- Давно пора, - сказал Питер, захлопывая книгу. - Но знаешь, мама, последние дни он стал ходить как-то потише, чем всегда.
      Все снова примолкли. Наконец мать сказала спокойным, ровным голосом, который всего лишь раз чуть-чуть дрогнул.
      - А помнится, как быстро он ходил с Малюткой Тимом на плече.
      - Да, и я помню! - вскричал Питер. - Я часто видел.
      - И я видел! - воскликнул один из маленьких Крэтчитов, и дочери тоже это подтвердили.
      - Да ведь он был как перышко! - продолжала мать, низко склонившись над шитьем. - А отец так его любил, что для него это совсем не составляло труда. А вот и он сам!
      Она поспешила к мужу навстречу, и маленький Боб в своем неизменном шарфе - без него он бы продрог до костей, бедняга! - вошел в комнату. Чайник с чаем уже дожидался хозяина на очаге, и все наперебой стали наливать ему чай и ухаживать за ним. Затем двое маленьких Крэтчитов взобрались к отцу на колени, и каждый прижался щечкой к его щеке, как бы говоря: "Не печалься, папа! Не надо!"
      Боб весело болтал с ребятишками и обменивался ласковыми словами со всеми членами своего семейства. Заметив лежавшее на столе шитье, он похвалил миссис Крэтчит и дочерей за прилежание и сноровку. Они закончат все куда раньше воскресенья, заметил он.
      - Воскресенья? - А ты был там сегодня, Роберт? - спросила жена.
      - Да, моя дорогая, - отвечал Боб. - И жалею, что ты не могла пойти. Тебе было бы отрадно поглядеть, как там все зелено. Но ты же будешь часто его навещать. А я обещал ему ходить туда каждое воскресенье. Сыночек мой, сыночек! - внезапно вскричал Боб. - Маленький мой! Крошка моя!
      Слезы хлынули у него из глаз. Он не мог их сдержать. Слишком уж он любил сынишку, чтобы совладать с собой.
      Он поднялся наверх - в ярко и весело освещенную комнату, разубранную зелеными ветвями остролиста. Возле постели ребенка стоял стул, и по всему видно было, что кто-то, быть может всего минуту назад, был здесь, сидел у этой кроватки... Бедняга Боб тоже присел на стул, посидел немного, погруженный в думу, и когда ему удалось справиться со своей скорбью, поцеловал маленькое личико. Он спустился вниз умиротворенный, покорившийся неизбежности.
      Опять все собрались у огня, и потекла беседа. Мать и дочери снова взялись за шитье. Боб принялся рассказывать им о необыкновенной доброте племянника Скруджа, который и видел-то его всего-навсего один-единственный раз, но тем не менее сегодня, встретившись с ним на улице и заметив, что он немного расстроен, - ну просто самую малость приуныл, пояснил Боб, - стал участливо расспрашивать, что его так огорчило.
      - Более приятного, обходительного господина я еще в жизни не встречал, - сказал Боб. - Ну, я тут же все ему и рассказал. "От всего сердца соболезную вам, мистер Крэтчит, - сказал он. - И вам и вашей доброй супруге". Кстати, откуда он это-то мог узнать, не понимаю.
      - Что "это", мой дорогой?
      - Да вот - что ты добрая супруга, - отвечал Боб.
      - Кто ж этого не знает! - вскричал Питер.
      - Правильно, сынок, - сказал Боб. - Все знают, думается мне. "От всего сердца соболезную вашей доброй супруге, - сказал он. - Если я могу хоть чем-нибудь быть вам полезен, прошу вас, приходите ко мне, вот мой адрес", сказал он и дал мне свою визитную карточку!
      - И дело даже не в том, что он может чем-то нам помочь, - продолжал Боб, - Дело в том, что он был так добр, - вот что замечательно! Ну, прямо, будто он знал нашего Малютку Тима и горюет вместе с нами.
      - По всему видно, что это добрая душа, - заметила миссис Крэтчят.
      - А если б ты его видела, моя дорогая, да поговорила с ним, что бы ты тогда сказала! - отвечал Боб.
      Я ничуть не удивлюсь, если он пристроит Питера на какое-нибудь хорошее местечко, помяни мое слово.
      - Ты слышишь, Питер! - сказала миссис Крэтчит.
      - А тогда, - воскликнула одна из девочек, - Питер найдет себе невесту и обзаведется своим домом.
      - Отвяжись, - ухмыльнулся Питер.
      - Конечно, со временем это может случиться, моя дорогая, - сказал Боб. - Однако спешить, мне кажется, некуда. Но когда бы и как бы мы ни разлучились друг с другом, я уверен, что никто из нас не забудет нашего бедного Малютку Тима... не так ли? Не забудет этой первой разлуки в нашей семье.
      - Никогда, отец! - воскликнули все в один голос.
      - И я знаю, - продолжал Боб, - знаю, мои дорогие, что мы всегда будем помнить, как кроток и терпелив был всегда наш дорогой Малютка, и никогда не станем ссориться - ведь это значило бы действительно забыть его!
      - Никогда, никогда, отец! - снова последовал дружный ответ.
      - Я счастлив, когда слышу это, - сказал Боб. - Я очень счастлив.
      Тут миссис Крэтчит поцеловала мужа, а за ней - и обе старшие дочки, а за ними - и оба малыша, а Питер потряс отцу руку. Малютка Тим! В твоей младенческой душе тлела святая господня искра!
      - Дух, - сказал Скрудж. - Что-то говорит мне, что час нашего расставанья близок. Я знаю это, хотя мне и неведомо - откуда. Скажи, кто был этот усопший человек, которого мы видели?
      Дух Будущих Святок снова повлек его дальше и, как показалось Скруджу, перенес в какое-то иное время (впрочем, последние видения сменяли друг друга без всякой видимой связи и порядка - их объединяло лишь то, что все они принадлежали будущему) и привел в район деловых контор, но и тут Скрудж не увидел себя. А Дух все продолжал увлекать его дальше, как бы к некоей твердо намеченной цели, пока Скрудж не взмолился, прося его помедлить немного.
      - В этом дворе, через который мы так поспешно проходим, - сказал Скрудж, - находится моя контора. Я работаю тут уже много лет. Вон она. Покажи же мне, что ждет меня впереди!
      Дух приостановился, но рука его была простерта в другом направлении.
      - Этот дом здесь! - воскликнул Скрудж. - Почему же ты указываешь в другую сторону, Дух?
      Неумолимый перст не дрогнул.
      Скрудж торопливо шагнул к окну своей конторы и заглянул внутрь. Да, это по-прежнему была контора - только не его. Обстановка стала другой, и в кресле сидел не он. А рука Призрака все также указывала куда-то вдаль.
      Скрудж снова присоединился к Призраку и, недоумевая - куда же он сам-то мог подеваться? - последовал за ним. Наконец они достигли какой-то чугунной ограды. Прежде чем ступить за эту ограду, Скрудж огляделся по сторонам.
      Кладбище. Так вот где, должно быть, покоятся останки несчастного, чье имя предстоит ему, наконец, узнать. Нечего сказать, подходящее для него место упокоения! Тесное - могила к могиле, - сжатое со всех сторон домами, заросшее сорной травой - жирной, впитавшей в себя не жизненные соки, а трупную гниль. Славное местечко!
      Призрак остановился среди могил и указал на одну из них. Скрудж, трепеща, шагнул к ней. Ничто не изменилось в обличье Призрака, но Скрудж с ужасом почувствовал, что какой-то новый смысл открывается ему в этой величавой фигуре.
      - Прежде чем я ступлю последний шаг к этой могильной плите, на которую ты указуешь, - сказал Скрудж, - ответь мне на один вопрос, Дух. Предстали ли мне призраки того, что будет, или призраки того, что может быть?
      Но Дух все также безмолвствовал, а рука его указывала на могилу, у которой он остановился.
      - Жизненный путь человека, если неуклонно ему следовать, ведет к предопределенному концу, - произнес Скрудж. - Но если человек сойдет с этого пути, то и конец будет другим. Скажи, ведь так же может измениться и то, что ты показываешь мне сейчас?
      Но Призрак по-прежнему был безмолвен и неподвижен.
      Дрожь пробрала Скруджа с головы до пят. На коленях он подполз к могиле и, следуя взглядом за указующим перстом Призрака, прочел на заросшей травой каменной плите свое собственное имя: ЭБИНИЗЕР СКРУДЖ.
      - Так это был я - тот, кого видели мы на смертном одре? - возопил он, стоя на коленях.
      Рука Призрака указала на него и снова на могилу.
      - Нет, нет, Дух! О нет!
      Рука оставалась неподвижной.
      - Дух! - вскричал Скрудж, цепляясь за его подол. - Выслушай меня' Я уже не тот человек, каким был. И я уже не буду таким, каким стал бы, не доведись мне встретиться с тобой. Зачем показываешь ты мне все это если нет для меня спасения!
      В первый раз за все время рука Призрака чуть приметно дрогнула.
      - Добрый Дух, - продолжал молить его Скрудж, распростершись перед ним на земле. - Ты жалеешь меня, самая твоя природа побуждает тебя к милосердию. Скажи же, что, изменив свою жизнь, я могу еще спастись от участи, которая мне уготована.
      Благостная рука затрепетала.
      - Я буду чтить рождество в сердце своем и хранить память о нем весь год. Я искуплю свое Прошлое Настоящим и Будущим, и воспоминание о трех Духах всегда будет живо во мне. Я не забуду их памятных уроков, не затворю своего сердца для них. О, скажи, что я могу стереть надпись с этой могильной плиты!
      И Скрудж в беспредельной муке схватил руку Призрака. Призрак сделал попытку освободиться, но отчаяние придало Скруджу силы, и он крепко вцепился в руку. Все же Призрак оказался сильнее и оттолкнул Скруджа от себя.
      Воздев руки в последней мольбе, Скрудж снова воззвал к Духу, чтобы он изменил его участь, и вдруг заметил, что в обличье Духа произошла перемена. Его капюшон и мантия сморщились, обвисли, весь он съежился и превратился в резную колонку кровати.
      СТРОФА ПЯТАЯ
      Заключение
      Да! И это была колонка его собственной кровати, и комната была тоже его собственная. А лучше всего и замечательнее всего было то, что и Будущее принадлежало ему и он мог еще изменить свою судьбу.
      - Я искуплю свое Прошлое Настоящим и Будущим! - повторил Скрудж, проворно вылезая из постели. - И память о трех Духах будет вечно жить во мне! О Джейкоб Марли! Возблагодарим же Небо и светлый праздник рождества! На коленях возношу я им хвалу, старина Джейкоб! На коленях!
      Он так горел желанием осуществить свои добрые намерения и так был взволнован, что голос не повиновался ему, а лицо все еще было мокро от слез, ибо он рыдал навзрыд, когда старался умилостивить Духа.
      - Он здесь! - кричал Скрудж, хватаясь за полог и прижимая его к груди. - Он здесь, и кольца здесь, и никто его не срывал! Все здесь... и я здесь... и да сгинут призраки того, что могло быть! И они сгинут, я знаю! Они сгинут!
      Говоря так, он возился со своей одеждой, выворачивал ее наизнанку, надевал задом наперед, совал руку не в тот рукав, и ногу не в ту штанину, словом, проделывал в волнении кучу всяких несообразностей.
      - Сам не знаю, что со мной творится! - вскричал он, плача и смеясь и с помощью обвившихся вокруг него чулок превращаясь в некое подобие Лаокоона. Мне так легко, словно я пушинка, так радостно, словно я ангел, так весело, словно я школьник! А голова идет кругом, как у пьяного! Поздравляю с рождеством, с веселыми святками всех, всех! Желаю счастья в Новом году всем, всем на свете! Гоп-ля-ля! Гоп-ля-ля! Ура! Ура! Ой-ля-ля!
      Он резво ринулся в гостиную и остановился, запыхавшись.
      - Вот и кастрюлька, в которой была овсянка! - воскликнул он и снова забегал по комнате. - А вот через эту дверь проникла сюда Тень Джейкоба Марли! А в этом углу сидел Дух Нынешних Святок! А за этим окном я видел летающие души. Все так, все на месте, и все это было, было! Ха-ха-ха!
      Ничего не скажешь это был превосходный смех, смех, что надо, - особенно для человека, который давно уже разучился смеяться. И ведь это было только начало, только предвестие еще многих минут такого же радостного, веселого, задушевного смеха.
      - Какой же сегодня день, какое число? - вопросил Скрудж. - Не знаю, как долго пробыл я среди Духов. Не знаю. Я ничего не знаю. Я как новорожденное дитя. Пусть! Не беда. Оно и лучше - быть младенцем. Гоп-ля-ля! Гоп-ля-ля! Ура! Ой-ля-ля!
      Его ликующие возгласы прервал церковный благовест. О, как весело звонили колокола! Динь-динь-бом! Динь-динь-бом! Дили-дили-дили! Дили-дили-дили! Бом-бом-бом! О, как чудесно! Как дивно, дивно!
      Подбежав к окну, Скрудж поднял раму и высунулся наружу. Ни мглы, ни тумана! Ясный, погожий день. Колкий, бодрящий мороз. Он свистит в свою ледяную дудочку и заставляет кровь, приплясывая, бежать по жилам. Золотое солнце! Лазурное небо! Прозрачный свежий воздух! Веселый перезвон колоколов! О, как чудесно! Как дивно, дивно!
      - Какой нынче день? - свесившись вниз, крикнул Скрудж какому-то мальчишке, который, вырядившись, как на праздник, торчал у него под окнами и глазел по сторонам.
      - ЧЕГО? - в неописуемом изумлении спросил мальчишка.
      - Какой у нас нынче день, милый мальчуган? - повторил Скрудж.
      - Нынче? - снова изумился мальчишка. - Да ведь нынче РОЖДЕСТВО!
      "Рождество! - подумал Скрудж. - Так я не пропустил праздника! Духи свершили все это в одну ночь. Они все могут, стоит им захотеть. Разумеется, могут. Разумеется".
      - Послушай, милый мальчик!
      - Эге? - отозвался мальчишка.
      - Ты знаешь курятную лавку, через квартал отсюда, на углу? - спросил Скрудж.
      - Ну как не знать! - отвечал тот.
      - Какой умный ребенок! - восхитился Скрудж. - Изумительный ребенок! А не знаешь ли ты, продали они уже индюшку, что висела у них в окне? Не маленькую индюшку, а большую, премированную?
      - Самую большую, с меня ростом?
      - Какой поразительный ребенок! - воскликнул Скрудж. - Поговорить с таким одно удовольствие. Да, да, самую большую, постреленок ты этакий!
      - Она и сейчас там висит, - сообщил мальчишка.
      - Висит? - сказал Скрудж. - Так сбегай купи ее.
      - Пошел ты! - буркнул мальчишка.
      - Нет, нет, я не шучу, - заверил его Скрудж. - Поди купи ее и вели принести сюда, а я скажу им, куда ее доставить. Приведи сюда приказчика и получишь от меня шиллинг. А если обернешься в пять минут, получишь полкроны!
      Мальчишка полетел стрелой, и, верно, искусна была рука, спустившая эту стрелу с тетивы, ибо она не потеряла даром ни секунды.
      - Я пошлю индюшку Бобу Крэтчиту! - пробормотал Скрудж и от восторга так и покатился со смеху. - То-то он будет голову ломать - кто это ему прислал. Индюшка-то, пожалуй, вдвое больше крошки Тима. Даже Джо Миллеру * никогда бы не придумать такой штуки, - послать индюшку Бобу!
      Перо плохо слушалось его, но он все же нацарапал кое-как адрес и спустился вниз, - отпереть входную дверь. Он стоял, поджидая приказчика, и тут взгляд его упал на дверной молоток.
      - Я буду любить его до конца дней моих! - вскричал Скрудж, поглаживая молоток рукой. - А ведь я и не смотрел на него прежде. Какое у него честное, открытое лицо! Чудесный молоток! А вот и индюшка! Ура! Гоп-ля-ля! Мое почтение! С праздником!
      Ну и индюшка же это была - всем индюшкам индюшка! Сомнительно, чтобы эта птица могла когда-нибудь держаться на ногах - они бы подломились под ее тяжестью, как две соломинки.
      - Ну нет, вам ее не дотащить до Кемден-Тауна, - сказал Скрудж. Придется нанять кэб.
      Он говорил это, довольно посмеиваясь, и, довольно посмеиваясь, уплатил за индюшку, и, довольно посмеиваясь, заплатил за кэб, и, довольно посмеиваясь, расплатился с мальчишкой и, довольно посмеиваясь, опустился, запыхавшись, в кресло и продолжал смеяться, пока слезы не потекли у него по щекам.
      Побриться оказалось нелегкой задачей, так как руки у него все еще сильно тряслись, а бритье требует сугубой осторожности, даже если вы не позволяете себе пританцовывать во время этого занятия. Впрочем, отхвати Скрудж себе кончик носа, он преспокойно залепил бы рану пластырем и остался бы и тут вполне всем доволен.
      Наконец, приодевшись по-праздничному, он вышел из дому. По улицам уже валом валил народ - совсем как в то рождественское утро, которое Скрудж провел с Духом Нынешних Святок, и, заложив руки за спину, Скрудж шагал по улице, сияющей улыбкой приветствуя каждого встречного. И такой был у него счастливый, располагающий к себе вид, что двое-трое прохожих, дружелюбно улыбнувшись в ответ, сказали ему:
      - Доброе утро, сэр! С праздником вас!
      И Скрудж не раз говаривал потом, что слова эти прозвучали в его ушах райской музыкой.
      Не успел он отдалиться от дому, как увидел, что навстречу ему идет дородный господин - тот самый, что, зайдя к нему в контору в сочельник вечером, спросил:
      - Скрудж и Марли, если не ошибаюсь?
      У него упало сердце при мысли о том, каким взглядом подарит его этот почтенный старец, когда они сойдутся, но он знал, что не должен уклоняться от предначертанного ему пути.
      - Приветствую вас, дорогой сэр, - сказал Скрудж, убыстряя шаг и протягивая обе руки старому джентльмену. - Надеюсь, вы успешно завершили вчера ваше предприятие? Вы затеяли очень доброе дело. Поздравляю вас с праздником, сэр!
      - Мистер Скрудж?
      - Совершенно верно, - отвечал Скрудж. - Это имя, но боюсь, что оно звучит для вас не очень-то приятно. Позвольте попросить у вас прощения. И вы меня очень обяжете, если... - Тут Скрудж прошептал ему что-то на ухо.
      - Господи помилуй! - вскричал джентльмен, разинув рот от удивления. Мой дорогой мистер Скрудж, вы шутите?
      - Ни в коей мере, - сказал Скрудж. - И прошу вас, ни фартингом меньше. Поверьте я этим лишь оплачиваю часть своих старинных долгов. Можете вы оказать мне это одолжение?
      - Дорогой сэр! - сказал тот, пожимая ему руку. - Я просто не знаю, как и благодарить вас, такая щедр...
      - Прошу вас, ни слова больше, - прервал его Скрудж. - Доставьте мне удовольствие - зайдите меня проведать. Очень вас прошу.
      - С радостью! - вскричал старый джентльмен, и не могло быть сомнения, что это говорилось от души.
      - Благодарю вас, - сказал Скрудж. - Тысячу раз благодарю! Премного вам обязан. Дай вам бог здоровья!
      Скрудж побывал в церкви, затем побродил по улицам. Он приглядывался к прохожим, спешившим мимо, гладил по головке детей, беседовал с нищими, заглядывал в окна квартир и в подвальные окна кухонь, и все, что он видел, наполняло его сердце радостью. Думал ли он когда-нибудь, что самая обычная прогулка - да и вообще что бы то ни было - может сделать его таким счастливым!
      А когда стало смеркаться, он направил свои стопы к дому племянника.
      Не раз и не два прошелся он мимо дома туда и обратно, не решаясь постучать в дверь. Наконец, собравшись с духом, поднялся на крыльцо.
      - Дома хозяин? - спросил он девушку, открывшую ему дверь. Какая милая девушка! Прекрасная девушка!
      - Дома, сэр.
      - А где он, моя прелесть? -спросил Скрудж.
      - В столовой, сэр, и хозяйка тоже. Позвольте, я вас провожу.
      - Благодарю. Ваш хозяин меня знает, - сказал Скрудж, уже взявшись за ручку двери в столовую. - Я пройду сам, моя дорогая.
      Он тихонько повернул ручку и просунул голову в дверь. Хозяева в эту минуту обозревали парадно накрытый обеденный стол. Молодые хозяева постоянно бывают исполнены беспокойства по поводу сервировки стола и готовы десятки раз проверять, все ли на месте.
      - Фред! - позвал Скрудж.
      Силы небесные, как вздрогнула племянница! Она сидела в углу, поставив ноги на скамеечку, и Скрудж совсем позабыл про нее в эту минуту, иначе он никогда и ни под каким видом не стал бы так ее пугать.
      - С нами крестная сила! - вскричал Фред. - Кто это?
      - Это я, твой дядюшка Скрудж. Я пришел к тебе пообедать. Ты примешь меня, Фред?
      Примет ли он дядюшку! Да он на радостях едва не оторвал ему напрочь руку. Через пять минут Скрудж уже чувствовал себя как дома. Такого сердечного приема он еще отродясь не встречал.
      Племянница выглядела совершенно так же, как в том видении, которое явилось ему накануне. То же самое можно было сказать и про Топпера, который вскоре пришел, и про пухленькую сестричку, которая появилась следом за ним, да и про всех, когда все были в сборе.
      Ах, какой это был чудесный вечер! И какие чудесные игры! И какое чудесное единодушие во всем! Какое счастье!
      А наутро, чуть свет, Скрудж уже сидел у себя в конторе. О да, он пришел спозаранок. Он горел желанием попасть туда раньше Боба Крэтчита и уличить клерка в том, что он опоздал на работу. Скрудж просто мечтал об этом.
      И это ему удалось! Да, удалось! Часы пробили девять. Боба нет. Четверть десятого. Боба нет. Он опоздал ровно на восемнадцать с половиной минут. Скрудж сидел за своей конторкой, настежь распахнув дверь, чтобы видеть, как Боб проскользнет в свой чуланчик.
      Еще за дверью Боб стащил с головы шляпу и размотал свой теплый шарф. И вот он уже сидел на табурете и с такой быстротой скрипел по бумаге пером, словно хотел догнать и оставить позади ускользнувшие от него девять часов.
      - А вот и вы! - проворчал Скрудж, подражая своему собственному вечному брюзжанию. - Как прикажете понять ваше появление на работе в этот час дня?
      - Прошу прощения, сэр, - сказал Боб. - Я в самом деле немного опоздал!
      - Ах, вот как! Вы опоздали? - подхватил Скрудж. - О да, мне тоже сдается, что вы опоздали. Будьте любезны, потрудитесь подойти сюда, сэр.
      - Ведь это один-единственный раз за весь год, сэр, - жалобно проговорил Боб, выползая из своего чуланчика. - Больше этого не будет, сэр. Я позволил себе вчера немного повеселиться.
      - Ну вот, что я вам скажу, приятель, - промолвил Скрудж. - Больше я этого не потерплю, а посему... - Тут он соскочил со стула и дал Бобу такого тумака под ложечку, что тот задом влетел обратно в свой чулан. - А посему, продолжал Скрудж, - я намерен прибавить вам жалования!
      Боб задрожал и украдкой потянулся к линейке. У него мелькнула было мысль оглушить Скруджа ударом по голове, скрутить ему руки за спиной, крикнуть караул и ждать, пока принесут смирительную рубашку.
      - Поздравляю вас с праздником, Боб, - сказал Скрудж, хлопнув Боба по плечу, и на этот раз видно было, что он в полном разуме. - И желаю вам, Боб, дружище, хорошенько развлечься на этих святках, а то прежде вы по моей милости не очень-то веселились. Я прибавлю вам жалования и постараюсь что-нибудь сделать и для вашего семейства. Сегодня вечером мы потолкуем об этом за бокалом рождественского глинтвейна, а сейчас, Боб Крэтчит, прежде чем вы нацарапаете еще хоть одну запятую, я приказываю вам сбегать купить ведерко угля да разжечь пожарче огонь.
      И Скрудж сдержал свое слово. Он сделал все, что обещал Бобу, и даже больше, куда больше. А Малютке Тиму, который, к слову сказать, вскоре совсем поправился, он был всегда вторым отцом. И таким он стал добрым другом, таким тароватым хозяином, и таким щедрым человеком, что наш славный старый город может им только гордиться. Да и не только наш - любой добрый старый город, или городишко, или селение в любом уголке нашей доброй старой земли. Кое-кто посмеивался над этим превращением, но Скрудж не обращал на них внимания смейтесь на здоровье! Он был достаточно умен и знал, что так уж устроен мир, - всегда найдутся люди, готовые подвергнуть осмеянию доброе дело. Он понимал, что те, кто смеется, - слепы, и думал: пусть себе смеются, лишь бы не плакали! На сердце у него было весело и легко, и для него этого было вполне довольно.
      Больше он уже никогда не водил компании с духами, - в этом смысле он придерживался принципов полного воздержания, - и про него шла молва, что никто не умеет так чтить и справлять святки, как он. Ах, если бы и про нас могли сказать то же самое! Про всех нас! А теперь нам остается только повторить за Малюткой Тимом: да осенит нас всех господь бог своею милостью!
      КОЛОКОЛА
      Рассказ о Духах церковных часов
      ПЕРВАЯ ЧЕТВЕРТЬ
      Немного найдется людей, - а поскольку желательно с самого начала устранить возможные недомолвки между рассказчиком и читателем, я прошу отметить, что свое утверждение отношу не только к людям молодым или к малым детям, но ко всем решительно людям, детям и взрослым, старым и молодым, тем, что еще тянутся кверху, и тем, что уже растут книзу, - немного, повторяю, найдется людей, которые согласились бы спать в церкви. Я не говорю - в жаркий летний день, во время проповеди (такое иногда случалось), нет, я имею в виду ночью и в полном одиночестве. Я знаю, что при ярком свете дня такое мнение многим покажется до крайности удивительным. Но оно касается ночи. И обсуждать его следует ночью. И я ручаюсь, что сумею отстоять его в любую ветреную зимнюю ночь, выбранную для этого случая, в споре с любым из множества противников, который захочет встретиться со мною наедине на старом кладбище, у дверей старой церкви, предварительно разрешив мне - если требуется ему лишний довод - запереть его в этой церкви до утра.
      Ибо есть у ночного ветра удручающая привычка рыскать вокруг такой церкви, испуская жалобные стоны, и невидимой рукой дергать двери и окна, и выискивать, в какую бы щель пробраться. Проникнув же внутрь и словно не найдя того, что искал, а чего он искал - неведомо, он воет, и причитает, и просится обратно на волю; мало того, что он мечется по приделам, кружит и кружит между колонн, задевает басы органа: нет, он еще взмывает под самую крышу и норовит разнять стропила; потом, отчаявшись, бросается вниз, на каменные плиты пола, и ворча заползает в склепы. И тут же тихонько вылезает оттуда и крадется вдоль стен, точно читая шепотом надписи в память усопших. Прочитав одни, он разражается пронзительным хохотом, над другими горестно стонет и плачет. А послушать его, когда он заберется в алтарь! Так и кажется, что он выводит там заунывную песнь о злодеяниях и убийствах, о ложных богах, которым поклоняются вопреки скрижалям Завета - с виду таким красивым и гладким, а на самом деле поруганным и разбитым. Ох, помилуй нас, господи, мы тут так уютно уселись в кружок у огня. Поистине страшный голос у полночного ветра, поющего в церкви!
      А вверху-то, на колокольне! Вот где разбойник ветер ревет и свищет! Вверху, на колокольне, где он волен шнырять туда-сюда в пролеты арок и в амбразуры, завиваться винтом вокруг узкой отвесной лестницы, крутить скрипучую флюгарку и сотрясать всю башню так, что ее дрожь пробирает! Вверху, на колокольне, там, где вышка для звонарей и железные поручни изъедены ржавчиной, а свинцовые листы кровли, покоробившиеся от частой смены жары и холода, гремят и прогибаются, если ступит на них невзначай нога человека; где птицы прилепили свои растрепанные гнезда в углах между старых дубовых брусьев и балок; и пыль состарилась и поседела; и пятнистые пауки, разжиревшие и обленившиеся на покое, мерно покачиваются в воздухе, колеблемом колокольным звоном, и никогда не покидают своих домотканых воздушных замков, не лезут в тревоге вверх, как матросы по вантам, не падают наземь и потом не перебирают проворно десятком ног, спасая одну-единственную жизнь! Вверху на колокольне старой церкви, много выше огней и глухих шумов города и много ниже летящих облаков, бросающих на него свою тень, - вот где уныло и жутко в зимнюю ночь; и там вверху, на колокольне одной старой церкви, жили колокола, о которых я поведу рассказ.
      То были очень старые колокола, уж вы мне поверьте. Когда-то давно их крестили епископы, - так давно, что свидетельство об их крещении потерялось еще в незапамятные времена и никто не знал, как их нарекли. Были у них крестные отцы и крестные матери (сам я, к слову сказать, скорее отважился бы пойте в крестные отцы к колоколу, нежели к младенцу мужского пола), и, наверно, каждый из них, как полагается, получил в подарок серебряный стаканчик. Но время скосило их восприемников, а Генрих Восьмой переплавил их стаканчики;* и теперь они висели на колокольне безыменные и бесстаканные.
      Но только не бессловесные. Отнюдь нет. У них были громкие, чистые, заливистые, звонкие голоса, далеко разносившиеся по ветру. Да и не такие робкие это были колокола, чтобы подчиняться прихотям ветра: когда находила на него блажь дуть не в ту сторону, они храбро с ним боролись и все равно по-царски щедро дарили своим радостным звоном каждого, кому хотелось его услышать; известны случаи, когда в бурную ночь они решали во что бы то ни стало достигнуть слуха несчастной матери, склонившейся над больным ребенком, или жены ушедшего в плавание моряка, и тогда им удавалось наголову разбить даже северо-западного буяна, прямо-таки расколошматить его, как выражался Тоби Вэк; ибо, хотя обычно его называли Трухти Вэк, настоящее его имя было Тоби, и никто не мог переименовать его (кроме как в Тобиаса) без особого на то постановления парламента: ведь в свое время над ним, так же как над колоколами, совершили по всем правилам обряд крещения, пусть и не столь торжественно и не при столь громких кликах народного ликования.
      Должен признаться, что я лично разделяю суждение Тоби Вэка - уж кто-кто, а он-то имел полную возможность составить себе правильное суждение на этот счет. Что утверждал Тоби Вэк, то утверждаю и я. И я всегда готов постоять за него, хотя стоять-то ему приходилось, да еще целыми днями (и очень тоскливое это было занятие) как раз перед дверью церкви. Дело в том, что Тоби Вэк был рассыльным, и именно здесь он дожидался поручений.
      А каково дожидаться в таком месте в зимнее время, когда тебя просвистывает насквозь, и весь покрываешься гусиной кожей, и нос синеет, а глаза краснеют, и стынут ноги, и зуб на зуб не попадает, - это Тоби Вэк знал как нельзя лучше. Ветер - особенно восточный - налетал из-за угла с такой яростью, словно затем только и принесся с того конца света, чтобы поизмываться над Тоби. И нередко казалось, что он сгоряча проскакивал дальше, чем следует, потому что, выметнувшись из-за угла и миновав Тоби, он круто поворачивал обратно, словно восклицая: "Ах, вот он где! Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.