Сергей Диковский
      Сундук
      Они познакомились под Ленинградом в 1925 году. Август Карлович Реймер и Санька Дроздов. Знаменитый мастер фирмы "Цойт" и семнадцатилетний ученик ФЗУ.
      На бумажной фабрике в то время шел монтаж немецкой машины. Ее привезли в шестидесяти вагонах, ослепительную, громоздкую и многим еще непонятную. Август Карлович, без которого не обходилась ни одна сборка, ходил по цеху переполненный достоинством. Увидев Саньку, он бесцеремонно спросил:
      - Ты откуда?
      - Мы осинские, - сказал Санька, не зная, чему удивляться - двухэтажной машине или пестрым гетрам, натянутым на могучие икры баварца.
      - Я не спрашиваю жительства... Где ты учен? Фэзэу? Ubersetze nicht! Я буду сам поясняйт.
      Он взял ученика за плечо и медленно, точно диктуя, сказал:
      - Фэзэу - это школа... Это - fassen, sehen, ubensich! [Понимать, смотреть, упражняться!] Понятно?
      Дальше "васиздасов" Дроздов еще не ушел. Но молчать не хотелось.
      - Ну, а как же! - сказал он поспешно. - Конечно, понятно. Честное слово, понятно!
      Лето они провели вместе возле барабанов, медных сеток, массивных станин, и с каждым днем Санька все больше и больше поражался памяти Реймера. Немец знал не только, как разместить все десять тысяч деталей. По скрипам и шорохам Август Карлович угадывал скрытые болезни машин. Он мог определить дефекты, приложив мизинец к подшипнику, а большой палец к волосатому уху.
      За тридцать лет работы у Цойта этот грузный, медленный в движениях человек успел объехать полмира. Машины, установленные им в начале столетия в Канаде, Австралии и Норвегии, жили до сих пор, опустошая леса, превращая деревья в бесконечную бумажную ленту.
      Реймер любил показывать Саньке листы целлюлозы, ленты папиросной и газетной бумаги, куски искусственного пергамента, шелка, обрезки бристольского картона. Но интереснее всего был сундук, о содержимом которого можно было только догадываться. Тяжелый, обитый лакированной жестью, он был залеплен десятками ярлыков отелей и багажных бюро. Говорили, что сундук набит монтажными схемами всех цойтовских машин, что Август Карлович копит уникальные технические книги и атласы.
      В те годы многие из технических секретов приходилось угадывать на ощупь, поэтому содержимое сундука в глазах заводской молодежи разрослось до гиперболических размеров.
      Несколько раз Дроздов разговаривал с Реймером о сундуке, но неизменно встречал округленные удивлением глаза. За три месяца совместной работы Август Карлович ни разу не развернул перед учеником монтажную схему, не объяснил, как читаются синьки. Он нехотя прибегал даже к помощи карандаша, точно боялся оставить хотя бы тень своих знаний.
      Последний разговор был перед отъездом немецких монтажников.
      - Август Карлович, - сказал Санька дипломатично, - вот вы по специальности почти инженер.
      Реймер подозрительно покосился, но ничего не сказал. Санька замялся.
      - Хорошо бы обменяться опытом, - заметил он нерешительно.
      - Прекрасная идея... Дальше.
      - А разве непонятно?
      Август Карлович усмехнулся.
      - Нет. Я догадалься... Любопытство есть стимул в работе для каждый молодой человек. Так?
      - Так.
      - Значит, я не могу ничего вам показывайт. Я боюсь лишайт молодой человек такой ценный стимул.
      - А вы не бойтесь.
      - Каждый человек должен кушать из свой тарелки, - сказал Август Карлович наставительно.
      ...Они расстались зимой 1926 года, и только через несколько лет на имя Дроздова пришло письмо из Мельбурна.
      Саньки на заводе уже не было - конверт переслали в Ленинград студенту первого курса Дроздову Александру Борисовичу. Реймер жаловался на жару и рассказывал, что смонтировал пятьдесят шестую ротацию.
      - Fassen, sehen, ubensich! - сказал Дроздов, вспомнив разговоры с Августом Карловичем. Впрочем, немец тут же вылетел у него из головы. Шли зачеты, приближалась летняя практика. Август Карлович не дождался ответа.
      Только через десять лет на одном из уральских заводов они встретились снова. Технический директор Дроздов и старый цойтовский мастер.
      Август Карлович достаточно много ездил, чтобы ничему не удивляться. Увидев вместо перепачканного тавотом парня бритоголового здоровяка за директорским столом, он спокойно сказал:
      - Поздравляю с блестящей карьера.
      - Sie wollten sagen - mit Forwachsen [вы хотели сказать - с ростом], ответил Дроздов.
      Август Карлович начал сборку своей семидесятой машины. Старые мастера, знавшие Реймера еще до революции, нашли, что немец мало в чем изменился. Те же сизые щеки, стриженая проволока усов и оплывшие веки, даже тот же суконный картузик с наушниками.
      Удивительнее всего, что сохранился и знаменитый сундук. Облепленный ярлыками, он стал еще ярче. Каждая страна оставила на его боках свой отпечаток. Были здесь пальмы, автомобили, орлы, китайские иероглифы, следы таможенного сургуча, наклейки польских гостиниц.
      Сундук был водворен в гостиницу, и Август Карлович приступил к монтажу. Теперь дело шло много легче, не приходилось торопить и объяснять элементарных вещей. Здесь было много опытных мастеров, прошедших школу на Балахне и Сяси. Знаменитая цойтовская модель, названная в прейскурантах "Левиафаном", была смонтирована в течение месяца.
      Наконец все было закончено. Уборщицы вымыли кафельный пол. Закатав рукава, сеточники стали к машине.
      Реймер открыл вентиля, забормотала вода, стал слышен шепот пара.
      Машина нагрелась, ожила. Барабаны пошли быстрее. Наконец первые хлопья целлюлозы легли на сетку.
      Через час возле "Левиафана" стало жарко. Сушильщики работали в одних рубахах. Они бережно принимали узкие серые полосы бумаги и вели их через барабаны. Лента бежала со скоростью сто пятьдесят метров в минуту, но никак не могла добраться до последнего вала. Она то расползалась влажными хлопьями, то, перегревшись, гремя скатывалась с барабана.
      Машина шла полным ходом. Наладчики едва успевали отбрасывать обрывки ленты, еще наполненные влагой и теплом. Бумага заваливала проходы. Ее отшвыривали, сгребали, уносили в мешках и корзинах. Она снова сбивалась в высокие рыхлые горы.
      Наступила ночь. Из цеха вынесли пять вагонов разорванной в клочья бумаги. Старики наладчики отказались уступать места смене. Люди упрямо подхватывали и вели куски ленты, и так же упрямо барабаны стряхивали со своих сверкающих боков обрывки бумаги.
      Дроздов спокойно наблюдал эту затянувшуюся схватку. Похожие случаи бывали и раньше на Балахне. Никогда еще "Левиафаны" не заводились сразу, как тракторный движок.
      Немец рысью бегал по трапам. Жесткие усы его топорщились вызывающе, хотя мешки под глазами изобличали усталость. За последние сутки он отошел от машины только один раз, чтобы побриться и выпить стакан кофе. Август Карлович ни с кем не разговаривал, не советовался. Вооруженный тяжелым американским ключом, он продолжал терпеливо настраивать "Левиафан".
      На вторые сутки, пробегая мимо Дроздова, немец сказал сквозь зубы:
      - Dieser Schurke ist vollstandig! [Эта шельма взбесилась!]
      Лысый череп его взмок от жары и волнения. Третий котел бумажного варева шел вхолостую. Дроздов остановил старика.
      - Август Карлович, - сказал он тихо, - я не навязываю вам совета. Машину сдаете вы, но мне думается, у верхних барабанов нарушена синхронность. Проверьте еще раз передачи.
      Это был верный совет. К вечеру на площадках "Левиафана" стояло только четверо рабочих. Мимо них плавно бежала широкая лента.
      Август Карлович стал собираться домой. Незадолго до отъезда Реймера пригласили в заводской клуб на вечер. Награждали монтажников, и в длинном списке, оглашенном рупорами на весь поселок, стояла фамилия Августа Реймера. Впрочем, больше, чем конверт с деньгами, Августа Карловича взволновал собственный портрет, вывешенный на видном месте в фойе. Мастер несколько раз прошелся мимо фотографии, делая вид, что прогуливается.
      На следующий день секретарша предупредила Дроздова:
      - К вам немец. В новом костюме и надушен даже.
      Август Карлович уже стоял в дверях. Он снял картузик и поклонился неуклюже и церемонно.
      - Я хотел бы выражайт вам свою благодарность, - сказал он нерешительно.
      Директор был вдвое моложе мастера, он взял старика за плечи и усадил в кресло.
      - Лучше не выражайте, - сказал он смеясь. - Бумага идет? Идет. Премию получили? Получили. Все ясно.
      - Нет, не все... Я хочу вас приглашайт к себе на небольшой секрет. Сегодня... Сейчас.
      - Почему же не здесь?
      - Прошу вас, - сказал Август Карлович, приложив огромные ладони к жилету.
      Они молча оделись, перешли площадь и поднялись на второй этаж гостиницы, где жили немецкие консультанты.
      Войдя последним. Август Карлович повернул ключ в замке и спустил шторы.
      - Ого, - заметил директор, - значит, секрет?
      Август Карлович не расслышал.
      - Да, да, - сказал он, - скоро я буду в Германии. У меня в Лейпциге семья - вы понимайт?
      Август Карлович наклонился и вытащил из-под кровати знаменитый сундук. Мастер заулыбался ему, как старому приятелю, он снял пиджак и погладил сундук по крутой спине.
      Замок был старинный, со звоном, каких уже не делают в Золингене. "Тилим-бом!" - сказал сундук, распахиваясь, и директор с любопытством взглянул через плечо Августа Карловича.
      Это была вместительная копилка технического опыта - целая библиотека, завернутая в толстую сахарную бумагу. Объемистые справочники лежали рядом с чертежами цойтовских машин и старинными словарями с фотографиями канадских заводов. Были здесь еще складные, метры, респектабельные прейскуранты, готовальня, лекала и даже образцы целлюлозы, похожие на тонкие вафли.
      Дроздов с любопытством разглядывал все это аккуратно разложенное по стульям богатство. Но чем дальше опорожнялся сундук, тем скорее любопытство директора сменялось разочарованием. Все, что вчера представляло огромную ценность, сегодня уже превратилось в историю.
      - Вот, - сказал Август Карлович великодушно, - пусть кто-либо берет и пусть читайт.
      Дроздов засмеялся.
      - Стриженому расчесок не дарят. Лет бы пять назад мы вам во какое спасибо сказали!
      - А сейчас?
      - Поздно, Август Карлович, теперь это... как бы сказать, вроде сундука Полишинеля.
      - Это вы сериозно? - спросил немец, опешив.
      - Вполне. Спокойной ночи, герр Реймер.
      Дроздов простился и вышел. Август Карлович машинально сложил книги и захлопнул сундук. "Тилимбом!" - сказал замок насмешливо.
      Пинком ноги Реймер отшвырнул сундук под кровать и подошел к окну.
      В старом сосновом лесу, окружавшем завод, горели сильные лампы. Строители не успели поставить столбы, поэтому белые шары висели на разной высоте среди сучьев и хвои.
      Август Карлович надел шубу и вышел на улицу. На просеке, возле пакгауза, стоял длинный товарный состав. Парень в буденовке и лыжном комбинезоне просовывал стропы под квадратный, должно быть, очень тяжелый ящик.
      Август Карлович тронул грузчика за плечо.
      - Что это?
      - А кто его знает, - сказал парень, не отводя глаз от груза. - Каландр какой-то, шестьдесят вагонов - одна машина.
      - Гамбург?
      - Нет, Ленинград.
      Август Карлович снова вспомнил о вежливой улыбке директора. Досада росла, как изжога.
      - Сундук Полишинеля, - сказал он громко. - Naturlich [разумеется]. Да, это есть опоздание.
      Грузчик хмуро взглянул на пожилого человека в расстегнутой шубе.
      - Опоздали, опоздали... - сказал он, озлясь. - Вся ночь впереди...
      И, отвернувшись, громко добавил:
      - Вот вредный толкач!
      1937