Нy, объективно он, разумеется, был не один. В мастерской Люциуса Кларка было полным-полно кукол: куклы-дамы и куклы-пупсы, куклы, чьи глаза открывались и закрывались, и куклы с нарисованными глазами, а ещё куклы-королевы и куклы в матросских костюмчиках.
      Эдвард никогда не любил кукол. Противные, самодовольные, всё время щебечут ни о чём и к тому же ужасные гордячки.
      Он ещё больше укрепился в этом мнении благодаря соседке по полке – фарфоровой кукле с зелёными стеклянными глазами, красными губками и тёмно-каштановыми волосами. На ней было зелёное атласное платье до колен.
      – А кто ты такой? – спросила она высоким, писклявым голоском, когда Эдварда посадили рядом с ней на полку.
      – Я кролик, – ответил Эдвард.
      Кукла пискляво хихикнула.
      – Ну, тогда ты попал не по адресу, – сказала она. – Здесь продают кукол, а не кроликов.
      Эдвард промолчал.
      – Убирайся прочь, – не унималась соседка.
      – Я бы с радостью, – сказал Эдвард, – но совершенно очевидно, что сам я отсюда не слезу.
      После долгого молчания кукла произнесла:
      – Надеюсь, ты не рассчитываешь, что тебя кто-нибудь купит?
      И снова Эдвард промолчал.
      – Люди приходят сюда за куклами, а не за кроликами. И им нужны либо пупсики, либо элегантные куклы вроде меня, в красивых платьях и чтобы у них открывались и закрывались глаза.
      – Мне вовсе не нужно, чтобы меня купили, – сказал Эдвард.
      Кукла ахнула.
      – Ты не хочешь, чтобы тебя купили? – изумлённо повторила она. – Не хочешь, чтобы у тебя была маленькая хозяйка, которая тебя любит?
      Сара-Рут! Абилин! Их имена пронеслись в голове Эдварда, как ноты какой-то печальной, но сладкой музыки.
      – Меня уже любили, – ответил Эдвард. – Меня любила девочка, которую звали Абилин. Меня любили рыбак и его жена, меня любили бродяга и его собака. Меня любил мальчик, который играл на губной гармошке, и девочка, которая умерла. Не говори со мной о любви, – сказал он. – Я знаю, что такое любовь.
      После этой пылкой речи соседка Эдварда наконец заткнулась и молчала довольно долго. Но она не преминула оставить за собой последнее слово.
      – И всё-таки, – сказала она, – я считаю, что тебя никто не купит.
      Больше они друг с другом не разговаривали. Через две недели какая-то старушка приобрела зеленоглазую куклу для своей внучки.
      – Да, да, вон ту, – сказала старушка Люциусу Кларку. – Вон ту, в зелёном платье. Она очень хорошенькая.
      – Разумеется, – сказал Люциус. – Прелестная кукла. И он снял её с полки.
      «Что ж, прощай, скатертью дорога», – подумал Эдвард.
      Место рядом с ним некоторое время пустовало. Шли дни. Дверь в магазин-мастерскую то открывалась, то закрывалась, впуская то ранний утренний, то поздний закатный свет, и каждый раз сердца кукол вздрагивали. Каждая думала, что на этот раз дверь широко распахнулась, впуская того самого человека, который пришёл именно за ней.
      Один Эдвард ничего и никого не ждал. Он даже гордился тем, что он никого не ждёт, ни на что не надеется и сердце не ёкает у него в груди. Он гордился тем, что его сердце молчит, бесстрастное, закрытое для всех.
      «Я покончил с надеждами», – думал Эдвард Тюлейн.
      Но однажды в сумерках, перед тем как закрыть магазин, Люциус Кларк посадил рядом с Эдвардом новую куклу.

 
      – Нy, вот вы и на месте, миледи. Знакомьтесь, это ваш сосед-кролик, игрушечный кролик, – сказал кукольных дел мастер и ушёл, выключив в помещении все светильники.
      В полумраке Эдвард смог рассмотреть голову куклы, которая, как и его собственная, была, видимо, когда-то разбита, а потом склеена вновь. Всё лицо куклы было испещрено трещинами. На ней был детский чепчик.
      – Здравствуйте, – сказала она высоким слабым голоском. – Очень рада с вами познакомиться.
      – Привет, – сказал Эдвард.
      – Вы здесь давно? – спросила она.
      – Уже много месяцев, – сказал Эдвард. – Но мне всё равно. Для меня что одно место, что другое – всё едино.
      – А для меня нет, – сказала кукла. – Я прожила уже сто лет. И за это время я побывала в разных местах: и в райских, и в совершенно ужасных. Через какое-то время начинаешь понимать, что каждое место интересно по-своему. И на новом месте ты сама становишься совсем другой куклой. Совершенно другой.
      – Вам сто лет? – не поверил Эдвард.
      – Да, я очень старая. Кукольник это подтвердил. Пока он меня чинил, он сказал, что мне по меньшей мере сто лет. По меньшей мере. А на самом деле, может быть, и больше.
      Эдвард припомнил всё, что произошло с ним за его куда более короткую жизнь. Сколько же всего случилось с ним за это время!
       А если жить па земле целых сто лет?
       Что ещё может со мпой стрястись?
      Старая кукла промолвила:
      – Интересно, кто придёт за мной на этот раз? Ведь кто-то обязательно придёт. Всегда кто-то приходит. Кто же будет на этот раз?
      – А мне всё равно, – отозвался Эдвард. – Пусть даже никто не придёт. Всё равно…
      – Ужасно! – воскликнула старая кукла. – Как можно жить с подобными мыслями? В такой жизни нет никакого смысла. Внутри должно жить ожидание, предвкушение. Надо жить надеждой, купаться в ней. И думать о том, кто полюбит тебя и кого ты полюбишь в ответ.
      – Я покончил с любовью, – отрезал Эдвард. – Я с этим делом покончил. Это слишком больно.
      – Ну вот ещё! – возмутилась старая кукла. – Где же твоя отвага?
      – Да где-то затерялась, – ответил Эдвард.
      – Ты меня разочаровал, – сказала кукла. – Ты разочаровал меня до глубины души. Если у тебя нет намерения любить и быть любимым, тогда в путешествии под названием «жизнь» нет никакого смысла. Тогда почему тебе не соскочить прямо сейчас с этой полки и не разбиться на миллион кусочков? Как ты говоришь – «покончить с этим». Просто покончить с этим раз и навсегда.
      – Я бы спрыгнул, если б мог, – сказал Эдвард.
      – Тебя подтолкнуть? – спросила старая кукла.
      – Да нет, спасибо, – ответил Эдвард. – Да ты и не можешь, – пробормотал он себе под нос.
      – Что-что? – переспросила кукла.
      – Ничего, – буркнул Эдвард.
      Темнота в кукольном магазине совсем сгустилась.
      Старая кукла и Эдвард сидели на своей полке, уставившись в кромешную тьму.
      – Ты меня разочаровал, – повторила старая кукла.
      Её слова напомнили Эдварду о Пелегрине, о бородавочниках и принцессах, об умении слушать и умении любить, о заклятиях и проклятиях.
       А что, если и правда кто-то в мире ждёт именно меня и хочет меня полюбить? Тот, кого и я смогу полюбить? Неужели это возможно?
 
 
      Эдвард почувствовал, что сердце его ёкнуло.
      «Нет, – сказал он своему сердцу. – Это невозможно. Невозможно».
      Утром пришёл Люциус Кларк.
      – Доброе утро, мои драгоценные, – поздоровался он с куклами. – Доброе утро, мои хорошенькие.
      Он раскрыл ставни на окнах. Потом включил свет над своим рабочим столом и, подойдя к двери, перевернул табличку с «закрыто» на «открыто».
      Первой покупательницей была маленькая девочка. Она пришла с папой.
      – Вы ищете что-то конкретное? Особенное? – спросил Люциус Кларк.
      – Да, – ответила девочка. – Я ищу себе подругу. Папа посадил её себе на плечи, и они стали медленно обходить магазин.
      Девочка пристально изучала каждую куклу. Она заглянула Эдварду прямо в глаза.
      – Ну что, Натали, какую берём? – спросил папа. – Ты решила?
      – Да, решила, – кивнула девочка. – Я хочу вот ту куклу, в чепчике.
      – Ах, вот какая кукла тебе понравилась, – сказал Люциус Кларк. – Она очень старая. Антикварная.
      – Но я ей нужна, – твёрдо сказала Натали.
      Сидя рядом с Эдвардом, старая кукла с облегчением вздохнула. Она даже вроде бы немножечко подтянулась, расправила плечи. Люциус подошёл к полке, снял куклу и вручил Натали. Когда они выходили, девочкин папа распахнул дверь перед дочкой и её новой подругой, в мастерскую проник ранний утренний свет, и Эдвард отчётливо услышал голос старой куклы – так ясно, будто она по-прежнему сидела на полке рядом с ним: «Раскрой своё сердце, – мягко сказала она. – Кто-то придёт. За тобой кто-то придёт, обязательно. Но сначала ты должен раскрыть своё сердце».
      Дверь захлопнулась. И солнечный свет исчез.
      «За тобой кто-то придёт».
      У Эдварда снова ёкнуло сердце. Он вспомнил, впервые за долгое время, о доме на Египетской улице, вспомнил Абилин, вспомнил, как она заводила ему часы, как наклонялась над ним, как клала ему часы на левую коленку и говорила: «Жди, я скоро вернусь».
      «Нет-нет, – сказал он себе. – В это нельзя верить. Не позволяй себе в это верить».
      Но было слишком поздно.
      «За тобой кто-то придёт», – стучало у него в голове. Сердце фарфорового кролика снова начало раскрываться.

 
 
      Одно время года сменяло другое. За осенью наступала зима, потом весна, потом и лето. Дверь открывалась, и в мастерскую Люциуса Кларка попадали капли дождя, залетали палые листья или лился молодой весенний свет – свет надежды, окаймлённый бледно-зелёным узором листвы. Приходили и уходили покупатели: бабушки, коллекционеры кукол, маленькие девочки с мамами.
      А Эдвард Тюлейн всё ждал.
      Год проходил за годом, одна весна сменяла другую. Эдвард Тюлейн ждал.
      Он снова и снова повторял слова старой куклы, пока они не угнездились в его голове окончательно и не стали повторяться сами собой: кто-то придёт, за тобой кто-то придёт.
      И старая кукла оказалась права. За ним действительно пришли.
      Дело было весной. Шёл дождь. В магазине Люциу-са Кларка в стеклянной банке расцвела веточка кизила.
      Пришла маленькая девочка лет, наверное, пяти, и, пока её мама пыталась закрыть синий зонт, девочка стала бродить по магазину, останавливаясь и внимательно глядя на каждую куклу. Постоит-постоит, а потом отойдёт.
      Дойдя до Эдварда, она замерла и стояла, как ему показалось, очень-очень долго. Она смотрела на него, а он на неё.
      «Кто-то придёт, – сказал себе Эдвард. – За мной кто-то придёт».
      Девочка улыбнулась, а потом встала на цыпочки и достала Эдварда с полки. И начала баюкать. Она держала его так же нежно и так же отчаянно, как когда-то Сара-Рут.
      «Я это помню, – с грустью подумал Эдвард. – Так уже было».
      – Мадам, – сказал Люциус Кларк, – пожалуйста, последите за своей дочерью. Она сняла с полки очень хрупкую, очень ценную и очень дорогую куклу.
      – Мегги, – окликнула девочку женщина, оторвавшись от зонтика, который никак не закрывался. – Что ты взяла?
      – Кролика, – сказала Мегги. – Что?
      – Кролика, – повторила Мегги. – Я хочу кролика.
      – Разве ты не помнишь, мы сегодня не собираемся ничего покупать. Мы зашли просто посмотреть, – сказала женщина.
      – Мадам, – сказал Люциус Кларк, – пожалуйста, взгляните на эту игрушку. Не пожалеете.
      Женщина подошла поближе, встала рядом с Мегги. И посмотрела на Эдварда.
      У кролика закружилась голова.
      На миг ему показалось, что голова его снова расколота или что он просто спит и ему снится сон.
      – Мама, посмотри, – сказала Мегги, – посмотри на него.
      – Смотрю, – сказала женщина.
      И уронила зонтик. И схватилась рукой за грудь. И тут Эдвард увидел, что на груди у неё висит не кулон, не амулет, а часы. Карманные часы.
      Его часы.
      – Эдвард? – произнесла Абилин.
      «Да, это я», – сказал Эдвард.
      – Эдвард, – снова повторила она, на этот раз совершенно уверенно.
      «Да, – сказал Эдвард, – да, да, да! Это я!»

 
 
      Однажды жил на свете фарфоровый кролик, которого любила маленькая девочка. Этот кролик отправился в путешествие по океану и упал за борт, но его спас рыбак. Он был погребён в куче мусора, но его отрыла собака. Он долго странствовал с бродягами и совсем недолго простоял чучелом в огороде.
      Однажды жил на свете кролик, который любил маленькую девочку и видел, как она умерла.
      Этот кролик танцевал на улицах Мемфиса. Повар разбил ему голову, а кукольных дел мастер её склеил.
      И кролик поклялся, что больше никогда не совершит этой ошибки – никогда не будет никого любить.
      Однажды жил на свете кролик, который танцевал в весеннем саду вместе с дочкой той девочки, которая любила его в самом начале его жизни. Танцуя, девочка кружила кролика по лужайке. Иногда они кружились так быстро, что даже казалось, будто у них есть крылья и они летят.
      Однажды жил на свете кролик, который в один прекрасный день вернулся домой.