- Не обращайтесь ко мне! - нахмурившись, перебила она.
      - Мистер Джеймс и я, сэр...
      - И ко мне также! - сказал я.
      Мистер Литтимер, нисколько не обескураженный, дал нам понять легким поклоном, что ему по душе все, что по душе нам. И снова начал:
      - Мистер Джеймс и я были за границей вместе с этой молодой женщиной с той поры, как она покинула Ярмут под покровительством мистера Джеймса. Мы побывали в разных городах и видели немало стран. Были мы во Франции, и Швейцарии, в Италии. - словом, почти везде.
      Он смотрел на спинку скамейки так, будто обращался именно к ней и легонько постукивал по ней пальцами, словно играл на немом фортепьяно.
      - Мистер Джеймс удивительно привязался к этой молодой женщине. С того времени, как я у него служу, я никогда не видел его таким остепенившимся. Молодая женщина оказалась очень способной и научилась говорить на разных языках. Ее теперь не примешь за деревенскую жительницу. Я заметил, что ею любовались всюду, куда бы мы ли приезжали.
      Мисс Дартл прижала руку к сердцу. Я видел, как Литтимер украдкой на нее поглядел и чуть-чуть усмехнулся.
      - Да, этой молодой женщиной восхищались повсюду. Ее наряды, знаете ли, солнце, свежий воздух, заботы, которыми ее окружали, то да се... Словом, повсюду она обращала на себя общее внимание.
      Он сделал короткую паузу. Глаза Розы Дартл, устремленные вдаль, беспокойно блуждали, и она закусила нижнюю губу, чтобы остановить подергивание рта.
      Сняв руки со спинки скамейки, Литтимер переплел пальцы, принял более непринужденную позу и продолжал рассказ; взор его прикован был к земле, и, слегка вытянув шею. он чуть-чуть склонил свою респектабельную голову набок.
      - Молодая женщина жила так, стало быть, некоторое время, а иной раз приходила в уныние, но когда она стала давать волю унынию и дурному расположению духа, мне показалось, это немного начало утомлять мистера Джеймса. А от этого дело на лад не шло. И опять мистер Джеймс стал неспокойным. Чем беспокойней он становился, тем несноснее становилась она. И скажу о себе: трудновато мне приходилось с ними, с двумя. Но тем не менее все кое-как улаживалось; однако вообще, по моему мнению, это тянулось дольше, чем можно было ожидать. Мисс Дартл опустила глаза и снова взглянула на меня с тем же торжеством, что и раньше. Мистер Литтимер, весьма респектабельно прикрыв рот рукой, откашлялся, переступил с ноги на ногу и продолжал:
      - Много было разговоров и разных упреков, покуда мистер Джеймс не сказал, что уезжает на день-дна с виллы, где мы жили около Неаполя (молодая женщина очень любила море)... А мне он поручил передать ей, что... для счастья всех заинтересованных лип... - тут мистер Литтимер откашлялся, - он уезжает навсегда. Но должен сказать, что мистер Джеймс поступил пил очень благородно: он предлагал, чтобы молодая женщина вышла замуж за очень респектабельного человека, который готов был не обращать внимания на прошлое и сам по себе был завидным женихом. О таком женихе эта молодая женщина могла бы только мечтать, даже если бы все было как полагается - ведь она вышла из простой семьи.
      Он снова переступил с ноги на ногу и провел языком по губам. Я был убежден, что негодяй говорит о себе, и по лицу мисс Дартл понял, что она думает то же самое.
      - Мне поручено было передать также и это. Я готов был сделать что угодно, чтобы выведет мистера Джеймса из затруднений и восстановить мир и согласие между ним и любящей родительницей, которая по его вине так много вынесла. Вот почему я и принял поручение. Когда молодая женщина узнала об его отъезде, она пришла в такое неистовство, что и вообразить нельзя. Она совсем обезумела, и надо было силой ее удерживать, а не то она бы зарезалась, утопилась или разбила голову о мраморный пол.
      Мисс Дартл откинулась на спинку скамейки, и лицо ее выражало ликование; казалось, она наслаждается звуками слов, произнесенных этим человеком.
      - Но лишь когда я перешел ко второму возложенному на меня поручению, продолжал мистер Литтимер, смущенно потирая руки, - а ведь каждый должен признать, что у мистера Джеймса были самые добрые намерения, - тут только молодая женщина показала, на что она способна. Я никогда не видел такой бешеной особы. Поведение ее было ужасное, возмутительное. Камень или пень и те проявили бы больше благодарности, чувства, терпения и рассудительности. Не будь я начеку, она покусилась бы на мою жизнь, я в этом уверен.
      - За это я еще больше ее уважаю, - запальчиво сказал я.
      Мистер Литтимер покачал головой, словно говоря: "Да ну, сэр? Но вы еще так молоды!" - и продолжал рассказ.
      - Одним словом, пришлось на время убрать от нее подальше все, чем она могла бы причинить вред себе или другим, пришлось даже запереть ее. И все-таки, несмотря на это, ночью она убежала: выломала решетку в окне, которую я своими руками прибил, спустилась вниз по виноградной лозе, и, насколько мне известно, больше никто ее не видел и никто о ней ничего не слыхал.
      - Вероятно, она умерла, - сказала мисс Дартл и улыбнулась так, словно попирала ногами тело погибшей девушки.
      - Она могла утопиться, мисс, - сказал мистер Литтимер, улучив, наконец, подходящий момент, чтобы к кому-нибудь адресоваться. - Это очень возможно. Или ей помогли рыбаки, а не то жены и дети рыбаков. Она, знаете ли, мисс Дартл, из простой семьи и частенько разговаривала с ними на берегу или сидела около их лодок. Когда мистер Джеймс уезжал, я видел, как она проводила там целые дни. Она рассказывала детям, что и она тоже дочь рыбака и в детстве у себя на родине, как и они, играла на берегу; мистер Джеймс был очень недоволен, когда однажды узнал об этом.
      О Эмили! Злосчастная ее красота! И предо мной возникла картина: она сидит на далеком-далеком берегу среди детей, таких же невинных, какой и она была когда-то, и слушает голоса малюток, которые могли бы называть ее "мама", если бы она была женой бедняка...
      И прислушивается к грозному голосу моря с его вечным "никогда!".
      - Как только стадо ясно, что больше ничего нельзя сделать, мисс Дартл...
      - Я вам сказала, чтобы вы ко мне не обращались, - строю и презрительно сказала мисс Дартл.
      - Вы обратились ко мне, мисс, - сказал он. - Прошу прошения. Мой долг повиноваться.
      - Значит, исполняйте ваш долг. Кончайте ваш рассказ и уходите!
      - Когда выяснилось, что найти ее невозможно, - продолжал он с безграничной респектабельностью и покорно склонив голову, - я отправился к мистеру Джеймсу, туда, куда я должен был ему писать, и сообщил, что случилось. По этому поводу у нас произошла размолвка, и я счел за благо для моей репутации уйти от него. Я мог бы вынести и выносил многое от мистера Джеймса, но он слишком обидел меня. Он меня оскорбил. Я знал о несчастной ссоре между ним и его матушкой и о том. как она должна тревожиться, и потому взял на себя смелость вернуться домой, в Англию, и рассказать...
      - За деньги, которые я ему заплатила, - сказала мне мисс Дартл.
      - Совершенно правильно, сударыня... И рассказать то, что я знаю. Вот, мне кажется, все. - прибавил он после некоторого раздумья. - У меня нет сейчас должности, и я был бы не прочь получить какую-нибудь респектабельною службу
      Мисс Дартл бросила на меня взгляд, словно осведомляясь, хочу ли я задать какой-нибудь вопрос. Один вопрос еще раньше мне пришел на ум, и я сказал:
      - Я бы хотел узнать у этого... типа (я не мог заставить себя назвать его более деликатно), перехватили ли они письмо, написанное ей ее домашними, или, по его мнению, она получила такое письмо.
      Он невозмутимо молчал. Устремив глаза в землю и сложив руки так, что кончики пальцев одной руки слегка касались кончиков пальцев другой.
      Мисс Дартл брезгливо повернулась к нему.
      - Прошу прощения, мисс, - сказал он, очнувшись от своей задумчивости. Но, исполняя вашу волю, я все же занимаю какое-то положение, хоть я и слуга. Вы и мистер Копперфилд - не одно и то же. Если мистер Копперфилд хочет узнать что-нибудь у меня, беру на себя смелость заметить мистеру Копперфилду, что он может задать вопрос мне. У меня есть репутация, о которой я должен заботиться.
      Я преодолел себя, посмотрел на него и сказал:
      - Бы слышали мой вопрос. Если вам угодно, считайте, что он обращен к вам. Что вы на него ответите?
      - Я не вправе дать решительный ответ, сэр. - промолвил он, медленно сближая и разводя кончики пальцев. - Обмануть доверие мистера Джеймса ради его матушки и обмануть его ради вас - это разные вещи. Я полагаю, что мистер Джеймс едва ли мог поощрительно отнестись к получению писем, после которых уныние ее и разногласия между ними должны были бы усилиться. Но от дальнейших объяснений, сэр, я предпочел бы воздержаться.
      - Это все? - спросила меня мисс Дартл. Я ответил, что больше мне нечего сказать.
      - Кроме того, пожалуй, - добавил я, когда он сделал шаг, чтобы удалиться, - что я прекрасно уяснил роль, которую играл этот человек в этом злом деле, и расскажу все тому, кто был ей отцом с детских ее лет... И я рекомендовал бы вам пореже появляться в публичных местах...
      Он остановился, как только я заговорил, и слушал, как всегда, бесстрастно.
      - Благодарю вас, сэр. Но, прошу прошения, сэр, в этой стране нет рабов и надсмотрщиков над рабами и никому не разрешается поступать не по закону, а по своей воле. Если кто так поступит, то это опасно скорей для него, чем для других. А потому сэр, я нисколько не боюсь бывать там, где мне вздумается.
      Он отвесил вежливый поклон, так же поклонился мисс Дартл и удалился через ту же арку в изгороди из остролиста, откуда появился. Мы с мисс Дартл смотрели друг на друга в полном молчании. Держала она себя так же, как и тогда, когда вызвала этого человека.
      - Он еще говорил, - начала она, скривив рот, - что его хозяин, как он слышал, плавает у берегов Испании и, по-видимому, будет предаваться своим склонностям к мореходству, пока это ему не надоест. Но это не может вас интересовать. Теперь пропасть между этими двумя гордецами - матерью и сыном - еще шире, чем раньше, и на примирение мало надежды, потому что они одного покроя и время делает их еще более упрямыми и властными. Это вас тоже не может интересовать, но я хочу вам только сказать, что этот дьявол, которого вы считаете ангелом, то есть эта самая презренная девчонка, которую он вытащил из морской тины, - тут она в упор посмотрела на меня своими черными глазами и выразительно подняла палеи, - должно быть, жива, потому что простые людишки так скоро не умирают. Если она жива, вы захотите найти и сберечь эту бесценную жемчужину. Этого хотим и мы, чтобы он как-нибудь случайно не сделался снова ее добычей. Вот единственное, в чем мы оба с вами заинтересованы. И вот почему я послала за вами, чтобы вы все это выслушали, хоть я и желала бы причинить ей такую боль, которую могла бы почувствовать даже такая грубая тварь, как она.
      Ее лицо вдруг изменилось, и я понял, что кто-то появился позади меня. Это была миссис Стирфорт. Она подала мне руку более холодно, чем подавала когда-то, и вид у нее был еще более величавый, но я заметил, - и это меня тронуло, - что она хранит воспоминание о моей прежней любви к ее сыну. Она очень изменялась. Ее прекрасная фигура была уже не такой стройной, красивое лицо прорезали глубокие морщины, а волосы были почти белые. Но когда она опустилась на скамейку, она показалась мне все еще красивой, и как хорошо я помнил этот сверкающий, горделивый взгляд, который со школьных времен остался в моей памяти!
      - Роза, мистер Копперфилд узнал обо всем?
      - Да.
      - Он узнал от самого Литтимера?
      - Да. Я объяснила, почему вы этого хотели.
      - Вы хорошая девушка. Я изредка, сэр, - это относилось ко мне, обмениваюсь письмами с вашим прежним другом, но он еще не обрел вновь чувства долга или сыновних обязанностей. Поэтому у меня только та цель, о которой сказала вам Роза. Если бы как-нибудь можно было помочь тому честному человеку, которого вы приводили сюда (его мне жаль, больше я ничего не могу сказать), и тем самым спасти моего сына от опасности снова попасть в ловушку хитрого врага, ну что ж, прекрасно!
      Она выпрямилась и смотрела прямо перед собой куда-то вдаль.
      - Понимаю, сударыня, - сказал я почтительно. - Уверяю вас, у меня нет ни малейшего желания неверно истолковать ваши мотивы. Но я должен сказать, даже вам, что я с детства знаю эту поруганную семью. И если вы полагаете, что эта девушка, над которой так надругались, не была бесчеловечно обманута и не предпочла бы теперь сто раз умереть, только бы не взять стакана воды из рук вашего сына, - вы совершаете страшную ошибку!
      - Не надо, Роза, не надо! - удержала миссис Стирфорт Розу, которая порывалась вмешаться. - Неважно. Пусть будет так. Я слышала, вы женились, сэр?
      Я ответил, что не так давно я женился.
      - И дела ваши идут хорошо? Я живу замкнуто и мало о чем знаю. Но до меня дошли слухи, что вы становитесь известным.
      - Мне очень посчастливилось. - сказал я, - и меня как будто хвалят.
      - У вас нет матери? - Голос звучал мягко.
      - Нет.
      - Жаль. Она бы вами гордилась. До свиданья!
      Она протянула мне руку, все такая же величественная и непреклонная, и рука ее лежала в моей руке так спокойно, как будто покой был и в ее душе. Гордость ее была такова, что утишила биение ее сердца и опустила на ее лицо завесу невозмутимости, сквозь которую она смотрела прямо перед собой в невидимую даль.
      Идя по террасе к дверям, я снова взглянул на них - они обе сидели на скамье и, не отрываясь, смотрели куда-то, бог знает куда, а тени сгущались и смыкались вокруг них. Там и сям вспыхивали вдалеке, в городе, первые фонари, а на западе в небе еще виднелись слабые отблески света. Но с широкой равнины, простиравшейся вплоть до города, вздымался, словно море, туман, и набегающие волны его, смешиваясь с тьмой, казалось, захлестывали обе фигуры. Не без основания я вспоминаю об этом и с благоговейным ужасом об этом думаю. Ибо, прежде чем я снова их увидел, бурное море подступило к их ногам.
      Размышляя о том, что мне пришлось услышать, я счел нужным рассказать обо всем мистеру Пегготи. На следующий день, вечером, я отправился в Лондон его разыскивать. Он скитался по-прежнему, и по-прежнему была у него одна-единственная цель - найти племянницу, но чаше всего бывал в Лондоне. Теперь я частенько видел его в глухую ночь - он бродил по улицам и, одержимый страхом, все ждал и ждал, не встретит ли ее среди тех немногих прохожих, которые еще блуждали в эти неурочные, поздние часы.
      Он нанимал комнатку над свечной лавкой на площади Хангерфордского рынка, о которой я уже упоминал, и откуда он начал свое паломничество. Туда я и направился. От жильцов дома я узнал, что он еще не ушел и его можно найти в его комнатке, наверху.
      Он сидел и читал у окна, на котором стояло несколько горшков с цветами. Комнатка была очень опрятная и уютная. С первого взгляда я понял, что здесь все приготовлено для ее возвращения и что, выходя из дому, он всегда надеется привести ее с собой. Моего стука в дверь он не слышал и поднял глаза только тогда, когда я коснулся его плеча.
      - Мистер Дэви! Благодарю вас, сэр! От души благодарю, что вы пришли! Присаживайтесь. Будьте дорогим гостем, сэр.
      - Мистер Пегготи, не хочу вас очень обнадеживать, - сказал я, садясь на предлагаемый стул, - но я кое-что узнал.
      - Об Эмли?
      Он нервно прикрыл рот рукой, побледнел и уже не спускал с меня глаз.
      - Где она - неизвестно, но она не с ним...
      Напряженно глядя на меня, он в глубоком молчании сидел и слушал мой рассказ. Я хорошо помню, каким благородным, даже красивым, казалось мне его лицо, когда, отведя от меня взгляд, он подпер рукой лоб и застыл, опустив глаза. Он ни разу не перебил меня, он не проронил ни одного звука. Казалось, в продолжение моего рассказа он видел перед собой только ее одну, а все остальные для него просто не существовали.
      Когда я умолк, он заслонил лицо рукой, оставаясь безмолвным. А я в это время смотрел в окно и разглядывал цветы.
      - Что вы об этом думаете, мистер Дэви? - наконец спросил он.
      - Мне кажется, она жива, - ответил я.
      - Не знаю. А вдруг первое потрясение было так сильно, что в своем безумии... Там было синее море, о котором она так часто говорила... Не потому ли она думала о нем столько лет, что оно должно было стать ее могилой?
      Он ходил взад и вперед по комнате и словно обращался к самому себе; в голосе его слышалась какая-то боязнь.
      - И все-таки, мистер Дэви, я чувствую, что она... жива, - добавил он. И во сне и наяву я верил и знал, что найду ее... Это так поддерживало меня, так мне помогало... что я и мысли не могу допустить... Нет! Этого не может быть. Эмли жива!
      Он твердо оперся руками на стол, а его лицо, обожженное солнцем, выражало непреклонную уверенность.
      - Моя племянница Эмли жива, сэр! - твердо сказал он. - Не знаю откуда, не знаю как, но мне было сказано, что она жива.
      Вид у него был почти вдохновенный, когда он это произносил. Я подождал, пока он пришел в такое состояние, что мог меня слушать. Затем я начал говорить о том, что, мне кажется, следовало бы сделать, - эта мысль пришла мне в голову накануне вечером.
      - А теперь, дорогой друг... - начал я.
      - Благодарю вас, сэр, благодарю! - И он потряс мою руку обеими руками.
      - Если она приедет в Лондон, что весьма вероятно, потому что где же человеку легче всего укрыться, как не в этом огромном городе, а она, разумеется, захочет укрыться от всех, раз не вернулась домой...
      - И она не вернется домой, - он грустно покачал головой. - Уйди она от него по своей воле, она бы вернулась. Но не теперь, сэр.
      - Если она приедет сюда, - продолжал я, - есть один человек, который может найти ее скорее, чем кто-нибудь другой. Вы помните... будьте мужественны... не забывайте о своей великой цели!.. Вы помните Марту?
      - Из нашего города?
      Он мог не отвечать, достаточно было взглянуть на его лицо.
      - Вам известно, что она в Лондоне?
      - Я видел ее как-то на улице, - ответил он, содрогнувшись.
      - Но вы не знаете, что Эмили, задолго до того, как бежала из дому, оказала ей однажды помощь, и в этом содействовал ей Хэм. И вы также не знаете, что, когда мы с вами сидели в придорожной харчевне, эта женщина стояла и подслушивала у двери...
      - Да что вы, мистер Дэви! - удивился он. - В тот вечер, когда шел такой снег?
      - Да, в тот вечер. С той поры я ее не видел. Когда мы с вами расстались, я вернулся назад, но ее уже не было. Я не хотел говорить вам о ней, да и теперь мне не хотелось бы... Но она - тот самый человек, которого я имею в виду. И с ней нам надо встретиться. Вы понимаете?
      - Слишком хорошо понимаю, сэр. Мы все больше понижали голос и теперь говорили почти шепотом.
      - Вы сказали, что видели ее. Могли бы вы ее найти? Я могу встретиться с ней ведь только случайно.
      - Мне кажется, я знаю, где ее искать, мистер Дэви.
      - Теперь темно. Не выйти ли нам вместе? Попытаемся найти ее сегодня.
      Он согласился и стал собираться. Я не показал виду, будто обращаю внимание на то, что он делает, но заметил, как он старательно прибрал комнатку, приготовил свечу, мешочек с огнивом и кремнем *, оправил постель, а под конец вытащил из комода одно из ее платьев (помню, она его носила), аккуратно сложенное вместе с какими-то принадлежностями туалета, и шляпку и положил на стул. Об этой одежде он не сказал ни слова, промолчал и я. Несомненно, она ожидала здесь Эмили много, много ночей...
      - Было время, мистер Дэви, когда я считал эту девушку, Марту, грязью под ногами моей Эмли, - сказал он, когда мы спускались по лестнице. - Да простит мне бог, теперь это не так!
      По дороге я спросил его о Хэме - отчасти потому, что хотел о нем узнать, а отчасти для того, чтобы втянуть мистера Пегготи в разговор. Он ответил почти в тех же выражениях, что и раньше: "Хэм все такой же, тянет свою лямку, о себе совсем не заботится, ни на что не жалуется, и все его любят".
      Я спросил его, каковы намерения Хэма относительно виновника их несчастий. Можно ли, по его мнению, чего-нибудь опасаться? Что сделает, например, Хэм, если когда-нибудь встретится со Стирфортом?
      - Не знаю, сэр, - ответил он. - Частенько я об этом думал, но ничего не могу сказать. Да какое это имеет значение!
      Я напомнил ему то утро после ее побега, когда мы втроем шли по берегу.
      - Помните, - спросил я, - как он глядел безумными глазами на море и говорил, что "оттуда придет конец"?
      - Еще бы не помнить! - сказал он.
      - Что он имел в виду?
      - Я задавал себе тот же вопрос, мистер Дэви, - сказал он, - и не знал, что ответить. И вот что странно - хоть он такой добряк, но я ни за что не решился бы навести его на эти мысли. Ни одного непочтительного слова я от него не слыхивал, да и теперь вряд ли он стал бы говорить по-иному. Но эти мысли у него в голове не на мелководье. Они где-то глубоко, сэр, и мне их не разглядеть.
      - Вы правы, - сказал я, - потому-то это меня и беспокоит.
      - И меня, мистер Дэви. Даже больше, уверяю вас, чем его безрассудная храбрость, хотя таким он сделался тоже после того, как с ним произошла эта перемена. Не знаю, пойдет ли он на насилие, но, надеюсь, они никогда не встретятся.
      Через Тэмпл-Бар мы вошли в Сити. Больше мы не разговаривали, он шел рядом со мной, весь отдавшись размышлениям об одной-единственной цели, которой он посвятил свою жизнь, молчаливо сосредоточив на ней все свои душевные силы; вот почему он казался в толпе таким одиноким. Мы приближались к Блекфрайерскому мосту, как вдруг он повернул голову и указал на женскую фигуру, быстро двигавшуюся по другой стороне улицы. Это была она - та, кого мы искали.
      Мы перешли улицу и стали ее нагонять, но тут я подумал, что она, должно быть, больше заинтересуется судьбой погибшей девушки, если мы поговорим с ней вдали от толпы, в укромном место, где нас никто не будет видеть. Я посоветовал моему спутнику пока ее не останавливать, а идти за ней следом; к тому же мне безотчетно хотелось знать, куда она идет.
      Мистер Пегготи согласился со мной, и мы пошли за ней на некотором расстоянии, но не теряя ее из виду и не подходя слишком близко, так как она часто озиралась. Один раз она остановилась, чтобы послушать оркестр; и мы тоже остановились.
      Она шла долго. Следом за ней шли и мы. Судя по тому, как она шла, было очевидно, что она держит путь к какому-то заранее намеченному месту. Это обстоятельство, выбор ею многолюдных улиц да, быть может, странное очарование таинственности, которое испытываешь, когда кого-нибудь выслеживаешь, убедили меня в том, что я был прав, решив пока не останавливать ее. Наконец она свернула в глухую, темную уличку, тихую и безлюдную; я сказал: "Ну, теперь мы можем с ней поговорить", - и мы пошли быстрей.
      ГЛАВ XLVII
      Марта
      Мы были в Вестминстере. Марта повернула нам навстречу, и мы, пропустив ее, снова пошли следом за ней; шумные и залитые светом центральные улицы она покинула у Вестминстерского аббатства. Теперь, когда ей не мешали людские потоки, направлявшиеся к мосту и от моста, она шла так быстро, что вырвалась далеко вперед, и мы ее снова нагнали в узкой прибрежной уличке неподалеку от Милбэнк *. В этот момент она перешла улицу и, по-видимому заслышав за собой шаги, не оглядываясь, пошла еще быстрей.
      Мерцание реки, открывшейся мне сквозь мрачную подворотню, где приютились на ночь несколько повозок, казалось, заставило меня замедлить шаги. Молча я коснулся плеча моего спутника, и мы продолжали идти по той же стороне, стараясь держаться в тени домов, но как можно ближе к ней.
      В конце этой улички в те времена находилось, да и теперь находится, небольшое разрушенное деревянное строение; должно быть, когда-то это был домик паромщиков. Стоит оно как раз там, где улица кончается и переходит в дорогу, идущую между домами и рекой. Дойдя до этого места и увидев реку, она остановилась, словно именно сюда шла. Затем медленно двинулась по берегу, не отрывая глаз от воды.
      Все время я полагал, что она направляется к какому-нибудь дому. У меня была смутная надежда, что этот дом наведет нас на след пропавшей девушки. Но, увидев сквозь подворотню реку, я инстинктивно понял, что эта женщина дальше не пойдет.
      В этот поздний час местность была угрюма - мрачная, грустная, безлюдная, как и все окрестности Лондона. Не было ни верфей, ни домов на печальной дороге по соседству с огромной хмурой тюрьмой. Канавы, полные грязи, подступали к тюремным стенам. На заболоченной земле буйно разрослась трава и сорняки. По одну сторону гнили остовы домов, не в добрый час начатых, да так и не достроенных. По другую - громоздились ржавые железные чудища: паровые котлы, колеса, коленчатые валы, трубы, горны, весла, якоря, водолазные колокола, крылья ветряных мельниц и бог весть какие еще странные предметы; здесь собрал их какой-то спекулятор, и в ненастную погоду, погружаясь в землю от собственной тяжести, они, казалось, безуспешно старались спрятаться под слоем пыли и грязи. Шум и сверкающие огни фабрик на другом берегу вторгались в ночной покой, и спокойны оставались лишь тяжелые столбы дыма, поднимавшиеся над фабричными трубами. Траншеи, полные ила, и илистые насыпи, извивавшиеся меж старых деревянных сваи, покрытых, словно зеленой щетиной, отвратительным мхом и обрывками прошлогодних рукописных объявлений, суливших награду тому, кто притянет к берегу приносимых прибоем утопленников, - эти траншеи и насыпи вели к самой воде. Говорили, будто где-то здесь во времена великой чумы * зарывали трупы умерших, и эта молва наложила, казалось, страшный отпечаток на всю округу. Скорее, впрочем, похоже было на то, что вся местность постепенно превратилась в кошмарное видение, возникшее из испарений оскверненной реки.
      Словно разделяя судьбу извергнутых на берег отбросов, обреченных на гниение и разложение, женщина, по стопам которой мы шли, добрела до самой реки и здесь остановилась, неподвижная и одинокая, пристально вглядываясь в воду.
      Неподалеку от нее завязли в грязи несколько лодок и баржей, и они-то помогли нам незаметно подойти к ней на расстояние в несколько ярдов. Сделав знак мистеру Пегтоти не двигаться, я вышел из нашего прикрытия, чтобы заговорить с ней. Не без страха я приближался к этой одинокой фигуре. Она стояла у конечной цели своего путешествия в кромешной тьме, в тени, отбрасываемой железным мостом, стояла и, не отрываясь, смотрела па отблески огней, игравшие на поверхности быстро текущей воды: и меня охватил ужас.
      Мне показалось, что она разговаривает сама с собой. Хотя она поглощена была созерцанием воды, но, стянув с плеч шаль, она начала закутывать ею руки, едва ли сознавая, что делает, похожая на сомнамбулу. Я знаю, и никогда мне этого не забыть: во всем ее облике и в порывистых движениях было нечто такое, что непререкаемо убеждало меня в одном - вот сию минуту, на моих глазах, она бросится в воду... Я схватил ее за руку. И в то же мгновение крикнул:
      - Марта!
      Она издала ужасный вопль и стала вырываться с такой силой, что один я бы ее не удержал.
      Но рука, более сильная, чем моя, легла на ее плечо; подняв испуганные глаза, она увидела, кто перед ней стоит, рванулась еще раз и упала у наших ног. Мы отнесли ее подальше от воды н положили подле груды сухих камней. Она плакала и стонала, затем приподнялась меж камней и схватилась обеими руками за злосчастную свою голову.
      - Река! Река! - безумно выкрикивала она.
      - Тише! Успокойтесь! - сказал я.
      Но она все снова и снова повторяла: "Река:"
      - Она - как я! - воскликнула Марта. - Я знаю - я принадлежу ей. Я знаю - она единственный друг таких, как я. Она течет из сельских мест, где когда то была чистой.. А потом она крадется между ужасных улиц, грязная и жалкая... И она, как моя жизнь, впадает в океан, который не знает покоя... Я чувствую - я должна быть с ней!
      Никогда не доводилось мне слышать такого отчаяния, какое прозвучало в этих словах.
      - Мне нельзя от нее уйти. Я не могу забыть ее. День и ночь она преследует меня. Только для нее я и годна, и только она годна для меня. О, страшная река!
      У меня мелькнула мысль, что по лицу моего спутника, который, застыв на месте, безмолвно смотрел на нее, я мог бы прочесть историю его племянницы, даже если бы не знал ее. Ни в жизни, ни на портретах я не видел человека, лицо которого выражало бы одновременно такой ужас и такое сострадание. Он трясся, казалось, он вот-вот упадет; в испуге я коснулся его руки - рука была холодна, как у мертвеца.
      - Она бредит, - шепнул я ему. - Скоро она придет в себя и заговорит иначе.
      Я не знаю, что он хотел ответить. Губы его зашевелились, вероятно он думал, что говорит вслух, но он только указал на нее рукой.
      Она снова разразилась рыданиями и, спрятав голову между камней, распростершись, лежала теперь перед нами как горестное воплощение позора и гибели. Я чувствовал, что надо переждать, пока это состояние пройдет и мы сможем с ней заговорить, и удержал его, когда он сделал движение, чтобы ее поднять. Так мы и стояли в полном молчании, и, наконец, она начала успокаиваться.
      - Марта! - окликнул я, наклоняясь к ней н помогая ей подняться. Она хотела встать и, по-видимому, уйти, но от слабости прислонилась спиной к лодке. - Марта! Вы знаете, кто со мной?
      Она чуть слышно ответила:
      - Да!
      - Вы знаете, что мы долго шли следом за вами?
      Она покачала головой. Ни на меня, ни на мистера Пегготи она не смотрела, стояла в какой-то жалкой позе и, сама того не сознавая, держала в одной руке шляпку и шаль, а другую прижимала ко лбу.
      - Вы уже успокоились и можете говорить о том, что вас так интересовало в тот вечер, когда шел снег? - спросил я. - Дай бог, чтобы вы это вспомнили!
      Рыдания снова потрясли ее, она невнятно пробормотала слова благодарности за то, что я не прогнал ее тогда от дверей.
      - О себе мне нечего сказать, - прошептала она сплетя некоторое время. Я - дурная, я - погибшая. И ни на что я не надеюсь. Но скажите ему, сэр, съежившись, она отступила от мистера Пегготи, - скажите ему, если есть у вас ко мне какая-нибудь жалость, что беда с ним стряслась не по моей вине!
      - Вас никто в этом не обвинял, - сказал я так же взволнованно, как и она.