Тень прежнего Дональда делала над собой очевидные усилия, чтобы приветливо встретить нас.
      - Заходите, - пригласил он. - Я теперь живу в столовой. Вы что-нибудь выпьете?
      - Было бы чудесно, дорогой, - сразу же согласилась Мейзи.
      Дональд взглянул на нее запавшими глазами и увидел толстую добродушную даму с покрытой лаком прической и в дорогом костюме. Ее внешний вид находился где-то на границе между вульгарностью и изысканностью. Может, изысканности было чуть больше.
      Он подал мне знак, чтобы я разлил напитки, словно ему это было не под силу, и пригласил Мейзи сесть. В столовой произошла перестановка - сюда перенесли большой ковер, кресло из солярия и пару столиков из спален. Мы все уселись возле одного из них. Я хотел записать ответы на свои вопросы. Дональд равнодушным взглядом проследил, как я достал ручку и записную книжку.
      - Дон, - обратился я к нему, - послушай, что нам расскажет Мейзи.
      - Ладно.
      Мейзи обошлась без лишних слов. А когда она рассказала о том, как покупала в Австралии Маннинга, Дональд даже поднял голову и перевел на меня взгляд, в котором впервые мелькнул интерес. Мейзи замолчала, а в комнате на какое-то время повисла тишина.
      - Итак, - сказал я наконец, - оба вы ездили в Австралию, оба приобрели Маннинга и вскоре после возвращения оба ваших дома были ограблены.
      - Удивительное совпадение, - произнес Дональд, но он имел в виду только совпадение, и ничего больше. - И вы приехали из такой дали только для того, чтобы рассказать о нем?
      - Я хотел проведать тебя.
      - О, со мной все в порядке. Очень мило с твоей стороны, Чарльз. Все хорошо…
      Даже Мейзи, которая совсем не знала Дона, видела, что не все хорошо.
      - Где ты купил свою картину, Дон? Ты помнишь адрес?
      - Кажется… да, в Мельбурне. В отеле «Хилтон». Напротив крикетной площадки.
      Я засомневался. Хотя в отелях действительно часто продают картины местных художников, Маннинг там редкость.
      - Нас встретил парень, - добавил он, - занес картину в номер. Из галереи, где мы увидели ее впервые.
      - Какой галереи?
      Он с трудом вспомнил:
      - Изобразительных искусств, кажется.
      - Может, название было на корешке чека? Он отрицательно покачал головой.
      - Нет. Фирма по продаже вина, с которой я имел дело, заплатила за меня, а я, вернувшись домой, переслал чек в их контору, находящуюся здесь, в Англии.
      - Какая именно фирма?
      - «Монга Вайнъярдз Пропрайетари лимитед», представительство в Аделаиде и Мельбурне.
      Я все записал.
      - А что было нарисовано на картине? Опиши ее.
      - «Выход на старт», типичный Маннинг, - устало ответил Дональд.
      - Моя картина такая же, - проговорила удивленная Мейзи. - Длинный ряд жокеев в яркой форме на фоне потемневшего неба.
      - На моей было три лошади, - сказал Дон, - и…
      - На моей картине на самом ближнем жокее был пурпурный камзол и зеленая шапочка, - перебила она. - И, может быть, вы подумаете, что я глупая, но это одна из причин, по которой я ее купила: когда-то мы с Арчи мечтали купить лошадь и выставлять ее на скачках, а для жокея выбрали пурпурный и зеленый цвета, если ни у кого еще таких нет.
      - Дон?! -- обратился я к нему.
      - М-м… Трое гнедых идут кентером, вероятно, еще перед забегом… в профиль. Один спереди, двое позади, слегка налагаются друг на друга. На жокеях яркая форма, точно не помню цветов. Белая ограда ипподрома и много слепящего неба…
      - Какой размер полотна?
      - Не очень большой. - Он задумался. - По рамке - двадцать четыре на восемнадцать.
      - А ваша, Мейзи?
      - Вроде бы немного меньше, дорогой.
      - Послушай, - сказал Дон, - зачем тебе?
      - Хочу убедиться, что больше никаких совпадений.
      Он посмотрел на меня пустым, ничего не выражающим взглядом.
      - Когда мы ехали сюда, - продолжал я, - Мейзи поведала мне обо всем, что касается покупки картины. Не мог бы и ты рассказать, как купил свою? Может быть, ты специально разыскивал Маннинга?
      Дональд утомленно провел рукой по лицу. Он явно не желал создавать себе лишние заботы и отвечать на пустые вопросы.
      - Пожалуйста, Дон! - попросил я снова.
      - Ох… Нет, у меня вообще не было намерения что-нибудь покупать. Мы просто зашли в галерею. Ходили по залам и в одном из них наткнулись на картину Маннинга. Мы долго рассматривали ее и разговорились с женщиной, стоявшей рядом. Она сказала, что неподалеку, в маленькой коммерческой галерее, выставлена на продажу картина кисти Маннинга и ее стоит посмотреть, так она хороша. У нас было свободное время, и мы, конечно, пошли… У Мейзи даже челюсть отвисла.
      - Однако же, дорогой, с нами - со мной и моей невесткой - все было точно так же, хотя и не в Мельбурне, а в Сиднейской галерее. У них там висит очаровательная картина «Перед бурей», мы стояли и любовались, и тут подошел какой-то мужчина, присоединился к нам…
      - Послушай-ка, Чарльз, надеюсь, ты не пойдешь в полицию? Потому что я… Я не знаю… смогу ли я выдержать новые вопросы…
      Тут я заметил, что Дональд совсем измотан, как бывает с больным человеком, которого насмерть заговорили здоровые посетители.
      - Нет, не пойду, - сказал я.
      - Тогда… какое это все имеет значение?
      Тем временем Мейзи допила свой джин и, чересчур весело улыбаясь, спросила:
      - Где тут комната для девочек, дорогой? - С этими словами она скрылась в прихожей.
      Дональд сказал:
      - Я не могу ни на чем сосредоточиться. Извини, Чарльз, но я ничего не могу… пока Регина… не похоронена…
      Время не заглушило боль, пребывание Регины в секции специального рефрижератора лишало его последних сил, день и ночь он думал только об этом. Мне стало известно, что тела убитых людей таким образом могут сохраняться до полугода, а то и больше, если дело не закрыто.
      Он внезапно вышел через открытую дверь в холл. Я отправился за ним. Он пересек холл, отворил дверь гостиной и переступил порог. Я вошел следом.
      В гостиной до сих пор находились только обтянутые мебельным ситцем диванчики и стулья, ровной шеренгой стоявшие вдоль стены. Натертый пол блестел. В комнате было холодно, она выглядела нежилой.
      Он остановился перед пустым камином и стал смотреть на портрет Регины моей работы.
      - В основном я сижу здесь, с нею, - начал он. - Только здесь я чувствую себя сносно. - Он подошел к одному из кресел и сел напротив портрета. - Чарльз, вы с Мейзи не обидитесь, если я не стану вас провожать? Я что-то ужасно утомился…
      - Не беспокойся, мы сами! Ты себя побереги.
      Пустые слова. Было видно, что на себя ему совершенно наплевать.
      - Со мной все в порядке, - сказал он.
      Возле двери я оглянулся. Он сидел, уставившись на портрет Регины. Не знаю, стоило ли мне вообще рисовать ее.
      Я решил заехать к соседке Дональда, которая сразу после несчастья, случившегося с ним, предлагала ему пристанище у себя. Но именно теперь как никогда кузену требовалась помощь. Миссис соседка с сочувствием выслушала меня и покачала головой.
      - Конечно, я понимаю, что ему необходимо общество и его нужно выгнать из дому, но только он не согласится. Я пробовала несколько раз, заходила к нему. И кроме меня у него побывали и другие соседи. А он твердит, что у него все в порядке и никому не позволяет помогать себе.
      На обратном пути Мейзи молчала добрый час, что было для нее своеобразным рекордом.
      Миля за милей она сосредоточенно вела машину и наконец заговорила:
      - Нам не нужно было его беспокоить. По крайней мере, не так скоро после…
      «Три недели», - подумал я.
      Да, всего три недели. Дональду, наверное, казалось, что минуло три нескончаемых месяца. За три недели такой боли можно прожить целую жизнь.
      - Я отправляюсь в Австралию, - заявил я.
      - Вы очень привязаны к нему, дорогой?
      Привязан?.. Немного не то слово, но, в конце концов, оно, может быть, и очень точное…
      - Он на восемь лет старше меня, но мы всегда с ним ладили. - Я задумался, Припоминая. - Мы вместе росли. Наши матери были сестрами. Они часто ездили друг к другу и брали нас с собой. И он всегда был терпелив с малышом, постоянно крутившимся у него под ногами.
      - Он выглядит очень больным, дорогой. -Да.
      Следующие десять миль мы проехали молча, а потом она спросила:
      - Вы убеждены, что не следует обращаться в полицию? Я имею в виду картины. Ведь вы считаете, что они как-то связаны с ограблениями. Верно, дорогой? А полиции гораздо проще докопаться, чем вам…
      - Проще, Мейзи, - согласился я. - Но как я могу им сказать? Вы же видели Дональда, он просто не выдержит новых вопросов. Что же касается вас, то дело не ограничится выплатой штрафа за провоз контрабанды. Ваше имя возьмут на заметку, ваш багаж таможня будет трясти, как только вы отправитесь за границу. К чему такие осложнения и унижения?! В наши дни не стоит попадать в черный список, выбраться из него будет непросто.
      - О, я и не думала, что мое положение так заботит вас. - Она попробовала захихикать, но вышло как-то фальшиво.
      Через некоторое время мы остановились и поменялись местами. Мне нравилось вести ее машину. Еще бы! На протяжении последних трех лет у меня не было постоянного дохода и, соответственно, собственной машины. Двигатель приятно урчал под капотом, и автомобиль глотал мили, устремляясь на юг.
      - А у вас есть деньги на билет, дорогой? И на другие расходы?
      - Я остановлюсь у приятеля. Он тоже художник.
      - Но доехать туда, голосуя на обочинах, вы не сможете, - с сомнением глянула она на меня.
      - Попробую, - усмехнулся я.
      - Ну ладно, дорогой, скажем, вы сможете, но это ничего не меняет и не стоит возражать. У меня есть кое-что благодаря Арчи, а у вас нет, и так как вы собираетесь в путь отчасти из-за моей контрабанды, то я настаиваю, чтобы вы позволили мне оплатить ваш билет.
      - Нет, Мейзи.
      - Да, дорогой. Будьте послушным мальчиком и сделайте, как я говорю.
      «Нетрудно понять, - подумал я, - почему она была доброй сестрой милосердия. Выпей лекарство, миленький, вот так, хороший мальчик…» Мне не хотелось соглашаться на ее предложение, но от правды никуда не денешься: мне все равно пришлось бы одалживать.
      - Не нарисовать ли для вас картину, Мейзи, когда я вернусь?
      - Было бы очень хорошо, дорогой.
      Я подъехал к дому, расположенному в районе Хитроу, где жил в мезонине.
      - Как вы только выдерживаете, дорогой? - спросила она, поморщившись, когда реактивный самолет над нашими головами начал круто набирать высоту.
      - В такие моменты меня утешают мысли о низкой квартплате. Достав чековую книжку, Мейзи выписала чек и подала мне. Проставленная сумма намного превышала расходы на путешествие.
      - Если вы уж так настаиваете, дорогой, - ответила она на мои протесты, - то можете вернуть мне остаток. - Взгляд ее голубых глаз стал очень серьезным. - Только будьте осмотрительны, дорогой.
      - Конечно же, Мейзи.
      - Право же, дорогой, вы можете по-настоящему растревожить мерзких типов…
      Через пять дней в полдень я приземлился в аэропорту Мескотт. Когда мы заходили над Сиднеем на посадку, далеко внизу были видны торговый порт и здание Оперы.
      Джик встретил меня у выхода из таможни. Он улыбался и размахивал бутылкой.
      - Тодд, старый чурбан! - воскликнул он. - Кто бы мог подумать? - Голос его легко перекрывал шум, царивший вокруг. - Приехал рисовать красные земли Австралии?
      Он в упоении хлопал меня по спине своей мозолистой рукой, совершенно забыв, насколько она тяжела. Джик Кассаветз, старый друг, полная противоположность мне по всем статьям.
      У него борода, а у меня ее нет. Жизнерадостный, шумный, экстравагантный, никогда не знаешь, что он выкинет в следующую минуту, - я даже завидовал его характеру. Голубые глаза и волосы пшеничного цвета, мускулы железные. Острый язык и искреннее неприятие всего, что я рисовал.
      Мы встретились в художественном колледже, а сблизили нас общие побеги с лекций на ипподром. Джик старательно посещал скачки, но только для того, чтобы играть на тотализаторе, а не любоваться лошадьми, и уж, конечно, не для того, чтобы рисовать их. Анималисты, рисующие животных, для него были художниками второго сорта, ни один серьезный художник, считал он, не может всю жизнь рисовать одних лошадей.
      Картины Джика, выполненные преимущественно в абстрактной манере, были мрачной, оборотной стороной его озорного нрава: порождения депрессии, полные отчаяния и безнадежности перед лицом ненависти и грязи, разрушающих волшебный мир.
      Жизнь с Джиком была похожа на спуск на санках с горы: небезопасно, но захватывающе. Два последних года в колледже у нас была общая квартира-мастерская, и мы по очереди выставляли оттуда друг друга, когда встречались с девчонками. Если бы не талант, его бы выгнали из колледжа, потому что летом он прогуливал целые недели из-за своего другого увлечения - плавания на яхте.
      В более поздние годы я несколько раз выходил с ним в открытое море, и думаю, что в некоторых случаях он подвергал себя и меня большей опасности, чем надо, но это являлось великолепной разрядкой после работы. Он был настоящим моряком - умелым, сильным и проворным. Мне было очень жаль, когда Джик как-то сказал, что отправляется в одиночное кругосветное путешествие. В последний вечер его пребывания на берегу мы устроили шумное прощание, а на следующий день, когда Джика уже не было, я уведомил хозяина дома, что намерен переехать.
      Он встретил меня на машине, и, как выяснилось, на своей собственной. Синий спортивный автомобиль британской модели. И внутри и снаружи все свидетельствовало о его старомодной претенциозности, выдержанной в мрачных тонах.
      - И много таких здесь? - спросил я удивленно, укладывая чемодан и сумку на заднее сиденье. - С тех пор как его произвели на свет, прошло немало лег.
      Он криво усмехнулся:
      - Мало. Они теперь непопулярны, потому что пьют бензин, как воду… - Двигатель ожил, соглашаясь с ним, сразу заработали «дворники» из-за начавшегося ливня. - Ну, добро пожаловать в солнечную Австралию. Все время дождь да дождь. Именно поэтому в Манчестере сияет солнце…
      - Но тебе здесь нравится?
      - Да, дружище. Сидней - это как регби: стремительность, натиск и немного грации.
      - А как идут твои дела?
      - В Австралии тысячи художников. Ведь здесь процветает строительство коттеджей. Конкуренция чудовищная. - Он искоса поглядел на меня.
      - Я приехал сюда не за славой и не за деньгами.
      - Но я нюхом чую, что приехал ты неспроста.
      - Как ты посмотришь на то, чтобы напрячь свою мускульную силу?
      - К твоим мозгам? Как когда-то?
      - То были просто развлечения…
      - Ого! А тут есть риск?
      - Да. По состоянию на сегодня - поджог и убийство.
      - Боже! - Его брови поползли вверх.
      Автомобиль стремительно мчался к центру города. Как стебли бобов вздымались небоскребы.
      - Я живу в противоположном конце. В пригороде, как это ни банально. Как ты меня находишь?
      - Ты весь так и светишься, - сказал я, улыбаясь.
      - Это так! Впервые в жизни я счастлив, по-настоящему счастлив. Полагаю, ты скоро сам в этом убедишься.
      Машина выбралась на скоростную автостраду, которая вела к мосту.
      - Если ты поглядишь направо, - сказал Джик, - то увидишь триумф воображения над экономичностью. Пусть живет безумство, потому что только оно способно привести куда-то.
      Я посмотрел. Это был Оперный театр, намек на него, серый и смутный от дождя.
      - Днем он мертвый. Ночная птица…
      Над нами взметнулась мостовая арка, стальное кружево, просто фантастика.
      - Это единственный ровный отрезок дороги, ведущей в Сидней, - сообщил Джик.
      Миновав мост, мы снова поехали в гору.
      Слева мое внимание привлекло необычное огромное здание красного цвета. Вдоль каждой из его стен - правильные ряды широких прямоугольников окон с закругленными углами.
      - Очертания двадцать первого века, - прокомментировал Джик. - Воображение и смелость!
      - А где же твой пессимизм?
      - Когда садится солнце, все окна вспыхивают золотом… - Блистательное чудовище осталось позади. - Здание управления водным хозяйством, - едко сказал он. - Их начальник ставит свое судно рядом с моим.
      За городом дорога пошла вниз, сквозь тесные шеренги двухэтажных домиков, крыши которых составили большой ковер в красную клетку.
      - Есть одна закавыка, - вдруг вздохнул он. - Три недели назад я женился…
      «Закавыка» жила с ним на судне, пришвартованном вместе с колонией таких же судов возле мола, который он называл «Стрелка». Только теперь до меня дошло, почему, по крайней мере на время, мировая скорбь куда-то отступила.
      Она не была невзрачной, но и красавицей не назовешь. Продолговатое лицо, недурная фигура и одежда практичного покроя. Нет того своеобразия, той непосредственной живости мотылька, которые были у Регины. В свою очередь меня критично обследовали карие глаза, в их взгляде светился ум, что сразу произвело на меня впечатление.
      - Знакомься, Тодд, это Сара, - отрекомендовал он. - Сара, познакомься с Тоддом.
      Мы поздоровались. Она спросила, как я долетел, и я ответил, что хорошо. Но было видно, что ее больше бы устроило, если бы я остался дома.
      Кеч Джика - суденышко длиной в тридцать футов, на котором он приплыл из Англии, - походил на гибрид мастерской художника с мелочной лавкой. В глаза бросались занавесочки, подушечки и какие-то цветущие растения. Джик откупорил шампанское и разлил по бокалам.
      - Ей-богу, - сказал он, - мне чертовски приятно видеть тебя здесь.
      Сара вежливо присоединилась к тосту за мой приезд, но я не был убежден, что ей тоже чертовски приятно. Я извинился, что нарушил их медовый месяц.
      - Да черт с ним! - лихо возразил Джик. - Чрезмерное домашнее согласие весьма расслабляюще влияет на душу человека.
      - Все зависит от того, - уточнила Сара, - что тебе нужно для дальнейшей жизни - любовь или одиночество.
      Когда-то Джик однозначно предпочитал одиночество, но времена меняются. Меня интересовало, что он рисовал в последнее время, но, осмотревшись, я не нашел и следа его творчества.
      - Я теперь на седьмом небе, - заявил он. - Запросто мог бы залезть на Эверест и постоять на руках на его вершине.
      - Не нужно Эвереста, хватит камбуза, - вернула его на землю Сара, - если ты не забыл привезти раков!
      Когда мы жили вместе, Джик всегда занимался стряпней, и, похоже, ситуация не изменилась. Именно он, а не жена быстро и умело пооткрывал жестянки с раками, сдобрил их сыром и горчицей и пристроил на рашпере. Именно он промыл листья свежего салата и разложил гренки, намазанные маслом.
      Мы пировали, сидя за столом в каюте, а дождь хлестал по иллюминаторам и крыше, и ветер, становившийся все свежее, плескал морскую воду в борта. За кофе, поскольку Джик настаивал, я рассказал им, зачем я прилетел сюда.
      Они молча выслушали меня. Потом Джик, чьи взгляды не изменились со студенческих времен, пробормотал что-то неразборчивое о «сволочах», а Сара была откровенно обеспокоена.
      - Не волнуйся, - сказал я ей. - Теперь, узнав о том, что Джик женился, я не собираюсь просить его о помощи.
      - Я помогу! Помогу! - зажегся Джик.
      - Нет, - помотал я головой. Помолчав, Сара спросила:
      - С чего ты планируешь начать, Тодд?
      - Попробую установить происхождение обеих картин Маннинга.
      - А потом?
      - Хорошо бы найти их бывших владельцев.
      - Мне кажется, что это необязательно, - протянула она.
      - Мельбурн? - проговорил вдруг Джик. - Ты сказал, что одна картина куплена в Мельбурне? Конечно, мы поможем. Сразу же отправимся туда. Лучше и быть не может. Ты знаешь, что будет в следующий вторник?
      - Конечно нет, - ответил я. - А что?
      - Во вторник разыгрывается Мельбурнский кубок. - В его голосе чувствовалось торжество.
      - Лучше бы ты не приезжал, - хмуро взглянула на меня Сара, сидевшая напротив.
 

Глава 6

***