскочила обратно, держа в руках заношенный, без каких-либо украшений сукман. Петр возмутился:

– Ты что думаешь, если село, так любая тряпка сойдет?. – Однако отразившееся в ее глазах непонимание было таким искренним и неподдельным, что Петр растрогался и простил: – Ладно, одень пока. Я потом раздобуду тебе какое-нибудь платье.

И она тотчас же стала переодеваться при нем, словно они были давними супругами. Ему стало неловко, и он отвернулся, но, естественно, время от времени поглядывал в ее сторону через плечо. Петр Чабан на самом деле был неверующим, но в данный момент повторял про себя, как творящий молитву: «Боже, какую красоту ты мне ниспослал, боже!» И невольно испугался, как бы кто не отобрал у него красавицу. А испугавшись, разозлился и сказал:

– А ну-ка спрячь все это золото и безделушки! (Иностранка и на поношенный сукман напялила дорогой пояс с громадными пряжками и пендари.

– Мне без них нельзя. Это не просто украшения, в них вмонтированы специальные аппараты, благодаря которым я изучаю нашу действительность.

– Да пойми ты, ни одна женщина уже так не одевается!

– Значит, наши историки все перепутали? – опустив бессильно руки, едва не заплакала она.

И Петр снова уступил:

– Ладно, принесу тебе какой-нибудь плащ, спрячешь безделушки под мим. Нет, плащ среди лета не годится. Надо будет поискать какой-нибудь фартук.

– Петя, только я прошу тебя побыстрей давай, а то кто-нибудь придет и увидит! – забеспокоилась вдруг красавица.

Он приказал ей спрятаться в кустах, а сам бросился к кошарам. Запряг в телегу осла, нагрузил ее сеном и быстро погнал осла на поляну. Однако одной телеги сена оказалось явно недостаточно, пришлось привезти еще шесть, пока машину не удалось наконец замаскировать под настоящую копну. Он подоткнул копну палками с нескольких сторон и, запыхавшись от спешки, стал любоваться творением рук своих. Такую красивую копну не каждый сложит, тем более за то мизерное время, что было у него в распоряжении. Иностранка восхищенно всплеснула руками – как артистка по телевизору, – вытащила из-за пазухи ажурный платок (из тех, что продают иностранцам в сувенирных магазинах) и осторожно вытерла у него пот со лба.

– Боже, какой ты мастер! – воскликнула она снова, и Петр окончательно запутался, что за человек эта красавица: то она говорит, что прибыла из далекого будущего, а сама восклицает «боже» и разбирается в копнах, то не знает, что такое собака и как она выглядит.

Однако одолевавшие его сомнения были сущим пустяком по сравнению с тем счастьем и блаженством, что выпали на его долю. Сомнения и тревога отодвигались куда-то по мере того, как он сначала вернул на место телегу, заметая следы своей воровской деятельности, а потом направился домой привести себя в порядок. Он побрился, вымылся по пояс, сложил в большую сумку все самое лучшее, что нашел в доме: свежую брынзу, суджуки [5], пачку лукума с орехами. Прихватил кувшин с кислым молоком. Набросил на плечи домотканый половик и одеяло и направился на поляну.

– Понимаешь, эту ночь мы должны провести здесь, – сказал Петр красавице сразу по возвращении. При этом он смотрел в сторону леса, пряча от красавицы глаза, потому что абсолютно не умел притворяться. – Могут прийти пастухи, а ты в такой одежде…

Это была своего рода проверка, Петр приготовился ко всему и к отказу тоже. Однако Циана, совсем как ребенок, снова пришла в восторг:

– Чудесно! Я никогда не спала на воздухе!

Они устроили свою постель у кромки леса, откуда Петр мог приглядывать зa стадом и наблюдать за кошарами, и как только опустились на одеяло друг возле дружки. Циане тотчас же положила голову на плечо Петра и сказала:

– Ты будешь моим настоящим другом, да, Петя? И защищать меня будешь, и учить, и помогать узнавать вашу жизнь.

Она произнесла все это так мимо, с таким очарованием, что темные силы, дававшие знать о себе время от времени, и вовсе утихомирились.

– Да жизнь как жизнь, что в ней такого особенного, – сказал он.

– Я историк, но пока еще очень неопытный, – начала Циана задумчиво – Ты, наверное, знаешь, что такое история

– Слушай, давай без ocкорблений, а?

– Знаешь, ты сразу показался мне очень интеллигентным парнем, обрадовалась вдруг неизвестно чему Циана – У тебя вон даже вшей нет! – ткнула она пальчиком и запотевшую его подмышку.

– А с чего они у меня должны быть? – возмутился было он, но потом засмеялся и добавил: – Это теперь у городских полно вшей.

– Ты, конечно же, гайдук [6]! – восхищенно и как бы по секрету шепнула она ему на ухо. Петр невольно отодвинулся, поскольку было щекотно, Циана дышала ему прямо в ухо. Видимо, это его движение заставило ее задуматься: – Постой-ка, гайдуки были позже. Ведь у нас сейчас тринадцатый век, так? И никаких турок пока нет, да?

Петру стало и вовсе весело. – Тринадцатый был в прошлом году, сейчас четырнадцатый.

– Разве? Ох уж эта мне машина, допускает такую погрешность во времени! – Она испытующе посмотрела на него, погладила по щеке, все еще пахнущей виноградным первачком (какой дурак будет одеколониться ради того, чтобы потом оказаться в кошаре) и спросила: – Чем это ты так хорошо побрился?

– Я пользуюсь только «жилетом»! – не утерпел он, чтобы не похвастаться.

– Покажешь мне завтра? Знаешь, я очень любопытная. Я именно поэтому и оказалась здесь… Ты просто чудный парень, – прижалась она к нему. – Богомил [7], да?

– Я же сказал тебе, Петр я, – ответил он, и темные силы снова стали подниматься в нем. Именно они поднимали вверх его руку, которая пыталась залезть за пазуху иностранки, но она остановила ее ласково:

– Я хочу есть, Петя. Что это там в кувшине?

Он дал ей попробовать прохладное молоко, и она обрадовалась пуще прежнего:

– Как здорово вы живете! И едите пока еще все настоящее!

– Да, – согласился Петр, расстилая скатерть и выставляя теперь уж поистине деликатесы: суджуки, локум. – А знаешь, какие деньги здесь зашибаем? Как вошла в моду эта шерсть, колючая… да и новый экономический механизм… А хочешь, включу музыку? – полез он за приемником в стоявшую рядом туристическую сумку. – Радио работает отлично, я недавно только сменил батарейки.

– Что это? – испуганно спросила она, когда он вытащил из сумки маленький транзисторный приемник. Может, ожидала увидеть кавал [8], но откуда ему взяться у современных пастухов. – Откуда это у тебя?

Довольный, что ему удалось удивить иностранку, Петр включил радио, и оно сразу же выдало что-то резкое против империалистов, чего кавал, естественно, не в состоянии сделать.

– У меня и телевизор есть, целых два. Большой цветной и маленький черно-белый. Говорю же тебе: мы здесь большие деньги имеем.

Она взяла приемник, сменила волну – послышались голоса, музыка. Побледнев и приняв какой-то абсолютно желтый оттенок, Циана спросила:

– Петя, какой сейчас год?

– Тысяча девятьсот восемьдесят второй. А почему ты спрашиваешь?

– Но ведь ты недавно говорил, что четырнадцатый век?

– Четырнадцатый век болгарского государства; были праздники по этому случаю, торжества. А так – век двадцатый.

Она вскочила, схватилась за голову и запричитала гнусавым и монотонным голосом:

– О-о-о, и бондет плач и скрежет зомбов!…

Затем бросилась на поляну к машине. Когда Петр подбежал, иностранка уже убрала палки-подпорки и торопливо разгребала сено с одного бока машины для прохода.

– Постой, да что случилось?

– О-о, какая ошибка! – заливаясь слезами, рыдала она, а когда наконец разгребла сено, так же как и в прошлый раз незаметно открыла в машине не то дверь, не то окно. – О-о, и бондет плач и скрежет зомбов!

– Что-что?

– Ад. Настоящий ад ожидает меня в институте, Петя! А в одной из ваших книг именно так и написано: и бондет плач и скрежет зомбов.

Увидев, что он тоже готов заплакать, Циана бросилась ему на шею и стала утешать:

– Не сердись на меня, милый Петя! И забудь меня: совсем забудь, слышишь! И не говори Дикому обо мне, очень прошу тебя! Нам запрещено вмешиваться в ход истории, а что касается вашего века, в нем мы и вовсе не имеем права появляться! А теперь отойди немного в сторонку, а то как бы я не задела тебя машиной…

И исчезла в круглой дверочке-окошке, прежде чем он успел что-либо сказать. Напоследок лишь мелькнули ее пестрые чулки и желтково-желтые башмачки. Когда же он наконец пришел в себя и хотел было спросить Циану, что же все-таки произошло, то увидел, что машина, поднявшись в воздухе, буквально растаяла над верхушками деревьев. Не улетела, а исчезла…

С горя Петр Чабан съел и выпил все, что принес с собой. А к вечеру, заперев овец, спустился в село и – прямиком к директору школы. И сразу с порога ему: а есть ли такие машины, которые могут переносить человека из одного века в другой? И директор ответил, что такие машины существуют только в фантастических романах и что не следовало бы верить всему, о чем пишется в романах. И, посмотрев на Петра более пристально, добавил, что порой человек в состоянии видеть нечто подобное во сне, ему может пригрезиться такое, но все равно – не стоит верить своим глазам…

– И я так подумал, – сказал ему довольный собою Петр, поскольку он действительно уже верил, что ему приснилась и сама красавица, и ее машина.

Однако чуть позже, оказавшись на освещенной полной луной полянке, Петр спрашивал себя, почесывая затылок:

– Но тогда за каким лешим я таскал сюда это сено? Ведь теперь надо его обратно тащить.

Однако он не стал переносить сено обратно, и потому не стал переносить, что те же самые пастухи могли подумать о нем черт знает что. И он решил пригнать сюда на завтра овец, они и подберут сено.

Так и не сомкнув глаз, он едва дождался рассвета, потрясенный женской логикой. Значит, если бы он был из тринадцатого иска и полон вшей, тогда эта неземная красавица… а так, с транзистором и телевизором – нет! Потом чуть душу из овец не вытряхнул, загоняя их на поляну…

Однако сена там уже не было.

– Ну нет! А вот это уже – из нашего века! – простонал Петр Чабан. – Боже, сколько гайдуков развелось на свете!

ЗАКОН МЭРФИ

Нет, то была не летающая тарелка! Да и не похожа она была на тарелку, больше на джезве! Нo больше всего его озадачил способ, каким она появилась у него за спиной. Кирилл проверил, хорошо ли укреплены обе удочки, ослабил стопор на катушках – не дай бог, именно сейчас клюнет крупная рыба, – и пополз к кустам, из которых стал наблюдать за происходящим. Из загадочного джезве долго никто не выходил, и он перерисовал этот диковинный летающий аппарат на сигаретную пачку, отметив место и время приземления.

Минут десять все оставалось по-прежнему – никаких перемен ни с джезве, ни на реке. Но инженер Кирилл Монев обладал завидным терпением, закаленным многолетней рыбалкой и институтской практикой, когда внедрение открытий и разработок затягивается на долгие годы.

Наконец в центре джезве открылся люк, из которого как бы выплюнули маленькую изящную фигурку, и люк тотчас же закрылся. На человечке было что-то похожее на космический костюм, только без шнуров и шлангов. Маленький шлем на голове человечка тоже был изящного фасона, а по цвету напоминал металл. Осматриваясь, фигурка повернулась в его сторону и Кирилл увидел, что шлем всего лишь обрамлял, не закрывая, совершенно земное девичье лицо. А это означало, что и сам аппарат – земной и возможны диверсия, шпионаж и прочие пугающие современного человека явления.

Девушка вытащила из кармана какой-то прибор величиной с наручные часы, долго смотрела на него. Выражение ее лица становилось все более озабоченным и беспомощным. Это обстоятельство вынудило Кирилла храбро подняться из кустов и спросить:

– Вы что-нибудь ищите?

Девушка сильно вздрогнула от неожиданности и испуга. По всей видимости, наибольшее замешательство у нее вызывала старая одежда Кирилла, так как она разглядывала его очень внимательно и настороженно. Но какой уважающий себя рыбак отправится на рыбалку в новой одежде? Прочной и солидной у рыбака должна быть только обувка. И, как показалось Кириллу, девушка указала пальчиком именно на его крепкие сапоги, когда спросила:

– Болгария?

«Если она не знает даже, куда приземлилась, дело не чисто», – подумал Кирилл. Однако радость и простодушие девушки, с какими она встретила его утвердительный ответ, несколько смутили его.

– Скажите, какое сегодня число? – задала девушка следующий свой вопрос.

Не знать, куда приземлился – еще куда ни шло, но не знать, какой день недели?! И в довершение ко всему ее болгарский был с легким акцентом! Однако окончательно все запуталось после того, как Кирилл назвал дату. Девушка побледнела так, что, казалось, вот-вот лишится чувств, и Кирилл предложил ей свою помощь.

– Нет, нет, спасибо! – отказалась она от его помощи. – Извините за беспокойство.

И направилась к машине.

– До скорого свидания! – бросил ей вслед Кирилл.

Девушка мило помахала ему рукой и ответила:

– Мы никогда больше не увидимся!

– О, ну почему вы так жестоки! – воскликнул он игриво, а на самом деле набирался смелости, чтобы схватить ее, связать и отвести в милицию.

Она приостановилась и грустно улыбнулась.

– Это не я жестокая, поверьте! – Она снова огляделась по сторонам. Потом спросила: – Скажите, есть ли здесь поблизости еще кто-нибудь?

Кирилл поспешил заверить ее, что никого нет, разве только какой-нибудь рыбак болтается внизу у реки, но да разве это люди? И тогда она спросила, кто же он такой.

– Рыболов, – ответил он, и по ее реакции догадался, что она ничего не поняла. Он добавил: – Идите, я покажу вам удочки. Они вон там.

Увидев, что она идет за ним, он шагнул в кусты, расстелил под вербой свою старую плащ-палатку. Девушка подошла к нему, на ходу разлепляя спереди свой костюм, у которого не было ни молний, ни пуговиц. В бледно-лиловом мраке под паутинно-тонкой блузкой зашевелились, как белые рыбины в водной впадине, ничем не поддерживаемые груди.

– Я не буду мешать вам. Просто отдохну немного… – сказала девушка, присобрав рукой одежду на груди. – Извините, у вас, наверное, не принято, чтобы женщины вот так…

– Принято, все принято! Все-таки мы – Европа, – заверил ее Кирилл Монев, однако девушка каким-то чудодейственным образом уже сомкнула оба края своего костюма металлического цвета. Затем, сев на плащ-палатку и вытянув ноги в блестящих башмачках, спросила, для чего служат эти две палки, концы которых привязаны бесцветной ниткой ко дну реки. И когда он объяснил, воскликнула:

– О, а что же вы собираетесь делать с этой несчастной рыбой?

– Съедим ее с вами.

Ее ужас и возмущение были столь неподдельны, что Кирилл прекратил все попытки флирта и смущенно предложил ей сигарету.

– Что это такое? – резко отодвинулась она.

Притворяться, что и сигарет не видела – это уже слишком. Однако притворялась она умело. Только вот зачем?

Кирилл решил было положить пачку с сигаретами обратно в карман и поискать какую-нибудь конфетку, которая обязательно валялась где-нибудь в кармане его рыболовной одежды – таким образом он боролся с курением, – но девушка попросила его показать пачку. Она долго разглядывала рисунок на пачке, затем высыпала из нее сигареты на плащ-палатку, а пачку разорвала несколькими резкими и сильными движениями, что должно было навести его на мысли, что девушка обладает и другими качествами, а не только зорким глазом.

Он проследил, как она бросает обрывки в реку, и сказал насмешливо-спокойно, что стоило ему немалых усилий:

– А вот в этом не было необходимости. Полагаю, ваша машина запатентована.

Говоря все это, он собирал одной рукой сигареты, а второй шарил в рюкзаке – искал лежавшую на самом его дне веревку.

Девушка улыбнулась, улыбка ее тоже была искусственной, во взгляде сквозила тревога.

– Вы разбираетесь в машинах? – спросила она. – Вы должны забыть о нашей встрече.

И в это мгновение Кирилл нащупал веревку, вскочил и бросился на иностранку, но уже в следующую минуту оказался лежащим на животе с заломленными за спину руками. А острая девичья коленка впилась ему в спину.

– Но почему вы так поступаете со мной? Что плохого я вам сделала?

Ее вопросы звучали до странного искренне, в них не было и тени упрека.

– Это вы поступаете со мной нехорошо! – простонал Кирилл, выплевывая набившуюся в рот траву. Его попытка подняться оказалась безуспешной, боль в пояснице усилилась, и он испугался того, что, чего доброго, девица сломает ему руку.

– Я просто обороняюсь. Но если я действительно совершила нечто недозволенное, – начала было девушка, но, выдернув из его рук веревку, умолкла и встала. Кирилл понял, что потерпел полное фиаско. Ведь если эта женщина, так хорошо владеющая дзюдо, действительно шпионка, она, конечно же, и вооружена. Он решил сгладить свой конфуз шуткой и сказал:

– Я хотел связать вас, чтобы украсть вашу машину. Очень уж она мне понравилась.

– Что за нравы! Ведь вы даже не знаете, для чего она служит!

В это время одна из удочек неожиданно изогнулась, и катушка на ней затарахтела, как швейная машинка. Кирилл бросился к удочке и осторожно сделал подсечку. Удилище согнулось еще больше, огромная рыба заходила кругами под водой.

– Там есть сачок! Возьмите его и помогите мне, – попросил он.

– Отпустите рыбу! – встав рядом, неожиданно строго приказала девушка.

– Что?! Да вы с ума сошли! – воскликнул он, но вспомнил, что дзюдоистка может швырнуть его в воду вместе со всеми удочками. – Но почему? Что тут такого? – недоуменно спрашивал он, все же отдаляясь от берега. Из-под воды показалась маслянисто-черная голова пяти-шестикилограммового сома. Он широко разинул пасть, словно звал на помощь.

– Видите? Зовет меня! – Кирилл попытался умилостивить ее шуткой, а вышло наоборот.

– Сейчас же отпустите несчастное животное! – приказала она.

– Но я сначала должен вытащить его!

Он ослабил леску, чтобы затем намотать потуже на катушку, а когда снова стал накручивать ее, понял, что сом не заглотнул крючок и ему вряд ли удастся вытащить его без сачка и без чьей-либо помощи.

– Какое вы имеете право вмешиваться в чужие дела? – разозлился он на незнакомку.

– Простите, я все перепутала. Я не подготовлена для вашего времени! – почему-то испугалась эта странная «террористка».

Он стал нервно сматывать удочки. Теперь уже не было смысла торчать здесь: сом распугал всю рыбу в заводи.

– Послушайте, ну-ка скажите мне прямо, кто вы такая и для какого времени подготовлены? И не вынуждайте меня снова связывать вас.

– Но почему меня надо непременно связывать?

– Если бы я вовремя связал вас, сом не уплыл бы! Знаете, с каких пор я караулил его?

На лице ее отразилось раскаяние:

– Не сердитесь на меня. И, пожалуйста, не рассказывайте никому о нашей встрече. Не записывайте ничего и не снимайте, даже если у вас есть с собой аппарат. Я очень прошу вас!

Кирилл бросил удочки и двинулся следом за девушкой, говоря:

– Ну, милочка, теперь я уже просто обязан связать вас! Вон, оказывается, сколько тайн у вас!

– Все это очень серьезно, поверьте! Я даже не имею права разговаривать с вами!

– Неужели у вас муж такой ревнивый?

– Пожалуйста, не приближайтесь к машине!

Она произнесла все это без какой-либо угрозы в голосе, и именно звучавшая в голосе мольба заставила его остановиться. Она снова, все так же грустно, помахала ему рукой, побежала к стоявшей на поляне машине и одним прыжком оказалась в люке. Бесшумно, подобно воздушному шару, машина тотчас поднялась на несколько метров ввысь, замерла на какое-то время там и таким же невероятным образом, словно для нее не существовало гравитации, бесшумно опустилась обратно на поляну. Кирилл подбежал к машине и успел поймать в свои объятия выпрыгнувшую из люка девушку, хотя она, разумеется, не нуждалась в его помощи. Но, как ни странно, девушка упала ему на грудь и заплакала:

– Поломка… Какая-то поломка…

– Спокойно, все исправим. Только скажите, что и где сломалось.

– Ничего я вам не скажу! – резко высвободилась из его объятий девушка и, бросившись на траву, упала вниз лицом, застыв в непонятном для него отчаянии.

Кирилл присел рядом.

– Я просто хочу помочь вам.

– Вы не можете помочь мне, поймите же вы!

– Я инженер по машинам. И неплохой инженер.

– А это еще хуже! – всхлипнула изумительная летчица не менее изумительной машины.

Он осторожно погладил ее по шлему, но она вряд ли почувствовала это.

– Не плачьте, иначе я тоже расплачусь. Она мгновенно подняла голову и уставилась

на него. Видимо, любопытство было главной чертой ее характера.

– Вы? – удивилась она.

– Да. Мне тяжело смотреть, как вы страдаете. Наверное, я влюбился в вас.

Глаза ее распахнулись (от слез они были еще красивее), и ему захотелось поцеловать их. Но вместо этого он только прошептал:

– Вы очень красивая!

– Шутите! В институте я самая некрасивая!

– Что за институт? Манекенщиц, что ли? Она не поняла и этой шутки.

– Нет, истории древних веков… Но что мне теперь делать?

Глаза ее снова наполнились слезами.

– Я действительно хочу вам помочь. Почему вы мне не доверяете?

Она неожиданно прыснула. (В ее реакциях и поступках было много инфантильного.)

– Единственный способ вызволить меня из беды – взорвать машину, а после этого жениться на мне. И, как говорится в одной старой сказке, никогда-никогда не спрашивать, кто я такая!

Он сделал вид, что его одолевают трагические сомнения, затем сказал:

– Одно я готов сделать немедленно.

– Что? – она вновь вспыхнула от любопытства.

– Жениться на вас. Но вот относительно машины – не по-человечески. Я учился создавать машины, а не уничтожать их. Впрочем, что же это за машина такая?

– ТэТэСэ, – сказала она и, увидев выражение– недоумения на его лице, восторжествовала совсем как ребенок. – Вот видите! Вы даже не знаете, что такое TTC, a собираетесь починить мою машину! Темпорально-транспортное средство. В вашем веке это, кажется, все еще называют машиной времени.

Милая девушка, только давайте без выпендрежа! – сказал инженер.

– Без чего? – переспросила она.

– Ваше отношение ко мне огорчает меня. Вы что, на самом деле так быстро влюбляетесь?

– У такого бывалого, как я, все происходит действительно быстро.

– И вы могли бы уже сейчас поцеловать меня? Так сразу?

Он обнял ее за плечи, слегка приподнял и целовал до тех пор, пока она не обмякла в его руках.

– Эй, а вы действительно меня любите! – переводя дыхание, сказала она.

Безумным было это существо или доверчивым до абсурда? – спрашивал себя Кирилл. – Да ведь каждый мужчина может целовать женщину куда более страстно, и при этом не испытывать никаких чувств, кроме желания! Однако Кирилл Монев понимал, что в нем говорит не только желание, но и что-то еще, уловить же, что именно, он не мог, поскольку был раздражен дурацкими восторгами девушки. И он спросил:

– А вы что, таким образом проверяете мужчин, любят ли они вас или нет?

– О, нет! Я предоставила вам возможность проверить себя самому, – ответила она, и Кирилл подумал, что она истолковала его ответ неверно. – А может, в вашем веке мужчины могут целоваться не любя.

Если бы рядом не было невероятной машины, совершившей на его глазах этот полет, инженер Монев окончательно пришел бы к мнению, что девушка тронутая.

– Разве вы не ощутили всю силу моей любви в этом поцелуе? – произнес он, сделав вид, что обижен, а сам молил бога, чтобы она не попросила поцеловать себя снова (трудно целовать ненормальную женщину, какой бы красивой она ни была!).

– Да, да, почувствовала, – почему-то снова зашмыгала она носом. – Если я останусь, а мне придется остаться, очень прошу вас: любите меня! Мне будет тяжело в этом чужом для меня мире.

– Но почему чужом?

– Неужели вы так ничего и не поняли? Ведь я, сказала вам, что прибыла сюда на машине времени. Я должна была вернуться в прошлое всего лишь на пятьдесят лет назад, а оказалась в вашем веке. Произошла какая-то путаница в настройке. А в довершение ко всему поломка…

И она заплакала.

Поверить в ее безумные россказни было невозможно, но и оставаться равнодушным, наблюдая душераздирающие рыдания, было просто невыносимо. Кирилл стоял перед девушкой на коленях, гладил ее по шлему и недоумевал, что же делать. Наконец она выплакалась, судорожно вздохнула, потерла кулачками глаза и произнесла:

– И все же, надо попытаться что-нибудь сделать с этой дурацкой машиной.

На этот раз она не стала препятствовать его проникновению в машину, даже подала руку, поскольку Кириллу Моневу, неуклюжему чиновнику в тяжеленных сапогах, нелегко было взобраться в люк. Помещение сферической формы, в котором они оказались, едва вмещало в себя два пилотских кресла. Все приборы располагались на панели в стене и все до единого были ему не известны.

– Как вы полагаете, где поломка?

– Что может предполагать бездарная дурочка?! – вновь вспыхнула она. – Я не только самая некрасивая, но и самая слабая студентка в нашем институте.

– А вот паника ни к чему. Объясните спокойно, что именно не работает, и я разберусь.

– Ведь вы сами все видели! Переход от движения в пространстве к движению во времени! – ударила она рукой по металлическому блоку со множеством кнопок. – Где-то здесь должно быть. Только не думайте, что я что-нибудь в этом смыслю.

– Нет ли у вас инструкции? – спросил он, внимательно разглядывая приборы. – В нашем веке, например, столько всевозможных инструкций – на все случаи жизни.

Циана то ли не поняла его, то ли ей было не до шуток. Она наклонилась и вытащила из-под одного из кресел красивую сумку со множеством всевозможных схем, нанесенных на пластмассовые пластинки, и Кирилл мгновенно уяснил, что бессилен в них разобраться.

– Самый разумный вариант – демонтировать блок, отнести его завтра в наш институт и общими усилиями…

– Это невозможно! – крикнула Циана. – Достаточно того, что произошло, чтобы мне не видеть, как своих ушей, ни диплома, ни прав на вождение темпоральной машины!

Он легонько нажал рукой на блок, желая проверить, крепко ли он держится, не отвинтилось ли в нем что случайно, и спросил:

– Не понимаю, а что тут невозможного?

– В вашем веке пока еще бытует мнение, что подобные полеты невозможны, – сдержанно ответила она, ощупывая поочередно пальцами всю панель с механизмами. – И потом, ваш век категорически запрещен для посещений.

– Тогда для чего вам эти машины?

– Для поездок в космос. Ими имеет право пользоваться только институт по древней истории для посещения цивилизаций, которые не оставили о себе достаточного количества сведений.

– А откуда вы так хорошо знаете болгарский? – спросил он, так как этот вопрос волновал его больше всего.

– Да ведь я болгарка. Так вот, пространственно я опустилась точно. Наш учебный полигон находится как раз на этом месте, но, разумеется, несколькими веками позже… Пожалуйста, ничего не трогайте! – поспешно добавила она и, похоже, это предупреждение было сделано с опозданием. Лампа, освещавшая помещение бледным искусственным светом, мигнула, в груди Кирилла тоже как бы что-то оборвалось, потом похолодело, словно он мчался в скоростном лифте.

– Мы летим! Что вы наделали?! – испуганно закричала Циана.

На невидимом до сих пор экране, который Кирилл заметил только сейчас, таяло, отдаляясь, поросшее кустарником поле, разделенное надвое утончавшейся на глазах рекой.

– Ничего. Просто вон за тем блоком был небольшой зазор, и я слегка нажал на блок…

Циана стала нажимать на все кнопки сразу. Они не западали, но меняли свой цвет постепенно на красный, зеленый, оранжевый и наконец синий.

– Все бесполезно, – сказала Циана упавшим голосом, и в этот момент какой-то резкий толчок повалил их обоих в кресла. Экран залила молочная пустота, а над ним быстро отсчитывал цифры маленький клавишный счетчик.

– Что он показывает? – указывая рукой на счетчик, спросил Кирилл.

– Годы, сквозь которые мы летим. Господи, что же произошло с машиной?

– Но почему счетчик отсчитывает сразу такое огромное количество лет?

– Как только приблизится к цели, перейдет на дни, часы, а затем на минуты.

У Кирилла совсем похолодело под ложечкой.

– Значит, если верить вам, мы летим в будущее?

– Я не знаю, куда мы летим! Полет был запрограммирован на автоматическое возвращение, но всего лишь на пятьдесят лет назад, мы же сейчас, как я понимаю, тронулись с отметки триста пятьдесят лет.

За время, что длился этот странный полет, Кирилл пришел в себя и решил даже пошутить:

– Дай-то бог высадиться в каком-нибудь таком месте, где можно расписаться. Я пока еще не раздумал жениться на вас.

– А что, когда вы женитесь, вы еще расписываетесь где-то? – она удивленно посмотрела на него.

Он хотел было ответить, что расписываться вовсе не обязательно, но в этот момент мелькавшие на счетчике цифры окрасились снова в синий, а затем в зеленый цвет и стали замедлять свой бег. Они увидели, как и прямоугольнике экрана к ним начало приближаться нечто похожее на огромный каток, окруженный строениями с многочисленными сводами.

– Это институт! – радостно завизжала Циана, – схватив его за руку. Но уже в следующее мгновение встревожилась: – А что мне теперь делать с вами?

Все происходившее продолжало оставаться для Кирилла Монева до такой степени невероятным, что ему не оставалось ничего другого, как постоянно шутить. И он сказал:

– Что делать? Да все очень просто: теперь вы возьмете меня в мужья.

Прикосновение машины к посадочной полосе было едва ощутимым. Все так же автоматически открылся люк, и кабина наполнилась солнцем и ароматным воздухом. Кирилл собрался было встать, но Циана подняла руку, и он вынужден был сесть обратно в кресло.

– Сядьте! – приказала она. – Я немедленно должна возвратить вас обратно.

Однако, несмотря на то, что Циана нажимала поочередно на все кнопки, расположенные на пульте управления, люк не закрывался и машина не взлетала.

– Управление блокировано!… Куда же мне спрятать вас?

– Циана, ты почему не выходишь? Что случилось? – донесся до них властный мужской голос. – Циана!

Девушка тяжело вздохнула, зажмурилась и выпрыгнула из люка вниз головой, словно решила покончить с собой. Кирилл осторожно высунул голову из люка и увидел, что Циана стоит с виноватым видом перед двумя молодыми мужчинами, одетыми в такие же, как и у нее, серебряные костюмы. Один из них подал Кириллу знак, чтобы он вылезал, и он неуклюже свесил ногу в грязном резиновом сапоге из люка, но все не решался прыгать, боясь испачкать ослепительно белую взлетную полосу (именно она показалась ему сверху похожей на каток).

– Спускайтесь же! – поторопил его мужчина.

– Он помог мне починить машину. Все произошло совершенно случайно! – оправдывалась сквозь слезы Циана.

Спрыгнув наконец, Кирилл хотел было подтвердить сказанное, но мужчина дал понять, чтобы он помолчал. И снова обратился к девушке:

– Только, пожалуйста, не болтай глупостей! Этим ты только осложнишь свое положение. Что касается меня, я попытаюсь забыть все твои оправдания, иначе, если довести эти сведения до экзаменационной комиссии, тебя просто не допустят к экзаменам. Или до тебя не доходит, что ты натворила?

– Я не виновата! Почему машина допускает такой огромный разброс во времени?! – перешла в наступление Циана.

Но на этот раз оказалась окончательно повергнутой:

– А ты что, до сих пор не догадалась, что и разброс, и поломка были запрограммированы в учебных целях? От тебя требовалось всего лишь выйти из машины, установить, куда ты попала, и сразу же возвратиться обратно. И ничего подобного не произошло бы. В худшем случае, твой визит стал бы еще одной легендой о летающих тарелках. И еще, ты должна была заметить, что один из контактов блока управления отошел буквально на миллиметр. Но даже если бы ты не заметила этого, он все равно встал бы на место минут через пять – так было запрограммировано. А ты не только ничего не заметила, но ко всему еще приволокла нам этого человека, хотя отлично знаешь, что всякие контакты с двадцатым веком запрещены.

На глаза Цианы стали наворачиваться слезы.

– Что, неисправности действительно, что ли, не было? – проронила она.

– Это я во всем виноват! – снова подхватил Кирилл, но его опять оборвали, причем совершенно бесцеремонно:

– А вас я бы попросил помолчать!

– Ну и манеры! – раздраженно бросил Кирилл.

– По всему видно, что вы образованный человек, – обратился к Кириллу другой мужчина, до сих пор молчавший, и очень странно поглядывавший то на Циану, то на Кирилла – своего прародителя: на Циану с явной любовью и состраданием, а на него – с детским любопытством. – И должны понять, что мы не имеем права разговаривать с вами. Поэтому, как только запрограммирую машину, я сразу же возвращу вас обратно.

Он направился к машине, и Кирилл крикнул ему вслед:

– Да кто вы такой, что распоряжаетесь мною, как…

– Инженер-эксплуатационник, – ответил парень, и Кирилл понял, что тот не уловил смысла сказанного им.

– Послушайте, коллега, – старался быть как можно вежливее Кирилл, но второй мужчина оборвал его начальственным тоном:

– Пойдемте со мной!

Однако Кирилл не пошел к ним. Ему хотелось обнять и утешить плачущую Циану. Но она не позволила ни того, ни другого, и он снова взорвался:

– Я расскажу, какие злые и невоспитанные люди наши потомки!

Потомок-начальник ухмыльнулся и бросил через плечо:

– Вряд ли кто-нибудь поверит вам, что вы были здесь. К тому же, мы сотрем кое-что из вашей памяти. Ну, пойдемте!

– Но ведь это чудовищно, это фашизм! Мы с Цианой любим друг друга!… Но если вы так относитесь ко мне, то отдайте мне ее и мое время.

Разумеется, это было очередной его глупостью и в какой-то мере унижением. И когда Кирилл Монев понял это, он закричал срывающимся от волнения голосом:

– И я не позволю вам издеваться над собой!

– Из памяти Цианы мы тоже сотрем эту вашу обоюдную блажь!

– Но послушайте, молодой человек, – обратился Кирилл к начальнику, и в это время из открытого люка донесся смех инженера, который сказал:

– Профессор старше вас по крайней мере вдвое!

– Вот таким образом и происходит недопустимый обмен информацией! – побагровел профессор. – Теперь он знает, что мы сохраняемся дольше.

– Но ведь мы скорректируем его память, – сконфузился инженер-эксплуатационник.

– Я говорю все это для того, чтобы вы осознали, какой деликатности требует всякое соприкосновение с иными временами… Циана, может, ты все же покажешь, что ты хоть чему-нибудь научилась у меня?

– Будь благоразумным, – шмыгая носом, приблизилась к Кириллу Циана. – То, кто ты хочешь – не реально. До сих пор темпоральные машины были для тебя фантастикой. Все так и должно оставаться в дальнейшем, иначе то, что будет занимать тебя, для окружающих будет казаться смешным и невероятным. Ты не сможешь выдержать все это и разболеешься, понимаешь? – подменила она в последний момент выражение «сойдешь с ума» словом «разболеешься», и он представил себе следующую картину: он представляет Циану своим знакомым как свою супругу и говорит: «Она из двадцать четвертого века. Мы прибыли на машине времени…» Да, действительно – сразу обоих спровадят в психушку!

– Не сердись, милый, ведь я уже говорила тебе, что нет ничего более жестокого, чем время!

– Дай я поцелую тебя на прощание.

Кирилл болезненно констатировал, что, спустя столько веков, такие банальности, как слова и обещания еще не вышли из употребления. И еще он вспомнил, что те же самые слова сказала ему Ветка, когда решила бросить его после того, как вернулась из Африки, где проработала два года.

– Открой рот! – попросила его Циана.

– Циана! – окликнул ее профессор, но она уже вытащила из кармана маленький флакончик, и пока Кирилл соображал, почему он должен открывать рот, спрыснула Полость рта, да и все лицо Кирилла, прохладной и ароматной, по всей вероятности дезинфецирующей, жидкостью.

Затем поцеловала его долгим поцелуем и снова спрыснула его лицо.

– А теперь ступай с ним! – сказала Циана, кивнув в сторону профессора.

– Все по правилам, – засмеялся профессор добродушно, но с иронией, – однако это не снимает с себя отвественности за допущенные ошибки.

«Тогда, возле реки, они не вспомнила о флакончике», – отметил про себя Кирилл Монев, и на душе у него потеплело. Ему захотелось поцеловать Циану так, как это было принято в его время, но она увернулась и, шмыгнув носом, направилась к проклятущей машине, из люка которой за ней ревниво наблюдал инженер-эксплуатационник двадцать четвертого века.

Кирилл наконец согласился пойти с профессором, и согласился по той простой причине, что иного выбора у него не было.

– Почему вы не желаете разговаривать со мной? – спросил он профессора. – Ведь вы все равно будете стирать все из моей памяти?

– Да, но моя память останется не скорректированной.

– Да, но неужели я до такой степени вам не интересен? – горестно недоумевал человек из двадцатого века.

– У нас достаточно источников информации о вашем времени. К тому же, я не историк. Я имею дело с техникой, и конкретно – с темпоральными машинами и полетами.

– У меня к вам просьба: не будьте несправедливы к Циане. Во всем виноват я один.

– Вот-вот, вы продолжаете вмешиваться в нашу эпоху! – засмеялся профессор и пригласил Кирилла войти в шикарный салон институтского метро, на котором они должны были ехать в специальную психологическую лабораторию…

Кирилл Монев проснулся у своей любимой речки с таким чувством, что всего лишь на минуту заснул. Он не обнаружил ни своих удочек, ни рюкзака и в ярости обматерил всех воров на свете. Да и было за что: рыболовные снасти, которые он приобретал не один год, стоили очень дорого, а с его зарплатой инженера трудно будет обзавестись новыми.

Хозяйка Кирилла, увядающая женщина, которая все еще не теряла надежды приютить квартиранта в своих объятиях, встретила его, отчаявшегося, с оптимизмом и надеждой. Как и большинство женщин, она не выносила запаха рыбы и все же постепенно привыкла и к запаху, и к самой рыбе – ради все той же надежды. Узнав о пропаже, она выразила Кириллу полную солидарность по поводу «воровского мира», а потом, в перерывах между охами и ахами, спросила, в отпуске он, что ли, раз ходил на рыбалку в четверг.

Таким образом, Кирилл Монев узнал, что сегодня четверг. А когда полез в шкаф, чтобы сложить свою рыбацкую одежду, обнаружил в нем удочки и рюкзак. И это свидетельствовало о том, что нынче не воскресенье, как он полагал. То же самое подтвердили и двое его приятелей, которым он позвонил по телефону. Да, но тогда почему он ходил на рыбалку? И в какой именно день? Ну ладно, спутал дни. Бывает. Но как он мог пойти на рыбалку без удочек?

Не нашлось ни одного вразумительного ответа ни на один из возникших вопросов. У Кирилла было такое ощущение, что сегодня воскресенье и что он ходил на рыбалку и проворонил огромного сома. Необъяснимое состояние, напоминавшее состояние амнезии, потрясло Кирилла до такой степени, что не оставалось ничего иного, как пораньше лечь спать – хозяйка в очередной раз простила, что он лег не с ней, – и всю ночь ему снились разные кошмары. Засыпая, он подумал, что завтра, в пятницу, ему придется присочинить что-нибудь на работе относительно своего прогула. Скажет, что нездоровилось, – не говорить же правду. Скажет, что недомогание прошло так же неожиданно, как и возникло, и он даже не успел сходить к врачу.

А на следующий день начальник, который давно имел зуб на Кирилла, заявил, что день прогула у него, Кирилла Монева, удержат из отпуска.

В воскресенье Кирилл, естественно, направился на рыбалку к той же самой заводи, в надежде, что восполнит пустоты, зияющие в его памяти, а также дополнит коллекцию сомьих усов, которые он собирал не один год.

До обеда клюнуло всего лишь несколько плотвичек, и Кирилл сложил их в ведерко для наживки, уповая на вечерний клен. Затем укрылся в тенечке, затем купался, потом задремал. А когда проснулся и огляделся по сторонам, увидел неподалеку на полянке необычную машину, напоминавшую трехметровое джезве. Он пробрался по-пластунски меж кустов и стал ждать, не покажется ли кто из машины. И пока поджидал, сделал набросок контуров машины на пачке сигарет и записал время ее появления,

Через какое-то время люк в центре джезве открылся, и на полянку выпрыгнула маленькая человеческая фигурка, в костюме, похожем на костюм космонавта, но стального цвета. Человечек долго смотрел на солнце, затем на горизонт, периодически наклоняясь к небольшому прибору, лежавшему у него на ладони Очевидно, человечек устанавливал, где приземлился, А когда он повернул голову в сторону реки, оказалось, что серебристый шлем обрамляет обыкновенное земное лицо, более того – милое девичье личико, обескураженное и беспомощное. Поскольку из странного летательного аппарата больше никто не вышел, Кирилл храбро двинулся вперед, прокашлялся и сказал:

– Здравствуйте! Вы что-нибудь ищете?

Девушка едва не подпрыгнула от испуга. Она долго и опасливо разглядывала его старую одежду, затем снова огляделась по сторонам, и когда убедилась, что они одни, спросила с улыбкой:

– Болгария?

Улыбка ее была очень неуверенной, и Кирилл подумал о шпионаже, диверсиях и прочих пугающих современного человека явлениях. Однако радость девушки, услышавшей от него, что это Болгария, показалась ему такой искренней, что Кирилл готов был забыть о своих подозрениях. Но вдруг девушка спросила:

– Пожалуйста, скажите, какое сегодня число? И год, пожалуйста.

«Что это за повальное беспамятство, поразившее его и теперь вот, оказывается, эту девушку? Или это происходит только с людьми, побывавшими именно у этой заводи?» Кирилл глянул на чахлую вербу, в тени которой он постелил свою плащ-палатку, – дерево вовсе не походило на мифические отравляющие деревья, что росли в джунглях Амазонки.

Услышав ответ, красавица вначале остолбенела, а потом переменилась в лице, побелев как полотно, и направилась к своей машине.

– Спасибо! – сказала она. – Извините, что побеспокоила вас.

Кирилл пошел за нею следом, говоря:

– До скорого свидания.

– Мы никогда больше не увидимся! – грустно ответила она, обернувшись на ходу.

– О, как можно быть такой жестокой! – воскликнул Кирилл с излишним драматизмом (патриотизм обязывал связать иностранку и доставить ее в милицию).

Загадочная летчица клюнула на эту банальную, как дождевой червь, приманку, остановилась и сказала:

– Это не я жестокая, а обстоятельства.

Она сняла свой кокетливый шлем, высвободив роскошные шелковистые волосы, придавшие лицу завершенность и сделавшие его по-настоящему красивым.

– Есть еще кто-нибудь поблизости, другие люди? – спросила она.

– Нет никого. Даже таких, как я, нет.

– А кто вы?

– Рыболов.

– Что это такое?

Неужели она не знает, кто такой рыболов, или просто не понимает, что означает это слово? – подумал Кирилл. И решил посмеяться над ней:

– Не бойтесь, они лишь с виду напоминают людей и даже размножаются, как люди, но совершенно безобидны.

Она долго и по-детски серьезно смотрела ему в глаза, пока, наконец, не поняла, что он шутит. И Кирилл шагнул обратно в кусты, поняв, что иностранка непременно последует за ним.

– Вон там удочки, – сказал он. – Идите, покажу.

– Думаю, я не помешаю вам. Мне надо передохнуть немного, – сказала иностранка. Она осторожно ступала по земле, боясь ненароком примять травинку или листочек.

Машина времени возникла, подобно блестящему металлическому цветку, переходя на стометровой высоте от полета во времени к полету в пространстве, и бесшумно стала опускаться на белую взлетную полосу. Возвращения машины ожидали профессор – руководитель темпоральных полетов, и инженер-эксплуатационник. Машина приземлилась, люк автоматически открылся, но оттуда никто не показался.

– Циана, ты почему не выходишь? – позвал профессор. – Циана!

Студентка, возвратившаяся из учебного полета, прыгнула вниз головой, будто решила покончить жизнь самоубийством, но ей удалось удержаться на ногах. Следом за нею из люка появилась пара совсем не похожих на ее элегантные башмачки грязных сапог. Студентка показала на них пальцем и сказала:

– Он помог мне исправить машину. Все произошло совершенно случайно.

Профессор собрался было отругать ее, но вспомнил, что происшедшее накануне стерто из памяти бестолковой студентки, которая заварила эту кашу. И произнес, больше досадуя, чем упрекая:

– Только не болтай глупостей, моя девочка. Этим ты только усугубляешь свое положение. Давай спускайся, – произнес он с той же досадой в голосе, теперь уже обращаясь к Кириллу Моневу.

Однако не менее обидным было и то, что должно было произойти дальше, так как для профессора, память которого оставалась нескорректированной, все это происходило в третий раз. Уже дважды инженер-экплутационник возвращал своего коллегу из двадцатого века обратно, и дважды машина почему-то допускала рассеянность во времени и высаживала Кирилла в четверг вместо воскресенья. А сейчас все следовало повторить в третий раз – слово в слово, движение за движением! Их прапрадед, Кирилл Монев, станет протестовать, потом потребует, чтобы ему отдали студентку обратно, кроме того, его придется долго уговаривать согласиться на коррекцию памяти… Даже идиотская накладка в институтском метро и то должна повториться. Когда они, направляясь в психолабораторию, вошли в вагон институтского метро в первый раз, инженер из прошлого смирился со своей участью и оглядывался вокруг с профессиональным интересом, хотя профессор предупредил его, что через какое-то время всего этого не остается в его памяти. На беду, где-то между третьей и четвертой станциями поезд остановился. В вагоне сразу же стало невыносимо душно, так как климатическая установка вышла из строя. Тем не менее, контролировавший движение робот исполнил свои обязанности исправно, объявив по радио: «Просим у пассажиров прощения. Непредвиденная остановка». Как будто пассажиры сами не поняли ситуации…

Как и раньше, когда такое случалось, неполадка была устранена довольно быстро, однако говорящий дурак робот-контролер на сей раз дал маху, продолжая долдонить, что остановка-де непредвиденная и что-де просим у пассажиров извинения, хотя поезд уже несся на бешеной скорости. «Пока аварийные роботы вычислят этого балаболку и займутся им, пассажиры опухнут от его говорильни», – подумал профессор.

Но на пассажира из прошлого досадная неполадка как бы и не подействовала. Точнее, подействовала на него каким-то необъяснимым образом. Он злорадно ухмылялся все время, а потом изъявил желание помочиться. Профессор попросил его сформулировать еще раз странную просьбу, в смысл которой он попытался вникнуть и был озадачен еще больше, так как оказалось, что нежеланный гость из прошлого желает мочиться не вообще, а исключительно на их технику. Разумеется, позволить ему подобное было немыслимо, такой поступок был бы уже вмешательством в их мир. И тем не менее, профессору очень хотелось установить для себя причину возникновения столь необычного желания. Однако он не позволил себе задавать вопрос инженеру из прошлого, так как это означало бы, что он воспользуется недозволенным способом получения информации о прошлом. И он удовлетворился собственной гипотезой: вероятно, частые поломки примитивных машин далекого двадцатого века вызывали у людей того времени позывы к мочеиспусканию.

На этот раз профессор по темпоральным полетам следил за работой ремонтных роботов, производивших обследование машины, собственноручно запрограммировал полет и лично отвез усыпленного инженера в прошлое. Пространственно они снова опустились возле судьбоносной заводи, и снова это был четверг. А на следующей неделе третьекурсница Циана в четвертый раз привезла этого надоедливого типа, инженера, который хоть и не был ни в чем виноват, все же вызывал у них все нарастающую антипатию.

Упорство – одно из самых ценных человеческих качеств, прогресс в большей степени обязан именно этому человеческому качеству, и в будущем его цена должна еще возрасти. Вот почему Кирилл Монев в одиннадцатый раз ступил своими грязными сапогами на белоснежный полигон (хоть бы вымыл их, чтобы не приходилось потом перемывать всю взлетную полосу, но как внушить ему такое, если в психолаборатории из памяти инженера стирали все, что было связано с этим полетом), профессор понял, что непременно вспыхнет скандал, который невозможно будет скрыть (а все из-за легкомыслия студентки).

Профессор сделал заявку на предоставление его институту новой темпоральной машины, для чего ему пришлось объясняться в вышестоящих инстанциях и терпеливо сносить визит специальной комиссии, которая хотела лично удостовериться, что настройка на время в темпоральной машине повреждена действительно. И тем не менее, только после того как Циана и Кирилл прибыли вдвоем в двенадцатый раз, только после этого комиссия вынесла решение выделить институту новую машину. Она ничем не отличалась от первой и, естественно, снова возвратила инженера в четверг, а в воскресенье привезла его обратно. И только когда третья машина в семнадцатый раз сделала то же самое, что и предыдущие машины, комиссия пришла к мнению, что причина вовсе не в машине. Что во времени (правда, это случается крайне редко) наступает деформация (ученые называют это явление «порогом» или «зевом»), которая и спровоцировала рассеяние в движении машины во времени. Явление пока еще было мало изучено, и, следовательно, темпоральные машины пока еще не обладали способностью корректировать деформации подобного рода, которые, вполне вероятно, они сами и провоцируют, деформируя воздушное пространство, как деформируют его сверхзвуковые самолеты

Таким образом, всему научному совету Института древней истории пришлось призадуматься, как восстановить нормальный порядок вещей. И хотя решение, которое они приняли, было противозаконным и таило в себе опасность для психического здоровья человека из прошлого, другого выхода, кроме как возвратить инженера обратно в прошлое, ничего не вычеркивая из его памяти, не нашлось. Правда, пришлось взять с далекого пращура слово, что он не пойдет в воскресенье на реку. А память студентки решено было скорректировать.

Перед тем, как возвратить инженера в прошлое, ему снова напомнили, что из-за него целый институт позволяет себе подобное святотатство – путаницу в истории. А если они послушают его и отдадут студентку ему в жены, то и вовсе совершат недозволенное. И все же члены совета пришли к выводу, что им придется раскрыть свои карты до конца и сказать инженеру, почему он не должен ходить на реку в воскресенье, поскольку человек из прошлого разозлился и стал кричать, что они не имеют права вмешиваться в дела его века, что они не возместят ему пропавший за здорово живешь день от отпуска и что он будет ходить на рыбалку, когда ему того захочется. Узнав причину их беспокойства, инженер ухмыльнулся, как делал это уже семнадцать раз в институтском метро, и в восемнадцатый раз заявил, теперь уже в присутствии всего совета, о своем странном желании помочиться на все их темпоральные машины вместе взятые, из-за которых люди только мучаются, Так что гипотеза профессора о мочеуиспускательном эффекте при повреждении техники подтвердилась.

Научный совет не смог объяснить причину столь необычного желания человека из прошлого, но это как раз понятно, что люди двадцать четвертого века не могли воспринять желаний далеких предшественников. Загадочная просьба пращура по-настоящему задела лишь инженера эксплуатационника, и он сказал Кириллу:

– Коллега, насколько я знаю, именно в наш век был открыт так называемый Закон Мэрфи, гласящий, что все, что может ломаться, ломается.

В ответ инженер из прошлого снова ухмыльнулся и спросил:

– А вы что, всерьез восприняли этот закон? Однако им не позволили продолжить спор,

так как обмен информацией двух разных эпох выходил за рамки допустимого. В надежде больше никогда не встречаться со своими далекими предками, представитель двадцать четвертого века затолкали инженера в машину, заклиная его хором не ходить в ближайшее время на реку. А он хохотал, как безумный, и кричал:

– А сом? Ладно, стерли нашу с Цианой память, а как же бедный сом? Его за что превратили в мартышку?! Семнадцать раз повторять одно и тоже!!! Разве это не вмешательство в нашу жизнь, скажите на милость…

Позже минуты прощания стали для инженера Кирилла Монева единственным утешением, ведь какая мука – пережил встречу с будущим, а не смей ни с кем поделиться, иначе сразу вызовут «скорую».

Страдания Кирилла Монева начались с сомнений, ходить или не ходить в воскресенье на рыбалку. И еще интересно: что случилось бы, удержи он силой красавицу студентку вместе с ее машиной?…

Слово джентльмена отступило перед напором любопытства, и Кирилл прибыл в тот самый момент, когда Циана, держа в руке компас, поворачивалась лицом к реке. Он готов был броситься к ней с распростертыми объятиями, но его остановила мысль, что отныне воспоминания о нем стерты из памяти девушки и она не узнает его, поэтому вряд ли обрадуется. А пока он спрашивал себя, предпринимать ли вообще что-нибудь или отказаться от участия в этой исторической чехарде, из кустов появился другой рыбак.

Циана подождала, когда он приблизится. Они поговорили о чем-то и исчезли в зарослях вербы. В груди Кирилла Монева клокотала ревность. Он решил воспользоваться моментом и перерисовал темпоральную машину в блокнот, который взял специально для этих целей. Потом еще долго сидел в своем укрытии, пока парочка наконец не появилась снова. Как молодожены, направляющиеся в спальню, они забрались в машину и улетели.

– Так ему и надо! – сказал Кирилл, имея в виду рыбака и понимая, что он несправедлив к своему товарищу по несчастью.

Решив проверить, что за удочки у коллеги и не согласится ли сом заглотнуть крючок в восемнадцатый раз, он обнаружил на расстеленном под вербой старом плаще всего-навсего туристическую сумку и две корзинки с грибами. Мужчина, которого Циана выкрала в его месте, оказался грибником.

– Бедняга! – вздохнул Кирилл Монев, сам не зная, о чем он сожалеет. О том, что мужчина оказался грибником, или о том, что тот оказался в будущем.

«Представляю, как вытаращится на него профессор с тем деятелем по эксплуатации, который, похоже, влюблен в Циану», – подумал Кирилл.

Он взял корзинки с грибами в подарок хозяйке – ведь все равно пропадут. На этот раз он согласился на объятия давно ожидавшей его хозяйки (почему бы нет, раз и в далеком будущем женщины останутся такими же вертихвостками?). А во сне ему продолжала являться машина времени, но, как правило, из люка высовывал голову громадный сом, хватавший ртом воздух и силившийся сказать что-то на болгарском, но что – понять было невозможно…

На следующий день после ночных кошмаров инженер-конструктор Кирилл Монев уныло рисовал на работе какие-то странные машины, похожие на джезве. И когда кто-то поинтересовался, что это такое, он ответил:

– Темпоральная машина. – А спустя какое-то время крикнул разъяренно: – Ну и что теперь? Вы целыми днями рисуете человечков – это ничего, а мне нельзя сконструировать машину времени, что ли?!

И коллеги закивали в ответ, а Кирилл Монев вздохнул и в который раз с горечью констатировал:

– Как мы транжирим здесь свое время! Как мы транжирим время!

НЕ ИНТЕРЕСУЙСЯ СВОИМ БУДУЩИМ

Циана сразу поняла, что этот мужчина из другого века. На нем неуклюже топорщилась грубо сшитая одежда, башмаки тоже были грубыми и грязными. На левой щеке розовел большой шрам. В двадцать четвертом веке мужчины выглядели совсем иначе.

Окружающая природа, неприглядная и запущенная, соответствовала виду мужчины. Поляна, на которой приземлилась Циана, была усеяна всякими банками, обрывками газет и всевозможными отходами; чуть поодаль лежала огромная резиновая покрышка.

Попытка установить, где и когда она приземлилась, оказалась неудачной, и Циана решила спросить об этом мужчину, показавшегося из-за кустов. Несмотря на жуткий шрам, лицо мужчины излучало ум и доброту. По правилам Циана обязана была избегать таких встреч, но она предпочла поступить по-своему. Если уж машина допустила такое большое рассеивание, а приборы не зарегистрировали его, непременно надо узнать, каково отклонение от нормы, и соответственно скорректировать программу. Иначе на обратном пути ее может занести неизвестно куда.

– С приездом! Добро пожаловать! – сказал мужчина на удивительно хорошем болгарском, и Циана облегченно вздохнула: значит, она приземлилась в пределах границ своей родины, хотя и в далеком прошлом.

– Откуда прибыли? Может, помочь чем? Видимо, он наблюдал за ее приземлением и наверняка был не робкого десятка, раз так храбро направился к ней. Но так же очевидно было и то, что мужчина ожидал чего-то иного, так как спросил ее, заикаясь от волнения:

– А разве вы не из другого мира?

– Можно и так сказать, – уклончиво ответила она. – А если точнее, скорее, из другой цивилизации. Но вообще-то из болгарской, человеческой.

Циана подумала, что своим ответом она не выдаст неизвестному каких-либо тайн своего времени, информация же, которую даст ему она, не будет являться вмешательством в их жизнь и в жизнь этого человека.

– Так, значит, это не летающая тарелка? – спросил он.

– Похожа на тарелку?

– Нет, не похожа. Она так странно приземлилась…

– Да, у вас нет таких машин. Извините, а какой нынче год? – спросила Циана и едва не присвистнула, услышав, что попала в двадцатый век – время, строжайшим образом запрещенное для посещений.

Ей следовало немедленно возвращаться, но обратный полет страшил ее. Мужчина же, хоть и выглядел испуганным, все же казался надежным. Словно угадав ее состояние, он сказал:

– Я расположился вон там! Очень удобное местечко – тенистое и прохладное.

– Да, не мешало бы отдохнуть немного. А я вам не помешаю?

Солнце палило немилосердно, и Циана распахнула костюм спереди чуть ли не до самого пупка, шокировав мужчину двадцатого века. Смущение его было очень приятно Циане, и она решила развлечься:

– Если у вас это не считается неприличным, я бы даже искупалась. Кажется, вода чистая?

– Почему же неприлично? Я не буду смотреть.

– А я вам не верю. Вы производите впечатление очень любопытного мужчины и наверняка любите подглядывать за купающимися женщинами.

Шрам на лице мужчины побагровел. Но он ответил с достоинством:

– Мужчина не был бы мужчиной, если бы не проявлял любопытства к женщине.

Она села на плащ, который он постелил у самой воды и, показав на корзинку с грибами, спросила:

– Зачем вы их собрали?

– Чтобы есть. Хотите, поджарю вам один?

– Но ведь они ядовитые!

– Будьте спокойны, я с детства грибник и знаю все грибы.

– Ay нас все грибы ядовитые. Все мутировали и пропитаны ядом.

– Где у вас?

– В двадцать четвертом веке.

– А-а, так значит, это машина времени?

– Я понимаю, вам трудно поверить в такое. Впрочем, меня тоже никто не сможет заставить есть ваши грибы, как бы вы не уверяли меня, что они съедобны.

– А я подумал, что вы Мата Хари, – сказал он насмешливо, вытаскивая из походной сумки термос.

Она отказалась от предложенного кофе, но настояла на том, чтобы он рассказал ей, кто такая Мата Хари. И он рассказал ей о знаменитой красавице шпионке времен первой мировой войны.

– Да, мы, историки, нечто в этом роде, – засмеялась она. – Значит, вы считаете меня красивой?

– Выходит, вы тоже историк? – забыв о комплиментах, спросил он.

– Пока еще не совсем. Я – третьекурсница. Учусь. На факультете истории древней Европы.

– Зато я уже кандидат исторических наук! – похвастался он.

– Чудесно! Значит, мы коллеги. И когда же вы будете сдавать кандидатский?

Возникла краткая пауза, он решил, что девушка разыгрывает его, но потом понял, что она действительно не знает, как присуждается кандидатская у них, в двадцатом веке. Он все объяснил ей. И будущая историчка уже не позволяла себе больше никаких насмешек, потому что знала: многое из жизни прошлых веков так и останется непонятным для людей двадцать четвертого века.

– Вас называть Мата или у вас есть свое имя? – осмелев, спросил кандидат.

– Зовите меня Цианой.

– Хорошо звучит! А означает ли что-нибудь ваше имя?

– Мой отец химик, и перед тем, как мне родиться, занимался цианистыми… А почему вы смеетесь? – спросила она, заметив, что он улыбается…

– Извините, но… я представил себе, что вашего отца зовут Калием, и получилось Циана Калиевна.

Она тоже засмеялась.

– Эй, прекрасная отравительница – напыщенно произнес он, пытаясь изобразить манеры древних болгар, жизнь и обычаи которых они изучали. – Вы скажете мне наконец правду о себе?

Она добросовестно рассказала ему и о темпоральной машине, и о том, как они в двадцать четвертом веке посещают на ней те времена, сведения о которых очень скудны. Еще она рассказала ему очень много интересного, чего не должна была рассказывать, и кандидат не поверил ей, ибо расценил эти россказни не более как «прекрасную мечту историка». Извинившись, он заметил, что хороший историк должен быть осторожным с фактами.

– Значит, сейчас я не должна верить своему первому впечатлению? Что вы красивый и приятный мужчина? Жаль, я хотела пригласить вас прогуляться в машине.

Кандидат смутился, и девушка поинтересовалась: свойственно ли смущение мужчинам двадцатого века вообще или только историкам и грибникам. Затем вскочила и спросила, разлепляя костюм спереди:

– В этой реке нет крокодилов?

Увидев ее обнаженной, кандидат окончательно смешался.

– Мне отвернуться или уйти? – спросил он.

– Поступайте соответственно требованиям вашей эпохи, – ответила она, нежными ножками ступая по траве, и вошла в реку. Грудь ее показалась над водой.

– Почему бы и вам не искупаться? Это все же неправильно: вы изучаете меня, а я не знаю, как выглядит мужчина из прошлого. К тому же, противоестественно. Только будущее имеет право знать, как выглядит прошлое, наоборот – запрещено.

Поскольку Циана изучала древнюю историю, то она, естественно, не могла догадаться, что если скажешь подобное не такому уж и древнему мужчине двадцатого века, то он вряд ли разденется. Мужчины двадцатого века очень боялись сравнений.

– А мне не жарко, – ответил on, поспешив стереть с лица пот несвежим платком.

Грязный платок не вызвал у Цианы отвращения. Она была тронута его умением лгать. Казалось, еще немного, и она влюбится в него. Особенно ее волновало, как он краснеет. Выходя из воды, она направилась прямо к нему и спросила:

– Я отвечаю современным требованиям?

– Вы божественны! Вы настоящая Фрина! Циана отметила, что он все время сравнивает

ее с какими-то неизвестными ей женщинами.

– Кто она такая, эта Фрина? – спросила Циана, стирая с себя ладонями воду.

Ее движения свидетельствовали о попытках соблазнить его, но Циана не знала, что в двадцатом веке это расценивалось именно так. Он повернулся к ней той половиной лица, на которой был шрам, и произнес возмущенно:

– Какой же вы специалист по древней истории, если имя Фрина ни о чем вам не говорит?

Она напомнила ему, что росла тремя веками позже него, а значит, и информации получено больше, но мозг жителей двадцать четвертого века за это время не увеличился ни на миллиграмм, поэтому, в силу необходимости, отбор информации более жесткий. Однако вся информация о прошлом у них зарегистрирована. И она, мол, посоветовала бы ему не очень-то задирать нос, что в двадцатом веке ученый историк представляет собой заметную фигуру. А под конец заявила: с какой это стати он сравнивает ее с неизвестной ей женщиной, что за нравы у них такие. А если уж заговорил о какой-то Фрине, пусть расскажет, кто она.

Пусть и древний, кандидат все же нравился Циане. Он рассказал ей необычайно красивую историю о великом древнегреческом скульпторе Праксителе и его натурщице Фрине. Циана всплеснула руками – так же делали девушки и в двадцатом веке, – и воскликнула:

– Ах, наверное, это очень здорово – быть гетерой! Для первой научной степени я обязательно возьму тему Праксителя!… Скажите, а что это у вас на лице, герб, что ли?

Шрам на щеке кандидата действительно напоминал герб.

– Нет, это след от подковы. На счастье, – ответил он и улыбнулся, и улыбка говорила о том, что у него есть какие-то комплексы, связанные с появлением шрама.

– А что такое подкова? – спросила она.

И кандидат объяснил ей, что у них принято подковывать лошадей, ослов и так далее (в цивилизации Цианы лошади жили в заповедниках и на свободе, и она никогда не слышала о том, что их подковывали). А под конец добавил, что лично у него подкова ослиная и счастье у него тоже ослиное. Но она не поняла шутки и спросила:

– Это ваш обычай?

– Да какой там обычай. Просто, когда я был маленький, меня лягнул осел. Вот и все.

– Настоящий осел?! – восторженно завизжала Циана, словно большего счастья, чем лягнувший тебя осел, трудно себе представить.

– Ненастоящие лягаются иначе, – добавил кандидат, и снова двадцать четвертый век не понял двадцатого.

– Можно я потрогаю? – протянула она руку к его щеке и вздохнула ностальгически. – A y нас уже и шрам нельзя заиметь. Есть специальные регенерирующие средства, и кожа моментально восстанавливается.

– Вам действительно нравится? – озадаченно прошептал «двадцатый век», замерев под ласками «будущего».

– Сначала я подумала, что это клеймо, тавро. Ведь когда-то рабов клеймили, чтобы они не убегали. Но поверьте, так даже очень хорошо.

– Э, коллега, вы совсем запутались в веках! Скажите спасибо, что вы не у меня на экзамене! – добродушно засмеялся он, и вдруг девушка вскочила и встревоженно произнесла:

– Конец контакта!

– Что? – неприятно удивился кандидат исторических наук.

– Я сказала, конец контакта! Мне пора возвращаться. А вы очень хороший рассказчик. Но для историка это опасно. Все же, историк должен больше доверять фактам, а не собственному воображению, – снова подшутила она над его сентенциями.

Он обратил внимание, что ей доставляло удовольствие злить его, и подумал: возможно, я ей понравился. – Останьтесь еще. Я очень прошу вас! – пошел он за нею следом.

– Нет, мне действительно пора. Я должна успеть стереть все то время, что была с вами. Иначе меня завалят на экзаменах. Ведь я не имела права вступать в контакт.

Кандидат не понял ее, в чем не было ничего удивительного, ведь он, историк, не разбирался в темпоральных машинах.

– Но зачем стирать? – спросил он. – Разве это время было для вас неприятным?

Циане тоже не хотелось расставаться с кандидатом, и она решила откровенно рассказать ему, что это ее первый самостоятельный полет и что по программе она должна была «привремениться» в другом времени (кандидат не сразу сообразил, что машина времени не приземляется, а привременяется) и сразу же лететь обратно, не нступая в контакт с эпохой, в которую попала по ошибке. И только теперь, говоря все это, Циана Вдруг поняла, какую непростительную ошибку совершила.

– Я очень прошу вас, забудьте о нашей встрече! – торопливо добавила она. – Скажите себе, что это был сон, иначе вам будет казаться, что вы сошли с ума и вы будете очень страдать! Он пылко схватил ее за руки. – Циана! Для историка нет большего кощунства, чем уничтожить целое событие! Неужели вы так сразу вычеркнете из сердца такое чудесное время?

Столь архаичная манера выражения своих чувств растрогала Циану до слез.

– Да, действительно, наша встреча – история! И все же, история, на которую человечество не имеет права!

Она высвободила руки из его рук и достала из кармана маленькую мягкую капсулу.

– Проглотите это! – сказала девушка.

Он испугался, подумав: вряд ли Циана, отец которой химик, будет раздавать безобидные капсулы.

– Вот как вы хотите уничтожить память о нашей встрече! – с горечью проронил кандидат.

– Милый мой дурачок! – весело обняла его Циана. – Глотай же, глотай! Я просто хочу поцеловать тебя.

– И чтобы я потом все забыл?

– Да нет же, это противовирусное средство. Чтобы ты не заразился чем-нибудь случайно. Ну, давай же, а то нет никаких сил!

Этих доводов оказалось достаточно, чтоб мужчина из двадцатого века решился проглотить нечто похожее на цианистый калий. Как только он проглотил капсулу, Циана поцеловала его.

– Да, я действительно люблю тебя! – сказала она чуть погодя. – А это уже почти эллинская трагедия.

– Да ладно уж, – сказал кандидат грустно и в то же время с насмешкой над собой и, помолчав, добавил: – И когда же ты пришла к такому выводу?

– Если я могу поцеловать тебя вот так, как сделала это сейчас, значит, я люблю тебя! – ответила Циана, целуя его шрам.

– Так можно целовать не только меня.

– Послушай, это уж слишком! Да, я занимаюсь древней историей, но помню кое-что и из своей собственной… Боже, какая это трагедия! – произнесла она страдальчески, затем, обратившись к нему, спросила, успокоившись: – Древние ведь именно так говорили?

– Да. они говорили «боже», но не выдавали за трагедию свои случайные знакомства.

– Но ведь это и есть трагедия! – чуть не заплакала Циана. – Для тебя я – случайная знакомая, которую надо немедленно забыть, я же люблю тебя безумно! О, Афродита, в чем я виновата пред тобою, какой из смертных грехов совершила?

Все происходившее было необычайно: историку двадцатого века объяснялась в любви девушка из двадцать четвертого, и объяснялась в таких выражениях, которые находились в обиходе в четвертом веке до нашей эры. Поэтому кандидат сказал Циане:

– Милая девушка, только давай без заученных некогда цитат.

Циана снова всплеснула руками, на этот раз уж совсем трагически:

– Боже, что же мне теперь делать? Подай мне знак, о волоокая мудрая богиня!

– Что делать? – спросил кандидат. – Ты ведь сама только что сказала: стереть время… А можно, я посмотрю, как ты это будешь делать? – спросил он, ухватившись обеими руками зa края открывшегося люка, и быстро шмыгнул внутрь кабины.

– Эй, только не трогай там ничего! – предупредила его Циана, входя следом, и в этот миг люк автоматически закрылся, а машина необычайно резко перешла от полета в пространстве к полету во времени.

Попытка юной летчицы прервать полет и возвратить историка-грибника обратно не увенчалась успехом. Управление машиной почему-то оказалось блокированным, и она уносила их в неизвестном направлении. Поэтому Циана страшно обрадовалась, когда на экране дисплея появилась взлетная полоса институтского полигона. Однако встретившие ее профессор по темпоральным полетам и его ассистент, инженер-эксплуатационник, казались не слишком обрадованными.

– До каких пор ты будешь притаскивать сюда мужчин? – закричал профессор, совсем забыв, что предыдущий мужчина, которого привозила Циана, инженер Монев, вычеркнут из ее памяти, так что нынешний для нее является первым. – И каждый раз с грязными башмаками!

– Я не виновата! Он сам вошел в машину, я не успела остановить его. Как вы можете давать мне машину, которая допускает разброс в три века?

Кандидат из двадцатого века недоуменно смотрел на спорящих.

– Ты обнаглела, девчонка! – отчеканил профессор. – Мне трудно будет дать положительное заключение о твоей пригодности для работы с темпоральными машинами…

– Но она действительно не виновата! – попытался защитить Циану инженер-эксплуатационник, глядя на нее влюбленными глазами.

– Она нарушила все правила, которые только можно было нарушить! – продолжал профессор. – Полет, Циана, управлялся автоматически. От тебя требовалось лишь выйти из машины и установить временную рассеянность, которая, кстати, тоже была запрограммирована. И даже если бы ты не смогла устранить, кстати тоже запрограммированный отход контакта, автопилот сделал бы это в нужный момент сам. Да, собственно, так оно и случилось.

– Вот-вот, именно поэтому все таки случилось, из-за ваших вечных запрограммированностей! – не сдавалась Циана. – Почем бы вам не разрешить мне самостоятельный полет? Зачем все эти бесчестные игры?

Инженер-эксплуатационник подавал Циане знаки, чтобы она помолчала, но она не реагировала. Тогда он подошел к профессору и попросил его отойти с ним в сторонку.

– Вины Цианы здесь нет, – сказал он. – Всему виной зев во времени, из-за него происходят эти повторения ситуации.

– Но теперь нам придется брать слово и с этого мужчины и его просить, чтобы он не появлялся в ближайшее время в том злосчастном месте, у заводи, – сказал профессор.

– А разве вы забыли, что время не терпит вакуума?… И все же, мы не можем оборвать эту историю так сразу!

– Циана, что ты делаешь?! – крикнул профессор, увидев, что его студентка обняла свою древнюю добычу и без всякого стеснения целует какой-то загадочный знак на его щеке.

– Не волнуйтесь, я дала ему имунную капсулу!

– Послушай, но ведь ты ведешь себя как… как!… – не нашел слов профессор, задыхаясь от возмущения.

– Amantes amentes, – простодушно возразила ему студентка. – Влюбленные безумны, пишет Теренций.

– Нет, в тебе решительно нет качеств, необходимых для историка!

– Извините, мне кажется, вам пора объяснить мне, что же происходит, – высвобождаясь из объятий своей похитительницы, обратился к профессору историк-грибник. – Я-то прибыл сюда не по собственной воле.

– И таким же образом отправитесь обратно! – выплеснул и на него свой гнев профессор по темпоральным машинам, после чего чуть спокойнее добавил: – А сейчас выслушайте меня внимательно и постарайтесь задавать поменьше вопросов! Через несколько минут мы возвратим вас туда, откуда вы прибыли, но только тремя днями раньше. Поэтому я очень прошу вас: не ходите на этой неделе туда, где произошла ваша встреча с Цианой. Не ходите туда и на следующей неделе. Это очень опасно для вас, иначе все может повториться. Понимаете? Нет, понять это трудно, надо принять на веру. И не требуйте от нас никаких объяснений, пожалуйста.

– Он останется здесь! – заявила Циана, подхватив своего древнего коллегу под руку, словно его собирались отнять у него прямо сейчас.

Профессор с инженером молча уставились на Циану. Кандидат, объект их спора, казалось, тоже не очень-то был воодушевлен неожиданно созревшим у Цианы решением.

– Наши века очень отдалены друг от друга, так что мы не способны совершить какие-то фатальные вмешательства в жизнь друг друга, – пояснила студентка профессору, прижимаясь к своему древнему любимому. – К тому же, мы любим друг друга. И еще, он историк и может быть полезен нам. Вот он рассказывал мне о Фрине – приятельнице эллинского скульптора Праксителя, о которой мы не знаем абсолютно ничего. Мы будем с ним вместе работать, мы будем счастливы! Вы не имеете права разлучать нас!

Профессор по темпоральным машинам вздохнул и произнес с досадой:

– На это нужно разрешение планетарного совета. И смею заверить тебя, что твое поведение – ребячество. Его генетическая линия исчезла уже три века тому назад, Если ты пожелаешь породниться с ним, то исчезнешь вместе со своим воображаемым счастьем.

– Но он не женат, – возразила Циана, однако тут же вспомнила, что это ей неизвестно. – Нет ведь? – обратилась она к нему. – И детей у тебя нет?

Историк-грибник задумчиво покачал головой, но как-то не очень уверенно.

– Сейчас, может быть, и нет, – сказал профессор. – В данный момент мы не знаем, останется он здесь или возвратится обратно к себе.

– А мы сейчас проверим! – воодушевилась студентка, собравшись бежать куда-то, но профессор остановил ее:

– Опять ты хочешь сделать то, на что не имеешь права! Ждите меня здесь! – приказал он им, а совсем сникшему инженеру-эксплуатационнику сказал: – Александр, последи, чтобы они ничего не трогали! А вы, пожалуйста, дайте свои данные: имя, профессия, адрес, место жительства. Если есть публикации, их тоже перечислите.

Историк настороженно взглянул на профессора, и на лице его застыла гримаса недоумения: как мог он, человек рассудительный и серьезный, оказаться в одной компании с этими безумными людьми. И все же он перечислил данные о себе, хотя и с некоторой опаской, также заявил о нескольких статьях в «Историческом обзоре». Профессор отдалился от них метров на двадцать, вытащил из кармана какой-то маленький аппаратик и тихонько, чтобы никто не слышал, стал нашептывать в него что-то.

– Сейчас все прояснится, – ободряюще пожала руку Циана своему древнему возлюбленному. – О вашем веке у нас исчерпывающие данные, так что компьютеры наверняка тебя вычислят. А ты не случайный человек.

– Послушай, что за шуточки вы со мной разыгрываете?

– Какие шуточки? Сейчас решается паша с тобой судьба, неужели ты не понял? – ответила она и чмокнула его в щеку. (У него давно уже создалось впечатление, что людям двадцать четвертого века очень недостает шрамов.)

– Не понимаю, – сказал он.

– Сейчас проверяют линию твоей жизни. Если она прерывается и ты исчезаешь в этом году, то есть когда мы с тобой прибыли сюда, значит, ты остался здесь.

– А если я возвратился? – спросил он, по-прежнему ничего не понимая.

Циана выглядела уставшей. Она ответила:

– Тогда мы узнаем, что произошло с тобой в будущем.

Циана уставилась на своего научного руководителя, избегавшего смотреть на троицу. Каждый из троих ждал своего варианта решения вопроса.

Наконец инженер-эксплуатационник не выдержал и скрылся в темпоральной машине, заявив в свое оправдание, что ему надо проверить программу. А им приказал никуда не отлучаться, да они и не собирались этого делать.

– Циана, может, мне и в самом деле вернуться обратно? – спросил историк, как только они остались вдвоем.

– Ты не любишь меня?… Разумеется, я не стану удерживать тебя силой, но… о Афродита! – схватилась она за голову. – Я так мечтала, что мы пойдем с тобой по дороге прошлого!

Несмотря на комизм обращения к древней богине любви, чувство Цианы было все же настоящим. Он обнял ее за плечи и сказал:

– Конечно, люблю!

Но в это время раздались быстрые шаги профессора, свидетельствовавшие о том, что он несет радостную весть. Однако для кого?

– Циана, я вижу, ты уже смирилась с законами истории? – обратился к девушке профессор.

– Нет! – ответила она, шмыгая носом.

– А следовало бы! Иначе какой историк из тебя получится?… Ну так вот, оказывается, наш гость был известным в своем времени человеком и у него существовали дети и внуки.

– Известный? – усомнился историк. (Люди его профессии редко добиваются известности.)

– Большего говорить я вам не имею права.

– Но почему?

– Разве вам не понятно, почему? Разве позволительно знать свою судьбу заранее?

– Да ладно, уж, ведь вы можете и обмануть, только чтобы спровадить меня обратно.

Сказанное потрясло не только профессора, но и Циану, которая все-таки любила его. (В двадцать четвертом веке даже намек, что кто-то кого-то обманывает, считался оскорбительным.)

– Хорошо, тогда докажите мне, что это не так, – заявил кандидат исторических наук, еще больше усугубляя свой проступок.

– Компьютер выдал сведения о вашей судьбе, как о давно завершившейся. Разве я имею право менять ее по собственному желанию? – поморщившись, произнес профессор. Недоверие этого человека из прошлого обижало его, хотя он и заслуживал снисхождения. – Ваш первый ребенок родился в год вашей встречи с Цианой. Значит, вы скрыли, что ваша жена ждет ребенка.

– Вот видите, да это же ошибка! Нет у меня жены! – обрадовался кандидат.

– Александр, машина для обратного полета готова. Вы будете сопровождать его, – кивнул профессор инженеру-эксплуатационнику, приближавшемуся к ним вместе с Цианой и просто светившемуся от счастья. Наверное, он не отказался бы отвезти незваного гостя хоть на другой конец Вселенной.

– Это действительно так? – спросила студентка своего профессора.

– Циана, неужели ты мне не веришь? Хорошо, я предоставлю тебе возможность удостовериться после того, как он уедет.

– Но как можно допустить, чтобы историк врал?! – возмутилась будущая историчка.

– Да не вру я, поверьте мне! – воскликнул кандидат. – И я не сделаю отсюда ни шагу, пока вы не проверите все еще раз. Вы не спутали случайно мое имя? – спросил он профессора.

Тот поджал губы, сдвинул брони, но не проронил ни слова. И кандидат еще раз заявил, что не сдвинется с места, пока ему нс ответят на его вопросы.

– Вы – писатель, известный писатель-фантаст! – бросил профессор.

– Я?! – расхохотался историк-грибник.

– Других имен компьютер не дал. Все остальное тоже совпадает с вашими данными.

– Да вы понимаете, что вы говорите?! – закричал кандидат.

– Знаю, знаю, в твое время было очень много вранья, все вы врали! – залилась слезами Циана. – Но почему ты обманул именно меня, почему именно меня?! Вы должны стереть его из моей памяти немедленно! – обратилась она к профессору. – Чтобы историк стал фантастом?! О Афродита!…

И студентка бросилась к институтскому метро, словно спешила убежать с места, где было совершено страшное преступление.

Кандидат воздел руки, точь-в-точь как это делали в древние времена, но профессор остановил его.

– Прошу вас, пройдите, пожалуйста, в машину. Вы и без того слишком долго находились у нас. Не исключено, что во времени произойдет еще большая путаница. И, как договорились, не выходите никуда в воскресенье. Лучше всего оставайтесь дома с супругой.

– Но у меня действительно нет супруги! Поверьте! – едва не заплакал историк, но профессор и ассистент уже дружно заталкивали его в машину.

– Скажите Циане, что я…

Но в это время люк закрылся, едва не пришемив историку нос, защемленными оказались и слова, которые историк из прошлого хотел передать историку из будущего. Когда же во время полета историк попросил инженера-эксплуатационника передать Циане его прощальные слова, тот посмотрел выразительно на безумно вращавшийся счетчик с цифрами-столетиями и сказал:

– Циана уже не помнит о вас. Все, что произошло во время темпоральных полетов, стирается из памяти его участников. После вашего возвращения моя память тоже будет скорректирована.

– А вот этого я не понимаю! – сокрушенно произнес кандидат.

– И не нужно, – ответил инженер и умолк. Заговорив снова лишь тогда, когда вышвыривал кандидата из люка возле реки, и то только затем, чтобы напомнить, чтобы историк никогда сюда не приходил.

Отсутствовали не только грибы, но и все оставленные здесь вещи! Прежде чем обматерить неизвестного вора, историк-грибник вспомнил, что говорил ему о времени профессор, и взглянул на свои наручные часы. На численнике действительно был четверг, тот самый день накануне воскресенья, когда он набрал грибов, теперь уже исчезнувших. Если верить тому, что сегодня четверг, то его сумка и плащ покоятся в прихожей его однокомнатной квартиры, плата за которую пожирала половину его заработка.

«Если вещи действительно дома, – подумал он, – я просто рехнусь». Однако, хотя вещи действительно оказались в шкафу, он не рехнулся. Этому помешал телефонный звонок, прозвеневший именно в тот момент, когда он был близок к помешательству. И зазвенел он, видимо, в знак того, что отделаться от всей этой путаницы всего-навсего сумасшествием, значило бы легко отделаться.

– Эй, что с тобой случилось? – пропищал в трубке голос секретарши института. – Ты почему не был на совете?

– А что, неужели у вас произошло что-то важное?

– – Произошло… что-то очень важное для тебя! – снова запищала возбужденно секретарша.

– И что же?

– Такое, о чем можно сказать только на ушко!

– Так я слушаю, – бросил он с досадой. В данный момент ему было не до кокетства.

– Ну так я скоро буду и скажу тебе обо всем сама! – сказала секретарша, бросив на прощанье: – Чао!

И положила трубку раньше, чем он успел сказать ей, что ему сейчас не до нее.

Обессиленный, он повалился на кушетку и попытался логически выстроить все, что произошло с ним, но оно никак не выстраивалось. Получалось, что пока еще ничего не произошло: и грибы он еще не собирал, и с Цианой не встретился. Словом, ничего не было. Нет, это невозможно! Да, но если все это произошло, он обязан до деталей помнить каждый день! Что, к примеру, он делал в пятницу?… А в субботу?…

Однако известно, что вот так насилуя мозг, трудно что-либо вспомнить. Историку же, мысли которого постоянно погружены в прошлое, и вовсе трудно упомнить, что происходило всего лишь несколько дней назад. Тем более, планировать, что должно будет произойти на днях. Это и вовсе глупо и бессмысленно, да и, пожалуй, удел не историков, а фантастов. А он таковым никогда не был. Он всегда поклонялся факту.

Но в данный момент кандидат не знал, кому лучше поклоняться. Секретарша Сия не дала ему возможности долго мучиться. Она появилась с огромным букетом, торжественная и встревоженная, и остановилась на пороге.

«Какая красивая девушка!» – мысленно воскликнул историк, но это восклицание относилось не к Сие, а к той, кого он увидел сейчас вместо нее и кто остался в будущем… Нет, он непременно пойдет в воскресенье на реку. Хотя бы нацелуется вволю! Потом отметил про себя с работу, или попытаться пробиться в печать со своими популярными статьями, что до сих пор не удавалось сделать. Или начать писать фантастику? Фантастика по крайней мере не настаивает на том, что все, о чем повествует, – правда. Кроме того, в фантастическом произведении ты – хозяин факта. А что касается тем, то в основе фантастического произведения может быть положен сюжет из древней истории.

Он вздохнул, но осторожно, чтобы не разбудить свою молодую жену, которая еще три месяца назад сказала ему, что до такой степени свыклась с его шрамом на щеке, что просто не замечает его, однако до сих пор ни разу не поцеловала почему-то. Он полежал еще немного и встал, движимый желанием перенести на бумагу все свои приключения, то есть то, что должно было приключиться… Ох, хоть бы справиться с этой путаницей во времени! Фантастам вон легко, насочиняют всякого, и им почему-то верят. А если то же самое на полном серьезе начнет рассказывать историк, его и слушать не захотят. И все-таки он обязан поведать о случившемся с ним, иначе это всю жизнь будет лежать на нем тяжким грузом.

Однако он решил сочинить, на всякий случай, более убедительное начало своей истории со студенткой из будущего. В его воображении эта любовная история была действительно фантастической, и мы, читатель, оставим кандидата наедине со своим счастьем.

Циана вышла из машины и осмотрелась по сторонам со смешанным чувством любопытства и страха. Интересно, в каких же безднах времени затерялся институтский полигон, на котором она должна была приземлиться? Всюду на траве валялся мусор, и это свидетельствовало о том, что она привременилась в другом веке. Однако обстановка и окружавшая природа казались Циане знакомыми. Но да разве мало насмотрелась она исторических фильмов?

Циана поддела ногой сплющенную пластмассовую банку и склонилась над грязным обрывком газеты, увиденные на нем число и год озадачили ее. Она снова огляделась, на этот раз в надежде, что вот сейчас из-за кустов, росших у реки, выглянет какой-нибудь здоровенный и красивый варвар, который… Ах да, что-то подобное уже, кажется, ей снилось.

Но никто не показался, и Циана подумала про себя: «Да, с таким воображением историка из тебя не получится! А если будешь продолжать торчать здесь, то даже прав на вождение темпоральной машины не получишь». И Циана решила запрограммировать обратный полет так, чтобы данные об этой недозволенной остановке и незнакомом времени отсутствовали.

Люк закрылся, и машина тотчас же взлетела, однако на высоте, где она должна была перейти от полета в пространство к полету во времени, неожиданно дала сбой. Циана без особой тревоги подождала, когда автомат устранит неполадки, по автомат бездействовал. Циана внимательно осмотрела все приборы на панели, расположенной вдоль кабины, и обнаружила, что на одном из них отошел контакт. Циана присоединила контакт, зеленый сигнальный глазок темпоральной программы мгновенно вспыхнул, и счетчик времени стал быстро вращаться.

Довольная собой, Циана улеглась в пилотском кресле и подумала: «Ну, я покажу этому инженеру-эксплуатационнику, этому ассистентишке профессора по темпоральным полетам, который строит из себя влюбленного, а отпускает меня в полет в неисправной машине! Ведь это же полнейшая безответственность! Ну да ладно, как говорили древние: слава богу, что ничего не случилось!»

Она несколько раз мысленно прокрутила в уме, как устроит взбучку Александру и как он будет краснеть и просить прощения. Но потом ей стало жаль его.

Встреча, которую устроили Циане профессор с Александром, спутала все ее планы. Профессор прямо-таки сиял, а Александр даже раздобыл где-то роскошную темно-красную розу.

– Поздравляем с первым полетом во времени! – пожал ей руку профессор. – Ты отлично справилась с заданием, Циана.

Она ответила скромно «спасибо», а про себя подумала: «Подождите, я вам еще покажу! Вот получу диплом, тогда…»

И увидела себя мчащейся сквозь века в прошлое. Но это была обыкновенная мечта начинающего историка.

БОГ НА МАШИНЕ

Он шел за нею следом, любуясь ее изящными белыми ножками, ступавшими неуверенно по брусчатке. Пурпурные аппликации на схваченном широким поясом хитоне говорили о том, что она – одна из самых роскошных гетер, с которой непозволительно заговаривать на улице и которые заводили знакомства только через влиятельных лиц.

– Красавица! – окликнул он ее.

Но Циана не расслышала, так как буквально пожирала все вокруг глазами новоиспеченной исторички. Она разглядывала знакомые по учебникам строения, женщин, которые в свою очередь глядели ей вслед. Это были коренастые толстые матроны с загрубевшими от пыли и солнца ногами, в застиранных хитонах и хламидах. (Последнее, разумеется, им можно было простить, ведь стиральная машина еще не была изобретена.) Циана просто ликовала. Роль гетеры, которую она выбрала для себя, была самой подходящей. Это не ограничивало ее контакты с древнегреческим обществом. Гетеры, если верить данным компьютера двадцать четвертого века, Пыли свободными женщинами, знавшими науки и искусства, они так же являлись компаньоншами и приятельницами интеллектуалов. Знаменитая Аспазия была до такой степени свободомыслящей и своенравной, что даже божественному Праксителю стоило немалых трудов спасти ce от заточения, к которому ее приговорили за свободомыслие. Циана уповала на успешное завершение своей миссии, так как сразу заметила восхищение во взоре заговорившего с нею мужчины. Точно так же смотрели на нее и двое вооруженных бойцов, сопровождавших своего важного начальника.

– Красота, воссиявшая над городом, подобно розовоперстой богине зари, – обратился к ней важный господин, – не уделила бы ты мне немного времени?

Циана посмотрела на говорившего. Перед нею стоял низкий, некрасивый, с отвисшим животом человек. Но она мило улыбнулась ему и ответила:

– С удовольствием.

– А когда и где ты примешь меня?

– О, – сконфузилась молодая историчка, только сейчас догадавшись, что речь идет не об интеллектуальных беседах. И стала размышлять, как бы от него отделаться. Она сказала первое, что пришло в голову: – Одна из моих сестричек в таких случаях говорила: вы любите красоту, а я деньги. Так что давайте без задержки удовлетворим взаимные желания.

Эту цитату Циана вычитала из книги Лукиана «Разговоры меж гетерами», но позабыла, что сей сатирик творил несколькими веками позже. Недоумение, отразившееся на лицах мужчин, свидетельствовало о том, сколь неуместно было сказанное. Важный господин ухмыльнулся и произнес:

– Надеюсь, мы договоримся. Я начальник городской стражи.

Циана, конечно, не знала, что начальники городской стражи не привыкли, чтобы у них требовали денег. Обычно они требовали их с других.

– Кто из вас подскажет мне, как найти Фрину? – обратилась Циана к мужчинам.

– А кто она такая?

– Ты не знаешь столь известную гетеру? Она приятельница Праксителя.

– Праксителя знаю, но никакой Фрины в городе нет.

– Не может быть, она должна была жить именно в это время!

– Что-что? – не понял ее странною высказывания начальник, отнеся это на счет несколько необычного эллинского языка красавицы. – А откуда ты будешь, красавица, коль твои благоуханные уста произносят наши слова столь необычно? (Начальник некогда обучался риторике у самого дешевого афинского учителя.)

– Из Милета, – нараспев произнесла Циана, пересказывая свою недавно заученную биографию. – Моя мать умерла рано, и отец нанял мне в няньки родоску [9] и эфиопскую принцессу…

– И куда же ты идешь сейчас? – бесцеремонно прервал ее начальник, так как знал, что большинство гетер выдавали себя за княжескихдочерей.

– К Праксителю. Покажешь, где он живет?

Лицо начальника скривилось, словно он съел испорченную маслину. «С тех пор, как в моду пошли всякие философы, художники и писатели, самые красивые женщины Эллады к ним липнут», – мстительно подумал он и ответил:

– Вот пройдешь еще немного вниз по улице, а дальше спроси любого – каждый скажет. Так когда мы увидимся?

– Это скажешь ты, сын Ареса. Когда у тебя будет свободное время и удобное место, дай знать.

– А где искать тебя?

– К Праксителю обратись, он будет знать, где я нахожусь.

Начальник стражи снова изменился в лице. Ему не хотелось иметь дел с популярным скульптором, но и самому искать место для встречи было вовсе не безопасно. Жена предупредила его: «Если застану тебя с гетерой, голову оторву!» А почему она так ревновала его к гетерам, а не к рабыням и наложницам, один только Зевс ведает. И все же надо быть осторожнее, ведь в свое время тесть дал золото, чтобы он купил себе это начальническое место, которое сейчас занимает.

– Хорошо… Надеюсь, ты уже заплатила дань? – намекнул он еще раз этой красивой дурочке, как будут обстоять их денежные взаимоотношения.

Циана с готовностью полезла в карман, скрытый в складках хитона, где была спрятана пригоршня специально приготовленных золотых и серебряных монет.

– Если надо, заплачу. Тебе платить?

– Э, да ты совсем новичок! – засмеялся начальник стражи.

– Новичок! – призналась молодая историчка.

– Ладно, что касается дани, договоримся… Когда обустроишься, заимеешь клиентуру, тогда… Я помогу тебе наладить контакты с двумя-тремя богачами, но и ты должна постараться, чтобы я мог рекомендовать тебя…

– Постараюсь, – пообещала Циана, хотя ей и не вполне было ясно, что именно она должна делать. Для нее сейчас было главным отделаться от этого неприятного человека, который предлагал ей какой-то гнусный союз.

Миссия Цианы заключалась в том, чтобы встретиться с Праксителем и по возможности узнать, кому именно принадлежит несколько известных скульптур, о которых историки и искусствоведы спорят уже в течение ряда веков.

– Желаю тебе успеха! Скоро ты услышишь обо мне, солнцеликая, – проявил к ней благосклонность начальник стражи. – Загадочная женщина! И все на ней необычное: и ожерелье, и заколки в волосах, и духи, – вздохнул он, глядя вслед удалявшейся Циане. – И вон за данью сразу полезла в карман! Может, в самом деле какая-нибудь обедневшая принцесса, решившая стать свободной женщиной? Ее хитон наверняка из Милета. Только там производят такие тончайшие ткани. Прямо как Аспазия! Когда-то и она вот так появилась, неожиданно. Никто так ничего и не узнал о ее происхождении: но денег у нее было столько, что она в состоянии была открыть школу для женщин…

И еще он вспомнил, что Аспазия была любовницей Сократа, а затем женой Перикла… Теперь вот эта гетера… И ведь к Праксителю пошла сразу, не к кому-нибудь.

– Распоясались эти философы и художники, – сказал строго своим телохранителям начальник стражи. – Демократию они понимают так: делай что хочешь! Но… – начальник громко рыгнул, поскольку совсем недавно переел голубцов из виноградных листьев, которые его жена готовила ну просто великолепно, и довольный неожиданно получившимся каламбуром, закончил весело: – Но я покажу этим голубчикам!

Первое открытие, которое сделала Циана после встречи с городской стражей, было таковым: в мире эллинов красота действительно является огромной силой. Однако не стоит рассчитывать только на красоту. Вот почему, прочитав помещенную над фризом надпись «калоскай агатос» (будь прекрасен и доблестен), она тем не менее настроилась скептически. Этот лозунг, положенный в основу народного воспитания и подхваченный Периклом еще сто лет назад, дал хорошие плоды в архитектуре и искусствах. Им руководствовались гетеры в любовном своем мастерстве. Но люди, подобные начальнику стражи, не были ни прекрасными, ни доблестными. Да и в троих мужчинах, сидевших в прохладе мраморной беседки, не было ничего привлекательного.

Циана попыталась отгадать, кто из них Пракситель, однако все трое были с растрепанными сальными волосами, а под застиранными, неопрятными хламидами вырисовывались отвратительные животы. И вообще, пройдя чуть ли не весь город, в том числе мимо агоры [10], Циана не встретила ни одного человека, лицо или фигура которого были бы столь красивы, как скульптуры, расставленные во дворе Праксителя или же находящиеся в античных отделах музеев будущего. Циана нащелкала сотни фотографий вмонтированным в ожерелье минифотоаппаратом, дабы жители ее века узнали доподлинную правду о столь восхваляемой древности.

– Хаире! – обратилась Циана с приветствием свободных граждан древности, что на болгарском языке двадцать четвертого века звучало бы приблизительно как «радуйся» или «будь весел».

Все трое, оторвавшись от какого-то папируса, подняли головы, но не обрадовались, а старший прорычал:

– Совсем нет покою от этих курв!

Он употребил слово, которое Циани не поняла, однако по тону, каким это слово было сказано, его вполне можно было отнести к разряду неприличных. Однако Циана спросила вежливо:

– Это ты Пракситель? – и добавила: – Я не ожидала от тебя такого отношения.

– Зачем я тебе? – окликнул ее самый молодой из троицы, так же невежливо, как и старик.

– Тебе нужна натурщица?

Скульптор посмотрел на нее, как смотрит торговец мулов на товар, и ответил:

– Не нужна.

– Я не стану просить у тебя денег, – поспешила заверить его Циана заискивающим тоном, поскольку время пребывания в этой эпохе у нее было ограничено, а сделать предстояло немало.

– А что же ты будешь просить? Насколько я знаю, вы, сестрички, уже ничего даром не даете.

Сквозившая в его словах ирония говорила о том, что либо он пережил какую-то личную драму, либо с ходом времени что-то изменилось, о чем она не знает.

– Пока я попрошу немного воды. Я иду издалека. Очень жарко, – сказала Циана.

Он подал ей знак, чтоб входила, и указал на два меха, брошенных в ногах мужчин, похожих на зарезанных овечек.

Кокетливая походка Цианы не привлекла внимание мужчин.

«Уж не мальчиков ли они предпочитают? – забеспокоилась Циана. – Кто их поймет, этих греков!» Мех с водой шевелился в ее руках, вырывался, как порывающееся убежать животное. Циана не училась пить из меха, поскольку полагала, что эллины пользовались только амфорами, чашами и чудесными сосудами, которые она видела в музеях.

Мужчины взорвались смехом, который метрики много веков спустя назовут «гомеровским». Однако Циана расценила это как проявление бескультурья. Тем более, что никто из мужчин не предложил ей свою помощь.

– Эй, уж не царская ли ты дочь? – досыта насмеявшись, шлепнул ее по заду Пракситель. – На, пей! – подал он ей свою огромную бронзовую чашу с разбавленным вином. Циана была иммунизирована против всех болезней древности, но с трудом подавила чувство брезгливости. Однако разбавленное вино оказалось прохладным и вкусным. Циана осторожно подняла предложенную чашу и одновременно стала разглядывать разложенный перед мужчинами папирус.

– Это эорема [11]? – спросила она, отпив глоток и ставя чашу на мраморную скамью.

– И эта фифа туда же, – обронил старик, снова назвав ее каким-то неприличным словом. – Вы и в механизмах, что ли, стали разбираться?

Циана решила не реагировать. Склонилась над папирусом и ткнула в него своим изящным пальчиком, сказав при этом:

– Если поставите сюда и сюда по одному полиспасту [12], эорему могут обслуживать два человека.

– Если что поставим? – вытаращился старик, двое остальных уставились на ее пальчик.

– Полиспаст. Это вроде катушки, только надо ставить две или три одну на другую и пропустить через них веревку, связав крестообразно. Тягловая сила сразу многократно… увеличиться по формуле…

– Постой, постой! – остановил ее старик. – Ну-ка нарисуй то, о чем говоришь. Ты к тому же и формулы знаешь? Уж не сама ли богиня мудрости перед нами?

Старик подал ей восковую доску и грифель.

– Вы только сейчас, что ли, изобретаете эорему? – удивилась Циана, осторожно рисуя самый обычный полиспаст. Готовясь к этому путешествию, она изучила всю имевшуюся у эллинов технику. И выходило, согласно данным исторического компьютера, что это театральная машина была создана гораздо раньше.

Третий мужчина, до сих пор молча смотревший на Циану с откровенной похотью, сказал:

– Надо усовершенствовать ее.

– На днях в одной из его пьес, – указывая пальцем на говорившего, засмеялся, тряся своим пузцом Пракситель, – бог, спускавшийся на эореме с небес, чтобы спасти одного из героев пьесы, свалился на него, и публика в этот раз смеялась так, как не смеялась никогда на комедиях Аристофана.

– Значит, ты пишешь пьесы? – пренебрежительно произнесла Циана, так как поняла, что выиграла в этом поединке. И добавила, когда Пракситель назвал имя писателя. – Нет, я о тебе ничего не слышала.

Пракситель решил похвастаться вторым своим приятелем. Оказалось, старец – обессмертивший в веках свое имя философ и чертежник, но Циана и на этот раз обронила небрежно: «А-а», желая отомстить таким образом и ему тоже. Философ зажал свою бороду в кулак и стал дергать ее, приговаривая:

– О, боги, какие гетеры! Я слышал, что есть такие – красивые и умные!… Но откуда ты знаешь, как называется сей механизм?

Циана умышленно не стала повторять слово «полиспаст». Ей было строжайше запрещено вмешиваться в жизнь и развитие древних. Но иного способа вызвать расположение древних и стать с ними на равных у нее не было.

– Как это не было умных гетер? – взорвалась Циана. – А Аспазия, а твоя Фрина? – напомнила она Праксителю, который тоже оценил гениальную простоту и эффективность полиспаста и молча поднес Циане свою чашу, спрашивая при этом:

– Какая Фрина?

– Что была твоей натурщицей.

– Все мои натурщицы здесь, – постучал себя по лбу пальцем Пракситель. – Если уж ты такая ученая, то должна знать, что идеи о подлинной красоте находятся в ином месте. Лично я беру их прямо оттуда, не брать же у какой-то…

– Эй, – топнула ногой Циана, – я запрещаю употреблять в моем присутствии оскорбительные для женщин слова! А ты, дорогой мой ваятель, пожалуйста, не говори при мне всей этой чепухи – царство идей и так далее! Полагаю, дедушка Платон не рассердится на тебя за то, что ты работаешь с натуры. Скажи, как можно вылепить такую ногу, если не видел ее никогда? – приподняв хитон выше колена, воскликнула она.

Такой изящной ножки, положительно, не было в царстве идей Платона, если в нем вообще существовала идея о женских ножках. Троица продолжала смотреть на Циану и после того, как она спрятала ногу под пурпурной полой хитона. Первым пришел в себя Пракситель.

– Выходит, ты не признаешь Платона? – спросил он. – Прости меня, но сначала я подумал, что тебя подослал Костакис. Он только и знает, что подсылать к нам разных шпионок. Платон, любимец стражников.

– Наверняка благодаря своему трактату о государстве, – сказала Циана. – Но кто расскажет мне о Фрине?

– Я сказал уже, что не знаю никакой Фрины. Кто она такая?

– Гетера. Самая почитаемая, самая красивая, – сбивчиво стала объяснять Циана, обеспокоенная тем, что, возможно, в истории снова произошла какая-то путаница.

– Видишь ли, дочь Зевса, – захихикал рассеянно старец, продолжая изучать проект механизма, предложенного Цианой. – Если бы такая была, я первый должен был знать о ней!

Циана разозлилась на старика. Имя его жило в веках, а он вел себя, как какой-то климактеритик.

– А ты не боишься называть меня так, как принято было обращаться только к самой премудрой Афине Палладе?

– А кого мне бояться?

– Костакиса, например, – наугад назвала Циана имя, упомянутое недавно Праксителем.

– Вот его боюсь, – засмеялся старик. – Можешь так и передать ему, что я его боюсь.

Щеки Цианы вспыхнули, она стала еще красивее. Циана не знала, что даже разбавленное, вино вливалось огнем в ее непривыкший к алкоголю организм.

– Обидно, за Элладу обидно, – сказала Циана, – что такие люди, как вы, боитесь какого-то стражника.

– Умница серноногая, – протянул старик, – я не помню, чтобы какой-либо конфликт между меченосцами и мыслителями заканчивался в пользу последних.

Автор трагедий, который все это время молча наливался вином, то и дело наполняя бронзовые бокалы, вдруг схватил Циану за талию и, еле ворочая языком, произнес:

– Ты действительно гетера?

Вопрос застал Циану врасплох, она была уверена, что и ее одежда, и поведение соответствуют времени эллинов, кроме того, она надеялась произвести на них впечатление своими знаниями. Она знала, что во времена Праксителя гетер уважали и относились к ним как равноправным подругам. Поэтому растерялась, когда жаркие мужские руки сомкнулись обручем на талии.

– Экзамен держала? – задышал ей в лицо винными парами писатель.

– Какой экзамен? – осторожно спросила Циана, пытаясь высвободиться из его рук.

– Если не знаешь, что за экзамен, значит не держала, – шумно возликовал он. – Когда рабыня хочет стать свободной женщиной, гетерой, экзаменуясь, она должна удовлетворить троих мужчин одновременно, и если они останутся довольными…

– Я никогда не была рабыней!

– Оставь ее в покое! – приказал писателю Пракситель, отлепляя свои уста от бронзовой чаши, однако в глазах его искрилось любопытство.

Увлекшийся чертежом старик вообще не обращал на них внимания. И в это время пьяный писатель попытался развязать хитон Цианы.

– Сейчас, милочка, мы проведем экзамен! – пригрозил он, и в следующее мгновение тихо выдавил из себя «ах» и свалился, как мешок, вытянувшись на траве в двух метрах от беседки. (Циана специально сбросила его туда, чтобы не ушибся.)

Старик и Пракситель наблюдали за ней с видом наивных простолюдинов, смотрящих в театре, как нисходит с небес бог, хотя и знают, что этот бог спустился на эореме. Изумление троицы можно было понять: классическая борьба, входившая в их олимпийское пятиборье, совершенно не была похожа на дзюдо двадцать четвертого века.

– Давайте уважать друг друга! – предложила троице Циана, эта невероятная гетера, швырнувшая одного из них, громадного детину, с такой легкостью.

– Богиня… – начал испуганно старый ученый.

– Послушайте, милые мои друзья, – кокетливо поправляя свой хитон, сказала Циана. – Я – простая смертная, которая уважает вас, и не желает ничего иного, кроме того, чтобы вы тоже считались с ней. – Циана направилась к писателю, помогла ему подняться и, глядя в его увеличившиеся от суеверного ужаса глаза, сказала: – Только на таких условиях мы можем стать друзьями… А теперь налейте мне вина, но только в отдельную чашу! Эй, ты, – обратилась она к писателю, – сбегай принеси мне чашу!

– Раб! – хлопнул в ладоши Пракситель.

– Не раб, а вот он принесет мне. Во искупление своей вины.

Усердствуя, автор трагедий чуть не свалил с ног появившегося раба. Скульптор и философ тоже смотрели на Циану со страхом и уважением.

– Как только продадим эорему, отдадим тебе деньги, – сказал философ. – Положительно, ее купят все театры.

– Значит, вы не принимаете меня, – огорчилась Циана. – Я думала, поделим деньги на четверых.

– Но ведь проект твой, – начал философ и умолк, подбирая необычное обращение, и пошутил, как человек, которому уже нечего терять: – Недавно я назвал тебя «дочь Зевса», а ты, пожалуй, дочь Геркулеса.

Циана засмеялась звонко. Ей становилось весело, с каждой минутой она чувствовала себя все раскрепощеннее, не догадываясь, что это происходит благодаря ароматному коринфскому вину.

– Поэтому ты решил отдать все деньги мне? – спросила она. – Ты все еще веришь в богов, философ? Постыдись… Пракси [13], – обратилась Циана к скульптору, – ведь я могу называть тебя так, – Пракси? Пракситель – очень длинно. Ну так что, Пракси, берешь меня в натурщицы?… Эй, не порть мне вино! – крикнула Циана теперь уже окончательно протрезвевшему писателю, который усердно разбавлял водой вино Цианы.

– О божественная! – воскликнул смущенно знаменитый ваятель. – Я и мечтать не смею о такой модели!

– А ты помечтай, помечтай! – поднесла Циана к губам массивную чашу и выпила ее содержимое на одном дыхании, хотя демонстрировать и это свое умение у нее не было необходимости, мужчины и так были очарованы ею. Но Циана уже потеряла над собой контроль, поскольку явно недооценила крепость коринфского. Она пересела на скамью к философу и заявила:

– Кончайте вы с этими своими богами! Только народ обманываете!

– Уж не хочешь ли отобрать хлеб у писателей! – осторожно пошутил философ. – Ведь народ ходит в театр не ради их пьес, а чтобы увидеть наконец, как боги будут раздавать справедливость. Больше такое и не увидишь нигде…

Циана посмотрела на писателя, словно ждала от него возражений. Но он не стал возражать философу, а вот ей заметил:

– Приятельница, вы говорите опасные вещи! Не приведи господь, вас услышит вездесущий!

– Ты-то что изображаешь из себя верующего?! – возмутилась Циана, так как знала из книг, что никто из известных мыслителей того времени не верил в сказку о жителях Олимпа.

– Но кто, если не он, будут устраивать человеческие судьбы в написанных нами трагедиях? – возразил писатель. – Ведь гражданин должен вынести из театра чувство укрепившейся веры в жизнь.

– А нам не дают это делать, – поддержал его Пракситель. – К примеру, я могу изваять с тебя статую, сделать тебя такой, что все ахнут. Но если я не дам статуе имя какой-нибудь богини, ее никто не купит. Ведь мрамор – дорогой материал. Так что богохульствовать можно сколько угодно, а все равно – боги дают приработок…

– Пракси, я не ожидала от тебя таких речей! – воскликнула Циана, но, вспомнив, что она не имеет права выражать свое мнение о делах древних, поспешила поправиться: – Я сочувствую вам, ребята… Так имя какой богини ты хотел бы мне дать?

– Афродиты, разумеется. Но я сказал это просто так. Простой смертной подобное не дозволено.

– А если я не смертная? Давай попробуем? – оживилась Циана, поскольку ей нужно было остаться наедине с Праксителем, чтобы оговорить свое пребывание в его доме.

– Я выпил. Да и время не самое рабочее… – попытался он отговорить Циану от этой затеи, но она уже направилась к навесам, пригрозив на прощание оставшимся в беседке:

– А вы, ребята, оставайтесь здесь! И не смейте подглядывать, иначе превращу в свиней!

Писатель, который было встал, тотчас сел обратно. Разумеется, он не верил в чудеса, описанные некогда его коллегой Гомером в «Одиссее», но если эта тоненькая девчонка сумела швырнуть его на землю с такой легкостью, почему же ей не под силу превратить человека в свинью?

Циана вышагивала царственной походкой (специально обучалась), а Пракситель, очарованный, шел следом. Циана считала, что эллины ходили именно так и что все они были красивы. А они в большинстве своем оказались коротконогими и низенькими. Неужели возведенный в культ спорт так и не дал никаких результатов? Или на стадионах подвизались всего лишь сотня-другая красавцев идолов, а остальное население – пузатое и толстозадое?

– Сколько куросов [14] и кор [15]! – воскликнула Циана, остановившись перед одним из навесов, заставленным обнаженными Аполлонами и Персефонами в хламидах.

Воскликнула и тотчас прикусила язык. Ведь искусствоведы окрестят так эти статуи двадцать веков спустя. Но это не являлось ошибкой, поскольку слово «курос» означало юноша, а «кора» – девушка. «Как много их здесь и как мало этой красоты уцелеет!» – грустно подумала Циана.

– Кустарщина! – непонятно почему стал оправдываться перед Цианой Пракситель. – Мы, скульпторы, зарабатываем на них хлеб насущный. Мои соплеменники заказывать их заказывали, а расплачиваться не спешат… Вон сколько мрамора перевел… К тому же сейчас в моду входит Гермафродит. Только вот я не понимаю, что такого в нем находят. Ты можешь объяснить этот культ сына Афродиты? Придется переделать аполлонов и персефон в гермафродитов.

– Пракси, а почему аполлоны обнажены, а персефоны задрапированы? – спросила Циана заплетающимся языком. Коринфское вино и эллинское солнце делали свое дело.

– Потому что богинь запрещено изображать обнаженными.

– Наверное, поэтому-то у вас в моде гермафродиты? Твои сладострастные сограждане хотят созерцать все одновременно. Ведь так дешевле.

– Нет, такой женщины я не встречал в своей жизни! – воскликнул Пракситель. – А какая остроумная!

– Пракси, скажи, есть у тебя статуя Сатира, разливающего вино? И еще Артемида…

– Артемид у меня много, а подобного сатира… я собираюсь начать на днях. Впрочем, откуда ты знаешь, что я буду ваять его? – удивленно посмотрел на Циану Пракситель.

– А другой сатир, что стоит, прислонившись к дереву? – уходя от ответа, быстро задала следующий вопрос Циана.

– Я продал его.

– Ты великий скульптор, Пракси, – заявила Циана, направляясь величественной походкой к следующему навесу. – Хотя ты не совсем в моем вкусе.

– Неужели? – обеспокоился великий ваятель.

– Елейный очень, а мне больше по душе реалисты.

– Что?

«Ничего не скажешь, влипла, – подумала Циана. – Теперь придется объяснять ему, что такое реализм».

– Понимаешь, слишком уж красивым ты все изображаешь. А в жизни не так. Ты даже сатиров изображаешь красивыми. А что такое сатир? Если верить вашим сказкам, козел! Развратный козел! В лучшем случае, похож вон на того писаку, а ты непременно изображаешь его красивым! – не сдержалась-таки Циана, выразив свою антипатию к автору трагедий.

Пракситель обескураженно смотрел на Циану. До сих пор никто не осмелился говорить ему такое.

– Но мы обязаны учить народ ценить красоту. Когда-то божественный Перикл давал людям вознаграждение за то, что они посещали театр. И все ради того, чтобы они научились любить искусство… Да меня прогонят из города, если я буду заниматься подобным.

– Знаю, знаю, ты не виноват, – великодушно простила его Циана. – В конце концов, в твоем искусстве отражен кризис античного полиса [16].

– Чего-чего полиса? – уставился на Циану ваятель, и она поняла, что снова сболтнула лишку.

– Не обращай на меня внимания, Пракси. Делай, как знаешь! Ты лиричный, нежный, созерцательный и тебе очень удаются светотени. Это ты знай! Твое имя стоит в одном ряду с Фидием и Мироном… Да, век предыдущий был великим веком! Кресилай, Поликлет… А Пифагор Регийский, а твой отец Кефисодот. Да и ваш пек будь здоров!… Что ты думаешь о Лисиппе?

Побледневший, покрывшийся испариной, Пракситель стоял и молчал.

– Хорош, да? – ответила за него Циана и догадалась, что он непременно спросит ее откуда она, женщина, пусть и гетера, так хорошо знает историю эллинской скульптуры?

– Лисипп? – вымолвил Пракситель. – Он еще молод…

– Молод, но станет великим скульптором так и знай! Скопас тоже очень даже ничего! – Она присела на корточки перед великолепной черной вазой с вылепленными по ней красными фигурками и спросила: – Эй, откуда это у тебя? Это невероятно ценная вещь. Береги ее, слышишь? Самое малое, лет через сто, – начала Циана и снова прикусила язык. Она видела эту вазу в музее, значит, ваза уцелела, сохранилась в столетиях.

Циана перешла к следующему навесу, в центре которого возвышалась огромная каменная колонна, а вдоль стены стояло множество амфор, одна красивее другой. Циана присела на корточки, чтобы полюбоваться ими, и стала безошибочно определять вслух по стилю рисунков какие из них коринфские, какие самосские а какие родосские. Лицо скульптора окаменело от суеверного страха. Заметив это, Циана взобралась на подиум, на котором была установлена мраморная колонна, встала возле нее и сказала:

– Ладно, я больше не буду. А теперь изобрази меня красивее, чем я есть на самом деле.

– Но ты действительно божественна – ответил Пракситель.

– Итак, имя какой богини ты мне дашь? Своим коварным вопросом Циана ставила

Праксителя в положение, в каком находился когда-то Парис в споре меж тремя богинями. Отдав предпочтение Афродите и вручив ей золотое яблоко, он таким образом причинил немало бед европейской цивилизации [17].

– Может, имя Афины? – пробормотал Пракситель, ведь мудрая девственница была и самой могущественной из богинь.

Циана подобралась и стала строгой совсем как богиня Афина Паллада:

– Нет, ты присмотрись получше! Неужели считаешь, что моя сестра красива так же, как и я? – сказала Циана и резким движением стащила с себя хитон.

Пракситель рухнул перед нею на колени, вероятно до сих пор он не видел столь красивого женского тела, ведь все идеи черпались им из царства Платона!

– Богиня, ты пришла затем, чтобы погубить меня? – простер к ней руки Пракситель. (Известно, что Афродита сгубила не меньше народа, чем ее воинственная сестра Афина.)

– Давай, ваятель, бери инструмент и начинай работать!

– Так сразу?! – окончательно смешался скульптор.

– Ну сколько раз говорить тебе, что никакая я не богиня? Ну давай же!

Пракситель поднял с пола глиняную плитку и два пузырька с черными и красными чернилами, проверил, остро ли заточена тростниковая палочка. Циана следила за его движениями с огромным любопытством, в ее веках не знали, как и чем рисовали эллины.

– В таком случае… нужен какой-нибудь сюжет, иначе нельзя, – сказал Пракситель. – Позволь вот так, – он подбежал к стоявшим у стены амфорам, схватил первую попавшуюся и, принеся ее, поставил у левой обнаженной ноги Цианы. Затем поднял ее хитон с таким благоговением, словно прикасался к его обладательнице, однако не упустил возможности оценить ткань на ощупь, подумав при этом, кто из смертных может обладать таким хитоном и откуда можно взять такой, если не из мастерских Олимпа? Пракситель положил хитон на амфору, и легкая ткань легла волнообразными складками. – Вот так, богиня! Как будто ты входишь в море, чтобы искупаться… Иначе… ты ведь знаешь, какой народ…

Он отошел на несколько шагов назад, сощурил глаза и попросил:

– Еще немного вперед, прошу тебя, богиня. Опусти одну ногу с подиума, будто ты спускаешься с камня в море…

Циана сделала шаг вперед, пошатнулась и сказала:

– Если ты думаешь, что я могу простоять так долго, ты ошибаешься.

– Сейчас, сейчас…

Рука скульптора торопливо переносила на плитку линии ее тела, периодически макая палочку в густые красные чернила. Пот тек с него ручьями. С профессиональной алчностью он впитывал в себя одну за другой чудные линии ее тела.

– Еще немного, еще совсем немного, – бормотал он. – Мне понадобится еще один эскиз, сделанный со спины.

Он взял вторую плитку и встал за спиной Цианы. Она с улыбкой слушала, как пыхтит он сзади нее. Причин стыдиться за оборотную свою сторону у нее не было, и все же Циана испытывала чувство неловкости. И чтобы как-то разрядить обстановку, Циана сказала, не поворачивая головы:

– Эй, уж не собираешься ли ты делать из меня Афродиту Калипигос?

– О, разве можно допускать подобное богохульство! – воскликнул дрожащим голосом ваятель, словно сам не занимался в данный момент чем-то подобным.

– Я вижу, ты ничего не знаешь об этой скульптуре? Она так и называется: Афродита с красивым задом. Эта богиня, подобрав хитон, демонстрирует свой зад. Две славные дамы из Сиракуза, построив храм Афродиты, заказали для храма именно такую статую. Обе они удачно вышли замуж и жили богато и счастливо, благодаря тому, что Афродита одарила их обеих красивыми задами. Ох и веселый же народ древние!

– Да, в Сицилии такие! – пробормотал скульптор, видимо, не все расслышав. – А кто автор этой статуи?

– Я сейчас не помню. У меня от вина так кружится голова… – старалась выпутаться Циана из неловкой ситуации, так как не знала не только автора скульптуры, но и к какому периоду она относится. Хорошо, вовремя остановилась и не ляпнула, что видела эту скульптуру в музее. – Ну как, работа движется? – переводя разговор в иное русло, спросила она.

– Готова, богиня! Остальное я сделаю точно по твоему образу, который останется во мне навсегда…

Циана спустилась с подиума, наклонилась и подняла плитки с эскизами. Пракситель замер, очарованный ее грациозными движениями.

– Да ведь это Афродита Книдская! – изумилась Циана, узнав и амфору, и брошенный на нее хитон, и входящую в море красавицу, которых видела когда-то в музее.

– Какая? – спросил скульптор, и Циана подосадовала на себя: снова сболтнула лишнее. Так искусствоведы назовут эту статую много позже.

– Ты делал еще какую-нибудь Афродиту?

– Да разве подобное возможно, о дивная из богинь!

– Хватит превосходных степеней! Ты, кроме Гомера, не читал, что ли, ничего? Лучше скажи, знаешь ли Фрину?

Пракситель никак не мог понять, почему богиню так волнует этот вопрос. Циана же знала из истории, что именно Фрина вдохновила Праксителя на создание Афродиты Книдской. Но разве мало в истории ошибочных утверждений?

– Пракси, эта скульптура станет твоим величайшим произведением, – заявила пророчески Циана и добавила снисходительно. – Правда, в некоторых местах ты прибавил мне лишние килограммы, но что поделаешь, таковы ваши вкусы.

– О, из пены рожденная! Если позволишь, я не буду одевать статую в одежды! – трепетно взмолился ваятель. – Хотя до сих пор мы, ваятели, не смели показывать богинь нагими.

– Да как можно прятать в одежды такую красоту?! – сказала Циана, надевая хитон. Скажи своему начальству, что Афродита лично разрешила не одевать одежд. И прекрати называть меня богиней. Я обыкновенная женщина! Протагор вон когда еще сказал всем вам, «человек есть мера всех вещей». Человек, а не боги! Понял?

– Протагору было легко говорить что думает! – пряча плитки в шкаф, сказал Пракситель. – А нас теперь заставляют верить в богов!

Но Циана уже не слушала его, поскольку ей очень хотелось пить и она, подобно богине охоты Артемиде, бросилась в беседку, где оставались философ и писатель.

– Кто даст мне пить? Я умираю от жажды!

Старый философ и писатель стали наперегонки наливать ей вино из мехов. А поскольку уже в те далекие времена писатели были более усердны в служении богам и владыкам, то и победил писатель.

– Мех неси! – крикнула ему Циана. – Я никогда не пила из меха!

Писатель осторожно откупорил ножку, и Циана жадно поймала ртом розовую струю, неразбавленную и липко-сладкую. Циана не поспевала за струей, и вино залило ее прелестную шейку, потекло за пазуху. Циана завизжала восторженно.

Трое атеистов совсем потерялись и не знали, что с ней делать. Какие бы безобразия ни вытворяли, если верить легендам, дочери Зевса и иные жительницы Олимпа, ни одна из них не вела себя и обществе столь развязно. Но это красивое и пьяное существо знало то, чего не могла знать не только женщина, но и любой простой смертный.

– Дочь Зевса, недавно ты довольно пренебрежительно отозвалась о Платоне, а что ты думаешь об Аристотеле? – обратился к Циане философ и посмотрел на нее долгим подозрительным взглядом.

– Но что такого особенного я сказала? – заявила Циана и невольно вздрогнула, уж не совершила ли она чего-нибудь недозволенного. Но опьяненная новой порцией неразбавленного коринфского, продолжила: – Он славный старикан. Куда нам всем без его идеализма! А кроме того, римляне говорили так: de mortuis aut bene, aut nihil. Пардон, это на латыни, а по-нашему так: о мертвых либо хорошо, либо ничего! Тем не менее, он мне не симпатичен из-за своего «Государства». Иначе как рабовладельческим и не представляет себе государство! Аристотель тоже подпевает ему. Конечно, может быть, для вас он самый-самый… Да, парень действительно много знает, а потому знает, что взял от вас всех лучшее – и от Платона, и от Зенона, и даже от тебя, Пракси. Но не так надо… – Циана окончательно опьянела, стала путать древнегреческие слова с болгарскими.

– Но не так… Хочешь прохлаждаться в тени и, потягивая вино, философствовать, – ладно, но не за чужой счет. Не за счет таких рабов, как ты и я! Напрягай свой гениальный разум, изобретай, делай открытия, а не сиди на чужой шее…

– О, неземная! – испуганно воскликнул ваятель. Разговоры, подобные этим, о рабах и прочее, мы и в мыслях не держим!

– Но почему, Пракси, ведь у вас демократия?! Да, может, ты и гений, но и рабского тебе не занимать! И ваш Аристотель такой же. До чего дойти, а? Выступать против женщин! Мол, мужчина – Солнце, а женщина – Земля, он – энергия, она – материя, но не ровня мужчине.

– Где это он написал? – поинтересовался философ. – Я подобного не знаю.

– Ну, если еще не написал, так напишет, – заявила Циана и вслед за этим ехидно захихикала – А на гетере Филис сломался! Как, вы не знаете этой истории? – спросила она, глядя на недоумевающего Праксителя. – Ну как же. Значит, раздела она его, надела на него уздечку, как на лошака, села верхом и кнутом, кнутом его… Понимаете, стегает его кнутом и заставляет бегать на четвереньках!… Видимо, эта Филис очень красивая?…

Мужчины были явно поражены ее рассказом. И философ, несмотря на то, что завидовал своему коллеге Аристотелю, все же попытался защитить его, сказав:

– Я не знаю никакой Филис. Аристотель издавна привязан к гетере Герпиле, очень достойной женщине, которая родила ему сына Никомахоса…

– Но я видела это собственными глазами! – заявила амбициозно Циана. – Я хочу сказать, на картине видела! Знаешь, сколько произведений с подобным сюжетом: красота оседала мудрость?! Вполне твоя тема, Пракситель! Ах нет, ты не любишь реализм…

– История, подобная этой, я слышал, произошла в Азии, – снова возразил философ.

– А мы знаем ее как историю об Аристотеле! – сказала Циана. – И вообще, – продолжила она, – не люблю я этого вашего философа! Верно, он сделал немало для человечества, но разве у него не было ошибок? Так почему человечество должно тысячелетиями повторять его ошибки и не смеет искать свою истину?

– Ты арестована! – закричал начальник стражи.

– Костакис, ты не можешь арестовывать богиню! – возразил Пракситель.

– Так это и есть тот самый Костакис, которого все так боятся? – засмеялась Циана и ткнула начальника двумя пальчиками в живот. – Костакис, я превращу тебя в свинью! Или во что-нибудь другое. Выбери сам, что тебе больше нравится. Я великодушна.

Всякий настоящий начальник стражи не должен бояться богов. Что касается Костакиса, он и вовсе был безбожником.

– Пошли со мной! – приказал он Циане.

– В чем виновна наша приятельница? – спросил старик Костакиса с философским спокойствием.

– Она вела антигосударственные речи, что рабы – равноправные граждане и так далее… Кроме того, богохульствовала. У меня имеются все сведения!

Ваятель и философ сокрушенно переглянулись: выходит, их друг писатель занимался не только писанием трагедий?

Но в интересах правды следует заметить, что Костакис неоднократно использовал в своей работе метод шантажа, чтобы напугать ту или иную упрямую гетеру и заставить ее работать на пользу государства. А поскольку гетеры по обыкновению были свободными рабынями, их всегда можно было обвинить в богохульстве и в том, что они ведут разговоры о равноправии. Великолепная Аспазия уже сто лет назад пострадала из-за обвинения подобного рода. Так что в данном конкретном случае не было безоговорочных доказательств, что писатель донес на Циану. Но к сожалению, неоднозначность, подобная этой, сопутствует большинству исторических фактов.

Конечно же, Циана не боялась Костакиса. Кроме знаний приемов дзюдо, она обладала сильным усыпляющим аэрозольным средством, флакончик с которым был спрятан в одном из потайных карманов хитона. Так что Циана могла залить Костакиса вместе со всей его стражей. Нo, вспомнив мифы прошлого, она сказала себе: Если меня окрестят Фриной, той, что стала моделью Афродиты Книдской, значит, меня должны арестовать и предать суду ареопага [18]. А на суде адвокат попросит меня раздеться в присутствии собравшихся, чтобы доказать, что красотa не может быть богохульной, ибо она создана богами и не может содержать в себе ничего плохого, и старцы в ареопаге согласятся с ним».

– Костакис, пойдем в ареопаг! – крикнула весело начальнику Циана.

– Возьмите ее под стражу! – приказал Костакис своим воинам, но сам не двинулся с места, так как боялся, что его превратят в свинью.

– Костакис, неужто все так серьезно? – обратился к нему старик философ.

– Да. А кроме того, она не заплатила дань! – заявил страж порядка.

– Если дело только в дани, я заплачу.

– Да ведь богохульствовала она, говорю я тебe! И у меня есть доказательства! Вы же не исполнили свой гражданский долг…

– Ты уже докладывал архонту [19]?

– Нет.

– Присядь, выпьем немного, – увлек Костакиса и беседку философ. – Коринфское, прохладное, – показал он на мехи с вином. – Ваятель, прикажи рабам принести прохладной свежей воды. Мы побеседуем с этим достойным слугой народа…

– Да уберите вы свои мечи! – сказала воинам Циана, как только они оказались на улице. – Разве не знаете, что сказал один из ваших мудрецов: кто пришел к нам с мечом, от меча и погибнет! Ой, это сказал не ваш мудрец. Ну да ладно. Не бойтесь, я не убегу. Я очень хочу попасть в ваш ареопаг, чтобы утереть нос вашему кривоногому начальнику…

Воины с готовностью спрятали свои мечи. Гетере действительно не убежать от них. Если же она богиня и захочет превратить их в свиней, как грозилась Костакису, то и мечи не помогут. Так рассуждали воины городской стражи.

И тут они услышали, как в ожерелье Цианы что-то засвистело, затем кто-то заговорил на непонятном языке.

Циана подняла голову к небу. Подняли головы и воины, и в следующую секунду замерли: из молочно-голубых небес бесшумно опускалась вниз какая-то ослепительно сверкающая машина.

– Не бойтесь! – сказала им Циана, когда машина зависла прямо над ними и они от страха не могли двинуться с места.

Машина опускалась все ниже и ниже, и наконец замерла на расстоянии метра от раскаленной земли Эллады. Открылось круглое окошко, и показалось лицо молодого красивого мужчины, похожего на Адониса, который протянул руку и скачал этой необыкновенной гетере:

– Залезай!

– Зачем? – спросила та.

– Приказ по институту!

Она ухватилась за поданную руку, подтянулась и исчезла в мгновенно закрывшемся окошко. Машина стрелой умчалась в направлении Олимпа…

– Почему прервали мою командировку? Ведь я не успела ничего толком сделать, – пилясь в пилотское кресло, закричала Циана.

– Боюсь, прервут не только командировку! – опускаясь рядом во второе кресло, ответил Александр. – По всей вероятности, тебя вообще переведут из отдела древней истории. Понимаешь, твое пребывание в Элладе по времени совпало с созданием скульптором, я не запомнил, к сожалению, его фамилию, одной очень необычной скульптуры. Первый в Элладе, он осмелился изобразить богиню обнаженной. Современные же искусствоведы никак не могут понять, в чем общественная и социальная причина этого революционного по своей сути явления в искусстве. В итоге они усомнились, что подобное вообще могло произойти в те времена.

От одной мысли, что, возможно, она поспособствовала революции в искусстве и что появление этой скульптуры отразится на развитии Европы, Циана пришла в восторг.

– Ну, девушка, и как тебе удалось за такое короткое время столько наворочать?! – ласково пожурил ее Александр.

– При чем тут я?

– Ладно, ладно, уж я-то тебя знаю.

– Я действительно ни при чем, Александр, – грустно произнесла молодая историчка. – Но история – штука упрямая и последовательная. Так что гетера по имени Фрина обязательно появится. Даже если ее не существовало в природе, история все равно придумает ее. У каждого великого скульптора – своя Фрина.

– Ну а что Пракситель? – спросил Александр.

– Ты ведь знаешь, что я люблю тебя.

– Впервые слышу! – смутившись, ответил он.

– Об этом не принято говорить вслух, милый, – произнесла Циана и заплакала.

– Прошу тебя, не надо, – смутился юноша. – Ведь ты сама говорила мне, что с прошлым надо прощаться весело.

Циана засмеялась сквозь слезы, и, глядя с какой скоростью и с каким равнодушием счетчик времени отсчитывает годы, сквозь которые они мчатся, вздохнула и сказала:

– Хорошо, что все хорошо закончилось!…

Выйдя из состояния оцепенения, воины Костакиса с криками бросились во двор Праксителя и, перебивая друг друга, стали докладывать своему начальнику о происшедшем.

Костакис был взбешен: только что он договорился с философом, что вопрос о гетере можно решить полюбовно и не занимать внимания ареопага. Теперь сделка оказалась под угрозой.

– Пусть докладывает кто-нибудь один! – приказал Костакис.

– Бог, бог на машине! – заикаясь, начал воин, на которого указал пальцем Костакис. И далее стал сбивчиво рассказывать, как с небес на машине спустился бог и выкрал у них арестованную.

– Идиоты! – взревел Костакис. – Я покажу вам бога на машине! Я сколько раз говорил, чтобы не торчали постоянно в театре!

А Пракситель и философ богобоязненно смотрели на небеса в направлении Олимпа. Однако там не было ничего, кроме огненного лика

Гелиоса. Эллинский бог с одинаковым тщанием закалял в огненной своей печи красоту и уродство, мудрость и злобу, истину и вымысел…

1

Пендари – ряд больших золотых монет в несколько рядов.

2

Махмудия – старинная турецкая золотая монета.

3

Косичник – коса, украшенная лентами и монетами.

4

Сукман – женское платье без рукавов из грубой домотканой шерсти.

5

Суджуки – маленькие домашние колбаски с большим количеством перца и специй.

6

Гайдук – участник гайдукского движения в борьбе с турками. Однако слово «гайдук» имеет также значение «разбойник».

7

Здесь игра слов. Богомильство – еретическое антифеодальное движение на Балканах в 10 – 14 вв. Богомил – мужское имя.

8

Кавал – музыкальный инструмент, род свирели.

9

Родоска – имеется ввиду уроженка острова Родос, расположенного в Эгейском море.

10

Агора – у древних греков народное собрание, я также площадь, где оно проходило, по сторонам которой находились храмы, государственные учреждения, портики с торговыми рядами.

11

При помощи эоремыв древнегреческом театре боги и герои могли находиться над сценой, спускаться с неба на землю или подниматься на небо.

12

Полиспаст – грузоподъемный механизм в виде нескольких подвижных и неподвижных блоков, огибаемых канатом или тросом.

13

В современной Болгарии пользуется популярностью уменьшительно-ласкательная форма имен – Лили, Мими и т. д.

14

Курос – в искусстве древнегреческой архаики статуя юноши-атлета

15

Кора – в древнегреческом искусстве статуя прямо стоящей девушки в длинных одеждах.

16

Полис – город-государство, форма социально-экономической и политической организации общества и государства в Древней Греции и Древнем Риме.

17

Имеется в виду «суд Париса».

18

Ареопаг – в древних Афинах орган власти, осуществлявший государственный контроль, суд и другие функции.

19

Архонт – высшее должностное лицо в древнегреческих полисах.