Тем временем ее отец, сидя перед своим прибором в ожидании ужина и позвякивая золотыми мистера Роксчита, заметил, что шесть из этих золотых явились как раз вовремя для уплаты домохозяину, и поставил их столбиком на белой скатерти, чтобы полюбоваться ими.
      - Терпеть не могу нашего хозяина! - сказала Белла.
      Но, заметив, что физиономия отца вытянулась, она подошла к нему, села рядом и принялась взбивать ему волосы черенком вилки. Такая уж была привычка у этой избалованной девушки, причесывать всех своих родных, быть может потому, что у нее самой были прелестные волосы и она ими много занималась.
      - Ты заслужил, чтобы у тебя был свой собственный дом, правда, бедный мой па?
      - Не больше, чем кто-нибудь другой, моя милая.
      - Во всяком случае, мне дом нужен больше, чем ком-нибудь другому, сказала Белла, взяв его за подбородок и зачесывая кверху его льняные кудри, - и мне жалко, что эти деньги перейдут к чудовищу, которое и без того заглотало целую уйму, когда нам всем всего не хватает. А если ты скажешь (тебе хочется это сказать, я знаю, что хочется), что "это неразумно и недобросовестно, Белла", так я тебе отвечу: "Может быть, па, и даже очень возможно, но это происходит от бедности, оттого, что мне надоело и опротивело быть бедной", - вот в чем дело. Вот теперь ты очень мил, па; зачем ты не всегда так причесываешься? А вот и котлеты. Если они не очень румяные, мама, так я их есть не стану, пускай одна котлетка дожарится получше, специально для меня.
      Котлеты, однако, достаточно подрумянились, даже на вкус Беллы, и эта молодая особа снизошла до того, чтобы отведать и котлет, не отправляя их обратно на сковородку, и содержимого двух бутылок, в одной из которых был шотландский эль, а в другой ром. Запах рома, усиленный кипятком и лимонной коркой, сначала разлился по комнате, а потом сосредоточился у пылающего камина настолько, что ветер, покружившись вокруг печной трубы словно большая пчела, полетел далее, нагруженный этим восхитительным ароматом.
      - Папа, - сказала Белла, прихлебывая душистую смесь и грея перед огнем ножку, - как ты думаешь, зачем старый мистер Гармон поставил меня в такое дурацкое положение (чтобы не говорить о нем самом, потому что он умер)?
      - Трудно сказать, душа моя. Как я уже тебе рассказывал бог знает сколько раз, с тех пор как нашли его завещание, сомневаюсь, обменялся ли я со стариком хотя бы десятью словами. Если ему взбрело в голову нас удивить, то это ему удалось. Он нас удивил, это верно.
      - А я топала и визжала, когда он впервые обратил на меня внимание? спросила Белла, глядя на свою ножку.
      - Ты топала, милая, и визжала тоненьким голоском и колотила меня своим капором, который нарочно сорвала с головы, - отвечал ее отец с таким удовольствием, словно воспоминание придавало особый вкус рому, - это было в одно воскресное утро, когда я повел тебя гулять, и ты капризничала оттого, что я шел не туда, куда тебе хотелось, а старик, сидя рядом на скамеечке, сказал тогда: "Вот милая девочка, очень милая девочка; девочка с большими задатками. Такая ты и была, душа моя.
      - А потом он спросил, как меня зовут, да, папа?
      - Потом он спросил, как тебя зовут, милая, и меня тоже; а потом по утрам в воскресенье мы его часто встречали, если шли гулять в ту сторону, и... вот, право, и все.
      Ром с водой тоже вышел весь, и Р. У., откинув голову назад и держа перевернутый стакан на носу, деликатно намекнул этим, что он все выпил и что со стороны миссис Уилфер было бы чистейшим милосердием налить ему еще. Но вместо того героическая женщина кратко напомнила, что пора спать, убрала бутылки, и все семейство отправилось ко сну - миссис Уилфер в сопровождении херувима, подобно суровой святой на картине, или просто почтенной матроне, изображенной аллегорически.
      - А завтра в это время мистер Роксмит будет уже здесь, - сказала Лавиния, когда девушки остались одни у себя в комнате, - и того и жди, что перережет нам горло.
      - И все-таки не надо загораживать от меня свечку, - возразила Белла. Вот еще одно последствие бедности. Подумать только, что девушке с такими чудными волосами приходится убирать их при одной тусклой свечке, перед маленьким зеркальцем!
      - А все-таки Джорджа Самсона ты поймала этими самыми волосами, как тебе ни плохо их причесывать!
      - Ах ты дрянная девчонка! Поймала Джорджа Самсона! Не ваше дело об этом разговаривать, мисс, погодите, пока придет ваше время кого-нибудь поймать, как вы выражаетесь.
      - А может, оно уже пришло, - пробормотала Лавви, тряхнув головою.
      - Что ты сказала? - очень резко спросила Белла. - Что вы сказали, мисс?
      Лавви не пожелала ни повторить, ни объяснить свои слова, и Белла, расчесывая волосы, постепенно перешла на монолог о том, какое это несчастье родиться в бедности, когда девушке нечего надеть, не в чем выйти на улицу, негде даже причесаться, потому что вместо туалетного столика торчит какой-то дрянной ящик, да еще приходится пускать в дом подозрительных жильцов. Дойдя до предела, она сделала особенно сильное ударение на этой последней жалобе, а могла бы сделать и еще сильнее, если бы знала, что у мистера Джулиуса Хэнфорда имеется двойник и что этого двойника зовут мистер Джон Роксмит.
      ГЛАВА V - "Приют Боффина"
      Напротив одного из лондонских домов, который выходил на угол Кэвендиш-сквера, несколько лет подряд сидел человек с деревянной ногой, в зимнее время грея другую ногу в корзинке, и добывал себе пропитание следующим образом: ежедневно, в восемь часов утра, он ковылял к своему углу, неся вешалку, стул, козлы, доску, корзину и зонтик, связанные вместе. Разобрав все это, он устраивал из козел и доски прилавок, доставал из корзины десяток яблок и горсточку-другую конфет и пряников, после чего обращал корзину в грелку для ноги, развешивал на вешалке полный набор грошовых романсов, ставил за ней стул, словно за ширмой, и усаживался там на весь день. В любую погоду он неизменно был на своем посту и неизменно прислонял спинку стула к одному и тому же фонарному столбу. В дождливую погоду он раскрывал зонтик над своим товаром, - не над собой; в сухую погоду он свертывал полинялый зонтик, обвязывал его веревочкой и клал под козлы, словно переросший кочан салата, который, утратив сочность и цвет, увеличился зато в размере.
      В правах на этот угол инвалид утвердился как-то незаметно, в силу давности. С самого начала, еще будучи не уверен в себе, он занял тот угол, куда выходила эта сторона дома, и за все время не сдвинулся с него ни на дюйм. Ветреный угол в зимнее время, пыльный угол в летнее время, неудобный угол в самое лучшее время года.
      Когда посредине улицы было тихо, бесприютные клочки соломы и бумаги крутились на углу вихрем, а когда везде было сухо - бочка с водой, словно пьяная, толкалась и плескалась, разводя на этом углу сырость и грязь.
      Над прилавком у него висела маленькая вывеска, не больше подноса, на которой было мелко написано его собственной рукой:
      Поручения принимаются
      с точностью От
      Дам и Джентльменов
      Остаюсь
      Ваш покорн. слуга
      Сайлас Вегг.
      С течением времени он убедил самого себя не только в гом, что состоит в должности посыльного при угловом доме (хотя за весь год его посылали не больше пяти раз, и то по поручению кого-нибудь из прислуги), но также и в том, что он и сам старый слуга в этом доме, находится от него в вассальной зависимости и связан с ним узами преданности и чести. Поэтому он называл угловой дом не иначе как "наш дом", и хотя только воображал, будто знает, что там делается, и то шиворот-навыворот, все же настаивал, будто пользуется там доверенностью. Из тех же соображений, завидев в окне кого-нибудь из жильцов, он никогда не упускал случая поклониться. Однако он так мало знал обитателей дома, что даже имена для них придумал сам, как, например: "Мисс Элизабет", "маленький Джордж", "тетушка Джейн", "дядюшка Паркер", - не имея на то решительно никаких оснований, особенно в последнем случае, - и потому, весьма естественно, настаивал на своем с большим упорством.
      Ему представлялось, будто он знает и самый дом не хуже чем его жильцов со всеми их делами. Он никогда не бывал в доме, не заходил даже во двор хотя бы на длину толстой черной водопроводной трубы, которая тянулась от кухонной двери по сырым каменным плитам и больше походила на прочно присосавшуюся к дому пиявку. Но это не мешало Веггу расположить все в доме по собственному плану. Дом был большой, грязный, со множеством мутных боковых окон и пустующих надворных построек, и Вегг немало ломал голову, придумывая, чем объяснить каждую деталь его внешности. Однако он отлично справился с этой задачей н пришел к убеждению, что знает дом как свои пять пальцев, так что не заблудится в нем даже с закрытыми глазами, - от наглухо заколоченных мансард под высокой кровлей, до двух чугунных гасильников перед парадной дверью, которые словно приглашали весело настроенных гостей сначала угасить в себе все живое, а потом уже войти.
      Положительно, ларек Сайласа Вегга был самым неприглядным из всех лондонских ларьков, торгующих пустяками. При виде яблок лицо у покупателя сводило судорогой, при виде апельсинов начинались колики в желудке, при виде орехов ломило зубы. Вегг всегда держал на прилавке малопривлекательную кучку этого товара, прикрытую деревянной меркой, которая не имела видимой внутренности и которой полагалось вмещать товара на пенни, в количестве, установленном Великой Хартией вольностей. От восточного ли ветра или от иной причины, - угол был восточный, - и ларек, и товар, и сам продавец казались высохшими, словно пустыня Сахара. Вегг был человек угловатый, жесткий, с лицом словно вырубленным из очень твердого дерева и столь же выразительным, как трещотка ночного сторожа. Когда он смеялся, что-то дергалось у него в лице, и трещотка приходила в действие. Сказать по правде, это был до такой степени деревянный человек, что деревянная нога выросла у него как бы сама собою, и наблюдателю, не лишенному фантазии, могло прийти в голову, что еще полгода - и обе ноги у Вегга станут деревянными, если за это время ничто не воспрепятствует естественному развитию его организма.
      Мистер Вегг был наблюдательный человек, или, как он сам выражался, "глаз у него был довольно-таки примечательный". Сидя на стуле, прислоненном к фонарному столбу, он ежедневно раскланивался с постоянными прохожими и немало кичился соответственными оттенками своих поклонов. Так, пастора он встречал поклоном, составленным из мирской почтительности с самым легким намеком на благоговейные размышления в храме божием; доктору кланялся дружески, как человеку близко знакомому с состоянием его организма, что со всем уважением и подтверждал поклон; перед знатными господами он рад был пресмыкаться, а для дядюшки Паркера, который служил в армии (по крайней мере так решил Вегг), он по-военному прикладывал руку к шляпе, чего застегнутый на все пуговицы краснолицый старик с сердитыми глазами, по-видимому, не желал замечать.
      Один только предмет из всех товаров Вегга не был жестким - это имбирный пряник. Однажды днем, продав какому-то несчастному мальчику размокшую пряничную лошадку (едва ли годную для употребления) и липкую птичью клетку, стоявшую на прилавке, он достал из-под стула жестянку, чтобы заменить эти ужасающие образцы своего товара, и уже собирался снять с нее крышку, как вдруг остановился и сказал про себя: "Ага! Опять ты здесь!"
      Эти слова относились к коренастому, сутуловатому и кривобокому старичку с креповой нашивкой на рукаве, с толстой тростью и в сюртуке горохового цвета, который, смешно подпрыгивая, словно иноходью подбегал к углу. На нем были башмаки на толстой подошве, толстые кожаные гетры и толстые перчатки, как у садовника. И по костюму и по сложению он смахивал на носорога - и вся кожа у него была в складках - складки на щеках, на лбу, на веках, около рта, на ушах; зато из-под кустистых бровей и широкополой шляпы смотрели очень живые, зоркие и детски любопытные серые глаза. В общем, какой-то чудак с виду.
      - Опять ты здесь, - повторил мистер Вегг в раздумье. - А кто же ты такой будешь? Живешь процентами с капитала или еще чем-нибудь? Недавно поселился в наших местах или же зашел из другого околотка? Да еще есть ли у тебя средства, стоит ли гнуть спину и тратить на тебя поклон? Так и быть, рискну! Не пожалею поклона!
      И мистер Вегг поклонился, поставив жестянку на место и выложив новую пряничную приманку для других доверчивых мальчиков. Его поклон был замечен.
      - Доброго утра, сэр! Здравствуйте, здравствуйте! ("Зовет меня "сэр", подумал про себя мистер Вегг. - Нет, куда он годится. Пропал мой поклон!")
      - Здравствуйте, здравствуйте, доброго утра! ("Видать, довольно-таки общительный старикашка", - так же про себя подумал мистер Вегг.)
      - Доброго утра и вам, сэр!
      - Вы разве помните меня? - задорно, хотя и очень добродушно, спросил его новый знакомый, с разбега останавливаясь перед ларьком.
      - Я видел, сэр, как вы несколько раз прошли мимо нашего дома на прошлой неделе.
      - Нашего дома? - повторил старик. - То есть, вот этого?
      - Да, вот этого самого, - подтвердил мистер Вегг, кивнув головой, когда старик указал на угловой дом толстым пальцем в перчатке.
      - Вот как! А сколько же вам платят? - настойчиво и с любопытством расспрашивал старичок, перекидывая свою узловатую палку на левую руку, словно грудного младенца.
      - Для нашего дома я работаю сдельно, - сухо и сдержанно отвечал Сайлас, - пока что мне еще не положили определенного жалованья.
      - Вот как! Пока что не положили определенного жалованья? Да! Пока что не положили определенного жалованья. Вот как! Всего хорошего, всего хорошего! Прощайте!
      "Сдается, будто у старикашки не все дома", - вопреки прежнему благоприятному мнению подумал Сайлас, глядя, как старик удаляется иноходью. Но не прошло и минуты, как он опять был тут как тут с вопросом:
      - А откуда у вас деревянная нога?
      Мистер Вегг ответил довольно сухо, так как вопрос касался личности:
      - Несчастный случай.
      - Ну, и каково вам теперь?
      - Что ж! Она у меня не зябнет, - буркнул в ответ мистер Вегг, выведенный из себя странностью вопроса.
      - Она у него не зябнет, - сообщил старик своей узловатой палке, крепче прижимая ее к боку, - она у него - Ха-ха-ха! - не зябнет! Слыхали когда-нибудь фамилию Боффин?
      - Нет, - отвечал мистер Вегг, которого бесил этот допрос. - Никогда не слыхал фамилию Боффин.
      - Нравится она вам?
      - Н-нет, - возразил мистер Вегг, закипая от бешенства, - не могу сказать, чтобы нравилась.
      - Почему же она вам не нравится?
      - Не знаю почему, - ответил мистер Вегг, приходя уже в совершенную ярость, - не нравится - вот и все!
      - Ну, так я вам сейчас скажу одно словечко, и вы об этом пожалеете, улыбаясь, сказал незнакомец. - Это моя фамилия Боффин.
      - Ничего не могу поделать, - отрезал мистер Вегг таким тоном, в котором подразумевалось обидное добавление: - "А если б и мог, так не стал бы".
      - Ну, попробуем еще разок, - сказал мистер Боффин, все так же улыбаясь. - Нравится вам имя Никодимус? Подумайте-ка хорошенько. Ник, или Нодди.
      - Нет, сэр, - возразил мистер Вегг, садясь на свой стул с видом кроткой покорности судьбе, сочетающейся с меланхолической прямотой, - мне бы не хотелось, чтобы меня называли этим именем люди, которых я уважаю; но, может быть, не у всех имеются такого рода возражения. А почему - не знаю, прибавил Вегг, предвидя новый вопрос.
      - Нодди Боффин, - повторил старик. - Нодди. Это мое имя. Нодди - или Ник - Боффин. А вас как зовут?
      - Сайлас Вегг. Не знаю, почему Сайлас, и не знаю, почему Вегг, ответил мистер Вегг, по-прежнему осторожно.
      - Ну, Вегг, - сказал мистер Боффин, еще крепче прижимая к себе свою палку, - я хочу сделать вам одно предложение. Помните, когда вы меня в первый раз увидели?
      Деревянная нога посмотрел на него задумчивым взглядом, несколько смягчившимся в предвидении возможной поживы.
      - Позвольте подумать. Я не вполне уверен, хотя вообще глаз у меня довольно-таки примечательный. Не в понедельник ли утром? - еще тогда мясник приходил в наш дом насчет заказа и купил у меня один романс, - мне еще пришлось напеть ему мотив, потому что он не знал, как это поется.
      - Правильно, Вегг, правильно! Только он купил не один романс.
      - Да, верно, сэр, он купил несколько штук и, не желая тратить деньги на всякую дрянь, советовался со мной насчет выбора, - мы вместе с ним просмотрели всю коллекцию. Да, да, верно! Вот так он стоял, а вот так я стоял, а вот тут вы, мистер Боффин, на том самом месте, где теперь стоите, и с той же самой палкой в той же самой руке, и вот точно так же спиной к нам. Да, да, верно! - прибавил мистер Вегг, заглядывая за спину мистера Боффина, чтобы увидеть его сзади и проверить это последнее, поистине необычайное совпадение, что спина "та самая".
      - Как по-вашему, что я тогда делал, Вегг?
      - Я бы сказал, сэр, что вы, может быть, разглядывали улицу?
      - Нет, Вегг. Я подслушивал.
      - В самом деле, сэр? - с сомнением спросил мистер Вегг.
      - Не с каким-нибудь дурным умыслом, Вегг, потому что вы пели мяснику: ведь не стали бы вы напевать секреты мяснику посреди улицы.
      - Пока еще не приходилось, сколько припомню, - осторожно ответил мистер Вегг. - А вообще, дело возможное. Как знать, мало ли что человеку может прийти в голову со временем. (Это для того, чтобы не упустить самой малейшей возможности извлечь выгоды из признания мистера Боффина.)
      - Так вот, - повторил Боффин, - я подслушивал ваш с ним разговор. А сколько вы?.. Да нет ли у вас другого стула? Одышка замучила.
      - Другого у меня нет, но вы садитесь, пожалуйста, на этот, - предложил Вегг, уступая ему стул. - Я и постою с удовольствием.
      - Бог ты мой, как приятно тут посидеть! - воскликнул мистер Боффин, усевшись на стул и по-прежнему прижимая к себе палку, словно младенца, какое тут славное местечко! Тут с обеих сторон эти) романсы, будто шоры из книжных листков. Одно удовольствие!
      - Если я не ошибаюсь, сэр, - деликатно намекнул мистер Вегг, опершись рукой на прилавок и нагнувшись к разглагольствующему Боффину, - вы упомянули о каком-то предложении?
      - Сейчас дойдем и до этого. Да-да! Сейчас дойдем и до этого! Я хотел сказать, что если я слушал вас тогда утром, то слушал с восторгом, даже прямо-таки с благоговением. А про себя думал: "Вот человек с деревянной ногой, литературный человек..."
      - Н-не совсем так, сэр, - сказал мистер Вэгг.
      - Да ведь вы знаете все эти романсы и по названиям и на голоса, так что если вам вздумается вдруг прочесть или пропеть любой из них, то стоит только надеть очки - вот и все! - воскликнул мистер Боффин. - Так вас и вижу за этим делом!
      - Ну что ж, сэр, - подтвердил мистер Вегг, с достоинством наклоняя голову, - в таком случае можно сказать и литературный.
      - "Литературный человек с деревянной ногой - и все печатное перед ним открыто!" Вот что я думал тогда утром, - продолжал мистер Боффин, наклоняясь вперед, чтобы описать правой рукой возможно большую дугу, не наткнувшись на вешалку с романсами, - "все печатное перед ним открыто!" Ведь так оно и есть, правда?
      - Что ж, сказать вам без утайки, сэр, - скромно согласился мистер Вегг, - какую бы печатную страницу вы мне ни показали, думаю, что я с ней расправлюсь в два счета, лишь бы печать была английская.
      - Не сходя с места? - спросил мистер Боффин.
      - Не сходя с места.
      - Так я и думал! Тогда сообразите вот что. Я хоть и не на деревянной ноге, а все печатное для меня закрыто.
      - Неужели, сэр? - отозвался мистер Вегг в приливе самодовольства. Плохо учились?
      - Плохо учился! - с расстановкой повторил мистер Боффин. - Совсем не то слово. Ну, конечно, если вы мне покажете букву "Б", так я ее узнаю, это та самая буква, с которой начинается "Боффин".
      - Ну-ну, сэр, - вставил мистер Вегг поощрения ради, - это все-таки кое-что.
      - Кое-что, но ей-же-ей немного, - ответил мистер Боффин.
      - Может, это меньше, чем хотелось бы человеку любознательному, согласился мистер Вегг.
      - Так вот, послушайте. Дела я бросил и живу на покое. Вместе с миссис Боффин - Генриетти Боффин - ее отца звали Генри, а мать - Хетти, вот оно и получилось Гекристти, - и живем мы с ней в достатке, на те деньги, что нам завещал покойный хозяин.
      - Так он скончался, сэр?
      - А я что говорю; покойный хозяин. Так вот, теперь мне уже поздно начинать рыться и копаться во всяких там азбуках и грамматиках. Дело к старости, не хочется себя утруждать. А хочется мне почитать что-нибудь, да чтобы печать была покрасивее, покрупнее, какую-нибудь этакую книгу получше, да чтоб томов было побольше, как в профессии лорд-мэра (он, должно быть, хотел сказать "в процессии" *, но сходство слов его подвело), такую, чтобы пришлась и по вкусу и по мысли и чтобы читать ее можно было не торопясь, подольше. А как же мне добраться до чтения, Вегг? Платить, - тут он толкнул Вегга в грудь набалдашником своей толстой палки, - платить такому человеку, который это дело знает как свои пять пальцев, платить по стольку-то в час, скажем, по два пенса, чтобы он приходил ко мне и читал вслух.
      - Гм! Разумеется, это лестно слышать, сэр, - ответил Вегг, начиная видеть себя в совершенно новом свете. - Гм! Вот это и есть то предложение, о котором вы говорили, сэр?
      - Да. Нравится оно вам?
      - Надо подумать, мистер Боффин.
      - Мне не хочется стеснять литературного человека с деревянной ногой, великодушно сказал мистер Боффин, - не хочется слишком его стеснять. Мы не поссоримся из-за лишних полпенни в час. Часы вы назначите сами, какие вам удобно, после того как освободитесь от занятий в вашем доме. Я живу недалеко от Мэйдн-лейна, ближе к Холлоуэю; стоит вам после занятий пройти немного на восток, а там свернуть к северу - вот вы и на месте. Два с половиной пенса в час, - продолжал Боффин, доставая из кармана кусок мела и поднимаясь со стула, чтобы по своему способу произвести вычисление на его сиденье, - две длинных и одна короткая - это будет два с половиной пенса, две коротких это все равно что одна длинная, да два раза по две длинных - это будет четыре длинных - всего пять длинных; шесть вечеров в неделю по пяти длинных за вечер; сложить все вместе - получается тридцать длинных. Кругленькая сумма! Полкроны! Указав на этот солидный и вполне удовлетворительный итог, мистер Боффин стер его, поплевав на перчатку, и уселся на следы мела.
      - Полкроны, - в раздумье произнес мистер Вегг. - Да! Это не так много, сэр. Полкроны.
      - В неделю, знаете ли.
      - В неделю. Да! А ведь сколько придется затратить умственных усилий. Стихи вы тоже имеете в виду? - сосредоточенно осведомился мистер Вегг.
      - А разве стихи будут дороже? - спросил мистер -Чоффин.
      - Конечно, дороже, - подтвердил мистер Вегг. - Если человек со всем своим усердием долбит стихи вечер за вечером, так он вправе ожидать добавочной платы, ведь они действуют на голову расслабляюще.
      - Сказать вам по правде, Вегг, стихов я не имел в виду, разве только вот в каком отношении: если вам вдруг вздумается угостить меня и миссис Боффин каким-нибудь романсом, вот тогда мы с вами ударимся в поэзию.
      - Понимаю, сэр. Но поскольку я не настоящий музыкант, не певец по профессии, мне бы не хотелось брать за это деньги. Так что если б мне случилось удариться в поэзию, то я просил бы вас в это время рассматривать меня как друга.
      Глаза мистера Боффина просияли, и он с чувством пожал руку мистера Вегга, говоря, что он даже и не рассчитывал на это и очень рад.
      - Что вы думаете насчет условий, Вегг? - спросил мистер Боффин, не скрывая тревоги.
      Сайлас, намеренно поддерживавший эту тревогу суровой сдержанностью тона и уже начинавший понимать, с кем имеет дело, ответил с таким выражением, будто его слова свидетельствовали о необычайной широте и величии его души.
      - Мистер Боффин, я никогда не торгуюсь.
      - Так я и думал! - с восхищением сказал мистер Боффин.
      - Да, сэр. Никогда не запрашивал и не стану запрашивать. А потому я сразу пойду вам навстречу и скажу прямо и честно: согласен за двойную цену!
      Мистер Боффин, казалось, вовсе не ожидал такого заключения, но согласился, заметив:
      - Вам лучше знать, чего это стоит, Вегг, - и снова пожал ему руку.
      - Могли бы вы начать нынче вечером? - спросил он, помолчав.
      - Да, сэр, - ответил мистер Вегг, заботясь о том, чтобы все рвение проявлял исключительно мистер Боффин. - С моей стороны препятствий нет, если вам так желательно. У вас имеется необходимое орудие - то есть книга, - сэр?
      - Я ее купил на распродаже, - сказал мистер Боффин. - Восемь томов, красные с золотом. В каждом томе алая лента, чтоб закладывать месте, на котором остановишься. Вы знаете эту книжку?
      - А как она называется, сэр? - осведомился Сайлас.
      - Я думал, может, вы и так ее знаете, - несколько разочаровавшись, сказал мистер Боффин. - Она называется "Упадок... и... разрушение русской империи". (Мистер Боффин одолевал эти камни преткновения медленно и с большой осторожностью.)
      - Ах, вот как! - Я мистер Вегг кивнул головой, словно узнавая старого друга.
      - Вы ее знаете, Вегг?
      - Последнее время мне как-то не приходилось в нее заглядывать, отвечал мистер Вегг, - был занят другими делами, мистер Боффин. Ну, а насчет того, знаю ли я ее? Еще бы, сэр! Знал еще тогда, когда был не выше вот этой трости. Знал еще тогда, когда мой старший брат ушел из дому и поступил в солдаты. Как говорится в романсе, написанном на этот случай, мистер Боффин:
      Пред хижиной стояла дева *, мистер Боффин,
      Свой белый шарф держа в руках,
      Порывы ветра налетали, сэр,
      Он развевался, словно флаг.
      Она свою мольбу шептала,
      Но бог ее не услыхал:
      Мой старший брат, на саблю опираясь, мистер Боффин.
      Украдкой слезы утирал.
      Под сильным впечатлением этого семейного события, а также дружеского расположения мистера Вегга, которое выразилось в том, что он так скоро ударился в поэзию, мистер Боффин снова пожал руку деревянному пройдохе и попросил его назначить час. Мистер Вегг обещал прийти в восемь.
      - Тот дом, где я живу, называется "Приют", - сказал мистер Боффин. "Приют Боффина" - так его окрестила миссис Боффин, когда он стал нашим собственным домом и мы в него переехали. Идите к Мэйдн-лейну, через Бэтл-Бридж; не дойдя с милю, или милю с четвертью, - это как хотите, спросите "Приют", и если окажется, что никто этого названия не знает (да оно и не похоже, чтобы знали), то спросите Гармонову тюрьму, или Гармонию, тогда вам всякий укажет. А я буду вас ждать с нетерпением, Вегг, прямо-таки с радостью. - сказал мистер Боффин, восторженно хлопая его по плечу. - Не успокоюсь, пока вы не придете. Вот теперь мне откроется все печатное! Придет нынче вечером литературный человек - на деревянной ноге, - мистер Боффин бросил восхищенный взгляд на это украшение, словно оно помогало ему оценить достоинства мистера Вегга, - и с ним я начну новую жизнь. Вашу руку, Вегг! Еще раз до свидания! Всего хорошего, всего хорошего!
      Старик убежал иноходью, а мистер Вегг, оставшись один у своего ларька, забрался за ширму, извлек носовой платок, жесткий как власяница, и с глубокомысленным видом ухватил себя за нос. Держась за нос, он задумчиво поглядывал вниз по улице, вслед удаляющейся фигуре мистера Боффина. Физиономия мистера Вегга выражала глубочайшую серьезность. Ибо, размышляя про себя о том, что это старичок редкой простоты, что такую возможность было бы грешно упустить и что тут можно нажить и побольше, чем они только что подсчитали вдвоем, он нисколько не уронил себя: он не допускал даже и мысли, что новое занятие вовсе не по его части или что в этом занятии есть хоть что-нибудь недостойное и смешное. Мистер Вегг не на шутку поссорился бы со всяким, кому вздумалось бы усомниться в его близком знакомстве с восемью томами "Упадка и разрушения". Глубина его серьезности была необычайной, знаменательной и неизмеримой, не потому, что он сколько-нибудь сомневался в своих силах, но потому, что он провидел необходимость пресекать такого рода сомнения, если б они возникли у других. Этим он показал, что принадлежит к весьма многочисленному разряду самозванцев, которые готовы обманывать не только ближних, но и самих себя.
      Помимо всего прочего, мистер Вегг преисполнился гордостью: ему льстило, что он призван выполнять официальную роль истолкователя всякого рода тайн. Это отнюдь не побуждало его отпускать товар более щедро, наоборот: если бы деревянная мерка могла вместить в этот день меньше орехов, чем обычно, он не преминул бы этим воспользоваться. Но когда настала ночь и сквозь свое покрывало заметила Вегга, ковыляющего к "Приюту Боффинз", он ощутил некий подъем настроения.
      Без путеводной нити "Приют Боффина" было так же трудно найти, как и приют прекрасной Розамунды *. Добравшись до указанного места, Сайлас Вегг раз двадцать спросил, где здесь находится "Приют", но без малейшего успеха, пока не вспомнил про Гармонову тюрьму. Это вызвало мгновенную перемену в настроении охрипшего джентльмена с тележкой и ослом, уже дошедшего до полного недоумения.
      - Да вы про что? Про дом старика Гармона, что ли? - спросил охрипший джентльмен с тележкой, подгоняя своего осла морковью вместо кнута. - Так бы сразу и говорили! Мы с Эддардом как раз мимо поедем! Садитесь.
      Мистер Вегг не заставил себя упрашивать, и охрипший джентльмен обратил его внимание на третьего из присутствующих:
      - Ну-ка, поглядите на уши Эддарда. Как это вы сначала сказали? Повторите шепотом. Мистер Вегг прошептал:
      - "Приют Боффина".
      - Эддард! (Глядите ему на уши!) Пошел к "Приюту Боффина". (Эдуард и ухом не повел, словно не слышал.) Эддард! (Глядите ему на уши!) Пошел к Старому Гармону!
      Эдуард мгновенно навострил уши торчком и поскакал таким карьером, что слова мистера Вегга слетали у него с языка в самом вывихнутом состоянии.
      - Разве - тут была тюрьма? - спросил мистер Вегг, цепляясь за тележку.
      - Не то чтоб настоящая тюрьма, куда можно бы засадить нас с вами, отвечал его проводник, - а так прозвали из-за того, что старик Гармон жил тут один, как сыч.