Жизнь и приключения Мартина Чезлвита (главы XXVII-LIV)

      - Светские люди, уважаемый! - шепнул Джоблинг на ухо Джонасу. Настоящие светские люди! Для человека моей профессии просто освежительно побывать в таком обществе. Не только приятно - хотя ничего не может быть приятнее, - но полезно в философическом отношении. Ведь это оригиналы, уважаемый, оригиналы!
      Очень приятно знать, что истинные заслуги ценятся на любой ступени общественной лестницы, и дружескому слиянию всех собравшихся немало содействовало то обстоятельство, что оба светских льва пользовались, как выяснилось, большим уважением в высших классах общества и у доблестных защитников отечества - представителей армии и флота, особенно армии. В каждом самом коротеньком анекдоте фигурировал по меньшей мере один полковник; лорды встречались не реже, чем крепкие словца; и даже царственная кровь струилась в мутной воде их личных воспоминаний.
      - Боюсь, что мистер Чезлвит с ним не знаком. - сказал Вольф об одном лице высокого происхождения, о котором только что вспоминали.
      - Нет, - сказал Тигг. - Но мы должны его познакомить с этими людьми.
      - Он большой поклонник литературы, - заметил Вольф.
      - Неужели? - сказал Тигг.
      - Ну как же; он из года в год подписывается на мою газету. А знаете, ему случалось иногда говорить очень остроумные вещи. Как-то он спросил одного виконта, моего приятеля, - вот Пип его знает: "Как же фамилия этого журналиста, как его фамилия?" - "Вольф". - "Вольф? То есть волк? Зубастый зверь, волк! Как говорится: не пускайте волка в овчарню". Очень удачно. И лестно к тому же, так что я это напечатал.
      - А этот виконт молодчина! - воскликнул Пип. - Он придумал новое бранное словцо и теперь начинает с него каждую реплику. Право, молодчина! Заходит он однажды к нам в театр, чтобы проводить свою пассию домой, немножко навеселе, но не очень, - и говорит: "Где Пип? Я желаю видеть Пипа. Подайте его сюда!" - "Что за шум, милорд?" - "Ваш Шекспир просто чепуха, Пип! Что в нем хорошего, в Шекспире? Я его никогда не читаю. Какого черта он там нагородил, Пип? У него в стихах все стопы, а ног ни в одной шекспировской пьесе не показывают. Верно, Пип? Джульетта, Дездемона, леди Макбет и все прочие, как их там зовут, могут быть и совсем безногие, насколько публике известно, Пип. Для публики они все равно что безногая мисс Биффин *. Я вам скажу, в чем тут суть. То, что называется драматической поэзией, есть просто собрание проповедей. А разве я затем хожу в театр, чтобы слушать проповеди? Нет, Пип. На это есть церковь. Что должна изображать драма, Пип? Человеческую натуру. А что такое ноги? Человеческая натура. Так почаще показывайте нам ноги, мой милый, и я вас поддержу!" И я горжусь тем, - прибавил Пип, - что он действительно меня поддержал, и очень щедро!
      Так как разговор стал общим, то спросили мнение мистера Джонаса; и поскольку он вполне согласился с мистером Пипом, этот джентльмен был чрезвычайно польщен. В самом деле, и у него и у Вольфа оказалось так много общего с Джонасом, что они совсем подружились, и под воздействием их дружеского обращения и винных паров Джонас стал разговорчивее.
      Не следует думать, что чем разговорчивее становится такой человек, тем он делается приятнее. Напротив, его достоинства, быть может, всего виднее, когда он молчит. Не имея, как он думал, других средств сравняться с остальными, кроме той самой хитрости и колкости, за какие его только что хвалили, Джонас старался проявить эти свойства во всем объеме, и так хитрил и острил, что совсем запутался в собственных хитростях и переколол себе все пальцы собственными колкостями.
      И таковы уж были особенности и свойства его характера, что он выставлял себя в выгодном свете, прохаживаясь насчет хозяина. Запивая искрящимся вином его роскошное угощение, он высмеивал расточительность, которая поставила перед ним эти дорогие яства. Даже за таким вольным столом, в такой более чем сомнительной компании это могло бы привести к не совсем приятным результатам, если бы Тигг с Кримплом, желая изучить хорошенько свою жертву, не потакали ему решительно во всем, зная, что чем больше он себе позволит, тем скорее они достигнут цели. И пока этот запутавшийся мошенник (простофиля, несмотря на всю свою хитрость) воображал, будто он свернулся, как еж, ощетинившись навстречу им всеми своими колючками, они смотрели в оба и успели разглядеть все его слабые места.
      Хозяин ли задавал тон обоим джентльменам, столь приумножившим философические познания доктора (кстати сказать, доктор потихоньку скрылся, выпив свою обычную бутылку вина), или же они руководствовались тем, что видели и слышали, но оба они очень хорошо сыграли свою роль. Они просили у Джонаса разрешения продолжать с ним знакомство, выражали надежду, что будут иметь удовольствие ввести его в тот высший свет, где он должен блистать, имея для этого все данные, и заверяли его, в самом дружеском тоне, что рады служить ему чем только могут, каждый в своей области. Словом, они говорили: "Будьте одним из нас!" А Джонас отвечал, что он им чрезвычайно обязан и не преминет воспользоваться их любезностью; про себя же думал, что ежели они "выставят угощение", то он ничего больше и не просит.
      После кофе, поданного в гостиную, беседа, которую вели главным образом Пип и Вольф, перешла на весьма пикантные и в некотором роде скабрезные темы. Когда эта материя истощилась, разговор поддержал Джонас; он с большим юмором оценивал мебель в комнате и спрашивал, заплачено ли за такой-то предмет, какая ему настоящая цена и тому подобное. Словом, он явно решил доконать беднягу Монтегю и удивить все общество своим блестящим остроумием.
      Пунш из шампанского снова внес некоторое оживление, хотя и ненадолго. Поднялся шум, в котором ничего нельзя было разобрать, после чего оба светских джентльмена неверной походкой отправились восвояси, а мистер Джонас уснул на одном из диванов.
      Так как ему решительно нельзя было втолковать, где он находится, то мистеру Бейли приказано было нанять карету и отвезти его домой, для чего этому молодому человеку пришлось около трех часов утра прервать свой беспокойный сон в прихожей.
      - Попался на удочку, как вы думаете? - шепнул Кримпл своему компаньону, глядя вместе с ним на спящего Джонаса с другого конца гостиной.
      - Да! - также шепотом ответил Тигг. - И, кажется, уж не сорвется. Неджет был здесь сегодня?
      - Да, я выходил к нему. Узнав, что у вас гости, он ушел.
      - Почему же?
      - Он сказал, что зайдет пораньше утром, прежде чем вы встанете.
      - Распорядитесь, чтоб его непременно впустили ко мне в спальню. Тише! Вот и мальчик! Ну, мистер Бейли, везите этого джентльмена домой, да смотрите, доставьте в целости. Эй, послушайте! Чезлвит, проснитесь!
      Они не без труда подняли его на ноги, свели вниз, нахлобучили ему шляпу на голову и впихнули в карету. Мистер Бейли, захлопнув за ним дверцы, уселся на козлы рядом с кучером и закурил сигару с особенным удовольствием, ибо дело, которое ему поручили, носило характер развлечения, что было ему вполне по вкусу.
      Подъехав в положенное время к дому в Сити, мистер Бейли соскочил с козел и проявил живость своей натуры таким стуком в дверь, какого здесь не слыхивали со времени большого лондонского пожара *. Выйдя на дорогу полюбоваться эффектом этого подвига, он заметил, что тусклый свет, видневшийся раньше в окне верхнего этажа, передвинулся и спускается в нижний этаж. Чтоб узнать, кто несет свечу, мистер Бейли подбежал к двери и заглянул в замочную скважину.
      Это была она сама, веселая. Но совсем, совсем не та! Такая озабоченная и угнетенная, такая неуверенная в себе и боязливая, такая унылая, смирившаяся и убитая, что менее поразительно было бы видеть ее лежащей в гробу.
      Она поставила свечу на кронштейн в прихожей и приложила руку к сердцу, к глазам, к пылающей голове. Потом пошла к двери, но такой неровной торопливой походкой, что мистер Бейли совсем растерялся и, даже после того как она отперла дверь, продолжал глядеть туда, где надлежало быть замочной скважине.
      - Ага! - сказал, наконец, мистер Бейли, сделав над собой усилие. - Вот вы где, да? Что такое с вами? Болеете, что ли?
      Она удивилась, узнав его, наконец, в другом платье, и на лице ее появилась улыбка, настолько похожая на прежнюю, что Бейли обрадовался. Но в следующую минуту он опять огорчился, увидев слезы на ее потускневших глазах.
      - Не пугайтесь, - сказал Бейли. - Ничего такого не случилось. Я привез мистера Чезлвита домой. Он не болен. Только подвыпил немножко, знаете ли. Мистер Бейли зашатался, изображая пьяного.
      - Вы приехали от миссис Тоджерс? - спросила Мерри, вся дрожа.
      - От миссис Тоджерс, господь с вами! Что вы! - воскликнул мистер Бейли. - Я ничего общего с миссис Тоджерс не имею. Давно с ней развязался. Это он обедал у моего хозяина в Вест-Энде. Вы разве не знали, что он к нам поехал?
      - Нет, - сказала она слабым голосом.
      - Ну, как же. Мы ведь сливки общества, я вам говорю. Не выходите на холод, а то еще простудитесь. Я сам его разбужу! - И мистер Бейли, выражая всей своей повадкой полную уверенность в том, что он, если понадобится, свободно донесет мистера Джонаса, отворил дверцу, спустил подножку и, встряхнув Джонаса, крикнул:
      - Домой приехали, мой цветочек! Вылезайте!
      Джонас настолько пришел в себя, что в состоянии был отозваться, и вывалился, как мешок, из кареты, не без опасности для жизни мистера Бейли. Когда он очутился на тротуаре, мистер Бейли сперва боднул его головой спереди, потом ловко подпихнул сзади и, приведя таким образом в равновесие, помог ему войти в дом.
      - Ступайте вперед со светом, - сказал Бейли миссис Джонас, - а мы за вами. Не дрожите так. Он вас не тронет. Я сам, когда выпью лишнее, бываю добрый-предобрый.
      Мерри пошла вперед, а ее супруг и мистер Бейли, толкая и пихая друг друга, добрались в конце концов до комнаты наверху, где Джонас повалился в кресло.
      - Ну вот! - сказал мистер Бейли. - Теперь он в порядке. И о чем тут плакать, господь с вами! Он же здоров, как бык!
      Отвратительный скот, в измятом платье, с тупым лицом и растрепанными волосами, долго сидел съежившись, клюя носом и бессмысленно вращая глазами; но, наконец, мало-помалу придя в сознание, он узнал жену и погрозил ей кулаком.
      - Ага! - воскликнул мистер Бейли, вдруг заволновавшись и расправляя плечи. - Как, вы еще злитесь? Это еще что? Вы это лучше оставьте!
      - Пожалуйста, уйдите! - сказала Мерри. - Бейли, хороший мой мальчик, идите домой. Джонас! - начала она робко, положив руку ему на плечо и наклонившись к нему. - Джонас!
      - Полюбуйтесь на нее! - крикнул Джонас, отталкивая жену. - Полюбуйтесь! Полюбуйтесь на нее! Вот сокровище для мужа!
      - Милый Джонас!
      - Милый дьявол! - ответил он злобно, замахнувшись. - Навязали такую обузу человеку на всю жизнь: только и знай хнычет, плакса! Убирайся с глаз моих долой!
      - Я знаю, ты этого не думаешь, Джонас. Трезвый ты не сказал бы этого.
      С притворной веселостью она дала Бейли монету и опять попросила его уйти. Она умоляла так настойчиво, что у мальчика не хватило духа остаться. Но, сойдя с лестницы, он остановился и прислушался.
      - Трезвый я бы этого не сказал? - возразил Джонас. - Кому и знать, как не тебе. Разве я не говорил того же и трезвый?
      - Да, очень часто! - ответила она сквозь слезы.
      - Слушай, ты! - крикнул Джонас, топнув ногой. - Было время, ты заставляла меня терпеть твои причуды, а теперь, ей-богу, я тебя заставлю терпеть мои. Я себе дал слово, что заставлю. Для того я и женился на тебе. Узнаешь, кто тут хозяин, а кто слуга!
      - Бог видит, я и так слушаюсь! - рыдая, ответила бедняжка. - Я никогда не думала, что мне придется так слушаться!
      Джонас, торжествуя, захохотал пьяным смехом.
      - Что? Начинаешь понимать наконец? Потерпи, со временем поймешь как следует! У страшилищ бывают когти, милая. За каждую обиду, которую ты мне нанесла, за каждую шутку, которую ты со мной сыграла, за каждую твою дерзость я тебе отплачу сторицей! А то для чего ж я на тебе женился? Эх, ты! - сказал он грубо и презрительно.
      Он смягчился бы, право смягчился бы, если б услышал, как она напевает песенку, которая ему когда-то нравилась, от всего сердца стараясь вернуть его любовь.
      - Ого! - сказал он. - Оглохла ты, что ли? Не слышишь, а? Тем лучше. Терпеть тебя не могу. И себя ненавижу за то, что был дураком, взвалил себе на спину такую обузу ради удовольствия втоптать ее в грязь, когда вздумается! А теперь дела у меня пошли так, что я мог бы жениться на ком угодно. И то не хочу, лучше быть холостяком. Мне бы и надо остаться холостяком, и приятели у меня такие! А вместо того я прикован к тебе, как к колоде. Ну! Чего ты суешься со своей постной рожей, когда я прихожу домой? Неужто мне и забыть про тебя нельзя?
      - Как поздно! - сказала она веселым тоном, отворяя ставни после некоторого молчания. - Белый день на дворе, Джонас!
      - Белый день или черная ночь, какое мне дело? - был любезный ответ.
      - И как эта ночь прошла быстро! Я вовсе не устала дожидаться, ничуть.
      - Попробуй еще раз меня дожидаться, посмей только! - проворчал Джонас.
      - Я читала всю ночь, - продолжала она. - Начала, когда ты ушел, и читала, пока ты не вернулся. Очень странная история, Джонас! И правдивая, так говорится в книге. Я расскажу тебе завтра.
      - Правдивая, да? - злобно сказал Джонас.
      - Так говорится в книге.
      - А было там что-нибудь про человека, который решил укротить свою жену, сокрушить ее дух, обуздать ее прав, раздавить все ее капризы, как орехи... может, и убить, почем я знаю? - допытывался Джонас.
      - Нет, ни слова, - быстро ответила она.
      - Ага! - возразил он. - Вот это так будет правдивая история, и очень скоро, хоть в книге ничего на этот счет не говорится! Врет твоя книга, я вижу. Подходящая книга для такой лгуньи. Но ты ведь глуха. Я и забыл.
      Опять наступило молчание, и мальчик стал уже уходить, крадучись, когда услышал ее шаги наверху и остановился. Она подошла к Джонасу, заговорила с ним ласково, сказала, что полагается на него во всем, будет всегда спрашивать его и делать, как он захочет, и что они еще могли бы быть очень счастливы, если б только он был с ней поласковее. Он ответил проклятием и...
      Неужели ударом? Да. Пусть суровая правда свидетельствует против подлого негодяя - ударом!
      Ни сердитых криков, ни громких упреков. Даже ее плач и рыдания звучали приглушенно, так как она прижалась к нему. Она только твердила в сердечной муке - как он мог, как он... мог! - а остальное заглушили слезы.
      О женщина, возлюбленная дщерь господня! Лучшим из нас следует быть снисходительным к твоим ошибкам, хотя бы ради той пытки, какую придется тебе терпеть, свидетельствуя против нас в день Страшного суда!
      ГЛАВА XXIX,
      в которой одни держат себя развязно, другие деловито, третьи загадочно - каждый на свой собственный лад
      Быть может, тревожное воспоминание о виденном и слышанном, а быть может, не слишком глубокомысленное открытие; что ему решительно нечего делать, заставило мистера Бейли на следующий день почувствовать особенное тяготение к приятному обществу и побудило его нанести визит своему приятелю Полю Свидлпайпу.
      Как только маленький колокольчик шумно возвестил о прибытии гостя (ибо мистер Бейли при входе сильно толкнул дверь, стараясь извлечь из колокольчика возможно больше звона), Поль Свидлпайп оторвался от созерцания любимой совы и сердечно приветствовал своего молодого приятеля.
      - Ну, днем ты выглядишь еще нарядней, чем при свечах! - заметил Поль. Первый раз вижу такого франта и ловкача.
      - Вот именно, Полли. Как поживает наша прелестная Сара?
      - Да ничего себе, - сказал Поль. - Она дома.
      - А ведь и сейчас видать, что была недурна, - заметил мистер Бейли небрежным тоном светского человека.
      "Ого! - подумал Поль. - Да он старик! Дряхлый старик, совсем дряхлый".
      - Уж очень расползлась, знаешь ли, - продолжал Бейли, - очень жиру много. Но в ее годы бывает и хуже.
      "Даже сова и та глаза вытаращила! - подумал про себя Поль. - И не удивительно, это птица серьезная".
      Он как раз правил бритвы, которые были разложены в ряд, а со стены свешивался гигантский ремень. Глядя на эти приготовления, мистер Бейли погладил подбородок и, как видно, придумал что-то новенькое.
      - Полли, - сказал он, - у меня на щеках как будто не совсем чисто. Раз я все равно здесь, не мешало бы побриться, так сказать, навести красоту.
      Брадобрей разинул рот, но мистер Бейли, сняв шейный платок, уже уселся в кресло для клиентов с величайшим достоинством и самоуверенностью, перед которыми невозможно было устоять. Что бы ни казалось на глаз и на ощупь, это не шло в счет. Подбородок у Бейли был гладкий, как свежеснесенное яичко или скобленый голландский сыр, однако Поль Свидлпайп даже под присягой не рискнул бы отрицать, что он бородат, как еврейский раввин.
      - Пройдись хорошенько по всей физиономии, Полли, только не против волоса, - сказал мистер Бейли, зажмурившись в ожидании мыльной пены. - С бакенбардами делай что хочешь, мне на них наплевать!
      Кроткий маленький брадобрей в комичной нерешительности застыл на месте с тазиком и кисточкой в руках, без конца взбивая мыло, словно околдованный, не в состоянии приступить к делу. Наконец он мазнул кистью по щеке мистера Бейли. Потом снова застыл на месте, словно призрак бороды исчез при этом прикосновении; однако, выслушав ласковое поощрение мистера Бейли в форме афоризма: "Валяй, не стесняйся", щедро его намылил. Мистер Бейли, очень довольный, улыбался сквозь мыльную пену.
      - Полегче на поворотах, Полли. Там, где угри, пройдись на цыпочках.
      Поль Свидлпайп повиновался и с особенным старанием соскреб пену. Мистер Бейли, скосясь, следил за каждым новым клочком пены, ложившимся на салфетку на левом его плече; по-видимому, он, словно под микроскопом, различил в мыле два-три волоска, так как повторил несколько раз: "Гораздо рыжей, чем хотелось бы, Полли". Закончив операцию, Поль отступил немного назад и опять воззрился на мистера Бейли, а тот заметил, вытирая лицо общим полотенцем, что "после бессонной ночи ничто так не освежает мужчину, как бритье".
      Он как раз завязывал галстук, стоя без фрака перед зеркалом, а Поль только что вытер бритву и стал готовиться к приходу следующего клиента, когда миссис Гэмп, спускавшаяся вниз, заглянула в дверь цирюльни, чтобы по-соседски поздороваться с брадобреем. Сочувствуя печальному положению миссис Гэмп, возымевшей к нему симпатию, но, естественно, будучи не в состоянии ответить ей взаимностью, мистер Бейли поспешил утешить ее ласковыми словами.
      - Здорово, Сара! - сказал он. - Нечего и спрашивать, как вы поживаете, потому что вы прямо цветете. Цветет, растет, красуется! Верно, Полли?
      - Ах ты, прах тебя побери, до чего нахальный мальчишка! - воскликнула миссис Гэмп, впрочем нисколько не сердясь. - Этакий бесстыжий воробей! Не хотела бы я быть его мамашей даже и за пятьдесят фунтов!
      Мистер Бейли истолковал эти слова как деликатное признание в нежной страсти и намек на то, что никакие деньги не вознаградят ее за это безнадежное чувство. Он был польщен. Бескорыстная привязанность всегда кажется лестной.
      - О господи! - простонала миссис Гэмп, падая в кресло для клиентов. Этот самый "Бык", мистер Свидлпайп, просто на все идет, чтобы уморить меня. Много я видала капризных больных в нашей юдоли, а этот всех переплюнет.
      В обычае миссис Гэмп и ее товарок по профессии было отзываться так о самых покладистых больных, потому что этим они отваживали своих конкуренток, зарившихся на то же место, а заодно и объясняли, почему сиделкам так необходим хороший стол.
      - Вот и толкуйте насчет здоровья, - продолжала миссис Гэмп. - Просто надо быть железной, чтобы все ,что вынести. Миссис Гаррис верно мне говорила, вот только что, на днях: "Ах, Сара Гэмп, говорит, и как только вы это можете!" - "Миссис Гаррис, - говорю я ей, - сударыня, мы сами на себя нисколько не надеемся, а все больше на бога; это и есть наша вера, она нам и помогает". - "Да, Сара, - говорит миссис Гаррис, - жизнь наша такая. Как ни верти, а все идет к одному, и никуда от этого не денешься".
      Брадобрей издал сочувственное мычанье, как бы говоря, что слова миссис Гаррнс, хотя, быть может, и не столь вразумительные, сколь следовало ожидать от такого авторитета, делают, однако, большую честь ее уму и сердцу.
      - А тут, - продолжала миссис Гэмп, - а тут приходится мне тащиться такую даль, за целых двадцать миль, да и больной-то уж очень ненадежный; думаю, вряд ли кому приходилось ухаживать за таким помесячно. Вот миссис Гаррис мне и говорит - ведь она женщина и мать, так что чувствовать тоже может, - вот она и говорит мне: "Вы не поедете, Сара, господь с вами!" "Почему же, говорю, мне не ехать, миссис Гаррис? Миссис Гилл, говорю, с шестерыми ни разу не промахнулась, так может ли быть, сударыня, - спрашиваю у вас как у матери, - чтобы она теперь нас подвела? Сколько раз я от него слыхала, - говорю я миссис Гаррис, - то есть, от мистера Гилла, что насчет дня и часа он своей жене больше верит, чем календарю Мура *, и готов даже поставить девять пенсов с фартингом. Так может ли быть, сударыня, - говорю я, - чтобы она на этот раз проштрафилась?" - "Нет, - говорит миссис Гаррис, - нет, сударыня, это уж будет против естества. Только, - говорит, а у самой слезы на глазах, - вы и сами лучше моего знаете, с вашим-то опытом, какие пустяки нас могут подвести. Какой-нибудь там полушинель, говорит, или трубочист, или сенбернар, или пьяный выскочит из-за угла, вот вам и готово". Все может быть, мистер Свидлпайп, слов нет, - продолжала миссис Гэмп, - я ничего не говорю, и хоть по моей записной книжке я еще целую неделю свободна, а все-таки сердце у меня не на месте, могу вас уверить, сударь.
      - Уж очень вы стараетесь, знаете ли! - сказал Поль. - Убиваетесь уж очень.
      - Убиваюсь! - воскликнула миссис Гэмп, воздевая руки кверху и закатывая глаза. - Вот уж ваша правда, сударь, лучше не скажешь, хоть говори до второго пришествия. Я за других болею пуще, чем за себя самое, хотя никто этого, может, и не видит. Кабы истинные заслуги ценились, не мешало бы меня помянуть добрым словом; сколько я младенцев на своем веку приняла - и за неделю не окрестить в соборе святого Павла! *
      - Куда этот ваш больной едет? - спросил Свидлпайп.
      - В Хартфордшир, там у него родные места. Только ему уж ничего не поможет, - заметила миссис Гэмп, - ни родные, ни чужие.
      - Неужто ему так плохо? - полюбопытствовал брадобрей.
      Миссис Гэмп загадочно покачала головой и поджала губы.
      - Бывает и в мозгах воспаление, - сказала она, - все равно как в легких. Сколько ни пей противных микстур, от этого не вылечишься, хоть бы тебя всего расперло и на воздух подняло.
      - Ах ты господи! - сказал брадобрей, округляя глаза и становясь похожим на ворона. - Боже мой!
      - Да. Все равно хоть бы ты стал легче воздушного шара, - сказала миссис Гэмп. - А вот болтать во сне о некоторых вещах, когда в голове у тебя неладно, от этого никому не поздоровится.
      - О каких же это некоторых вещах? - спросил Полли, от любопытства жадно грызя ногти. - О привидениях, что ли?
      Миссис Гэмп, которая зашла, быть может, гораздо дальше, чем намеревалась, подстегиваемая настойчивым любопытством брадобрея, необыкновенно многозначительно фыркнула и сказала, что это совершенно не важно.
      - Я уезжаю с моим пациентом в дилижансе нынче после обеда, - продолжала она, - пробуду с ним денек-другой, пока найдется для него деревенская сиделка (провалиться этим деревенским сиделкам, много такие растрепы смыслят в нашем деле!), а потом вернусь, - вот из-за этого я и беспокоюсь, мистер Свидлпайп. Думаю все-таки, что без меня ничего особенного не случится, а уж там, как говорит миссис Гаррис, миссис Гилл может выбрать какое угодно время; мне совершенно все равно, - что днем, что ночью.
      Пока длился этот монолог, который миссис Гэмп адресовала исключительно брадобрею, мистер Бейли завязывал галстук, надевал фрак и корчил самому себе рожи, глядясь в зеркало. Но теперь миссис Гэмп обратилась к нему, что заставило его повернуться и принять участие в разговоре.
      - Я думаю, вы не были в Сити, сударь, то есть у мистера Чезлвита, спросила миссис Гэмп, - после того как мы с вами там повстречались?
      - Как же, был, Сара. Нынче ночью.
      - Нынче ночью! - воскликнул брадобрей.
      - Да, Полли, вот именно. Можешь даже сказать - нынче утром, если тебе охота придираться к слову. Он у нас обедал.
      - У кого это "у нас", озорник? - спросила миссис Гэмп весьма сердито напирая на эти слова.
      - У нас с хозяином, Сара. Он обедал у нас в доме. Подвыпили мы здорово, Сара. До того даже, что пришлось мне везти его домой в наемной карете в три часа утра. - Язык у Бейли чесался рассказать все, что за этим последовало, но, зная, что это легко могло дойти до ушей его хозяина, а также памятуя неоднократные наказы мистера Кримпла "не болтать", он воздержался, прибавив только: - Она так и не ложилась, все ждала его.
      - А ведь ежели сообразить как следует, - сердито заметила миссис Гэмп, - так она должна бы знать, что ей ничего подобного делать нельзя, к чему же она себя переутомляет? Ну как они, милый, ласковы друг с другом?
      - Да ничего, - ответил Бейли, - довольно-таки ласковы.
      - Приятно слышать, - сказала миссис Гэмп, опять многозначительно фыркая.
      - Они еще не так давно женаты, - заметил Поль, потирая руки, - с чего же им не быть ласковыми пока что.
      - Само собой, - произнесла миссис Гэмп, в третий раз подавая многозначительный сигнал.
      - Особенно, - продолжал брадобрей, - ежели у джентльмена такой характер, как вы говорите, миссис Гэмп.
      - Я говорю, что вижу, мистер Свидлпайп, - сказала миссис Гэмп. - Боже сохрани, чтобы оно было иначе! Только ведь чужая душа потемки; кабы там были стеклянные окна, пришлось бы некоторым из нас держать ставни закрытыми, смею вас уверить!
      - Но ведь вы не хотите сказать... - начал Поль Свидлпайп.
      - Нет, не хочу, - резко оборвала его миссис Гэмп. - И не думаю даже. И никакая инквизиция, никакие там испанские сапоги * не заставят меня сознаться, будто я думала. Я только одно скажу, - прибавила добрая женщина, вставая и закутываясь в шаль, - что в "Быке" меня ждут, так нечего терять драгоценное время.
      Маленький брадобрей, в своем неудержимом любопытстве возымевший сильное желание увидеть пациента миссис Гэмп, предложил мистеру Бейли проводить ее до гостиницы и дождаться там отправления дилижанса. Молодой джентльмен выразил на это свое согласие, и они отправились все вместе.
      Дойдя до гостиницы, миссис Гэмп, которая была облачена для дороги в последнее по счету траурное платье, предоставила своим друзьям развлекаться во дворе, а сама поднялась в комнату больного, где ее товарка по профессии, миссис Приг, уже одевала пациента.
      Он был так истощен, что, казалось, стоит только ему двинуться с места, и кости загремят друг о дружку. Щеки у него ввалились, глаза были неестественно велики. Он лежал, откинувшись на спинку кресла, больше похожий на мертвеца, чем на живого человека, и при появлении миссис Гэмп обратил к двери свои томные глаза с таким усилием, как будто одно это движение стоило ему невероятного труда.
      - Ну, как мы себя нынче чувствуем? - спросила миссис Гэмп. Выглядим-то мы просто чудесно.
      - Выглядим чудесно, а чувствуем себя неважно, - отвечала миссис Приг довольно сердито. - Встали, должно быть, с левой ноги, вот теперь и злимся на всех. Первый раз такого больного вижу. И умываться-то не стал бы ни за что, будь его воля.
      - Она мне мыла в рот напихала. - сказал несчастный пациент слабым голосом.
      - А вы чего ж не закрываете рот? - отвечала миссис Приг. - Кто же это станет вам умывать сначала одно, потом другое? Охота была глаза себе портить, возиться со всякой мелочью за полкроны в день! Хотите, чтоб с вами нянчились, так платили бы как следует.
      - О боже мой! - простонал пациент. - Боже мой, боже мой!
      - Ну вот, - сказала миссис Приг, - вот так он себя и ведет все время, с тех пор как я его подняла с постели, можете мне поверить.
      - Это вместо благодарности за все наши заботы, - отозвалась миссис Гэмп. - Постыдились бы, сударь, право, постыдились бы!
      Тут миссис Приг схватила пациента за подбородок и принялась драть щеткой его злополучную голову.
      - Небось вам и это не понравится! - заметила миссис Приг, останавливаясь, чтобы поглядеть на больного.
      Очень возможно, что ему это действительно не понравилось, потому что щетка была так жестка, как только может быть жестко произведение современной техники, и даже веки у больного покраснели от трения. Миссис Приг была очень довольна, что ее предположение оправдалось, и заметила, что она "так и думала".
      Причесав волосы так, чтобы они по возможности больше лезли больному в глаза, миссис Приг и миссис Гэмп надели ему шейный платок, пристроив воротнички таким образом, чтобы накрахмаленные углы тоже лезли в глаза, угрожая им воспалением. После этого на пациента надели жилет и сюртук, и так как пуговицы были застегнуты не на те петли, а башмаки надеты не на ту ногу, он, в общем, производил довольно грустное впечатление.
      - По-моему, что-то не ладно, - сказал несчастный, совсем обессилев. - Я чувствую себя так, словно на мне чужое платье. Меня скривило на сторону, и одна нога как будто короче другой. А в кармане у меня бутылка. Зачем вы посадили меня на бутылку?
      - Черт бы его взял! - воскликнула миссис Гэмп, вытаскивая бутылку. Бутылка-то моя ведь оказалась у него. Я себе устроила вроде как бы шкафчик из его сюртука, когда он висел за дверью, да и позабыла совсем. Бетси, в другом кармане у него вы найдете пару луковиц, чай и сахар. Будьте так добры, выньте все оттуда.
      Бетси достала вышеупомянутую собственность и еще кое-что из бакалеи, и миссис Гэмп переложила все это к себе в карман, представлявший собою нечто вроде нанковой сумки для провизии. Тут им принесли подкрепление в виде отбивных котлет и крепкого эля для дам и чашки мясного бульона для пациента, и не успели они управиться с едой, как явился Джон Уэстлок.
      - Вы уже встали и оделись! - воскликнул Джон, садясь рядом с больным. Вот это молодцом! Как вы себя чувствуете?