Без десяти девять прибыл комитет в полном составе. Мистер Харди щеголял в подобающем случаю наряде — голубой кургузый жакетик, голубой жилет, белые штаны, шелковые чулки и легкие туфли; на голове — соломенная шляпа, под мышкой — огромная подзорная труба; молодой человек в зеленых очках надел нанковые невыразимые и нанковый жилет с блестящими пуговицами, точь-вточь как рисуют Павла — только не апостола, а возлюбленного юной Виргинии[16]. Остальные члены комитета, облаченные в белые цилиндры, светлые сюртуки, жилетки и панталоны, смахивали не то на официантов, не то на вест-индских плантаторов.

Пробило девять часов, и гости повалили косяками. Мистер Сэмюел Бригс и миссис Бригс с дочерьми прибыли отдельно в кокетливом ялике. Три гитары в темно-зеленых футлярах и две увесистые папки с нотами, рассчитанные, видимо, на целую неделю непрерывных занятий музыкой, были бережно убраны в трюм. Семейство Тоунтон явилось в ту же минуту, вооруженное своими инструментами и прихватив с собой молодого джентльмена, обладающего густым голосом и реденькими рыжими усами. Тоунтоны избрали для себя розовую масть, Бригсы — небесно-голубую. Тоунтоны разукрасили свои шляпки цветами: тут Бригсы несомненно добились преимущества на их шляпках развевались перья.

— Как поживаете, дорогая? — приветствовали девицы Бригс девиц Тоунтон. (Обращение «дорогая» между девицами нередко равнозначно слову «дрянь».)

— Спасибо, дорогая, превосходно, — отвечали девицы Тоунтон девицам Бригс; засим последовали рукопожатия, излияния чувств и поцелуи, словно оба семейства связывала нежнейшая дружба и вовсе одно не сгорало желанием выкинуть за борт другое — хотя дело обстояло именно так.

Гостей принимал мистер Перси Ноукс; он церемонно поклонился незнакомому гостю, всем своим видом показывая, что желал бы знать, с кем имеет честь. Миссис Тоунтон только этого и ждала: вот удобный случай посрамить Бригсов.

— Ах, простите! — самым небрежным тоном заговорила предводительница отряда Тоунтонов. — Капитан Хелвс — мистер Перси Ноукс, миссис Бригс — капитан Хелвс.

Мистер Перси Ноукс поклонился очень низко; капитан ответил тем же с подобающей воинственностью. Бригсы явно приуныли.

— Так как наш друг, мистер Уизл, к сожалению, не мог сопровождать нас, — продолжала миссис Тоунтон, — я пригласила вместо него капитана, чей музыкальный талант, несомненно, доставит нам всем величайшее удовольствие.

— От имени комитета, — сказал Перси, — я выражаю вам благодарность, а вас. сэр, приветствую (тут оба опять поклонились и шаркнули ножкой). Но что же мы стоим? Прошу вас, пройдемте на корму. Капитан, вы, конечно, не откажетесь повести мисс Тоунтон. Мисс Бригс, разрешите?

— Где они выкопали этого солдафона? — шепнула миссис Бригс своей дочери, следуя за остальными на корму.

— Понятия не имею, — со злобой ответила мисс Кэт: свирепый взор, коим храбрый воин окинул гостей, яснее слов говорил о том, какая это важная особа.

Лодка за лодкой подходила к пароходу, гость за гостем поднимался на борт. Список приглашенных был тщательно сбалансирован: мистер Перси Ноукс считал, что равное число дам и кавалеров столь же обязательно, как и равное число ножей и вилок на обеденных столах.

— Больше некого ждать? — спросил мистер Перси Ноукс. Члены комитета (у которых руки повыше локтя были туго перевязаны голубой лентой, словно перед кровопусканием), порыскав кругом, доложили, что все в сборе и можно отправляться.

— Поднять якорь! — крикнул шкипер с кожуха гребного колеса.

— Поднять якорь! — повторил юнга, поставленный над люком для передачи распоряжений механику; и «Усердие» двинулся в путь, издавая все свойственные пароходам приятнейшие звуки, как-то: скрип, плеск, звон и храп.

— Эй-эй-эй-э-э-эй! — раздался вопль за кормой: кричали с лодки, шедшей в четверти мили от парохода.

— Сбавить ход! — крикнул шкипер. — Это ваши гости, сэр?

— Вот тебе на! — воскликнул Харди, который не отрываясь разглядывал в подзорную трубу все дальние и ближние предметы. — Ноукс, это Флитвуды и Уэкфилды… и, о господи!.. с ними двое детей!

— Как не стыдно людям! Привозить с собой детей! послышалось со всех сторон. — Просто нахальство!

— Знаете что? Давайте притворимся, что не слышим их? Вот будет потеха! — предложил Харди под шумное одобрение всех присутствующих. Срочно был созван военный совет и вынесено решение: новых гостей принять на борт, ввиду того что мистер Харди торжественно поклялся дразнить детей до самого конца прогулки.

— Стоп! — крикнул шкипер.

— Стоп! — повторил юнга; пар вырвался с оглушительным свистом, и все девицы, словно по команде, хором завизжали. Успокоились они лишь после того, как отважный капитан Хелвс заверил их, что выхлоп пара, коим сопровождается остановка судна, редко приводят к значительным потерям человеческих жизней.

Двое матросов подбежали к перилам; они долго кричали, бранились, цепляли багром за борт лодки и, наконец, мистера Флитвуда с супругой и сыном и мистера Уэкфилда с супругой и дочерью благополучно водворили на палубу. Девочке было лет шесть, мальчику — года четыре; ее нарядили в белое платье с розовым поясом и плохо выглаженную кофточку; соломенную шляпку покрывала зеленая вуаль — шесть дюймов на три с половиной; мальчик был в нанковом платьице, и между подолом и краем клетчатых носков виднелись голые, не очень чистые икры; на голове торчал голубой картузик с золотым галуном и кисточкой, а в руке он держал обсосанный имбирный пряник, оставивший лепные украшения на его щеках.

Пароход снова двинулся, оркестр заиграл «В путь, друзья», гости, разбившись на группы, весело болтали между собой. Почтенные старики парами шагали по палубе с таким сосредоточенным упорством, словно состязаясь на приз в стойкости и выносливости. Пароход быстро шел вниз по реке. Мужчины показывали дамам доки, портовый полицейский участок и другие изящные общественные здания, а девицы, как полагается, вскрикивали от ужаса при виде лебедок и кранов, поднимавших уголь и прочие грузы. Мистер Харди рассказывал замужним дамам анекдоты, а те хохотали до упаду, закрываясь платочками, хлопали его веером по руке, называли «шалуном, бесстыдником» и так далее; а капитан Хелвс походя описывал битвы и дуэли с такой кровожадностью, что снискал восхищение всех женщин и возбудил черную зависть мужчин. Начались танцы; капитан Хелвс пригласил сперва мисс Эмили Тоуятон, затем мисс Софи Тоунтон. Миссис Тоунтон была на седьмом небе. Победа казалась окончательной, но увы! — о мужское непостоянство! Отдав дань вежливости, капитан занялся одной мисс Джулией Бригс и, протанцевав с ней три раза подряд, уже не отходил от нее весь день.

После того как мистер Харди с блеском исполнил две-. три фантазии на губной гармонике и насколько раз повторил остроумную шутку — незаметно подкравшись к кому-нибудь из членов комитета, мелом начертить на его спине огромный крест, — мистер Перси Ноукс выразил надежду, что присутствующие среди гостей любители музыки порадуют общество своими талантами.

— Может быть, — сказал он вкрадчиво, — капитан Хелвс не откажет нам в удовольствии?.. — Миссис Тоунтон просияла, ибо капитан умел петь только дуэты и, следовательно, поневоле должен был петь с одной из ее дочерей.

— Поверьте, — начал храбрый воин, — я почел бы за счастье, но…

— Ах, пожалуйста! — запищали девицы.

— Мисс Эмили, не угодно ли вам исполнить дуэт с капитаном?

— О, с удовольствием, — ответила сия девица, хотя тон, которым это было сказано, свидетельствовал о прямо. противоположных чувствах.

— Хотите, я буду аккомпанировать вам, дорогая? предложила одна из барышень Бригс с явным намерением испортить все дело.

— Премного благодарны, мисс Бригс, — резко оборвала ее миссис Тоунтон, разгадавшая маневр неприятеля. — Мои дочери всегда поют без аккомпанемента.

— И без голоса, — негромко хихикнула миссис Бригс.

— Пожалуй, — сказала миссис Тоунтон, побагровев от злости, ибо она, хоть и не расслышала язвительного замечания, но верно поняла его смысл, — пожалуй, было бы лучше, если бы кой у кого голос звучал не так внятно для других.

— Пожалуй, — парировала миссис Бригс, — если бы молодые люди, похищенные для того, чтобы оказывать знаки внимания дочерям некиих особ, не обнаруживали довольно вкуса и не оказывали знаков внимания дочерям других особ, то некии особы не проявляли бы столь неудержимо свой скверный характер, — чем они, хвала господу, заметно отличаются от других особ.

— Особы! — воскликнула миссис Тоунтон.

— Особы, — подтвердила миссис Бригс.

— Нахалка!

— Выскочка!

— Тише! тише! — зашикал на них мистер Перси Ноукс, оказавшийся в числе тех немногих, кто слышал этот обмен любезностями. — Тише, прошу вас, давайте слушать дуэт.

Капитан долго гудел и подвывал, пробуя голос, и, наконец, запел арию из оперы «Павел и Виргиния», беря все более и более низкие ноты, так что казалось, он дойдет до бог весть какой глубины, откуда ему ни за что не выбраться. Такое мычание в любительских музыкальных кругах зачастую называют «петь басом».

Но тут певец оборвал свою арию, ибо не над волнами, а у правого борта за гребным колесом вдруг послышались душераздирающие вопли.

— Мое дитя! — взвизгнула миссис Флитвуд. — Мое дитя! Это его голос!

Мистер Флитвуд и другие мужчины бросились туда, откуда неслись вопли, а остальное общество испустило дружный крик ужаса: все были уверены, что несчастный ребенок угодил либо головой в воду, либо ногами в колесо.

— Что с тобой? — спрашивал встревоженный отец, возвращаясь с ребенком на руках.

— Ой, ой, ой! — стонал маленький страдалец.

— Что с тобой, милый? — допытывался отец, лихорадочно стаскивая нанковое платьице, в надежде, что хоть одна косточка его малолетнего сына осталась целой.

— Ой, ой, боюсь!

— Чего, дорогой мой, чего ты боишься? — спросила мать, стараясь успокоить прелестного малютку.

— Ай! Он такие страшные рожи корчил! — закричал мальчик, судорожно всхлипывая, и снова, при одном воспоминании, поднял отчаянный рев.

— Кто же это, кто? — спрашивали все, теснясь вокруг него.

— Он! — ответил мальчик, показывая пальцем на Харди, который делал вид, что взволнован больше всех.

Тут истина молнией озарила умы всех присутствующих, за исключением Флитвудов и Уэкфилдов. Затейник Харди, верный данному слову, выследил ребенка в отдаленной части судна и, появившись внезапно перед ним, насмерть испугал его своими ужасающими гримасами. Мистер Харди, разумеется, заявил, что даже не считает нужным опровергать столь явную напраслину, и злополучную маленькую жертву увели вниз, причем папенька и маменька предварительно наградили сына щелчками за то, что он, негодник, осмелился морочить взрослых.

После того как эта небольшая помеха была устранена, капитан и мисс Эмили исполнили прерванный было дуэт; им шумно аплодировали, и надо сказать, что полная независимость партнеров друг от друга заслуживала вся. ческой похвалы. Мисс Эмили спела свою партию, нимало не считаясь с капитаном; а капитан пел так громко, что не имел ни малейшего понятия о том, что делает его партнерша. Поэтому последние восемнадцать — девятнадцать тактов он исполнил соло, после чего поблагодарил публику с той нарочитой скромностью, какую люди обыкновенно напускают на себя, когда им кажется, что они сумели поразить своих ближних.

— А теперь, — сказал мистер Перси Ноукс, который только что возвратился из носовой каюты, где переливал вино в графины, — если мисс Бригс чем-нибудь порадуют нас в ожидании обеда, мы будем им весьма признательны.

Слова его были встречены восторженным гулом, как это часто бывает в обществе, когда никто толком не знает, что, собственно, должно вызвать всеобщее одобрение. Три девицы Бригс смиренно посмотрели на свою маменьку, маменька горделиво посмотрела на дочерей, а миссис Тоунтон с презрением посмотрела на всех четверых. По просьбе девиц несколько джентльменов кинулись за гитарами и так усердствовали, что зеленые футляры серьезно пострадали. Засим появилось три умилительно маленьких ключика к вышеозначенным футлярам, и — о ужас! оказалось, что одна струна лопнула; тут началось завинчивание, натягивание, закручивание и настраивание, а в это время миссис Бригс разъясняла всем и каждому, как страшно трудно играть на гитаре, и тонко намекала на блестящие успехи, достигнутые ее дочерьми в этом волшебном искусстве. Миссис Тоунтон шепнула соседке, что «просто слушать тошно!» — а девицы Тоунтон всем своим видом показывали, будто сами отлично умеют играть на гитаре, но считают это ниже своего достоинства.

Наконец, девицы Бригс приступили к делу. Они исполнили новый испанский опус для трех голосов и трех гитар. Публика слушала точно наэлектризованная. Все взоры устремились на капитана, ибо он, как стало известно, побывал однажды со своим полком в Испании и, следовательно, обязан был хорошо знать музыку этой страны. Капитан пришел в неописуемый восторг. Это послужило сигналом: по требованию публики трио бисировали; сестрам Бригс устроили овацию, и Тоунтоны были окончательно посрамлены.

— Браво! браво! — кричал капитан. — Браво!

— Мило, не правда ли, сэр? — обратился к нему мистер Сэмюел Бригс небрежным тоном антрепренера, знающего себе цену. Кстати, это были первые слова, произнесенные им с тех пор, как он накануне вечером покинул Фарнивалс-Инн.

— О-ча-ровательно! — с чувством сказал капитан, крякнув по-военному. — О-ча-ровательно!

— Прелестный инструмент! — сказал лысый старичок, который все утро тщетно пытался рассмотреть что-нибудь в подзорную трубу, куда мистер Харди засунул большую черную облатку.

— А португальский бубен вы когда-нибудь слышали? — спросил сей неугомонный шутник.

— А вы, сэр, вы слышали там-там? — сурово осведомился капитан Хелвс, никогда не упускавший случая похвастать своими странствиями — подлинными или вымышленными.

— Что-о? — растерянно переспросил Харди.

— Там-там.

— Никогда!

— А гам-гам?

— Никогда!

— А что такое — гам-гам? — хором запищали девицы.

— Когда я был в Ост-Индии, — начал капитан (какое открытие — он побывал даже в Ост-Индии!), — я однажды заехал на несколько тысяч миль в глубь страны, чтобы погостить у своего закадычного друга. Расчудесный был малый; звали его Ба Ран Чаудар Дос Мазут Бульвар. Вот сидим мы как-то вечерком на прохладной веранде, курим кальяны; и вдруг появляются тридцать четыре кит-магара (у него был целый штат прислуги) и столько же умба-заров, с грозным видом подступают прямо к дому и бьют в там-там. Ба Ран вскакивает…

— Кто-кто? — переспросил лысый старичок, вытягивая шею.

— Ба Ран… Ба Ран Чаудар…

— Ах, простите! — сказал старичок. — Продолжайте, пожалуйста.

— Он вскакивает, выхватывает пистолет и говорит мне: «Хелвс, дружок мой, — он всегда так называл меня, — слышишь ли ты там-там?» — «Слышу», — отвечаю я. Лицо его, бледное как полотно, вдруг страшно исказилось, дрожь потрясла все его тело. «Ты видишь этот гам-гам?» — спросил он. «Нет, не вижу», — отвечаю я, озираясь вокруг. «Не видишь?» — говорит. «Нет, говорю, провалиться мне на этом месте, не вижу. Мало того — я даже не знаю, что такое гам-гам». Ба Ран зашатался, я думал — он вот-вот упадет. Потом отвел меня в сторону и с невыразимой мукой прошептал…

— Кушать подано, — провозгласила жена стюарда.

— Вы позволите? — сказал капитан, подставив руку калачиком мисс Джулии Бригс, и повел ее в каюту, нимало не смущаясь тем, что оборвал свой рассказ на полуслове.

— Какое необыкновенное происшествие! — воскликнул лысый старичок, все еще вытягивая шею.

— Какой отважный путешественник! — прощебетали девицы.

— Какое странное имя! — сказали мужчины; несколько сбитые с толку столь откровенным враньем.

— Все-таки жаль, что он не успел докончить, — заметила одна старая леди. — Хотелось бы услышать, что же такое этот гам-гам.

— Вздор! — вскричал, приходя в себя, онемевший было от изумления Харди. — Уж не знаю, что такое гам-гам в Индии, но у нас, сдается мне, это очень похоже на об-ман.

— Бот злюка! Вот завистник! — раздалось со всех сторон, и гости пошли к столу, потрясенные рассказом, нимало не сомневаясь в истинности сверхъестественных приключений капитана Хелвса. До самого конца прогулки он оставался признанным героем дня: бесстыдство и таинственность — наивернейшие средства снискать славу в любом обществе.

Между тем пароход достиг намеченной цели и пустился в обратный путь. Ветер, весь день дувший в спину, теперь хлестал прямо в лицо; погода испортилась; небо, вода, берега реки — все приобрело тот мрачный свинцово-серый цвет, в какой маляры красят входные двери, прежде чем покрыть их более веселым колером. Дождь, моросивший уже с полчаса, теперь превратился в настоящий ливень. Ветер быстро крепчал, и рулевой выразил уверенность, что скоро разразится шторм. Время от времени пароход слегка сотрясался, как бы предостерегая, что, ежели ветер усилится, качка может стать весьма неприятной; уже громко скрипело дерево, словно то был не пароход, а полная до верху бельевая корзина. Но морская болезнь — нечто вроде боязни привидений: каждый в душе побаивается их, но лишь немногие сознаются в своем суеверии. Поэтому общество усиленно притворялось, что чувствует себя превосходно, хотя на самом деле всех изрядно мутило.

— Кажется, дождик идет? — вопросил любознательный лысый старичок, когда после долгой толкотни и давки все уселись за стол.

— Как будто накрапывает, — ответил мистер Перси Ноукс, едва слыша свой голос сквозь стук дождевых капель по палубе.

— Кажется, ветер поднялся? — осведомился кто-то.

— Да нет, пустяки, — возразил Харди, страстно желая внушить самому себе эту уверенность, ибо он сидел возле двери и его чуть не сдувало со стула.

— Сейчас прояснится, — беспечным тоном посулил мистер Перси Ноукс.

— Разумеется! — воскликнули в один голос члены комитета.

— Никаких сомнений! — подхватили остальные и, обратив все свое внимание на обед, усердно принялись резать, жевать, пить вино и так далее.

Вибрация паровой машины весьма ощутимо давала себя знать. Баранья нога на большом блюде в конце стола дрожала как бланманже; увесистый кусок сочного ростбифа судорожно дергался, словно его разбил паралич, а телячьи языки, помещенные в слишком просторные тарелки, вели себя чрезвычайно странно: они сновали взад и вперед, кидались во все стороны, точно муха в перевернутом стакане. Фаршированные голуби явно пытались втянуть в себя торчащие наружу лапки; а что касается кремов и желе, то их так трясло и мотало, что все отказались от мысли помочь им. Стол трепетал и подскакивал, как пульс у тяжелобольного, даже ножки стола била лихорадка, — словом, все ходило ходуном. Балки на потолке каюты, казалось, имели одно назначение — доводить людей до головной боли, что не преминуло отразиться на расположении духа некоторых старых джентльменов. И сколько бы раз стюард ни поднимал кочергу и каминные щипцы, они неуклонно падали на пол; и чем больше леди и джентльмены силились поудобнее расположиться на стульях, тем упорнее стулья уползали из-под леди и джентльменов. То там, то сям раздавался зловещий голос, требующий рюмку бренди; физиономии гостей все больше вытягивались; один джентльмен вдруг без всякой видимой причины выскочил из-за стола и с непостижимой резвостью бросился наверх, что привело к тяжелым последствиям и для него самого и для стюарда, который как раз спускался вниз.

Скатерть убрали, подали десерт, наполнили бокалы. Качка постепенно усиливалась; у многих глаза помутнели, словно они только что проснулись и еще не пришли в себя. Молодой человек в зеленых очках, который вот уже с полчаса — как огонь на вращающемся маяке — то разгорался, то угасал, имел неосторожность заявить о своем желании провозгласить тост. После нескольких безуспешных попыток сохранить вертикальное положение, ему, наконец, удалось как-то зацепиться левой рукой за среднюю ножку стола. Речь свою он начал так:

— Леди и джентльмены! Среди нас находится один гость, я позволю себе сказать — один незнакомец (тут, видимо, какая-то мучительная мысль поразила оратора, ибо он умолк и состроил весьма кислую мину), чьи таланты и странствия, чья общительность и…

— Минуточку, Эдкинс, — торопливо прервал его мистер Перси Ноукс. — Харди, что с вами?

— Ничего, — коротко ответил тот, явно не имея сил произнести больше трех слогов подряд.

— Хотите выпить бренди?

— Нет! — с негодованием сказал Харди; вид у него при этом был столь же жизнерадостный, как у Темпл-Бара в густой туман под моросящим дождем. — С какой стати мне пить бренди?

— Хотите подняться на палубу?

— Нет, не хочу.

Лицо Харди выражало твердую решимость, а голос мог сойти за подражание чему угодно: он одинаково походил на писк морской свинки и на звуки фагота.

— Прошу прощения, Эдкинс, — учтиво извинился мистер Перси Ноукс. — Мне показалось, что нашему другу нехорошо. Пожалуйста, продолжайте.

Молчание.

— Пожалуйста, говорите дальше.

— Дальше, некуда! — крикнул кто-то.

— Виноват, сэр, — сказал стюард, подбегая к мистеру — Перси Ноуксу, — но сейчас на палубу выскочил молодой человек — это который в зеленых очках — прямо на себя не похож; и там еще другой, что на скрипке играл, так он говорит, чтобы ему дали бренди, иначе он ни за что не ручается. Говорит, несчастные его жена и дети, останутся они без пропитания, ежели у него лопнет жила, а она того и гляди лопнет. Флажолету было очень плохо, но теперь полегчало, только пот с него льется — глядеть страшно.

Дольше скрывать правду было бесполезно: все общество поплелось на палубу; мужчины старались не видеть ничего, кроме неба, а женщины, натянув на себя все имевшиеся при них плащи и шали, лежали на скамейках или под ними в самом жалком состоянии. Такого шторма и ливня, такой тряски и качки еще не знавали участники ни одной увеселительной прогулки. Несколько протестов было направлено вниз по поводу малолетнего сына Флитвудов, но они не возымели решительно никакого действия ввиду недомогания его естественных покровителей. Этот очаровательный ребенок орал благим матом до тех пор, пока не остался без голоса, после чего заревела малолетняя дочь Уэкфилдов и уже не умолкала до самого приезда.

Что касается мистера Харди, то часа через два после обеда его нашли на палубе погруженным — судя по принятой им позе — в созерцание быстротекущих вод; но одно обстоятельство слегка встревожило друзей «смешного господина»: неумеренная любовь к красотам природы, видимо, заставляла его слишком долго стоять с опущенной головой, что вообще очень вредно, а тем паче для человека апоплексического сложения.

До таможни общество добралось только к двум часам ночи; все были измучены и удручены. Тоунтоны чувствовали себя так скверно, что не имели сил ссориться с Бригсами, а Бригсы так устали, что были не в состоянии досаждать Тоунтонам. Один из зеленых футляров пропал при посадке в наемную карету, и миссис Бригс без обиняков заявила, что подкупленный миссис Тоунтон носильщик зашвырнул его в какой-нибудь подвал. Мистер Александер Бригс стал ярым противником баллотировки, он говорит, что на собственном опыте убедился в несостоятельности такой процедуры; а мистер Сэмюел Бригс, когда его просят высказать свою точку зрения на сей предмет, отвечает, что таковой у него не имеется ни относительно баллотировки, ни чего-либо другого.

Мистер Эдкинс — молодой человек в зеленых очках нс упуская ни единого мало-мальски удобного случая, произносит спичи, равно блещущие красноречием и длиной. Если только его раньте не возведут в сан судьи, он, вероятно, будет выступать на процессах в Новом центральном уголовном суде.

Капитан Хелвс продолжал ухаживать за мисс Джулией Бригс и, быть может, даже женился бы на ней, но, к несчастью, мистер Сэмюел, по распоряжению своих клиентов, господ Скроггинс и Пейн, вынужден был отстранить его от дел, ибо доблестный воин хоть и милостиво согласился взимать суммы, причитающиеся этой фирме, однако по легкомыслию и беспечности, свойственным некоторым воинственным натурам, не удосужился вести счета с той педантичной точностью, которой требует общепринятый обычай. Миссис Тоунтон жалуется, что горько разочаровалась в нем. Он познакомился с ее семейством на пакетботе, идущем в Грейвзенд, и уж в силу этого должен бы оказаться человеком добропорядочным.

Мистер Перси Ноукс по-прежнему безмятежен и весел.