На следующее утро позвонил Джик.
      - Приходи завтракать в кофейню.
      - Ладно.
      Я спустился и через фойе прошел в небольшой ресторан для обитателей отеля. Джик в темных очках сидел за столом и ковырял вилкой яичницу.
      - Сейчас тебе принесут кофе, - сказал он. - А остальное притащи себе с того буфета. - Он указал на стол, заставленный разнообразными закусками. - Как дела?
      - Неожиданные повороты.
      - Недоносок! - скривился он.
      - Как твои глаза?
      Он театральным жестом снял очки и нагнулся вперед, чтобы я мог лучше рассмотреть. Глаза были еще красными и воспаленными, но дело явно шло на поправку.
      - Сара успокоилась?
      - Она плохо себя чувствует.
      - Да ну! Неужели?..
      - Кто знает, - отозвался он. - Надеюсь, что нет. Я еще не хочу детей. Да и она…
      - Сара - хорошая женщина.
      - Она говорит, - он украдкой взглянул на меня, - что ничего не имеет против тебя.
      - Но… - начал было я.
      - Синдром курицы! - изрек он.
      - Но ты, кажется, не похож на цыпленка.
      - Я тоже так думаю. Пусть поскорее кончает со своими взбрыками: ей следует смириться с тем, что она вышла замуж не за рохлю.
      - И что же она?
      - Я начал переубеждать ее ночью в постели, - криво усмехнулся он.
      Почему-то я вдруг подумал, насколько хороша их сексуальная жизнь. Когда-то девчонки, которые часами ожидали в нашем доме, придет или не придет Джик, рассказывали мне, что его любовь зависит от настроения, он быстро возбуждается и быстро остывает. «Где-нибудь только собака залает, и уже всему конец», - жаловались они. Скорее всего с того времени вряд ли что изменилось.
      - Во всяком случае, - продолжал он, - у нас есть машина. И будет глупо, если ты не поедешь с нами на скачки.
      - А Сара, - осторожно поинтересовался я, - она не будет сердиться?
      - Она говорит, что не будет.
      Вздохнув, я принял его предложение. Похоже, что он теперь и шага не сделает без нее. Неужели так всегда бывает, когда женятся мужчины с необузданным темпераментом? Что ж, брачное счастье ловило в свои сети и не таких орлов!
      - Куда тебя понесло вчера вечером? - неожиданно поинтересовался он.
      - В пещеру Аладдина. Сокровищ было навалом, куча разбойников, но мне удалось избежать кипящего масла.
      Я рассказал ему про галерею, Маннинга и про свое кратковременное заключение, а потом поделился своей идеей относительно организации ограблений. Она ему понравилась. Его глаза весело вспыхнули, и в нем пробудилось знакомое мне возбуждение.
      - А как мы собираемся все доказать?
      Джик спохватился, как только злосчастное «мы» слетело с языка. Он принужденно засмеялся, и оживление понемногу рассеялось.
      - И все-таки как? - снова спросил он.
      - Пока еще не знаю.
      - Я так хотел бы тебе помочь!
      У меня чесался язык от желания едко ответить ему. Но я воздержался. Ведь именно я ломаю строй, а не они. Прошлое не имеет права ломать будущее.
      - Ты будешь делать то, что хочет Сара. - Это прозвучало как приказ, без всякой издевки.
      - Раскомандовался тут, черт бы тебя побрал! - ответил он.
      Мы закончили завтракать, изо всех сил стараясь построить новые приемлемые отношения на руинах старых, причем оба прекрасно понимали тщетность своих намерений.
      Когда через некоторое время мы снова встретились в холле, было видно, что Сара тоже кое-что пересмотрела в отношении меня и решила контролировать свои эмоции. Она приветствовала меня, принужденно улыбнувшись, и протянула руку. Я слегка пожал ее пальцы и многозначительно поцеловал в щечку. Она все правильно поняла. Перемирие было достигнуто, условия согласованы, договор подписан. Посредник Джик стоял с довольным видом и мысленно потирал руки.
      - Вы только взгляните на него! - сделал он жест в моем направлении. - Настоящий биржевой маклер. Костюм, галстук, кожаные туфли. Если он не побережется, то наверняка очутится в Королевской академии!
      - А разве это не почетно? - простодушно удивилась Сара.
      - Процесс избрания академиков непредсказуем, - отозвался Джик, радостно сопя. - Художников с безукоризненными манерами выбирают после тридцати. Посредственные манеры приведут к выборам после сорока, не умеющих вести себя навряд ли изберут раньше пятидесяти. Гениев же, которые чихают на такие выборы, промаринуют до самой смерти.
      - Вероятно, Тодда ты относишь к первой категории, а себя - к гениям? - спросила она.
      - Естественно.
      - Такое можно понять, - поддержал я. - Молодых мастеров не бывает. Они все старые.
      - Ну вас! - сказала Сара. - Едем на скачки!
      Мы отправились, но ехали медленно, так как улица была забита.
      Стоянка возле ипподрома, куда мы наконец добрались, была похожа на гигантскую площадку для пикника, где между машинами расположились на роскошно сервированный обед сотни семей. Столы, стулья, скатерти, фарфор, серебро и хрусталь. Тенты от солнца готовы смело дать отпор грозным дождевым тучам в небе. Веселый гомон и суета, и надо всем парит транспарант: «Вот это была жизнь!»
      К некоторому моему удивлению, Джик и Сара тоже приехали подготовленными. Из багажника своей нанятой на время скачек машины они достали стол, стулья, напитки и еду, после чего пояснили, что все не так сложно, просто нужно знать, где что заказывать.
      - У меня есть дядя, - сказала Сара, - который у нас на Западе получил прозвище «Бар-молния». От момента торможения до наливания первой рюмки у него проходит ровно десять секунд.
      «Она и вправду старается, - подумал я. - Не просто приспосабливается, но действительно хочет все поправить. А если и делает над собой усилие, то так, чтобы это не было заметно».
      На ней было оливкового цвета летнее пальто, в тон к нему шляпа с широкими полями, которую она придерживала, чтобы ее не снесло ветром. Новая Сара, красивая, более непринужденная и не такая трусливая.
      - Шампанское! - откупорил Джик бутылку. - Бифштексы и пироги с устрицами.
      - И как только я потом смогу вернуться к какао с черствыми тостами? - спросил я.
      - По крайней мере, обзаведешься телом, чтобы можно было худеть. Мы расправились с закусками, спрятали остатки в багажник и с чувством, будто принимаем участие в массовом религиозном обряде, вместе с толпой проследовали в святая святых - на трибуны.
      - Во вторник будет еще хуже, - заявила Сара, уже несколько раз видевшая подобные празднества. - День Мельбурнского кубка - всенародное гулянье. В городе три миллиона жителей, и половина из них мечтает попасть сюда. - Она старалась перекричать гул толпы.
      - По-моему, они сошли с ума, не лучше ли остаться дома и посмотреть состязание по телику, - заметил я, с трудом переводя дыхание после того, как шедший рядом мужчина, открывая на ходу банку с пивом, очень чувствительно ударил меня локтем по почкам.
      - В Мельбурне трансляции по телевидению не будет, только по радио.
      - Неужели? А почему?
      - Потому что устроители хотят, чтобы пришло как можно больше зрителей. Трансляция идет на остальную Австралию.
      - С гольфом и крикетом то же самое, - грустно сказал Джик. - И нельзя даже по-человечески сделать ставку.
      Мы прошли по узкому проходу, а потом по унаследованным нами билетам - через другие ворота в спокойные воды зеленой прямоугольной площадки для членов клуба.
      «Как у нас в День дерби, - подумал я. - Точно такая же победа воли над погодой. Горящие глаза и раскрасневшиеся лица под серым небом. Непромокаемые плащи на нарядных платьях, зонтики над цилиндрами». Когда я рисовал болельщиков на скачках в дождь - а мне случалось делать и такое, - они, рассматривая картину, откровенно хохотали. Зрители на ипподроме, конечно, понимали, что плохая погода не может лишить их удовольствия, и они могли бы заиграть на трубе и в бурю… «Тоже интересно, - размышлял я. - Почему я никогда не нарисовал болельщика, играющего в бурю на трубе? Это было бы символично даже для Джика!»
      Тем временем мои друзья вступили в спор относительно первого заезда. Как выяснилось, у Сары в области скачек стаж был не меньше, чем у мужа, и она не соглашалась:
      - На той неделе в Рендвике трек был разбит, но и здесь после дождя очень нетвердое покрытие, а Бен Ган любит вырываться вперед…
      - Так ведь его обошел только Бойблу, и тот же Бойблу пришел с большим отрывом в Корнфилдском кубке.
      - Пусть будет по-твоему, - снизошла Сара, - но для Виноградника все равно слишком мягко.
      - Будешь ставить? - спросил у меня он.
      - Яне знаю лошадей.
      - Разве это имеет значение?
      - Ладно. - Я посмотрел график заездов. - Поставлю два доллара на Генератора.
      Они подняли головы и оба спросили:
      - Почему?
      - Если сомневаетесь, то ставьте на одиннадцатый номер. Однажды я почти во всех заездах выиграл на этом номере.
      Они стали смеяться надо мной и заявили, что я могу просто подарить свои два доллара букмекеру или сдать в ФУТ. - Что-что?
      - Филиал управления тотализаторами.
      Оказалось, здешние букмекеры занимаются только текущими ставками. Они не имеют больших фирм, как в Англии. А все внеипподромные заведения, где принимают ставки, подчиняются ФУТ, который значительную долю прибыли снова вкладывает в скачки. Скачки здесь богатые, ипподромы процветают, ФУТ, по выражению Джика, является национальным грабителем страны.
      Мы сделали ставки, уплатили деньги, и Генератор победил один против двадцати пяти.
      - Начинающим всегда везет, - объяснила случившееся Сара.
      - Он не начинающий, - засмеялся Джик. - Его из спортшколы выгнали за букмекерство!
      Они порвали свои билетики, помудрили над следующим заездом и пошли платить. А я поставил четыре доллара на первый номер.
      - Почему?
      - Двойная ставка на половину числа одиннадцать.
      - О Боже! - возмутилась Сара. - Умник!
      Из черных туч полил дождь, и менее стойкие болельщики начали искать укрытия.
      - Пойдемте, - сказал я, - поищем сухое местечко.
      - Вы идите, - сказала Сара, - а я не могу.
      - Почему?
      - Потому что те места для мужчин.
      Я засмеялся. Я думал, что она шутит, но выяснилось, что тут не до шуток. Ничего смешного. Около двух третей лучших мест на трибунах предназначалось для мужчин - членов клуба.
      - А как же быть с женами и подругами? - спросил я, все еще не веря.
      - Они могут пойти на крышу.
      Сара, коренная австралийка, не видела здесь ничего странного. Для меня же и, несомненно, для Джика такая традиция была нелепой. Однако он невозмутимо сказал:
      - На многих крупных ипподромах мужчины - распорядители скачек расставляют для себя кожаные кресла на застекленных трибунах и устраивают бары с толстыми коврами, где они могут есть и пить как короли, а их жены тем временем едят в кафетериях и сидят на твердых скамьях на открытых трибунах вместе с остальной толпой. И никто не протестует. Кстати, все антропологические группы считают вполне нормальными собственные самые дикие племенные обычаи.
      - Я думал, ты любишь все австралийское.
      - Нигде не бывает настоящей идиллии, - тяжело вздохнул он.
      - А я уже промокла, - пожаловалась Сара.
      Мы поднялись на крышу, где на одного мужчину приходилось по две женщины. Здесь было ветрено и сыро. Стояли жесткие скамейки.
      - Не переживай. - Сару забавляло, что я поражен таким отношением к женщинам. - Я уже давно привыкла.
      - Мне казалось, что Австралия гордится тем, что обеспечила всем одинаковые права.
      - Кроме женской половины, - сказал Джик.
      С высоты неприступной крепости мы чудесно видели весь ипподром. Сара и Джик криками подбадривали своих избранников, но номер первый финишировал с отрывом на два корпуса при восьми против одного.
      - Возмутительно, - заявила Сара, разрывая новую серию билетов. - А какой номер ты выберешь на третий заезд?
      - Прости, но меня здесь не будет. Я должен встретиться с одним человеком, который знает Дональда и Регину.
      Она достойно приняла удар, но ее непринужденность исчезла.
      - Снова… расследование?
      - Я должен.
      - Конечно. - Она сглотнула и через силу добавила: - Ну… счастливо!
      - Ты все-таки замечательная девчонка!
      Она не надеялась, что я так действительно думаю, и заподозрила иронию. Но ей все равно было приятно. Я спустился, теша себя воспоминаниями о ее растерянном лице.
      С одной стороны площадка для членов клуба была ограничена трибунами, а с другой - проходом для лошадей от загородки, где их седлают, чтобы вывести на смотровой круг. Короткая сторона площадки примыкала к самому смотровому кругу. Так вот, с Хадсоном Тейлором я должен был встретиться в том углу площадки, где лошади выходили на смотровой круг.
      Дождь почти утих, так что я мог не беспокоиться за свой костюм. Я добрался до условленного места и ждал, любуясь цветником-газоном.
      - Чарльз Тодд?
      - Да. Вы мистер Тейлор?
      - Хадсон, Приятно познакомиться. - Мы обменялись рукопожатиями.
      Его рука была сухой и крепкой. Лет пятидесяти, среднего роста, худощавый. Приветливый, немного печальные и чуточку раскосые глаза. На нем - и, может, еще на нескольких посетителях ипподрома - была визитка, и он носил ее с такой непринужденностью, как будто это был свитер.
      - Пойдемте найдем сухое место, - предложил он. - Сюда, пожалуйста!
      Он повел меня. Мы поднялись на один лестничный пролет, прошли вдоль внутреннего коридора, расположенного под трибунами, миновали швейцара в униформе и оказались в удобном зале для членов комитета. До сих пор нам приходилось с извинениями протискиваться между группами нарядно одетых людей, но в баре было тихо и малолюдно. Двое мужчин и две женщины болтали стоя, держа полупустые бокалы. В углу две дамы в мехах громко жаловались на холодную погоду.
      - Им нравится красоваться в соболиных манто, - фыркнул Хадсон, беря два стакана шотландского виски и приглашая меня к маленькому столику. - Теплая погода путает им все карты.
      - А что, в это время года всегда так?
      - Температура в Мельбурне за час может упасть или подняться на двадцать градусов. Так, а теперь о вашем деле. - Он полез во внутренний карман и достал сложенный лист бумаги. - Вот, прошу, здесь написано все, что нужно для Дональда. Галерея называется «Ярра Ривер Файн Артс».
      Я искренне удивился, если бы оказалось иначе.
      - А человек, с которым мы имели дело, был некий Айвор Уэксфорд, - продолжал он.
      - Какой он из себя?
      - Точно не припомню. Ведь дело было еще весной, по-моему, в апреле.
      Я подумал минуту и вытащил из кармана маленький блокнотик для набросков.
      - Вы узнаете, если я его нарисую?
      Предложение развеселило его. Я быстро набросал мягким карандашом вполне пристойное изображение Грина, но без усов.
      Хадсон Тейлор колебался. Я дорисовал усы. Он решительно замотал головой:
      - Нет-нет, не он.
      Тогда я перевернул лист и принялся за новый портрет. Хадсон задумчиво молчал, пока я старательно рисовал мужчину из подвальной конторы.
      - Возможно, - проговорил он.
      Я сделал нижнюю губу более полной, добавил очки в массивной оправе и галстук-бабочку в горошек.
      - Он… - удивленно вырвалось у него. - Во всяком случае, я припоминаю галстук. Сейчас «бабочки» не так уж часто встречаются. А откуда вы его знаете? Вы встречались уже?
      - Вчера я обошел несколько галерей…
      - У вас настоящий талант, - заявил он, наблюдая, как я прячу блокнот в карман.
      - Практика, и ничего больше.
      Я уже мог бы по памяти нарисовать глаза Хадсона. Склонность к моментальному рисунку проявлялась у меня с детства.
      - Рисование - ваше хобби?
      - И работа. В основном я рисую лошадей.
      - Правда? - Он перевел взгляд на изображения лошадей, украшавшие стены. - Вы делаете что-то похожее?
      Я кивнул, и мы поговорили о рисовании как о способе зарабатывать на жизнь.
      - Возможно, я закажу вам картину, если моя лошадь хорошо выступит в кубке. - Он улыбнулся, и глаза его совсем сощурились. - Если же он будет пасти задних, то я его просто пристрелю!
      Он поднялся и пригласил меня следовать за ним.
      - Третий заезд. Может, посмотрим вместе?
      Мы вышли на площадку между трибунами. Под нами оказалось квадратное огражденное место, куда выводили на осмотр лошадей, участвующих в заезде. Там же потом расседлывали победителей. Нижний ярус и здесь предназначался только для мужчин. Две пары, шедшие впереди нас, разделились, и мужчины пошли направо, а дамы наверх.
      - Пойдемте вниз, - показал рукой Хадсон.
      - А вверх мы можем подняться только в сопровождении дамы? - полюбопытствовал я.
      Он искоса взглянул и усмехнулся:
      - Вас удивляют наши обычаи? Нет, наверх мы можем подняться и так.
      Он пошел вперед и, удобно устроившись, обменялся приветствиями с несколькими людьми, по-приятельски отрекомендовав меня, как своего друга Чарльза из Англии. Сразу по имени, и меня приняли как своего: австралийский стиль.
      - Бедная Регина… Ей тоже не нравилось разделение трибун по полу, - начал он. - Но оно имеет любопытные исторические корни. В минувшем столетии управление здесь осуществлялось с помощью британской армии. Офицеры оставляли своих жен в Англии, но - такова уж природа! - все они завязывали здесь знакомства с женщинами скверной репутации. Ну, они не хотели, чтобы их коллеги-офицеры видели, какой у них вульгарный вкус, а потому придумали правило, в соответствии с которым на трибунах для офицеров позволялось сидеть лишь мужчинам, и их пупсики не могли претендовать на место рядом с ними.
      - Здорово придумано, - засмеялся я.
      - Создать традицию проще, - изрек Хадсон, - чем потом избавиться от нее.
      - Дональд говорил, что вы создали традицию производства отличных вин.
      Печальные глаза блеснули от удовольствия, доставленного ему моим комплиментом.
      - Ему очень здесь понравилось. Он объехал все большие виноградники в окрестностях. Прежде всего, конечно, он посетил мои.
      Лошади, принимавшие участие в третьем заезде, прогалопировали на старт. Впереди был гнедой жеребец.
      - Жуткая тварь, - заявил Хадсон. - Но он обязательно выиграет.
      - Вы поставили на него?
      - Совсем немного, - усмехнулся он.
      Заезд начался, лошади рванулись вперед, и суставы Хадсона побелели от напряжения, пока он наблюдал в бинокль за развитием событий. Мне даже стало интересно, в чем выражалось его «совсем немного». Гнедой жеребец оказался на четвертом месте. Хадсон медленно отложил бинокль и уже без всякого интереса наблюдал за финишем остальных участников.
      - Ну что ж, - произнес он, и его печальные глаза погрустнели еще больше. - Как говорят, в другой раз. - Он приободрился, пожал мне руку, попросил передать привет Дональду и спросил, найду ли я сам выход.
      - Спасибо, - поблагодарил я.
      - Всегда к вашим услугам.
      Дважды свернув в неправильном направлении, я спустился наконец вниз, прислушиваясь по пути к австралийской разновидности английского языка.
      - …говорят, он совершенно не соответствует своей должности в комитете. Раскрывает рот лишь тогда, когда хочет поменять ногу, положенную на колено…
      - …я ему говорю: «Ты чего кричишь как резаный? Брось! Вам нужно примириться».
      - Паршивец, черт бы его побрал, он так и не смог прийти…
      - …выиграла двадцать долларов? Тебе и вправду посчастливилось, Джоан…
      И сплошь дифтонгизированные гласные, из-за чего в слове «нет» появлялось до пяти разных звуков, я бы так и не выговорил.
      Еще в самолете один австралиец сказал мне, что у них на всем континенте одинаковое произношение. С таким же успехом можно было утверждать, что все американцы и все англичане разговаривают одинаково. Австралийский язык бесконечно гибкий, и здесь, в Мельбурне, он тоже живет и здравствует.
      Джик и Сара, когда я наконец присоединился к ним, спорили относительно своего избранника в следующем заезде.
      - Шар Слоновой Кости выступает не в своем классе и имеет столько же шансов, как слепой в метель, - горячился Джик.
      - На той неделе он выиграл в «Виктория-Дерби», - игнорировала его замечание Сара. - Да еще два «жучка» указали на него.
      - Твои «жучки» были, вероятно, пьяными.
      - Привет, Тодд, - заметила меня Сара. - Пожалуйста, выбери номер!
      - Десять!
      - Почему десять?
      - Одиннадцать минус один.
      - Когда-то ты отличался большим умом, - возмутился Джик.
      - Королевский Путь, - глянула Сара в программу. - Против него Шар Слоновой Кости - просто верняк!
      Мы купили билеты и отправились на крышу. Но ни один из наших избранников не выиграл. Сара яростно честила Шара, занявшего пятое место, а Королевский Путь совсем сошел с дистанции. Победил номер двенадцать.
      - Тебе нужно было прибавить единицу к одиннадцати, а не отнимать, - сказала Сара. - Ты допускаешь такие глупые ошибки!
      - На что ты засмотрелся? - спросил Джик.
      Я внимательно разглядывал толпу, наблюдавшую за скачками с нижней площадки.
      - Дай-ка мне твой бинокль! - попросил я.
      Я поднес бинокль к глазам, смотрел довольно долго, а потом опустил его.
      - Что там? - нетерпеливо спросила Сара.
      - Это, - ответил я, - не просто кое-что меняет, а ставит все с ног на голову. Джик, ты видишь двух мужчин… ярдов за двадцать от ограды смотрового круга?.. Видишь?.. Один из них в серой визитке.
      - Ну и что?
      - Мужчина в визитке - Хадсон Тейлор, тот самый, с которым я только что выпивал. Он возглавляет фирму по производству вина и встречался с кузеном Дональдом, когда тот приезжал сюда. А другой мужчина - Айвор Уэксфорд, он директор и владелец галереи «Ярра Артс».
      - Ну и что же? - спросила Сара.
      - Так я почти дословно могу передать их разговор, - ответил я. «Простите, сэр, не вам ли я продал недавно картину Маннинга?» - «Не мне, мистер Уэксфорд, а моему другу Дональду Стюарту». - «А кто был тот молодой человек, с которым вы только что разговаривали?» - «Он кузен Дональда Стюарта». - «А что вы о нем знаете?» - «Он интересовался вами, мистер Уэксфорд. Нарисовал в своем блокноте ваш портрет и спрашивал меня, как вас зовут». Я замолчал.
      - Ну, а дальше? - нетерпеливо спросил Джик.
      Я видел, как Хадсон и Уэксфорд закончили разговор, непринужденно кивнули друг другу и разошлись в разные стороны.
      - Теперь Айвор Уэксфорд кусает локти, что выпустил меня вчера из галереи.
      Сара обеспокоенно взглянула на меня.
      - Ты серьезно думаешь, что это очень опасно?
      - Да. - Я попытался улыбнуться. - В любом случае он будет теперь настороже.
      - А в худшем случае он начнет тебя искать, - резюмировал Джик.
      - Э-э-э.. - протянул я задумчиво. - А что вы оба думаете о том, чтобы прямо сейчас отправиться в путешествие?
      - Куда?
      - В Алис-Спрингс, - ответил я.
 

 
      По дороге в аэропорт Джик все время ворчал. Во-первых, он не сможет увидеть крикет. Во-вторых, я не дал ему зайти в отель за картинами. В-третьих, в Алис ему будет слишком жарко в костюме для скачек. В-четвертых, он не собирается пропускать Мельбурнский кубок из-за какого-то прохвоста в галстуке-бабочке.
      Но он не позволил себе и намека на то, что ему приходится оплачивать наш проезд собственными аккредитивами, так как свои туристские чеки я оставил в отеле.
      Мысль «не возвращаться» подала Сара.
      - Если мы собираемся исчезнуть, то вперед. Во время пожара гибнут те, кто бросается в огонь спасать свой кошелек.
      - А вам не обязательно ехать, - сказал я.
      - Но мы уже через столько прошли. Как же я буду жить дальше, если сейчас не позволю Джику помочь тебе? А вдруг с тобой что-нибудь случится?
      - Ты никогда бы мне не простила!
      - Ты прав, - печально улыбнулась она.
      Мне показалось, что никто не заметил, как мы ушли с ипподрома, и ни одна машина не преследовала нас, пока мы ехали в аэропорт. Ни Грин, ни горе-художник не путались у нас под ногами и не старались нам помешать. Мы без всяких приключений вылетели первым же рейсом в Аделаиду, а оттуда на совершенно пустом самолете в Алис-Спрингс.