ВТОРАЯ ВЕТКА
      Коридорный
      Где он побывал за свою жизнь? - повторил он мой вопрос. Господи, да он побывал везде и всюду! А кем он был? Эх, кем-кем только он не был!
      Он много чего повидал? Да уж немало. Знай я хоть двадцатую часть того, что ему довелось пережить, я ответил бы именно так, заверил он меня. Да что там, ему гораздо легче перечислить то, чего он не видел, чем то, что он видел. Куда легче!
      Из всего виденного им, что было самым любопытным? Ну, он, право, не знает. Он не может так, сразу, назвать самое любопытное из всего, что он видел... вот разве единорог... единорога он видел на одной ярмарке. Но предположим, что молодой джентльмен, еще не достигший восьми лет от роду, увозит прекрасную молодую леди семи лет, - не покажется ли это мне довольно необыкновенной историей? Конечно, покажется. Так вот, эта необыкновенная история разыгралась у него на глазах, и он сам чистил башмачки, в которых они убежали, а башмачки эти были такие маленькие, что он даже не мог просунуть в них руку.
      Отец мистера Гарри Уолмерса жил, видите ли, в "Вязах", что близ Шутерс-Хилла, в шести-семи милях от Лондона. Молодец он был, красавец, голову держал высоко, и вообще был, что называется, с огоньком. Писал стихи, ездил верхом, бегал, играл в крикет, танцевал, играл на сцене, и все это одинаково превосходно. Он чрезвычайно гордился мистером Гарри - своим единственным отпрыском, однако не баловал его. Это был джентльмен с сильной волей и зоркими глазами, и с ним приходилось считаться. Поэтому хоть он и был прямо-таки товарищем своему прелестному, умному мальчику, радовался, что тот очень любит читать сказки, и не уставал слушать, как мальчик декламирует на память "Меня зовут Порвал!" *, поет песни, например: "Светит майская луна, любовь моя" или "Когда тот, кто тебя обожает, только имя оставил..." * и тому подобное, все же он держал ребенка в руках, и ребенок действительно был ребенком, чего приходится пожелать многим детям!
      А каким образом коридорный узнал обо всем этом? Да ведь он был у них младшим садовником. Не мог же он работать младшим садовником - а значит летом вечно торчать под окнами на лужайке, - косить, подметать, полоть, стричь и прочее - и не знать, как живут хозяева. Он знал бы все, даже если бы мистер Гарри сам не подошел к нему как-то рано утром и, спросив: "Кобс, вы знаете, как пишется имя Нора?", тут же не принялся вырезывать это имя печатными буквами на заборе.
      Он не сказал бы, что до этого случая обращал внимание на детей, но, честное слово, приятно было видеть этих крошек, когда они гуляли вместе, по уши влюбленные друг в друга. А до чего он храбрый был, этот мальчик! Будьте покойны, он сорвал бы с себя шляпчонку, засучил бы рукавчики и пошел бы навстречу льву, - пошел бы, случись им с Норой повстречать льва, да если б она испугалась. Как-то раз они остановились близ того места, где коридорный выпалывал мотыгой сорняки на дорожке, и мальчик сказал, глядя снизу вверх:
      - Кобс, вы мне нравитесь.
      - Неужто правда, сэр? Вы делаете мне честь.
      - Да, нравитесь, Кобс. А почему вы мне нравитесь, как вы думаете, Кобс?
      - Право, не знаю, мистер Гарри.
      - Потому что вы нравитесь Норе, Кобс.
      - В самом деле, сэр? Очень приятно.
      - Приятно, Кобс? Нравиться Норе - это лучше, чем иметь миллионы самых блестящих брильянтов.
      - Совершенно верно, сэр.
      - Вы уходите от нас, Кобс?
      - Да, сэр.
      - Вы хотели бы поступить на другое место, Кобс?
      - Пожалуй, сэр; ничего не имею против, если место хорошее.
      - В таком случае, Кобс, - говорил он: - вы будете у нас старшим садовником, когда мы поженимся,
      И он берет под ручку девочку в небесно-голубой мантильке и уходит с нею прочь.
      Коридорный может меня заверить, что, когда эти малютки с длинными светлыми кудрями, блестящими глазками и прелестной легкой походкой бродили по саду, горячо влюбленные друг в друга, смотреть на них было приятнее, чем на картину, и так же интересно, как на театральное представление. Коридорный считает, что птички принимали этих детей за птичек, держались подле них и пели, чтобы доставить им удовольствие. Иногда дети подлезали под тюльпановое дерево, сидели там в обнимку, прижавшись друг к другу нежными щечками, и читали сказки о принце и драконе, о добром и злом волшебниках и о прекрасной королевне. Иногда он слышал, как они строят планы - поселиться в лесу, разводить пчел, держать корову и питаться только молоком и медом. Однажды он встретил их около пруда и услышал, как мистер Гарри сказал:
      - Пленительная Нора, поцелуйте меня, не то я сейчас брошусь в пруд вниз головой.
      И коридорный не сомневается, что так он и сделал бы, откажись она исполнить его просьбу. В общем, видя все это, коридорный чувствовал, что он и сам влюблен... только он хорошенько не знал, в кого именно.
      - Кобс, - сказал мистер Гарри как-то вечером, когда Кобс поливал цветы, - в конце июня я поеду в гости к своей бабушке, в Йорк.
      - Вот как, сэр? Надеюсь, вам там будет весело. Я сам поеду в Йоркшир, когда уволюсь отсюда.
      - Вы тоже поедете к своей бабушке, Кобс?
      - Нет, сэр. У меня ее нету.
      - Нет бабушки, Кобс?
      - Нет, сэр.
      Мальчик некоторое время смотрел, как Кобс поливает цветы, потом сказал:
      - Я очень рад, что поеду туда... Нора тоже едет.
      - Значит, вам там будет хорошо, сэр, - сказал Кобс, - потому что ваша милая будет у вас под боком.
      - Кобс, - воскликнул мальчик, вспыхнув, - я никому не позволю насмехаться над этим!
      - Я не насмехался, сэр, - смиренно объяснил Кобс, - и не думал вовсе.
      - Тем лучше, Кобс, потому что вы мне нравитесь, и вы будете жить у нас... Кобс!
      - Слушаю, сэр.
      - Как вы думаете, что подарит мне бабушка, когда я к ней приеду?
      - Не могу догадаться, сэр.
      - Пятифунтовая банкнота Английского банка, Кобс.
      - Фью! - свистнул Кобс. - Это изрядная сумма, мистер Гарри.
      - На эту сумму можно многое сделать, ведь правда, Кобс?
      - Еще бы, сэр!
      - Кобс, - сказал мальчик, - я открою вам один секрет. В Нориной семье Нору дразнят мною, вышучивают нашу помолвку... высмеивают ее, Кобс!
      - Такова, сэр, - изрек Кобс, - испорченность человеческой натуры.
      Мальчик - сейчас он был вылитый отец - немного постоял, обратив пылающее лицо к закату, потом ушел, сказав на прощанье:
      - Покойной ночи, Кобс. Я пойду спать.
      Если я спрошу коридорного, как случилось, что он тогда собирался уволиться, он не сможет ответить мне толком. Пожалуй, он мог бы остаться там и до сих пор, только пожелай. Но он, видите ли, был тогда молодой, и ему хотелось чего-то нового. Да, этого только ему и хотелось - перемены. Мистер Уолмерс сказал Кобсу, когда тот предупредил о своем уходе:
      - Кобс, - говорит, - вы чем-нибудь недовольны? Я спрашиваю потому, что, если кто-нибудь из моих слуг имеет основание быть недовольным, я по мере сил стараюсь выполнить его пожелания.
      - Нет, сэр, - говорит Кобс, - благодарю вас, сэр, мне здесь у вас так хорошо, как нигде не будет. Но, сказать правду, сэр, хочется мне пойти поискать свое счастье.
      - Ах, так, Кобс! - говорит он. - Хочу верить, что вы его найдете.
      Ну, коридорный может меня заверить - да и заверил, приложив к голове сапожную щетку и как бы отдавая честь в соответствии со своей теперешней профессией, - что он все еще не нашел своего счастья.
      Так вот, сэр! Коридорный покинул "Вязы", когда срок его службы кончился, мистер Гарри уехал к старой леди в Йорк, а старая леди была готова вырвать все зубы у себя изо рта (будь у нее зубы) ради своего внука, так она его обожала. И что же сделал этот младенец - а младенцем вы вполне можете его назвать и будете правы, - что же он сделал? Да сбежал от старой леди со своей Норой и отправился в Гретна-Грин жениться!
      Да, сэр, коридорный служил вот в этом самом "Остролисте" (он несколько раз уходил отсюда, ища места получше, но по той или другой причине всегда возвращался), как вдруг в один прекрасный летний день подъезжает почтовая карета, а из кареты выходят наши ребятишки. Кондуктор и говорит хозяину:
      - Не могу понять, кто они такие эти маленькие пассажиры; но молодой джентльмен сказал, что их обоих надо везти сюда.
      Молодой джентльмен выходит; помогает выйти своей леди; дает на чай кондуктору и говорит нашему хозяину:
      - Мы будем здесь ночевать. Отведите нам гостиную и две спальни. Отбивные котлеты и вишневый пудинг на двоих! - И тут он берет под ручку девочку в небесно-голубой мантильке и входит в дом смелей смелого.
      Коридорный предоставляет мне судить, до чего были удивлены все в гостинице, когда эти малютки одни, без старших, поднимались наверх и в особенности когда он, коридорный, уже увидевший детей, хотя они его еще не видели, сообщил хозяину свое мнение насчет той экспедиции, которую они предприняли.
      - Кобс, - говорит хозяин, - если так, придется мне отправиться в Йорк и успокоить их родственников. А тебе придется их сторожить и развлекать, пока я не вернусь. Но, прежде чем мне за это браться, Кобс, надо тебе самому убедиться, правильно ты догадался или нет.
      - Слушаю сэр, - говорит Кобс, - будет сделано сию минуту.
      И вот коридорный идет наверх и видит, что мистер Гарри сидит на грома-аднейшем диване (а диван и так-то большой был, но в сравнении с этими крошками казался Великой Уэйрской кроватью * ) и вытирает глаза мисс Норе своим платком. Ножонки их, конечно, не доставали до пола, и коридорный прямо не в силах выразить, до чего маленькими казались ребятишки.
      - Это Кобс! Это Кобс! - кричит мистер Гарри, подбегает к коридорному и хватает его за руку.
      Мисс Нора подбегает к нему с другой стороны, тоже хватает его за руку, и оба прыгают от радости.
      - Я видел, как вы выходили из кареты, сэр, - говорит Кобс, - и мне показалось, будто это вы. Потом я решил, что не ошибся - узнал вас по росту и по фигуре... По какому делу вы едете, сэр?.. По брачному?
      - Мы хотим обвенчаться в Гретна-Грин, Кобс, - отвечает мальчик. Потому мы и убежали. Нора немножко приуныла, Кобс, но теперь она развеселится, раз мы узнали, что вы нам друг.
      - Благодарю вас, сэр, и благодарю вас, мисс, за ваше доброе мнение обо мне, - говорит Кобс. - У вас есть с собой багаж, сэр?
      Быть может, я поверю коридорному, если он даст мне свое честное слово, что маленькая леди взяла с собой зонтик, флакон с нюхательной солью, полтора круглых ломтика поджаренного хлеба с маслом, восемь мятных лепешек и головную щетку - на вид совсем кукольную. Джентльмен вез ярдов десять веревки, ножик, три-четыре листа почтовой бумаги, сложенных в несколько раз, апельсин и фарфоровую именную кружку.
      - Как вы намерены поступить, сэр? - спрашивает Кобс.
      - Утром уехать, - отвечает мальчик (храбрый он был прямо на удивление!), - и завтра обвенчаться.
      - Отлично, сэр! -говорит Кобс. - Вы согласны, сэр, чтобы я сопровождал вас?
      Когда Кобс сказал это, дети снова запрыгали от радости и закричали:
      - О да, да, Кобс! Да!
      - Так вот, сэр, - говорит Кобс, - простите, если я осмелюсь высказать свое мнение, но вот что я вам посоветую. Я знаю одну лошадку, сэр, которую можно запрячь в фаэтон, - а фаэтон взять напрокат, - и эта лошадка очень быстро довезет вас и миссис Гарри Уолмерс-младшую до места (причем я буду сидеть за кучера, если разрешите). Я не вполне уверен, сэр, что эта лошадка будет свободна завтра, но если бы даже вам пришлось прождать до послезавтра, стоит все-таки взять именно ее. Что касается счетика, сэр, то если даже все деньги у вас выйдут, не беспокойтесь: я совладелец этой гостиницы, так могу и подождать с оплатой.
      Коридорный уверяет меня, что, когда они захлопали в ладоши и снова запрыгали от радости, называя его "Добрый Кобс!" и "Милый Кобс!", а потом потянулись друг к другу через него и поцеловались от восторга, переполнившего их доверчивые сердечки, он решил, что поступает как самый подлый негодяй - до того совестно ему было обманывать их.
      - Не нужно ли вам чего-нибудь, сэр? - спрашивает Кобс, до смерти стыдясь самого себя.
      - После обеда нам хотелось бы пирожных, - отвечает мистер Гарри, сложив руки на груди, выставив вперед ногу и глядя в лицо Кобсу, - и еще два яблока... и варенья. К обеду подайте нам сухарной водицы. Хотя Нора привыкла пить поллафитника смородинной наливки за десертом - и я тоже.
      - Я закажу все это в буфете, сэр, - говорит Кобс и уходит.
      Коридорный и сейчас уверен, как был уверен тогда, что он лучше сразился бы с хозяином в бокс, лишь бы не вступать с ним в заговор, и что он всем сердцем желал, чтобы нашлось где-нибудь такое немыслимое место, где эти малютки могли бы заключить немыслимый брак и потом веки вечные наслаждаться немыслимым счастьем. Однако все это было невозможно, поэтому он выполнил приказание хозяина, и хозяин спустя полчаса уехал в Йорк.
      Коридорный удивляется, до какой степени все женщины в доме - все до одной, замужние и незамужние, - полюбили этого мальчика, когда узнали, что он затеял. Коридорный еле удерживал их, - ведь они уже готовы были броситься в комнату и расцеловать мистера Гарри. Они с риском для жизни взбирались на что попало, лишь бы взглянуть на него через стекло в двери. Они толпились у замочной скважины. Они были без ума от него и его смелости.
      Вечером коридорный пошел взглянуть, что поделывает беглая парочка. Джентльмен сидел на скамье в оконной нише, поддерживая обеими руками леди. А у нее слезы текли по щечкам, и она лежала очень усталая и полусонная, склонив головку на его плечо.
      - Миссис Гарри Уолмерс-младшая устала, сэр? - спрашивает Кобс.
      - Да, она утомилась, Кобс, - ведь она не привыкла уезжать из дому и теперь опять приуныла. Кобс, как вы думаете, не могли бы вы принести нам яблоко по-норфолкски?..
      - Простите, сэр, - говорит Кобс. - Что вы изволили...
      - Печеное яблоко по-норфолкски, наверное, подкрепит ее, Кобс. Она их очень любит.
      Коридорный пошел заказать это подкрепляющее средство, и когда принес его, джентльмен подал яблоко леди, потом принялся кормить ее с ложечки и немного отведал сам, так как леди совсем засыпала и была довольно сердита.
      - Как вы думаете, сэр, - говорит Кобс, - не пора ли взять свечу и отправиться на покой?
      Джентльмен согласился с ним, и тут горничная стала первая подниматься по огромной лестнице, леди в небесно-голубой мантильке последовала за ней в сопровождении галантного джентльмена, и когда они подошли к ее дверям, джентльмен поцеловал ее и удалился в свои покои, а коридорный тихонько запер за ним дверь на ключ.
      Наутро во время завтрака коридорный еще острее почувствовал, какой он низкий обманщик, когда дети (они еще с вечера заказали кипяток с молоком и сахаром, гренки и смородинное желе) спрашивали его насчет лошадки. Он не прочь признаться мне, что с трудом мог смотреть в лицо этим крошкам, зная, какой он отъявленный лжец. Однако он, как троянец, продолжал рассказывать всякие небылицы про лошадку. Он сообщил детям, что, к несчастью, лошадка подстрижена лишь наполовину и в таком виде ее нельзя запрягать, так как это ей вредно. Но к вечеру ее, конечно, подстригут, а завтра в восемь часов утра подадут фаэтон. Сидя здесь, в моей комнате, и вспоминая обо всей этой истории, коридорный полагает, что миссис Гарри Уолмерс-младшая как будто начала сдавать. Перед сном ей не завили волос, а сама она не умела их расчесывать, и когда они падали ей на глаза, это ее смущало. Но ничто не смущало мистера Гарри. За завтраком он держал свою чашку и уплетал желе с таким видом, точно был не самим собой, а своим отцом.
      Коридорный предполагает, что после завтрака они принялись рисовать солдатиков, - во всяком случае, ему известно, что множество таких рисунков потом нашлось в камине, и все солдаты на них были изображены верхом. Позже мистер Гарри позвонил в колокольчик - удивительно, до чего хорошо держался этот мальчик! - и спросил бодрым тоном:
      - Кобс, тут поблизости есть хорошие места для прогулок?
      - Да, сэр, - ответил Кобс. - Тут есть, например, Дорожка Любви.
      - Ну вас совсем, Кобс! - Мальчик так именно и выразился. - Вы шутите!
      - Простите, сэр, - возразил Кобс. - тут одна дорожка действительно называется Дорожкой Любви. Гулять по ней очень приятно, и я почту за честь показать ее вам и миссис Гарри Уолмерс-младшей.
      - Нора, милочка моя, - сказал мистер Гарри, - это прелюбопытно. Нам, право, стоит посмотреть Дорожку Любви. Наденьте шляпку, душенька моя милая, и пойдемте туда с Кобсом.
      Коридорный предоставляет мне самому судить, каким подлецом он чувствовал себя, когда на прогулке эти малыши объявили ему, что решили, если он будет у них старшим садовником, платить ему две тысячи гиней в год за то, что он им такой верный друг. В эту минуту коридорному хотелось, чтобы земля разверзлась у него под ногами и поглотила его, - так стыдно ему было, когда сияющие глазки детей доверчиво смотрели на него. Итак, сэр, он по мере сил постарался перевести разговор на другую тему и повел детей по Дорожке Любви на заливные луга, где мистер Гарри чуть было не утонул, добывая водяную лилию для Норы - ведь этот мальчик ничего не боялся... Ну, вот, сэр, наконец они устали до смерти. Все вокруг было для них так ново и незнакомо, что они совершенно выбились из сил. И тут они улеглись на берег, поросший ромашками, совсем как "Дети в лесу", или лучше сказать - на лугу, и заснули.
      Коридорный не знает (быть может, я знаю?), но ничего, это не имеет ровно никакого значения, - не знает, почему он чуть не разревелся, когда поглядел, как эти прелестные ребятишки спят на травке в тихий, солнечный день и, наверно, даже сейчас не видят таких радужных снов, какие видели наяву. Но, господи! Как подумаешь о себе - чем ты сам-то занимался чуть не с колыбели, и до чего ты ничтожный человек, и почему всегда получается, что у тебя есть только "вчера" да "завтра", а "сегодня" для тебя не существует так даже как-то чудно делается!
      Так вот, сэр, они, наконец, проснулись, и тут коридорный кое-что подметил, а именно - что миссис Гарри Уолмерс-младшая не в духе. Когда мистер Гарри обнял ее за талию, она сказала, что он ей "так надоел!", а когда он сказал: "Нора, майская луна моя, разве ваш Гарри может вам надоесть?", она ответила: "Да, и я хочу домой!"
      Вареная курица и пудинг из хлеба с маслом несколько оживили ее, но коридорный должен сознаться мне по секрету, что не худо было бы ей внимательней прислушиваться к голосу любви и не так самозабвенно уплетать смородину. Тем не менее мистер Гарри держался хорошо, и его благородное сердце было по-прежнему полно любви. В сумерках миссис Уолмерс совсем осовела и расплакалась. Поэтому миссис Уолмерс ушла спать рано, по-вчерашнему, и мистер Гарри последовал ее примеру.
      Часов в одиннадцать - двенадцать ночи хозяин возвращается домой в наемной карете вместе с мистером Уолмерсом и какой-то пожилой леди. Мистера Уолмерса вся эта история как будто забавляет, но вместе с тем лицо у него очень серьезное, и вот он говорит нашей хозяйке:
      - Мы перед вами в большом долгу, сударыня, за то, что вы так заботились о наших детишках, и никогда не сможем вознаградить вас по заслугам. А теперь, сударыня, скажите, пожалуйста, где мой мальчик?
      Наша хозяйка отвечает:
      - За милым мальчиком присматривает Крбс, сэр. Кобс, проведи их в сороковой!
      Тут мистер Уолмерс говорит Кобсу:
      - А, Кобс, очень рад видеть вас! Я догадался, что вы здесь!
      А Кобс говорит на это:
      - Да, сэр. Ваш покорный слуга, сэр.
      Быть может, мне странно будет это слышать, но коридорный уверяет меня, что, когда он поднимался по лестнице, сердце у него стучало как молоток.
      - Простите, сэр, - говорит Кобс, отпирая дверь, - надеюсь, вы не прогневаетесь на мистера Гарри. Ведь мистер Гарри прекрасный мальчик, сэр, и впоследствии вы будете им гордиться.
      По словам коридорного, он в эту минуту был настроен так решительно, что, вздумай отец прекрасного мальчика ему противоречить, коридорный, наверно, дал бы ему затрещину, а там будь что будет.
      Но мистер Уолмерс сказал только:
      - Нет, Кобс, не бойтесь, друг мой. Благодарю вас!
      И тут он входит в комнату, потому что дверь уже открыли.
      Коридорный тоже входит со свечой в руке и видит, как мистер Уолмерс, подойдя к кровати, тихонько нагибается и целует личико спящего. Потом стоит и с минуту смотрит на него, удивительно похожий на мальчика (говорят, он сам когда-то увез миссис Уолмерс); потом осторожно трясет его за плечико:
      - Гарри, милый мой мальчик! Гарри!
      Мистер Гарри вскакивает и смотрит на него. Смотрит и на Кобса. И так развито было в этом малыше чувство чести, что он смотрит на Кобса, желая убедиться, не повредил ли он чем-нибудь своему другу.
      - Я не сержусь, дитя мое. Я хочу только, чтобы ты оделся и вернулся домой.
      - Хорошо, папа.
      Мистер Гарри быстро одевается. Когда он уже почти готов, слезы подступают у него к горлу и подступают все больше и больше, в то время как он стоит и смотрит на отца, а отец стоит и спокойно смотрит на него вылитый портрет своего сына.
      - Пожалуйста, нельзя ли... - до чего он был мужественный, этот ребенок, и как он удерживал набегающие слезы! - Пожалуйста, милый папа... нельзя ли мне перед отъездом... поцеловать Нору?
      - Можно, дитя мое.
      И вот отец берет мистера Гарри за руку, а коридорный идет впереди со свечой, и они входят во вторую спальню, где у кровати сидит пожилая леди, а бедная маленькая миссис Гарри Уолмерс-младшая крепко спит. Отец подносит ребенка к подушке, а тот на мгновение прижимается личиком к теплому личику бедняжки, ничего не ведающей маленькой миссис Гарри Уолмерс-младшей, и тихонько притягивает его к себе - зрелище, столь трогательное для горничных, которые заглядывают в дверь, что одна из них восклицает: "Как не стыдно их разлучать!". Но эта горничная, как сообщает мне коридорный, была от природы мягкосердечна. Впрочем, ничего худого о ней сказать нельзя. Отнюдь нет.
      Коридорный говорит, что тем дело и кончилось. Мистер Уолмерс уехал в карете, держа мистера Гарри за руку. Пожилая леди и миссис Гарри Уолмерс-младшая (впрочем, она так и не носила этой фамилии, потому что впоследствии вышла замуж за какого-то капитана и умерла в Индии) уехали на другой день. В заключение коридорный спрашивает меня, согласен ли я с ним вот в чем: во-первых, что не много найдется женихов и невест, которые были бы и вполовину так невинны и простодушны, как эти дети; во-вторых, что было бы куда как хорошо для многих женихов и невест, если бы их остановили вовремя и вернули домой порознь.
      ТРЕТЬЯ ВЕТКА
      Счет
      Снег шел целую неделю. Время это пролетело для меня так быстро, что я усомнился бы в том, что прошла неделя, если бы на столе у меня не лежало одно документальное доказательство.
      Дорогу расчистили уже накануне, а упомянутый документ был моим счетом. Он красноречиво свидетельствовал о том, что я ел, пил, грелся и спал среди гостеприимных веток "Остролиста" целых семь дней и ночей.
      Вчера я решил переждать еще сутки, чтобы дорога хорошенько укаталась, эта отсрочка была мне нужна для завершения моей задачи. Я приказал, чтобы счет мой лежал на столе, а карета стояла у подъезда "завтра в восемь часов вечера". И назавтра в восемь часов вечера я вложил свой дорожный пюпитр в кожаный футляр, заплатил по счету и облачился в теплые пальто и плащи. Теперь мне, конечно, не хватило бы времени добавить замерзшую слезу к тем сосулькам, которые, несомненно, в изобилии висели на фермерском доме, где я впервые увидел Анджелу. Мне нужно было доехать до Ливерпуля по кратчайшей дороге, получить там свой багаж и погрузиться на корабль. Хлопот было немало, и я не мог терять ни часа.
      Я простился со всеми здешними моими друзьями - и, пожалуй, даже на время со своей застенчивостью - и стоял уже с полминуты у подъезда гостиницы, пока конюх лишний раз обматывал веревкой мой чемодан, привязанный наверху кареты, как вдруг увидел фонари, движущиеся по направлению к "Остролисту". Дорогу так занесло снегом, что стука колес не было слышно, но все мы, стоя у подъезда, видели, как между окаймлявшими дорогу снежными сугробами к нам приближаются фонари, и притом очень быстро. Горничная тут же догадалась, в чем дело, и крикнула конюху:
      - Том, они едут в Гретну!
      Конюх, зная, что женщины нюхом чуют любую свадьбу и тому подобное, помчался по двору с криком "Сменную четверню!", и вся гостиница сразу пришла в движение.
      Мне было грустно, но интересно взглянуть на счастливца, который любит и любим, и, вместо того чтобы отбыть немедленно, я стоял у подъезда гостиницы, пока к ней не подъехали беглецы. Молодой человек с живыми глазами, закутанный в плащ, выскочил из кареты так стремительно, что чуть не сбил меня с ног. Он обернулся, чтобы извиниться, и - клянусь небом! - это был Эдвин!
      - Чарли! - воскликнул он, отшатнувшись. - Силы небесные, что ты здесь делаешь?
      - Эдвин! - воскликнул я, тоже отшатнувшись. - Силы небесные, а ты что здесь делаешь?
      Но тут я ударил себя по лбу, и невыносимо яркая вспышка сверкнула у меня перед глазами.
      Он втащил меня в маленькую приемную (где всегда теплился слабый огонек, но не было кочерги, и где проезжие ждали, пока запрягут лошадей) и, закрыв дверь, сказал:
      - Чарли, прости меня!
      - Эдвин! - отозвался я. - И тебе не стыдно? Ведь я любил ее так нежно! Ведь я так давно отдал ей свое сердце!
      Я больше не мог говорить.
      Моя горячность поразила его, но он имел жестокость сказать мне, что не думал, что я приму все это так близко к сердцу.
      Я посмотрел на него. Я уже не упрекал его. Но я смотрел на него.
      - Мой милый, милый Чарли, - продолжал он, - умоляю тебя, не думай обо мне дурно! Я знаю, ты имеешь право требовать от меня полнейшей откровенности, и, верь мне, я до сих пор всегда был с тобой откровенен. Я ненавижу скрытность. Это низкое свойство, и я не терплю его. Но мы с моей любимой скрывали все это ради тебя же самого!
      Он и его любимая! Это придало мне твердости.
      - Вы скрывали все это ради меня, сэр? - переспросил я, удивляясь, как может он произносить подобные слова с таким честным, открытым лицом.
      - Да... и ради Анджелы, - подтвердил он.
      Мне почудилось, будто комната неуклюже закружилась - как волчок, который вот-вот остановится.
      - Объяснись, - сказал я, держась рукой за кресло.
      - Милый, дорогой друг Чарли! - сердечным тоном отозвался Эдвин. Подумай сам! Вы с Анджелой были так счастливы; мог ли я скомпрометировать тебя в глазах ее отца, посвятив тебя в нашу помолвку и в наши тайные планы после того, как он отказал мне в руке своей подопечной? Право же, лучше для тебя, что ты искренне можешь сказать ему: "Он не посоветовался со мной, он ничего мне не сказал, ни слова". Если Анджела и догадывалась, если она по мере сил сочувствовала и помогала мне - благослови ее бог, какая это прелестная девушка и какая несравненная жена из нее получится! - то сам я тут ни при чем. Ни я, ни Эмелин, мы ни о чем не говорили ей, так же как и тебе. И по той же причине, Чарли, верь мне, по той же причине, ни по какой другой!
      Эмелин была двоюродная сестра Анджелы. Жила у нее в доме. Воспитывалась вместе с нею. Состояла под опекой ее отца. Имела средства.
      - Значит, в карете сидит Эмелин, мой дорогой Эдвин! - воскликнул я, обнимая его с величайшей нежностью.
      - Ну, знаешь, - сказал он, - неужели ты думаешь, что я отправился бы в Гретна-Грин без нее?
      Я выбежал из дома вместе с Эдвином, я распахнул дверцу кареты, я схватил Эмелин в свои объятия, я прижал ее к сердцу. Она была закутана в мягкие белые меха, как и вся снежная равнина вокруг нас, но она была теплая, юная и прелестная. Я своими руками запряг их передних лошадей и дал их слугам по пятифунтовой бумажке; я кричал им "ура", когда они отъезжали, а сам сломя голову умчался в противоположную сторону.
      Я не поехал в Ливерпуль, я не поехал в Америку, я вернулся прямо в Лондон и женился на Анджеле. До сего дня я так и не открыл ей той тайной черты своего характера, которая породила во мне недоверие и заставила меня предпринять ненужное путешествие. Когда она, и они, и восемь человек наших детей, и семеро ихних (я говорю о детях Эдвина и Эмелин, а их старшая дочь уже такая взрослая, что ей самой пора надеть подвенечное платье, в котором она будет еще больше похожа на мать), когда все они прочтут эти страницы - а они, конечно, прочтут их, - меня, наконец, разоблачат. Ничего! Я перенесу это.
      В "Остролисте" рождественские праздники пробудили во мне, по простой случайности, интерес к людям и стремление понять их и позаботиться о тех, кто меня окружает. Надеюсь, мне от этого не стало хуже и никому из близких или чужих мне людей не стало от этого хуже. И вот что я еще скажу: да цветет зеленый остролист, глубоко врастая корнями в нашу английскую почву, и да разнесут птицы небесные его семена до всему свету!
      МЕРТВЫЙ СЕЗОН
      Перевод Л. Борового (под редакцией З. Александровой)
      Холодной весной этого года мне выпало на долю оказаться на одном из курортов во время мертвого сезона. Жестокий северо-восточный шквал забросил меня туда из чужих краев, и я провел там в одиночестве три дня, полный решимости поработать на славу.
      В первый день я начал свою деятельность с того, что два часа смотрел на море и пытался своими пристальными взглядами смутить пограничную стражу. Покончив с этими важными занятиями, я уселся у одного из двух окон моей комнаты, намереваясь сделать нечто отчаянное в области литературного творчества и сочинить главу неслыханного совершенства, - с каковой главой настоящий очерк не имеет ничего общего.
      У курорта во время мертвого сезона есть та замечательная особенность, что все в нем требует осмотра. Я раньше и не подозревал об этой роковой истине, но как только сел писать, я сразу начал ее осознавать. Едва я ощутил вдохновение и обмакнул перо в чернила, часы на молу - часы с красным циферблатом и белым ободком - потребовали от меня, и в высшей степени настойчиво, чтобы я проверил свои карманные часы и установил, насколько я отклонился от гринвичского времени.