Мои занятия со временем помогли мне узнать, что художник-каламбурист может продавать свои творения не только на публичных аукционах, но и частным образом. Некий джентльмен, не назвавший своего имени — которого я тоже не назову, хотя оно мне отлично известно, — зашел в редакцию журнала, напечатавшего вышеупомянутый каламбур, на следующий день после выхода в свет этого номера и попросил сообщить ему фамилию и адрес его автора. Помощник редактора, мой близкий приятель, которому я обязан не одной дружеской услугой, сообщил ему и то и другое, и вот в один прекрасный день пожилой господин довольно апоплексической наружности, с лукавой искоркой в глазах и смешливыми морщинками в углах рта (и искорка и морщинки лгали, ибо у моего новою знакомого юмора не было ни на грош) поднялся по крутой лестнице в мою скромную обитель, отдуваясь, представился поклонником всяческой гениальности («и посему я ваш покорнейший слуга», — добавил он с любезнейшим жестом) и пожелал узнать, не соглашусь ли я время от времени снабжать его словесными головоломками, каламбурами и анекдотами, причем гарантированно новыми и оригинальными, с обязательным условием, что передаваться они будут исключительно в его распоряжение и ни одна живая душа, кроме нас двоих, ни под каким видом о них не узнает. Мой гость добавил, что готов щедро за них платить, и, действительно, назвал сумму, которая заставила мои глаза вылезти на лоб настолько высоко, насколько эти органы чувств вообще способны туда вылезать.

Я вскоре понял, что, собственно, нужно моему новому другу, мистеру Прайсу Скруперу. Удобства ради я буду в дальнейшем называть его так (имя это, разумеется, вымышленное, но несколько похоже на его настоящее). Он оказался любителем званых обедов, которому неведомо как удалось приобрести чреватую немалыми опасностями репутацию острослова, всегда имеющего в запасе самый свежий анекдот. Мистер Скрупер обожал званые обеды, и его вечно преследовала страшная мысль, что рано или поздно наступит день, когда он станет получать все меньше и меньше приглашений. Вот почему между нами завязались деловые отношения — между мной, художником-каламбуристом, и мистером Прайсом Скрупером, любителем званых обедов.

В это же первое свидание я снабдил его двумя-тремя недурными вещицами. Я одолжил его анекдотом, который во младенчестве слышал от покойного папеньки — гарантированно новым, потому что его уже многие годы скрывал мрак забвения. Я дал ему также парочку каламбуров, оказавшихся у меня под рукой — они были настолько скверными, что никакое избранное общество не заподозрило бы в них руку профессионала. Я на некоторое время обеспечил его остротами, а он на некоторое время обеспечил меня хлебом насущным, и мы расстались, взаимно довольные друг другом.

Эти приятные коммерческие операции стали повторяться часто и регулярно. Разумеется, в нашей земной юдоли что-нибудь да должно омрачить самые, казалось бы, безоблачные отношения. Иной раз мистер Скрупер жаловался, что мои вещицы не вызывали желаемого эффекта — короче говоря, оказывались невыгодным помещением капитала. А что я мог ответить? Нельзя же было объяснить ему, что он сам виноват. Я взял да и рассказал ему анекдот Исаака Уолтона[12] о священнике, попросившем взаймы у кого-то из своих собратьев проповедь, которую тот произнес с большим успехом. Он попробовал ее на своих прихожанах и, возвращая, пожаловался, что она оказалась очень неудачной и его красноречие не произвело на слушателей ни малейшего впечатления. На что автор проповеди дал совершенно сокрушительный ответ: «Я одолжил вам свою скрипку, но не свой смычок», подразумевая, как без всякой надобности объясняет Уолтон, «чувство и воодушевление, с коими надлежало произносить эту проповедь».

Мой друг не понял морали этого анекдота. Я склонен даже заподозрить, что, слушая мой рассказ, он старался его запомнить для будущего употребления — и таким образом заполучить его даром. А это было уже подло.

Дело в том, что мистер Скрупер, и без того обиженный природой, с возрастом совсем поглупел и нередко забывал или перевирал конец анекдота или ответ на каламбур. Этими последними я снабжал его в изобилии и трудился в поте лица, чтобы они полностью соответствовали его особым требованиям. Ему нужны были застольные каламбуры, удачно сочетающиеся с десертом, и, к большому удовольствию мистера Скрупера, их запас у него благодаря моей помощи никогда не оскудевал. Вот несколько образчиков, которые обошлись ему недешево.

Почему стакан вина (заметьте, как естественно коснуться этой темы после обеда) прямо из бочонка можно купить только весной? Потому что им торгуют в розлив (разлив).

Почему паруса фрегата перед бурей напоминают вина, изготовляемые для британского рынка?

Потому что их крепят.

Почему человек с восковыми цветами в руках похож на некое вино, к которому подмешивают сандал и другие подобные специи?

Потому что букет у него искусственный.

Труднее же всего, рассказывал мой патрон — ибо он был откровенен со мной как с врачом или адвокатом, — труднее всего ему было запомнить, в каком именно доме он уже использовал тот или иной анекдот или каламбур; кому такая-то головоломка покажется новинкой, а кому она уже хорошо знакома. Кроме того, у мистера Скрупера была привычка порой вместо самого каламбура сообщать только ответ на него, что иной раз приводило к некоторому замешательству. А порой, задав свой вопрос совершенно правильно и заставив своих слушателей прийти в отчаяние и признать себя побежденными, он снабжал их ответом от совсем другой головоломки.

В один прекрасный день мой патрон явился ко мне, пылая негодованием. Каламбур — с иголочки новенький, за который я взял значительную сумму, так как он мне самому нравился, — безнадежно провалился, и мистер Скрупер в ярости потребовал от меня объяснений.

— Он оказался безвкусным, как отварная вода, — заявил мой патрон. — Один весьма неприятный господин позволил себе даже сказать, что это вовсе никакой не каламбур и что я, очевидно, где-то напутал. Крайне неуместное замечание, если принять во внимание что это был мой каламбур. Как же я мог в нем напутать?

— Разрешите спросить, какой вопрос вы задали?

— Пожалуйста. Я спросил так: «Почему мы имеем право считать Юлия Цезаря нашим соотечественником?»

— Совершенно верно, — сказал я. — А ответ?

— Тот самый, — отрезал мой патрон, — какой вы мне дали: «Потому что он брился».

— Меня ничуть не удивляет, — заметил я холодно, ибо меня оскорбило это незаслуженное обвинение, — что ваши слушатели были сбиты с толку. Ответ, который вы получили от меня, гласил: «Потому что он был брит (бритт)».

После чего мистер Скрупер извинился.

Мое повествование близится к концу. И конец его печален, как конец короля Лира. А хуже всего то, что мне придется признаться в собственной непростительной слабости.

Мистер Скрупер долгое время служил мне источником верного и немалого дохода, как вдруг однажды утром я снова был почтен визитом неизвестного мне господина: он тоже оказался пожилым человеком, в глазах у него тоже пряталась лукавая искорка, а вокруг рта — смешливые морщинки, он тоже был любителем званых обедов, и у него тоже было подлинное имя, и я тоже буду называть его вымышленным — я буду называть его мистером Керби Постлуэйтом, считая дальнейшее приближение к истине опасным.

Мистера Керби Постлуэйта привела ко мне та же мысль, которая в свое время заставила мистера Скрупера вскарабкаться на самый верх моей лестницы. Он также увидел в журнале одно из моих творений (ибо я по-прежнему поддерживал отношения с прессой), ему также необходимо было поддерживать репутацию острослова, а мозг его все чаще оказывался совершенно бесплодным, и вот он явился ко мне, чтобы предложить то, что в свое время уже предложил мистер Прайс Скрупер.

Подобное совпадение совсем меня ошеломило, и некоторое время я, онемев, смотрел на моего посетителя с таким видом, что он, вероятно, усомнился, способен ли я снабдить его хотя бы посредственной остротой. Однако я быстро взял себя в руки. Я говорил очень осторожно, тщательно обдумывая каждое слово, но в конце концов изъявил согласие договориться с моим новым патроном об условиях. Последнее заняло немного времени, так как взгляды мистера Керби Постлуэйта на эту сторону вопроса оказались еще более широкими, чем даже взгляды мистера Прайса Скрупера.

Единственное затруднение состояло в том, что моя помощь требовалась ему немедленно. Он не мог ждать. В этот самый вечер он был зван на обед и во что бы то ни стало желал блеснуть там. Это особый случай. И ему нужна хорошая вещица. Скупиться он не собирается, но ему нужно нечто действительно выдающееся. И всему он предпочел бы каламбур — совершенно новый каламбур.

Я перебрал все мои запасы, я обшарил письменный стол, но его ничто не удовлетворяло. И тут я вспомнил, что у меня есть как раз подходящая штучка. Именно то, что нужно: каламбур с намеком на злобу дня, связанный с событиями, которые сейчас у всех на устах. Подвести к нему разговор можно будет без всякого труда. Короче говоря — лучше и не придумаешь. Смущало меня только одно: а не продал ли я его моему первому патрону? Вот в чем был вопрос, и хоть убейте, я не мог с уверенностью на него ответить. Жизнь человека моей профессии всегда неупорядоченна; и тем более это относилось ко мне — я ведь занимался широкой торговлей, как публичной, так и тайной. Я не вел никаких книг и нигде не записывал своих сделок. Но одно обстоятельство убеждало меня, что этот каламбур еще не пристроен: мистер Скрупер не известил меня, снискал этот каламбур успех или нет, а сей джентльмен никогда не забывал сообщить мне столь важную подробность. Я долго сомневался, но в конце концов (слишком уж щедрое вознаграждение предложил мне мой новый патрон) решил истолковать это сомнение в свою пользу и вручил вышеупомянутое произведение искусства мистеру Керби Постлуэйту.

Сказать, что после завершения этой сделки на душе у меня было спокойно — значит солгать. Меня томили страшные предчувствия, и были минуты, когда, имей я возможность вернуть сделанное, я не преминул бы совершить этот искупительный шаг. Однако ни о чем подобном не могло быть и речи. Я даже не знал, где искать моего нового патрона. Мне оставалось только ждать и надеяться на лучшее.

Обстоятельства, украсившие вечер того богатого событиями дня, когда мне нанес визит мой новый патрон, были сообщены мне впоследствии с большой точностью и язвительностью двумя лицами, которым пришлось сыграть в вышеупомянутых обстоятельствах видную роль. Да, как ни ужасно, на следующий день ко мне, пылая яростью, явились оба моих патрона, чтобы рассказать мне о происшедшем и объявить меня виновником катастрофы. Оба были разгневаны, но мой новый знакомый, мистер Постлуэйт, просто зубами скрежетал от бешенства.

По его словам, он в назначенное время прибыл в дом пригласившего его лица — человека, как он не преминул мне сообщить, занимающего очень видное положение, — и оказался в весьма избранном обществе. Он намеревался приехать последним, но выяснилось, что ждут еще какого-то Скрупера… или Прайса — а может быть, его звали и так и этак. Однако вскоре явился и этот гость, рассказывал мистер Постлуэйт, после чего все общество проследовало в столовую.

Во время обеда, великолепие которого я не стану описывать, эти двое непрерывно портили друг другу кровь. Между ними то и дело (в этом оба рассказа вполне совпадали) происходили столкновения, они перебивали друг друга, мешали рассказывать анекдоты, так что в конце концов преисполнились взаимной ненависти: чувство, которое христиане-соседи на званых обедах нередко испытывают друг к другу. Вероятно, каждый слышал, что другой слывет «присяжным остряком», хотя до этого вечера встречаться им не приходилось.

Согласно постлуэйтовской версии, этот джентльмен в течение всего банкета, а особенно в минуты, когда мой первый патрон слишком уж ему досаждал, утешался мыслью об оружии, которым он в надлежащее время нанесет своему сопернику смертельный удар. Оружием этим был мой каламбур — мой каламбур на злобу дня.

Решительная минута наступила. Я содрогаюсь, продолжая мое повествование. Обед кончился, гости выпили по первой рюмке вина, и мистер Керби Постлуэйт начал мягко, без нажима, но со всей сноровкой ветерана-острослова подводить разговор к теме. Он сидел неподалеку от моего первого патрона, мистера Прайса Скрупера. Каково же было удивление мистера Постлуэйта, когда он услышал, что этот последний тоже подводит находящуюся в его юрисдикции часть разговора все к той же теме! «Кажется, он заметил, чего я хочу, и подыгрывает мне, — подумал мой второй клиент. — Может быть, он вовсе не такой уж несносный человек. В следующий раз я отплачу ему такой же услугой». Но эта приятная надежда тешила его недолго. Близился взрыв! Внезапно раздались два голоса:

Мистер Прайс Скрупер: Когда я утром размышлял об этом, мне в голову пришел каламбур

Мистер Керби Постлуэйт: Нынче утром кое-что в этой связи внезапно навело меня на мысль о каламбуре…

Тут оба умолкли, сбив друг друга.

— Прошу прощения, — любезно прошипел мой первый патрон, — вы говорили, что вы…

— …придумал каламбур, — ответил мой второй патрон. — Вот именно. Но если не ошибаюсь, и вы упомянули о чем-то подобном?

— Упомянул.

Тут уже умолкли все сидевшие за столом. Наконец молчание, нарушил некий знатный вельможа:

— Какое удивительное совпадение!

— Но как бы то ни было, — воскликнул хозяин дома, — надо кого-нибудь из них выслушать. Продолжайте, Скрупер, вы же начали первым.

— Мистер Постлуэит, я жажду вашего каламбура, — вмешалась хозяйка, питавшая слабость к мистеру Постлуэйту.

В результате оба джентльмена помолчали, а потом заговорили разом, и дуэт возобновился.

Мистер Прайс Скрупер: При каких обстоятельствах садовник, живущий дарами своего сада…

Мистер Керби Постлуэит: При каких обстоятельствах садовник, живущий дарами своего сада…

Раздался общий хохот, и на всех лицах отразилось недоумение.

— Наши каламбуры, кажется, несколько похожи? — с горечью произнес мистер Постлуэит, подозрительно глядя на моего первого патрона.

— В жизни не слыхивал ни о чем подобном, — ответил тот.

— Великие умы сходятся, — заметил вельможа, которому принадлежало высказывание об «удивительном совпадении».

— Во всяком случае, выслушаем одного из них, — настаивал хозяин дома. — Может быть, дальше у них пойдет по-разному! Продолжайте, Скрупер.

— Да, выслушаем одного из них до конца, — протянула хозяйка и посмотрела на мистера Постлуэйта. Но тот был слишком оскорблен. Мистер Прайс Скрупер воспользовался случаем и изложил каламбур целиком.

— При каких обстоятельствах, — повторил он, — садовник, живущий дарами своего сада, бывает изменником?

— Но это же мой каламбур! — воскликнул мистер Постлуэйт, едва тот умолк. — Его придумал я.

— О нет, уверяю вас, это мой каламбур, — упорствовал мистер Скрупер. — Я придумал его сегодня утром, когда брился.

Тут опять наступила тишина, прерываемая лишь возгласами удивления всех присутствующих во главе с вельможей.

И снова хозяин дома спас положение.

— Чтобы разрешить эту трудность, — сказал он, — нужно выяснить, кто из двух наших друзей знает ответ. Кто знает ответ, тому и принадлежит каламбур. Пусть оба они напишут ответ на листке бумаги и вручат его мне. Если ответы окажутся одинаковыми, совпадение действительно можно будет назвать неслыханным.

— Кроме меня, ответ никому не известен, — заметил мой первый патрон, кончив писать и складывая листок. Мой второй патрон проделал то же и сказал:

— Я один знаю ответ.

Хозяин дома развернул листки и прочел по очереди:

Произошел скандал. Стороны обменялись взаимными обвинениями. Как я уже упомянул, на следующий день оба джентльмена не замедлили побывать у меня. Но говорить им много не пришлось. Ведь оба они были в моей власти.

Но вот что странно: с этого времени начался закат моей карьеры. Разумеется, оба мои патрона распростились со мной навеки. Но я должен сообщить вам, что мой талант каламбуриста тоже со мной распростился. Мои утренние труды со словарем стали давать все меньше и меньше плодов, и в прошлую среду исполнилось две недели, как я послал в некий еженедельник следующий ребус: жираф, стог сена, мальчик, гоняющий обруч, буква «X», полумесяц, рот, слово «хочу», собака, стоящая на задних лапах, и весы. Этот ребус был напечатан. Он понравился. Он заинтриговал читателей. Но хоть убейте, я не знаю, что он может значить, и я погиб.