— В чем смысл их занятия? — спросил Лат Снорапа.
— Не могу сказать наверняка, — ответил Снорап, — но, по-моему, это как-то связано с аварией гидропонических баков.
Все прояснилось, когда Большой и Малый начали сажать семена овощей, которые удалось спасти. Почву они удобрили какими-то химикатами из пострадавшего строения.
— Очень умно, — с удовлетворением констатировал Лат. Ну, как тебе это нравится?
— Весьма, — признался Снорап. — Но позволь заметить: если на сей раз они намерены обойтись без машин, значит ли это, что они и впредь не будут прибегать к их помощи?
— Если выдастся хороший урожай, они увеличат площадь посевов, — указал Лат.
— Верно.
— А в течение такого долгого лета, как здесь, они успеют снять два или три урожая до наступления холодов.
— Такая возможность не ускользнула от моего внимания, — вежливо ответствовал Снорап.
Постепенно теплело. Несколько недель люди и инопланетяне с одинаковым трепетом ждали, пока наконец из бурой почвы не поднялись первые всходы.
— Какая красота! — однажды темной ночью сказал Снорап и прикоснулся к нежному упругому ростку. — Вот истинное воплощение силы и целеустремленности. Из недр чужой почвы этот росток доблестно рвется к свету, как извечно пробиваются его собратья к лучам солнца из утробы родной планеты.
— Ростов и двуногие, очевидно, принадлежат к одному миру, — заметил Лат.
— Несомненно, — выпрямившись, ответил Снорап. — Но, как ты знаешь, мой друг, на каждой планете кроме добра есть еще и зло. Серо-зеленые глаза Лата смягчились и засияли бирюзой.
— Так везде, кроме Лата, — произнес он.
— И Снорапа, — добавил Снорап — И еще нескольких старых планет, где обитают мудрые создания
Его голос затих, и друзья замолчали, погрузившись в думы о родине и доме. Они чувствовали бремя Вселенной, подобно всем мыслящим существам, которые открывают душу перед неизведанным. Мысленно они склонили голову перед Матерью Тайн, перед великим вопросом «почему?», который не дает себя исчерпать, а лишь отступает перед теми, кто приобретает знания. Так продолжалось несколько минут. Затем они вновь вернулись к повседневности.
— Я дал им четыре месяца, — очнулся Лат. — Это время почти истекло.
— А я, — сказал Снорап, — так и не приблизился к пониманию их основополагающей философии. Если, конечно, они не верят в Машину, как в панацею от всех бед!
— У них сильная воля и стремление выжить.
— Признаю, — согласился Снорап. — Но само по себе это присуще всем животным. Мы, разумеется, не презираем животных, но и не протягиваем им руку помощи, как ты намерен сделать это в отношении двуногих.
— Знаешь, — задумчиво произнес Лат, — у меня нехорошее предчувствие. Их образ жизни противоречит местным условиям. Я предвижу беду…
Близилось лето. Земля подсохла под лучами набирающего силу солнца и выпростала плоды посадок двуногих. Большой и Малый лихорадочно собирали урожай под безоблачным небом, а южные ветры с каждым днем становились все сильнее и теплее.
Наконец весь урожай был собран и посеяны новые семена. Из развалин гидропонической оранжереи колонисты смастерили хранилище, куда сносили собранное зерно. С ветрами и зноем пришли песчаные бури. Укрывшись за молодой зеленью на краю поля. Лат и Снорап наблюдали за людьми; а те появлялись все реже и реже — жара, столь же невыносимая, сколь зимняя стужа, держала их узниками в куполе.
— Им сейчас тяжело, — заметил Снорап.
— Почему? — спросил Лат. Песчаный шквал, мчащийся со скоростью девяносто миль в час, ласково полировал чешуйки его брони.
— Ветер. Звук ветра, — объяснил Снорап. — И то, что нельзя выйти наружу. Их нервы на пределе, они часто злятся друг на друга без всякой причины.
— Что ж, — беспечно отозвался Лат, — когда-нибудь ветры стихнут. И наступит осень.
Так, разумеется, и произошло. При температуре чуть выше сорока градусов двуногие наконец вышли. Всю неделю ветер постепенно успокаивался. Потом изменил направление и принес дожди. Сначала тихие и нежные; потом на высохшую землю обрушились яростные ливни. Почва вскипала, пропитывалась водой и парила в короткие солнечные часы. Через несколько недель двуногие вышли посмотреть на поле, которое они засеяли во второй раз.
И нашли грязевую пустыню.
Хотя до наступления зимы оставалось совсем мало времени, они пошли на риск и засеяли драгоценное зерно из амбара, надеясь, что урожай поспеет до холодов.
— Ты думаешь, получится? — спросил Лат у Снорапа.
— Не знаю, — отозвался Снорап. — Теоретически должно получиться. Но созреет ли сейчас зерно — ведь время не летнее…
— Гм, — задумчиво произнес Лат. — По крайней мере они сделали все, что могли.
По мере того как шли месяцы, Лат и Снорап стали более чутко воспринимать перемены в двуногих. И все же они не замечали, что из-за постоянной борьбы за существование нервы колонистов были на пределе. Люди жили, как два заточенных в клетку зверя, и избегали друг друга в страхе, что ненароком оброненное слово вызовет открытую ссору.
— У обоих уменьшилась масса, — критически комментировал Лат, глядя на согнутые фигурки в поле.
— Вероятно, сказывается нехватка питания, предположил Снорап.
— Вряд ли, — задумчиво отозвался Лат. — Скорее переутомление. Последние недели они трудятся день и ночь.
— И меньше разговаривают, — заметил Снорап.
— И не смеются, — добавил Лат. Он наконец достаточно овладел языком двуногих, чтобы различать речь и смех. Возможно, однако, они оживятся, когда появятся первые ростки.
— Да, появление на свет новой жизни всегда производит стимулирующее действие, — сказал Снорап. — Для тех, кто способен понимать, это символизирует вечное чудо круговорота природы.
— Я, скорее, имел в виду значение урожая в плане пищи на зиму, — сказал Лат.
— И это, разумеется, тоже, — согласился Снорап, слегка уязвленный тем, что его философствования прервали.
Всходы второго урожая действительно возымели то действие, которое предвидел Лат. Отношения между двуногими снова стали ровными и теплыми. Ростки второго урожая всходили несколько медленнее, зато были крепкими и несли даже больше зерна.
Но теперь на поле набросились представители местной фауны — пришли полакомиться созревающими плодами. Где они укрывались во время лютой зимы, дождливой весны и испепеляющего зноя лета, сказать было невозможно. Большому и Малому смутно казалось, что порой они замечали каких-то животных, но уделять им внимание было некогда. Первыми появились самые маленькие — насекомые всех размеров и крошечные зверьки. Работая дотемна, двуногие вырыли глубокий ров вокруг поля и наполнили его водой из ручья. Потом пришли животные покрупнее, и несколько ночей подряд колонисты по очереди несли вахту с метательным устройством (в котором Лат и Снорап распознали примитивное оружие), ибо крупные животные приходили только в темноте.
Этот факт наконец привлек внимание Большого, и однажды он установил по периметру поля столбы с короткими толстыми трубками, соединив их чем-то похожим на тяжелую черную веревку. Сразу после наступления темноты Лат и Снорап отправились на разведку.
— Кабель, — сказал Снорап. — Для передачи энергии. Между прочим, я заметил, что Малый возится у силовой установки, но в то время был так увлечен занятием Большого, что не обратил внимания. Любопытно…
И тут на дальнем конце поля одна трубка, казалось, взорвалась и стала выбрасывать разноцветные шары огня. Собственно говоря, это была всего лишь самозаправляющаяся римская свеча. Ни Лат, ни Снорап не поняли бы, разумеется, такого странного названия, хотя в сути явления разобрались почти мгновенно. Едва искры первой свечи потухли, как зажглась следующая, осветив свой участок земли. Лат и Снорап отступили во тьму.
— Видишь! — торжествующе воскликнул Лат. — Двуногие не зависят от машин, а используют их по своему разумению.
Снорап повернул голову и посмотрел на товарища.
— Ну? — потребовал Лат. — Ты должен признать, что я прав. Прислушайся! Дикие звери в испуге убегают.
— Это я признаю, — медленно проговорил Снорап. — Но ты все время меня неправильно понимаешь. Дело не в том, как двуногие используют машины. Отважутся ли они на такие деяния, где им не помогут их инструменты? Обладают ли они способностью справляться с трудностями самостоятельно? Тогда и только тогда, когда я увижу доказательства этому, я с радостью выйду навстречу и назову их своими братьями.
Зеленые глаза Лата гневно сверкнули.
— За те века, которые мы провели вместе, я успел узнать твой характер. Ты боишься своей собственной природной доброты, склонности помочь двуногим. Стремясь быть беспристрастным, ты несправедлив к ним.
Снорап внутренне вздрогнул, признавая его правоту.
— После тех же столетий, — горько сказал он, — мы могли бы не выяснять отношений.
— Правда есть правда, — заявил Лат, и его большие челюсти твердо сомкнулись.
— Я остаюсь при своем мнении, — сказал Снорап.
— А я — при своем!
Минуту они сверлили друг друга взглядами. Затем Снорап повернулся и побрел к привычному убежищу в зарослях, а Лат помчался по равнинам, в беге изливая злость и раздражение.
В куполе спали двое обессиленных людей. Впервые за многие недели они провели спокойную ночь.
Дня через два колонисты приступили к сбору урожая и за первый день убрали примерно пятую часть. А на второй день Малый неожиданно пошатнулся и не устоял на ногах. В напряженном молчании наблюдая за событиями, Лат и Снорап увидели, как Большой бросил работу и подбежал к упавшему.
— Ради бога, только не сдавайся! — донесся его голос.
— Один день… — с трудом выдавил из себя Малый. Давай отдохнем один день. Говорю тебе, я не могу больше!..
— А вдруг что-нибудь случится?…
Малый шевельнулся, встал на ноги и повернулся к куполу.
— Погода хорошая. Твое устройство будет отгонять диких зверей. Зачем мучить себя? Мне нужно спать’
Долгое время Большой глядел, как Малый медленно бредет к дому, затем он сдавленно выругался, отбросил инструмент, который держал в руке, и пошел следом.
Снорап и Лат повернулись друг к другу.
— Они сдаются, — сказал Снорап. — Они оставляют поле на попечение своих машин.
— Я не могу их винить, — твердо ответил Лат.
— На мой взгляд, — упрямо заявил Снорап, — они не выдержали испытания.
Лат и Снорап неотрывно смотрели друг на друга.
— Мне кажется, — наконец проговорил Лат, — мне кажется, что мы потеряли взаимопонимание, необходимое для дружбы.
Снорап склонил голову.
— Не могу не согласиться.
— Наши отношения были длительными и добрыми, продолжал Лат. — Я запомню их.
— И я не забуду, — ответил Снорап. А чуть погодя добавил:
— Я задержусь немного, чтобы увидеть конец.
— Тогда и я подожду, — отозвался Лат. Внезапно Снорап поднял голову и прислушался. Через секунду и Лат последовал его примеру.
— А вот и конец, — сказал Снорап.
На всех молодых планетах водятся чудовища. Приближающееся травоядное, по размерам и силе далеко превосходящее своих врагов, являлось убедительным тому доказательством. Его гигантская туша, состоявшая практически только из живота, рогов и головы, покоилась на четырех колоннообразных ногах. Следуя за уходящим теплом, чудовище плелось на юг, оставляя за собой полосу оголенной почвы.
Когда утренний ветерок донес аромат созревающего урожая, оно очнулось от сна и, методично жуя, стало двигаться к полю двуногих. Ярдах в пятидесяти от первой полосы посадок его невозмутимое спокойствие лопнуло, и чудовище галопом помчалось к стройным рядам посадок.
Содрогание почвы потревожило сон Большого. Он зашевелился, простонал и открыл глаза.
Чудовище достигло края поля и остановилось, когда запах прогоревших римских свечей насторожил его крошечный мозг. Оно медленно двинулось вдоль кабеля, наклонив голову и принюхиваясь. Свист вырывающегося из ноздрей воздуха отчетливо доносился до Лата и Снорапа, которые укрывались за завесой листьев.
Неожиданно чудовище заревело — дикий звук раскатился между землей и небом и был подхвачен эхом. Приподнявшись на задних лапах, гигантская тварь ударила передними по столбу, повалила и яростно заплясала на его обломках, превращая их в щепу.
Из купола вывалились Большой и Малый. Малый шатался от недосыпания и усталости. Большой лихорадочно пытался зарядить оружие — то самое, которым он отгонял ночных хищников. Наконец Большой упал на одно колено и выстрелил. Облако пыли взметнулось за могучим плечом чудовища; зверь повернулся и понесся на стрелявшего.
Большой снова выстрелил, и пуля отлетела от бронированной головы, словно от гранитной глыбы.
Второй выстрел заставил чудовище заколебаться. Мотая головой, оно вдруг повернулось к Малому и погналось за новой жертвой. Малый бросил панический взгляд на зверя и в ужасе побежал в поле.
Большой выстрелил еще дважды, прежде чем оружие заело.
Чудовище уже почти настигло Малого, когда тот вдруг споткнулся и упал. Огромная неуклюжая тварь по инерции промчалась мимо.
Еще секунды две, пока чудовище замедляло свой бег, Большой лихорадочно дергал затвор. Затем схватил оружие за ствол и, размахивая им как дубинкой, побежал навстречу твари.
— Что он делает?! — воскликнул Снорап.
Большой миновал лежащего товарища с криком:
— Беги в купол! В купол! Я его задержу! Чудовище взревело, а Большой продолжал наступать, отвлекая на себя внимание, чтобы дать время Малому достичь купола.
— Так, значит, у них нет силы духа?! — вскочив, закричал Лат. Он хотел выпрыгнуть из укрытия, но Снорап удержал его.
— Нет! Виноват я! Я и пойду! Это мой долг!
— Зато мое удовольствие! — отрезал Лат. — Ты позаботься о двуногих.
В один миг он пересек участок земли, отделявший его от чудовища, и нанес удар, от которого колосс пошатнулся. На секунду оглушенное чудовище застыло, затем подняло голову и взревело.
Лат остановился в нескольких футах и поймал взглядом дикие черные глазки твари. Чудовище нерешительно затопталось, чувствуя тревогу, которую не могло объяснить, и… бросилось на врага.
Лат пулей взвился в воздух, и они столкнулись головами. Раздался звук, словно треснуло дерево во время урагана. Массивная кость, защитившая зверя от оружия Большого, вмялась, как картонка. Чудовище повалилось, потом тяжело вскарабкалось на ноги и, шатаясь, поплелось прочь. Его огромный лоб был вмят, на землю капала темная жидкость.
— Будет жить, — произнес Лат, глядя ему вслед. Подошел Снорап, и они оба повернулись к двуногим. Большой, заслонив собой Малого, отчаянно пытался исправить оружие.
— Уберите это, — сказал Лат. — Мы друзья.
Человек застыл, не выпуская из рук оружия. Лат формировал слова, втягивая в себя воздух и модулируя его при выдохе горловыми мышцами. В результате получался глухой раскатистый бас, который сперва даже трудно было принять за разумную речь.
— Мы друзья, — повторил Лат. — Вот уже год мы наблюдаем за вами. К тому же против нас ваше оружие бессильно. — Он повернулся к Снорапу. — Скажи им что-нибудь, чтобы они не принимали тебя за дикого зверя.
— Я виноват перед вами, — смиренно произнес Снорап. Он говорил таким же образом, и пораженные люди переводили взгляд со Снорапа на Лата, словно подозревая последнего в чревовещании.
— Кто… кто вы такие? — наконец выдавил из себя Большой.
— Мы представители двух уважаемых древних народов. Наши родные планеты находятся далеко за пределами этой системы. Можете называть меня Латом, а моего друга Снорапом. А как зовут вас?
Человек нервно рассмеялся. Чудом спастись от неминуемой гибели, а потом познакомиться с двумя кошмарными существами — тут любой почувствует себя не в своей тарелке.
— Мы люди, — сказал он. — Меня зовут Джозеф Парнер. А это моя жена, Джела.
— Что такое жена? — спросил Лат.
— Как?… — поразился человек. — Ну, я — мужчина, она — женщина.
— Вы хотите сказать, — неожиданно перебил Лат, — что ваша раса двупола?
— Разумеется. А разве… — Он осекся и широко раскрыл глаза. — Вы имеете в виду, что так не везде?
Лат медленно повернул голову и посмотрел на Снорапа, тяжело опустившегося на землю.
— Я старый идиот, — проговорил Снорап. — Я выживший из ума глупец. — Рассуждать о высоких материях, задаваться вопросами их философии и силы духа, в то время как они просто любили друг друга перед самым моим носом! Какая еще может быть основа для колонизации у двуполой расы, как не семейные узы? Что, если не желание создать дом, двигало ими? Где кроется источник их отваги, как не в любви? — Он устало покачал головой. — Я старый глупец.
Лат подошел к товарищу и опустил голову ему на плечо.
— Мой добрый верный друг, — сказал он. — Мы оба с тобой глупцы.
Уильям Ф. Нолан
И веки смежит мне усталость
Один в мерно гудящей громадине космического корабля, глубоко в его металлических сотах, Мердок ждал смерти. Ракета — тонкая серебряная игла, пронизывающая черную ткань космоса, — непоколебимо летела к Земле, а он спокойно доживал свои последние часы, зная, что приговор окончательный и надежды нет.
После двадцати лет пребывания в космосе Мёрдок летел домой.
Дом. Земля. Тайервилль, маленький городок в Канзасе. Чистый воздух, тенистая улочка и белый двухэтажный домик в конце квартала. Домой после двадцати лет странствий меж звезд.
Ракета вспарывала черные бездны космоса, а высоко над ее мерно пульсирующим атомным сердцем тихо сидел Роберт Мёрдок, видя и не видя окружающую его бесконечную тьму. Мёрдок вспоминал.
Он вспоминал лицо матери, ее почти безмолвную мольбу о благополучном полете, то, как она приникла к нему на долгий, долгий миг… двадцать лет назад, когда он ступил на трап корабля. Он вспоминал отца — высокого, обветренного — и то последнее крепкое рукопожатие перед прощанием.
С трудом верилось, что сейчас они состарились поседели, что его отец, должно быть, ходит с палочкой, а мать обессилела и сгорбилась под бременем лет.
А он сам?
Ему был сорок один год, и космос подверг его суровым испытаниям — не меньшим, чем выпали на долю его отца на равнинах Канзаса. Он тоже боролся с бурями — чудовищными, чужими бурями, яростнее любых, что бушевали на Земле, Он тоже гнул спину на равнинах под палящими лучами чужих солнц. Его лицо словно застыло и окаменело глаза потемнели и ушли под надбровные дуги.
Роберт Мёрдок достал из кармана стереоснимок родителей. Теплые, улыбающиеся, любящие лица, ждущие сына домой… Он осторожно разгладил последнее письмо матери. Она всегда упрямилась и отказывалась посылать пленки, жалуясь, что голос ее срывается, что она не в состоянии делиться мыслями с холодной безликой машиной. Она пользовалась старомодной ручкой, медленно выводя слова на хрупкой бумаге. Он получил это письмо как раз перед отлетом на Землю.
«Мой родной! Мы так волнуемся! Снова и снова слушаем с отцом твой голос. Скоро наконец ты вернешься домой, и мы благодарим небо, что ты цел и невредим. Мы так хотим тебя видеть!. Ты ведь знаешь, здоровье наше в последнее время немного пошатнулось. У отца плохо с сердцем, ему не рекомендуют много двигаться; счастливая весть о твоем возвращении страшно взволновала его… Да и мне нечем особо хвастаться — в последнюю неделю у меня появилась какая-то слабость. Но беспокоиться не надо — ты только не тревожься! — потому что доктор Том говорит, что у меня еще вполне достаточно сил и слабость пройдет. Тем не менее я берегусь и стараюсь отдыхать как можно больше, так что непременно поправлюсь к твоему возвращению. Пожалуйста, Боб, прилетай скорей! Мысль о тебе заполняет все наши дни; у нас опять появилась цель в жизни, и мы молим бога только об одном: чтобы ты вернулся живой и здоровый. Спеши, Боб, спеши!
С любовью.
Мама»
Роберт Мёрдок отложил письмо и судорожно сжал пальцы. Лишь короткие часы оставались ему, а до Земли было еще далеко. Маленький канзасский городок оказался недостижимой целью. Он знал, что никогда не достигнет ее живым.
И снова, как много раз за последнее время, в голове у него пронеслись завершающие строки древней поэмы Роберта Фроста:
Зароки выполнить осталось,
И веки смежит мне усталость.
Он обещал, что вернется домой, и он выполнит это обещание. Несмотря на саму смерть, он вернется на Землю.
«Это исключено, — говорили ему врачи. — Вы никогда не вернетесь на Землю. Вы умрете в космосе».
И убедительно показали, как это все произойдет. Они вычислили все до последней секунды: когда перестанет биться сердце, когда перестанет дышать грудь. Болезнь, подхваченная им в чужих мирах, неизлечима. Роберт Мёрдок был обречен.
Но он сказал им, что все равно вернется домой, что намерен лететь на Землю. И они выслушали его план.
Теперь, когда жизни оставалось не более получаса Мердок шел по длинному коридору корабля; неестественно громко звенели его шаги по металлу узких безмолвных проходов. Он был готов сдержать свое слово.
Перед одной дверью Мёрдок остановился, повернул маленький рычажок, и дверь в камеру плавно скользнула в сторону. В темноте неподвижно стоял высокий мужчина. Мёрдок быстро произвел настройку.
— Пора? — спросил мужчина.
— Да, — ответил Роберт Мёрдок. — Пора.
Через миг высокий мужчина мягко ступил в коридор; осветились глубоко посаженные глаза, почти спрятанные под выдающимися вперед надбровными дугами. Его тяжелое, с квадратным подбородком лицо казалось высеченным из камня.
— Вот видишь, — улыбнулся он. — Я безупречен.
— Да, это так, — отозвался Мёрдок. «Но в конце концов, — мелькнула мысль, — все зависит от безупречности. Не должно быть ни единого изъяна, сколь угодно малого. Ни единого».
— Меня зовут Роберт Мёрдок, — сказал высокий подтянутый мужчина в форме космонавта. — Мне сорок один год; здоров телом и духом. Два десятка лет я провел в космосе и сейчас возвращаюсь домой.
Мёрдок чуть заметно вздохнул, и напряженная победная улыбка скользнула по его усталому лицу.
— Сколько еще? — спросил мужчина.
— Десять минут, — медленно произнес Мёрдок. — Может быть, двумя-тремя секундами больше. Мне сказали, что это будет безболезненно.
— В таком случае… — Мужчина замолчал и после недолгой паузы добавил: — Мне жаль.
Мёрдок снова улыбнулся. Он знал, что машина, какой бы безупречной она ни была, не может испытывать сожаления, и все же от этих слов ему стало легче.
«Все будет хорошо, — одобрительно подумал Мёрдок. — Он займет мое место, и родители никогда не заподозрят, что сын не вернулся домой. А через месяц, как условлено, машина обратится к представителям компании на Земле. Да, — подумал Мёрдок, — все будет хорошо».
— Помни, — сказал он. — Когда настанет пора уходить, они должны поверить, что ты опять улетаешь в космос.
— Разумеется, — ответила машина. И собственный голос Мердока продолжал объяснение: — Когда истечет месяц, они увидят, как я поднимаюсь в ракету и улетаю с Земли, и будут знать, что я не вернусь еще двадцать лет. Они примут как должное, что их сын обязан вернуться на корабль, ведь космонавт, если только он здоров, покидает службу не раньше, чем в шестьдесят лет. Будь уверен, все выйдет, как ты хочешь.
«Да, — сказал себе Мердок, — все должно получиться; недаром каждая мельчайшая деталь продумана и учтена. У андроида мои воспоминания, мой голос, мои привычки. А когда он покинет отца и мать, якобы возвращаясь к звездам, заранее записанные мной ленты будут продолжать разговаривать с ними из космоса совсем как прежде. До самой их смерти. Они так и не узнают, что меня нет в живых!»
— Теперь ты готов? — мягко спросил мужчина.
— Да, — кивнул Мердок. — Я готов.
И они медленно пошли по длинному коридору.
Роберт Мёрдок вспоминал, как гордились его родители, когда его взяли на Космическую Службу. Одного во всем городе Тайервилле. О, то был великий день! Играл местный оркестр, мэр — старый мистер Харкнесс с вечно спадающими маленькими очками — произнес речь о том, как гордится Тайервилль своим избранным сыном… По щекам матери текли слезы радости.
Но в конечном итоге это только справедливо. Другие мальчишки, не выдержавшие конкурса, не жили, подобно ему, одной мечтой о космосе. Он знал, что станет космонавтом и в один прекрасный день отправится к звездам. С того самого холодного декабрьского дня, когда он, двенадцатилетним сорванцом, наблюдал, как плавит и выжигает черную землю ракета с Луны, он грезил лишь о космосе, о звездах, о безграничных горизонтах и удивительных мирах.
Мало кто мог пожертвовать всем ради космоса. Даже сейчас, спустя два десятилетия, в его ушах звучал голос Джулии: «Да, я уверена, ты любишь меня, Боб, но недостаточно. Недостаточно, чтобы отказаться от своей мечты». И она покинула его, ушла из его жизни, потому что знала, что там нет места для нее. Там был лишь один космос — глубокий космос, и ракетные корабли, и пылающие звезды. И больше ничего.
Он вспоминал последнюю ночь на Земле, двадцать лет назад, когда, лежа в постели, он ощутил огромную тяжесть сомкнувшейся вокруг него Вселенной. Ему вспомнились бессонные часы перед рассветом, когда он почувствовал нарастающее напряжение внутри маленького белого дома, внутри его самого, лежащего в накаленном безмолвии комнаты. Он вспоминал предутренний дождь, барабанящий по крыше, и гром, сотрясающий канзасское небо. А затем каким-то образом гром слился с мощным ревом атомных двигателей ракеты, уносящей его от Земли, все дальше к звездам… все дальше.
Дальше…
Высокий мужчина в аккуратной форме космонавта закрыл внешний люк и взглядом проводил мертвое тело в темноту. Корабль и андроид были единым целым; пара сложных — и безупречных машин, выполняющих свою работу.
Роберт Мёрдок завершил свой жизненный путь.
Теперь он будет спать вечным сном в холодном космосе.
Корабль приземлился солнечным июльским утром. Яркое солнце Канзаса согревало толпы радостных людей, выкрикивающих имя космонавта, оркестр гремел медью, представители городских властей повторяли про себя тщательно подготовленные речи, размахивали флажками дети. Но вот людское море смолкло. Атомные двигатели стихли, и медленно откатилась дверь люка.
Высокий и мужественный, в великолепной одежде, тысячами бликов отбрасывающей солнечные лучи, появился Роберт Мёрдок. Он улыбнулся и взмахнул рукой, и толпа снова взорвалась приветственными криками и аплодисментами.
А на самом краю толпы ждали две фигуры: сгорбленный старик, трясущийся над палочкой, и старая, морщинистая женщина с растрепавшимися на ветру седыми волосами. Ее глаза сияли.
Когда высокий мужчина наконец достиг их, проложив себе дорогу сквозь плотное кольцо восторженных сограждан, они обняли его и лихорадочно к нему приникли.
Так они и шли: космонавт в центре, родители, не спуская с него затуманенных глаз, по бокам.
Их дорогой сын вернулся. Роберт Мёрдок наконец пришел со звезд домой.
— Ну вот, — сказал стоявший поодаль человек. — Вот они идут.
Его товарищ вздохнул и покачал головой.
— И все же, мне кажется это нечестным.
— Но ведь они этого хотели, не так ли? — возразил первый. — Такова была их воля. Чтобы дома не встречала сына смерть. Все равно через месяц он снова улетит на двадцать лет. — Мужчина замолчал и показал рукой на две фигуры неподалеку. — И ведь они действительно безупречны? Он ничего не заметит.
— Пожалуй, ты прав, — отозвался второй. — Не заметит.
Он провожал взглядом обнявшиеся фигуры, пока те не скрылись из виду.
Дональд Уэстлейк
Победитель
Уордмен стоял у окна и видел, как Ревелл вышел за пределы разрешенной территории.
— Подойдите, — предложил он журналисту. — Сейчас вы увидите Охранника в действии.
Журналист обошел стол и встал рядом у окна.
— Один из них?
— Да, — в предвкушении улыбнулся Уордмен. — Вам повезло, это редкий случай. Как будто специально ради вас.
— Разве он не знает, что будет? — тревожно спросил журналист.
— Конечно, знает. Некоторые, правда, не верят, пока не убедятся сами. Смотрите.
Ревелл не спеша шел по направлению к лесу. Отойдя от края лагеря метров на двести, он начал сгибаться, зажимая живот руками, споткнулся, застыл, затем, шатаясь, медленно двинулся вперед. Преодолевая боль, он продолжал идти, но, не дойдя до леса, свалился на землю и замер.
У Уордмена пропала всякая охота смотреть, что будет дальше, — откровенно говоря, он был скорее теоретиком и грубая действительность его отпугивала. Повернувшись к столу, он включил селектор:
— Носилки для Ревелла к лесу.
Услышав имя, журналист обернулся.
— Ревелл? Это который? Поэт?
— Если его кропания можно назвать поэзией. — Губы Уордмена в отвращении скривились. Он читал кое-какие произведения Ревелла: дрянь, дрянь.
Журналист снова посмотрел в окно.
— Я слышал, что его арестовали, — задумчиво проговорил он.
Через плечо посетителя Уордмен видел, как Ревелл приподнялся и на коленях медленно пополз к лесу. К нему подбежали люди с носилками, подхватили сраженное болью тело и понесли к лагерю. Когда они скрылись из виду, журналист спросил:
— Он поправится?
— Денек-другой полежит в изоляторе и придет в себя. Небольшое растяжение связок. Журналист отвернулся от окна.
— Очень наглядно, — осторожно сказал он.
— Вы — первый посторонний, наблюдавший эту картину, — с удовлетворением произнес Уордмен. К нему вновь вернулось хорошее настроение. — Сенсация, не правда ли?
— Да, — согласился журналист, садясь в кресло. — Сенсация.
Они вернулись к интервью.
Уордмен уже сбился со счета, в который раз за этот год ему приходилось объяснять, что делал Охранник и в чем его великое значение для общества.
Сердцем Охранника была миниатюрная черная коробка, крошечный радиоприемник, вживленный в тело заключенного. В центре лагеря устанавливался передатчик. Пока заключенный находился в пределах 150-метровой зоны действия передатчика, все шло хорошо. Но стоило ему отойти, как черная коробка начинала посылать импульсы боли в его нервную систему. Боль усиливалась по мере удаления от передатчика и в своем пике буквально парализовывала.