Фрэнк Сайя не шевелился. Он сидел, храня ледяное молчание; рука его сжимала стакан, стоявший перед ним на столе. Спертый и нагретый их телами воздух дрожал в тесноте сборного походного домика, делая широкую и давно не бритую физиономию Крейгара похожей на морду свирепого, настороженного кабана. В затянувшемся молчании эта образина не спускала с Франка глаз, и каждое мгновение все сильнее напоминала сливочную тянучку. Фрэнк ждал. Рано или поздно Крейгар обязательно заговорит.

Он-таки заговорил, еще раздраженнее, чем раньше:

– Ты слышал? Развяжи его!

Стараясь, чтобы на лице не отразилась радость, Фрэнк, по-прежнему ни слова не говоря, поднялся, взял нож и вышел за порог. Там, затмевая желтоватое сияние наружных фонарей, погружалось за горизонт солнце Альфа Целена. Оранжевые лучи падали на темные, приземистые силуэты деревьев, играли всеми оттенками желтого плато перед лагерем и на стенах лагерных домиков, заливая светом поляну и фигуры скрючившихся от страха аборигенов. Глава их клана. Папаша походил теперь на пятнистую тень – распростертый на спине, он по-прежнему лежал там, где его привязали. Когда Фрэнк подошел к нему с ножом, он ничего не сказал, а только лишь взглянул на молодого землянина, приоткрыв широкий рот так, что из-за толстых складок губ показались острые зубы. Но это не было воинственной демонстрацией клыков. Папаша выглядел так, как полагалось попавшему в тяжелое положение; больше всего он был похож на беспомощную, полумертвую акулу, выброшенную штормом на прибрежный песок. Руки и ноги его были крепко привязаны к колышкам, вбитым в мягкую серую землю. Фрэнк перерезал веревки.

– Теперь ты можешь идти, – сказал он и, после некоторого колебания, предложил: – Давай, я тебе помогу. Как ты себя чувствуешь?

– Ужасно, ужасно, – жалобно простонал на своем языке Папаша, но не принял протянутой ему человеческой ладони, а перекатился на живот, потом перевернулся еще раз и так, не то ползком, не то кувыркаясь, добрался до остальных аборигенов и слился с их массой.

Фрэнк так и застыл с протянутой рукой, затем уронил ее, судорожно сжав пальцы в кулак. На мгновение ему захотелось вернуть местного патриарха обратно и силой заставить его принять предложенную помощь. Подавив это желание, он молча побрел назад, но на этот раз обошел стороной домик Крейгара, хозяин которого продолжал сидеть, уставившись на бутылку, и вошел к себе. Закат начал тускнеть, и освещение включилось автоматически. Он опустился на край походной койки.

– Выпей еще! – донесся из соседнего домика голос Крейгара.

Фрэнк не ответил. Он еще немного посидел, уставившись на глухую выгнутую стенку, потом встал и положил нож Крейгара на стол рядом с дневником и аккуратной стопкой отчетов. Затем он сбросил ботинки, брюки и джемпер, тщательно развесил одежду на спинке стула и лег. С улицы в глаза ему ударил свет, и он вспомнил, что забыл выключить освещение. Фрэнк хотел было подняться, но раздумал и только прикрыл веки, чтобы свет не слепил глаза.

– Давай выпьем, Фрэнк! – снова раздался призыв из соседнего домика.

Фрэнк не шевелился; даже смеженные веки не спасали глаза от яркого света.

– Старый хрыч воображает, что он важная персона! – орал Крейгар. – Думает, что может мне указывать. Никто этого не может. Никто! – Его голос неожиданно оборвался, и слова потонули в неразборчивом бормотании.

Фрэнк повернулся на другой бок, спиной к стенке, за которой был домик Крейгара. Ему представилась обитая изнутри бархатом шкатулка, вроде тех, в которых хранят драгоценности, только больше размером. Он забрался в эту шкатулку, захлопнул за собой крышку и, оказавшись в кромешном беззвучном мраке, стал ждать наступления сна.

Но сон не шел.

Тяжело вздохнув, он открыл глаза. Из домика Крейгара не доносилось ни единого звука, сквозь стены проникало лишь тонкое журчание голосов аборигенов. Фрэнк тихо поднялся, выключил свет, оделся и, неслышно ступая босыми ногами, выскользнул в ночную темноту. Местные никак не могли успокоиться. Неожиданно в общем гаме выделились два голоса:

– Великий монарх… – это произнес юный любимец Папаши, Шеп, как его окрестили Фрэнк с Крейгаром. Этот Шеп открыто претендовал на роль Папашиного преемника в родовом клане. Фрэнк напряг зрение, пытаясь различить в темноте его фигуру, но так ничего и не увидел.

– Ступай прочь! Оставь меня одного! – ответил голос Папаши. Склонив голову на плечо, Фрэнк с интересом прислушался. Он легко мог следить за беседой – гораздо лучше, чем Крейгар, который провел здесь четырнадцать лет. В прошлом году, перед тем как взяться за эту работу, Фрэнк прошел на Земле интенсивный курс местного языка.

– Но Великий Монарх… – снова проскулил Шеп.

– Что тебе, грязный щенок?!

– Ты собираешься умирать, Великий Монарх? Ведь ты обещал предупредить. Ты сказал, что известишь меня заранее.

– Умирать? И не думаю! – проворчал Папаша. – Я собираюсь родить ребенка и искупить свой позор. Никогда не думал, что этот старый краснолицый человек сделает со мной такое!

Собеседники помолчали.

– Может перегрызть ему горло? – осведомился Шеп.

В темноте раздалась звонкая оплеуха.

– Как ты смеешь так говорить! – сердито рявкнул Папаша. – Старый краснолицый человек – мой друг. Пусть даже он завидует моей большой семье, ведь у него самого только один сын – тщедушный и бледнолицый. Между прочим, такой же дурак, как ты! Хотя он тоже дьявол и очень умен. Учись быть хитрым и мудрым с дьяволами, если хочешь стать моим наследником!

Шеп захныкал, и Фрэнк не смог разобрать, что он сказал. Что-то вроде того, что он – хороший сын.

– Ни один сын не может быть достаточно хорошим, – отрезал Папаша. – А теперь пошли к остальным.

Послышался звук удаляющихся шагов, затем все стихло. Фрэнк повернулся и неслышно двинулся к домику. Заметив, что у Крейгара горит свет, он остановился и заглянул в окно. Его старший напарник лежал на спине, разметавшись во сне по кровати – поза его поразительно напоминала ту, в которой был привязан к кольям Папаша. Опять напился в стельку? Это в его духе.

Фрэнк вернулся к себе, включил свет, сел за стол, посмотрел на свой дневник и открыл его как раз на той странице, где остановился в прошлый раз. Он прочитал то, что написал двумя днями раньше.

«36 июля 187 г. по Целанскому летосчислению. Сегодня отправились на пункт сбора. 1246 кг порошка. Папаша, Крейгар, четырнадцать самок и восемнадцать самцов. Будем идти медленно, чтобы за три дня добраться до места и по пути собирать урожай. Синий, Масленок и Тигр оставлены поддерживать порядок в основном лагере и охранять новорожденных детенышей и беременных самок. Умер Коко. Скорее всего, от укуса ядовитого насекомого. Крейгар запретил делать вскрытие, говорит, что это взбудоражит остальных».

Фрэнк потянулся за ручкой, и по чистой странице побежали лаконичные строки.

«38 июля 187 г. по Целанскому летосчислению. Крейгар снова напился до чертиков».

Немного поколебавшись, он продолжил:

«Он ничего не смыслит в деле. Стремится всех опекать, но нет ничего хуже этой опеки. Полдня миндальничает с аборигенами, а остальное время их же запугивает и стращает… Когда трезв – распускает нюни; когда пьян – пугает. Удивляюсь, как они до сих пор не взбунтовались. Со мной он пытается обращаться так же. Трезвый – набивается в друзья, а под хмелем постоянно пытается внушить, что я обязан признать его старшинство. Жалкий старикан, который давно отстал от жизни, но никак этого не поймет.

Аборигены – источник дохода, и относиться к ним надлежит соответственно. Я буду настаивать на этом в заключительном отчете. Прямо о Крейгаре говорить не стоит. В Компании умеют читать между строк, и то, что я вынужден писать за него отчеты, скажет само за себя.

Мето: Табу аборигенов, запрещающее подставлять солнцу кожу живота, очевидно, каким-то образом связано с деторождением. Надо включить это в учебные фильмы. Нет смысла расспрашивать о подробностях Крейгара. В этом, впрочем, и во всем остальном, он разбирается хуже, чем я после подготовительных курсов».

Перо замерло на бумаге. Фрэнк вздохнул, закрыл дневник, встал, выключил свет и улегся в постель. Вскоре сон сморил его.

Он проснулся, когда уже рассвело. Аборигены без всяких приказаний ушли в лес – все до единого. Фрэнк подошел к соседней двери посмотреть на Крейгара. Старший компаньон до сих пор спал и при свете выглядел еще непристойнее. Он по-прежнему лежал на спине – видимо, не шевелился с вечера. Фрэнк в последний раз взглянул на него и зашагал прочь.

Он направился в лес – понаблюдать за аборигенами, которые уже приступили к работе: они рассекали древесную кору для сбора смолы. Он подошел к Шепу, который только что принялся за новую насечку. Острый обломок кварцевой глыбы, который сжимал в руке Шеп, впился в древесину и скользнул вниз по черному стволу. Казалось, что кора с трудом удерживала распирающую ее древесину – на стволе зазияла глубокая свежая рана с ровными краями, тут же засочившаяся тонкими струйками прозрачной янтарной смолы. Смола скапливалась у нижней кромки насечки и стекала вниз по стволу. На воздухе, не успев доползти до земли, она засыхала, превращаясь во множество крошечных красноватых кристалликов. Шеп осторожно провел ладонью по красному следу и смел их в маленькую горку между корней. Рана на стволе быстро затягивалась. Шеп лизнул ее своим толстым лиловатым языком, и по стволу вновь заструилась янтарная влага.

Глядя на него, Фрэнк почувствовал, как душу охватывает незнакомое чувство, точнее, даже сочетание чувств, в котором он мог выделить только отвращение, жалость и еще необъяснимую зависть к существу, за которым наблюдал. По крайней мере, в жизни Шепа все просто. Он знал только то, что должен делать надрезы на дереве и время от времени лизать их, чтобы не дать пересохнуть струйке древесных слез. Ему не нужно ломать голову, сидя где-нибудь в лаборатории, отыскивая в собственной слюне энзимы, которые способствуют току смолы. Ему остается лишь заботиться о том, чтобы после смерти Папаши успеть вовремя перегрызть горло паре-другой своих ближайших соперников (лучше, когда они спят) и занять в стае патриаршее место. Все просто в жизни Шепа – просто и понятно. Ему не надо делать карьеру или подчиняться плаксивому пьянице, который получает в три раза больше – за выслугу лет, – хотя всю работу выполняет другой.

Горка кристаллов на земле росла на глазах. Кристаллы мерцали, словно напоминая о том, что из них, после тщательной очистки, изготовят искроген – вещество, без которого не может обойтись ни одно производство художественных лаков. Если все пойдет, как сейчас, проблем не возникнет. Рано или поздно Крейгар себя погубит, Компания же – при условии устойчивого расширения сбыта в четырнадцати мирах – будет процветать, а вместе с ней и Фрэнк. Потом… его переведут на Землю. Или он откроет свое дело. Или…

Только бы Крейгар не наделал глупостей, прежде чем свернет себе шею. А если бы еще на пару лет затормозить исследования этих чертовых химиков…

– Отойди! – Он резко отпихнул Шепа в сторону и набрал пригоршню кристаллов. Да, подумал он, это вещь. Что верно, то верно. Вполне возможно, стоимость такой пригоршни равна его полугодовому жалованию, ЕГО жалованию, если учесть цену окончательного продукта на Земле…

Громкое всхлипывание вернуло его на землю. Шеп, не отрываясь, смотрел на горстку кристаллов в человеческой руке, и его глаза с черными зрачками затуманились от маслянистых слез.

– Ладно-ладно! Все в порядке, – Фрэнк ссыпал кристаллы обратно. Шеп мгновенно утешился.

Фрэнк пошел прочь. Несколько кристалликов пристали к влажной ладони, и он с наслаждением стряхнул их в жидкую грязь, где они сразу же бесследно исчезли. Он направился в сторону лагеря, но не успел сделать и нескольких шагов, как что-то с силой дернуло его за плечо. Он обернулся. Припав к земле, Шеп на вытянутой руке держал пригоршню кристаллов.

– Нет, нет! – сказал Фрэнк, чувствуя, как в нем закипает злоба. – Мы заберем их вечером. Ты же знаешь! – Он оттолкнул протянутую руку, круто развернулся и зашагал к лагерю.

К его возвращению Крейгар уже успел проснуться. Небритый, взлохмаченный, он сидел на краю койки; в трясущихся с похмелья руках прыгала чашка с кофе.

– Привет… – с трудом ворочая языком, хрипло произнес он, увидев Фрэнка.

Фрэнк не отвечал, прошел в свою каморку и вынул из продуктового контейнера брикет с завтраком.

– Послушай, я вчера, наверное, и в самом деле чуток перебрал… – долетел до него дрожащий голос невидимого Крейгара. Фрэнк снова промолчал. Срывая на ходу обертку, он направился к столу, стоявшему на поляне перед домиками. Заработал блок подогрева – и в ноздри ему ударил аппетитный запах колбасы и яичницы.

Выбравшийся из домика Крейгар плюхнулся за стол напротив Фрэнка; он так и не выпустил из рук чашку с кофе.

– Я плохо вел себя ночью, а? – спросил Крейгар. Слова спотыкались и застревали в его осипшей глотке.

– Нормально, – не глядя на него, ответил Фрэнк, намазывая хлеб маслом.

– Как ты можешь в такую рань есть эту гадость… – Крейгар бросил взгляд на поднос с обильным завтраком и отвернулся. – Они уже в лесу?

– Я только что вернулся с обхода.

– Парень, я ценю, что ты проследил, чтобы они вовремя начали. После вчерашнего вечера… Я был не в форме… – Толстыми, мелко дрожащими пальцами Крейгар теребил кофейную чашку. – Послушай, а как поживает старый Папаша?

Фрэнк поднял на него безразличный взгляд и снова принялся заеду.

– Нет, нет… – с трудом выговорил Крейгар. – Я хочу знать. Мне нравится этот старикан, правда, нравится. Не знаю, что на меня накатило… – сказал он упавшим голосом, умолк и провел нетвердой рукой по заросшей густой щетиной щеке. – Надо побриться… Ну, скажи, как он?

– Нечего говорить.

– Фрэнк, пожалуйста. – Крейгар перегнулся через стол и поймал руку Фрэнка, но тот отодвинулся и продолжал завтракать. – Послушай… ты должен понять. Я знаю, такой молодой красавчик как ты, не хочет водить дружбы со старым и дремучим типом, вроде меня. Все правильно. Я не в обиде. Но старый Папаша и я… все эти годы мы дружили, даже несмотря на его голубую шкуру. А после того, как Хэнк вышел в отставку и вместо него прислали тебя, я его… я просто не…

Он говорил сбивчиво, спотыкаясь, мучительно подбирая слова. Фрэнк аккуратно поддел вилкой ломтик колбасы.

– Однажды старый Папаша спас мне жизнь, – продолжал Крейгар. – Я тебе рассказывал. Мы…

– Сто раз уже слыхал, – оборвал его Фрэнк.

– Ладно, пусть… – Крейгар устремил взгляд в сторону леса. – Ты до сих пор сам себе голова… семьи нет… писать некому… – его голос сорвался. – Фрэнк, ну пожалуйста, скажи, что я натворил? Я помню, что дико на него разозлился из-за какого-то пустяка – другой бы просто не обратил на это внимания, – но не помню, не помню, что я с ним сделал!

– Ладно, я вам напомню, – Фрэнк проглотил последний кусок яичницы и вытер губы вложенной в пакет салфеткой. – Вы привязали его к кольям так, что его брюхо оказалось на солнце.

– Ох… – простонал Крейгар. Он отвел глаза, опустил голову и некоторое время сидел неподвижно. Фрэнк скатал обертку от завтрака в тугой комок. – Я же знал, как он к этому относится, – убито признался Крейгар. – Я знал… – Он резко обернулся к Фрэнку и умоляюще на него посмотрел. – Но ведь я его отвязал, правда? Я ведь только хотел припугнуть…

– Я отвязал его на закате, – сказал Фрэнк.

Взгляд Крейгара потускнел.

– Да-да, – протянул он и, привстав, повернулся к Фрэнку. – Спасибо тебе, парень.

– Не за что.

– Какого черта! – неожиданно вспылил Крейгар. Он пристально посмотрел на свои руки, в которых плясала кофейная чашка; внезапно она выскользнула из его пальцев и упала на землю. Крейгар повернулся и, спотыкаясь, побрел к своей конуре. Звякнуло стекло, и в наступившей тишине послышались шумные глотки. – Какого черта! – рявкнул он еще громче. – Это просто рабочие лошади!

Фрэнк поднялся и взял со стола скомканный пакет. На пороге, сжимая в кулаке горлышко бутылки, появился Крейгар.

– Нужно сегодня же переправиться через реку, – мрачно произнес он. – Выступаем в полдень. И лучше тебе…

– Я должен привести в порядок отчеты, – перебил его Фрэнк. – В том числе и ваш. Вы сами переведете их через брод. – Он многозначительно посмотрел на бутылку. – Я присоединюсь к вам позже; будут трудности – зовите.

Налитые кровью глаза Крейгара проследили за взглядом Фрэнка и уперлись в бутылку. Он резко вскинул голову, снова переведя взгляд на компаньона; подбородок, квадратный и заросший щетиной, зловеще выдвинулся вперед.

– Слушай, ты… – начал Крейгар, но решимость куда-то исчезла, и он отвел глаза. Челюсть вернулась на свое место. – Ладно, – согласился он, – ладно… – и поплелся к домику, то и дело жадно прикладываясь к бутылке.

Фрэнк дошел до края поляны, забросил пакет подальше в кусты и тщательно отряхнул руки. Потом вернулся к себе и уселся за еженедельные отчеты.

Часа через три, когда он все еще сидел за маленьким рабочим столом, Крейгар привел на поляну аборигенов. Они шагали гуськом, и некоторые уже вовсю лили слезы от мысли, что сейчас у них отберут горстки красных кристаллов, которые каждый бережно нес в ладонях. Крейгар построил их вдоль упакованного и сложенного в штабеля лагерного оборудования и с молчаливой, но беззлобной решимостью принялся избавлять их от бесценной ноши. Кристаллики он ссыпал в мешочки, которые потом опечатывал.

Как всегда во время этой процедуры аборигены рыдали и протестовали. Неторопливо работая над интендантским отчетом, Фрэнк прислушался к происходящему – тонкие, похожие на детские, голоса перекрывались хриплыми проклятиями Крейгара. Проклятия сопровождались совершенно неуместными подбадривающими и сочувственными интонациями, и Фрэнк подумал, что это начисто лишает смысла все, что он им говорит.

– Ну-ну, ты же не хочешь голодать, правда? Я прослежу, чтобы ты вернул всю еду, которую тебе выдали, ты меня знаешь! Пусти, Шеп. Пусти, кому говорят! Какого черта вы всегда так себя ведете…

Наконец, Крейгар заполучил содержимое голубых ладоней аборигенов и навьючил на их плечи пожитки. Когда все было готово, он решил на минутку заглянуть в свой домик. Бросив взгляд в открытую дверь, Фрэнк заметил, что лицо старшего напарника бледное и мокрое от пота. Глаза его были сощурены, словно от боли, и он брел, скособочившись, прижимая руку к левой половине груди. Крейгар долго возился в своей каморке, а когда вышел, за спиной у него висело ружье, а в руке была зажата бутылка. Вызывающе глянув на Фрэнка (тот сделал вид, что ничего не заметил), Крейгар поравнялся с цепочкой аборигенов и, хрипло покрикивая, погнал их к броду, находившемуся в полукилометре от лагеря.

Фрэнк дописал отчет и отодвинул бумаги в сторону. Над лагерем висела непривычная тишина. Нужно идти за Крейгаром – но спешить ни к чему. Он поймал себя на том, что испытывает необъяснимое чувство удовлетворения. Немного погодя он потянулся к дневнику, открыл его и стал записывать.

Он закрыл дневник и, положив его поверх кипы отчетов, связал их вместе с туалетными принадлежностями в небольшой узел. Складные домики и другое лагерное имущество можно бросить.

Переправившись через реку, они с Крейгаром к вечеру доберутся до сборного пункта – идти оставалось всего полдня. Фрэнк встал, взвалил ношу на плечо и отправился в путь.

Короткая прогулка по лесу оказалась даже приятной. Он уже почти вышел к реке, когда легкий послеполуденный ветерок донес до него крики. Фрэнк нахмурился. Преодолев неглубокую ложбину, он поднялся на пригорок. Деревья расступились, и он увидел реку.

Аборигены все еще стояли на этом берегу. Переправа так и не началась, и Фрэнк понял, что случилось неладное.

Они топтались на месте, Крейгар был вне себя, а перед ним, согнувшись в три погибели, чуть ли не завязываясь в голубой узел, извивался Папаша. Крейгар уже успел основательно приложиться к захваченной из домика бутылке, бессвязная речь и хрипота выдавали его с головой. Он с трудом держался на ногах и угрожающе размахивал ружьем над перепуганным Папашей.

Фрэнк похолодел. Это было то, чего он так опасался – глупость Крейгара грозила бедой им обоим.

– Стойте! – завопил он срывающимся от волнения голосом. – Стойте!

Задыхаясь, он бросился к берегу, оступаясь и скользя вниз по склону холма. Узелок нещадно колотил его по спине.

– Подождите, я вам говорю! – орал он. – Прекратите!

Крейгар, шатаясь, повернулся, его красное, загорелое лицо блестело в лучах послеполуденного солнца. Скрючившийся на земле Папаша испустил долгий, пронзительный вопль. Ему ответил хоровой стон сородичей. Фрэнк решительно остановился перед Крейгаром.

– Уберите ружье! – скомандовал он. – Он не может войти в реку, они же вам твердят об этом. Старый идиот, если бы вы хоть что-то кумекали в их языке! Вы что, не знаете, что беременным у них запрещено входить в проточную воду?

– Беременным? – ошалело переспросил Крейгар.

– Вот именно. Папаше. Он же беременный!

– Ты что, сдурел? Он? – Крейгар разразился громовым хриплым хохотом и огромной ручищей отодвинул Фрэнка в сторону. – Я сейчас лопну от смеха. Он… – Крейгар прицелился. Фрэнк отчаянно повис на руке, пытаясь вырвать ружье.

– Это ваша работа! – Его молодой голос звенел от гнева. – Папаша говорит, что забеременел от солнца, когда вы вчера привязали его к кольям. Вот почему у них запрещено подставлять солнцу живот. После того, что вы с ним сделали, ему нельзя входить в реку. Это все из-за вас! Из-за того, что вы с ним сделали!

– Что ты сказал… – Крейгар внезапно обмяк. Ружье закачалось в его неожиданно ослабевших руках и неловко соскользнуло на землю. Оба не обратили на это внимания. – Ты хочешь сказать, что я… – он оттолкнул Фрэнка и попятился. Глаза его остановились на Папаше, который внимательно следил за каждым их движением. Крейгар перевел взгляд на ружье. Лицо его исказилось от смущения.

– После стольких лет… – едва смог выговорить Крейгар, тяжело задышав. – Пятнадцать лет прошло, а я чуть… – он совсем задохнулся, и ему пришлось замолчать. Глаза его расширились от ужаса, нижняя челюсть поехала вниз.

– Фрэнк… – прохрипел он, задыхаясь и прижав правую руку к левой стороне груди. В лучах заходящего солнца лицо Крейгара казалось багровым. Ноги его подогнулись, и Фрэнк, не успев подхватить его за плечи, рухнул рядом с ним на песок.

Стоя на коленях, Фрэнк склонился над распростертым телом. Ему стало страшно. Крейгар лежал, разбросав ноги, совсем как пьяный, как Папаша, привязанный к вбитым в землю колышкам. Только на этот раз он лежал совершенно неподвижно, с широко распахнутыми глазами, открытым ртом, застывший и бездыханный.

– Крейгар! – заорал Фрэнк.

Отведя от трупа округлившиеся от ужаса глаза, он увидел, что аборигены окружили его со всех сторон, сомкнувшись в живую цепь вокруг того места, где упал Крейгар. Поймав его взгляд, вперед выступил Папаша. Он разразился речью о законах, обычаях и долге, и все остальные напряженно внимали ему, усевшись на землю плотным кольцом.

А когда все было кончено (причем не совсем так, как хотелось, потому что человеческая кровь не высыхала и не превращалась в аккуратные красноватые кристаллики, а почти полностью впитывалась в землю, и даже самые прилежные сборщики так ничего и не нашли), то оказалось, что лишь один из них не принял никакого участия в деле. Все это время Шеп простоял в стороне, рыдая и беспомощно заламывая свои голубые руки.

– Несправедливо, – всхлипнул он, когда они, наконец, отступили от того, что осталось от Фрэнка. – Я любил его. Он мог стать для меня тем, чем старый краснолицый человек был для тебя.

– Любовь – это мелочь, ради которой нельзя отступать от правил, – ответствовал Папаша. Ты видел, что он сделал. И все видели. Ничто не может быть ужаснее, и никто не может быть отвратительнее сына, чей мерзкий поступок убивает его доброго отца.

С этими словами он опустился на землю.

– А теперь, – печально сказал он, обращаясь к своему семейству, – мы остались и без краснолицего человека, и без молодого. Давайте сядем и дадим волю слезам, ибо теперь мы совсем одни в этом жестоком мире, и некому указать нам путь, некому позаботиться о нас, и никто не может сказать, что с нами будет. Отныне и во веки веков мы покинуты и одиноки.

И они уселись в круг на берегу не ведающего устали потока.