О'Лири в задумчивости остановился. Он рассчитывал встретить какой-нибудь предупреждающий знак перед въездом в пустыню - например, трактир с вывеской "Последний шанс Чарли" или что-нибудь в таком роде, где он мог бы что-нибудь подкупить для предстоящей долгой поездки. А здесь ничего подобного. Он стоял абсолютно один перед раскинувшейся перед ним пустыней, изможденный от непривычной верховой езды. Кстати, ни в одном описании езды в седле не упоминалось о мозолях на заднице.
      О'Лири почувствовал голод. Продолжая скакать, он начал думать о еде. Возьмем, например, тянучку. Это питательно, компактно, может хорошо храниться. При мысли о тянучке его челюсти заныли. Замечательные, рыжевато-коричневые тянучки. Как это ни покажется странным, но ему все время их не хватало. У себя, в Колби Конерз, он мог купить их в любом количестве в кондитерском магазине Шрумфа, но всякий раз он чувствовал себя глуповато, когда заходил в магазин и спрашивал тянучки. Как только он вернется в Колби Конерз, то первым делом закупит их, и побольше, чтобы тянучки всегда были под рукой, когда ему захочется.
      Лафайет пристально вглядывался в туманную даль расстилавшейся перед ним равнины и при этом неотрывно думал о сумках, притороченных к седлу. Он мысленно наполнил их запасами всевозможной пищи и питьевой воды. Если все получится, то останется только слезть с лошади, открыть сумки - и все перед тобой. О'Лири представлял продукты, которые не испортились бы от жары и которых хватило бы, скажем, на неделю.
      Появилось легкое колебание, уже знакомое ощущение, как будто что-то расцепилось в космическом механизме вселенной. Лафайет улыбнулся. Ну, вот, теперь полный порядок. Он еще проскачет с милю или около того, чтобы уйти дальше в глубь пустыни, где уж никто не сможет его потревожить, и там насладится долгожданной едой.
      Стояла несносная жара. Лафайет съехал набок и скакал, опираясь на половину седалища, чтобы облегчить боль от потертостей. Восходящее солнце нещадно палило в спину и, отражаясь от каждой выступающей скалы иди одинокого дерева, немилосердно било в глаза. Черт, надо было запастись солнцезащитными очками. Да и ковбойская шляпа с широкими полями не помешала бы. Он натянул вожжи и, повернувшись в седле, посмотрел назад, прищурившись от яркого света. Кроме следов его лошади и осевшей за ней пыли, на всем протяжении серой массы песка, куда только хватал глаз, не было видно ни единого следа присутствия человека. Казалось, что мир остался где-то в одной-двух милях позади, где низкое плато встречалось с ослепительным утренним небом. Не самое лучшее место для пикника, но голод становился невыносимым.
      Тело затекло. Он слез с лошади, отстегнул ремень на сумке слева от седла, пошарил внутри и вытащил картонную коробку. Коробка была в яркой обертке золотисто-коричневого цвета. О'Лири с восторгом прочитал: "Лучшая тянучка тетушки Ау. Изготовлена с добавлением соленой воды". Это будет отличный десерт, но сначала надо подкрепиться чем-нибудь посерьезнее. Он положил тянучку обратно в сумку и вытащил банку знакомой формы: "Сардины моряка Сэма в рассоле" - было напечатано на этикетке яркими буквами, а чуть пониже, маленькими красными, другая надпись - "Тянучки. Высший сорт". Потом он извлек коробку, на которой значилось: "Тянучки. Старая марка. Только для детей и взрослых". Лафайет, тяжело вздохнув, положил обратно и эту коробку, поискал еще, достал - в коробке была дюжина яиц, облитых шоколадом с начинкой из тянучек.
      В другой сумке оказалась жестяная банка с тянучкой весом в пять фунтов. Вся масса была мастерски оформлена в виде небольшого окорока. Затем еще три прямоугольные банки, содержащие тянучки, изготовленные по старинным рецептам наших бабушек, потом плоские брикеты деревенских тянучек, разделенные на дольки. И, наконец, горсть отдельных тянучек в целлофановых обертках под названием "поцелуйчики" - сладкие, как "губы любимой".
      О'Лири с сожалением окинул взглядом все это добро - что и говорить, диета не очень сбалансирована. Но могло быть и хуже - тянучки он, по крайней мере, любил. Лафайет присел в тени, которая падала от лошади, и приступил к трапезе.
      После обеда, если так можно назвать то, что он съел, по мере того как солнце поднималось все выше, скакать становилось все труднее. Теперь каждое движение лошади отдавалось в нем не просто болью, а пронзало так сильно, что он то и дело морщился. Гот перекосило от пресытившей сладости. На желудке было такое ощущение, словно туда влили солидную порцию глины. Уголки губ склеивались, пальцы были липкими. О, мой бог! Почему он не помечтал о сэндвичах с ветчиной или жареном цыпленке? На худой конец на ум мог бы прийти знакомый вермишелевый суп марки "Р". Да и разумнее было бы снабдить себя какой-нибудь закуской, пока он имел такую возможность.
      И тем не менее, как бы плохо он ни был готов, он решился на это рискованное предприятие. Пути назад нет. После такого фиаско на дороге полицейские соберут все свои силы для его поимки. Никодеус уже показал, под чьими знаменами он служит. Таким образом, здесь, в Артезии, список его друзей можно сократить с одного до нуля. Разумеется, когда он прискачет обратно с Адоранной в седле, он всех простит. Эта часть путешествия, наверное, будет приятней всего. Она будет сидеть, тесно прижавшись к нему, а он будет обнимать ее, хотя бы одной рукой, придерживая, чтоб не упала. Золотистые волосы будут приятно щекотать его подбородок. И скакать он будет не очень быстро, чтобы не утомлять ее высочество. Путешествие, пожалуй, займет целый день, а возможно, и ночь придется провести вместе, у маленького костра, где-нибудь далеко-далеко, завернувшись в одно одеяло, если такое найдется.
      Но это будет потом. А сейчас жарко, пыльно, все тело ноет, короче сплошное неудобство.
      Горная гряда несколько приблизилась и теперь стала походить на пилу с громадными зубьями. Эта "пила" слегка поворачивала налево и шла дальше, уходя за горизонт. Скачи, пока не доберешься до перевала... Тот парень, с дороги, вроде так объяснял. Правда, это совсем не значит, что на его указания можно положиться. Но сейчас не оставалось ничего иного, кроме как продолжать скакать дальше и надеяться на лучшее.
      Солнце двигалось к западу, все ниже и ниже склоняясь над горной грядой. Теперь оно выглядело как запыленный шар на грубо размалеванном алыми и розовыми красками небе. На его фоне четко выделялись силуэты тощих пальм, неведомо как оказавшихся маленькой компанией в этой глуши.
      О'Лири проскакал последние несколько ярдов до оазиса и осадил лошадь под иссушенными деревьями. Лошадь под ним к чему-то тревожно принюхивалась, перебирая в нетерпении ногами, потом сделала несколько шагов к низкой, полуобвалившейся стенке и, склонив морду над темным прудиком, стала жадно пить.
      Лафайет перекинул саднящую ногу через седло и спустился на землю. Он подумал, что, наверное, так же чувствовала бы себя египетская мумия, погребенная верхом на своем верном скакуне и только что отрытая археологами, всюду сующими свой нос. О'Лири неуверенно опустился на колени и окунул голову в воду. Вода была теплая, солоноватая, богато сдобренная разными посторонними частицами. Но эти мелочи не могли испортить остроты наслаждения моментом. Он откинул намокшие волосы, потер лицо, сделал несколько глотков, затем с трудом поднялся и оттащил от воды припавшую к ней лошадь.
      - Как бы то ни было, но я не могу допустить, чтобы ты пошла ко дну, сказал он терпеливому животному. - Очень жаль, что ты не можешь получить удовольствие от тянучки. А может, попробуешь?
      Он засунул руку в мешок и вытащил "поцелуйчик". Сняв обертку, Лафайет протянул конфету лошади. Животное понюхало и осторожно взяла угощение мягкими губами.
      - Береги зубы, - предупредил О'Лири. - Что поделать, старик. Ничего другого нет. Придется довольствоваться этим.
      Лафайет потянулся к свертку за седлом, отвязал его и развернул. В нем оказалось тонкое дырявое одеяло и палатка, видавшая и зной и стужу. К ее четырем углам были прикреплены разбитые от долгого употребления колышки, а посередине - небольшой столбик. Да, экипировка Рыжего Быка могла быть и лучше.
      Через пятнадцать минут, установив заплатанную палатку и прикончив последнюю тянучку, О'Лири вполз в это хлипкое сооружение, сделал в песке ямку для ноющего бедра, свернулся калачиком и мгновенно заснул.
      Лафайет проснулся от ощущения, что под ним проваливается земля. Чпок! как будто лопнул гигантский пузырь, и вслед за тем неожиданно наступила тишина, нарушаемая отдаленным звуком, напоминающим морской прибой, и одинокими выкриками птиц. О'Лири широко открыл глаза. Он сидел на крошечном острове с одиноко растущей пальмой, а вокруг, насколько хватал глаз, простирался безбрежный океан.
      9
      С вершины дерева, чахлого представителя благородного племени пальм с полудюжиной вялых листьев, собранных в пучок на макушке тощего ствола, Лафайет пристально осматривал море. Рядом плескались волны, которые белыми барашками пересекали ярко-зеленые отмели и с шипением накатывались на плоский берег. А чуть дальше, на больших глубинах, вода синего цвета была спокойная, и эти спокойствие и синева простирались до самого горизонта. Несколько больших птиц, наподобие буревестников, время от времени с криком падали на белый, как сахар, песок, чтобы выловить какой-нибудь лакомый кусочек, когда волна с шельфа уходила обратно в море. Где-то высоко-высоко на солнечном небе плыли крошечные облака. В другой ситуации это было бы великолепное место для тихого отпуска. Лучше не придумаешь!
      О'Лири смирился со своей участью. Ему было безразлично, где он сейчас находился. К чувству душевной опустошенности добавились резкие болезненные спазмы желудка, требующего реальной пищи.
      Он спустился на землю и сел, прислонясь к стволу. Это была какая-то новая форма катастрофы. Просто, когда он что-либо воображал, он бессознательно соблюдал какие-то правила, а теперь они вжик! - и развеялись. Как он оказался в такой ситуации? Естественно, что он этого не хотел. У него даже в мыслях никогда не возникало желания оказаться одному на необитаемом острове.
      Лафайет должен был также признать, что попытки вернуться назад в оазис, к своей лошади, оказались тщетными. Он не мог сконцентрироваться на чем-либо в то время, когда его желудок подавал сигналы отчаяния. Эта способность покидала его всякий раз, когда он в ней больше всего нуждался. О'Лири вспомнил Адоранну, ее холодные голубые глаза, завитки золотых волос, обворожительную припухлость девичьей фигурки. Он поднялся и начал вышагивать по острову взад и вперед - десять футов до кромки воды и обратно.
      Когда-то Адоранна подарила ему платок и, вне всякого сомнения, ждет, что он придет спасти ее. А он сидит тут, в безнадежном положении, на этом дурацком необитаемом острове. Черт бы его побрал!
      Простое хождение по острову с покусыванием губ ничего не даст. Надо придумать что-нибудь конструктивное. Однако эти рези в желудке отнюдь не способствовали умственному напряжению. Лафайет приложил руку к животу. Пока он не раздобудет что-нибудь поесть, нечего и думать о том, чтобы выбраться отсюда. Итак Пальма в этом деле помочь не может - кокосовых орехов на ней нет. О'Лири посмотрел на кромку воды. Черт возьми, ведь там же есть рыба...
      Лафайет глубоко вздохнул и попытался сосредоточиться. Он представил коробку спичек, комплект рыболовных крючков и солонку. Он надеялся, что такие скромные потребности не подорвут его силы... Раздался почти беззвучный щелчок, скорее почувствованный, чем услышанный. О'Лири в нетерпении пошарил по своим просторным карманам и вытащил книжечку спичек с наклейкой: "Сад на крыше алькасара. Танцующая Нители" и маленькую солонку от Мортона с дырочками на пластмассовом верхе. Из другого кармана он извлек полдюжины завернутых в бумагу булавок.
      - Хоть и не совсем то, что надо, но все-таки - фирма, - пробормотал Лафайет, сгибая одну из булавок в примитивный крючок.
      Он вспомнил, что совсем забыл о леске. Ничего, это можно легко поправить. О'Лири отыскал торчащую с изнанки его расшитого бисером жилета нитку и отмотал четыре ярда, которых вполне должно хватить, чтобы использовать ее в качестве лески. К тому же нить оказалась нейлоновой. Так, теперь наживка. Хм... пожалуй, сойдет гроздь жемчужинок с жилета. "Будь я рыбой, - подумал Лафайет, - я бы на нее клюнул".
      Он привязал леску к крючку, сбросил сапоги и вошел в воду. Отойдя на несколько ярдов от берега, О'Лири увидел сквозь прозрачный гребень разбивающейся волны метнувшуюся стайку рыбок. Большой голубой краб, которого ненароком вспугнул Лафайет, воинственно взмахнул клешнями и проворно юркнул в сторону, оставляя после себя облачко взбаламученного песка. Закинув леску, О'Лири пытался представить себе, как неподалеку проплывает большая форель, весом эдак фунта два...
      Прошло два часа. Лафайет, облизав пальцы и удовлетворенно вздохнув, прилег на горячий песок, чтобы обдумать свои дальнейшие действия. Рыбу он поймал только с третьей попытки, поскольку оказалось, что крючки стремились распрямиться при первой же хорошей поклевке. Чистить рыбу пришлось камнем с острым краем. Инструмент не очень удобный, однако он великолепно сыграл роль сковороды.
      В углублении на песке догорал костер из топляка, который О'Лири насобирал на берегу. В сложившейся ситуации эдакая поспешная импровизация, к которой пришлось прибегнуть Лафайету, дала вполне приличный результат.
      Ну, а теперь надо серьезно подумать, как все-таки выбраться с этого острова. Проблема решалась бы гораздо проще, если б он знал, где именно находится. Вряд ли этот остров был частью Артезии и уж, конечно, нисколько не походил на то, что О'Лири видел в Колби Конерз. Стоит ли сейчас пытаться вернуться домой, назад в мир гудящих литейных цехов и пансионов? Что, если, потеряв однажды Артезию, он никогда не сможет в нее вернуться?
      Необходимо принять какое-нибудь решение. Время было дорого, да и солнце уже садилось за оранжевый горизонт. Второй день этой фантастической истории близился к концу.
      О'Лири закрыл глаза, сжал губы и сосредоточил все свои мысли на Артезии. Он старался воскресить в памяти узкие извилистые улочки, высокие, с деревянным вторым этажом дома, шпили башен дворца, булыжные мостовые, паровые автомобили, лампочки в сорок ватт и Адоранну, ее аристократическое лицо, улыбку...
      В воздухе почудилось какое-то напряжение, появилось ощущение надвигающейся грозы. Послышался легкий щелчок, как будто вселенная перекатилась через трещину в тротуаре. Лафайет почувствовал, что летит вниз, и пучина холодной соленой воды поглотила его.
      Отплевываясь и глотая соленую воду, О'Лири пробивался к поверхности. Неспокойное темно-синее море, взъерошенное холодным бризом; наконец выпустило его из своих объятий. Остров еще был виден. Он находился далеко слева, а справа, в миле или чуть дальше, виднелся берег, освещенный огнями.
      Волны били в лицо. Тяжелый меч и мокрая одежда тянули вниз - Лафайет тонул. Пряжка на поясе никак не поддавалась. О'Лири крутил ее, пытаясь расстегнуть. Наконец он почувствовал, что освободился. Так, теперь сапоги...
      Вынырнув на поверхность и глотнув воздуха, Лафайет стащил один сапог. Одежда, словно кольчуга, тянула его на дно. Он пытался стащить жилет, но так запутался в нем левой рукой, что чуть не захлебнулся. В последний момент ему удалось высунуть голову над поверхностью и глотнуть воздуха.
      Пока это было единственное, что он смог сделать, чтобы продержаться. О'Лири задыхался, чем дальше, тем быстрее силы покидали его. Казалось, что холодная вода парализовала его руки. Кисти были похожи на замороженную треску. С трудом повернув голову, чтобы взглянуть на берег, он вдруг узнал этот выступающий участок суши, с округлой башней маяка Катооса на мысу. Теперь он знал, где находится. О'Лири бултыхался в заливе, находящемся в двадцати милях к западу от Колби Конерз.
      Силы совсем его покинули, и он пошел ко дну, все больше и больше захлебываясь. Руки его не слушались. Легкие разрывались от боли. Необходимо было глотнуть воздуха. Какой же он был дурак, что заслал себя опять в Колби Конерз... Ну, а поскольку он мазанул миль на двадцать к западу, то, естественно, оказался в заливе... и вот теперь... полностью обессилел... плыть нет никаких сил... холодно... одежда тянет ко дну... плохо... увидеть еще хотя бы раз ее вздернутый носик...
      Что-то холодное стукнуло его по спине. Холод и тяжесть исчезли, как будто их и не было. О'Лири раскрыл от удивления рот и закашлялся. Выплюнул соленую воду и, продолжая покашливать, перевернулся. Через некоторое время боль в легких отпустила, и дышать стало легче.
      Он сел и посмотрел вокруг. В сумеречном свете мертвенно поблескивал песок - море песка до самой линии зубчатых пиков, казавшихся абсолютно черными на закатном фоне.
      Похоже, он снова оказался в Артезии. Лафайет взглянул вверх на темнеющее небо. Появились первые звезды. Самое лучшее, что он мог сейчас сделать - это поспать несколько часов, а после этого продолжить путь. Но он так продрог, что заснуть не удавалось. Может быть, сначала немного пройтись, чтобы согреться, да и одежда заодно просохла бы?
      О'Лири рассеянно зашагал по песку, ставя одну ногу перед другой. Ноги были как ватные. Неожиданно он споткнулся о какой-то узел, полузасыпанный песком.
      В узле была одежда - сухая одежда: брюки, рубашка, сапоги, куртка. Наверное, все это кто-то потерял или забыл на пикнике. Из-за крайней усталости он об этом не думал вообще, да и кроме того, он не испытал ощущения движения вселенной, которое всегда предшествовало материализации желаний. О'Лири поспешно переоделся во все сухое. Стало намного лучше. Он ощупал карманы... И - о чудо! Это слово лишь в слабой мере могло выразить то чувство, которое охватило Лафайета, - карманы были набиты "поцелуйчиками" из тянучки.
      Он был слишком измотан, чтобы искать объяснения всему этому. Лафайет вырыл углубление в песке, сделал небольшой бруствер, чтобы укрыться от ветра, и лег спать.
      Утро было в самом разгаре, а, как прикинул О'Лири, прошел он не более пяти миль. Его ноги глубоко уходили в вязкий песок, а когда он их вытаскивал, возникало жуткое ощущение тщетности усилий, так хорошо знакомое по снам. Ноги погружались по щиколотку, а когда он наклонял корпус вперед для очередного шага, они скользили назад, заставляя повторять все сначала. При этом каждый раз истертые ноги казались ему многопудовыми железными якорями, которые он вытаскивает из мягкой грязи. Да, передвигаясь с такой скоростью, он никогда не доберется до гор.
      Лафайет тяжело плюхнулся на песок. Пестрый платок, повязанный вокруг головы, теперь совершенно не спасал от все сильнее припекавшего солнца. Он снял и вытер им мокрый лоб. Вспотеть больше, чем он вспотел сегодня, пожалуй, было невозможно. Казалось, что он превратился в сухую головешку. Внутри не было ни капли влаги. И надежды на то, чтобы где-нибудь раздобыть глоток воды, тоже не было... Прикрыв глаза ладонью, он осматривал огромное ребристое пространство, покрытое песком. Впереди, на расстоянии около трехсот ярдов, начинался небольшой подъем к гребню песчаной дюны. Может быть, с другой стороны этого затейливого творения ветра есть вода?.. А почему бы ей и не быть? Он изо всех сил напряг остатки своих физических энергий. Вот. Вроде бы он почувствовал легкий щелчок, который всегда сопровождал удачное завершение материализации, или ему только показалось?
      Поняв, что это не терпит отлагательства, О'Лири вскочил и рванулся в направлении гор, запинаясь и падая на каждом шагу. В очередной раз, когда он переводил дыхание, опустившись на четвереньки и собирая остатки сил, чтобы встать и пробираться дальше, Лафайет осознал, что силы совсем покинули его. Еще бы один рывок, а там оазис, зеленые пальмы, пруд с чистой прохладной водой, благословенная тень. Осталось-то всего несколько ярдов! Он лежал, распластавшись на песке, и ловил ртом обжигающий воздух. Не то что силы, даже желание добраться до гребня дюны покинуло его. Вдруг там нет никакого оазиса? Нет, это была крамольная мысль. Профессор Шиммеркопф не одобрил бы такого образа мысли. Лафайет встал и зашагал вверх, к вершине дюны. Взобравшись на нее, он посмотрел вниз на пологий склон, покрытый сверкающим на солнце песком. В конце этого склона стояла большая красная махина... автомата с кока-колой.
      Автомат стоял примерно футах в пятидесяти, слегка наклонившись, так как с одной стороны осыпался песок. Он стоял один-одинешенек посреди широкого заброшенного пространства. О'Лири рванулся и скачками помчался к машине, упал возле этого монстра и с радостью услышал тихое урчание компрессора. Откуда же бралась энергия? Сверхмощный энергетический кабель, пройдя несколько ярдов по поверхности, уходил в песок. А, черт с ними, мелкими деталями! Не стоит к ним придираться.
      Лафайет полез в левый карман брюк, достал десятицентовую монету и дрожащими от нетерпения пальцами опустил ее в щель. С замиранием сердца он слышал, как упала монета. Затем глубоко внутри что-то заурчало, звякнуло, и на подающем лотке появилось горлышко бутылки, покрытое изморозью. О'Лири схватил ее, открыл с помощью открывашки, которая была укреплена в специальном гнезде, и сделал длинный, жадный глоток. Это была настоящая кока-кола, точно такая же, какую продавали в центре Колби Конерз... Странно. До ближайшего завода по производству этого напитка, по прикидкам Лафайета, было очень далеко. Он поднял бутылку и внимательно посмотрел на донышко. Выпуклыми буквами на стекле было написано: Дэйд Сити, Флорида. Поразительно! Оказывается, цивилизация проникает даже в самые заброшенные уголки.
      А что же с Артезией? Вряд ли распространители прохладительных напитков включили ее в свою сферу обслуживания. Таким образом, кока-кола могла появиться здесь только из реального мира, перенесенная сюда концентрацией воли О'Лири. Он уже успел заметить, что, когда воспроизводил такие вещи, как ванна для мытья или платье, его подсознание доходило до самого ближайшего под рукой предмета и хватало его. Между тем мысль о том, что он подсознательно добрался до Дэйд Сити, несколько пугала его. Хотя, с другой стороны, это был какой-то признак рациональности, а не чистое волшебство, как это выглядело вначале. Занимающая Лафайета мысль сводилась к тому, что его несколько озадачил фокус с передвижением предметов с одного места на другое, тех предметов, о которых он и не думал в общей канве размышлений. Но тогда получается, что Артезия тоже существовала на самом деле! А если это так, то где же она находится? О'Лири отложил пока этот вопрос.
      Спустя десять минут, посвежевший, с двумя бутылками засунутыми в карманы про запас, Лафайет снова шагал к своей далекой цели.
      День был на исходе, когда он наконец достиг подножья гор. Голые выступы и края разрушенного красноватого камня возвышались над морем песка. Здесь, в тени вздымающихся скал, его обожженное солнцем лицо приятно обдувал прохладный воздух. Лафайет передохнул на плоском выступе, допил последнюю бутылку кока-колы, в двадцатый, наверно, с рассвета раз высыпал песок из башмаков и возобновил свой путь, направляясь теперь к северо-западу вдоль линии выступающей из песка породы. Топать предстояло, по-видимому, еще долго, но здесь, у подножья, это делать было значительно легче. Песок тут был намного плотнее, местами покрыт галькой, было даже несколько участков плоского камня, шагать по ним - одно удовольствие. Если ничто не помешает, то можно успеть до темноты сделать этот переход. А завтра - последний рывок, к убежищу Лода. Что касается воды - то это не проблема, он позаботится о живительном источнике где-нибудь впереди. Постой... А почему бы ему не представить и боевого коня? О'Лири остановился как вкопанный. Почему же эта мысль не пришла ему в голову раньше?
      Конечно, будет не просто заставить себя вообразить, что где-нибудь рядом бродит конь, просто так, сам по себе. Животное - это не автомат для кока-колы. Ему нужна вода и пища. Длинный кабель здесь не поможет.
      Впрочем, в этих краях, среди множества пещер и укромных мест в горах, как пить дать, может водиться какая-нибудь местная порода лошадей или мулов. Конечно, он найдет его, где-нибудь впереди, на пятачке обнаженной породы, - великолепное выносливое животное, приспособленное к пустыне. Оно будет сильное, с боевым задором, горящими глазами, но и не слишком нервное и пугливое, чтобы можно было подойти к нему...
      Прошло два часа. О'Лири миновал четыре участка обнаженной породы. Теперь он шел значительно медленнее. Лошади пока не было видно, но это совсем не означало, как тут же напомнил себе Лафайет, что он не найдет ее в ближайшее время. Он ведь не говорил, на каком конкретно участке появится лошадь - может, на этом, а может, и на следующем, который виднеется в полумиле впереди.
      Он продолжал идти. Снова хотелось пить. Надо бы сотворить источник где-нибудь поблизости, но сначала все-таки лошадь. Его обувь была предназначена для верховой езды, а не для пеших прогулок. Песок проникал всюду - за ворог, под ремень - омерзительное ощущение. Вообще идти по пустыне - удовольствия мало, но ведь и для Адоранны, скорее всего, переход будет не очень приятным...
      Он дошел до скалы, взмывающей вверх, как нос корабля. Впереди, в сорока - пятидесяти футах, маячил участок вертикального обнажения породы. О'Лири срезал угол, чтобы обойти скалу, и оказался перед ущельем, напоминающем американский каньон, прорезанный в возвышающейся массе камня. Проход! Наконец-то он достиг его!
      Лафайет поспешно вышел на дорожку, освещенную лучами заходящего солнца, и устремился в глубь ущелья, оставляя позади себя длинную тень. Солнце, похожее на оранжевый шар над плоским горизонтом, отбрасывало кровавые блики на стены ущелья. Казалось, что песок, устилающий дно ущелья, был вытоптан множеством ног. В последних лучах заходящего солнца четко вырисовывались отпечатки сапог и лошадиных копыт - последнее прибавило О'Лири уверенности в том, что лошадь он все-таки получит. Она проскакала тут совсем недавно - вернее, несколько лошадей Лода и его подручных, и, несомненно, с Адоранной. Были еще и другие отпечатки. Лафайет заметил след, оставленный маленькой ящерицей, еще ряд следов, наподобие кошачьих, а там... погоди, а что это там? О'Лири проследовал взглядом по цепочке следов, оставленных чьими-то лапами. Следы были большие, - невероятно большие трехпалые отпечатки, будто оставленные какой-то гигантской птицей. Вряд ли кто-нибудь слышал о птице, у которой лапы в поперечнике достигали бы ярда? Это, скорей, причуда воображения, игра света на зыбучем песке. Да, а где же лошадь? Он ведь определенно задумал ее еще задолго до перехода...
      Впереди раздался пугающий в темноте звук. А вот, наверно, и лошадь! Лафайет остановился, поднял голову и прислушался. Звук повторился - он напоминал цоканье копыт по камню. О'Лири широко улыбнулся и попытался насвистеть мелодию Роя Рогерса, которой он обычно подзывал Триггера. Но губы так пересохли, что вместо свиста получилось какое-то слабое чириканье. Откуда-то сверху из ущелья надвигалась тень.
      Что-то гротескно высокое выступило со стороны ущелья из мрака, образованного тенью каменного выступа. Какая-то неясная форма с тонкой шеей и огромным туловищем стояла на высоте пятнадцати футов. Это нечто величаво двигалось на двух массивных лапах и напоминало гигантскую пародию на индюшку в день Благодарения, за исключением того, что колени у нее были согнуты вперед, а голова, повернутая в его сторону, походила на черепашью. Горящие зеленые глаза внимательно следили за Лафайетом. Безгубый рот открылся и издал свистящий звук.
      - Это не совсем то, о чем я думал, - произнес О'Лири в пустоту. Кажется, пришла пора спасаться бегством, но ноги словно окаменели и не слушались его. Через подошвы явно ощущалось дрожание почвы при каждом шаге этого чудовища. Оно приближалось, двигаясь с величественной грацией. Относительно небольшие передние конечности были согнуты и прижаты к узкой груди, а огромный выпирающий живот, освещенный последними лучами, отсвечивал розовым цветом.
      В пятидесяти футах от О'Лири оно остановилось и пристально посмотрело поверх его головы в даль пустыни. Казалось, что оно обдумывает какую-то серьезную проблему, не имеющую никакого отношения к маленькому созданию, едва доходившему ему до колена и вторгшемуся в его владения. О'Лири по-прежнему смотрел не отрываясь, он словно прирос к земле. Секунды тянулись с агонизирующей медлительностью. Лафайет был уверен: еще мгновение - и игуанодон, а это был именно он, О'Лири узнал его по восхитительным иллюстрациям, которые он недавно видел в книге о динозаврах, так вот, еще мгновение - и это чудовище снова заметит его и вспомнит, с какой целью оно двинулось в этом направлении. О'Лири мысленно нарисовал себе дальнейшую картину: одна его нога свисает из угла ороговевшего рта, а сам он, не до конца проглоченный и всеми уже забытый...
      Он остановил полет своей фантазии. Не стоит усугублять надвигающееся несчастье живым воображением. Пока он еще жив. А может и дальше сумеет выкрутиться, если удастся что-нибудь придумать, ну хоть что-нибудь!
      Может, вообразить второго ящера и заставить их драться? Пока они будут биться не на жизнь, а на смерть, он успеет куда-нибудь убежать в безопасное место. Слишком рискованно. Эти уроды могут его ненароком раздавить в лепешку во время своего поединка. Может быть, танк? Например, немецкий "Тигр" с большой пушкой восемьдесят восьмого калибра? Нет, это слишком фантастично. А может быть, его чем-нибудь отвлечь? Скажем, стадом великолепных жирных коз, бродящих поблизости? Но, увы, здесь не было никаких коз. Только он и динозавр. Вдруг его осенило - это дракон Лода! Он просто забыл об этом, как о слишком фантастической детали в рассказах о Лоде. Тут он совершил ошибку, впрочем, он их много совершил. Но сейчас нет возможности исправить ее. Что-то надо делать. Ведь не может же он просто так сдаться!
      Огромная рептилия зашевелилась и повела головой. О'Лири явственно услышал при движении шеи скрежет чешуйчатой шкуры. Теперь она повернулась, и ее взгляд упал на маленькую фигурку человека. Из ее желудка раздавалось урчание. Чудовище подняло ногу и направилось к О'Лири. Лафайет полез в задний карман брюк и вытащил горсть "поцелуйчиков" из тянучки. Размахнувшись, он запустил ими в морду наступающего монстра. Рот чудовища в мгновение ока раскрылся и заглотил лакомые кусочки. О'Лири развернулся и побежал. Сделав несколько шагов, он оступился, подвернул ногу и упал, растянувшись во всю длину. Гигантская тень накрыла его. Лафайет пытался представить себе Колби Конерз, изо всех сил желая оказаться там. Он предпочел бы лучше утонуть в заливе, чем послужить закуской этой гигантской допотопной ящерице-ядозубу. Но его мозг от шока просто отупел.