Полагали, что парламентский гений нашего почтенного друга легко примирит столь незначительные разногласия, но тут оставалась одна дополнительная трудность: хотя каждый из двенадцати высказывал в различных местах совершенно различные мнения, все двенадцать вместе клялись всем видимым и невидимым, силами небесными и земными, что они составляют стойкую фалангу, непоколебимую в своем единодушии. Последнее обстоятельство, как опасались, и могло послужить камнем преткновения для нашего почтенного друга.
      С этой трудностью наш почтенный друг столкнулся нижеследующим образом: он отправился в округ Многословия, чтобы встретиться со своими свободными и независимыми избирателями, оповестив их через местные газеты, что хочет доложить им о том, как он оправдал их доверие, - доверие, составляющее одну из славнейших привилегий англичанина, доверие, составляющее самую славную привилегию англичанина. В доказательство огромного и всеобщего интереса, вызванного выборами, можно упомянуть, что какой-то сумасшедший, которого никто не знал и не нанимал, явился в округ Многословия, захватив с собой несколько тысяч фунтов золотом и твердо решив подарить их кому-нибудь, что он и сделал; а также, что все трактирщики округа угощали посетителей безвозмездно. Кроме того, несколько бандитов и патриотическая группа воров-взломщиков, вооружившись для забавы тяжелыми дубинками, на свои средства отправились к месту действия (в четырехместных колясках и сильно навеселе). Воспылав нежными чувствами к нашему почтенному другу, эти дети природы намеревались засвидетельствовать ему свою привязанность на свой особый бесхитростный манер - расшибая головы противной стороне.
      Представ перед лицом своих избирателей и заявив с необычайной обходительностью, что он счастлив видеть здесь своего доброго друга Типкиссона (добрый друг Типкиссон - это шорник и неисправимый упрямец, который всегда возражает ему и к которому он питает лютую ненависть), наш почтенный друг произнес энергичную, зажигательную речь, в которой разъяснил им, как двенадцать знатных и незнатных джентльменов (ровно за десять дней, прошедших со времени их избрания) оказали поразительно благотворное воздействие на финансовое положение всей Европы, изменили соотношение экспорта и импорта на текущее полугодие, предотвратили утечку золота, уладили вопрос с избытком сырья, восстановили равновесие во всех делах, которые были расстроены предшествовавшими им знатными и незнатными джентльменами, - и все это в то время, когда четверик пшеницы стоил столько-то, унция золота столько-то, а учетный процент Английского банка был такой-то! Его могут спросить, заметил он, заключая свою речь на самой высокой ноте, каковы его принципы? Его принципы выражены на ликах льва и единорога, неизгладимо запечатлены на королевском щите, который поддерживают эти царственные звери, заключены в пламенных свободолюбивых словах, начертанных на этом щите. Его принципы - это Британия и ее Посейдонов трезубец! Его принципы - это промышленное благоденствие одновременно с величайшим процветанием сельского хозяйства - и на меньшее он никогда не согласится. Вот каковы его принципы, и к этому он может добавить - пусть флаг гордо реет на мачте, пусть у каждого будет доброе сердце, зоркий глаз, усердные руки и бдительный ум. Вот к чему сводятся его принципы, не говоря уже о том, что кое-что, в общем, необходимо подвергнуть полному пересмотру, а еще кое-что - не будем уточнять, что именно, - неплохо было бы видоизменить. Его принципы, если свести их воедино, это - Домашний очаг и Алтарь отечества, Труд и Капитал, Корона и Скипетр, Слон и Замок *. А теперь, если его добрый друг Типкиссон требует от него еще каких-нибудь объяснений, то он (наш почтенный друг) будет счастлив их дать.
      Типкиссон, который все это время стоял в толпе на самом виду, скрестив руки и устремив на нашего почтенного друга пристальный взгляд; Типкиссон, который в течение всей его речи и бровью не повел, но невозмутимо принял на себя всю эту лавину красноречия, являя собою предмет презрения и насмешек всего человечества (под которым мы, разумеется, понимаем сторонников нашего почтенного друга); этот Типкиссон, наконец, заговорил и сказал, что он человек простой (крики: "Да, уж куда проще!") и хочет знать только одно: куда гнет наш почтенный друг и двенадцать знатных и незнатных джентльменов.
      - К необъятным перспективам, - тотчас же отвечал наш почтенный друг.
      Все присутствующие решили, что столь удачное выражение политических взглядов нашего почтенного друга должно немедленно заткнуть глотку Типкиссону и покрыть его позором; но этот непримиримый индивид, невзирая на проклятья, сыплющиеся на него со всех сторон (мы имеем в виду, разумеется, со стороны нашего почтенного друга), сохранил всю свою невозмутимость и упрямо заявил, что если наш почтенный друг имел в виду это, то он хотел бы знать, что это такое.
      И вот тут-то, отражая сии предосудительные и неприличные нападки, наш почтенный друг и проявил блестящие качества, дающие ему право представлять в парламенте округ Многословия. Самые горячие из его сторонников, присутствовавшие при этом, и те, кто лучше других был знаком с его полководческими талантами, полагали, что он снова прибегнет к священным оплотам нашей нации. Ничуть не бывало. Он отвечал так: "Мой добрый друг Типкиссон, джентльмены, спрашивая, "куда мы гнем", желает знать, что я имею в виду, а когда я чистосердечно заявляю ему "к необъятным перспективам", он опять-таки, если я правильно понял его, желает знать, что я имею в виду". "Да, желаю", - заявил Типкиссон среди криков "Позор!", "Долой!". "Джентльмены, - говорит наш почтенный друг, - я исполню желание моего доброго друга Типкиссона, сообщив ему и то, что я имею в виду, и то, чего я не имею в виду. (Одобрительные возгласы и крики "Так его!".) Да будет известно Типкиссону и всем, кого это может касаться, что я действительно имею в виду алтарь отечества и домашний очаг, а вовсе не мечети и не магометанство". Действие этого ловкого удара было сокрушительным. Типкиссона (который принадлежал к секте баптистов) с гиканьем вытолкали вон, и с этой минуты он прослыл турком-вероотступником, который только и мечтает, как бы совершить паломничество в Мекку. И он был не единственным пострадавшим. Страшное обвинение пристало не только к нему, оно непонятным образом перенеслось и на противника нашего почтенного друга: в несметном количестве карикатур его изобразили как правоверного магометанина, причем избирателям округа Многословия было предложено сделать выбор между нашим почтенным другом и библией, с одной стороны, и противником нашего почтенного друга и кораном - с другой. Избиратели решили в пользу нашего почтенного друга и сплотились вокруг необъятных перспектив.
      Сложилось мнение, как будто бы вполне обоснованное, что наш почтенный друг первым применил вопросы вероисповедания в предвыборной тактике. Как бы то ни было, выборы в округе Многословия послужили отличным прецедентом, и нет сомнения, что наш почтенный друг (который в юности был поклонником Брамы, а несколько лет тому назад, когда мы имели честь путешествовать с ним вместе, - буддистом) в своих публичных выступлениях неизменно выражает больше заботы о верованиях и убеждениях каждого мужчины, женщины и ребенка в Соединенном Королевстве, чем вся скамья епископов в палате лордов.
      Как мы начали со слов, что наш почтенный друг снова прошел в парламент и что мы в восторге от этого, так мы тем и закончим. Сколько бы раз мы ни выбирали его от округа Многословия, все будет мало. Это хороший знак; это великий пример. Таким людям, как наш почтенный друг, и таким выборам, как те, на которых он одерживает свои славные победы, мы, в сущности, и обязаны тем живым интересом к политике, тем неугасимым энтузиазмом в исполнении гражданского долга и неудержимым стремлением к избирательным урнам, которые наблюдаются в Англии повсеместно. Если же (как иногда случается) борьба на выборах идет между двумя такими людьми, как наш почтенный друг, это стимулирует наши лучшие чувства и пробуждает в нас самые высокие восторги, на какие только способны наши умы и наши сердца.
      Мы не ошибемся, если выскажем уверенность, что во время предстоящей сессии парламента наш почтенный друг неизменно будет на своем посту. Какой бы ни обсуждался вопрос и какова бы ни была форма его обсуждения - обращение к королеве, петиция, расходование государственных средств, расширение избирательного права, народное просвещение, преступность - просто в палате, в комитете палаты, в малом комитете по частному вопросу; в любых парламентских прениях на любую тему почтенный член парламента от Многословия непременно проявит свои таланты.
      НАШ ПРИХОДСКИЙ СОВЕТ
      Перевод Н. Вольпин
      Мы пользуемся высокой привилегией всегда, когда захотим, кипеть в котле. Мы - акционер Чепухаусского отделения Главного приходского британского акционерного банка. В нашем приходе имеется приходский совет, и мы можем подавать голос за одного из членов совета - и даже сами, возможно, вошли бы в приходский совет, если бы горели благородным и высоким честолюбием. Но мы им не горим.
      Наш приходский совет - весьма почтенное и важное совещательное собрание. Как сенат древнего Рима, он своей грозной внушительностью подавляет (или должен был бы подавлять) заезжих варваров. Он заседает в своем Капитолии (сказать точнее, в построенном для него капитальном здании) преимущественно по субботам и до самых недр потрясает землю отзвуками своего громового красноречия в некоей воскресной газете.
      Чтобы войти в наш приходский совет и гордо называться его членом, прилагаются исполинские усилия, свершаются геркулесовы подвиги. При каждых выборах всем, вплоть до последнего тупицы, растолковывают, что, если мы отвергнем Снозла, мы погибли, а если мы не проведем единогласно Бландербуза, мы недостойны самых дорогих англичанину прав. В приходе на глухих стенах, как румяные плоды, созревают плакаты, трактиры вывешивают флаги, наемные коляски расцветают пышным цветом литер, и каждого от волнения трясет, или должна бы трясти, лихорадка.
      В эти критические дни, определяющие судьбу нации, нам помогают прийти к должному решению два добровольца, оба - выдающиеся личности, из коих один подписывается "Рядовой прихожанин", другой - "Налогоплательщик". Кто они, что они, где они - никому не известно; но все, что утверждает один, оспаривается другим. Они оба - весьма плодовитые писатели и в одну неделю пишут столько писем, сколько их не написал и сам лорд Честерфилд; и чувства их по большей части так грандиозны, что их иначе не выразишь, как только прописными буквами. Чтобы вознести вас на высоту своего негодования, они применяют вместо воздушных шаров целую шеренгу добавочных восклицательных знаков; иногда они сообщают сокрушительную суровость звездам и звездочкам:
      Обитателям Лунных Холмов
      Это ли не******** - вовлечь приход в долги на 2745 фунтов 6 шиллингов 9 пенсов и при этом выставлять себя строгим стражем экономии?
      Это ли не******** - утверждать как достоверность нечто, о чем установлено, что оно и морально и физически невозможно?
      Это ли не******** - называть 2745 фунтов 6 шиллингов 9 пенсов пустяком, а пустяк - важным делом?
      Согласны вы или нет, чтобы ****** представлял вас в приходском совете?
      Поразмыслить над этими вопросами вам советует
      Рядовой прихожанин.
      Как раз по поводу этого важнейшего документа один из наших лучших ораторов, мистер Мэгг (с Малой Слизнячной улицы) объявил во всеуслышание, когда открыл четырнадцатого ноября большие дебаты: "Сэр, вот у меня в руке анонимный навет" - а противная фракция своим бурным протестом заставила говорившего смолкнуть, после чего и возникла та памятная дискуссия о порядке ведения собраний, которая никогда не перестанет привлекать к себе интерес законодательных органов. Во время того оживленного спора, о котором мы сейчас напомнили, можно было видеть, как не менее тридцати семи джентльменов, - в том числе немало людей большого веса, вплоть до мистера Вигзби (с Пустозвонной площади), - одновременно вскочили с мест; и при том же исключительном случае мистер Доггинсон - которого считают в нашем приходском совете "истым Джоном Буллем", а посему мы можем твердо положиться, что он всегда имеет готовое мнение о любом предмете, ровно ничего о нем не зная, - дал понять другому джентльмену тех же правил, но принадлежавшему к противной стороне, что если тот "посмеет нагличать" на его счет, то он, Доггинсон, прибегнет к крайней мере, а именно - раскроит ему его дражайший череп.
      То был исключительный случай. Но наш приходский совет блистателен и в обычное время. Так, например, он с большим достоинством утверждает свое превосходство. По всякому поводу и без повода он "позволяет себе спросить, кто вправе что-либо ему предписывать", или "помыкать им", или "попирать его ногами". Его великий девиз - самоуправление. Это значит, что если наш приходский совет станет, предположим, попустительствовать какому-нибудь безобидному непорядку, например, тифозной горячке, а государственная власть в нашей стране по несчастью окажется, предположим, в столь неумелых руках, что кто-то из должностных лиц почтет своим долгом противиться тифозной горячке - хотя такое сопротивление несовместимо с нашими традициями, - то тут наш приходский совет выступает с грозным манифестом о самоуправлении и настаивает на своем неотъемлемом праве иметь у себя столько тифозной горячки, сколько ему захочется. Между тем некоторые неразумные и опасные личности указывают, что хотя наш приходский совет, может быть, и может "держать в узде" свой приход, однако он, может быть, не сможет держать в узде свои болезни, которые пойдут гулять по всей стране (говорят они), оставляя за собой опустошение, горе, и смерть, и вдовство, и сиротство. Но таких господ наш приходский совет сразу ставит на место.
      Это наш приходский совет, краса и гордость приходских советов, во время недавней эпидемии ради своего излюбленного принципа принял славное решение полностью отрицать, будто где бы то ни было в Англии свирепствует болезнь, когда болезнь уже свирепствовала у дверей приходского совета. Доггинсон сказал, что во всем виноваты сливы; мистер Вигзби (с Пустозвонной площади) сказал, что во всем виноваты устрицы; мистер Мэгг (с Малой Слизнячной улицы) сказал под бурные аплодисменты, что во всем виноваты газеты. При сложившихся обстоятельствах благородное возмущение нашего приходского совета этим неанглийским институтом - Департаментом Здравоохранения - представляет, может быть, самую славную страницу его истории. Он и слышать не хотел о спасении. Как тот француз у мистера Джозефа Миллера *, он собрался утонуть и чтоб никто не смел его вытаскивать! Распаленный гневом, он презрел грамматику и заговорил на неведомых языках или издавал невнятное мычание, напоминая скорее древнее дельфийское святилище, нежели святилище новых прорицателей, каковым он всенародно признан. Крайняя нужда толкает на крайности. Так и наш приходский совет: когда, еще не оперившийся, он оказался пред лицом горестного бедствия, он сразу вырос в крупного гусака.
      Но это опять-таки был особый случай. В более обыденную пору наш приходский совет вполне заслуживает восхваления.
      Наш приходский совет - горячий поборник парламентаризма. Игра в парламент - его самая любимая забава. Иные из его членов даже склонны рассматривать совет как небольшую пристройку к палате общин или как экзамен для прохождения в нее. Здесь, как и там, имеется свой балкон для гостей и происходят прения, отчеты о которых даются в печати (смотри упомянутую выше воскресную газету), и члены нашего приходского совета, как и там, одни считаются с регламентом, другие нет, одни стоят и говорят, другие сидят и молчат, но прежде всего они, как верное подобие своего образца, чрезвычайно драчливы.
      На заседаниях нашего приходского совета мистер Мэгг никогда не просит разрешения побеспокоить мистера Вигзби простым запросом. Он поступает хитрее. Едва увидев, что почтенный джентльмен, чье имя в представлении его коллег сочетается с Пустозвонной площадью, сел на свое место, он позволяет себе спросить у этого почтенного джентльмена, каковы будут намерения лично его и иже с ним в вопросе о том, чтобы замостить улицу на участке, известном под наименованием Свиные Дома. Мистер Вигзби отвечает (с оглядкой на ближайший номер воскресной газеты), что в связи с вопросом, поставленным ему почтенным джентльменом из оппозиции, он просит позволения сказать, что если бы этот почтенный джентльмен был любезен своевременно внести свой вопрос в повестку дня, то он (мистер Вигзби) обсудил бы со своими коллегами, насколько желательно при том обороте, какой принимает сейчас дискуссия о новом обложении на мостовые, отвечать на этот вопрос. Но так как почтенный джентльмен не был столь любезен внести вопрос в повестку дня (сторонники Вигзби бурно аплодируют), он вынужден отказать почтенному джентльмену в удовлетворении его любознательности. Мистера Мэгга, тотчас вскочившего для возражения, встречают шумными выкриками "Долой!" со стороны почитателей Вигзби и аплодисментами на Мэгговой половине зала. Мало того, пятеро джентльменов просят слова к порядку дня и один из них, в отместку за то, что с ним никто не считался, ошеломляет собрание требованием немедленно объявить заседание закрытым; но, сдавшись на уговоры, снимает свое чудовищное предложение, чреватое, если его принять, невообразимыми последствиями. Тогда мистер Мэгг, понимая, что повторно слова не получит, ставит председателю на вид, что вы, мол, сэр, должны строго держаться порядка дня; и пользуется случаем заявить, что ежели почтенный джентльмен, которого он видит пред собой, но не уронит своего достоинства, назвав его более определенно ("ого-го!" и ропот одобрения), полагает, что может его перекричать, то этот почтенный джентльмен - хотя бы грудью стоял за него Рядовой прихожанин, с которым он так близок (ропот одобрения и протеста, причем мистера Мэгга неизменно поддерживает Налогоплательщик), жестоко ошибается, в чем он сейчас убедится. Затем двадцать членов нашего приходского совета поочередно берут слово, чтобы растолковать, что имели в виду два великих человека, пока не выясняется - через час двадцать минут, - что ни тот, ни другой ничего не имели в виду. И тогда наш приходский совет переходит к делам.
      Мы сказали, что наш приходский совет как верное подобие своего образца бывает, играя в парламент, чрезвычайно драчлив. Больше всего он любит пререкания по личному поводу? Быть может, самым ужасающим столкновением этого рода изо всех, какие бывали у нас (впрочем, у нас их бывало так много, что сразу и не решишь), надо признать тот случай, когда произошло последнее торжественное объяснение между мистером Тиддипотом (из Толковых Рядов) и капитаном Бэнгером (из Дикой Пустоши).
      В затянувшейся дискуссии о том, можно ли рассматривать воду как необходимый для жизни продукт, относительно чего возник ряд резко противоречивых мнений и много тонких оттенков суждения, мистер Тиддипот, разразившись громовой речью против этой гипотезы, неоднократно прибег к обороту, что-де такой-то и такой-то слух "достиг его ушей". Капитан Бэнгер, сменивший его на трибуне и утверждавший, что в целях омовения и освежения на каждого взрослого человека из низших классов необходима пинта воды per diem {В день (лат.).}, а на каждого ребенка - полпинты, направил в его адрес поток насмешек и свою искрометную речь заключил словами, что, должно быть, не слухи достигли ушей почтенного джентльмена, а уши почтенного джентльмена, полагает он, достигли оных слухов вследствие своей известной всем длины. Мистер Тиддипот незамедлительно встал, посмотрел прямо в лицо почтенному и доблестному джентльмену и покинул Зал.
      Возбуждение, к этому моменту уже мучительно напряженное, дошло до крайнего накала, когда капитан Бэнгер тоже встал и покинул зал. Переждав несколько секунд глубокой тишины - незабываемых секунд, в течение которых все молчали затаив дыхание, - взял слово мистер Чиб (из Фанфарной Аллеи), старейший член приходского совета. Он сказал, что в этом зале брошены были слова и взгляды, грозящие последствиями, которые будет оплакивать каждый мыслящий и чувствующий человек.
      Время не терпит. Клинок обнажен, и, может быть, сейчас, пока он это говорит, отброшены будут ножны. Он вносит предложение призвать обратно тех почтенных джентльменов, которые вышли из зала, и пусть они по настоянию всего собрания поручатся честью, что дело дальше не пойдет. Предложение при полном согласии всех партий было единодушно одобрено (ибо каждому хотелось иметь воюющие стороны перед глазами, а не где-то вне поля зрения, что ничуть не развлекательно), и мистера Мэгга отрядили привести назад капитана Бэнгера, а мистер Чиб отправился самолично на розыски мистера Тиддипота. Капитан был найден без труда: он наблюдал за движением омнибусов, заняв открытую позицию на верхней ступеньке крыльца у главного входа, в непосредственном соседстве с будкой приходского надзирателя. Мистер Тиддипот предпринял отчаянную попытку сопротивления, но не устоял под натиском мистера Чиба (на редкость крепкого старика восьмидесяти двух лет) и был благополучно доставлен в зал.
      Водворенные на свои места, мистер Тиддипот и капитан гневно глядели друг на друга, когда председатель призвал их отказаться от своих кровавых намерений и поставить о том в известность приходский совет. Мистер Тиддипот хранил глубокое молчание. Хранил глубокое молчание и капитан, с той лишь разницей, что стоявшие вокруг него могли наблюдать, как он скрестил руки на манер Наполеона Бонапарта и шумно фыркал - образ действия, слишком откровенно отдававший порохом.
      Грозное волнение охватило зал. Несколько членов совета сгрудились вокруг капитана, увещая его, несколько - вокруг Тиддипота; но и тот и другой заупрямились. Тогда выступил под громовые аплодисменты мистер Чиб и объявил, что теперь он должен, неукоснительно следуя своему тягостному долгу, внести предложение, чтобы оба почтенных джентльмена были взяты приходским надзирателем под стражу, отведены в ближайшую полицейскую часть и отпущены оттуда на поруки. Поскольку согласие партий нерушимо сохранялось, предложение нашло поддержку у мистера Вигзби - обычно выступавшего противником Чиба, - и было принято с восторгом всеми голосами против одного. Этот одинокий голос принадлежал Доггинсону, крикнувшему с места, что, мол, "пускай их идут на кулачки", но это грубое замечание было расценено так, как оно того заслуживало.
      Приходский надзиратель подвигался между тем по залу и пригласительно махал своею треуголкой обоим членам совета. Все ждали, не смея дохнуть. Мы сказали бы, что можно было услышать, как летит муха, но это слишком бледно изобразило бы тот всепоглощающий интерес и тишину. Вдруг в совете со всех сторон поднялся ропот восторженного одобрения. Капитан Бэнгер встал причем, сказать по правде, его тянули встать один приятель справа, другой слева, а третий подталкивал в спину.
      Полнозвучным, решительным голосом капитан сказал, что он высоко чтит приходский совет и высоко чтит его председателя; что он чтит и почтенного джентльмена из Толковых Рядов; но что собственную честь он чтит превыше всего. С этим словом капитан сел, произведя глубокое впечатление на весь совет. Тотчас вслед за ним встал мистер Тиддипот и был принят теми же знаками поощрения. Он также сказал - и изысканное красноречие Этого оратора придало его высказыванию свежесть и новизну, - что и он высоко чтит приходский совет; что и он высоко чтит его председателя. Что и он со своей стороны чтит почтенного и доблестного джентльмена из Дикой Пустоши; но что и он свою честь чтит превыше всего.
      - Однако, - добавил достойный член приходского совета, - если честь почтенного и доблестного джентльмена никто и никогда не ущемлял и не брал под сомнение в большей мере, чем я, то, значит, он человек незапятнанной чести.
      Капитан Бэнгер не замедлил снова встать и сказал, что после всех изъявлений, которые полностью отдают должное его чести, нисколько притом не роняя достоинства достойного джентльмена, он сам нанес бы урон своей чести и великодушию, если бы сразу же не отбросил всякое намерение ущемить честь достойного джентльмена или сказать что-либо недостойное его достойного самолюбия. Эти изъявления неоднократно прерывались бурными аплодисментами. Мистер Тиддипот сказал в ответ, что ему известно, каким достойным духом чести достойно преисполнен этот достойный и доблестный джентльмен, и что он принимает его достойное объяснение, приносимое в столь лестной для его достоинства форме; но приходский совет, надеется он, примет во внимание, что его (мистера Тиддипота) честь настоятельно потребовала от него этой не совсем приятной линии поведения, которую он должен был избрать, потому что к ней его обязывало чувство чести. Затем капитан и мистер Тиддипот, стоя в разных концах комнаты, несколько раз приподняли друг перед другом шляпу, и существует мнение, что этот инцидент (отчету о котором очередной номер воскресной газеты уделил несколько столбцов) послужит к избранию их обоих на будущий год церковными старостами.
      Приходский совет повел себя здесь как верное подобие своего образца парламента, и так он ведет себя всегда. В прениях, не найдя для подражания лучшего предмета, он достохвально воспроизводит витиеватое пустословие своего образца. Он вдается в ожесточенную партийную распрю, не думая, стоит ли того вопрос; он проводит неимоверно много прений, чтобы сделать крошечное дело; и больше придает значения форме, чем сущности - все в точном соответствии со своим образцом! Иные в нашем приходе высказывали сомнение, есть ли нам прок в приходском совете; но по нашему личному мнению приходу от него та же польза, что художнику от уменьшительного зеркала: отразив в своем маленьком фокусе все недостатки на поверхности образца, он позволяет увидеть их доведенными до абсурда.
      НАШ ДОКУЧНЫЙ ЗНАКОМЕЦ
      Перевод Н. Вольпин
      Надо ли говорить, что и у нас есть свой докучный знакомец? Он есть у каждого. Но тот докучный, которого мы имеем честь и удовольствие числить среди наших добрых знакомых, так типически докучен и столько в нем черт, общих, как нам представляется, для всего великого рода докучных, что мы соблазнились избрать его предметом одного из настоящих очерков. Пусть так его и примут - как типическое явление!
      Наш докучный знакомец слывет добродушным малым. Он может вывести из себя полсотни человек, но сам не потеряет душевного равновесия. Он сохраняет на лице тошнотно безмятежную улыбку, когда у остальных лица кривятся перед совершенством, достигнутым им в своем искусстве, и голос у него ровный, никогда не сбивающийся с ключа, не повышающийся ни на малую толику. Его тон - тон спокойной заинтересованности. Его суждения никогда не бывают неожиданными. Из всех его глубоко укоренившихся убеждений может быть упомянуто, что воздух Англии он полагает сырым и допускает, что в этом смысле наши веселые соседи - он всегда называет французов нашими веселыми соседями - имеют перед нами преимущество. Тем не менее он не может забыть, что Джон Булль - всегда Джон Булль, где бы он ни был, и что Англия со всеми ее недостатками - все-таки Англия.
      Наш докучный много путешествовал. Он никак бы не был законченным образцом докучных, если бы не путешествовал. Касаясь в разговоре своих путешествий, он редко когда не ввернет - зачастую в собственной своеобразной передаче - кое-что на языке той или другой страны, всегда при этом добавляя перевод. Назовите при нем городок Франции, Италии, Германии или Швейцарии, хотя бы самый захолустный, - он его прекрасно знает: прожил в нем две недели при особых обстоятельствах. А раз уж зашла речь об этом городке, так, может быть, вы знаете там статую над старым фонтаном в глубине дворика, за вторым... нет, третьим... постойте... да, третьим поворотом направо, если идти от почтовой конторы в гору, в сторону рынка? Как, и вы не знаете этой статуи? Ни этого фонтана? Удивительно! Туристы обыкновенно не ходят их смотреть (очень странно, но он ни разу не встречал путешественника, который их знал бы, за исключением одного немца, самого умного человека, какого встречал он в своей жизни!), но он думал, что уж вы-то такой человек, что должны были их высмотреть. И он описывает их в обстоятельной получасовой лекции - обычно уже за дверью, которую то и дело отворяют с другой стороны; и умоляет вас, если вы снова посетите тот городок, так уж на этот раз сходите и посмотрите на ту статую и на фонтан!
      Равным образом наш докучный, когда был в Италии, открыл страшную картину, которая с тех пор повергает в ужас значительную часть цивилизованного мира. Нам доводилось видеть, как за обедом гости, даже самые оживленные, каменели от нее на другом конце стола. Однажды он блуждал в горах, наслаждаясь целительным воздухом, когда случайно набрел на una piccola chiesa - маленькую церковку - или, пожалуй, правильней будет назвать ее una picolissima capella, то есть крошечной часовенкой, - и зашел в нее. В часовне не было никого, кроме одного cieco - слепца, - творившего свою молитву, и одного vecchio padre - старого монаха, - громыхавшего кружкой с даяниями. А над головой того монаха, сразу же, как войдете, справа от алтаря... справа от алтаря? Нет. Как войдете, слева от алтаря - или, скажем, ближе к середине, висела картина (сюжет - богоматерь с младенцем), поражавшая таким божественным выражением лиц, такой чистотой и теплотой и богатством тонов, такою свежестью письма - самый жаркий колорит и вместе с тем монументальный покой, - что наш докучный знакомец вскричал в упоений: "Это самая прекрасная картина в Италии!" И так оно и есть, сэр. Это не подлежит сомнению. Удивительно, что эта картина так мало известна. Даже не установлено, кто художник. Позднее он привел к ней Бламба, из Королевской академии (следует отметить, что наш докучный водит смотреть достопримечательности только видных людей и только видные люди водят с собою нашего докучного), и Бламб был так потрясен, что вы в жизни не видели ничего подобного! Он плакал как дитя! И тут наш докучный приступает к подробному описанию - ибо все предыдущее было лишь введением - и душит слушателей складками пурпурного покрывала.
      При столь же счастливом стечении нечаянных обстоятельств нашему докучному, когда он был в Швейцарии, случилось открыть долину, являющую такое великолепное зрелище, что Шамуни перед нею блекнет.