Под вечер в рогожном куле, который я взял у тети Груни, я нес к Владимиру Сергеевичу из колхозной кладовки мой аванс.
      Выдал мне его одноглазый мужичок. Мне казалось, что он в колхозе какой-то большой начальник, а на самом деле это был простой кладовщик. И притом какой-то чудной. Вместо полупудовой гири при взвешивании картошки он поставил пудовую. А отпуская килограмм меду, он ошибся на полкило. Потом, правда, он заметил свою ошибку и набросился на меня за то, что я его не поправил. Но мне, вошедшему со света в полусумрачную кладовую, просто не было видно ни гирь, ни чашек весов.
      Выдавая мне квашеную капусту в кочанах и огурцы, он приговаривал:
      – Вы небось уж сегодня пировать будете. Ежели что, можете позвать. Я к вашим услугам. А чего это председатель так расщедрился: и на работу поставил, и вот уж продукты, пожалте!
      – Строительных рабочих готовит, - ответил я. Мне было противно смотреть на этого человека. И хоть неудобно было себя хвалить, я добавил: - Он почувствовал, что человек хочет по-настоящему работать.
      – А я, значит, не хочу? - насторожился одноглазый. А ну-ка клади капусту обратно за оскорбление при служебных обязанностях!
      Я выложил из мешка мокрый кочан.
      – Вот так! А теперь можешь его взять обратно. И ты не раздражай мои нервы.
      Как таких дураков держат на работе, не понимаю. А может быть, это он только со мной так себя ведет, издевается?
      Мне очень хотелось размахнуться мешком картошки и трахнуть этому типу по роже. И в правлении он мне помешал, и тут кочевряжится… Но я должен был терпеть. Чуть бы я взбунтовался, он мог закрыть свою кладовку и сказать:
      «Зайдете завтра!». А до завтра мы ждать не могли.
      По дороге к шалашу со мной произошло еще одно событие.
      На узкой тропинке, которая шла через высокую рожь, я встретил Нарика и Гарика. Они словно меня поджидали.
      – А ну, постой-ка! - схватил меня за мешок длинноволосый Нарик. - Ты что несешь?
      – Картошку, - ответил я и хотел пройти мимо.
      – А ты не торопись, - загородил дорогу щуплый Гарик, растопырив руки. - Положи на землю, мы сейчас проверим. На колхозном поле выкопал?
      – Я в кладовой получил.
      – У Филимона? - спросил Гарик и прикрыл свой левый мышиный глаз.
      – У Филимона.
      – А где накладная?
      – Какая накладная?
      – При каждом товаре должен быть документ! - сказал Нарик и дал мне затрещину.
      Дело оборачивалось худо. Драться я не мог. На спине у меня лежал мешок, а в правой руке я нес банку с медом.
      Я втянул голову в плечи и спросил:
      – Двое на одного, да?
      Но они меня даже не удостоили ответом. Гарик нахально засунул указательный палец в банку и облизал его.
      – Нарька! - вдруг обрадовался он. - Сплошная потрясенка! Ей-богу, мед!
      Если бы у меня в руках был тот самый дрын, который мы изготовили для врагов в шалаше, ух и устроил бы я этим типам медовое угощение!
      Пусть они вдвоем в конце концов и отдубасили бы меня - один Нарька был в два раза выше меня, - но кому-нибудь я бы все-таки оставил на память фонарь. Я парень был отчаянный. Помирать - так с треском!
      А теперь я должен был стоять и смотреть, как эти два На-Гарика (так мы их стали называть чуть позже), отняв у меня банку, макали в нее пальцы и пожирали мой труд.
      Я не понимал, в чем дело. Почему они напали на меня? И только когда они вылизали весь мед и забросили банку в рожь, я понял.
      Нарик поднес к моему носу кулак и сказал:
      – На, понюхай. Чуешь, чем пахнет? Будете Зойку к себе зазывать, сделаем из вас антрекоты с гарниром.
      – И студень! - добавил Гарик и тоже поднес кулак к моему носу. - Ультиматум предъявлен, а за остальное пеняйте на себя!
      – Мы ее не зазывали, - сказал я, - Она сама к нам приходит.
      – А кто ей пишет любовные записочки, как вы там называете… из Кара-Бумбы? - Гарик толкнул - меня плечом и вынул из своего кармана записку Владимира Сергеевича: - «Зоя! Я вас очень прошу, достаньте немножко пенициллина. Я». Это не ваше послание?
      Я был поражен: значит, Лешка тоже побывал в их лапах?!
      – Вам ясно наше предложение? Вы свободны!
      И, получив от Нарика оплеуху, я отправился восвояси. Владимира Сергеевича я застал у костра. Он помешивал кофе. Черно-бурая пена, словно лихо сдвинутый набок берет, лежала на кастрюле.
      Под удивленным взглядом Владимир Сергеевича я сбросил на землю мешок и спросил:
      – Ну, как себя чувствуете?
      – Немножко отпустило… Только слабость, - через силу улыбнулся Владимир Сергеевич. - А это что? - Он указал ложкой на мешок.
      – Первый заработок! - сказал я. - Я тут еще немножко гуляшу принес. А Лешка еще не приходил?
      – Пришел.
      – А где он?
      – Твой дружок арестован! Вот такие дела, - бесстрастно сказал Владимир Сергеевич.
      – Как арестован?
      У меня задрожали коленки.
      – А очень просто: схвачен и брошен в кутузку! За темные махинации с фотоаппаратом!
      – И он уже сидит?
      – Сидит!
      – И что теперь будет - суд?
      – Сначала следствие, а потом суд.
      – Надо немедленно поехать в Москву к его маме! - не на шутку всполошился я.
      – Не надо! - вдруг раздался из шалаша Лешкин голос. - Судить судите, а моей маме ничего не говорите!
      – Арестованный, молчать! - приказал Владимир Сергеевич и обратился ко мне: - В нашем коллективе морально-бытовые разложения.
      – А что же он натворил?
      У меня уже немного отлегло от сердца.
      – Да ерунда какая-то! Меня оклеветали, а вы уж тут раскудахтались! - сказал Лешка, высунув из шалаша голову.
      – Я кому сказал? - прикрикнул на него Владимир Сергеевич. - Будешь разговаривать только на следствии!
      – Ха-ха! Следствие! Это беззаконие! - отозвался Лешка. - Требую прокурора!
      Владимир Сергеевич ему больше не отвечал. Он с интересом выкладывал из мешка мое добро и, подробно расспросив о том, где я его достал, радостно воскликнул:
      – Вот молодец! Хвалю. Сейчас будем ужинать. И так как у нас сегодня праздник по случаю первого заработка, с нашего масла запрет я снимаю.
      – Ура-а! - закричал из шалаша Лешка.
      – А ты не радуйся, это тебя не касается! - ответил Владимир Сергеевич.
      – Мне сегодня из-за вас морду набили, - проворчал Лешка, - а вы меня голодом морите! Где справедливость?
      – Ты знаешь, чем этот ребенок около дома отдыха занимался? - посмотрев на меня, сказал Владимир Сергеевич.
      – Чем?
      – Кустарным промыслом!
      – Не понимаю.
      – А тут и понимать нечего. Он фотографировал отдыхающих! И брал с них деньги. По гривеннику за карточку. Я мешки за гривенник таскал, а он карточки! Набил полные карманы денег и сказал, что завтра принесет снимки. Ну, все были довольны, а потом один из отдыхающих хотел ему помочь вытащить кассету, раскрыл фотоаппарат, и оказалось, что в нем не двигается пленка.
      – А я знал, что у меня перемотка не работает? - закричал Лешка. - Не знал! А раз не знал, значит, не виноват!
      – Ну, когда раскрылся обман, - продолжал Владимир Сергеевич, - этот кустарь-одиночка бросился бежать. Его поймали, арестовали… -…велели паспорт показать! - сообщил из застенка Лешка.
      – Имей в виду: хорошо смеется тот, кто смеется последний! - сказал ему Владимир Сергеевич и закончил рассказ: - И вот привели сюда. Ну, что будем с ним делать?
      – Это что, следствие или уже суд? - спросил Лешка.
      – Суд! - сказал я.
      – Нет, погодите, - вылез Лешка из шалаша, - дайте, мне слово! Во-первых, надо установить, для кого я фотографировал. Для себя лично или для всех нас - это раз. Во-вторых, отметим: я не просто снимал, а культурно обслуживал население. А в-третьих, скажите, кто ограничивал меня? Никто! Я имел право пойти на станцию и помогать нести дачникам сумки? Я имел право показывать людям, где тут можно снять дачи? Но я не пошел на это. А если в доме отдыха вышла осечка, то я тут ни при чем!
      – У тебя в голове осечка вышла, - сказал Владимир Сергеевич. - Ты должен был найти себе общественно-полезную работу, а не легкую халтуру, понимаешь? Мы ведь об этом уговаривались?
      – А у меня голова закружилась, когда мне Нарька по шее дал около пляжа. И у меня все мысли рассыпались! - с невинными глазками сказал Лешка.
      – Ладно, - сказал Владимир Сергеевич. - Если ты упорствуешь и не признаешь свою ошибку, знай, что к концу нашей шалашной жизни никакого диплома ты не получишь!
      – Диплома?! А какого? - спросил я, удивленный.
      – Об этом только я знаю! - сказал Владимир Сергеевич. - Доживете - увидите!
      Тем временем, пока мы разговаривали, у нас уже сварилась картошка, и мы сели ужинать. Лешка насупился и ел молча.
      В лесу уже стемнело. Стал накрапывать мелкий дождь. От костра наши лица были черно-красными. Если бы кто-нибудь посмотрел на нас со стороны - точь-в-точь разбойники пируют!
      И в этот момент, ведя перед собой велосипед, к нам пришла Зойка! На ней был голубой плащ с капюшоном и высокие резиновые ботики.
      – Владимир Сергеевич, что с вами? - положив велосипед на землю, быстро спросила она.
      – Да ангина… - слабым голосом ответил наш вождь.
      – Ну, это дело поправимое. Вы знаете? Минут пятнадцать назад ко мне под окно пришли Нарик и Гарик и стали меня разыгрывать какой-то запиской. А я эту бумажку вырвала у них, захлопнула окно и все прочла!
      – Это они у меня ее отняли! - сказал Лешка. - Я шел к тебе, а они напали…
      – Это возмутительно! - сказала Зойка. - Честное слово, пойду к Нарькиному отцу. Он как раз сегодня приехал. Вот лоботрясы!
      – Да плюньте на них! - Владимир Сергеевич пожал Зойкину руку. - Мы сами с ними рассчитаемся. Дайте только встану! А вы мне что-нибудь принесли?
      – Принесла. Только пенициллин не в таблетках, а в ампулах. Подойдет? У нас другого не было.
      – А кто ж ему укол сделает? - удивился я.
      – Я, - ответила Зойка. - Я тут все привезла: стерилизованный шприц, иголку, спирт. Это у папы всегда дома есть. Вы доверитесь мне, Владимир Сергеевич?
      – Пожалуйста! А иголку не поломаете?
      – Не волнуйтесь, я уж не первый раз. Я бы и папу сюда привела, но он в Москве. У него сегодня операция… Только вот здесь очень мало света!
      Я молча раскрыл на перочинном ноже отвертку, снял с переднего колеса велосипедную динамку и переставил ее на вилку заднего колеса. Потом я перевернул велосипед вверх ногами, установил его на седле и на руле и приказал Лешке:
      – А ну-ка, арестант, крути педали!
      Из маленькой фары, которую я держал в руках, брызнул ослепительный свет.
      Такой эксперимент я не раз устраивал у себя дома и даже пытался под жужжание динамки учить уроки: так было интереснее, чем при электрической лампочке. Но Зойке сейчас, видимо, показалось, что я гениальный изобретатель. Она закричала:
      – Ой, какая прелесть! Юрка, ты просто золото! Как ты додумался?
      «Нет, Зоя, это ты золото!» - сказал я про себя.
      Зойка протерла пинцет ваткой со спиртом и вынула из никелированной коробочки шприц. Я освещал велосипедным фонариком ее пальцы. Они работали быстро и уверенно.
      Вот Зойка уже перелила пенициллин из ампулы в стеклянную трубочку, просунула в кольцо на поршне большой палец и сказала:
      – У меня готово!..
      Укол она сделала в одно мгновение. Потом разобрала шприц и снова уложила в коробочку.
      Мы дали в руки Зойке тарелку с вареной картошкой.
      Владимир Сергеевич позволил из неприкосновенного запаса раскрыть банку с судаком в томатном соусе, и пир на весь мир закипел.
      Несмотря на то что мы съели по две тарелки картошки и выпили полную кастрюльку кофе, после ужина мы еще стали печь картошку.
      Мы вытащили из шалаша постельные принадлежности и, расположившись на них, стали смотреть в костер.
      Огня уже не было, только тлели малиновые угли, да по краям очага вспыхивали сосновые иголки.
      Зойка, поджав ноги и покусывая травинку, сидела рядом со мной. Мой локоть, которым я поддерживал подбородок, касался ее руки.
      – Вот в такие часы хорошо рассказывать легенды, улыбнулся Владимир Сергеевич. - Мне часто рассказывал их тот старик, который подарил мне женьшень.
      – Какой женьшень? - спросила Зойка. - Корень?
      – Да, - ответил он. - Это такой у меня талисман.
      – Если Владимир Сергеевич его потеряет, то потеряет свое сердце, - пояснил я.
      Я сделал ударение на слове «сердце» и почувствовал, как у меня под локтем шевельнулась Зойкина рука.
      – А ну их… эти легенды! - сказал Лешка-фольклорист. - Они все про любовь! Давайте лучше анекдоты!
      Но вдруг Зойка сказала:
      – Мальчики, а кто меня пойдет провожать?
      Мы с Лешкой переглянулись.
      – Да посидите еще, куда вам торопиться? - отозвался Владимир Сергеевич.
      – Нет, меня уже дома ждут.
      – А сегодня Владимира Сергеевича очередь! - будто шутя сказал я.
      – Ну, куда ему! - Зоя махнула рукой. - А может быть, ты, Лешка, теперь пойдешь?
      – Я не могу, я под арестом!
      – Трусишки вы, вот что я вам скажу! - улыбнулась Зойка и отдернула руку от моего локтя. - А теперь слушайте: я вас нарочно проверяла. Мои родители уехали в Москву, и я остаюсь вместе с вами.
      – Вот и отлично! - сказал Владимир Сергеевич, почему-то обрадовавшись. - Свистать всех наверх! Нашей Белоснежке стелить в шалаше, а семь гномов будут спать около костра!
      Зойке мы сделали постель прямо пуховую. Стелили ей при свете электрофары: сбили в одну кучу все листья в шалаше, отдали ей самую мягкую подушку и самое теплое одеяло.
      Чего греха таить, мы с Лешкой думали: слава богу, что не пошли провожать! Куда идти: кругом темь, страшно! И вскоре все уснули. А я лежал и думал: а почему почти все легенды только об одном - о любви? И почему, когда Зойка с нами, не только мы, мальчишки, но даже и Владимир Сергеевич какой-то другой становится? А ведь он-то старше Зойки почти на девять лет!
      В предутренней мгле я, поеживаясь, чуть приоткрыл глаза и в полусне усмехнулся: «Показалось!» Я увидел, что в глубине кустарника на краю тропинки, ведущей к шалашу, будто бы стояло что-то черное и мохнатое.

      После первой ночевки в лесу Зойка позвонила со станции в Москву и узнала, что ее родители не приедут на дачу три дня, и, следовательно, она могла жить в деревне как ей вздумается.
      А вздумалось ей остаться на этот срок у нас в шалаше и ввести новый образ жизни.
      По утрам мы все вместе, кроме Владимира Сергеевича, должны были делать зарядку, а потом как очумелые бежать на речку. Мы стали чистить зубы углем, а в «санитарный день» стирали свое белье.
      Зойка также постановила «прием пищи» производить только в определенные часы.
      Раньше, до этих нововведений, мы по нескольку раз в день варили себе кофе «Здоровье» и садились за еду когда хотели, а теперь нашей казацкой вольнице пришел конец. Зойка вбила на лужайке осиновый кол и начертила лопатой по дерну циферблат. И когда солнечные часы, например, показывали шесть утра, на столе уже дымился завтрак и мы, причесанные и умытые, глядели на то, как Зойка раскладывала нам по тарелкам пшенную кашу.
      Я затащил Лешку на стройку колхозного клуба, и он начал свой трудовой путь с чернорабочего: подносил Петьке и Мишке песок, размешивал в ящике цементный раствор. Сам же я был допущен к более сложным работам: притирал на цементной подушечке кирпич к кирпичу и даже брал в руки мастерок.
      Заметив нас с Лешкой на стройке, к нам со всех сторон сбежались деревенские мальчишки, начиная с пятилетнего Васятки и кончая здоровенным Сашкой Косым. Ребята подтаскивали бревна, рыли яму под заборные столбы и укладывали лаги для пола из толстого подтоварника.
      Я уже многое узнал: и что такое сшивать доски внахлестку, и как прибивать их заподлицо. Бутом назывался белый камень, очень прочный и водостойкий. Он обычно укладывается в землю. А подтоварник - это просто бревна длиной шесть метров и толщиной десять-двенадцать сантиметров. На земле возле дома была сложена обрешетка для крыши и тонкие доски для черного пола. Иногда я слышал, как Петька советовался со своим напарником:
      – Какой раствор будем здесь делать: один к четырем или один к шести?
      – А какая у нас марка в этом мешке?
      – Не то «300», не то «400».
      – Давай один к шести.
      И Петька приказывал Лешке насыпать в ящик для раствора шесть ведер песку и одно ведро цемента.
      А марки расшифровывались очень просто: чем выше марка цемента («200», «300», «400», «500»), тем больше песку он связывает и крепче схватывает.
      Наблюдая за тем, как работают Петька и Мишка, и, прислушиваясь к их рабочему разговору, я понял, что каждая профессия имеет свой словарь и свои хитрости. И мне было приятно щеголять рабочими словечками:
      – Эй, Сашка, давай сюда вагу, а сам зайди с торца!
      Так мы укладывали венец - нижние бревна дома. Однажды подошел к нам Коляскин. Посмотрел на мальчишек, облепивших сруб, и сказал удивленно:
      – Вот архаровцы! То их сахаром сюда не заманишь, а то сами налетели, как на мед…
      Мы с Лешкой уже имели право есть мамо-папины продукты, потому что работали в поте лица. Так настояла Зойка. Владимир Сергеевич, правда, говорил, что это уже неинтересно, если мы все-таки начинаем прибегать к чьей-то помощи. Вот Робинзон Крузо добился всего сам, так и мы должны делать.
      – И глиняные горшки будем обжигать? - спросил Лешка.
      – А хотя бы и так.
      – И пшеницу сеять?
      – Ну, не совсем сеять, но надо знать, как ее сеют.
      – А чего тут знать: бросил в землю и пошел руки в брюки. А она растет себе.
      – Вот за одни такие слова тебя и стоит отлучить от мамочкиного сахара и консервов.
      – Владимир Сергеевич, вы не правы! - сказала Зойка. - Вот если бы они вообще балбесничали, как эти На-Гарики, тогда другое дело: пусть сами себе и добывают пропитание. А раз они работают, мама и папа должны их поддерживать.
      – Но Лешка-то ведь еще не получил аванса, - возразил Владимир Сергеевич.
      – А вы сами-то работали? - насупился Лешка.
      – У Владимира Сергеевича бюллетень, - сказала Зойка.
      – Знаем мы этот бюллетень! - ответил Лешка и подмигнул мне.
      – А ты что ему подмигнул?
      – Ничего, это у меня нервный тик.
      Но этот «нервный тик» для меня лично означал многое.
      Позавчера, когда мы с Лешкой ушли на работу, Владимир Сергеевич с Зойкой остались одни. А когда мы прибежали на обед, то увидели, что Зойка с Владимиром Сергеевичем режутся в шашки и у него на лбу красное пятно.
      Я догадался, что эти шашки Зойкины, и мне почему-то стало грустно. Значит, она специально ходила за ними домой.
      А тут еще Лешка подлил масла в огонь. Когда мы пошли по грибы, он сказал мне:
      – Ну, теперь пропало твое дело, не видать вам теперь Зоечку, как уши без зеркала!
      – А куда она денется? - спросил я, сделав вид, будто ничего не понимаю.
      – Никуда. Но просто она теперь будет чихать на вас с пятого этажа. Нужны вы ей больно!
      – С чего это ты взял?
      – А ты посмотри, кого она теперь по лбу щелкает?
      Эти обидные для меня Лешкины домыслы я решил проверить сегодня же. Вернувшись к шалашу с грибами, я предложил Зойке сыграть в шашки, но она ответила:
      – Некогда, некогда! Ты видишь, что с ним!
      Она заботливо укрывала Владимира Сергеевича. Он не хотел ни есть, ни пить, но Зойка говорила:
      – Ну пожалуйста, я вас очень прошу! Вы увидите, вам же лучше сразу станет! - и пыталась его поить горячим кофе из кружки.
      О, почему я не заболел ангиной!
      – А потом Владимир Сергеевич нам стал рассказывать эпизоды из своей жизни. И слушать его было необычайно интересно.
      Однажды в зимнем туристском лагере он ехал с товарищем на лыжах по склону горы, и вдруг снежная лавина сбила товарища с ног и засыпала. Надо было мчаться за помощью в лагерь, но Владимир Сергеевич не бросил друга, а стал его откапывать сам. И так он разгребал снег всю ночь, пока не вытащил на склон своего полуживого товарища.
      Зойка с горящими глазами смотрела на Владимира Сергеевича.
      – И он, значит, живой остался?
      – Живой. Что ему сделается! Сейчас тоже, как и я, геолог, - сказал Владимир Сергеевич. - А вот еще другой случай…
      Наш вождь с головы до ног был напичкан разными случаями. Каждый его герой, будь то какая-нибудь бабушка или профессор, все они имели свои голоса, свои походки, и я, например, очень зримо представлял себе худощавого охотника в рваном полушубке, в огромной волчьей шапке, на которого в тайге напал уссурийский медведь-шатун. Владимир Сергеевич пошел с ружьем на подмогу охотнику, выстрелил в упор, но медведь все-таки успел снять скальп с Владимира Сергеевича. И ему в больнице снова натягивали волосы на голову. Это был невероятный случай, и мы, может быть, и не поверили бы, - начальнику Кара-Бумбы, но он в доказательство показал нам длинный шрам под волосами на лбу.
      Я слушал Владимира Сергеевича и думал о том, что за таким человеком я пошел бы, на край земли. Только зря он все это при Зойке рассказывает!
      Владимир Сергеевич лежал перед костром, и на его бледное, осунувшееся лицо спадали со лба две прядки волос, которые он то и дело закидывал пятерней назад. Глаза его - большие, карие - были очень живыми.
      Вдруг в кустах мелькнула голова какого-то мальчишки. Мелькнула и исчезла.
      – Что-о такое? - приподнялся на локте Владимир Сергеевич. - А ну-ка, Лешка, узнай, в чем дело.
      Лешка вскочил на ноги и кинулся в кусты.
      Через минуту он привел к шалашу наголо остриженного веснушчатого паренька. На нем были трусы и белая рубашка с пионерским галстуком. Ему было лет девять-десять. Он оглядел нас всех, бросил взгляд на шалаш и нерешительно сказал:
      – Здравствуйте… товарищи! К вам можно?
      – А-а, заходи, заходи! - будто старому приятелю, ответил Владимир Сергеевич. - Откуда пожаловали? Куда путь держите?
      – Мы… я… - проговорил мальчик, не зная, с чего начать. - Мы в пионерском лагере все живем… А мне своего друга позвать можно?
      – Ну что ж, зови! - сказал Владимир Сергеевич. Мальчишка засунул два пальца в рот, оглушительно свистнул и закричал:
      – Эй, Славка, иди сюда! Не бойся!
      Кусты за шалашом зашуршали, и рядом с неожиданным пришельцем появился новый. Он был, так же как и первый, стриженый и в пионерском галстуке. Лицо у него было монгольское: скуластое, с узенькими щелочками глаз и с широким облупившимся носом.
      – Вот, - сказал веснушчатый, - мы вдвоем пришли. Это Славка, а я Толя. А это правда, что вы к себе в шалаш принимаете?
      – Конечно, правда. Вы же пришли и видите, мы вас не гоним! - сказала Зойка.
      – Нет, мы не об этом… - сказал Славка. - Ну, в свой отряд вы записываете или нет?
      – А какой у нас отряд? - удивленно спросил Владимир Сергеевич.
      – Как какой? Вы же сами знаете… - улыбнулся Толя. Мы переглянулись.
      – Мы-то все знаем, а вот ты что скажешь? - сказал я.
      – Ну, про вас говорят, что у вас тут детский партизанский отряд по борьбе за самостоятельную жизнь…
      Владимир Сергеевич улыбнулся, но тут же спрятал свою улыбку и спросил:
      – Ну и с кем же мы боремся?
      – Конечно, это, может быть, враки, - опустив глаза, сказал Славка, - но, говорят… с родителями!
      Я хотел захохотать, но Владимир Сергеевич мне сделал знак рукой.
      – А тебе кто же насолил, папаша или мамаша? - спросил вдруг Лешка.
      – Ему мачеха насолила, - ответил за друга Толя. При слове «мачеха» у меня сжалось сердце. Я спросил: - А она тебя бьет или работать заставляет?
      – Хуже, - ответил Славка.
      – Она ему совсем дышать не дает! - пояснил Толя. Вот мы приехали в лагерь, а его мачеха в этой же деревне себе дачу сняла и все время лезет его целовать. А ему стыдно перед ребятами.
      – Ясно, - сказал Владимир Сергеевич. - А у тебя, Толя, к кому претензии?
      – А он разозлился на нашу пионервожатую! - сказал Славка. - Сегодня Гришка подошел к Тольке да как плюнет на него, а Толька не растерялся и тоже в него плюнул. Ну, тут и пошло! А Галя их заметила и обоих заставила на кухне картошку чистить. А он удрал.
      – Э-эх, граждане… - сказал Владимир Сергеевич. - А мне кажется, что вы сюда не по адресу попали. Во-первых, у вас не веские доводы для приема в наше содружество. Ну, что же - мачеха? Мачеха, видно, у Славки хорошая. А во-вторых, зачем же нам такие члены, которые плюют друг на друга?
      – Не примите, значит? - спросил Славка.
      – Нет. Надо вам сначала еще арифметику товарищества изучить.
      – Чего-о? - удивился Толя.
      – Арифметику! - наставительно сказал Лешка. - Как надо относиться друг к другу. А потом уже к нам приходите на… высшую математику.
      – А как же мы будем арифметику изучать? - спросил Толя.
      – А это уж я не знаю, - развел руками Владимир Сергеевич. - Это дело вашей Гали.
      – А она сама ничего не умеет делать, - вдруг сказал Славка. - Мы ее попросили морской узел завязать, а она не умеет.
      – И не знает, как в лесу без солнца найти восток или запад, - добавил Толя.
      – Лешка, веревку! - скомандовал Владимир Сергеевич.
      И когда Лешка принес пеньковую бечеву, Владимир Сергеевич, не задумываясь, разрезал ее на две части, а потом быстро связал витиеватым морским узлом и протянул ее пионерам.
      – Прошу, на память! А насчет востока и запада, так это легче легкого: вон, видите, на елке ветки растут? Так запомните: их всегда больше на южной стороне. И тут же сами определяйте, где восток или север.