Однажды утром Владимир Сергеевич оторвал нас с Лешкой от костра, на котором мы пытались обжечь самодельную глиняную вазу, и позвал в орешник. Здесь мы присели на корточки, и Владимир Сергеевич ткнул пальцем в большую паутину.
      – Посмотрите, - почти шепотом сказал он, - это ведь целый мир!
      Похожая на большую шестиугольную антенну, паутина серебрилась на солнце. Сам хозяин этого мощного сооружения, толстый паук, видимо отдыхая от жары, сидел в тени под листиком.
      Паутина была выткана необыкновенно, искусно. Большой шестиугольник имел внутри себя еще пятьдесят шестиугольничков, и каждая грань была точно параллельна другой. А все это держалось на двух основных нитях, растянутых между сучками.
      В середине сетки болталась высохшая оса, рядом с ней, свернув набок головку, висела пойманная за шею муха, а мертвый комар был словно распят за ножки.
      Но один комарик был еще живым. Он зацепился за паутину тоненькой ножкой и висел вниз головой. Он ожесточенно махал крыльями, бился о паутину так, что она вся дрожала, подтягивался на зацепившейся ножке, и все было бесполезно. У комара, вероятно, уже иссякали силы, потому что он все реже и реже пытался выпутаться.
      И вот, почувствовав добычу, из-под листочка на свет вылез паук и, медленно переставляя ноги, двинулся к своей жертве.
      – Сейчас ему тут каюк! - сказал я о комаре.
      – А мы не позволим, - ответил Владимир Сергеевич и, поднял с земли травинку, толкнул комара.
      Тот сразу упал на листочек, покрытый росой, вскочил на ножки и в недоумении, вероятно обдумывая, а что же, собственно, с ним произошло, застыл на месте.
      – Спасся, бедняга! - засмеялся Лешка, а потом, весело, воскликнув: «Весь мир насилья мы разрушим», ударил ногой по паутине.
      Пребывая в лесу, мы с Лешкой совсем не замечали, что вокруг нас идет кипучая жизнь. Но стоило только Владимиру Сергеевичу показать нам паутину, как мы уже сами захотели делать натуралистические открытия. Я взялся за научные исследования муравейника, а Лешка стал вскрывать кротовые норки, для того чтобы «изучить пути движения этих животных» и из добытых кротовых шкурок сшить себе шапку.
      Я сидел над муравейником почти каждый день. Мне казалось, муравьиная куча - это огромный город со своими домами, улицами и площадями. Муравьи двигались стройными цепочками, и можно было заметить, что одни цепочки тянутся из «домов» в лес, а другие, наоборот, из леса в «дом». И те, кто направлялся в «дом», обязательно волочили с собой или сосновую иголку, или муху, или гусеницу. Иногда на перекрестке дорог встречались два муравья и, останавливаясь друг перед другом, словно разговаривали между собой: «Ну, как, брат, живешь?» - «Да ничего, спасибо. А ты?» - «Вот, видишь, тружусь. Сухую былинку раздобыл, жена говорит, что потолок надо поправить!» - «Ну-ну, передавай ей привет. Я пошел!» И, поговорив, они озабоченно торопились каждый своей дорогой.
      В куче можно было заметить и старых и молодых муравьев. Старые были толстенькие и черные, молодые худенькие, светло-коричневые и юркие. Эти мчались вперед напролом, по головам и по телам своих родичей.
      Некоторые пожилые, обиженные такой непочтительностью, тут же догоняли молодых нахалов и делали им внушение - видимо, кусали. После такой экзекуции молодые уже шли в лес, еле-еле передвигая ноги.
      Я видел не раз, как муравьи втроем тащили одну палочку. Видел, как двое дрались из-за какого-то кусочка коры и их разнимали «прохожие».
      А однажды Лешка засунул палку в муравейник, пошевелил ею и закричал:
      – Граждане! Воздушная тревога! Воздушная тревога!
      Ух, что тут поднялось! Весь муравейник пришел в движение. Побросав свои былинки, из леса на спасение кучи бежали рабочие муравьи. Из «домов» выскакивали муравьи-женщины и, будто спеленатых детишек, тащили на себе белые яички. Вскоре вся куча покрылась белыми движущимися точечками.
      – Как война началась… - вдруг тихо сказал Лешка и выдернул из кучи свою палку.
      Кстати сказать, мечты о кротовой шапке он вскоре оставил. Он изрыл почти всю лесную округу, но ни одного крота не нашел. И после такой неудачи он решил переметнуться от животного мира к растительному. Тут ничего копать не надо, а слушай, что Зойка рассказывает, и все.
      А Зойкины познания были просто удивительными. Мы, например, каждую секунду встречали самую обыкновенную березу, но никто из нас никогда и не думал, что название ее рода происходит от латинского глагола batuere, что в переводе означает «бить» или «сечь». Оказывается, эта береза в древнеримские времена была отличным учебным пособием для школьников.
      – Вот здорово! - удивлялся Лешка. - Теперь мне ясно, откуда пошло выражение «дать березовой каши»!
      Как-то раз, забравшись в малинник, Лешка очень сильно обжегся крапивой и принялся с ожесточением расчесывать ноги. А Зойка - наш врач, - вместо того чтобы помочь его страданиям, начала читать лекцию.
      – А ты, Леша, можешь не чесать, - поясняла она. Жгучие волосики крапивы содержат муравьиную кислоту. Крапива - хорошее кровоостанавливающее средство при легочных и других кровотечениях.
      – Вот тебе бы по языку этими жгучими волосками, - с гримасой на лице отвечал Лешка, - ты бы по-другому бы его зачесала!
      – Но, честное слово, я не вру! - смеялась Зойка. - А ты потерпи, и пройдет.
      – У вас отличные познания! - восхищался Зойкой наш начальник Кара-Бумбы. - Все это действительно верно! Но откуда вы набрались таких премудростей?
      – А мне папа об этом рассказывает, - улыбалась Зойка, и ее синие глаза лучились необыкновенно светло и радостно.
      И вообще мы с Лешкой заметили, что за последнее время, избавившись от ангины, Владимир Сергеевич уж больно часто восхищается Зойкой. Что она ни сделает, он всегда скажет: «Мудро!» Или: «Вы у меня прелесть!» А почему это «у меня»?!
      С нами Владимир Сергеевич разговаривал на «ты», а с Зойкой обращался только на «вы». Зойка всегда очень хорошо выполняла то, что скажет ей Владимир Сергеевич. Но не просто выполняла точь-в-точь, а в заданную работу привносила и что-то свое.
      – У Зои великое качество! - говорил нам без нее Владимир Сергеевич. - Творческий подход к делу!
      Нередко, сидя у костра, они заводили философские разговоры о жизни, о нашей стране, о литературе.
      – Владимир Сергеевич, а вот для чего жить на белом свете? - вдруг спросит Зойка. - Мы с девчонками спорили, спорили в классе, но так ни к чему и не пришли. Одни говорят одно, другие - другое, а главного так никто и не знает. Ну, вот рождается человек на белый свет, трудится, трудится, а потом умирает. И все. А в чем соль жизни? Ну вот моей или вашей? До нас Земля вертелась миллионы лет и после нас еще будет вертеться миллионы миллионов. А где наше место?
      – Хм, это сложный вопрос! - отвечает Владимир Сергеевич. - Над ним все мудрые люди думали и думают. Ну а я - не знаю, правильно ли это или неправильно, - я его решаю поэтически: природа создала человека, ну, как свои глаза! Для того чтобы он любовался, радовался и наслаждался самой природой. Ведь есть же на белом свете что-то истинно красивое? Есть! Это все живое: поля, леса, звери, птицы. А есть что-то некрасивое? Тоже есть. Это все мертвое: пустыни, ледники, непроходимые болота. Вот природа и видит нашими глазами свои недоделки. Ведь человек-то всегда стремится к красоте?
      – Стремится, - кивает головой Зойка.
      – А для того чтобы вся земля была живой и красивой, надо ее переделывать, надо трудиться. Но одному человеку, например, не под силу озеленить пустыню Сахару? Не под силу. А если нам собраться всем вместе, провести, там каналы, посадить деревья, то пустыня сразу зацветет. Но тут возникает другой вопрос. Один человек говорит: «Да, если мы ее озеленим, то у нас будет больше хлеба и продуктов, пустыня станет красивой. Там появится жизнь, и мы будем радоваться ей!» А другой отвечает: «Нет, а на кой черт мне озеленять какую-то там пустыню, я и так проживу свой короткий век!» Вот теперь и решайте, кто прав - первый человек или второй?
      – Конечно, первый! - отвечает Зойка.
      – Правильно! Ну а теперь: какая же цель стоит перед каждым человеком, который появляется на белый свет? - продолжает Владимир Сергеевич. - И на этот вопрос очень легко ответить. Он должен, во-первых, озеленить какую-то маленькую, но свою пустыню или высушить какое-то маленькое, но свое болото, то есть сделать что-то полезное! А во-вторых, он должен еще переделать каждого человека, который хочет прожить на земле только сам для себя. Ведь должен же какой-то след остаться после каждого, человека на земле? А этот след и будет в конце концов красота земли и счастье всех людей! Вот и весь прекрасный смысл нашей жизни.
      – А я знаю, о чем Владимир Сергеевич говорит, - серьезно замечает Лешка. - Первый человек - это коммунист, а второй человек - индивидуалист. Это тоже недоделка природы.
      – Ну хорошо, а как же я лично должна жить? - допытывается Зойка. - Ну где мне найти место, чем заняться?
      – Вы, Зоя, мне кажетесь очень способным человеком. Вот вы немножко знаете медицину, немного ботанику. А к чему вас больше всего тянет?
      – Пожалуй, к медицине.
      – Вот и займитесь ею.
      – А если я не попаду в институт?
      – Поступайте в больницу, в медсестры. Но все-таки бейте в одну точку. А там подучитесь - и, глядишь, вы уже врач! Только надо быть настойчивым.
      – А если меня никуда не тянет, тогда что? - интересуется Лешка.
      – Тогда иди куда хочешь: на завод, в колхоз, на фабрику. Там со временем поймешь жизнь, может быть, полюбишь свою работу…
      – А если не полюбишь, как тогда?
      – К тому времени ты, Лешка, уже умнее станешь и уж сам будешь решать, что тебе делать. Мне сейчас трудно загадывать. Но главное - не бояться никакой работы! Жизнь - она наука мудрая! Она сама тебя поставит на свое место. А лучше всего к чему-нибудь с детства пристраститься и шагать по одной дорожке. Так сказать, выбрать себе свое жизненное суворовское училище и вступить в него прямо с первого класса. Хотите, могу вас поднатаскать по геологии? Будете путешествовать, открывать нефть, разные руды…
      – Ура! - кричим мы с Лешкой. - Давай!
      – И вы сможете нас взять в это лето в экспедицию? - перебивает его Лешка.
      – Нет, вас еще брать рановато, а вот Зоя уже могла бы поехать в поле. Я бы ее немножко подучил как будущего коллектора - и к нам в партию! Взяли бы, не задумываясь!
      Но Зойка только вздыхает:
      – Мечты, мечты, где ваша сладость?.. Папа! Мама! Разве они отпустят?
      – А ты убеги! С Владимиром Сергеевичем не пропадешь! - советует Лешка, и мне хочется ему стукнуть по загривку за такие слова.
      Зойку я уже не провожал по вечерам из лесу домой. Ее провожал Владимир Сергеевич. Он даже познакомился с ее папой и мамой и, бывало, попивал у них чай из самовара.
      Я-то к ним заходил домой запросто, но они со мной обращались, как с мальчишкой: спрашивали, как я учусь в школе, занимаюсь ли я музыкой и хороший ли у меня педагог. А вот с Владимиром Сергеевичем они вели разговор о политике, о его специальности и расспрашивали, какой у геологов заработок.
      Я прекрасно понимал, что Зойка уже отошла от нашего прошлогоднего дачного детства, и мне было очень жалко, что мне еще так мало лет. Сначала я сердился на Владимира Сергеевича, но потом решил, что мне с ним не стоит портить хорошую мужскую дружбу.
      До свидания, Зойка! И если я еще когда-нибудь встречу девчонку, то мне очень хочется, чтобы она была такая, как ты.
 
      Однажды поздно вечером я поехал с деревенскими ребятами - в ночное. Мы взнуздали лошадей, положили к ним на круп легкие подстилки и поскакали на Макарьев луг.
      Перед выездом наша кавалькада, состоящая из пятнадцати лошадей, долго ожидала Сашку Косого, который почему-то не мог вырваться из дому и так, не дождавшись, мы поехали без него.
      Лешку я с собой в ночное не взял. Он не мог сам вскакивать на лошадь, его надо было поддерживать за ногу, а потом он боялся быстрой езды и все время вопил: «Ой, ребята, не гоните! Я себе весь зад отбил! Ой, сейчас упаду!..»
      Вечер был холодный, и деревенские ребята поехали на луг кто в зимних шубейках, а кто и в валенках на босу ногу. Я был в тоненькой рубашке.
      На лугу мы спутали лошадей и сняли с них уздечки. Потом разожгли костер.
      И вдруг я увидел, что к костру подходит что-то черное и лохматое!
      У меня прямо сердце в пятки ушло.
      И это неизвестное животное придвигалось к нам на четвереньках. Ну точно так же, как я видел около шалаша сквозь сон!
      – Ой! - тихо ойкнули ребята, и от ужаса все окаменели. А потом все бросились врассыпную.
      И я тоже удрал в кусты.
      А это неизвестное животное вдруг встало на дыбы и дико захохотало.
      – Ребята! Это же я! - закричал Сашка Косой и свалился от смеха на траву.
      На нем оказался вывороченный наизнанку мохнатый овчинный тулуп.
      Придя в себя, я сразу же спросил Сашку:
      – Слушай, а ты еще кому-нибудь давал этот тулуп?
      – Давал, - ответил Сашка, - а что?
      – А кому давал?
      – Ну, Нарьке с Гарькой давал. Они у меня на сеновале, бывает, спят. А тебе что, холодно в рубашке?
      – Холодно.
      – Ну и бери его. А завтра отдашь.
      Я накинул на себя тулуп, и все мы, весело обсуждая, кто как испугался «медведя», тронулись в деревню.
      «Так, - думал я, - теперь ясно, кто к нам ходит по ночам. И ясно, почему ходит… Ну, ходи, ходи… Ты, Нарька, свое заработаешь!»
      Подойдя к нашему шалашу, я вывернул шубу наизнанку, накинул на голову широкий воротник и встал на четвереньки. Я видел, что около костра сидит Лешка, а Владимира Сергеевича не было. Он, видно, пошел провожать Зойку.
      И тут я, продвинувшись к шалашу на несколько шагов, тихонько завыл:
      – У-у-ы-а!
      – Кто там? - спросил Лешка, загородившись ладонью от костра.
      – Э-ы-ы-у-у!
      Я думал, что сейчас Лешка завопит: «Караул! Спаси-ите!» - но дальнейшее произошло в одно мгновение. Такой прыти я от Лешки не ожидал. Он схватил наш тяжелый дрын, подскочил ко мне и поднял его над головой.
      Я едва успел произнести: «Это я, Лешка!» - и юркнуть в кусты, как Лешка с размаху хряпнул дрыном по земле, потому месту, где я только что находился.
      Не увернись я вовремя, эта шутка могла бы кончиться очень печально.
      И все из-за того, что я предполагал, что Лешка остался прежним.

      Как внезапно началось наше житье-бытье в шалаше, так оно внезапно и кончилось.
      Однажды Владимир Сергеевич уехал: с утра в Москву, в Геологическое управление, за прогнозом для артезианской скважины, и вдруг, вернувшись, оттуда раньше времени, он вынул из кармана телеграмму и вслух прочитал:
      – «Из Красноярска. Через десять дней уходим тайгу. Ждем». - И добавил: - Вот и конец, друзья-приятели! Ну, что скажете?
      – Уже, значит, уезжаете?! - все еще не веря только что услышанному, спросил я.
      – Как видите.
      – А… мы куда? - растерянно сказал Лешка.
      – На кудыкину гору… - вздохнул Владимир Сергеевич. - Да, не ожидал я таких быстрых событий. Надо уезжать в Москву.
      – И это обязательно сегодня? - спросил я.
      – Только сегодня! Я еще должен кое-что купить, собраться в дорогу, написать письмо родителям. Значит, так. - Голос Владимира Сергеевича стал деловым. - Сейчас Лешка начнет собирать вещи, а мы с Юркой пойдем к Коляскину. Я ему сделал прогноз. Но жалко, что не успел составить проект скважины.
      Я чувствовал, что Владимиру Сергеевичу уже не до нас. У него был озабоченный вид, и мне казалось, что между нами и им уже легла какая-то невидимая черта. Он уже занятой человек, а мы - мы что? Мальчишки! Он уезжает в большой мир поисков и строительства, а мы остаемся под крылышками своих родителей. Но вот что интересно: если бы раньше, до нашего приезда на Оку, Владимир Сергеевич встретил бы меня на улице и сказал: «А знаешь что? Поедем со мной в тайгу!» - Я бы, конечно, ни за что не поехал. Одно слово «тайга» звучало для меня пугающе. Но сегодня я бы махнул рукой на дом, на родителей, на город и своих друзей, но только бы остаться с Владимиром Сергеевичем и поехать с ним в тайгу.
      Наш визит в деревню был неудачным. Мы там не застали ни Коляскина, ни Зойки. Коляскин уехал в район, а Зойка отправилась на пляж.
      В правлении Владимир Сергеевич оставил записку: «Товарищ председатель! Вода у вас будет хорошего качества, дебита, то есть количества воды, хватит на тысячу лет! А возьмете вы воду с глубины 70-80 метров. Это удовольствие будет не слишком дорогое. Желаю успеха!»
      Мы пошли на Оку.
      Владимир Сергеевич то говорил, что времени у него в обрез, а то теперь полетел зачем-то на пляж.
      Мне было очень горько, что вот так быстро пронеслась наша золотая привольная жизнь, и мне хотелось помечтать о таком же житье-бытье на будущий год, а он… Он думал о Зойке! Сегодня вечером мы уже будем в Москве, и кто знает, когда нам доведется опять встретиться? И никто не отпустит нас без Владимира Сергеевича в шалаш.
      Когда мы подошли к реке, то увидели, что Зойка сидит на песке, а поодаль, метрах в пятидесяти от нее, резвятся На-Гарики. Нарик пытался сделать стойку на руках, а Гарик хватал его за ноги. Они не замечали нас из-за ивовых кустов.
      Владимир Сергеевич замедлил шаг, посмотрел на меня огорченными глазами и спросил:
      – Ну, будем к ней подходить?
      – Конечно, будем, - сказал я. - Ведь надо же с ней попрощаться! И этих бы за шкирку потрясти!
      – Идем! - решительно сказал Владимир Сергеевич.
      Зойка была в синем шерстяном купальном костюме и красной резиновой шапочке.
      – О, здравствуйте! - радостно сказала она, вскочив с песка. - А я, Владимир Сергеевич, сейчас к вам заходила в шалаш. И мне Лешка сказал, что у вас какая-то новость… Давайте купаться!
      – А у нас уже времени нет, - сказал я. - Мы прощаться пришли. Мы сегодня уезжаем. Владимир Сергеевич получил телеграмму.
      – Как уезжаете?! - Зойка отступила на шаг, и я увидел, что у нее дрогнули губы.
      – Очень просто, - улыбнулся Владимир Сергеевич, я в тайгу, а они домой. Скажите, Зоя, а это мыло ваше?
      Зойка подняла с песка кусок туалетного мыла, завернутого в газетку:
      – Мое! Пожалуйста!
      Владимир Сергеевич кивнул мне на мыло: «Разверни!» - а потом подошел к Нарику и без всякого предупреждения известным приемом схватил его за руку на излом.
      – Ой! - закричал Нарик. - Что вы делаете?
      – А мы рассчитываться пришли! За шубу, за мед! И ты, Гарька, иди сюда.
      Но щупленького Гарьку точно ветром сдуло. Он умчался в деревню.
      Нарик было попытался вырваться, но Владимир Сергеевич чуть-чуть нажал ему на руку, и тот почувствовал, что сопротивляться бесполезно.
      – Ну, гадюка, - подошел я к Нарику, - ты что тогда надо мной во ржи измывался, а? - И я его схватил двумя пальцами за нос.
      – Уйди… - прогнусавил мой враг.
      Я хотел Нарьку хлопнуть по щеке, но, взглянув на Зойку, постеснялся.
      Владимир Сергеевич завел Нарьку в воду и приказал мне намылить ему голову. Я думал, что мы этому типу таких шишек-банок надаем, что он век будет помнить. Но Владимир Сергеевич казнил его остроумнее: я, как заботливая мать, намыливал ему голову, а на берегу отчаянно смеялась Зойка.
      Потом Владимир Сергеевич со словами: «Теперь смывайся!» - дал пинка Нарьке, и тот бултыхнулся в воду.
      – А может, ему еще добавить? - сказал я.
      – Хватит! - сказал Владимир Сергеевич. - Неохота больше руки марать… - И крикнул: - Ну, Зой, пойдемте к нам!
      На пляже я нашел то место, где оставил около берега в воде консервную банку с большой замшелой раковиной и налипшей на ней, дюжиной ракушек. Чуть о ней не забыл!
      Банка была полузанесена песком. И когда я ее перевернул, на берег упала большая тяжелая раковина, а за нею все малюсенькие ракушата. Они уже отвалились от «матери».
      Я собрал все это семейство в горсть и бросил его на середину реки. Пусть живут себе в глубине и на быстром течении!
      А в шалаше Лешка уже собрал два узла нехитрых наших пожитков.
      Мы в последний раз разожгли костер, вскипятили кофе и выпили его по кружке.
      И тут, лукаво оглядев нас, Владимир Сергеевич вдруг вынул из кармана две бумажки с каким-то машинописным текстом, напечатанным, видимо, еще в Москве, и торжественно сказал:
      – Товарищи! Митинг по случаю вручения двух трудовых дипломов воспитанникам Кара-Бумбской школы жизни считаю открытым! Маэстро, туш!
      И сам же оратор замахал, как дирижер, руками и заиграл на губах туш. Мы его дружно подтянули.
      – Первый диплом, - продолжал Владимир Сергеевич, - вручается Юрию Попову! - Оратор развернул бумажку и возвысил голос: - «Настоящим подтверждается то, что Юрий Иванович Попов прошел полный курс шалашной жизни первой ступени. Им освоены следующие предметы: приготовление пищи, отгонка лошадей в ночное, помощь в строительстве домов, научно-исследовательская работа в области муравьиных куч, рыбная ловля руками. Товарища Попова необходимо считать человеком, пригодным для самостоятельного существования. Начальник Кара-Бумбы Владимир Карпенко». Ура, товарищи!
      Мы закричали «Ура!».
      – Теперь следующий. «Настоящим подтверждается то, что Алексей Демьянович Кузькин за время шалашной жизни прошел школу торгово-ягодного ученичества и кустарно-фотографического промысла и показал себя человеком изворотливым…»
      – А я не согласен! - вдруг с обидой сказал Лешка. Вы Юрке серьезную бумажку написали, а мне какую-то такую… Ну зачем вы написали про ягоды или про то, что я какой-то там ловчила?.. Не это главное!
      – А что главное? - спросил Владимир Сергеевич.
      – Уж будто вы сами не знаете… - сказал Лешка. - Надо мне тоже отметить, что я умею варить картошку, что я был чернорабочим. Ну и вообще, что сначала орал «караул», а потом чуть Юрке хребтину не поломал. И что я тоже теперь не пропаду!
      – Ну как, ему можно выдать такой диплом? - спросил нас Владимир Сергеевич.
      – Мне кажется, можно! - кивнула головой Зойка.
      И Владимиру Сергеевичу пришлось уже от руки, карандашом, написать Лешке новый трудовой диплом.
      В конце каждого диплома, потерев карандашом о герб на пятнадцатикопеечной монете, он приложил графитные печати.
      Подхватив два узла, мы пошли на станцию. Нам было очень грустно покидать наше обжитое место, на котором мы пережили столько веселого и незабываемого. Перед уходом мы присели на дорожку и помолчали. И у каждого из нас в душе родились какие-то свои особые думы и о пролетевших днях, и о том, что нас ожидает впереди.
      Лешка сидел передо мной загоревший и поздоровевший. И я чувствовал, что ему тоже не хочется уезжать отсюда.
      Я вспомнил, как Владимир Сергеевич на первой ночевке на сеновале рассказывал нам о шагреневой коже и о том, что никаких чудес на свете не существует и что человек только сам может добиться своего счастья. Я вспомнил, как Зойка не раз нам говорила, что мы ничего не понимаем в жизни. А теперь она этого не скажет!
      Да, пройдет всего лишь каких-нибудь два-три года, и эта полянка перед шалашом зарастет молодыми березками и елочками, опутается буйным орешником, и ничто уже не напомнит о том, что некогда здесь жили-были мы, мальчишки, которые захотели поскорее войти в жизнь.
      Через несколько дней мы провожали Владимира Сергеевича из Москвы с Ярославского вокзала. Мы приехали сюда на такси.
      Владимир Сергеевич сбросил в вагоне свой рюкзак и вышел на перрон. Мы с Лешкой обняли его и поцеловали. А Зойка подала ему руку. Но он взял ее за обе руки и молча поглядел ей в глаза.
      Так они и постояли секунду - высокий красивый парень в красной ковбойке с распахнутым воротником и хрупкая девчонка в школьном платьице с беленькими кружевцами.
      Поезд незаметно тронулся, и Владимир Сергеевич уже на ходу вскочил в вагон. Мы пошли рядом с ним. А потом побежали за вагоном. Но догнать Владимира Сергеевича мы уже не могли.
      И когда в темноте исчез красный фонарик последнего вагона и мы пошли на выход в город, Зойка вдруг остановилась под ярким фонарем и сказала:
      – Мальчики, смотрите!
      Она разжала кулачок, и на ее маленькой ладони - нет, мы не поверили своим глазам! - мы увидели талисман Владимира Сергеевича: корень женьшень, который был очень похож на маленького человечка с ручками и ножками.
 
1970