Когда час истек, вернулся дядя и стал меня убеждать, мешая уговоры и мирские соблазны с угрозами, пока я, наконец, не осмелела и не ответила на его хитрую речь.

— Грешно, — сказала я, — искушать дочь, чтобы она забыла своего отца. Провидение дало вам силу облегчать печали ваших ближних, а вы стремитесь лишь увеличить их бремя. Лучше я буду жить с отцом в тюрьме, чем с вами во дворце.

Я повернулась и ушла от него. Когда, миновав прихожую, я вышла на улицу, оказалось, что уже совсем стемнело. До деревни, где останавливался дилижанс, было больше мили, а живые изгороди по обеим сторонам проселочной дороги были густые и высокие. Хотя я шла очень быстро, ночь настигла меня совсем неподалеку от дома дяди; поднялся туман, и мрак был настолько густ, что мне казалось, будто я могу потрогать его рукой.

— Не падай духом, Юнис, — сказала я и, чтобы отогнать страх, который завладел бы моей душой, если бы я хоть чуть-чуть поддалась ему, громко запела наш вечерний псалом.

И вдруг впереди меня мелодию подхватил звучный и красивый голос, похожий на голос брата, который в колонии обучал нас музыке. Я остановилась, охваченная страхом и какой-то странной радостью, и голос впереди меня сразу перестал петь.

— Добрый вечер! — сказал он, и в нем слышалась такая доброта, прямодушие и мягкость, что я сразу почувствовала к нему доверие.

— Подождите меня, — сказала я, — мне ничего не видно в темноте, а я тороплюсь в Лонгвилл.

— Я тоже иду туда, — ответил голос, к которому я приближалась с каждой секундой, и вскоре я различила сквозь туман высокую темную фигуру.

— Брат, — сказала я и затрепетала, сама не знаю почему, — далеко ли еще до Лонгвилла?

— Только десять минут ходьбы, — ответил он так весело, что я сразу приободрилась, — обопритесь на мою руку, и мы скоро будем там.

Когда мои пальцы легли на его локоть, мне показалось, что я нашла твердую опору и надежного защитника. Поравнявшись с освещенными окнами деревенской гостиницы, мы поглядели друг на друга. Лицо его было добрым и прекрасным, словно на самых лучших картинах, какие мне только доводилось видеть. Не знаю почему, но мне вспомнился архангел Гавриил.

— Вот мы и пришли в Лонгвилл, — сказал он. — Куда вас проводить?

— Сэр, — ответила я (на свету мне как-то неловко было называть его братом), — я еду в Вудбери.

— В Вудбери? — повторил он. — В такое время?.. И совсем одна? Через несколько минут должен подойти дилижанс, с которым я собирался отправиться в Вудбери. Разрешите служить вам провожатым?

— Благодарю вас, сэр, — ответила я, а потом мы молча стояли рядом, пока совсем близко в тумане не блеснули фонари дилижанса. Незнакомец открыл дверцу, но я отступила, глупо устыдившись своей бедности — недостойное чувство, которое следовало побороть.

— Мы бедны, — пробормотала я, — я должна ехать наверху.

— Но не в зимнюю же ночь, — сказал он. — Ну-ка, садитесь быстрее.

— Нет, нет, — ответила я твердо, — я поеду снаружи.

Прилично одетая крестьянка с ребенком уже поднялась на империал, и я поспешила присоединиться к ней. Мое место было самым крайним и выступало над колесами. Кругом по-прежнему стояла такая темнота, что ничего нельзя было рассмотреть, и лишь тусклые пятна света от фонарей дилижанса скользили по лишенным листвы живым изгородям. Все остальное тонуло в непроглядном мраке. Я думала только о моем отце и о разверзнувшихся перед ним дверях тюрьмы. Но тут на мой локоть легла чья-то сильная рука, и я услышала голос Гавриила:

— Это место очень опасно, — сказал он. — При сильном толчке вас может сбросить на землю.

— Мне так тяжело, — ответила я с рыданием, теряя последние остатки мужества.

Под покровом темноты я тихо плакала, закрыв лицо руками, и слезы эти облегчили горечь моей печали.

— Брат, — сказала я (было темно, и я снова могла называть его так), — я лишь несколько дней назад вернулась домой из школы, и мне незнакомы обычаи и горести мира.

— Дитя мое, — ответил он тихо, — я видел, как вы плакали, склонив голову на руки. Не могу ли я помочь вам?

— Нет, — ответила я, — мое горе касается только меня и моих близких.

Он больше ничего не говорил, но я все время чувствовала, что его рука ограждает меня от темного провала рядом. И так в ночном мраке мы ехали в Вудбери.

В почтовой конторе меня дожидался брат Мор. Он сразу увел меня, не дав даже оглянуться на Гавриила, который стоял и смотрел мне вслед. Брату Мору не терпелось услышать рассказ о моем разговоре с дядей. Когда я сообщила ему о своей неудаче, он о чем-то задумался и ничего не говорил, пока я не вошла в вагон поезда, а тогда наклонился ко мне и прошептал:

— Скажите Присцилле, что я приеду завтра утром. Брат Мор богат. Может быть, ради Присциллы он спасет моего отца.

11 ноября. Сегодня мне приснилось, что Гавриил стоит рядом со мной и произносит: «Я пришел говорить с тобою и благовестить тебе сие…», но когда я напрягла слух, он вздохнул и исчез.

15 ноября. Брат Мор бывает у нас каждый день, но еще ни словом не обмолвился о том, что хочет помочь моему отцу. А если помощь промедлит, то его заключат в тюрьму. Может быть, дядя смягчится и предложит нам более легкие условия; ну, хотя бы проводить половину года в его доме. Тогда я согласилась бы жить в его доме — ведь жили же благочестиво Даниил и три отрока при дворе вавилонского царя[17]. Я хочу написать ему об этом.

19 ноября. От дяди никакого ответа. Сегодня я ездила в Вудбери с Присциллой — у нее было дело к пастору тамошней церкви, и они беседовали около часа, а я тем временем отправилась искать тюрьму и обошла кругом ее угрюмые крепкие стены. Я думала о своем бедном отце, и мне было очень грустно и страшно. Наконец, утомившись, я села на приступку тюремных ворот и снова заглянула в мою книжечку со жребиями. И опять мне выпало: «Не падай духом!» В эту минуту ко мне подошли брат Мор и Присцилла. На его лице было выражение, которое мне показалось очень неприятным, но я помнила, что он должен стать мужем моей сестры, и, встав, протянула ему руку, а он просунул ее себе под локоть и прикрыл своей жирной ладонью. Мы стали все втроем прогуливаться у тюремных стен. И тут в саду, который тянулся по склону ниже нас, я заметила того, кого называю Гавриилом (я ведь не знаю его имени), а с ним прекрасную девушку. Я вдруг заплакала, а почему — сама не знаю: наверное, из-за беды, которая грозит отцу. Брат Мор проводил нас домой и отослал Джона Робинса. Джон Робинс попросил, чтобы я его не забывала, и я не забуду его до конца жизни.

20 ноября. Ужасный день. Мой бедный отец в тюрьме. Сегодня, когда мы садились обедать, за ним явились два человека самого злодейского вида. Да простит мне бог, что я пожелала им смерти! А мой отец говорил с ними очень мягко и терпеливо.

— Пошлите за братом Мором, — сказал он нам, — и следуйте его советам,

30 ноября. Вчера мы до поздней ночи говорили о том, что нас ждет. Присцилла полагает, что теперь брат Мор ускорит их свадьбу, а у Сусанны предчувствие, что ей выпадет жребий стать женой брата Шмидта. Она очень рассудительно говорила о долге миссионеров и о почиющей на них благодати, без которой этого долга исполнить нельзя. А я думала только о том, что вот сейчас мой отец пытается уснуть за тюремными стенами.

Брат Мор говорит, что он, кажется, видит путь, как освободить моего отца, но только все мы должны молиться, чтобы господь помог нам преодолеть себялюбие. Я знаю, что готова сделать что угодно, даже продать себя в рабство, как наши первые миссионеры в Вест-Индии, когда там еще были рабы. Но в Англии себя продать нельзя, хотя я была бы верной служанкой. Я хотела бы разом получить столько денег, чтобы хватило заплатить все наши долги. Брат Мор уговаривает меня не портить мои глазки слезами.

1 декабря. В тот день, когда арестовали отца, я в последний раз попросила дядю о помощи. Сегодня утром я получила от него коротенькую записку с сообщением, что он поручил своему поверенному побывать у меня и ознакомить меня с условиями, на которых он готов мне помочь. Не успела я ее прочесть, как мне сказали, что пришел его поверенный и хочет поговорить со мной наедине. Я пошла в гостиную, дрожа от страха и волнения, и вдруг увидела Гавриила. Я сразу ободрилась, потому что вспомнила, как он пришел ко мне во сне и сказал: «Я пришел говорить с тобою и благовестить тебе сие».

— Мисс Юнис Филдинг? — спросил он своим приятным голосом, поглядев на меня с улыбкой, которая, словно солнечный луч, оживила мой унылый, гаснущий дух.

— Да, — ответила я и по-глупому опустила глаза, а потом жестом пригласила его сесть, а сама прислонилась к креслу мамы.

— Боюсь, что я не могу сообщить вам ничего радостного, — сказал Гавриил. — Ваш дядя продиктовал вот этот документ, который должны подписать вы и ваш отец. Он заплатит долги мистера Филдинга и будет выплачивать ему сто фунтов в год при условии, что мистер Филдинг уедет в какую-нибудь из моравских колоний в Германии, а вы примете его первое предложение.

— Не могу! — воскликнула я с горечью. — О сэр, неужели мне следует отречься от отца?

— Думаю, что нет, — ответил он тихо.

— Сэр, — сказала я, — будьте добры, передайте моему дяде, что я не согласна.

— Хорошо, — ответил он, — и постараюсь сделать это как можно мягче. Я ваш друг, мисс Юнис.

Он произнес «Юнис» так, будто это было не просто имя, а какое-то редкое, драгоценное слово. Я даже не знала, что оно может звучать так красиво. А потом он встал, чтобы откланяться.

— Брат, — сказала я, протягивая ему руку, — прощайте.

— Мы еще увидимся, мисс Юнис, — ответил он.

Он увидел меня раньше, чем ожидал, так как я со следующим же поездом поехала в Вудбери, и когда я вышла из темного вагона на платформу, то заметила, что он выходит из соседнего вагона, и в то же мгновение наши взгляды встретились.

— Куда вы теперь, Юнис? — спросил он.

Это обращение без «мисс» показалось мне гораздо более приятным. Я объяснила ему, что знаю дорогу к тюрьме, так как недавно ходила туда посмотреть на нее снаружи. Я увидела, что в глазах его блеснули слезы, но он ничего не сказал, а просто взял меня под руку. Я молча пошла рядом с ним к огромным воротам тюрьмы, где томился мой отец, но на сердце у меня стало легче.

Мы вошли в пустой квадратный дворик, где клочок серого зимнего неба над головой казался совсем плоским. Там, скрестив на груди руки, ходил взад и вперед мой отец, и голова его была опущена так, словно у него никогда не будет больше сил поднять ее. Я вскрикнула, кинулась к нему, обняла его — и больше я ничего не помню; когда сознание вернулось ко мне, я была в скудно обставленной каморке, отец держал меня в объятьях, а Гавриил, стоя передо мной на коленях, грел мои руки и прижимал их к губам.

Потом Гавриил и мой отец стали о чем-то разговаривать, но тут явился брат Мор, и Гавриил ушел. Брат Мор сказал торжественно:

— Этот человек — волк в овечьей шкуре, а наша Юнис — нежная овечка!

Я не верю, что Гавриил — волк.

2 декабря. Я сняла комнату в домике неподалеку от тюрьмы. Это Дом Джона Робинса и его жены, очень доброй женщины и хорошей хозяйки. И теперь я каждый день могу видеться с отцом.

13 декабря. Вот уже две недели, как отец в тюрьме. Вчера брат Мор поехал повидаться с Присциллой и обещал сегодня утром рассказать нам, какой план он придумал, чтобы помочь отцу. Я должна встретиться с ним в тюрьме.

Когда я вошла, у моего отца и брата Мора был очень взволнованный вид, и бедный отец откинулся на спинку стула, словно совсем измученный долгим спором.

— Объясните ей все, брат, — сказал он.

Тогда брат Мор рассказал нам, что ему было божественное видение о том, чтобы он порвал помолвку с Присциллой и взял меня — меня! — в жены. Тут он проснулся, но в ушах его еще звучали слова: «Сон твой не лжив, и толкование его верно».

— И посему, Юнис, — закончил он ужасным голосом, — вы с Присциллой должны покориться, дабы не стать ослушницами воли божьей!

Я была так поражена, что не могла вымолвить ни слова, но все-таки расслышала, как он добавил:

— И в видении моем было мне указано освободить вашего отца в тот день, когда ты станешь моей женой.

— Но ведь, — наконец выговорила я, чувствуя к нему невыносимое отвращение, — это будет тяжкой обидой Присцилле. Нет, это не видение, посланное богом, это заблуждение и искушение. Возьмите в жены Присциллу и освободите нашего отца. Нет, нет, это видение лживо.

— Оно от бога, — ответил он, впиваясь в меня глазами. — Присциллу я избрал, полагаясь лишь на свой слабый разум. И это было прегрешением. Но во искупление я обещал ей половину ее приданого.

— Отец! — воскликнула я. — Но ведь и мне тоже должен быть дан какой-то знак! Почему только ему было послано видение?

Потом я прибавила, что поеду домой повидаться с Присциллой и буду ждать какого-нибудь указания свыше.

14 декабря. Когда я приехала домой, оказалось, что Присцилла больна и не хочет меня видеть. Сегодня утром я встала в пять часов, тихонько спустилась в гостиную и зажгла лампу. Гостиная выглядела унылой и заброшенной. И все же меня охватило странное чувство, словно мамочка и мои умершие братцы и сестрицы, которых я никогда не видела, сидели здесь ночью у камина, как мы сидим около него днем. Может быть, она узнала о моем горе и оставила знак, чтобы утешить меня и дать мне совет. Мое евангелие лежало на столе, но оно было закрыто. Ее ангельские пальцы не открыли священную книгу на стихе, который указал бы мне путь. И чтобы узнать волю провидения, мне оставалось только вынуть жребий.

Я вырезала три совершенно одинаковых полоски бумаги — три, хотя, конечно, могла бы обойтись и двумя. На первой я написала: «Стать женой брата Мора», а на второй — «Стать Незамужней Сестрой». Третья полоска лежала на пюпитре чистая и белая, словно ожидая, чтобы на ней было написано чье-то имя, и вдруг пронизывающий холод зимнего утра сменился душной жарой, так что мне пришлось распахнуть окно и подставить лицо струям морозного воздуха. Я подумала, что оставлю себе выбор, хотя при слове «выбор» совесть моя горько меня упрекнула. Потом я вложила три бумажные полоски в евангелие и села перед ним, страшась вынуть жребий, скрывающий тайну моей будущей жизни.

Ничто не подсказывало мне, какую бумажку выбрать, и я не решалась протянуть руку ни к одной из них. Ибо я должна была подчиниться жребию, который мне выпадет. Стать женой брата Мора — как это ужасно! А потом мне вспомнился «Дом Сестер», где обитают Незамужние Сестры, где все у них общее, и он показался мне унылым, скучным и каким-то неживым. Но вдруг я вытащу пустую бумажку! Сердце у меня мучительно билось. Я снова и снова протягивала руку и снова ее отдергивала; и вот уже керосин в лампе начал выгорать, огонек ее потускнел, и, устрашившись, что я снова останусь без указания, я выхватила из евангелия среднюю полоску. Огонек в лампе уже совсем угасал, и я едва успела прочесть слова: «Стать женой брата Мора».

Это последняя запись в моем дневнике, который я вела три года тому назад.

Когда Сусанна сошла в гостиную, она увидела, что я сижу у своего пюпитра, охваченная тупым оцепенением, и сжимаю в руке злосчастную полоску. Мне ничего не надо было объяснять ей: она поглядела на другие полоски — пустую и с надписью «Стать Незамужней Сестрой» — и поняла, что я вынимала жребий. Помнится, она всплакнула и поцеловала меня с непривычной нежностью, а потом вернулась к себе в спальню, и я слышала, как она что-то серьезно и печально говорила Присцилле. А потом нас всех охватило какое-то равнодушие; даже Присцилла угрюмо смирилась со своей судьбой. Пришел брат Мор, и Сусанна рассказала ему о жребии, который я вынула, но попросила не тревожить меня сегодня; он ушел, а я осталась свыкаться со своим несчастьем.

На следующий день я рано утром вернулась в Вудбери. Единственным утешением служила мне мысль, что моему дорогому отцу обещана свобода и он будет жить со мной в богатстве и довольстве до конца своей жизни. Все последующие дни я его почти не покидала и ни разу не допустила, чтобы брат Мор остался со мной наедине. Каждое утро Джон Робинс или его жена провожали меня до ворот тюрьмы, а вечером поджидали меня там, и мы вместе возвращались в их домик.

Мой отец должен был обрести свободу только в день моей свадьбы, и потому решено было сыграть ее как можно скорее. Многие свадебные наряды Присциллы годились и для меня. Роковой час неотвратимо приближался.

Как-то утром, в сумрачном свете декабрьской зари, на тропинке перед собой я вдруг увидела Гавриила. Он стал мне что-то быстро и горячо говорить, но я ничего не понимала и, запинаясь, ответила только:

— Я выхожу замуж за брата Джошуа Мора в день Нового года. И тогда он освободит моего отца.

— Юнис! — вскричал он, загораживая мне дорогу. — Вы не выйдете за него замуж. Я хорошо знаю этого жирного лицемера. Боже правый! Я люблю вас в тысячу раз больше, чем он. Да этот негодяй вообще не знает, что такое любовь.

Я ничего не ответила, потому что боялась и себя и его, хотя и не верила, что Гавриил — волк в овечьей шкуре.

— Вы знаете, кто я? — спросил он.

— Нет, — прошептала я.

— Я племянник жены вашего дяди, — сказал он, — и я вырос в его доме. Откажите этому мерзавцу Мору. Я обещаю освободить вашего отца. Я молод и могу работать. Я выплачу долги вашего отца.

— Это невозможно, — ответила я. — Брату Мору было божественное видение, а я вынула жребий. Надежды нет. Я должна стать его женой в день Нового года.

Тогда Гавриил уговорил меня рассказать ему все мои беды. Он немножко посмеялся и велел мне утешиться. Я никак не могла заставить его понять, что не смею противиться жребию, который мне выпал.

Когда я бывала с моим отцом, я старалась скрыть свою печаль и разговаривала с ним только о тех счастливых днях, когда мы будем вместе. И в угрюмых тюремных стенах я пела безыскусственные псалмы, которые мы, школьницы, пели в мирной церкви, где молились люди с безмятежными сердцами; и я укрепляла свой дух и дух моего отца, вспоминая наставления моего любимого пастора. Вот почему мой отец не догадывался о моем тайном страдании и с надеждой ждал дня, который распахнет перед ним тюремные двери.

Однажды я пошла к пастору в Вудбери и открыла ему свою душу — только о Гаврииле я умолчала, — а он ответил мне, что это часто бывает с молодыми девушками накануне свадьбы, но что мне дано ясное указание; он еще добавил, что брат Мор — праведник, и когда он станет моим мужем, я скоро научусь любить и почитать его.

Наконец настал последний день года; торжественный день для людей нашей веры, потому что в этот день мы вынимаем жребий на весь следующий год. Все, казалось, было кончено. Если в моем сердце и теплилась надежда, то теперь она меня покинула. В этот вечер я ушла от своего отца рано, так как не могла долее скрывать свою печаль; но когда я вышла за ворота тюрьмы, то стала бродить под ее стенами, словно эти горькие дни были счастьем по сравнению с тем, что сулило мне будущее. В этот день мы не видели брата Мора. Но, конечно, освобождение моего отца требовало хлопот. Я все еще бродила в тени высоких стен, когда ко мне бесшумно подъехала карета — земля была припорошена мягким снежком, — из нее выскочил Гавриил и чуть было не заключил меня в свои объятья.

— Милая Юнис, — сказал он, — вы должны поехать со мной. Наш дядя спасет вас от этого ненавистного брака.

Не знаю, что бы я сделала, но тут Джон Робинс крикнул мне с козел:

— Не бойтесь, мисс Юнис, помните Джона Робинса!

Тогда я перестала противиться. Гавриил усадил меня в карету и закутал в теплый плед. Мне казалось, что я вижу счастливый сон: мы беззвучно катили по снежным дорогам, озаренным бледным светом молодого месяца, и его серебристые лучи падали на лицо Гавриила, когда он наклонялся, чтобы укутать меня потеплее.

Мы ехали часа три, а потом свернули на проселочную дорогу, окаймленную высокими живыми изгородями, и я узнала место, где впервые встретила Гавриила. Значит, мы ехали к моему дяде. Поэтому я с легким сердцем вышла из кареты и во второй раз переступила порог его дома.

Гавриил проводил меня в ту же гостиную и, усадив в кресло перед камином, с нежной заботливостью помог мне снять шаль и шляпку. Потом он встал напротив меня, и его красивое лицо осветилось улыбкой. Но тут дверь открылась, и вошел мой дядя.

— Подойди ко мне, Юнис, и поцелуй меня, — сказал он, и я, ничего не понимая, выполнила его просьбу.

— Девочка, — продолжал он, ласково откидывая волосы с моего лба. — Сама ты не желала прийти ко мне, так что я поручил этому молодцу похитить тебя. Мы не позволим тебе выйти замуж за Джошуа Мора. Я не согласен на такого племянника. Пусть его женится на Присцилле.

Дядя говорил так весело, что на минуту я совсем утешилась, хотя и знала, что он не в силах отменить мой жребий. Потом он усадил меня рядом с собой, а я все еще глядела на него с удивлением.

— Я собираюсь вынуть для тебя жребий, — сказал он с доброй улыбкой. — Что скажет моя розочка своему жирному обожателю, если узнает, что отец ее уже свободен?

Я не осмеливалась взглянуть на него или на Гавриила, ибо я помнила, что сама искала небесного знака и никакие земные силы уже не могут ничего изменить. И ведь у брата Мора тоже было божественное видение.

— Дядюшка, — ответила я, задрожав, — мне нечего сказать. Я честно вынула свой жребий и должна ему покориться. Не в вашей власти помочь мне.

— Посмотрим, — возразил он. — Ведь сегодня канун Нового года, когда вынимаются новые жребии. И теперь тебе не выпадет жребий стать женой брата Мора или Незамужней Сестрой. На этот раз мы вытащим пустую полоску!

Я еще старалась понять эти слова, как вдруг услышала в передней шаги, дверь распахнулась, на пороге показался мой любимый отец и раскрыл мне свои объятья. Я не знала, как он попал сюда, но я бросилась к нему с радостным криком и спрятала лицо у него на груди.

— Добро пожаловать, мистер Филдинг, — сказал дядя. — Фил! (Оказалось, что Гавриила зовут Филипп.) Пригласи сюда мистера Мора.

Я вздрогнула от испуга и удивления, мой отец также встревожился и крепче прижал меня к себе. На лице брата Мора, когда он вошел и робко остановился у самого порога, было такое трусливое и угодливое выражение, что он показался мне в тысячу раз более отвратительным, чем прежде.

— Мистер Мор, — сказал мой дядя, — если не ошибаюсь, вы собираетесь завтра вступить в брак с моей племянницей Юнис Филдинг?

— Я не знал, что она ваша племянница, — ответил тот приниженно, — я никогда бы не осмелился…

— Но как же божественное видение, мистер Мор? — перебил его дядя.

Брат Мор обвел нас тусклым взглядом и опустил глаза.

— Это было заблуждение, — пробормотал он.

— Это была ложь, — сказал Гавриил.

— Мистер Мор, — продолжал мой дядя, — если божественное видение было истинно, оно обойдется вам в пять тысяч пятьсот фунтов, которые вы мне должны, да еще в кое-какие суммы, которыми ссужал вас мой племянник, но если оно было истинно, вы, конечно, должны ему следовать.

— Оно не было истинно, — ответил брат Мор. — Это видение касалось Присциллы, с которой я был помолвлен. Лукавый соблазнил меня заменить ее имя на имя Юнис.

— Ну, так отправляйтесь и женитесь на Присцилле, — сказал дядя добродушно. — Филипп, проводи его.

Но Присцилла не хотела больше знать брата Мора и вскоре нашла приют в «Доме Незамужних Сестер» той самой колонии, где я провела мирные годы своей юности. Ее свадебные наряды, которые были перешиты на меня, в конце концов пригодились Сусанне — предчувствие не обмануло ее, она была избрана женой брата Шмидта, уехала к нему в Вест-Индию и пишет нам оттуда счастливые письма. Некоторое время меня беспокоила мысль о вынутом мною жребии, но ведь если видение брата Мора касалось Присциллы, я не могла ему последовать. А кроме того, я больше никогда не видела брата Мора. Мой отец и дядя, которые никогда прежде не видели друг друга, очень подружились, и дядя потребовал, чтобы мы жили все вместе в его большом доме, где я буду дочерью им обоим. Люди говорят, что мы покинули церковь Единого братства, но это не так. Просто я встретила среди ее последователей одного дурного человека и встретила хороших людей, которые исповедовали другую веру. Гавриил не принадлежит к братству.