Глава 41

При входе в камеру Блейз машинально наклонил голову, но оказалось, что потолок камеры, хотя и не очень высокий, вполне позволял ему стоять выпрямившись. Камера была ярко освещена – пожалуй, даже чересчур ярко. Свет даже на мгновение ослепил его, и он не сразу увидел обитателя камеры. Хэл Мэйн лежал на узенькой койке у правой стены – то ли спал, то ли был без сознания. Блейз чуть наклонился, чтобы как следует разглядеть его, и испытал одно из самых глубоких потрясений в жизни.

Этот крайне истощенный, но наверняка сильный человек с жесткой черной шевелюрой и черной же щетиной на энергичных скулах и волевом подбородке вовсе не напоминал подростка из его лихорадочного сна, юношу, чей образ Блейз хранил в душе все эти годы. «А ведь он ростом с меня!» – пришло в голову все еще не оправившемуся от потрясения Блейзу.

Ноги Хэла свисали с койки, к которой он был привязан. У Блейза вдруг возникло ощущение, что на койке лежит не человек, а какой-то великан, обладающий совершенно немыслимым могуществом. На мгновение Блейз испугался: вот сейчас губы на заросшем бородой лице вдруг разомкнутся, и он услышит такое, что сорвет все его планы, развернет, направит по совершенно другому пути, и он никогда больше не сумеет найти дорогу обратно.

Хэла крепко-накрепко притянули к койке веревками, которые глубоко врезались в тонкую кожу его широких запястий и в ткань его грубых штанов на длинных ногах. Он не смог бы даже шевельнуться… как не мог этого сделать Блейз после сна о волках. Он как будто снова ощутил путы на своих руках и ногах и на мгновение полностью отождествил себя с Хэлом.

Все в нем перевернулось. Блейз отвернулся от своих спутников: ему не хотелось, чтобы его лицо увидел Барбедж.

– Приведите врача! – произнес он, с трудом сдерживая гнев.

– Но, Великий Учитель… – начал было удивленный тюремщик.

– Молчать! – рявкнул Барбедж. Он поднес браслет к губам и заговорил в него. – Это капитан Эмит Барбедж. Пришлите врача в камеру Хэла Мэйна. Немедленно!

– Простите меня, Великий Учитель, – сказал он Блейзу, хотя вины в его голосе не чувствовалось. – Я не сообразил, что врач может понадобиться. Его сейчас пришлют.

Барбедж обратил свой испепеляющий взор на тюремщика, который буквально прижался к стене, открыл рот, чтобы что-то сказать, но тут же закрыл его.

– Отлично, – тихо проговорил Барбедж. – А то я как раз хотел сказать «Заткнитесь!».

Врач появился в камере буквально через несколько секунд: наверное, он находился где-то поблизости.

Это был невысокий, одетый в штатское мужчина с обеспокоенным выражением на худом лице, обрамленном седеющими светлыми волосами. В руке он держал небольшой чемоданчик вроде того, что всегда носил с собой Кадж. Он внимательно и с тревогой взглянул на Блейза.

– Я хочу поговорить с этим заключенным, – объяснил Блейз, – но он, по-видимому, без сознания. Не помогли бы вы привести его в чувство – только осторожно. Мне нужно, чтобы он чувствовал себя нормально даже несмотря на болезнь – во время нашей беседы.

Врач, похоже, забеспокоился еще больше.

– У него воспаление легких, – пробормотал он, подходя к койке. Одной рукой он пощупал Хэлу лоб, затем сосчитал пульс и, быстро убрав руку, открыл свой чемоданчик.

Из него он извлек небольшой бронзового цвета кубик с кнопкой на одной из граней. Приложив кубик противоположной от кнопки гранью к рукаву рубашки Хэла чуть выше того места, где бугрился бицепс, он нажал кнопку. Затем убрал кубик обратно в чемоданчик, закрыл его и выпрямился, глядя на Блейза.

– Через несколько секунд он полностью придет в себя.

– Прекрасно, – отозвался Блейз. – Можете идти.

Теперь горящий взгляд Барбеджа устремился на врача, который быстро повернулся и вышел из камеры. Блейз почти не слышал, как открылась и закрылась дверь.

– Так-то лучше, – сказал он. – А теперь развяжите его и помогите сесть.

Барбедж и тюремщик бросились исполнять приказ.

Блейз все еще никак не мог оправиться от шока, который испытал, увидев Хэла. Как и большинство чересчур высоких или чересчур низких людей, Блейз обычно забывал о своем росте, кроме тех случаев, когда возникали проблемы с окружающими или какие-нибудь другие неудобства.

Он вспомнил, как однажды среди ночи проснулся в своей спальне в штаб-квартире организации Иных на Ассоциации и, по обыкновению медленно приходя в себя, протянул руку, чтобы потолок, сквозь который виднелось яркое утреннее небо, стал непрозрачным. Он сделал его прозрачным накануне вечером – хотел полюбоваться видом ночного, усыпанного звездами неба.

Но в полусне он ошибся кнопкой, и потолок, вместо того чтобы потемнеть, превратился в огромное зеркало. Лежащий на спине Блейз был ошеломлен, увидев собственное отражение. Только тут ему стало понятно, насколько он крупен – он едва умещался в постели, сделанной по тому же образцу, что и постель Данно.

Тогда он еще только-только достиг нынешнего роста, но в ту ночь впервые ощутил его.

Вот и сейчас он как-то внезапно осознал, насколько высок стал Хэл Мэйн.

Непонятно откуда взявшаяся ярость вспыхнула в нем всего лишь на миг – он тут же взял себя в руки и, возможно, постарался бы тут же забыть о ней, если бы связанный по рукам и ногам Хэл не напомнил бы ему о том, как после сна о волках он проснулся и обнаружил, что привязан к постели точно так же. Это воспоминание жгло его как раскаленным железом. Однако Блейз все же попытался усилием воли подавить его в себе, а тут как раз и веки усаженного теперь на койке спиной к стене узника затрепетали, и он открыл глаза.

– Ну вот, Хэл, – мягко произнес Блейз, – наконец у нас появилась возможность поговорить. Если бы тогда в Цитадели ты назвал себя, наша встреча состоялась бы гораздо раньше.

Хэл по-прежнему молчал, но очень пристально смотрел на Блейза. По мере того как Хэл приходил в себя, взгляд его становился все тверже, и Блейз понял, что он его узнал.

Должно быть, он узнал, кто я такой, когда заключенных провели передо мной в Цитадели. Но если он не слышал моего имени, как же он меня все-таки узнал? На террасе, где были убиты его наставники, он меня видеть не мог – или все-таки мог?

Так думал Блейз. Выражение лица Хэла ничуть не изменилось. Оно напомнило Блейзу лицо Тони в те моменты, когда она выглядела совершенно спокойной – это свидетельствовало о ее полной расслабленности, сосредоточенности и готовности встретить лицом к лицу любую угрозу. Но Блейз вдруг почувствовал внезапный приступ беспричинного страха – ему показалось, что надежда, с которой он явился сюда, исчезнет еще до того, как они с Хэлом обменяются хоть словом.

К койке придвинули кресло, и Блейз уселся в него. Глядя на спокойное выражение лица Хэла, Блейз догадывался, что тот кое-что понимает в боевых искусствах – скорее всего, благодаря одному из своих наставников – и к тому же еще очень молод. Возможно, удастся найти к нему подход, разговаривая с ним, как с подростком, и тогда юношеская привычка заставит его слушать.

– Хотелось бы, чтобы ты знал: я очень сожалею о гибели твоих наставников, – сказал Блейз. Никогда еще он не вкладывал в свои речи столько чувства. Нужно было хоть немного снять напряжение и расположить к себе Хэла, в то же время убедив его в своей искренности. – Я понимаю – сейчас ты просто не доверяешь мне и не можешь в это поверить. Но никто не собирался причинять какой-либо вред кому-либо из обитателей вашего дома. Если бы я хоть как-то мог предотвратить случившееся, я бы обязательно сделал это.

Он сделал паузу.

Хэл продолжал молчать. Блейз чуть печально улыбнулся.

– Ты, должно быть, знаешь, что я наполовину экзот. И я не только абсолютный противник убийства, но и не выношу никакого насилия вообще.

Хэл ничего не ответил. Выражение его лица оставалось прежним.

– Ты вряд ли поверишь, – произнес Блейз, – если я скажу, что из троих людей, находившихся на террасе в тот день, только один был в состоянии вывести меня из себя настолько, чтобы я потерял контроль над ситуацией и не успел предотвратить несчастье.

Он снова смолк, но Хэл никак не реагировал.

– И этот человек сделал то единственное, – продолжал Блейз, – что могло ошеломить меня. Твой наставник Уолтер напал на меня. Я был так этим потрясен, что не успел вовремя остановить моих телохранителей.

– Телохранителей? – переспросил Хэл. Голос его был слабым и настолько глухим, что слышался как будто издалека. Тем не менее в нем чувствовалась твердость, и снова в душе Блейза возникло некое странное ощущение – какое-то эхо его горячечного сна, – будто он вдруг услышал голос того, кто был гораздо могущественнее его и абсолютно непогрешим в своей правоте.

– Прости, – вздохнул Блейз. – Я понимаю, что ты представляешь себе их роль совершенно иначе. Но как бы там ни было, основной их обязанностью в этот день действительно было охранять меня.

– От трех стариков, – сказал Хэл.

– Даже и от трех стариков. Кстати, они были не такими уж дряхлыми, так что не стоило сбрасывать их со счетов. Прежде чем их удалось остановить, они успели разделаться с тремя из четырех моих телохранителей.

– Не остановить, а убить, – заметил Хэл. Он сказал это без особого выражения – как будто просто поправил Блейза, допустившего какую-то маленькую неточность. Блейз слегка кивнул.

– Да, убить, – подтвердил он. – Если угодно, даже прикончить. Я лишь прошу тебя поверить, что я непременно предотвратил бы это, не поступи Уолтер столь опрометчиво. Я утратил контроль над своими людьми всего на секунду или две, которых как раз и оказалось достаточно, чтобы случилось то, что случилось.

Хэл поднял голову и взглянул вверх. Несколько мгновений он молчал, потом заговорил:

– С той минуты как вы вступили на нашу территорию, вся ответственность целиком легла на вас. – Голос его звучал устало.

Он снова прикрыл глаза. Яркий свет ламп явно ему мешал. Блейз бросил недовольный взгляд на тюремщика, который привел их с Барбеджем в камеру.

– Убавьте-ка свет! – Тюремщик бросился выполнять приказание. – Вот так и оставьте. И пока Хэл Мэйн будет находиться в этой камере, освещение будет именно таким, если только он сам не попросит сделать свет поярче.

Сидящий на койке Хэл снова открыл глаза. Теперь, когда свет стал не таким ярким, даже Блейз испытал какое-то облегчение. Как ни странно, но при этом освещении Хэл казался даже крупнее, приобрел какую-то более мощную ауру нечеловеческого величия. Блейз ощутил в душе пустоту, граничащую с отчаянием. Но он снова заговорил, все еще надеясь на успех.

– Ты, конечно, прав. И тем не менее я прошу тебя попытаться, понять и меня.

Хэл снова взглянул на Блейза.

– И ради этого вы пришли?

– Конечно же нет. – Блейз старался говорить негромко, но как можно более убедительно. – Я хочу спасти тебя – не только ради тебя самого, но отчасти и в память о твоих трагически погибших наставниках, ответственность за гибель которых лежит на мне.

– А что значит спасти меня? – Лицо Хэла было по-прежнему бесстрастно, а глаза прикованы к Блейзу.

– Это значит дать тебе шанс жить той жизнью, которая тебе была предназначена от рождения.

Хэл ответил после паузы, настолько короткой, что Блейз, если бы не слушал и не наблюдал за Хэлом столь внимательно, вряд ли бы ее заметил.

– То есть стать Иным? – уточнил Хэл.

– Нет, Хэл Мэйн, просто жить, найдя применение всем своим способностям.

– Став Иным.

Впервые за все время их разговора в барьере недоверия, возведенном между ним и Хэлом, появилась трещинка, которую Блейз решил использовать. Очевидно, Хэл откуда-то получил об их организации сведения, явно преувеличивавшие возможности нынешних Иных – а возможно, этот заросший щетиной, полумертвый от голода парень обладает способностью заглядывать в будущее и знает, кем станут Иные. Но все равно нужно попробовать расширить эту трещинку.

– Это уже снобизм, друг мой. – В голосе Блейза прозвучала нотка печали. – Снобизм да еще недостаток информации. Последнее, конечно, не твоя вина. Зато снобизм – это чисто твое. Ты же наверняка не так глуп, чтобы представлять мир только в черно-белом варианте. Если бы мы были такими уж злодеями – я и подобные мне люди, – неужели большинство населенных миров позволило бы нам захватить над ними контроль?

– Скорее всего, вы оказались достаточно талантливыми, – сказал Хэл.

У Блейза вдруг появилось недоброе предчувствие. Не мог же этот юноша и в самом деле предвосхищать будущее – планы Блейза и все, чего он надеялся добиться. Но теперь Блейз уже окончательно настроился на проникновение сквозь трещинку, которую он, как ему показалось, обнаружил, да и в любом случае лучше было еще некоторое время продолжать разговор в том же ключе, чтобы Хэл не заподозрил неладного.

– Нет, – покачал головой Блейз. – Даже будь мы супермужчинами и суперженщинами – или мутантами, как полагают некоторые, – столь небольшая группа не могла бы контролировать так много, если бы большинство не пожелало отдать этот контроль в наши руки. А ты, надеюсь, достаточно хорошо образован, чтобы не считать нас сверхлюдьми или мутантами. Мы такие же, как и ты, генетически удачные комбинации человеческих способностей, прошедшие дополнительно кое-какую специальную подготовку.

– Я вовсе не такой, как вы. – Ответ Хэла был почти автоматическим.

В этой фразе, когда она прозвучала, слышалось что-то очень похожее на отвращение.

– Напротив, – произнес Блейз все так же спокойно и уверенно.

Хэл перевел взгляд с Блейза на тюремщика и Барбеджа, задержавшись на последнем.

– Да, кстати, Хэл, – проследив за его взглядом, заметил Блейз. – Ты ведь знаком с капитаном, не так ли? Это Эмит Барбедж – он будет отвечать за тебя, пока ты здесь. Помни, Эмит, Хэл мне очень нужен. Так что тебе и твоим людям придется забыть о его пребывании в повстанческой группе. Вы ни в коем случае не должны причинять ему вреда – ни при каких обстоятельствах. Ты хорошо меня понял, Эмит?

– Я все понял, Великий Учитель. – Барбедж смотрел на Хэла не мигая, как змея.

– Отлично, – кивнул Блейз. – Вы мне пока не понадобитесь. Когда я буду уходить, то позову вас, чтобы вы выпустили меня отсюда. А пока идите и ждите меня в коридоре – нам с Хэлом нужно поговорить с глазу на глаз, если вы не против.

Тюремщик уставился на него так, словно не верил своим ушам, и уже собрался было возразить, но тут Барбедж, по-прежнему не отрывая взгляда от Хэла, стиснул его плечо тонкими пальцами с такой силой, что тот застыл на месте.

– Не беспокойтесь, – сказал Блейз. – Со мной ничего не случится. Можете идти.

Оба вышли, и дверь за ними закрылась.

– Понимаешь, – Блейз снова повернулся к Хэлу, – они этого не в состоянии понять, да и глупо бы было подобного от них ожидать. Есть только полная уверенность: если кто-нибудь встает у тебя на пути, самое разумное его или ее с этого пути просто убрать. Представить же себе, что ты и я, как бы мало мы ни значили сами по себе, являемся точками сосредоточения могучих сил, да еще в ситуации, когда эти силы имеют важнейшее значение… они вообще не способны. Но уж мы-то с тобой, конечно же, должны понимать все это… впрочем, равно как и друг друга.

Блейз ждал.

– Нет, – ответил Хэл. Потом несколько секунд помолчал и повторил:

– Нет.

– Да! – Блейз опустил глаза. – К сожалению, дела обстоят именно таким образом. Рано или поздно ты все равно ознакомишься с истинным положением вещей. Поэтому тебе лучше понять это сейчас, а не тогда, когда будет уже поздно.

Хэл отвел глаза и снова уставился в потолок.

– Все практические действия продиктованы суровой действительностью, – продолжал Блейз. – То, что делаем мы – те, кого называют Иные, – непосредственно связано с нашей сущностью и ситуацией, в которой мы оказались, а ситуация эта совершенно отлична от положения любого человеческого существа, поскольку именно от нас зависит, во что превратится наша жизнь – в ад или в рай. Одно из двух. Потому что никому из нас не избежать этого выбора. Если мы отказываемся от рая, то неминуемо попадем в ад.

– Я вам не верю. – Хэл снова взглянул на Блейза. – Совсем не обязательно будет именно так.

Наконец-то, подумал Блейз, он выказывает хоть слабые признаки неуверенности. Возможно, еще не все потеряно и его удастся убедить – выступая в роли умудренного опытом взрослого, наставляющего на путь истинный юнца.

– К сожалению, дитя мое, на то есть причины, и довольно веские. Несмотря на все наши способности, наше образование и взаимную поддержку, мы все равно остаемся такими же людьми, как и все остальные. Оставшись без друзей и без средств, мы будем голодать, как и все остальные люди. Наши кости так же ломаются, мы болеем так же, как и прочие смертные. И если нас убивают, то мы так же умираем. Следя за своим здоровьем, мы можем прожить на несколько лет дольше обычного человека, но не намного.

Он сделал паузу, рассчитывая хоть на какую-нибудь реакцию Хэла, которая подсказала бы ему, достигают ли его слова цели. Но Хэл по-прежнему лежал совершенно неподвижно, глядя на него своими серо-зелеными глазами.

Блейза прямо-таки распирало желание – просто неистовое – заставить этого человека понять. Но этот юноша либо не располагал достаточной информацией, либо просто не хотел его слушать. До сих пор Блейз делал основную ставку на то, что Хэл не из тех людей, кто не смог – или не захотел бы – понять. Поэтому он продолжал:

– Мы, как и все остальные люди, нуждаемся в любви, в дружбе с теми, кто думает так же, как мы, и способен говорить с нами на одном языке. Но если мы решим просто не обращать внимания на свою непохожесть на остальных и постараемся ничем не отличаться от окружающих нас людей, наше существование превратится в кошмар и, возможно – даже почти наверняка, – нам за всю жизнь не доведется встретить никого похожего на себя. Поэтому никто из нас не захотел подобной жизни, а каждый предпочел оставаться самим собой.

Он снова сделал паузу. И снова Хэл даже не пошевелился, и ни один мускул не дрогнул на его лице.

– Но уж какие мы есть, – сказал Блейз, – такие мы есть и, как и все остальные люди, имеем полное моральное право извлекать максимум пользы из того, чем одарила нас судьба.

– За это заплатят миллионы людей, о которых вы говорили, – заметил Хэл.

– И какова цена? – Против воли Блейза голос его понизился, чтобы придать словам больше искренности. – Цена Иного, одного на миллион обычных людей, на плечи каждого отдельного человека ложится не таким уж тяжелым бременем. А если повернуть проблему? Подумай об Ином, который, ради того чтобы стать таким же, как все, обрекает себя на полное одиночество и страдания от людского невежества и предрассудков. В то же время его необыкновенные способности и сила дают возможность тем же людям, что шарахаются от него, пользоваться результатами его трудов. Разве это справедливо?

Блейз швырнул Хэлу этот вопрос как перчатку. Но Хэл так ничего и не ответил. Он не то чтобы отказывался слушать или воспринимать сентенции Блейза. Скорее просто ждал более веских доказательств.

Позиция взрослого, умудренного опытом человека. К тому времени как Блейзу стукнуло двадцать, он уже несколько лет жил в Экумени, с головой погрузившись в политику, что поистине была жизнью Данно, напряженно готовя себя для того будущего, которое он представлял пока еще не в подробностях, но, по крайней мере, в общих чертах. Хэл же юность провел в уединении поместья. Он покинул его, спасаясь бегством после гибели наставников, и потом заживо похоронил себя среди шахтеров на Коби – крошечном мирке, который мало что мог ему дать; затем сразу же оказался в почти столь же замкнутом и не отличающемся широтой взглядов окружении членов группы Рух Тамани.

И все же Хэл производил впечатление человека, повидавшего на своем веку гораздо больше, чем Блейз. Он слушал и взвешивал все, что говорил Блейз, но наверняка считал: доказательств все еще недостаточно. Впрочем, Блейзу ничего не оставалось, как продолжать убеждать его в своей правоте.

– Сколько было в истории человечества интеллектуальных гигантов, мужчин и женщин, двигавших вперед цивилизацию и в то же время отчаянно боровшихся за выживание в гуще мелких людишек, которые ненавидели и боялись их. Эти гиганты изо дня в день вынуждены были ходить съежившись, стараясь, чтобы не было заметно их непохожести на других, – из боязни вызвать страх у окружающей их толпы. Так уж повелось, что быть человеком, непохожим на других, крайне опасно. Оставался выбор: то ли позволить нести себя на плечах толпе, не особенно обременяя ее, то ли самому нести на могучих плечах толпу, спотыкаясь от почти непосильной тяжести. Так скажи мне, что же лучше?

При последних его словах взгляд Хэла прояснился. Блейза будто осенило. Возможно, образ съежившегося гиганта пронял-таки Хэла. И последовавший вопрос как будто подтверждал это:

– А зачем им ежиться? – спросил он.

– Зачем ежиться? – Блейз снисходительно улыбнулся, одновременно испытывая чувство облегчения. – А ты сам подумай. Тебе сколько лет?

– Двадцать.

– Уже двадцать… А когда ты начал взрослеть, неужели не ощущал чувства одиночества, оторванности от окружающих? Разве ты никогда не замечал, что тебе все чаще и чаще приходится брать на себя ответственность – принимать решения, причем не только за себя, но и за тех, кто рядом с тобой и не может принять решение сам? Незаметно, но неизбежно ты начинаешь руководить, делая то, что послужит на благо всем. Правда, понимаешь это только ты?

Он замолчал, ожидая ответа Хэла. Но поскольку тот молчал, Блейз продолжил:

– Думаю, ты представляешь, о чем я… Поначалу ты просто говоришь, что нужно сделать, поскольку не веришь – не хочешь поверить – в их полную беспомощность. Но люди, находящиеся под твоим руководством, и делают все правильно, они просто не в состоянии сами понять, что нужно делать и когда. В конце концов это совершенно выводит тебя из себя и ты попросту начинаешь руководить всем сам. А окружающие даже не догадываются, что именно ты направил их по нужному пути, а принимают это за естественный ход событий.

Блейз замолчал, в который уже раз надеясь, что Хэл хоть как-то отреагирует. Говоря, он ощущал себя человеком, идущим над отвесным обрывом. Ведь так просто было бы одним упоминанием об ответственности перед человеческой расой напомнить Хэлу слова одного из его наставников, экзота Уолтера.

Хэл запросто может неверно оценить его речь, приняв сказанное им за желание подчинить себе всех остальных людей. Но до сих пор он верил в способность Хэла понять, что он имеет в виду вовсе не это. Может быть, даже имеет смысл намекнуть ему на это.

– Да, – с нажимом произнес Блейз, – ты наверняка понимаешь, о чем я говорю. Тебе наверняка уже приходилось сталкиваться с этим, и ты начинал ощущать ширину и глубину пропасти, отделяющей тебя от остальных людей. Поверь, со временем это чувство будет только усиливаться. Жизненный опыт, которого набирается твой обладающий более значительными способностями мозг с недоступной обычным людям быстротой, приведет лишь к расширению и углублению этой пропасти.

И наконец, у тебя просто пропадет желание иметь с кем бы то ни было дело, исчезнет чувство принадлежности к человеческой расе. Ты начнешь смотреть на них как на низших существ – собак или кошек, – к которым ты относишься просто с симпатией. И тебе придется горько пожалеть об утраченном чувстве родства, но с этим уже ничего нельзя будет поделать. Просто невозможно станет дать остальным то, чего они не сумеют понять – в самом деле, нельзя же научить обезьяну ценить искусство! Поэтому, чтобы избавить себя от боли, о которой они и не подозревают, ты оборвешь с людьми, последнюю эмоциональную связь, делая выбор в пользу тишины и пустоты, да еще спокойствия присущего тебе образа жизни: ты не такой, как все, и навеки одинок.

– Нет, – произнес Хэл. Возможно, сказалось действие лекарства, которым вернул его в сознание врач, но впечатление было такое, словно он рассматривает проблему отстранение. – Этим путем я идти не могу.

– Тогда ты умрешь. – Блейз старался, чтобы голос его звучал спокойно и рассудительно. – В конце концов ты, подобно тем великим предкам, просто позволишь убить себя, потому что перестанешь делать все возможное для собственной защиты. И все пойдет прахом – все, чем ты был и чем мог стать.

– Тогда пусть лучше идет прахом, – отозвался Хэл. – Таким, как вы говорите, я никогда не стану.

– Возможно, – кивнул Блейз. Похоже, парень сомневается, просто по голосу это не поймешь. Он встал, оттолкнув от себя кресло. – Скоро сам убедишься: жажда жизни гораздо сильнее, чем тебе кажется. – Он сверху вниз взглянул на Хэла.

– Говорю же тебе: я – наполовину экзот. Думаешь, мне поначалу не было тяжело от того, что я со временем узнал о себе? И я не испытывал внутренней борьбы, когда понял, перед каким выбором стою? Поначалу я вообще решил вести жизнь отшельника и просто удалиться от людей, чтобы не использовать свои способности для достижения, как мне казалось, аморальных целей.

Он помолчал, но уже не ожидая ответа Хэла, а просто желая, чтобы его слова запали ему в душу.

– Как и ты, – медленно, с воодушевлением продолжал он, – я готов был заплатить любую цену за то, чтобы не было нужды играть роль бога по отношению к тем, кто меня окружал. Сама мысль об этом была мне, как и тебе сейчас, просто омерзительна. Но со временем я понял: то, что я могу сделать для человечества в качестве одного из его повелителей и вождей, не причинит ему никакого вреда, а пойдет только на пользу. Ты тоже это поймешь – со временем.

Он повернулся и подошел к двери камеры.

– Откройте!