Глава 4

Блейз проснулся совершенно внезапно – как просыпается дикий зверь, сквозь сон заслышавший какой-то непонятный, возможно сулящий угрозу, звук. Одно мгновение – и вот он уже сидит, напряженно прислушиваясь.

Прошло несколько секунд, а он так и не смог понять, что же его разбудило. Сначала ему показалось, что сон длился всего несколько минут. Но, бросив взгляд на часы, тускло светящиеся на фоне звездного потолка его комнаты, он понял, что прошло четыре часа. Отчего же он так внезапно проснулся?

Блейз вдруг вновь ощутил то же возбуждение, которое не оставляло его весь предшествующий день, – только сейчас к нему примешивалось еще и какое-то непонятное чувство стыда. Откуда оно?

Вчерашний обед с Генри прошел лучше некуда. Причин, что могли заставить его отложить отлет еще на какое-то время, больше не было. Генри сказал, что для эффективной охраны потребуется не менее пятидесяти Солдат Господа и собрать их проблемы не составит.

Правда, он успел переговорить всего с дюжиной из них, но те, в свою очередь, обещали связаться с другими знакомыми ветеранами. Так что через три или четыре дня отряд будет укомплектован полностью.

Сквозь открытую дверь на балкон в комнату ворвался легкий порыв ночного ветерка, овеявший приятной прохладой обнаженный торс Блейза, не прикрытый силовым полем, служившим и матрасом и одеялом его дорогого ложа. Посидев еще немного, он вылез из постели и некоторое время стоял посреди комнаты, прислушиваясь.

Ветерок едва заметно шевелил занавески на балконной двери. Во сне Блейз вспотел и теперь с удовольствием ощущал, как ночная прохлада высушивает кожу.

На нем были лишь шорты. Живя с матерью – до переселения к дяде Генри, – он, как и все экзотские дети, обычно спал совершенно голым. Но, попав на ферму Маклейнов, Блейз обнаружил, что на Квакерских мирах это не принято и здесь все спят в ночных рубашках.

Тогда ему было всего одиннадцать лет и ему отчаянно хотелось стать в семье Генри своим. Поэтому он начал перед сном надевать ночную рубашку, которую дал ему дядя. Как и большая часть остальной доставшейся ему одежды, она перешла к нему от Джошуа, старшего сына Генри. Рубашка, вечно сбивавшаяся во сне комом, еще долго раздражала его.

Через несколько лет стало ясно, что ему не ужиться с местной общиной, и Генри отправил его сюда, в Экумени, к Данно. Переехав в город, Блейз первым делом отказался от ночной рубашки, но сразу понял, что за долгие годы успел к ней привыкнуть и без нее довольно неуютно. Компромиссом стали шорты. Они не мешали ему во сне, и постепенно он начал чувствовать себя в них вполне удобно.

Сейчас ему вновь показалось, что на нем снова узкая ночная рубашка. Даже просторная роскошная спальня, казалось, давила на него, будто он вдруг очутился в каком-то тесном ящике или в клетке. Раздвинув белые ажурные занавески, все еще танцующие на ночном ветерке, Блейз вышел на балкон.

Оказавшись снаружи, он с облегчением вздохнул. Раздражала только световая реклама, проецируемая с одного из соседних отелей прямо в ночное небо и освещающая как раз ту сторону здания, куда выходил его балкон.

Блейз поднял глаза к ночному небу и взглянул на звезды.

Когда-то, наконец поняв, что мать его не любит, он сумел найти утешение именно в звездах. Ночной небосвод, раскинувшийся в безграничной дали, ничем не напоминал то звездное небо, которое проецировалось на потолке его спальни. Это были настоящие звезды, а не просто их изображение. Взгляд проникал сквозь атмосферу, преодолевал световые годы расстояний и как будто дотягивался непосредственно до них самих. Ему вдруг показалось, что только с их помощью сможет понять причину не дающих ему покоя ощущений.

Движимый возбуждением и смутным чувством стыда, он невольно поддался одному из своих редких безрассудных порывов. Блейз огляделся: вдоль всего здания чуть ниже ряда балконов тянулся сплошной декоративный выступ шириной сантиметров в двадцать.

Благодаря своему высокому росту он, стоя на карнизе, под его балконом, свободно достал бы руками тот, что проходил под балконами следующего этажа. По этой узенькой тропке он вполне мог добраться до места, где между ним и звездами не останется ничего, кроме воздуха и расстояния.

Блейз подошел к левому краю балкона – туда, где начиналась стена. Он прижался к ней спиной, вытянув левую руку, сразу же достал до верхнего карниза и крепко ухватился за край. Держась за него, он осторожно перекинул левую ногу через перила, нащупал босой ступней карниз, тянущийся внизу, и встал на него. Оказавшись уже на некотором расстоянии от балкона, Блейз взялся за верхний карниз и правой рукой. После этого он перекинул через перила и правую, встав на карниз уже обеими ногами. Чуть пошевелился, чтобы обрести равновесие, и замер, больше никак не связанный с балконом, а удерживаясь лишь между двумя узкими карнизами. На мгновение у него закружилась голова, но он легко справился с головокружением.

Теперь Блейз стоял, прижавшись спиной к фасаду здания, с высоко поднятыми над головой руками и смотрел в ночное небо. Между ним и звездами не существовало никаких преград.

Глядя в небо, он начал постепенно отключаться от огней и шума раскинувшегося далеко внизу города. Внимание концентрировалось все сильнее и сильнее. Тысячи часов упражнений по самоконцентрации позволили ему целиком сосредоточиться на космосе, звездах и поверхности стены, к которой он прижимался спиной. Возбуждение все нарастало.

Я – Антей, думал он, великий борец, ведущий свой род от древнегреческих богов: Посейдона, повелителя морской стихии, и Геи, богини Земли. Могучий Антей, мои силы прибывают каждый раз, когда я касаюсь матери-Земли. Только в отличие от Антея я каждый раз набираюсь все новых и новых сил, глядя на звезды. Только они, звезды, да еще человеческая раса в целом всегда вызывают во мне прилив свежих сил, и источник этот неиссякаем.

Ему вспомнились годы занятий боевыми искусствами, когда его учили сосредотачивать внимание на теоретическом центре тяжести тела «ки» – точке, расположенной в глубине живота двумя дюймами ниже пупка.

Полностью овладев искусством концентрации на «ки», он представлял себе, как центр тяжести его тела перемещается в землю под его ногами; два или три человека, которые только что без особых усилий поднимали его, оказывались не в состоянии это сделать. В Японии, на Старой Земле, это искусство называли «киосид-зюмеру».

«Да», – шепнул внутренний голос.

Благодаря долгим тренировкам Блейз, оказавшись на карнизе, сконцентрировался чисто автоматически. Теперь же он закрыл глаза и представил себе, как «ки» внутри него начинает движение – только не вниз, а назад, подобно острию булавки, прикалывающей бабочку к бархату музейной витрины, – и уходит глубоко в стену за его спиной. Теперь он уже просто не сможет упасть и, стоя на ногах, на самом деле будет чувствовать, что лежит на спине, как, бывало, еще ребенком располагался на склоне холма неподалеку от фермы Генри. Теперь он будет видеть перед собой только пространство и звезды.

Он не двигался; постепенно ощущение того, что он лежит на ровной поверхности, а не стоит вертикально, нарастало. Оно становилось все более и более явным и в конце концов полностью овладело им. Блейз медленно разжал пальцы, позволяя одному лишь чувству равновесия удерживать себя в этом положении. Теплая волна медленно прокатилась по его телу, дошла до ног и полностью овладела всем его существом. Теперь он не просто думал, а был абсолютно уверен, что лежит на спине, в одиночестве взирая на звезды.

Впрочем, не совсем в одиночестве. Внезапно перед ним предстала туманная, извивающаяся в холодном свете звезд, но становящаяся все отчетливее и ярче и окрашенная во все цвета радуги лента, представляющая собой его собственный мысленный образ тысячелетнего полотна, вытканного историческими силами и связывающего начало четырнадцатого века с тем моментом, когда он здесь, на планете, называющейся Ассоциация, лежал на стене здания высоко над землей.

Лента была соткана из бесчисленного множества разноцветных нитей, каждая из них представляла собой то историческое воздействие, которое за свою жизнь оказал каждый отдельный человек на общий процесс развития всей расы.

Многие из этих нитей были очень короткими и вскоре исчезали, никак не повлияв на картину в целом. Но некоторые – очень немногие – благодаря заключенной в них необычайной жизненной силе собирали вокруг себя другие нити таким образом, что на всем своем протяжении – а в некоторых случаях даже и после исчезновения – коренным образом меняли всю картину. Нити, принадлежавшие в основном великим религиозным деятелям, полководцам или крупным философам, со временем исчезали с ленты, но воздействие их сохранялось навсегда.

Тем не менее представленная здесь совокупность миллиардов и миллиардов жизней с четырнадцатого века по настоящее время в конце концов определяла нынешнюю историческую картину и дальнейший путь развития всей расы. Жизнь каждого отдельного человека оказывала свое влияние и передавала свой цвет соседним нитям, таким образом определяя направление, в котором будут в дальнейшем тянуться другие нити.

Порой появлялся человек, предлагавший нечто новое, и с его смертью оно тоже как будто уходило в небытие… но лишь для того, чтобы со временем снова возродиться и завоевать людские умы. Перед мысленным взором Блейза вдруг предстала нить жизни Дельминио, в свое время придумавшего то, что он назвал Театром Памяти; этот театр снова воскрес в конце двадцать первого века как уникальный спутник, вращающийся теперь вокруг Старой Земли, – Абсолютная Энциклопедия.

Кроме того, в двадцатом веке произошли еще два события, оказавшие огромное и неожиданное воздействие на историческую картину. Во-первых, людям действительно удалось выйти за пределы земной атмосферы, в открытый космос. Во-вторых, достаточно большая часть общества осознала – пусть даже пока и теоретически – ответственность каждого индивидуума не только перед остальными людьми, но и по отношению к родной планете и ко всему, что на ней есть.

А чуть дальше, в двадцать первом веке, появилась ниточка Заупокойной Гильдии, давшей жизнь культуре особого рода, которая заселила два Новых Мира – Культис и Мару, – культуре экзотов. Взгляд Блейза перенесся чуть дальше, и он разглядел среди других нитей свою, нити Данно, Тони… и Генри. Нить дяди снова соединилась с его нитью, и произошло это всего несколько часов назад. Теперь эти нити представляли собой довольно толстый жгут; он становился все толще и уже начал придавать свою окраску и направление окружающим его нитям.

Дыхание его участилось и постепенно стало гораздо более глубоким и сильным. Та часть его разума, что была занята мыслями о причинах внезапного и на первый взгляд совершенно беспочвенного прилива возбуждения с примешивающимся к нему чувством непонятного стыда, в одной из нитей, протянувшихся между звездами, вдруг обнаружила возможный ответ.

Блейз, глядя на нити – немного смутные, но все еще узнаваемые по расположению относительно друг друга, – порой заставлял себя поверить, что видит, как они поведут себя в недалеком будущем.

Эти прозрения – хотя их скорее следовало бы называть просто догадками – в лучшем случае представляли собой плод работы его подсознания, пытающегося решить, как должны взаимодействовать между собой нити, чтобы лента продолжала удлиняться. Но они все равно помогали ему вырабатывать планы на ближайшее будущее, так же как помогают человеку данные, сведенные в график. Правда, предполагалось самое близкое будущее: несколько дней, неделя, две, в крайнем случае месяц.

Внезапный порыв, из-за которого он оказался здесь, на стене здания, был явно порожден какой-то глубокой внутренней потребностью. Сумей он проникнуть в глубь собственного сознания еще на шаг и увидеть хоть что-нибудь, относящееся к вероятному ближайшему будущему, – и подсознание, возможно, открыло бы ему источник беспокойства – теперь он был в этом абсолютно уверен, – явившегося причиной его внезапного пробуждения.

Блейз представил себе, что старается разглядеть, каким же станет полотно в будущем, и ему даже показалось, что нить Генри по-прежнему тесно переплетена с его собственной, Данно и Тони – всячески поддерживая и помогая им, насколько он мог судить. Неожиданно ему пришло в голову, что подозрения охватили его просто потому, что он никак не ожидал такой удачи. Теперь, когда Генри был с ним, он подумал о новых возможностях и в приливе решительности развернул бурную деятельность. Подсознание же его отреагировало как-то сдержанно, отнесясь к заведомо удачному повороту событий с осторожным скепсисом. Долгие годы тщательного продумывания каждого следующего шага в полном соответствии с поговоркой «семь раз отмерь – один раз отрежь» научили Блейза с опаской относиться ко всему, что, казалось бы, само плывет в руки.

Размышляя обо всем этом, он наконец успокоился и расслабился. Чувство неловкости исчезло. А вместе с ним пропало и возбуждение, которое погнало его сюда. Теперь он понимал: оно явилось просто реакцией на тревогу, гнездившуюся где-то в подсознании. Блейз лежал, глядя на звезды и испытывая только чувство комфорта и покоя.

Наконец звуки, доносящиеся откуда-то снизу, с улицы, заставили его снова ощутить свое тело и вспомнить о том, где он находится.

Еще несколько мгновений он оставался в прежнем положении – как бы лежа на стене здания, – не желая расставаться с тем, что так недавно обрел, глядя вверх, в бесконечность Вселенной. Потом медленно начал возвращаться к действительности.

Бетон карниза снова холодил босые ступни, и снова Блейз удерживался на нем только потому, что обеими руками цеплялся за карниз, тянущийся над головой.

Медленно, почти безразлично он бросил взгляд вниз и увидел, что на улице собралась большая толпа. На таком расстоянии люди, конечно, не могли разглядеть, кто он такой. Скорее всего, зеваки решили, что наблюдают за потенциальным самоубийцей, собирающимся свести счеты с жизнью.

Разумеется, Блейзу не хотелось, чтобы его узнали. Если он сейчас вернется в спальню через балкон, то может тем самым выдать себя, и по городу поползут слухи о том, что кто-то – пусть даже и не он сам – пытался покончить жизнь самоубийством, бросившись вниз с этажа, который, как это было известно довольно многим, целиком принадлежал Блейзу.

Следовательно, путь обратно на балкон отпадал. Но ведь он стоял всего в нескольких метрах от угла здания и легко мог добраться до него. Если ему удастся, пройдя по карнизу, обогнуть этот угол, то он скроется от любопытных взглядов и никто не будет знать точно, в каком месте он проник обратно внутрь здания. Приняв решение, Блейз двинулся вдоль карниза, удаляясь от своего балкона.

Он медленно и осторожно – дюйм за дюймом – приближался к углу здания и наконец оказался у цели. На мгновение остановился, затем, держась за карниз над головой только левой рукой и стоя на одной левой ноге, быстрым движением перебросил тело за угол. Он ухватился правой рукой за продолжение карниза, перенес вес тела на правую ногу и только после этого переставил левые ногу и руку. Теперь Блейз стоял лицом к стене, но зато внизу с этой стороны никого не было.

Здесь он был укрыт не только от взоров любопытных, собравшихся у отеля, но и от сполохов рекламы в ночном небе. С этой стороны в темноте он вообще был неразличим, а карниз по-прежнему тянулся под балконами его личных апартаментов. Осторожно переступая, Блейз добрался до первого из балконов, схватился за перила и влез на него.

Несколько мгновений он постоял, дожидаясь, пока выровняется дыхание.

Двери, ведущие с балкона в комнату, были закрыты, но не заперты. Он прошел внутрь и понял, что попал в столовую. В пробивающемся сюда снаружи свете тускло поблескивала крышка длинного стола и еще не выветрился запах моющей жидкости. Видимо, вечером столовую прибирали и мыли, готовя к завтрашнему дню.

Блейз вышел через боковую дверь, миновал несколько темных комнат, прошел по тускло освещенному коридору и снова оказался в темноте собственной спальни.

Он несколько секунд постоял, глядя на постель, и в конце концов уселся за стол у прозрачной стены. Нажав кнопку, он включил лампу, освещавшую клавиатуру и экран. Он нажал еще одну кнопку, убирающую клавиатуру. Теперь перед ним была лишь гладкая поверхность стола со стопкой листов, ручкой и приемной щелью деструктора – устройства для уничтожения документов.

Блейз придвинул к себе бумагу, высвободив ее из магнитного зажима, и взял ручку. В верхнем углу он написал всего одно слово: «ЗАМЕТКИ», под ним поставил дату, место и время.

Как только он исписывал очередную страницу до конца, строчки на ней начинали исчезать. Но для вящей уверенности свои заметки он писал шифром, через каждые полстроки меняя его.

Комната, где он находился, – впрочем, как и все остальные помещения – ежеминутно проверялась автоматическими сенсорами, а раз в день еще и специальным служащим, на предмет наличия подглядывающих или подслушивающих устройств, которые за это время могли установить. Более того, если за ним даже и вели наблюдение, то никто не смог бы настолько быстро расшифровать то, что он пишет, чтобы понять, о чем идет речь. В окончательном виде записи навсегда запечатлевались в памяти, откуда, в случае надобности, их всегда можно было извлечь, чтобы точно вспомнить, о чем он размышлял в такое-то время и в таком-то месте.

«Сегодня, – писал он, – неожиданно появился Генри, чтобы, как он выразился, “спасти меня от сатаны”, то есть, очевидно, от себя самого и от того, что я намерен делать. Как хотелось бы, чтобы он меня понял! Но все, что я могу ему сказать, все равно будет иметь для него совершенно иной смысл. Тем не менее дядя и группа охраны, которую он собирается для меня организовать, именно то, чего мне и не хватало, хотя я и не осознавал это.

Тони побывала у отца, вернулась и сообщила, что готова отправиться со мной куда угодно. Все случилось практически одновременно и именно теперь, когда я готов отправиться к звездам, неся свое послание. Может быть, имеет место совпадение?

Но чем больше утолщается и становится длиннее любая нить в историческом полотне, тем быстрее она сближается с другими нитями, с которыми, в свою очередь, происходит подобная метаморфоза, что значительно изменяет всю картину – точно так же люди в повседневной жизни часто вступают в контакт друг с другом просто потому, что оказываются в непосредственной близости друг от друга, и эти контакты в конечном итоге объединяют их.

То есть то, чего я ожидал от полотна, постепенно начинает проявляться. Таким образом, просто жизненно необходимо найти и привлечь на свою сторону Хэла Мэйна. У меня нет прямых свидетельств его особых возможностей, хотя его происхождение и скрыто под покровом тайны – ведь он был обнаружен в пустом космическом корабле в возрасте двух лет и при нем найдены указания, чтобы его воспитанием занимались трое весьма примечательных пожилых наставников.

В моем распоряжении только эти странные разрозненные факты да еще некоторые данные о том, как ему столь длительное время удавалось ускользать от меня, сначала проникнув на Абсолютную Энциклопедию, оттуда – через Новую Землю – на шахты Коби, а теперь, если верить Барбеджу, – на Гармонию. Но даже это и то, что на Гармонии он примкнул к одной из подпольных групп, формально сразу оказавшись по другую сторону закона от меня, убеждает мое подсознание в его крайней необычности и в том, что я должен пожертвовать чем угодно, но заполучить его для себя.

Тони, Генри и Данно сейчас окружают меня как три мощных горных хребта, заслоняя меня буквально от всего – будь то солнце или дождь. Но все равно остается еще часть моей личной внутренней территории, которая также нуждается в защите. В частности, мне срочно необходима еще чья-то независимая точка зрения, чтобы я мог составить более полное представление о себе и своем времени. Конечно, Данно изо всех сил пытается мне в этом помочь.

Но мы с ним и слишком похожи, и слишком не похожи друг на друга. Образ его мышления мало чем отличается от моего, чтобы он мог заметить происходящие во мне перемены. И в то же время наша мать занималась им, когда была намного моложе, чем во времена моего детства. Поэтому, несмотря на то что у нас с ним много общего, есть и такое, чего мы не понимаем друг в друге. Нет, все-таки идеальным решением проблемы явился бы Хэл Мэйн, если он действительно соответствует моим предположениям. Он наверняка окажется в состоянии понять меня, будет беспристрастен, хотя и доброжелателен, и, как человек со стороны, сможет сказать мне, что я собой представляю, и только тогда я смогу соответствующим образом измениться.

Конец сегодняшних заметок».

В низу листа Блейз проставил время окончания записей, снова указал дату и отложил ручку. Собрав исписанные листы, он с секунду подержал их в руке, а потом сунул верхний лист в щель деструктора, который являлся в своем роде совершеннейшим устройством, поскольку ликвидировал бумаги, используя принцип фазового сдвига.

По мере того как Блейз один за другим опускал листы в щель, они внутри деструктора начинали распадаться на составляющие их атомы, которые затем рассеивались по Вселенной – точно так же, как это происходило с космическими кораблями при перемещении из одной точки пространства в другую, только в отличие от них атомы, рассеянные прибором, никогда больше не собирались вместе.

Некоторое время он сидел, глядя на пустую щель, где только что исчез последний лист. Отныне записи находились с другими, предыдущими заметками в и без того уже довольно обширном архиве его памяти.

Блейз дописал на оставшемся перед ним листке еще несколько строк, которые начали исчезать еще до того, как он и этот последний листок скормил ненасытной щели.

«Интересно, смотрит ли Хэл Мэйн на звезды? Видел ли он когда-нибудь нечто подобное тому, что всякий раз, как мне кажется, глядя на них, вижу я?»

Глава 5

– А ты ожидал каких-нибудь неприятностей? – вполголоса спросил Данно.

– Может быть, – так же тихо отозвался Блейз. – Либо от ПСД, либо от Гильдмейстеров, или от тех и других сразу. А может, еще и от каких-нибудь малоизвестных групп.

Они стояли у выходного шлюза «Избранника Божьего», откуда через несколько мгновений должны были выйти на поле космодрома города Новая Земля на планете Новая Земля. Говорить можно было совершенно спокойно, так как стоящие вокруг них в три ряда Солдаты Господа надежно ограждали их от остальных пассажиров, не относящихся к свите Блейза. Ведь «Избранник» формально считался обычным лайнером, и на его борту, помимо сопровождающих Блейза, было еще примерно столько же просто пассажиров.

– Что ж, неприятностей тебе не миновать, – продолжал Данно. – Как только начнешь отдавать предпочтение одной из сторон, другая тут же обрушится на тебя как шайка разбойников. Если только тебе не удастся пойти навстречу и тем и другим – хотя это в принципе невозможно, – обе организации будут наперегонки бегать за тобой, чтобы перетянуть на свою сторону. Здесь есть и очень влиятельная третья сила, хотя я так и не сумел узнать ее названия.

– Неудивительно, – буркнул Блейз.

На «Избранник» Данно прибыл на челноке, решив, что во время посадки на Новой Земле должен непременно находиться на борту вместе с Блейзом.

Данно оказался на Новой Земле раньше остальных, чтобы изучить обстановку на месте. И действительно, думал Блейз, глядя на него, это было как раз тем делом, в котором ему не было равных.

Старший брат за два часа в любом совершенно незнакомом ему месте, где он не знал ни души, мог узнать больше, чем дюжина других людей сумела бы выведать даже у давних своих знакомых. Он обладал даром находить нужные подходы к тому единственному человеку, который располагал самой исчерпывающей информацией на интересующую его тему.

– Что ж, – тем временем продолжал Данно, – я все равно рано или поздно выясню, как они себя называют. В любом случае…

– «ПОСАДКА ЧЕРЕЗ ДВЕНАДЦАТЬ СЕКУНД, – прогремел динамик, перекрывая шум голосов в выходном отсеке. – УБЕДИТЕЛЬНАЯ ПРОСЬБА СОХРАНЯТЬ СПОКОЙСТВИЕ ДО ПОЛНОГО ЗАВЕРШЕНИЯ ПОСАДКИ. ПОВТОРЯЮ! ПРОСЬБА СОХРАНЯТЬ СПОКОЙСТВИЕ ДО ТЕХ ПОР, ПОКА КОРАБЛЬ НЕ ЗАВЕРШИТ ПОСАДКУ».

– Ладно, расскажу чуть позже, – поспешно проговорил Данно. – К тому же большую часть того, что мне удалось выяснить, ты узнаешь от самой Аны Вассерлайд, как только мы прибудем в отель.

Блейз окинул взглядом выходной отсек, в очередной раз благодаря судьбу за свой высокий рост, позволяющий ему смотреть поверх людских голов, и сразу заметил Тони у одного из иллюминаторов. Рядом с ней стоял Генри.

Между ними существовало какое-то странное сходство, не внешнее, разумеется, – Генри был чуть худощавее и немного выше, чем средний обитатель Новых Миров. А Тони – стройная и чересчур высокая для женщины с Новых Миров – была почти одного с ним роста.