Он прочитал этот отрывок, словно то была выписка из, парламентского акта, и, казалось, звуки этих торжественных слов придали ему новые силы.
      - "Я обвиняю... Хила, - читал он, глядя на Урию и подхватывая линейку поудобней под левую руку, чтобы, в случае нужды, она была наготове, - в следующем..."
      Кажется, мы затаили дыхание. И Урия также - в этом я уверен.
      - "Первое. Когда деловые способности мистера У. и его память, по причинам, коих я не считаю возможным касаться, ослабели и пришли в расстройство... Хип... умышленно перемешал и перепутал все официальные бумаги. Когда мистер У. приходил в такое состояние, что не мог заниматься делами... Хип всегда был тут как тут и заставлял его ими заниматься. Он вынуждал мистера У. подписывать важные документы именно в этих условиях, выдавая их за документы, не имеющие никакого значения. Таким порядком он вынудил мистера У. дать ему полномочия на получение из доверенного им имущества суммы в двенадцать тысяч шестьсот четырнадцать фунтов два шиллинга девять пенсов, а также право употребить эту сумму якобы для возмещения деловых издержек и недостач, которые либо уже были возмещены, либо совсем не имели места. Это деяние он приписал преступному замыслу самого мистера У., совершившего якобы сей бесчестный поступок, и с той поры стал мучить его к приневоливать".
      - Вы это должны будете доказать, - вы, Копперфилд! - угрожающе тряхнул головой Урия. - Мы еще посмотрим !
      - Мистер Трэдлс, спросите... Хипа, кто жил в его доме после него? воскликнул мистер Микобер, отрываясь от послания.
      - Жил болван и живет сейчас, - презрительно отозвался Урия.
      - Спросите... Хила, была ли у него дома записная книжка? - задал еще вопрос мистер Микобер.
      Тощая рука Урии, которой он поскребывал подбородок, застыла.
      - Или спросите так: не сжег ли он ее? - продолжал мистер Микобер. Если он ответит утвердительно и спросит вас, где пепел, направьте его к мистеру Микоберу, который сообщит ему нечто для него неприятное!
      Торжествующий тон мистера Микобера до крайности встревожил мать Урии; с большим волнением она вскричала:
      - Ури, Ури! Будь смиренным! Лучше поладить с ними, мой дорогой!
      - Замолчите, матушка! - отозвался тот. - Вы напуганы и сами не знаете, что говорите. Смиренным! - злобно глядя на меня, повторил он. - В прошлом я был смиренным с некоторыми из них, слишком смиренным!
      Погрузив подбородок в воротник сорочки, мистер Микобер обратился снова к своему сочинению.
      - "Второе. В ряде случаев... Хип, по имеющимся у меня данным, насколько мне известно..."
      - Как это убедительно! - с облегчением пробормотал Урия. - Матушка, спокойней!
      - Мы постараемся сообщить вкратце нечто такое, что будет, сэр, даже и для вас убедительно! - откликнулся мистер Микобер.
      - "Второе. В ряде случаев... Хип, по имеющимся у меня данным, насколько мне известно, систематически подделывал на исходящих бумагах, в книгах и в документах подпись мистера У.; в частности, в одном случае, я могу это доказать. А именно, например, следующим образом..."
      И снова мистер Микобер, нагромождая эти слова, испытывал несомненное удовольствие, что, должен сказать, свойственно не только ему. В течение своей жизни я проверил это наблюдение на многих людях. Мне кажется, это общее правило. Принимая, скажем, присягу, свидетели получают большое наслаждение, дойдя до произнесения нескольких слов, следующих одно за другим, но выражающих одну и ту же мысль, и провозглашая, что они гнушаются, презирают, ненавидят и т. д.; на том же основании люди смакуют старинные проклятья. Мы говорим о тирании слов, но нам нравится также тиранствовать над ними; мы любим, чтобы, по важным поводам, нам служил слишком большой штат слов, мы считаем, что это придает нам значительность и звучит прекрасно. И подобно тому, как нас не занимает в торжественных случаях качество ливрей на наших лакеях, - лишь бы они были красивы и было их много, - так и качество, а равно и уместность наших слов - дело второстепенное, лишь бы парад их был внушителен. Подобно тому также, как большое количество ливрейной прислуги приносит человеку много хлопот, а большое количество рабов восстает против своего хозяина, так, мне думается, некий народ испытывает великие затруднения, а испытает еще больше, сохраняя слишком многочисленную свиту слов.
      С каким-то причмокиванием мистер Микобер продолжал читать:
      - "А именно, например, следующим образом: когда мистер У. заболел и не исключена была возможность, что его смерть приведет к некоторым разоблачениям и власть... Хипа над семейством упомянутого У. рухнет (что я, нижеподписавшийся, Уилкинс Микобер, удостоверяю), если только, взывая к дочерней любви, не удастся воспрепятствовать расследованию деятельности фирмы, упомянутый... Хип почел целесообразным заготовить от имени мистера У. обязательство на вышеупомянутую сумму в двенадцать тысяч шестьсот четырнадцать фунтов два шиллинга девять пенсов, совокупно с процентами, каковой суммой... Хип якобы кредитовал мистера У., чтобы спасти мистера У. от бесчестья, тогда как в действительности сей суммой он никогда не кредитовал мистера У. и она давно была возмещена последним. Подписи на этом документе - мистера У. как лица, учинившего оный, и Уилкинса Микобера как лица, засвидетельствовавшего, - были подделаны... Хипом. В моем распоряжении находится его записная книжка с собственноручными его имитациями подписи мистера У., хотя эти имитации и попорчены огнем, но удобочитаемы. Никогда я не свидетельствовал этого документа! А самый этот документ находится в моем распоряжении".
      Вздрогнув, Урия выхватил из кармана связку ключей и отпер один из ящиков, потом вдруг опомнился и снова повернулся к нам, но на нас не взглянул.
      - "А самый этот документ находится в моем распоряжении, - читал мистер Микобер, взирая на нас так, будто читает проповедь, - вернее сказать, находился рано утром, когда я это писал, но засим был вручен мною мистеру Трэдлсу".
      - Совершенно правильно, - подтвердил Трэдлс.
      - Ури! Ури! - вскричала мать Урии. - Будь смиренным, надо с ними поладить! О, я знаю, джентльмены, мой сын будет смиренным, если вы дадите ему время подумать. Мистер Копперфилд! Вы ведь знаете, что он всегда был смиренным, сэр!
      Странно было видеть, что мать все еще не хочет расстаться со своими старыми плутнями, тогда как сын уже счел их бесполезными.
      - Лучше возьмите, матушка, ружье и застрелите меня! - сказал он, раздраженно покусывая платок, которым обвязана была его рука.
      - Но я люблю тебя, Ури! - вскричала миссис Хип. (Думаю, так оно и было, да и он любил ее, как это ни покажется странным; это была достойная друг друга парочка.) - Я не могу слышать, как ты злишь этих джентльменов и этим еще больше себе вредишь. Когда этот джентльмен сказал мне наверху, что все открылось, я ему сразу сказала, что могу за тебя поручиться, - ты будешь смиренным и исправишься. О, взгляните, джентльмены, какая я смиренная, а на него не обращайте внимания!
      - А вы, матушка, лучше посмотрите на Копперфилда! Копперфилд дал бы вам сотню фунтов за такую болтовню! - яростно воскликнул Урия, показывая тощим пальцем на меня, которого он ненавидел больше всех, считая меня главным виновником разоблачения, в чем я его не разубеждал.
      - Урия, я не могу этого выносить, я не могу видеть, как ты задираешь голову и губишь себя. О, лучше будь таким же смиренным, как был всегда!
      Некоторое время он молчал и кусал платок, потом мрачно мне сказал:
      - Ну, что еще у вас там есть? Если есть, валяйте! Чего вы ждете?
      Мистер Микобер снова принялся читать, весьма довольный тем, что снова может играть роль, которая ему очень нравилась:
      - "Третье и последнее. Я теперь в силах доказать на основании поддельных записей в книгах и подлинных заметок... Хипа начиная с обгоревшей записной книжки (в которой я сперва не смог разобраться, когда, переехав в наше теперешнее жилище, миссис Микобер случайно нашла ее в ящике или в ларе, куда ссыпалась зола из нашего домашнего очага), что в течение многих лет... Хип использовал для своих гнусных замыслов слабости, ошибки, даже добродетели несчастного мистера У., его родительскую любовь и чувство чести. Могу доказать, что в течение многих лет жадный и лживый... Хип в корыстных целях обманывал и грабил мистера У.; что... Хип ставил своей главной целью, которой почти достиг, целиком подчинить себе мистера и мисс У. (о его низменных видах на последнюю я умолчу); что последним его деянием, совершенным только несколько месяцев назад, было принуждение мистера У. к отказу от своей доли участия в фирме и к продаже всей обстановки своего дома в обмен на ренту, уплачиваемую ему... Хипом каждые три месяца. Могу доказать, что сети, которые он сплетал, становились крепче и крепче, покуда несчастный мистер У. невзвидел света; могу доказать наличие подозрительных и поддельных отчетов по имуществу, сданному мистеру У. в тот период, когда он, будучи вовлечен в рискованные и неуместные спекуляции, мог не иметь в наличности денег, за которые нес моральную и законную ответственность; следует также упомянуть о фальшивых ссудах, полученных мистером У. под неслыханные проценты, а на самом деле данных ему... Хипом или полученных через... Хипа из денег, мошенническим образом вытянутых им у мистера У. на предмет упомянутых спекуляций либо иным путем; этот перечень можно было бы увенчать списком самых бессовестных злоупотреблений. Мистер У. считал, что он лишился имущества, чести и всякой надежды, и свои упования возлагал только на это чудовище в человеческом обличье, - любуясь удачным выражением, мистер Микобер подчеркнул эти слова, - которое, добившись того, что стало незаменимым, привело мистера У. к гибели. Все это я могу доказать. Быть может, и многое другое".
      Я шепнул несколько слов сидевшей рядом со мной Агнес, которая и плакала и улыбалась; все мы зашевелились, как будто мистер Микобер уже закончил чтение. Но он важно сказал: "Прошу прощения!" - и продолжал читать заключительную часть послания, удрученный и вместе с тем восхищенный своим произведением:
      - "Я кончаю. Теперь мне остается только привести доказательства этих преступлений, а потом вместе с моим злополучным семейством исчезнуть из тех мест, для коих мы являемся тяжким бременем. Скоро это и произойдет. С большой долей вероятности можно предвидеть, что наше младшее дитя, самый хрупкий член нашего семейства, первым испустит дух, а за ним последуют, в порядке очереди, наши близнецы. Но будь что будет! Лично мне мое кентерберийское паломничество * дорого стоило; заключение в тюрьму по постановлению гражданского суда и нужда скоро довершат дело. Я верю, что усердие и риск, с которым велось расследование, мельчайшие результаты коего терпеливо сводились воедино, в тяжких трудах и среди постоянных гнетущих опасений, на заре, росистым вечером и во тьме ночи, под бдительным оком того, кого мало назвать Демоном, в самый разгар борьбы с Нищетой, ради того, чтобы довершить начатое дело, - я верю, что такое усердие окропит сладостными каплями слез мой погребальный костер. Большего я не прошу. Но да воздадут мне по справедливости и да помянут меня так, как поминают смелого знаменитого морского Героя, - с которым я и не помышляю равняться, - ибо содеянное мной я совершил, пренебрегая корыстными и личными мотивами,
      "ради Англии, домашнего очага и Красоты" *. Остаюсь и пр. и пр.
      Уилкинс Микобер".
      Сильно взволнованный, но весьма довольный собой, мистер Микобер сложил послание и с поклоном вручил его бабушке в полном убеждении, что она с удовольствием будет его хранить.
      Как я заметил еще в первое свое появление, в этой комнате находился железный несгораемый шкаф. В нем торчал ключ. Вдруг Урию осенило подозрение; скользнув взглядом по мистеру Микоберу, он подошел к шкафу и с резким металлическим звоном открыл его.
      Шкаф был пуст.
      - Где книги? - вскричал он, изменившись в лице. - Какой-то вор украл книги!
      Мистер Микобер хлопнул себя линейкой.
      - Это сделал я! Сегодня утром я получил от вас ключ раньше, чем обычно, и открыл шкаф.
      - Не беспокойтесь. Книги у меня. Я их поберегу на основании тех полномочий, о которых говорил, - вмешался Трэдлс.
      - Вы укрыватель краденого! - вскричал Урия.
      - В данных условиях это так, - согласился Трэдлс.
      Каково же было мое изумление, когда бабушка, дотоле совершенно спокойная, подскочила к Урии Хипу и обеими руками схватила его за ворот.
      - А знаете ли, что нужно мне?! - крикнула она.
      - Смирительную рубашку, - отозвался Урия.
      - Нет. Мои деньги! Агнес, дорогая моя, пока я думала, что они потеряны по вине твоего отца, я никому не говорила ни слова, что поместила их сюда. Даже Трот об этом не знал! Но теперь я знаю, что виновник - вот этот субъект. Трот, отними их у него!
      Не знаю, думала ли она в самом деле, что Урия хранит деньги в своем шейном платке, но она тянула его за ворот, словно была в этом уверена. Я бросился между ними и стал ее уверять, что мы позаботимся, чтобы он вернул все мошеннически присвоенное. Это мое заявление подействовало; после короткого раздумья она утихомирилась и спокойно уселась, обретя свой прежний вид, чего нельзя было сказать о ее шляпке.
      В течение нескольких минут миссис Хип то призывала сына "быть смиренным", то падала на колени перед каждым из нас и давала какие-то нелепые обещания. Сын усадил ее в свое кресло и, удерживая за руку, но не грубо, бросил на меня яростный взгляд и спросил:
      - Что вам от меня нужно?
      - Я вам скажу, что нам от вас нужно, - ответил за меня Трэдлс.
      - А разве у Копперфилда отвалился язык? - пробормотал Урия. - Много бы я дал, чтобы вы сказали, что ему отрезали язык, и при этом не солгали.
      - Мой Урия хочет быть смиренным! - вскричала его мать. - Джентльмены, не обращайте внимания на его слова!
      - Вот что нам от вас нужно, - сказал Трэдлс. - Во-первых, вы немедленно, на этом самом месте, передаете нам упомянутый акт об отказе мистера Уикфилда от своего имущества.
      - А если я на это не пойду? - перебил Урия.
      - Вы на это пойдете, - сказал Трэдлс. - Мы твердо уверены. - Признаюсь, впервые я воздал должное ясному уму моего старого школьного товарища и его бесспорному здравому смыслу. - Затем, - продолжал Трэдлс, - вы должны быть готовы вернуть все награбленное вами и возместить все убытки до последнего фартинга. Все книги фирмы и все документы останутся у нас, так же как ваши личные деловые книги и бумаги, а равно все счета и все закладные. Короче говоря, все, что здесь находится.
      - В самом деле? Ну, это я еще не решил. Дайте мне время подумать, сказал Урия.
      - Извольте. Но до тех пор и пока вы нас полностью не удовлетворите, все, о чем я говорил, переходит в наше распоряжение, а вас мы просим вернее, требуем - уйти к себе в комнату и ни с кем не общаться, - заявил Трэдлс.
      - Этого не будет! - воскликнул Урия, изрыгая проклятие.
      - Мейдстонская тюрьма куда более надежное место предварительного заключения, - продолжал Трэдлс. - Может быть, закон окажет нам правосудие не так скоро и удовлетворит наши справедливые требования не так полно, как можете удовлетворить вы, но вам-то он найдет меру наказания. Да вы это знаете, черт возьми, не хуже меня! Копперфилд, поезжайте в Гилдхолл * и привезите представителей власти.
      Тут миссис Хип снова прорвало. С плачем она бросилась на колени перед Агнес, умоляя ее заступиться за них, восклицала, что он в самом деле очень смиренен, а если он не сделает всего, что нам нужно, то она его заставит сделать; словом, она потеряла голову от страха за своего сынка. Задавать вопрос, как бы он поступил, будь он похрабрее, не менее бессмысленно, чем спрашивать, как бы стал действовать собачий ублюдок, наделенный смелостью тигра. С головы до ног он был трус, и его низкая натура проявилась в злобе и угрюмости, как обнаруживалась она на всем протяжении его презренной жизни.
      - Не ходите! - буркнул он в мою сторону и вытер рукой потное лицо. - Да замолчите, мать! Ладно! Пусть получают этот акт. Принесите его!
      - Пожалуйста, проводите ее, мистер Дик, - сказал Трэдлс.
      Гордый этим поручением, сознавая всю его важность, мистер Дик, сопровождая миссис Хип, напоминал овчарку, стерегущую овцу. Но миссис Хип доставила ему мало хлопот; она принесла не только акт, но и ящик, в котором он лежал, а в этом ящике находились и банковская книга и другие документы, которые очень нам потом пригодились.
      - Прекрасно! - сказал Трэдлс, когда все это было принесено. - А теперь, мистер Хип, вы можете удалиться и подумать. Но прошу помнить: вам остается только пойти на то, о чем я говорил, и сделать это без проволочек.
      Не поднимая глаз и поскребывая рукой подбородок, Урия дошел до двери; здесь он остановился и сказал:
      - Я вас всегда ненавидел, Копперфилд! Вы всегда были выскочка и всегда были против меня.
      - Нет, не я, а вы с вашей жадностью и плутнями были всегда против всего остального мира, - ответил я. - Об этом я вам как-то говорил. Вспомните, что еще ни один алчный плут не останавливался вовремя, и это неизменно приводило его к гибели. Это так же непреложно, как и то, что все мы умрем.
      - Столь же непреложно, как и то, чему учат в школах - в той самой школе, где я подцепил столько смирения, - криво усмехаясь, сказал Урия. - С девяти часов до одиннадцати там учат, что труд - это проклятье, а с одиннадцати до часу, что это благословение и радость и прочее и прочее... Ваша проповедь смахивает на их. Значит, смирение никуда не годится? Э, нет, без смирения я не обошел бы моего благородного компаньона! А с вами, Микобер, я еще посчитаюсь, старый хвастун!
      Мистер Микобер, нисколько не испугавшись ни его самого, ни протянутого им пальца, выпятил грудь и оставался в такой позе, пока Урия не скрылся за дверью. Потом он обратился ко мне и предложил насладиться "лице зрением того, как восстановится взаимное доверие между ним и миссис Микобер". А затем пригласил и остальных быть свидетелями этого чувствительного зрелища.
      - Пала завеса, давно отделившая миссис Микобер от меня, а дети мои и Виновник их Бытия могут теперь войти в сношения как равные! - сказал мистер Микобер.
      Мы отправились бы все вместе, так как были очень ему благодарны, что и хотели засвидетельствовать, невзирая на смятение наших чувств; но Агнес необходимо было вернуться к отцу, которого следовало осторожно подготовить к радостной вести, и кто-то должен был сторожить Урию. С этой целью остался Трэдлс, - его должен был скоро сменить мистер Дик, - а мистер Дик, бабушка и я пошли с мистером Микобером к нему домой. Наскоро попрощавшись с дорогой мне девушкой, которой я стольким был обязан, и думая о том, какая ей грозила опасность, несмотря на твердое ее решение, и чего она в это утро избежала, я от всего сердца был благодарен невзгодам моего детства, которые привели к знакомству с мистером Микобером.
      Он жил недалеко. Дверь из гостиной открывалась прямо на улицу, и когда с обычной своей стремительностью он вбежал в комнату, мы сразу очутились в лоне его семейства. Воскликнув: "Эмма, жизнь моя!" - мистер Микобер бросился в объятия миссис Микобер. Миссис Микобер вскрикнула и заключила его в объятия. Мисс Микобер, нянчившая невинного незнакомца, упомянутого в письме миссис Микобер, пришла в умиление. Незнакомец подскочил на ее руках. Близнецы выразили свой восторг несколько неуклюже, но зато простодушно. Юный мистер Микобер, чей характер был отравлен ранним разочарованием и взгляд стал мрачен, уступил своим лучшим чувствам и разревелся.
      - Эмма! - воскликнул мистер Микобер. - Облако, заволакивавшее мою душу, рассеялось! Взаимное доверие, которое всегда существовало между нами, восстановлено и более не нарушится. Да здравствует бедность! - прослезясь, воскликнул мистер Микобер. - Да здравствуют напасти, да здравствует бездомность, да здравствуют голод, лохмотья, непогода и нищета! Взаимное доверие поможет нам вынести все до конца!
      С этими словами мистер Микобер усадил миссис Микобер в кресло и обнял по очереди всех членов семейства, приветствуя весьма мрачные перспективы (которые, на мой взгляд, едва ли стоило приветствовать) и призывая всех членов семейства выйти на улицы Кентербери и петь хором, снискивая пропитание, ибо ничего другого им делать не остается.
      Но от сильного потрясения миссис Микобер лишилась чувств, и, прежде чем приступать к хоровому пению, надо было привести ее в чувство. Совместными усилиями мистера Микобера и бабушки это было достигнуто, после чего миссис Микобер познакомилась с бабушкой и узнала меня.
      - Простите, дорогой Копперфилд, - сказала бедная леди, протягивая мне руку, - но у меня не очень крепкое здоровье, и когда размолвка между мистером Микобером и мной прекратилась, это оказалось не по моим силам.
      - Это все ваши дети, сударыня? - спросила бабушка.
      - Пока других нет, - ответила миссис Микобер.
      - Господи помилуй! Я совсем не то думала, сударыня! - воскликнула бабушка. - Я хотела спросить, это все ваши дети?
      - Совершенно неоспоримо, сударыня, - ответил мистер Микобер.
      - А что вы намерены делать с этим старшим молодым джентльменом? размышляя о чем-то, спросила бабушка.
      - Когда я сюда переехал, я надеялся посвятить Уилкинса служению церкви. Если говорить точнее, я имею в виду церковный хор. Но в достославном здании, которое является гордостью этого города, не было вакансии для тенора, и Уилкинс... короче говоря, он поет больше по трактирам, чем в священных местах.
      - Но намерения у него самые лучшие, - ласково вставила миссис Микобер.
      - Слов нет, моя дорогая, намерения у него превосходные, - отозвался мистер Микобер, - но пока что он никак не мог их осуществить.
      К юному мистеру Микоберу вернулась прежняя его мрачность, и с некоторым раздражением он спросил, чего от него хотят. Чтобы он родился плотником, каретным мастером или, может быть, птичкой? Чтобы он открыл по соседству аптеку? Выступал бы на ближайших ассизах * как адвокат? Заставил бы себя слушать в опере и силой добился бы успеха? Делал бы решительно все, хотя его ничему не учили?
      Некоторое время бабушка размышляла, потом сказала:
      - А вы никогда не думали, мистер Микобер, о том, чтобы эмигрировать?
      - О сударыня! - воскликнул мистер Микобер. - Это мечта моей юности и несбывшаяся надежда зрелых лет!
      Бьюсь об заклад, кстати сказать, что никогда в жизни он об этом не помышлял.
      - Да ну! - Тут бабушка бросила на меня взгляд. - А ведь для вас, миссис и мистер Микобер, эмиграция была бы самым подходящим делом.
      - А деньги, сударыня, деньги?! - с мрачным видом поспешил вставить мистер Микобер.
      - Это главное, я бы сказала - единственное, препятствие, мистер Копперфилд, - согласилась жена.
      - Деньги! - воскликнула бабушка. - Но вы оказываете нам большую услугу, могу сказать - уже оказали большую услугу, так как последствия вашего вмешательства будут благотворны, и разве мы не вправе вас за это хоть отчасти отблагодарить и дать вам денег?
      - Принять их как дар я не могу! - с жаром воскликнул мистер Микобер. Но если бы я мог получить взаймы некоторую сумму, скажем из пяти процентов годовых, под личную мою ответственность, иными словами под расписку с уплатой в три срока - через двенадцать, восемнадцать и двадцать четыре месяца, - дабы я мог дождаться, когда счастье улыбнется...
      - Могли бы? Не только могли бы, но и получите на любых условиях, стоит вам сказать слово, - заявила бабушка. - Подумайте об этом вдвоем. Скоро отсюда кое-кто едет в Австралию, Дэвид об этом знает. Если вы решите ехать, почему вам не отправиться на том же корабле? В пути вы будете друг другу помогать. Подумайте об этом, миссис и мистер Микобер. Не торопитесь, все хорошо взвесьте.
      - У меня только один вопрос, сударыня: климат там здоровый? осведомилась миссис Микобер.
      - Самый лучший в мире, - ответила бабушка.
      - Прекрасно. Еще один вопрос: подходящие ли в этой стране условия для того, чтобы человек, обладающий способностями мистера Микобера, мог рассчитывать на удачу при восхождении по социальной лестнице? В данный момент я не хочу сказать, что он станет добиваться губернаторского поста или чего-нибудь подобного, но возможно ли ему будет всесторонне раскрыть свои таланты и найти им применение?
      - Лучшего места не найти для человека, который отличается примерным поведением и трудолюбием, - ответила бабушка.
      - Для человека, который отличается примерным поведением и трудолюбием! - деловым тоном повторила миссис Микобер. - Вот именно! Теперь для меня ясно, что Австралия - подходящее поле деятельности для мистера Микобера!
      - И я, сударыня, уверен, что при данных обстоятельствах эта страна единственная, где я мог бы устроиться со своим семейством, - произнес мистер Микобер. - На ее берегах счастье улыбнется нам, как никогда! Расстояние, кстати сказать, не имеет никакого значения. Вы любезно дали нам возможность обдумать ваше великодушное предложение, но могу вас уверить, - думать тут нечего.
      Забыть ли мне, как в один момент он превратился в самого жизнерадостного человека, возлагающего надежду на фортуну, или как миссис Микобер разглагольствовала - о привычках кенгуру? Могу ли я представить себе уличку Кентербери в рыночный день и не увидеть мистера Микобера, который идет вместе с нами и, обретя уже грубые повадки, всем своим видом заявляет, что здесь он временный жилец, и при этом смотрит на телят взглядом австралийского фермера?
      ГЛАВА LIII
      Еще один взгляд в прошлое
      Снова я должен прервать свое повествование. О моя девочка-жена! В толпе образов, встающих теперь в моей памяти, возникает одна фигура, тихая, спокойная; она говорит нежно, с детской любовью: остановись, подумай обо мне, посмотри на Маленький Цветочек, приникший к земле!
      И вот все тускнеет и расплывается перед моими глазами. Снова я с Дорой в нашем коттедже. Не знаю, давно ли она больна. Я так привык к ее болезни, что уже времени для меня нет. Право же, не так много прошло недель и месяцев, но тянется это долго-долго, и тяжелое это время - таким кажется оно мне.
      Мне уже перестали говорить: "Подождите еще несколько дней". Я начал смутно опасаться, что, быть может, так и не засияет тот день, когда моя девочка-жена, озаренная солнечным светом, снова будет бегать со своим старым другом Джипом.
      Сам Джип как будто внезапно очень постарел. Может быть, он утратил, как и его хозяйка, то, что его оживляло и делало моложе. Как бы там ни было, но он хандрит, зрение ему изменяет, и лапки его слабеют, а бабушка моя горюет, что он больше не сердится на нее, но, напротив, подползает к ней, лежа на постели Доры (когда бабушка сидит у ее изголовья), и кротко лижет ей руку.
      Дора лежит и улыбается нам, такая тихая, прекрасная, и с ее уст не срывается ни одного строптивого или жалобного слова. Она говорит: мы очень к ней добры, ее любимый, заботливый мальчик выбивается из сил - о, она это знает! - и бабушка не спит, и все время бодрствует у ее постели, и всегда хлопочет, и всегда так ласкова. Иной раз приходят повидать ее маленькие птички-леди, и тогда мы болтаем о дне нашей свадьбы и о тех счастливых временах.
      Какой это странный покой в моей жизни и во всем мире, - и в нашем домике, и за его стенами, - когда я сижу в тихой, затененной комнате и голубые глаза моей девочки-жены обращены на меня и маленькие ее пальчики переплетаются с моими! Много-много часов сижу я так, но ярче всего запомнились мне три момента.
      Утро. Дора, принаряженная руками бабушки, просит меня поглядеть, как все еще красиво вьются на подушке ее прелестные волосы, какие они длинные и блестящие; ей так нравится, когда они свободно лежат в своей сетке.
      - Нет, я совсем не горжусь ими, мой мальчик! - говорит она в ответ на мою улыбку. - Но ты, бывало, говорил, что они красивые, и когда я впервые стала о тебе думать, я гляделась в зеркало, и у меня мелькала мысль, не хочется ли тебе получить один из этих локонов. О, какой же ты был глупенький, Доди, когда я дала тебе мой локон!
      - Это было в тот день, когда ты рисовала цветы, которые я преподнес тебе, Дора, и когда я сказал, как я в тебя влюблен.
      - Ах! Но тогда мне не хотелось рассказывать тебе, как я над ними плакала, когда поверила, что ты в самом деле меня любишь! Знаешь, Доди, когда я снова смогу бегать, как раньше, давай пойдем поглядим те места, где мы были такими глупышками. Хорошо? И пройдемся по старым тропинкам. И будем вспоминать о бедном папе, правда?
      - Непременно! Так и сделаем, и будут у нас еще счастливые дни. Поэтому, дорогая моя, выздоравливай поскорей.
      - Ох! Это будет очень скоро. Мне уже сейчас гораздо лучше.
      Вечер. Я сижу в том же кресле, у той же постели, то же лицо обращено ко мне. Мы долго молчим, но вот на ее лице появляется улыбка. Теперь я уже не ношу мою легкую ношу вверх и вниз по лестнице. Дора лежит здесь целый день.
      - Доди!
      - Дорогая моя Дора!
      - Ты мне на днях говорил, что мистер Уикфилд не совсем здоров. Тебе не покажется глупым то, что я хочу сказать? Мне нужно повидать Агнес, мне очень нужно ее повидать.
      - Я напишу ей, моя дорогая.
      - Напишешь?
      - Немедленно.
      - Какой добрый, славный мальчик! Доди, обними меня. Нет, это не фантазия, дорогой мой. И не глупый каприз. Право же, мне очень нужно ее видеть.
      - Я в этом не сомневаюсь. Достаточно будет ей об этом написать, и она непременно приедет.
      - Когда ты теперь уходишь вниз, ты чувствуешь себя очень одиноким, да? - шепчет Дора, обвивая рукой мою шею.
      - Может ли быть иначе, любимая, когда я не вижу тебя в твоем кресле?
      - В моем кресле! - На миг она молча приникает ко мне. - И тебе в самом деле меня не хватает, Доди? - Тут она смотрит на меня со светлой улыбкой. Меня! Бедной, легкомысленной глупышки!
      - Кого же во всем мире мне может не хватать так, как не хватает тебя, моя любимая?
      - О мой муж! Я так рада, и все-таки мне так грустно!
      Она приникает ко мне еще ближе и обнимает обеими руками. Она смеется, всхлипывает, потом успокаивается - и вот она уже счастлива.
      - Я совсем счастлива! - говорит она. - Но только напиши Агнес, как я ее люблю, и скажи, что мне очень, очень нужно ее видеть. И больше мне нечего желать.
      - Кроме того, чтобы выздороветь, Дора.
      - Ах, Доди! Иногда я думаю... Ты знаешь, какая я глупышка... Иногда я думаю, что этого никогда не будет.