Глава X,

где творятся странные вещи, от которых окажутся в зависимости многие события нашего повествования.

Однако мистер Пексниф приехал в город по делу. Неужели он об этом забыл? Неужели он только и знал, что веселился с гостеприимными питомцами миссис Тоджерс, пренебрегая более важными обязанностями, требующими пристального внимания, в чем бы они ни заключались? Нет.

Время и прилив никого не ждут, говорит пословица. Зато каждому приходится ждать времени и прилива. Тот прилив, который, достигнув высшей точки, должен был подхватить Сета Пекснифа и понести навстречу фортуне, уже поднимался, и час его был известен. И не где-нибудь на сухом месте, позабыв о приливах и отливах, топтался нерадивый Пексниф, – нет, именно здесь, у самой воды, замочившей уже его подошвы, стоял этот достойный джентльмен, готовый барахтаться в грязи, лишь бы вместе с ней докатиться до обители своих упований.

Доверие, которым его дарили прелестные дочери, было поистине умилительно. Натуру своего родителя они Знали как нельзя лучше, и это позволяло им питать твердую уверенность в том, что он никогда не упустит из виду своей основной цели, чем бы ни занимался. А что этой благородной целью и предметом всех его попечений был он сам и, стало быть, по необходимости, и они обе, девицы тоже знали. Их преданность отцу была беспримерна.

Это дочернее доверие было тем трогательнее, что истинные намерения их родителя в данном случае оставались им совершенно неизвестны. О его делах они знали только то, что каждое утро, после раннего завтрака, он уходил на почту справиться, нет ли писем. По выполнении этой задачи его деловой день бывал закончен, и он снова предавался отдыху, до тех пор пока новый восход солнца не предвещал прибытия новой почты.

Так продолжалось дня три или четыре. Наконец в одно прекрасное утро мистер Пексниф возвратился домой, едва переводя дух от спешки, что было даже странно видеть в нем, обыкновенно медлительном и спокойном, и, пожелав безотлагательно переговорить с дочерьми, заперся с ними на целых два часа для приватной беседы. Изо всего, что произошло за это время, известны только следующие слова, сказанные мистером Пекснифом:

– Нам не стоит задумываться над тем, как это вышло, что он так изменился (если окажется, что он действительно изменился). Дорогие мои, у меня есть на этот счет свои догадки, но делиться ими я не стану. Довольно, если я скажу, что нам надо смириться духом, все простить и не помнить зла. Ему нужна наша дружба – пожалуйста. Надеюсь, мы знаем свой долг.

Около полудня в тот же день почтенный старик вышел из наемного экипажа у почтовой конторы и, назвав свою фамилию, справился, нет ли на его имя письма, оставленного до востребования. Письмо лежало уже несколько дней. Оно было надписано рукой мистера Пекснифа и запечатано печатью мистера Пекснифа.

Письмо было очень кратко и не содержало, в сущности, ничего, кроме адреса – с почтительнейшим поклоном и (невзирая на все, что произошло) совершеннейшим почтением мистера Пекснифа. Старик оторвал от него адрес, развеяв все остальное но ветру, и дал его кучеру, с наказом подъехать как можно ближе к месту. В соответствии с этим наказом он был подвезен к Монументу, где опять вышел, отпустил экипаж и пешком направился к пансиону М. Тоджерс.

Хотя все в этом Старике – и лицо, и фигура, и походка, и даже непреклонный вид, с каким он опирался на трость, – выражало неумолимую решимость и твердую волю (хорошо или дурно направленную, сейчас не имеет значения), каких в былое время не сломила бы даже пытка и кои в смертной слабости являли жизни силу, однако в нем заметны были следы колебаний, заставивших его пройти мимо дома, который он искал, и некоторое время прохаживаться взад и вперед в полосе солнечного света, пересекавшей соседнее маленькое кладбище. Быть может, в присутствии этих недвижных груд праха рядом с кипучей городской жизнью было нечто такое, что усилило его колебания, но он ходил по кладбищу взад и вперед, будя своими шагами эхо, до тех пор, пока часы на колокольне не начали во второй раз отбивать четверть и не вывели его из задумчивости. Как только в воздухе замер звон колоколов, он стряхнул с себя оцепенение и, подойдя к Дому большими шагами, постучался в дверь.

Мистер Пексниф сидел в комнатке хозяйки, и гость застал его – совершенно случайно, мистер Пексниф даже извинился – за чтением серьезнейшего богословского трактата. Рядом, на маленьком столике, стояли вино и печенье – опять-таки случайно, и мистер Пексниф опять-таки извинился. По его словам, он уже перестал ожидать гостя, и когда тот постучался в дверь, собирался разделить это скромное угощение со своими дочерьми.

– Дочери ваши здоровы? – спросил старик, кладя шляпу и трость.

Отвечая на этот вопрос, мистер Пексниф напрасно пытался скрыть свое родительское волнение. Да, они здоровы. Они добрые девушки, сказал он, очень добрые. Он не берет на себя смелость советовать мистеру Чезлвиту сесть в кресло или держаться подальше от сквозняка. Он опасается, что, отважившись на это навлечет на себя самые несправедливые подозрения. Поэтому он ограничится указанием, что в комнате есть кресло и что от двери дует. С этим последним неудобством, если ему будет позволено прибавить еще одно слово, довольно часто приходится встречаться в старых домах.

Старик сел в кресло и после нескольких минут молчания сказал:

– Прежде всего, позвольте поблагодарить вас за то, что вы так скоро приехали в Лондон по моей просьбе, не спрашивая о причинах, – приехали, разумеется, за мой счет.

– За ваш счет, уважаемый сэр? – воскликнул мистер Пексниф тоном величайшего изумления.

– Не в моих правилах, – продолжал Мартин, нетерпеливо отмахнувшись рукой, – не в моих правилах вводить моих… ну, родственников, что ли, в какие бы то ни было расходы из-за личных капризов.

– Капризов, уважаемый сэр? – воскликнул мистер Пексниф.

– Да, это слово едва ли тут подходит, – сказал старик. – Да, вы правы.

Услышав это, мистер Пексниф в душе очень обрадовался, хотя и неизвестно почему.

– Да, вы правы, – повторил Мартин. – Это не каприз. Это доказано, проверено рассудком и испытано путем беспристрастного сравнения. С капризами так не бывает. Кроме того, я человек не капризный. И никогда не был капризным.

– Вне всякого сомнения, нет, – сказал мистер Пексниф.

– А вы почем знаете? – возразил старик резко. – Вы только теперь начнете со мной знакомиться. Вам предстоит проверить это на деле в самом ближайшем времени. Вы и ваши еще узнаете, что я могу быть тверд, и уж если я что задумал, меня не собьешь с толку. Слышите?

– Как нельзя лучше, – сказал мистер Пексниф.

– Я очень сожалею, – размеренно и не спеша продолжал Мартин, глядя прямо в глаза собеседнику, – я очень сожалею, что в последнюю нашу встречу между нами произошел такой разговор. Я очень сожалею, что был так откровенен с вами. Теперь у меня совершенно другие намерения: брошенный всеми, кому я доверился, обманутый и обойденный всеми, кто должен был бы оказывать мне помощь и поддержку, я обращаюсь к вам в поисках убежища. Я хочу, чтобы вы стали моим союзником, чтобы вас соединял со мной личный интерес и надежды на будущее, – он с особенным ударением произнес эти слова, хотя мистер Пексниф настойчиво просил его не беспокоиться, – и с вашей помощью последствия самой гнусной низости, лицемерия и коварства обрушатся на головы истинных виновников.

– Достойный сэр! – воскликнул мистер Пексниф, схватывая протянутую ему руку. – Вам ли сожалеть о тем. что вы думали обо мне несправедливо! Вам ли, с вашими седыми волосами!

– Сожаления, – сказал Мартин, – неотъемлемый удел седых волос, и хотя бы эта доля человеческого наследия у меня общая со всеми людьми. Но довольно об этом. Я сожалею, что так долго чуждался вас. Если б я узнал вас раньше и раньше начал обращаться с вами, как вы того заслуживаете, я, возможно, был бы счастливее.

Мистер Пексниф воззрился на потолок и сжал в умилении руки.

– Ваши дочери, – сказал Мартин после недолгого молчания. – Я их не знаю. Похожи они на вас?

– В подбородке моей младшей дочери и носу старшей, – ответствовал вдовец, – возродился ангел на земле – не я, но их родительница, святая женщина!

– Я говорю не о внешности, – возразил старик. – О духовном сходстве, о духовном!

– Не мне об этом судить, – ответил мистер Пексниф с кроткой улыбкой. – Я сделал все, что мог, сэр.

– Мне бы хотелось их видеть, – сказал Мартин. – Они тут где-нибудь близко?

Да, они были очень близко: по правде сказать, они подслушивали за дверью с самого начала разговора и до последней минуты, но тут поспешно ретировались. Стерев следы родительской слабости со своих глаз и, таким образом, дав дочерям время подняться наверх, мистер Пексниф отворил дверь и ласково крикнул в коридор:

– Дорогие мои девочки, где вы?

– Здесь, милый папа! – ответил издали голос Чарити.

– Прошу тебя, сойди в малую гостиную, душа моя, – сказал мистер Пексниф, – и приведи с собой сестру.

– Хорошо, милый папа! – крикнула в ответ Мерри; и обе сейчас же сошли вниз (воплощенное послушание!), напевая на ходу.

Трудно описать, как удивились обе мисс Пексниф при виде незнакомого гостя, сидевшего вместе с их милым папой. Невозможно изобразить, как обе они замерли в немом изумлении при его словах: «Дети мои, это мистер Чезлвит!» Когда же мистер Пексниф сказал им, что они теперь друзья с мистером Чезлвитом и что добрые и ласковые речи мистера Чезлвита потрясли его душу и проникли в самое сердце, обе мисс Пексниф воскликнули в один голос: «Слава богу!» – и бросились на шею старику. И обняв его с таким пылким чувством, которое просто не поддается описанию, они потом не отходили ни на шаг от его кресла, ухаживали за ним и вообще веди себя так, будто никогда не мечтали о другом счастье на земле, кроме возможности предупреждать все его желания, служить ему, излить на закат его жизни всю ту любовь, которая могла бы до краев заполнить их существование с самого детства, если бы только он сам – милый упрямец! – согласился тогда принять эту бесценную жертву.

Старик внимательно переводил глаза с одной на другую, потом взглянул на мистера Пекснифа.

– Как их зовут? – спросил он мистера Пекснифа, случайно поймав его опускающийся взор, до сих пор набожно возведенный горе, с тем выражением, какое стихотворцы исстари приписывают птичке, испускающей последний вздох при раскатах грома и блеске молнии.

Мистер Пексниф назвал их имена и прибавил торопливо, в надежде, как, вероятно, сказали бы клеветники, что у старика могла появиться мысль о завещании:

– Быть может, дорогие мои, вам лучше написать свои имена. Ваши скромные автографы сами по себе не имеют ценности, но истинная любовь конечно оценит их.

– Истинная любовь, – сказал старик, – обратится на живые оригиналы. Не беспокойтесь, милые мои, я не так скоро вас забуду, Чарити и Мерси, чтобы мне понадобились напоминания. Кузен!

– Сэр? – с готовностью отозвался мистер Пексниф.

– Неужели вы никогда не садитесь?

– Нет, отчего же, сэр, иногда сажусь, – ответил мистер Пексниф, который стоял все это время.

– Не угодно ли вам сесть?

– Как можете вы спрашивать, сэр, – возразил мистер Пексниф, моментально скользнув на стул, – хочу ли я сделать то, чего желаете вы?

– Я вижу, вы доверяетесь мне, – сказал Мартин, – и намерения у вас добрые; однако вам едва ли известно, что такое стариковские причуды. Вы не знаете, каково поддакивать старику во всех его пристрастиях и предубеждениях, потакать его предрассудкам, слушаться его во всем, терпеть подозрительность и придирки и тем не менее всегда с одинаковым усердием прислуживать ему. Когда я вспоминаю, сколько у меня недостатков, и недостатков поистине исключительных, судя уже по тому, как несправедливо я думал о вас, – мне кажется, я не смею рассчитывать на вашу дружбу.

– Досточтимый сэр, – ответил его родственник, – зачем предаваться таким тягостным размышлениям? Было более чем естественно с вашей стороны сделать одну незначительную ошибку, когда во всех других отношениях вы нисколько не ошибались и оказались безусловно правы, – к сожалению, безусловно и бесспорно правы, – видя всех окружающих вас в самом черном свете!

– Да, правда, – ответил старик. – Вы очень снисходительны ко мне.

– Мои дочери и я, мы всегда говорили, – воскликнул мистер Пексниф еще более подобострастно, – что хотя мы и оплакиваем наше тяжкое несчастье, то есть то, что нас поставили на одну доску с людьми низкими и корыстными, все же мы этому не удивляемся. Дорогие мои, помните, мы об этом говорили?

Еще бы не помнить! Сотни раз!

– Мы не жаловались, – продолжал мистер Пексниф. – Время от времени мы позволяли себе утешаться мыслью, что истина все же победит и добродетель восторжествует, – но не часто. Милые мои, вы помните Это?

Ну конечно! Какие же тут могут быть сомнения, милый папа? Вот странный вопрос!

– А когда я увидел вас, – заключил мистер Пексниф еще более почтительно, – в той маленькой, скромной деревушке, где мы, если позволительно так выразиться, влачим существование, я только позволил себе заметить, что вы во мне несколько ошибаетесь, досточтимый; и это было, мне кажется, все.

– Нет, не все, – ответил Мартин, который сидел, прикрыв лоб рукой, и только теперь взглянул на мистера Пекснифа. – Вы сказали гораздо больше; и это вместе с другими обстоятельствами, которые стали мне известны, открыло мне глаза. Вы вполне бескорыстно замолвили слово за… надо ли говорить, за кого! Вы знаете, о ком я говорю.

Смятение изобразилось на лице мистера Пекснифа, и, крепко сжав трепетные руки, он ответил смиренно:

– Совершенно бескорыстно, сэр, уверяю вас.

– Я это знаю, – сказал старик, спокойно как всегда. – Я уверен в этом. Я так и сказал. И с тем же бескорыстием вы отвлекли от меня стаю гарпий и сами сделались их жертвой. Другой на вашем месте сначала дал бы им проявить всю их алчность, чтобы по сравнению с ними выиграть в моем мнении. А вы пожалели меня и отвлекли их, за что мне и следует вас поблагодарить. Так что, видите, мне известно все, что произошло за моей спиной, хоть я и уехал оттуда!

– Вы меня удивляете, сэр! – воскликнул мистер Пексниф, что было истинной правдой.

– Но это еще не все, что мне известно о вашем поведении, – продолжал старик. – У вас в доме есть новый жилец.

– Да, сэр, есть, – ответил архитектор.

– Он должен уехать, – сказал старик.

– Куда? К вам? – растерянно и с дрожью в голосе спросил мистер Пексниф.

– Туда, где сможет – найти себе приют, – отвечал старик. – Он обманул вас.

– Надеюсь, что нет, – с жаром сказал мистер Пексниф. – Верю и надеюсь, что нет. Я был в высшей степени расположен к этому молодому человеку. Надеюсь, нельзя будет доказать, что он лишил себя всяких прав на мою поддержку. Обман, обман, уважаемый мистер Чезлвит, – ничего не может быть хуже обмана. Если будет установлено, что он меня обманул, я сочту себя вынужденным немедленно отречься от него.

Старик взглянул на его прелестных союзниц, а особенно на мисс Мерси, которой он посмотрел прямо в лицо с гораздо большим интересом и оживлением, чем обнаруживал до сих пор. Опять встретивши взгляд мистера Пекснифа, он сказал сдержанно:

– Вам, разумеется, известно, что он уже выбрал себе подругу жизни?

– Боже мой! – воскликнул мистер Пексниф, изо всех сил ероша волосы и глядя на дочерей дикими глазами. – Это превосходит всякое вероятие!

– Вам это известно? – повторил Мартин.

– Но ведь не без разрешения и одобрения своего дедушки, достоуважаемый сэр? – воскликнул мистер Пексниф. – Нет, лучше не говорите мне! Из уважения к природе человеческой не говорите мне ничего подобного!

– Я так и думал, что он скрыл это от вас, – сказал старик.

Негодование, которое ощутил мистер Пексниф при Этом ужасном открытии, могло сравниться только с пламенным гневом его дочерей. Как! Они допустили к себе в дом, к своему семейному очагу змея, обручившегося тайно, крокодила, который присватался к кому-то на стороне, нищего самозванца, притворщика, выдающего себя за холостяка и обманом втершегося в их девический мир?! И подумать только, что он позволял себе обманывать кроткого, почтенного старика, имя которого он носит, доброго и нежного опекуна, который заменил ему отца (не говоря уже о матери), – ужасно, просто ужасно! Выгнать его с позором – этого мало. Неужели за такие дела не полагается наказания или штрафа? Возможно ли, чтобы в законах страны это было упущено из виду и за такое преступление не назначено кары? Изверг! Как подло он обманул их!

– Я очень доволен, что вы так горячо меня поддержали, – сказал старик, поднимая руку, чтобы остановить поток их гнева. – Не стану отрицать, меня радует такое ваше рвение. Будем считать, что с этим предметом покончено.

– Нет, достоуважаемый сэр, – воскликнул мистер Пексниф, – не покончено, пока я не очищу свой дом от скверны!

– Все в свое время, – сказал старик. – Будем считать, что это уже сделано вами.

– Вы очень добры, сэр, – ответил мистер Пексниф, пожимая ему руку. – Вы делаете мне честь. Да, вы можете так считать, даю вам мое слово!

– Есть другое дело, – сказал Мартин, – в котором вы мне, надеюсь, поможете. Вы помните Мэри, кузен?