Я стоял возле дома своего кузена и силился сообразить, что здесь происходит.
      Три полицейские машины и карета «Скорой помощи» с мигалкой, зловеще вспыхивающей синим светом, неприятно поразили меня. Люди с сосредоточенными лицами торопливо сновали через распахнутые настежь парадные двери. Холодный осенний ветер гнал вдоль улицы жухлые листья, проносились свинцовые тучи, нагнетая и без того тревожную обстановку. Шестой час вечера, графство Шропшир, Англия.
      Ослепительно белые вспышки, время от времени освещавшие окна, наводили на мысль, что внутри работали фотографы. Я снял с плеча сумку, поставил ее на траву рядом с чемоданом, предчувствие чего-то недоброго охватило меня.
      Я приехал поездом, чтобы провести тут уик-энд. Однако кузен не встретил меня с машиной, как обещал, и я прошел пешком полторы мили по проселку, надеясь, что он вот-вот примчится в своем заляпанном грязью «пежо» и обрушит на меня шквал шуток, вопросов и грандиозных планов.
      Но ему было не до шуток.
      Он стоял в холле бледный и какой-то пришибленный. Его руки бессильно висели вдоль туловища, казалось, он уже не владел ими. Голова была слегка повернута к гостиной, где беспрерывно щелкали фотоаппараты, а в глазах застыло выражение ужаса.
      - Дон, - позвал я его и подошел поближе. - Дональд!
      Он не слышал меня. Зато услышал полицейский. Он выскочил из гостиной, схватил меня за руку, резко повернул и бесцеремонно пихнул к двери:
      - Выйдите отсюда, сэр. Прошу вас!
      Дональд медленно перевел на нас невидящий взгляд.
      - Дональд! - повторил я.
      - Чарльз… - раздался его тихий голос. Полицейский ослабил захват.
      - Вы знаете этого человека? - спросил он Дональда.
      - Я его кузен, - сказал я.
      - О-о! - Он велел мне оставаться в комнате и позаботиться о мистере Стюарте, а сам вернулся в гостиную посоветоваться.
      - Что случилось? - спросил я.
      Но Дон так и не ответил, он, видимо, пребывал в состоянии глубокого шока. Я не внял рекомендации полицейского, сделал несколько осторожных шагов и заглянул в гостиную.
      Знакомая комната была необычно пустой. Ни картин, ни украшений, ни восточных ковров, которыми она была выстлана до плинтусов. Только голые стены, обитые ситцем диванчики, беспорядочно отодвинутая тяжелая мебель, а на пыльном паркетном полу окровавленный труп молодой жены моего кузена.
      В просторной комнате было полно людей из полиции, занятых своими делами: они обмеривали, фотографировали и снимали отпечатки пальцев. Я осознавал, что они здесь, но не видел их.
      Я видел только Регину, лежавшую навзничь. Полуоткрытые глаза на восковом лице, отвисшая нижняя челюсть и неловкая поза производили гнетущее впечатление. Откинутая в сторону рука со скрюченными белыми пальцами словно молила о пощаде.
      Я глядел на ее размозженную голову и чувствовал, как кровь стынет у меня в жилах. Полицейский, который выталкивал меня из дома, вернулся после короткой консультации со своим начальством и, заметив, что меня шатает, озабоченно поспешил ко мне.
      - Я же велел вам ждать снаружи, сэр! - в сердцах бросил он, давая понять, что я сам виноват в том, что мне стало плохо.
      Я тупо кивнул и вышел в холл. Дональд сидел на ступеньках, уставившись в пустоту. Я опустился возле него, свесив голову между колен.
      - Я… я сам нашел ее, - сказал он. Что ему ответить?
      У меня перехватило горло. Мне самому было жутко, а ведь он безумно любил ее.
      Дурнота медленно проходила. Я оперся о стену. Если бы я знал, как ему помочь!
      - Она… никогда… не бывала… дома… по пятницам…
      - Знаю, Дональд.
      - В шестом часу она всегда… возвращалась домой… - пролепетал он.
      - Я принесу тебе бренди, - сказал я.
      - Она не должна была… быть здесь…
      Я с трудом поднялся и пошел в столовую. И только здесь я сообразил, что означала пустая гостиная. В столовой тоже оказались голые стены, голые полки, вытащенные и брошенные на пол пустые ящики. Ни серебряных безделушек, ни серебряной посуды. Исчезла коллекция старинного фарфора. Вместо них - куча скатертей и салфеток на полу. И везде битое стекло.
      Дом моего кузена ограбили. И Регина… Регина, никогда не бывавшая дома по пятницам, почему-то пришла…
      Я облокотился на опустошенный буфет, переполненный такой яростью, что, попадись мне сейчас эти негодяи, которые так хладнокровно могут убить совершенно незнакомого им человека, от них бы осталось мокрое место. Смирение - удел праведников. Меня же переполняла лютая ненависть.
      Я нашел два уцелевших стакана, но ничего спиртного так и не обнаружил. Взбешенный, я прошел на кухню и налил воды в электрический чайник.
      Следы грабежа были видны даже здесь. С полок было сметено все подчистую. Интересно, какие же сокровища они надеялись найти в кухне? На скорую руку заварив чай, я порылся в шкафчике, где Регина держала пряности и бренди для кулинарных целей, и, обнаружив бутылку, глупо обрадовался: хоть здесь эти негодяи дали маху.
      Дональд все еще неподвижно сидел на ступеньках. Я сунул ему в руку стакан со сладким крепким чаем и заставил выпить.
      - Она никогда не бывала дома… по пятницам, - уже который раз повторил он.
      - Конечно, - согласился я и подумал, сколько людей знали о том, что по пятницам в доме никого не бывало.
      Мы медленно выпили чай. Я забрал у Дона стакан, поставил его вместе со своим на пол и снова сел рядом.
      Основная часть мебели, стоявшей в холле, исчезла. Небольшой шератоновский стол, обитое кожей кресло, напольные часы XIX века.
      - Бог мой, Чарльз! - проговорил он.
      Я посмотрел на него. В его глазах стояли слезы, на лице застыла невыразимая боль. А я ничем не мог помочь его горю.
      Казалось, что ужасный вечер никогда не кончится. Было уже за полночь. Полицейские, на мой взгляд, были деловиты, вежливы и даже нельзя сказать, чтобы не сочувствовали пострадавшему. Однако не оставалось сомнений, что их дело - поймать преступников, а не утешать потерпевших. Мне показалось также, что в большинстве вопросов проскальзывало недоверие: а не сами ли хозяева организовали ограбление, чтобы получить страховку?
      Дональд, казалось, ничего не замечал. Он отвечал устало, механически. Ответ отделяла от вопроса долгая пауза: да, все украденное было застраховано надлежащим образом; да. его имущество было застраховано уже много лет; да, он весь день был в конторе; да, он выходил в кафе поесть; он работает в агентстве по импорту вина, его контора в Шрусбери; ему тридцать семь лет; да, жена намного моложе, ей недавно исполнилось двадцать два года…
      О Регине он говорил запинаясь, будто губы не слушались его:
      - Она всегда по пятницам… работала в цветочном магазине… у своей подруги…
      - Почему?
      Дональд рассеянно поглядел на полицейского инспектора, сидевшего напротив него за обеденным столом. Стулья от старинного обеденного гарнитура исчезли. Дональд сидел в плетеном кресле, принесенном из солярия. Инспектор, констебль и я разместились на табуретках.
      - Что? - переспросил Дональд.
      - Почему она именно по пятницам работала в цветочном магазине?
      - Ей… ей… так нравилось… Я резко перебил его:
      - Она работала с цветами еще до того, как вышла замуж за Дональда. Ей хотелось быть при деле. В пятницу она всегда составляла разные композиции из цветов для дансингов, для свадеб…
      «И для похорон тоже», - подумал я, но не смог выговорить.
      - Благодарю вас, сэр. Однако я уверен, что мистер Стюарт может отвечать сам.
      - А я - что нет! - Полицейский инспектор повернулся и уперся в меня взглядом. - Он же в шоке, - закончил я свою мысль.
      - Вы врач, сэр? - недоверчиво спросил он. Я отрицательно покачал головой.
      Он глянул на Дональда, крепко сжал губы и снова повернулся ко мне. Его придирчивый взгляд скользнул по моим джинсам, выцветшей куртке, старому свитеру, дорожным башмакам и остановился на лице. Видно было, что я не произвел на него впечатления.
      - Хорошо, сэр. Как вас зовут?
      - Чарльз Тодд.
      - Возраст?
      - Двадцать девять лет.
      - Профессия?
      - Художник.
      Констебль невозмутимо записывал мои ответы в блокнот.
      - Рисуете картины или красите дома?
      - Картины.
      - А что вы делали сегодня, сэр?
      - Выехал в половине третьего из Паддингтона, а со станции сюда пришел пешком.
      - Цель визита?
      - Просто так. Я всегда приезжаю сюда раз или два в год.
      - Добрые друзья, значит?
      - Да. И родственники к тому же.
      Он повернулся к Дону и снова начал сыпать вопросами, но интонации его стали терпеливее и мягче.
      - В котором часу вы обычно возвращаетесь домой в пятницу, сэр?
      - Приблизительно в пять, - сказал тот без всякого выражения.
      - А сегодня?
      - Так же… - Лицо его болезненно исказилось. - Увидел, что в доме побывали грабители… позвонил в полицию…
      - Да, сэр. Мы приняли ваш вызов в семнадцать ноль шесть. И после этого вы пошли посмотреть, что украдено?
      Дональд не ответил.
      - Наш сержант нашел вас в гостиной, сэр, если вы припоминаете.
      - Почему… - с болью в голосе проговорил он, - почему она пришла домой?
      - Надеюсь, что мы узнаем, сэр.
      Скрупулезный допрос длился долго, но, насколько я понял, не достиг своей цели, а лишь довел Дональда до полного изнеможения. А я, к своему стыду, ощутил зауряднейший голод, потому что целый день ничего не ел, и с сожалением подумал, что обед, на который надеялся, не состоится. Регина не жалела для своих фирменных блюд всяких разностей, вина и приправ, и они у нее получались необыкновенно вкусными. Передо мной на мгновение возник облик Регины - грива темных волос, радостная улыбка. Я не мог смириться, что с ней стряслась такая беда!
      Вечером ее тело положили в санитарную машину и увезли. Я все слышал, но Дональд как будто не понимал, что происходит. Я подумал, что, может быть, его мозг создал своеобразный защитный барьер перед всем, что причиняло ему нестерпимые муки, и это было естественно.
      Инспектор наконец встал. От долгого сидения на табурете у него онемели ноги. Он сказал, что оставит в доме на ночь дежурного констебля, а сам вернется утром.
      Дональд неопределенно кивнул. Он, очевидно, даже не расслышал его слов. Полиция уехала, а он все еще сидел в кресле, не в силах даже шевельнуться.
      - Идем, - сказал я. - Идем спать!
      Я помог ему подняться и повел по лестнице. Он шел как лунатик, не протестуя.
      В спальне царил беспорядок. Однако в комнате с двуспальной кроватью, приготовленной для меня, все осталось на своих местах. Он, не раздеваясь, повалился на постель, закрыл глаза руками и в отчаянии задал вопрос, который задают все страдальцы на земле и на который нет ответа:
      - Почему это случилось именно с нами?
      Я пробыл у Дональда целую неделю, и на какие-то вопросы ответы нашлись, но не на этот.
      Удалось, например, выяснить, почему Регина преждевременно вернулась домой. Оказалось, что у нее уже давно сложились довольно напряженные отношения с приятельницей из магазина цветов. И вот в тот день вспыхнула неприятная ссора, и Регина ушла. Она уехала где-то в половине третьего и, вероятно, сразу же отправилась домой, поскольку, по мнению экспертов, за два часа до пяти она уже была мертва.
      Об этом, деликатно подбирая выражения, рассказал Дональду полицейский инспектор, заглянув к нам в субботу после обеда. Дональд вышел в сад и заплакал.
      Инспектор Фрост, что по-английски значит «мороз», человек такой же холодный, как и его фамилия, тихо вошел в кухню, остановился рядом со мной и стал смотреть в окно на понуро стоявшего в саду Дональда.
      - Я хотел бы узнать от вас об отношениях между супругами.
      - А что именно вас интересует?
      - Ну, они ладили между собой?
      - Разве вы еще не поняли? Он ответил не сразу.
      - Сила выказываемой скорби не всегда указывает на сильное чувство любви.
      - Вы всегда так выражаетесь, сэр?
      Едва заметная усмешка мелькнула на его лице и мгновенно погасла.
      - Я процитировал учебник психологии.
      - Выражение «не всегда» означает «как правило», - сказал я. - Ваш учебник никуда не годится.
      - Вина и раскаяние могут проявляться в чрезмерной скорби.
      - Небезопасное пустословие, - добавил я. - Ведь их медовый месяц еще не кончился.
      - После трех лет?
      - А почему бы и нет?
      Он промолчал. Я повернулся, чтобы не смотреть на Дональда, и спросил:
      - Есть ли шансы вернуть что-либо из похищенного?
      - Почти никаких. Когда дело касается антиквариата, то, пока владелец что-нибудь предпримет, вещи оказываются уже на пути через Атлантику.
      - Но не в этом случае, я надеюсь?
      - Вряд ли, - вздохнул он. - На протяжении последних лет зарегистрированы сотни взломов с ограблениями. Вернуть владельцам удалось сущую ерунду. Антиквариат - очень прибыльный бизнес в наши дни.
      - Преступники заделались знатоками?
      - Тюремные библиотекари сообщают, что наибольшим спросом у тамошнего контингента пользуются именно книги по антиквариату. И вся братия прилежно зубрит их, чтобы сразу же после выхода из заключения заняться этим выгодным делом… - В его голосе неожиданно зазвучали вполне человеческие интонации.
      - Может, выпьем кофе? - предложил я.
      Он поглядел на часы и согласился. Пока я готовил, он сидел на табурете. Поредевшие русые волосы, потертый костюм, инспектору явно было уже под сорок.
      - Вы женаты? - спросил он.
      - Нет.
      - У вас был роман с миссис Стюарт?
      - Вот вы куда гнете… Нет, не было.
      - Если не спросить, никто не скажет…
      Я поставил на стол бутылку молока, сахарницу и пригласил его. Медленно помешивая кофе, он спросил:
      - Когда вы были здесь последний раз?
      - В прошлом году, в марте. Перед их поездкой в Австралию.
      - В Австралию?
      - Они ездили туда, чтобы ознакомиться с процессом виноделия в этой стране. Дональд намеревался организовать импорт австралийского вина. Они отсутствовали около трех месяцев. Непонятно, почему их дом не ограбили, когда взломщики ничем не рисковали?
      Он уловил в моем голосе досаду.
      - Жизнь полна горькой иронии… - Он сложил губы трубочкой и подул на горячий, дымящийся напиток. - Какие у вас были планы на сегодня? Конечно, если бы ничего не случилось?
      Я лихорадочно стал вспоминать, какой же сегодня день. Суббота. Нет, в это невозможно было поверить.
      - Пошел бы на скачки… Мы всегда ходили на скачки, когда я приезжал в гости.
      - Они любили скачки?
      То, что он сказал о них в прошедшем времени, неприятно резануло мой слух. Да, теперь многое ушло в прошлое. Мне было тяжелее переключиться, много тяжелее, чем ему.
      - Да… Но все же, я полагаю, что они ходят… ходили… в основном ради меня.
      - Как вас понимать? - Он осторожно отхлебнул первый глоток кофе.
      - В основном я рисую лошадей…
      Дональд вошел через черный ход, осунувшийся, с покрасневшими от слез глазами.
      - Там пресса рвется через изгородь, - хмуро бросил он. Инспектор Фрост скрипнул зубами и, открыв дверь в холл, крикнул:
      - Констебль! Пойдите и остановите репортеров, иначе они ворвутся в сад!
      - Слушаюсь, сэр! - донесся ответ.
      - От них просто спасения нет, - извинился Фрост перед Дональдом. - Их постоянно подхлестывают издатели, а они в свою очередь тянут жилы из нас.
      Весь день дорога против дома Дональда была запружена машинами, из которых вываливались толпы репортеров, фотографов и просто искателей сенсаций. В конце концов они могут накинуться на Дональда словно стая голодных волков. Какое им дело до его переживаний?
      - Газетчики слушают радио на частотах полиции, - хмуро сообщил Фрост. - Иногда они прибывают на место раньше, чем мы.
      В другое время его слова рассмешили бы меня, но сейчас мне было не до смеха. Недаром полиция заподозрила меня в чрезмерном любопытстве. Констебль, пытавшийся силой вытолкнуть меня из дома, предположил во мне одного из этих борзописцев.
      Дональд устало оперся о стол.
      - Чарльз, - сказал он, - я поел бы супа. Разогрей, если тебе не трудно.
      - Конечно, - обрадовался я, потому что он все время отказывался . от еды.
      Фрост, словно по сигналу, поднял голову и весь напрягся. Я понял, что он ждал именно такого момента, а пока только ходил вокруг да около.
      Я открыл банку концентратов, высыпал содержимое в кастрюлю, добавил воды и немного бренди и помешал, чтобы растворились комочки.
      Фрост молча пил кофе, ожидая, пока Дональд съест две полные тарелки супа с кусочком черного хлеба. Затем он вежливо попросил меня выйти и, когда я оставил их, начал «серьезно копать», как впоследствии выразился Дональд.
      И только через три часа, когда уже стемнело, Фрост ушел. Я наблюдал за ним с верхнего этажа через окно на лестничной площадке. Сразу же возле двери к инспектору и переодетому в гражданскую одежду констеблю бросился патлатый молодчик с микрофоном. И еще прежде, чем им удалось ускользнуть от него и добраться до машины, стая репортеров с дороги ринулась со всех ног в сад через ограду. Я методично обошел весь дом, зашторил окна, проверил, хорошо ли они закрыты, и задвинул на засовы все двери. Все еще сидевший в кухне Дональд спросил:
      - Что ты делаешь?
      - Поднимаю крепостные мосты.
      Несмотря на длительную беседу с инспектором, он выглядел намного спокойнее. И когда я закончил блокировать кухонную дверь, которая вела прямо в сад, он заговорил:
      - Полиция хочет иметь список всего пропавшего. Ты поможешь составить такой?
      - Разумеется.
      - И мы хоть чем-нибудь займемся…
      - Конечно. У нас была опись имущества, но она лежала в письменном столе. Ее забрали грабители.
      - Худшего места для хранения такой бумаги и не придумаешь, -^ заметил я.
      - Примерно так же выразился инспектор Фрост.
      - А в страховой компании нет списка?
      - Есть. Но там перечень только самых ценных вещей. Ну, скажем, картин, драгоценностей… - Он вздохнул. - Все остальное записано просто как имущество.
      Мы начали со столовой. Засовывая в сервант пустые ящики, мы одновременно старались вспомнить, что находилось в каждом из них, и я с его слов записывал. Раньше здесь лежало немало массивного столового серебра, приобретенного еще в прошлом веке предками Дональда. Дональд любил старинные вещи и пользовался ими прямо-таки с наслаждением. Но теперь он нисколько не горевал о пропаже, словно вместе с имуществом исчезли и все его эмоции. Голос его звучал равнодушно, а к тому времени, когда мы справились с сервантом, - даже скучающе. Он смотрел на пустые полки, где хранилась великолепная коллекция фарфора XIX столетия, и лицо его ничего не выражало.
      - Не все ли равно, - бросил он хмуро, поймав мой взгляд.- У меня уже нет сил огорчаться.
      - А как же быть с картинами?
      Отсутствующим взглядом он обвел голые стены. Там, где висели картины, четко виднелись светлые пятна оливковой краски. В этой комнате были собраны работы современных британских художников. Дональд не любил эти картины, считая, что они созданы не в лучшие для этих художников дни, режут глаз и вызывают отрицательные эмоции.
      - Ты, наверное, помнишь их лучше, чем я, - предположил он.
      - Кое-что припоминаю.
      - Хорошо бы что-нибудь выпить.
      - Только бренди, - ответил я.
      - Мы можем выпить вина.
      - Какого вина?
      - В подвале… - Он вдруг широко раскрыл глаза. - Бог мой! Я забыл о подвале!
      - Я даже не знал, что он у тебя есть.
      - В нем идеальные влажность и температура для длительного хранения вина. В бордо и в портвейн, которые там стоят, вложено немало денег.
      В подвале, конечно, ничего не оказалось. Только три ряда пустых стеллажей от пола до потолка и одна-единственная картонная коробка на простом деревянном столе.
      Дональд лишь передернул плечами:
      - Ну вот… Вот, значит, как…
      Я снял крышку с коробки и увидел изящно закупоренные горлышки бутылок.
      - Хоть это в спешке не взяли, - сказал я.
      - А может, сознательно, - криво усмехнулся Дон. - Австралийское вино. Мы привезли его с собой из поездки.
      - Лучше, чем ничего, - сказал я небрежно, вытаскивая бутылку и читая этикетку.
      - Оно лучше многих сортов. Большинство австралийских вин не имеют себе равных.
      Я отнес ящик наверх и поставил на стол. Ступеньки из погреба вели в подсобное помещение, где стояли стиральные машины, пылесосы и прочая домашняя утварь. Я всегда принимал дверь погреба за обычный стенной шкаф и теперь задумчиво смотрел на нее - ничем не приметную, выкрашенную в белый цвет панель, совершенно не выделявшуюся на общем фоне.
      - Как ты думаешь, грабителям было известно, что в доме хранится вино? - спросил я.
      - Не знаю.
      - Я никогда бы не нашел его.
      - Потому что ты не грабитель. - Он достал штопор, откупорил бутылку и наполнил два стакана темно-красной жидкостью.
      Я попробовал. Вино было чудесным, даже на мой непрофессиональный вкус.
      Дональд пил вино не смакуя, как воду. Стакан раз или два звякнул о его зубы. В его движениях ощущалась неуверенность, будто он никак не мог вспомнить, как что делается. А все потому, что его мысли были поглощены Региной, и это буквально парализовывало его.
      Тот, прежний, Дональд был человеком, уверенным в себе. Он умело вел свой бизнес, перешедший к нему по наследству, постепенно расширяя его географию. У него было волевое лицо, улыбчивые, с янтарным отблеском глаза. И он не жалел денег на модные прически.
      Теперешний Дональд был растерян, раздавлен несчастьем, хотя и старался держаться, но слишком неверной была его походка, когда он шел по лестнице.
      Мы провели вечер на кухне. Говорили о всякой всячине, выпили, что-то съели и снова разложили по полкам съестные припасы. Дональд старался вовсю, но половину банок поставил вверх дном.
      У парадной двери за вечер звонили трижды, однако не так, как было условлено с полицией. Телефон не звонил совсем - я отключил его. Дональд отклонил предложение друзей пожить у него. Он буквально содрогался при мысли, что ему придется говорить с кем-то, кроме меня и Фроста.
      - Почему они не убираются прочь? - спросил он в отчаянии, после того как в парадную дверь позвонили в третий раз.
      - Они уберутся только после того, как увидят тебя, - сказал я и мысленно добавил: «…выжмут все, что им надо, и отшвырнут за ненадобностью».
      - У меня на это нет сил, - устало сказал он. Ситуация напоминала осаду.
      Потом мы отправились наверх, чтобы хоть немного поспать. Хотя было не похоже, что Дональд проспит дольше, чем в прошлую ночь, когда он почти не сомкнул глаз. Полицейский врач еще накануне оставил снотворное, но Дональд к нему не притронулся. Я силой пытался заставить его принять лекарство, однако безрезультатно.
      - Нет, Чарльз. Это было бы изменой. Забочусь только о себе, а не о… Какой ужас пережила она, не видя рядом никого из тех, кто мо… кто любил ее…
      Он словно старался найти утешение в собственных страданиях. Я кивнул и больше не приставал к нему со снотворным.
      - Ты не будешь возражать, - начал он несмело, - если я лягу в отдельной комнате?
      - Разумеется, нет.
      - Можно постелить тебе в соседней?
      - Конечно.
      Он открыл шкаф и показал, где белье.
      - Ты справишься сам?
      - Не беспокойся, - ответил я.
      Он повернулся и вдруг замер, заметив светлое пятно на голой стене.
      - Они взяли Маннинга! - вскрикнул он.
      - Какого Маннинга?
      - Которого я купил в Австралии. Я повесил картину здесь всего неделю назад. Хотел показать ее тебе. Почему и попросил приехать.
      - Жаль… Нет, это не то слово.
      - Все, - сказал он безнадежно. - Все пропало!
 

 
      В воскресенье Фрост прибыл снова - такой же энергичный, со спокойными, все замечающими глазами и сдержанными манерами. Я открыл парадную дверь после его условного звонка, и он прошел за мной в кухню, где мы с Дональдом обосновались, видимо, надолго. Я молча показал на табуретку.
      - У меня есть для вас две новости, - сказал он официальным тоном. - Во-первых, несмотря на то что мы тщательным образом осмотрели весь дом, нам не удалось обнаружить никаких отпечатков пальцев.
      - И нет никакой надежды?
      - Нет, сэр. Профессиональные грабители всегда надевают перчатки.
      Дональд терпеливо ждал с безразличным выражением на своем посеревшем лице, казалось, то, о чем говорил Фрост, совсем его не касалось. Ничто, подумал я, не имеет теперь для него значения.
      - Во-вторых, мы выяснили, что в пятницу после обеда возле вашей парадной двери стоял фургон.
      Дональд тупо посмотрел на него.
      - Темного цвета и весь в пыли, сэр.
      - О-о! - произнес Дональд равнодушно.
      - Так, - вздохнул Фрост. - А что вы знаете о бронзовой статуэтке коня, мистер Стюарт? Коня, вставшего на дыбы?
      - Она в холле, - машинально ответил он и добавил, нахмурив брови: - Я хотел сказать, что она была там. Сейчас ее нет.
      - Откуда вы о ней узнали? - спросил я Фроста и, еще не закончив вопроса, догадался, каким будет ответ. - О нет!.. - У меня перехватило горло. - Я подумал, может, вы нашли ее… Может, она выпала из фургона?
      - Нет, сэр. - Его лицо оставалось невозмутимым. - Мы нашли ее возле миссис Стюарт.
      Дональд тоже сразу понял, о чем идет речь. Он резко поднялся, подошел к окну и стал смотреть на опустевший сад.
      - Тяжелая, - выговорил он наконец.
      - Да, сэр.
      - Все произошло… быстро?
      - Да, сэр, - повторил Фрост, и слова его прозвучали скорее как констатация факта, чем утешение Дональду.
      - Бедная Регина!.. - еле слышно прошептал Дональд. Горе совершенно подкосило его. Он тяжело опустился в кресло и отсутствующим взглядом уставился в пространство.
      Фрост осторожно перевел разговор на другое: попросил, чтобы никто из нас не входил в гостиную, которую полиция опечатала.
      А вообще они закончили обследование дома, и можно смести с полированных поверхностей серо-белый порошок для определения отпечатков пальцев.
      Дональд никак не отреагировал на эти слова.
      Подготовил ли мистер Стюарт список украденных вещей?
      Я подал ему лист с перечислением столового серебра и картин, которые смог вспомнить. Фрост неодобрительно поднял брови и сказал:
      - Нам нужен более подробный список, сэр!
      - Попробуем вспомнить сегодня еще что-нибудь, - пообещал я. - Кстати, украдено также большое количество вина.
      - Вина? - переспросил инспектор. Я показал ему пустой подвал. Он осмотрел его и надолго задумался.
      - Нужно было порядочно времени, чтобы вывезти все дочиста, - заметил я.
      - Похоже, что так, - протянул он. Он посоветовал Дональду подготовить короткое заявление и зачитать его перед репортерами, которые еще стоят во дворе, пусть уж лучше убираются…
      - Нет, - резко ответил Дональд.
      - Всего лишь короткое заявление, - продолжал настаивать Фрост. - Мы можем подготовить его вместе, если вы не против.
      В сущности, Фрост все написал сам. Он не меньше Дональда был заинтересован спровадить докучливых репортеров, от которых ему приходилось постоянно отбиваться. Мой кузен в конце концов согласился выступить с этим заявлением перед репортерами. Составленное в виде полицейского акта, оно было так далеко от пережитого им, что позволило бы ему зачитать его более или менее спокойно.
      - Но чтобы не было фотографов, - предупредил Дональд.
      Они заполнили холл - толпа искателей сенсаций с голодными глазами, настоящие зубры своей вездесущей профессии, лишенные эмоций сотнями подобных вторжений в человеческие трагедии. Конечно, им жаль парня, у которого убили жену. Но новости есть новости, а газеты продаются благодаря уголовной хронике, и если репортеры не будут поставлять хозяевам нужный товар, то потеряют работу и их место займут менее щепетильные конкуренты. Совет печати в последнее время запретил подобные бесцеремонные вторжения в жизнь сограждан, но лазейки, которые еще оставались, причиняли немало неприятностей потерпевшим.
      Дональд стоял на лестнице, мы с Фростом - внизу. Дон читал без всякого выражения, будто это касалось кого-то другого.
      - Я возвратился домой приблизительно в семнадцать часов и заметил, что за время моего отсутствия исчезло значительное количество ценных вещей… Я немедленно позвонил в полицию… Моя жена, которая по пятницам обычно не бывала дома, неожиданно вернулась и, очевидно, нарушила планы преступников…
      Он закончил. Репортеры старательно записали этот набор стандартных фраз и разочарованно переглянулись. Один из них, явно выбранный заранее, начал вкрадчиво, тоном, полным сочувствия, задавать вопросы:
      - Скажите, пожалуйста, какая из дверей ведет в комнату, где убили вашу жену?
      Дональд невольно бросил взгляд в сторону гостиной. Все повернули головы и уставились на белую панель, что-то записывая.
      - Скажите, что именно было украдено?
      - Серебро… картины…
      - Какие картины?
      Дональд покачал головой и стал бледнеть.
      - Не могли бы вы назвать их цену?
      - Я не знаю, - наконец ответил он. - Они были застрахованы?
      - Да.
      - Сколько спален в вашем доме?
      - Что?
      - Сколько здесь спален?
      - Кажется… да, пять.
      - Что вы можете рассказать нам о вашей жене? Характер, работа? И не могли бы вы дать ее фотографию?
      Дональд умоляюще помотал головой, пробормотал:
      - Простите! - повернулся и ринулся вверх по лестнице.
      - Все! - решительно заявил Фрост.
      - Не густо, - послышался ропот в толпе.
      - А вы чего хотели? Крови? - спросил инспектор, приглашая их к выходу. - Поставьте себя на его место.
      - Ладно, - протянул кто-то, и они ушли.
      - Беседа у нас получилась короткой, - усмехнулся Фрост, - но они и из этой малости сумеют настрочить предлинные репортажи.
      Во всяком случае, положительный эффект был налицо - большая часть машин разъехалась немедленно, да и остальные, подумал я, скоро последуют за ними.
      - Зачем они спрашивали о спальнях?
      - Чтобы оценить стоимость всего дома.
      - Бог мой…
      - Во всех газетах все будет подано по-разному. - В голосе Фрос-та прозвучала веселая нотка. - Они всегда так. - Он посмотрел в сторону лестницы, по которой поднялся Дональд, и вроде бы ненароком спросил у меня: - У вашего кузена финансовые затруднения?
      Я знал его манеру ловить человека на слове.
      - Не думаю, - неторопливо ответил я. - Вы бы лучше прямо спросили у него.
      - Обязательно, сэр! - окинул он меня внимательным взглядом. - А что знаете вы лично?
      - Только то, что у полиции есть какие-то подозрения, - ответил я спокойно.
      Он пропустил мои слова мимо ушей.
      - У мистера Стюарта дела идут нормально? В наши дни многие предприниматели средней руки становятся банкротами…
      - Наверное, вы правы, - согласился я.
      - И из-за затруднений с наличными.
      - Боюсь, что не смогу быть вам полезным. Вам придется проверить бухгалтерию.
      - Мы так и сделаем, сэр.
      - И если даже окажется, что фирма близка к банкротству, это еще не значит, что Дональд инсценировал ограбление.
      - Такое уже бывало, - сухо сказал инспектор.
      - Если бы ему были нужны наличные, он мог бы просто все продать, - заметил я.
      - Возможно, он так и сделал.
      У меня перехватило дыхание, и я ничего не ответил. -- Что же касается вина… то, как вы сами заметили, чтобы вынести его из дома, потребовалось бы много времени.
      - Это фирма с ограниченной ответственностью, и ее банкротство не затронуло бы ни его дома, ни личного капитала.
      - А вы кое-что смыслите. Разве не так?
      - Жизнь учит, - уклонился я от ответа.
      - Я думал, что художники далеки от мирских дел.
      - Некоторые и в самом деле далеки.
      Он поглядывал на меня узенькими щелками глаз, словно прикидывал, какое участие я мог принимать в инсценировании кражи.
      - Мой кузен, Дональд Стюарт, благородный человек, - тихо произнес я.
      - Этот эпитет вышел из употребления.
      - И все же осталось немало таких людей.
      Он недоверчиво поглядел на меня. Всю свою трудовую жизнь он изо дня в день сталкивался с воровством и обманом. Благородством в мире преступников не пахло.
      Дональд нерешительно спустился по лестнице, и Фрост незамедлительно забрал его в кухню, чтобы еще раз потолковать один на один. Я подумал, что если вопросы Фроста окажутся такими же въедливыми, как и обращенные ко мне, то бедняге Дону придется туго. Пока они разговаривали, я от нечего делать бродил по дому, заглядывая в ящики шкафов и открывая буфеты, стараясь себе представить жизнь моего кузена.
      Кто-то из них, он или Регина, припас множество пустых коробок - разных форм и размеров. Они были рассованы по углам полок и ящиков - коричневые картонные, яркие подарочные, коробки из-под конфет и шоколада. Наверное, хозяева дома думали найти им какое-то применение или просто рука не поднималась выбросить красивые коробки. Грабители часть из них открыли и швырнули на пол. «Чтобы проверить их все, - подумал я, - потребовалось бы много времени».
      Они почему-то пренебрегли большим солярием, где хранилось кое-что из антиквариата, но не было картин, Я сидел там в бамбуковом кресле и смотрел на сад. Ветер срывал пожелтевшие листья с деревьев, а несколько запоздалых роз изо всех сил держались на колючих стеблях. Было холодно и неуютно.
      Я ненавижу осень - пору меланхолии, пору умирания. Каждый год мое настроение падает при виде мокрых листьев и улучшается с наступлением морозов. Статистика в психиатрии утверждает, что наибольшее число самоубийств приходится на весну, пору возрождения природы, когда все растет и тянется к солнцу. Я никак не могу понять такой зависимости. И если бы я решил броситься с утеса в море, то такое могло бы случиться только осенью.
      Я пошел наверх, забрал свой чемодан и перенес его вниз. За годы путешествий я несколько усовершенствовал традиционный багаж художника. Большой твердый чемодан по существу превратился в портативную мастерскую, куда помещались кроме набора красок и кистей легкий складной металлический Мольберт, запас льняного масла и скипидара в небьющейся посуде и штатив, на котором можно было укрепить четыре непросохших холста так, чтобы они не касались друг друга. Была здесь коробка с тряпками и достаточным количеством растворителя, чтобы содержать в чистоте свое переносное хозяйство. И еще оставалось место для одежды, смены белья и пары сандвичей.
      Укрепив на мольберте полотно среднего размера, я подготовил палитру и нанес первые мазки. Унылый пейзаж - нечто похожее на садик Дональда на фоне убранного поля и хмурого леса вдали. Картина совершенно не в моем духе. Но мне хотелось хоть чем-то занять себя.
      Я работал медленно, понемногу замерзая, пока Фрост не решил наконец уйти. Он покинул дом, не попрощавшись со мной. Дверь резко захлопнулась за ним.
      У Дональда на теплой кухне был жалкий вид. Когда я вошел, он сидел за столом в полном отчаянии, опустив голову на руки. Услышав мои шаги, он медленно поднял голову, и я увидел его постаревшее лицо, изборожденное глубокими морщинами.
      - Ты знаешь, что он думает? - спросил он.
      - Более или менее.
      - Я не смог его переубедить. Он твердит свое. Снова и снова задает все те же вопросы. Почему он мне не верит?
      - Многие люди врут полицейским. И они уже привыкли не верить.
      - Он хочет встретиться со мной в моей конторе. Приведет туда своих сотрудников посмотреть бухгалтерские книги…
      - Так скажи спасибо, что он не потащил тебя туда сегодня!
      - И то правда.
      - Дон, прости. Я сказал ему, что исчезло вино. У него появилось подозрение. Моя вина, что он так грубо с тобой говорил…
      Он устало отмахнулся:
      - Я и сам сказал бы ему про вино. Мне и в голову не приходило скрывать что-то.
      - Но… - Я обратил его внимание на то, что для погрузки большого количества бутылок требуется много времени.
      - Хм-м… Он и сам бы сообразил.
      - А сколько действительно им потребовалось времени?
      - Все зависит от того, сколько здесь было людей. - Он потер пальцами уставшие глаза. - Во всяком случае, у них должны были быть с собой коробки для бутылок. Следовательно, они знали, что здесь есть вино, и заранее подготовили тару. Поэтому Фрост решил, что я сам его продал, а теперь заявляю, что оно украдено, претендуя на страховку. Если же его действительно украли в прошлую пятницу, то кто, как не я, мог уведомить преступников, что им будут нужны коробки? Следовательно, я сам подстроил весь кошмар…
      Мы размышляли в гнетущей тишине.
      - Так кто же все-таки знал, что у тебя хранилось вино? - спросил я наконец. - И кто знал, что в пятницу никого нет дома? И какова была их главная цель - вино, антиквариат или серебро и картины?
      - Бог мой, Чарльз, ты говоришь прямо как инспектор Фрост.
      - Извини, Дон!
      - Ладно уж. Теперь в любом бизнесе кризис наличных. Обрати внимание, национализированные промышленные предприятия тратят миллионные капиталы. Растет зарплата, растут налоги и инфляция. Для мелких же предпринимателей - это большая проблема. Конечно, у меня тоже трудности с наличными. А у кого их нет?
      - Твои дела плохи? - поинтересовался я.
      - Положение не отчаянное. Утешительного, разумеется, мало, но и о ликвидации пока что нет речи. К тому же компания с ограниченной ответственностью не имеет права производить торговые операции, если она не предъявит средств на покрытие расходов.
      - Но она могла бы… если бы ты поддержал ее дополнительным капиталом?
      Он поглядел на меня с тенью усмешки:
      - Меня все еще удивляет, что ты зарабатываешь на жизнь… рисованием.
      - Зато у меня есть возможность ходить на скачки, когда захочется.
      - Ленивый лоботряс! - Он говорил как тот, прежний, Дональд, но непринужденность постепенно уступала место безразличию. - Только в крайнем случае, как несостоятельный должник, я мог бы воспользоваться собственным имуществом, чтобы спасти обреченное дело. Если бы дела моей фирмы стали совсем плохи, я бы сразу прикрыл ее. Было бы просто сумасшествием упустить время.
      - Фрост, наверное, спрашивал тебя, не была ли страховка украденных вещей выше их действительной стоимости?
      - Да, спрашивал. Несколько раз.
      - Ну, ты бы не сказал ему, если бы даже так оно и было?
      - Но так не было. Если хочешь знать, страховка была меньше действительной стоимости. - Он вздохнул. - Бог знает, возместят ли они стоимость Маннинга… Я договорился о страховке лишь по телефону. И даже еще не отослал страховой полис.
      - Все будет в порядке, если ты предъявишь квитанцию на покупку. Он грустно покачал головой.
      - Все документы, подтверждающие покупку, были в столе в холле. Квитанция картинной галереи, где я купил картину, паспорт картины, квитанция таможенного и акцизного сборов. Все пропало…
      - Фросту вряд ли это понравится.
      - Ему уже не понравилось.
      - Ладно… Надеюсь, ты обратил его внимание на то, что вряд ли покупал бы дорогие картины и предпринимал кругосветные путешествия, если бы у тебя не было ни гроша.
      - А он и сказал, что именно потому, что я покупал дорогие картины и совершал путешествия, у меня ничего не осталось.
      Фрост воздвигнул перед Дональдом стену подозрений, чтобы тот разбил о нее голову. Моего кузена надо было вытягивать, пока не утонул окончательно.
      - Поешь спагетти? - предложил я.
      - Что?
      - Это все, что я сумею приготовить.
      - О-о-о… - Он глянул на часы.
      Было половина пятого, и, по моему мнению, давно настала пора подкрепиться.
 

 
      На следующее утро полиция прислала машину за Дональдом, чтобы подвергнуть пыткам теперь уже в конторе. Дональд вышел из дому как неживой. За кофе он достаточно ясно дал понять, что не собирается себя защищать.
      - Дон, ты должен бороться! Из создавшейся ситуации есть лишь один выход - быть рассудительным, твердым и точным, то есть быть самим собой.
      - Лучше бы ты пошел вместо меня, - слабо улыбнулся он. - У меня нет сил заниматься этим. Да и к чему? - Его улыбка вдруг исчезла, и на лице проступило неимоверное горе, так в трещине льда проступает черная вода. - Без Регины… без нее нет смысла зарабатывать деньги.
      - Речь идет не о деньгах. Ты должен себя защищать, иначе они сочтут тебя виновным.
      - Я дошел до предела. Мне все безразлично. Пусть думают, что им заблагорассудится.
      - Дон, - сказал я серьезно. - Они будут думать то, что ты им позволишь!
      - Мне и вправду все равно, - сказал он. Именно это и беспокоило меня.
      Его не было целый день. А я рисовал. Не вчерашний грустный пейзаж. Солярий показался мне еще более серым и холодным, чем вчера, а я не хотел больше впадать в меланхолию. Я оставил на столе незаконченный рисунок и со всеми пожитками перебрался в тепло. Возможно, в кухне не такое хорошее освещение, но она была единственным местом в доме, где еще ощущался пульс жизни.
      Я рисовал Регину. На картине она стояла возле плиты с деревянной ложкой в одной руке и с бутылкой вина в другой. Я рисовал ее откинутую назад голову, улыбающееся лицо, лучистый и откровенно счастливый взгляд. Позади Регины я рисовал кухню точно такой, какой видел ее сейчас, а саму Регину рисовал по памяти. Я так четко видел ее, что раз или два отводил взгляд от ее лица на полотне, чтобы обратиться к ней, но, разочарованный, обнаруживал перед собой лишь пустоту. Необычайные ощущения реальности и нереальности волнующе переплелись воедино.
      Я редко работаю более четырех часов подряд, потому что от долгого стояния устаю, мне становится холодно и зверски хочется есть.
      На ленч я открыл банку говядины, разогрел мясо, поел его с пикулями на кусочке поджаренного хлеба, потом пошел прогуляться. Чтобы избежать зевак за воротами, я вышел в сад и через живую изгородь выбрался на улицу. Какое-то время я слонялся вдоль кривых улочек. Была возможность размяться после многочасовой работы и подумать о картине.
      Складки на кухонных занавесках надо было оттенить жженой умброй, а на кастрюле добавить пурпура. У Регины на желтой блузке под воротничком нужно положить желтой охры и, может быть, немного тронуть зеленью. Недостаточно прорисована кухонная плита, надо к ней вернуться. На этот раз я нарушил свой основной принцип работать сразу и над фоном, и над предметом на переднем плане.
      Сейчас лицо Регины выделялось на полотне своей четкостью и завершенностью. Не хватало только отблеска на губах и теней под нижними веками - этого не сделаешь, пока не просохнет краска.
      Я очень быстро написал лицо Регины. Теперь нужно быть осторожным, чтобы выдержать кухню в том же самом ключе и чтобы все выглядело естественно, как гармоничное целое.
      Дул пронизывающий ветер, в небе клубились черные тучи. Я сунул руки в карманы и с первыми каплями дождя проскользнул назад через изгородь.
      Послеобеденный сеанс оказался гораздо короче. Я не мог подобрать нужный тон, чтобы воспроизвести свет, падающий на предметы в кухне. Я рисую не первый год, но на этот раз не сумел добиться совпадения красок на палитре и на картине. После трех ошибок я решил, что на сегодня достаточно.
      Дональд вернулся, когда я мыл кисти. Я услышал, как скрипнули тормоза машины и хлопнула дверца. Потом, к моему удивлению, позвонили у парадной двери, хотя Дональд брал с собой ключи.
      Я открыл дверь. На пороге стоял полицейский и держал под руку Дональда. Позади них - толкущиеся у ворот любопытные, жадно взирающие на эту картину. Мой кузен был бледным как смерть.
      - Дон! - позвал я его, чувствуя, что выгляжу испуганным. Он ничего не ответил, а полицейский слегка поклонился.
      - Вот и мы, сэр! - И передал мне кузена из рук в руки. Сам же поспешно ретировался к ожидавшей его машине.
      Я помог Дональду войти. Впервые я видел до такой степени убитого горем человека.
      - Я спросил о похоронах… - Его лицо окаменело, он задыхался. - Они ответили… - Он перевел дух и попытался продолжать: - Они ответили… что никаких похорон…
      - Дональд!
      - Они сказали, что ее… нельзя хоронить до конца следствия. А оно может длиться целые месяцы. Они будут сохранять ее… в холодильном отделении… - Его отчаяние было ужасным. - Они… - Он пошатнулся. - Они заявили… тело убитого человека принадлежит государству до конца следствия…
      Я не успел подхватить его. Он упал возле моих ног как подкошенный.
 

 
      Два дня Дональд провел в постели, и мне довелось узнать, что это такое - состояние прострации.
      Утром и вечером врач давал ему успокаивающие пилюли и делал инъекции. Медсестра из меня была никудышная, а кухарка и того хуже. Но Дональд не хотел видеть возле себя новых лиц. Он умолял врача:
      - Пусть только Чарльз ухаживает за мной. Он не станет устраивать лишнего шума.
      Он засыпал и просыпался, а я наблюдал, как на его лице отражается борьба с неотступным страхом. Он заметно похудел, его когда-то полное лицо осунулось. Тени под глазами почернели, и силы, казалось, совсем покинули его.
      Всю еду я готовил из консервированных продуктов - читал надпись на пакете или банке и делал, как там написано. Дональд ел все, что я давал ему, и каждый раз благодарил, хотя вряд ли это было вкусно.
      Пока он спал, я немного работал. Грустный пейзаж уже не был таким грустным, он стал просто осенним пейзажем с тремя лошадьми, которые кружком стояли в поле. Такие картины - одновременно и понятные, и сделанные достаточно добротно - и были моим хлебом. Они хорошо расходились, обычно я рисовал по меньшей мере по картине за десять дней. Душу в них я не вкладывал, все было делом одной техники.
      А вот портрет Регины стал лучшим из того, что я сделал за много месяцев. Она улыбалась на полотне совсем как в жизни. Картины меняются за время работы над ними. День за днем в моем воображении смещались акценты, и наконец кухня на заднем плане стала темнее, а сама Регина ярче. Было видно, что она стряпает, но внимание концентрировалось на образе женщины, а не на том, что она делает.
      В конце концов кухня, которую я видел перед собой, стала на полотне лишь отдаленным планом, а женщина, которой передо мной не было, ожила.
      Поработав над картиной, я каждый раз прятал ее в чемодан. Не хотел, чтобы Дональд увидел ее.
      В среду к вечеру Дональд, слегка пошатываясь, спустился в кухню, стараясь не показать своей слабости. Он уселся за соломенной ширмой поближе к столу, пригубил виски, бутылку которого я принес в тот день, и наблюдал, как я мою кисти.
      - Ты всегда такой аккуратный? - поинтересовался он.
      - Краски дорого стоят.
      Жестом он указал на картину с лошадьми, которая сохла на мольберте.
      - Сколько все это стоит тебе самому?
      - Одних материалов здесь на десять фунтов. А еще тепло, свет, жилье, пища, виски, одежда, трата нервов… Столько я заработаю за неделю, если, бросив все, вернусь к своему прежнему занятию и стану продавать дома.
      - Дорогое удовольствие, - констатировал он вполне серьезно.
      - Но я не жалуюсь, - усмехнулся я.
      Я смыл с кистей мыльную пену и поставил сушиться. Хорошие кисти так же дороги, как и краски.
      - Порывшись в финансовых отчетах компании, - сменил тему Дональд, - они повезли меня в полицейское отделение и там силились доказать мне, что я сам убил ее.
      - Невероятно!
      - Они пришли к выводу, что я мог прийти домой перед ленчем и убить ее. Времени, говорят, у меня было достаточно.
      - Они просто спятили! - Я плеснул в стакан добрую порцию виски и положил кусочек льда.
      - Кроме Фроста, там был еще человек, шеф их отдела. По фамилии вроде бы Уолл. Худощавый такой, с колючим взглядом. Мне показалось, что он никогда не моргает. Он вцепился в меня и все время твердил, что я убил ее потому, что она, вернувшись, застала меня вместе с грабителями…
      - Господи! - произнес я с отвращением. - Но ведь она не покидала магазина до половины третьего.
      - Хозяйка цветочного магазина изменила свои показания. Теперь она говорит, что не помнит точно, когда ушла Регина. Припоминает лишь, что вскоре после ленча. А я в это время еще возился с клиентурой…
      Он замолчал, ухватившись за стакан, как будто искал в нем опору.
      - Не могу тебе передать, как все было мерзко… - Он изо всех сил сдерживался. - Они сказали, - добавил он, - что восемьдесят процентов убитых женщин стали жертвами своих мужей.
      Да, это было в стиле Фроста.
      - Потом они отпустили меня домой, но я думаю… - Его голос задрожал и он глотнул из стакана, стараясь сохранить столь тяжело добытое спокойствие. - Я не думаю, что они надолго оставят меня в покое.
      Прошло пять дней с того момента, когда он, вернувшись домой, нашел Регину мертвой. Его умственное и нервное напряжение было столь велико, что я не переставал удивляться, как он не сошел с ума.
      - Они напали на след преступников? Он слабо усмехнулся:
      - - Сомневаюсь, что они этим занимаются.
      - Но это их обязанность.
      - И я так полагаю. Однако они ничего не говорят. - Он медленно допил виски. - В том-то вся и ирония… Я всегда с уважением относился к полиции. Кто же мог знать, что они такие?
      «Чудеса, - подумал я. - Либо они хотят надавить на подозреваемого, рассчитывая развязать ему язык, либо просто ограничиваются вежливыми заявлениями, учтивыми вопросами и топчутся, топчутся на месте… В итоге единственная эффективная система расследования заставляет невиновных страдать больше, чем виновных».
      - Я не вижу конца, - сказал Дон. - Не вижу.
      В пятницу до обеда полицейские снова посетили нас; но мой кузен уже ни на что не реагировал. Он был апатичным и серым, как дым. Он столько выстрадал, что слова инспектора Фроста отскакивали от него как от стенки горох.
      - Ты вроде бы собирался рисовать какому-то клиенту лошадь? - неожиданно спросил он, когда мы уже принялись за ленч.
      - Я предупредил их, что приеду позже.
      - Ты же обещал приехать во вторник?
      - Я все уладил по телефону.
      - Все равно тебе лучше поехать!
      И Дональд настоял, чтобы я посмотрел расписание поездов, заказал такси и предупредил людей, что приеду. Я пришел к выводу, что и в самом деле пришло время оставить его одного, и стал собирать вещи.
      - Мне кажется, - сказал он неуверенно, когда мы ждали такси, - что ты никогда не рисовал портреты. Я имею в виду людей…
      Иногда бывало.
      - Я только хотел… не мог бы ты как-нибудь?.. У меня есть фото Регины…
      Я внимательно посмотрел на него. Вероятно, это не должно было повредить ему. Я раскрыл чемодан и достал картину, держа ее обратной стороной к Дону.
      - Она еще не просохла, - предупредил я, - и не обрамлена. И я не могу покрыть ее лаком по меньшей мере еще с полгода. Но, если она тебе нравится, можешь взять ее себе.
      - Дай-ка посмотреть.
      Я повернул полотно. Он прикипел к нему взглядом, но ничего не сказал. К парадному подъехало такси.
      - Будь здоров. - Я приставил картину к стене кухни.
      Он проводил меня на крыльцо, открыл дверцу машины и помахал мне на прощание. Молча, потому что в глазах у него стояли слезы.
      В Йоркшире я пробыл неделю, увековечивая старого терпеливого скакуна, а потом вернулся в свою квартиру неподалеку от аэропорта Хитроу, прихватив с собой картину, чтобы завершить ее.
      Сытый рисованием по самую завязку, я бросил все и подался на скачки.
      Скачки в Пламптоне, прилив знакомого возбуждения при виде плавных движений скакунов. Картины никогда точно не передадут их грациозность, никогда.
      Мне самому всю жизнь хотелось принять участие в скачках, но не хватало куража или, может быть, выдержки. Как и Дональд, мой отец владел предприятием средней руки, он проводил аукционы в Суссексе. Подростком я мог часами наблюдать, как выезжают лошадей, а в шесть лет стал рисовать их. Иногда тетка после долгих упрашиваний милостиво разрешала мне покататься на пони - своего у меня никогда не было. Хорошо помню этот час блаженства. Потом была учеба в художественном колледже - хорошее время. Но в двадцать два года я потерял родителей, и мне пришлось самому зарабатывать себе на жизнь.
      На нашей улице размещалась контора по торговле недвижимостью, и я долго работал в ней.
      Казалось, добрая половина художников-анималистов, рисующих лошадей, съехалась сегодня в Пламптон. Да и неудивительно, поскольку здесь впервые в новом сезоне должен был появиться «Большой Национальный призер». Естественно, картина с названием «Большой Национальный призер на старте» имеет намного больше шансов быть проданной, чем если бы она называлась просто «Один из участников состязаний в Пламптоне перед заездом». Меркантильные соображения вынуждают будущих Рембрандтов считаться с рыночной конъюнктурой.
      - Тодд?! - крикнул кто-то мне в ухо. - Ты же должен мне пятнадцать фунтов!
      - А черта лысого не хочешь? - спросил я.
      - Ведь ты сказал, что Размах будет фаворитом в Аскоте.
      - Не живи чужим умом.
      Билл Пайл засмеялся и похлопал меня по плечу. Он считал всех знакомых своими закадычными друзьями, бурно приветствовал их при встрече, любил выпить за чужой счет и смертельно всем надоедал. Бог знает сколько раз я встречал Билли на скачках, но так и не смог придумать, как избавиться от него, не прибегая к грубости. Обычные отказы отскакивали от него, как ртуть от стекла, и со временем я пришел к выводу, что проще всего сразу выпить с ним, чем целый день избегать.
      Итак, я ждал, когда он произнесет свою традиционную фразу: «Пропустим по одной?»
      - Пропустим по одной? - предложил он.
      - Э-э… конечно, - покорно согласился я.
      - Твой отец никогда бы не простил мне, если бы я не заботился о тебе. - Это тоже была его традиционная фраза. Я знал, что им приходилось встречаться по делам, но подозревал, что дружбу Билли выдумал уже после смерти моего отца.
      - Идем!
      Я наперед знал всю последующую процедуру. Он вроде бы неожиданно встретит в баре свою тетушку Сал, и я должен буду заказывать выпивку для них обоих.
      - О-о! Да здесь тетушка Сал! - объявил Билл, заходя в бар. - Сюрприз!..
      Тетушка Сал в свои семьдесят с хвостиком была завзятой болельщицей - с вечной сигаретой в углу рта и с книжечкой-расписанием соревнований, раскрытой на предстоящем заезде.
      - Хэлло, миссис Сал!
      - Что? А-а… Как поживаете? Вы что-нибудь знаете о заезде в два тридцать?
      - К сожалению, нет.
      - Ага… - Она заглянула в расписание. - Тритопс прошел взвешивание, но как у него с ногой? - Она подняла глаза и свободной рукой подтолкнула племянника, который никак не мог дозваться официанта. - Билли, закажи что-нибудь для мисс Метьюз!
      - Для кого?
      - Для Метьюз. Что ты пьешь, Мейзи? - повернулась она к полной пожилой женщине.
      - Джин с тоником, спасибо!
      - Понял, Билли? Двойное бренди и имбирную настойку для меня и джин с тоником для миссис Мейзи.
      Одежда на миссис Мейзи была новая и дорогая. От покрытых лаком волос до сумочки из крокодиловой кожи и отделанных золотом туфель - все кричало, что это мешок с деньгами. На руке, в которой она держала бокал, искрилось кольцо с опалом, обрамленным бриллиантами. Ее умело накрашенное лицо не выражало особой радости.
      - Как поживаете? - учтиво спросил я.
      - Что? - переспросила тетушка Сал. - О-о, Мейзи, знакомься. Это Чарльз Тодд. Что вы думаете о Тритопсе, Чарльз?
      Тетушка Сал озабоченно заглянула в книжечку, а Билли раздал напитки.
      - Ваше здоровье! - без особого энтузиазма произнесла Мейзи Метьюз.
      - До дна, - отозвался Билли.
      - Мейзи немного не повезло, - с сочувствием заявила тетушка Сал.
      - Не на того поставила? - усмехнулся Билли.
      - Ее дом сгорел дотла.
      Удачное начало разговора, что и говорить!
      - Ой… - смутился Билли. - Вот несчастье.
      - Вы, кажется, потеряли все, Мейзи?
      - Все, кроме того, что осталось на мне, - хмуро ответила она. •
      - Хотите еще джина? - предложил я.
      - Благодарю, дорогой.
      Когда я вернулся с вновь наполненными стаканами, Мейзи во всех подробностях повествовала о случившемся:
      - …Меня там, разумеется, не было, я гостила у сестры моего мужа Бетти в Бирмингеме, и вдруг на пороге появляется полицейский, сетуя на то, как тяжело им было меня найти. К тому моменту, разумеется, уже все сгорело. Когда я вернулась в Уортинг, то увидела лишь груду пепла и трубу камина, торчавшую посредине. Мне пришлось приложить немало усилий, чтобы выяснить, что произошло… Наконец они сказали, что в доме что-то загорелось, но они не знают, какова причина загорания, потому что дома никого не было…
      Она взяла джин, улыбнулась, не адресуя никому своей улыбки, и продолжала:
      - Так вот, я была как сумасшедшая. Еще бы - так все потерять! И я спросила, почему они не воспользовались морской водой, ведь море рядом с домом. Они же, ясное дело, ответили, что не могли ничего спасти, так как не было настоящей воды. А пожарный, которому я пожаловалась, объяснил, что они не пользуются морской водой, потому что, во-первых, она разъедает оборудование, а во-вторых, помпы засасывают морские водоросли и ракушки, и вообще тогда был отлив…
      Я едва сдержался, чтобы не рассмеяться, но она все-таки почувствовала это.
      - Конечно, дорогой, вам смешно, ведь вы не потеряли всего, что собирали Бог знает сколько времени.
      - Мне очень жаль, миссис Метьюз. Ваша беда не кажется мне смешной. Просто…
      - Я понимаю, дорогой. С вашей точки зрения, действительно это смешно - кругом вода, и нечем залить огонь. Но, поверьте мне, я тогда была просто вне себя.
      - Кажется, я сделаю маленькую ставку на Тритопса, - задумчиво сказала тетушка Сал.
      Мейзи Метьюз с недоумением посмотрела на нее, а Билли, уже наслушавшийся о пожаре, хлопнул меня по плечу и протянул: «Та-ак», - что было сигналом посмотреть заезд.
      «Он уже получил свое», - подумал я и тоже вышел, чтобы посмотреть на скачки с верхней трибуны, где шанс столкнуться со знакомыми был минимальным.
      Тритоне упал и пришел последним, сильно хромая. Не посчастливилось его владельцу, жокею и тетушке Сал. Я спустился вниз к смотровому кругу, чтобы взглянуть на чемпиона, которого готовили к забегу, но мне и в голову не пришло рисовать его. Рынок был забит его изображениями до отказа.
      Послеобеденное время, как всегда, прошло быстро. Я немного выиграл, немного проиграл, но деньгами нельзя измерить всю зрелищность скачек. Во время последнего заезда я заметил, что на трибуну поднимается Мейзи Метьюз. Ярко-красное пальто, холеное и надменное лицо - тут нельзя было ошибиться. Она остановилась ступенькой ниже, глядя на меня. Воплощенная самоуверенность, хотя и с капелькой сомнения.
      - Случайно не вы, - начала она, - тот молодой человек, с которым меня недавно, познакомили в баре?
      - Да, миссис Метьюз.
      - Я не была уверена. - Ее сомнения развеялись. - Здесь вы выглядите старше.
      - Разница в освещении, - согласился я.
      Она тоже выглядела теперь старше лет на десять. «А ведь ей далеко за пятьдесят, - подумал я. - Свет в баре всегда обманчив».
      - Мне сказали, что вы художник. - В том, как она об этом говорила, ощущалось неодобрение.
      Я что-то пробормотал, наблюдая, как скакуны мчатся к финишу.
      - Наверное, художники не много зарабатывают, дорогой? - продолжала она.
      Я усмехнулся. Мне нравилась ее прямота.
      - Все зависит от того, кто ты. Пикассо, например, не жаловался на бедность.
      - Сколько вы с меня возьмете, если я закажу вам картину?
      - Какую картину?
      - Я понимаю, дорогой, что это звучит странно и с моей стороны это самое настоящее сумасшествие, но я решила запечатлеть страшную картину пожарища с одиноко торчащей трубой камина и с полусгоревшей изгородью на фоне моря… Сперва я намеревалась нанять местного фотографа, который снимает свадьбы, чтобы сделать цветное фото, потому что, когда все расчистят и отстроят, никто и не поверит, как все было страшно. Такую картину я хочу повесить в новом доме, чтобы все видели.
      - Но…
      - Итак, сколько будет стоить картина? Потому что, как вы заметили, у меня не все пропало. Но если сумма выразится в сотнях, то я просто приглашу фотографа.
      - Конечно, - серьезно согласился я. - А что, если я сначала приду посмотреть на то, что осталось от дома, и тогда мы будем договариваться о цене?
      Она не усмотрела в моем предложении ничего необычного.
      - Ладно, дорогой. Только не стоит откладывать, потому что, как только там побывают страховые агенты, я сразу же возьмусь за расчистку.
      - Так когда?
      - Ну, дорогой, коль скоро вы уже на полпути, то, может, прямо сегодня?
      На том мы и порешили. Миссис Мейзи сказала, что могла бы взять меня в свой «ягуар», если у меня нет машины, а домой я смогу добраться поездом из Уортинга.
      Я согласился. Если бы я знал, куда приведет меня эта поездка! Но решающий шаг часто делают опрометчиво.
      По дороге миссис Мейзи почти не умолкая рассказывала мне про своего покойного мужа, который очень о ней заботился.
      - Вообще-то я тоже о нем заботилась, потому что была медсестрой, дорогой. Мы познакомились, когда я ухаживала за его первой женой, у нее был рак. А потом я осталась присматривать за ним, он попросил меня, и я согласилась. Конечно, он был намного старше меня, и он умер больше десяти лет назад. Он очень заботился обо мне, очень…
      Она нежно взглянула на огромный опал. Наверняка многие мужья хотели бы, чтобы о них так вспоминали.
      - А когда он умер, оставив мне целое состояние, сам Бог велел мне воспользоваться им. Я и дальше вела дела так, как мы делали, когда жили вместе, то есть участвовала в распродажах и аукционах в солидных домах, старалась покупать только хорошие вещи, иногда удавалось купить довольно дешево, и, конечно, было здорово, если вещи принадлежали какому-нибудь известному человеку, какой-нибудь знаменитости… - Она рывком переключила скорость и обогнала маленький фургончик. - А теперь все вещи сгорели дотла, и вся память об Арчи и о местах, где мы были вместе, улетучилась, и, признаюсь вам, дорогой, я просто схожу с ума…
      - В самом деле, ужасно для вас.
      - Конечно, дорогой, ужасно.
      У меня вдруг мелькнула мысль, что уже второй раз за последние две недели я выступаю в роли утешителя.
      Мы остановились. Среди небольших особнячков ее дом, вероятно, был самым роскошным. Но сейчас от него остались только обгоревшие стены, определявшие его конфигурацию, черная куча головешек и массивная кирпичная труба посредине. «Ирония судьбы, - мелькнула мысль, - что источник огня пережил сам огонь». Руины были явно «картиногеничны», если можно так выразиться.
      - Вот мы и приехали, дорогой. Ну, что вы думаете по этому поводу?
      - Очень жарко здесь было!
      - Но на пожарах всегда жарко, дорогой. И разумеется, в дереве здесь не было недостатка. В свое время на приморские домики шло только дерево.
      Еще находясь в ее светло-голубом «ягуаре», я ощутил запах гари.
      - И давно? - спросил я.
      - В конце недели, дорогой. В воскресенье.
      Пока мы молча осматривали пожарище, из-за трубы появился мужчина. Он шагал медленно, сосредоточенно глядя себе под ноги и время от времени нагибаясь, чтобы порыться в пепелище.
      Мейзи, несмотря на комплекцию, оказалась достаточно проворна.
      - Эй! - крикнула она, выскакивая из машины. - Что вы тут делаете?
      Мужчина изумленно выпрямился. «Ему где-то под сорок», - прикинул я. В дождевике и шляпе, с вислыми усами. Он вежливо приподнял шляпу:
      - Страховой агент, мадам!
      - Я думала, вы приедете в понедельник.
      - Так уж случилось, что я оказался в ваших краях. Я решил, что не следует откладывать на завтра то, что можно сделать сегодня.
      - Я тоже так думаю, - сказала Мейзи. - И надеюсь, вы не будете тянуть с выплатой, хотя я предпочла бы получить свои ценности вместо любой суммы, денег у меня и так хватает.
      Мужчина, разумеется, еще не был знаком с ее манерой высказывать свои мысли.
      - Э-э-э… О, да-да… Я понимаю!
      - Вы выяснили, с чего все началось? - продолжала она наседать.
      - Нет, мадам.
      - А вообще нашли что-нибудь?
      - Нет, мадам.
      - А когда я смогу начать расчистку?
      - В любое время, мадам.
      Он осторожно двигался к нам, выбирая дорогу среди почерневших обломков. Тяжелый взгляд и массивный подбородок делали его похожим на следователя.
      - Как ваша фамилия? - спросила Мейзи.
      - Грин, мадам. - Он помолчал и добавил: - Через «и» долгое, мадам.
      - Ну ладно, мистер Грин через «и» долгое, - сказала Мейзи доброжелательно. - Я очень просила бы вас засвидетельствовать мне все, как положено, на бумаге.
      Он вежливо склонил голову.
      - Как только доложу своему начальству.
      Мейзи согласилась. Грин приподнял шляпу, попрощался и направился к белому «форду», стоявшему у обочины. Мейзи просияла.
      - Теперь все в порядке, - сказала она, удовлетворенно наблюдая за ним. - Итак, сколько вы хотите за картину?
      - Две сотни плюс расходы в местной гостинице за две ночевки.
      - Чересчур, дорогой. Одна сотня и две ночевки, и то при условии, что картина мне понравится, в противном случае я вообще ничего не плачу.
      - Что наработаешь, то и получишь?
      Ее ярко накрашенный рот растянулся в усмешке. - Вы меня правильно поняли, дорогой.
      Мы сошлись на полутораста, если картина ей понравится, и на пятидесяти фунтах, если нет.
      Работу нужно было начинать в понедельник, если не помешает дождь.
 

 
      Понедельник выдался солнечный и по-летнему теплый. До Уортинга я доехал поездом, а оттуда продолжил путь на такси и, вызвав большой интерес у соседей, поставил мольберт на том месте, где раньше были центральные ворота. Пожарные сняли их с петель и положили на газон. На одной стороне виднелась фамильная табличка с надписью: «Островок сокровищ».
      Бедный Арчи… Бедная Мейзи…
      Я наложил на полотно нейтральный грунт кофейного цвета из чистой умбры, разведенной скипидаром и льняным маслом, и по еще влажной основе стал прорисовывать более темными красками контуры пожарища на фоне изгороди, моря, покрытого галькой берега и неба. На этой стадии еще можно было исправлять ошибки в композиции, выбирая правильные пропорции и перспективу.
      Закончив первую часть работы, я оставил картину, чтобы она просохла, а сам тем временем прогуливался по саду, рассматривая с разных точек сгоревший дом и почерневшие остатки живой изгороди, служившей границей между травой лужайки и галькой побережья. В утренних лучах солнца поблескивало море и проплывали небольшие облака, отбрасывая редкие пятна темно-серой тени. Вдалеке пенились белые барашки - море отступило, оставив на песке сеть морщин и складок.
      Прохладный бриз холодил уши. Я вернулся к своему занятию и увидел двух мужчин, одетых в пальто, которые вылезли из большого фургона и были явно заинтересованы остатками усадьбы «Островок сокровищ». Они остановились у мольберта, оценивая мое творение, и я направился к ним.
      Один из них - плотный, коренастый мужчина лет пятидесяти. Другой - худощавый молодой человек лет двадцати. У обоих уверенный в себе, деловитый вид. Когда я приблизился, старший настороженно посмотрел на меня.
      - У вас есть разрешение находиться здесь?
      В голосе его не чувствовалось неприязни, да и с чего бы она взялась?
      - Владелица захотела, чтобы я нарисовал остатки ее старого дома.
      - Понятно, - едва шевельнул он губами.
      - А вас что привело сюда? - в свою очередь поинтересовался я.
      - Страховые агенты. - Он выгнул брови, словно удивившись, что кто-то может его спрашивать.
      - Из той же фирмы, что и мистер Грин?
      - Кто?
      - Грин. Через «и» долгое.
      - Я не знаю такого, - заявил он. - Нас пригласила миссис Метьюз, чтобы мы определили размер ущерба, ее дом был застрахован… - Он удрученно смотрел по сторонам, словно ожидая, что Мейзи появится из пепла, как птица Феникс.
      - Так у вас нет Грина?
      - Ни через «и» долгое, ни через короткое.
      У меня появилось нечто вроде доброго чувства к ним обоим. На мой взгляд, юмором можно достичь гораздо больше, чем обычным закручиванием гаек.
      - Ладно… Но миссис Метьюз уже не ждет вашего визита, потому что вышеназванный мистер Грин отрекомендовался страховым агентом и сказал ей, что она в любое время может вызвать бригаду для расчистки руин.
      Он весь напрягся, как натянутая струна.
      - Вы говорите серьезно?
      - Я был здесь вместе с миссис Метьюз и точно передаю его слова.
      - Он показал вам удостоверение?
      - Нет, не показывал… - Я сделал паузу. - Но, между прочим, и вы тоже.
      Он полез во внутренний карман и со скоростью фокусника вытащил визитную карточку движением, доведенным до автоматизма.
      - А можно свою собственность застраховать сразу в двух компаниях? - спросил я просто так, разглядывая визитку:
 
      «СТРАХОВАНИЕ ЖИЗНИ И ИМУЩЕСТВА
      Дж. Легланд. Зональный инженер».
 
      - Мошенничество, - покачал он головой.
      - Хотя, конечно, мистер Грин может не иметь ничего общего со страховой компанией.
      - Наиболее вероятно, - согласился он.
      Я положил визитку в карман брюк. Свитер фирмы «Арран» не предназначался для деловых встреч.
      Он пристально посмотрел на меня, но говорить не торопился. Чем-то он был похож на моего отца - среднего возраста, с опытом, знает свое дело, хотя и не хватает звезд с неба.
      - Гарри, - обратился он к своему молодому помощнику, - разыщи телефон и позвони в «Бич-отель». Скажи миссис Метьюз, что мы здесь.
      - Хорошо.
      Пока Гарри выполнял поручение, Дж. Легланд стал осматривать руины, и, поскольку он не возражал, я к нему присоединился.
      - Что вы ищете? - спросил я его. Он бросил на меня быстрый взгляд.
      - Доказательства поджога. Или доказательства того, что вещи, занесенные в перечень, действительно сгорели.
      - Я не ждал, что вы будете откровенны.
      - Иногда я себе это позволяю.
      - Кстати, - усмехнулся я, - миссис Метьюз производит впечатление искреннего человека.
      - Не имел чести быть с ней знаком. «Себе на уме», - подумал я и спросил:
      - А пожарные разве не ищут следы поджога?
      - Конечно, как и полиция. Мы всегда консультируемся с ними.
      - И что они говорят?
      - Полагаю, вас это не касается.
      - Даже для деревянного дома, - сказал я, - он очень основательно сгорел.
      - Вы специалист? - спросил он с иронией.
      - В свое время я разжег немало костров Гая Фокса. Лучше всего горят, если пропитать парафином.
      - Я нагляделся на костры еще до того, как вы появились на свет, - заявил он. - Шли бы вы себе и рисовали…
      - Полотно еще не просохло.
      - Тогда просто помолчите.
      Я не обиделся и остался возле него.
      Он подбирал несгоревшие предметы, рассматривал их и осторожно клал на прежние места. Было видно, что найденные им находки не вызывали у него особых эмоций.
      - Разрешите обратиться? - спросил я.
      - Ну?
      - Мистер Грин делал то же самое, что и вы. Но только не здесь, а за трубой.
      Дж. Легланд выпрямился, бросив на землю какой-то черный комок.
      - Он взял что-нибудь?
      - За то короткое время, что мы наблюдали за ним, он ничего не взял. Но кто знает, сколько он пробыл там до нас.
      - Значит, нет. - Он подумал немного. - Не показалось ли вам, что он был обычным зевакой, разглядывающим пожар из любопытства?
      - Пожалуй, он не походил на праздного зеваку.
      - Чего же он хотел? - насупился Легланд. Этот вопрос повис в воздухе.
      Приехал Гарри, а через пять минут подкатила Мейзи. В своем «ягуаре» и в красном пальто. И очень недовольная.
      - Ну, и что вы себе думаете? - спросила она, воинственно надвигаясь на Легланда. Глаза ее метали молнии. - Вы уже знаете, почему возник пожар? Мне кажется, что вы стараетесь выкрутиться и не заплатить мне страховку. А ведь ваш сотрудник еще в субботу сказал, что все в порядке и я могу начать расчистку участка и подготовку к строительству нового дома. Даже если тут был поджог, вы все равно обязаны мне заплатить, потому что страховка предусматривает и поджог…
      Легланд несколько раз порывался что-то вставить и наконец улучил момент:
      - А разве не сказал вам наш мистер Робинсон, что мужчина, которого вы видели в субботу, был не из наших?
      «Наш мистер Робинсон», то есть Гарри, энергично кивнул головой.
      - Он… мистер Грин… ясно заявил, что он ваш представитель, - настаивала Мейзи.
      - Ладно. Как он выглядел?
      - Льстивый, - не колеблясь, сказала она. - Не такой молодой, как Чарльз, - широким жестом она показала на меня, - и не такой старый, как вы. - Она передернула плечами. - Он был очень похож на страхового агента, вот.
      Легланд мужественно проглотил намек.
      - Рост около пяти футов и десяти дюймов, загорелый, серые глаза, широковатый нос, темные вислые усы, темно-каштановые прямые волосы, зачесанные назад, у лба залысины, зеленоватая шляпа из гладкого фетра, сорочка, галстук, желтовато-коричневый дождевик, золотой перстень на мизинце правой руки, - сказал я скромно.
      Он возник в моем воображении так же отчетливо, как если бы был здесь, на пожарище, и снова снимал шляпу, величая Мейзи «мадам».
      - Ого! - только и сказал Легланд.
      - Глаз художника, дорогой! - восторженно воскликнула Мейзи. - В жизни я не встречала ничего подобного!
      Инспектор заверил нас, что в их отделе такого нет и не было, и Гарри согласился с ним.
      - Ладно, - рассердилась Мейзи. - Я догадываюсь, что вы ищете следы поджога, но кому в здравом уме могла прийти в голову мысль спалить дотла свое любимое жилище, а заодно и все ценности, находящиеся в нем? Этого я не могу понять.
      Конечно, Мейзи, многоопытная Мейзи на самом деле не была так наивна. Я уловил быстрый взгляд, который она бросила на меня, и понял его. Легланд ничего не заметил и лишь разводил руками, избегая объяснений. А я с трудом удерживался от улыбки.
      - Как вы представляете себе картину? - обратился я к ней. - Солнечный день? Пасмурно или ненастье?
      Она посмотрела на чистое небо:
      - Немного драматизируйте, дорогой!
      После обеда страховые агенты шаг за шагом обследовали пожарище, а я старался внести в свою картину немного готической романтики. Ровно в пять я закончил работу.
      - На отдых? - саркастически спросил Легланд, наблюдая, как я укладываю чемодан.
      - К вечеру в естественном освещении преобладают желтые цвета.
      - Вы будете здесь завтра?
      Я кивнул и в свою очередь спросил:
      - А вы?
      - Вполне возможно.
      Я добрался на автобусе до «Бич-отеля», вымыл кисти, поразмыслил немного и около семи встретился с Мейзи внизу в баре.
      - Ну что, дорогой, - спросила она, как только первая порция джина с тоником теплом разлилась по ее телу, - они нашли что-нибудь?
      - - Насколько я видел - ничего.
      - Хорошо, дорогой.
      - Не совсем, Мейзи.
      - Почему?
      - А что именно из ваших ценностей сгорело? Перечислите поподробнее.
      - У меня с ними связано столько воспоминаний! Как мы с Арчи их покупали, а после его смерти как я этим занималась уже одна. Так вот: там была коллекция старинных копий, раньше они принадлежали старому лорду Стеккерсу - в свое время я присматривала за его племянницей; целая стена очаровательных бабочек, на которых приходили смотреть профессора; кованая дверь между холлом и гостиной из дома старой леди Тит, шесть котелков из какого-то ирландского замка, две вазы с вензелями Анжелики Кауфман на крышках, которые когда-то принадлежали кузену Мата Хари - в самом деле, дорогой! - и медный каминный экран с выпуклым серебряным орнаментом, ужасно неудобный для чистки, и мраморный стол из Греции, и серебряный чайник, которым пользовалась королева Виктория… Да что там говорить, все это только малая толика!
      - Скажите, Мейзи, страховая компания имеет полный список ваших вещей?
      - Да. А почему вас это интересует?
      - Потому, - сказал я с сожалением, - что, как мне кажется, в доме уже не было многих вещей, когда он горел.
      - Что? - искренне поразилась она. - А куда же они подевались?
      - Из того немногого, что сказал мистер Легланд, я понял, что они ищут остатки сгоревших вещей, но я сомневаюсь, нашли ли они хоть что-то.
      Внутренняя борьба между недоверием и яростью вынудила Мейзи выпить сразу два двойных джина. Недоверие в конце концов победило.
      - Вы что-то неправильно поняли, дорогой.
      - Возможно.
      - Вы еще молоды и неопытны, дорогой.
      - Пусть будет так.
      - Разумеется, все было на месте, когда я на прошлой неделе, в пятницу, поехала к Бетти, с которой давно не виделась. Просто смешно, если вдуматься: сидишь вечно дома, оберегаешь его от пожара и грабежа. Но я все-таки совершила путешествие в Австралию, и все обошлось, а здесь…
      Она замолчала, чтобы перевести дух. «Случайное совпадение!» - подумал я.
      - Просто чудо, дорогой, что я прихватила с собой к Бетти большую часть своих драгоценностей, потому что раньше я никогда так не делала. Арчи обычно говорил, что так безопаснее, он всегда был заботливым, милым и предусмотрительным…
      - Значит, Австралия? - переспросил я.
      - Да, дорогой. А что здесь такого? Я поехала туда проведать сестру Арчи, она живет там Бог знает сколько и почувствовала себя одиноко после того, как овдовела, бедняжка. Мне было очень интересно поехать, потому что я, собственно, никогда не виделась с ней, мы лишь обменивались открытками, и я прожила у нее полтора месяца. Она хотела, чтобы я у нее осталась, а мы так ладили, как огонь с керосином… О дорогой, просто к слову пришелся огонь. Я ей и говорю, что хочу вернуться в свой домик над морем и все обмозговать… Конечно, в ту поездку я тоже прихватила с собой драгоценности, дорогой…
      - Может, вы и Маннинга купили, когда были там? - спросил я неожиданно даже для самого себя.
      Не знаю, почему я так сказал. Может, потому, что вспомнил о Дональде, который тоже ездил в Австралию. Но я был совершенно не готов к ее реакции. Ее словно громом поразило. Раньше она была недоверчива и сердита, а теперь - недоверчива и испуганна. Она одним глотком прикончила свой джин, соскользнула с табурета и прикрыла рот дрожащими пальцами с красными ногтями.
      - Неужели это так? - спросил я взволнованно.
      - Откуда вы знаете?
      - Я ничего не знаю.
      - Вы не с таможни?
      - Конечно нет.
      - Ой, дорогой, дорогой… - Она дрожала и была в отчаянии так же, как и Дональд.
      Взяв ее за руку, я подвел к креслу.
      - Садитесь, - сказал я ободряюще, - и рассказывайте. Все по порядку.
      Пришлось принести еще один двойной джин. Через десять минут она пришла в себя.
      - Так вот, дорогой, я не искусствовед, как вы, возможно, догадываетесь, но там была картина сэра Альфреда Маннинга… подпись, документы и все как полагается, да и недорого, и я подумала, как был бы доволен Арчи, если бы у нас висел настоящий Маннинг. Мы оба очень любили скачки, а еще сестра Арчи подбила меня, и я, как вы могли бы выразиться, воодушевилась и купила ее… - Она замолчала.
      - Дальше, - сказал я.
      - Я полагаю, дорогой, что вы уже и сами обо всем догадались из того, что я вам рассказала.
      - Вы привезли ее в Англию, не указав в таможенной декларации?
      - Да, дорогой… - Она вздохнула. - Конечно, вышло все по-дурацки, но я даже не подумала про таможню, когда покупала картину, и даже когда вернулась домой. Только через неделю сестра Арчи спросила, не собираюсь ли я записать картину в декларацию, а меня просто в ярость приводит требование выплачивать таможенную пошлину… Во всяком случае, я подумала, что мне следует разузнать о размерах пошлины, и выяснила, что пошлины в полном понимании не существует на картины, купленные в комиссионном магазине и вывозимые из Австралии… Хотите, верьте, хотите, нет, но они сказали, что мне придется заплатить налог на добавленную стоимость - это такой налог, который взимается с каждой покупки, вы знаете. То есть мне пришлось бы, дорогой, выплатить восемь процентов от суммы, которую я заплатила в магазине. Вы только представьте себе! Я просто была вне себя, дорогой! Сестра Арчи пожалела, что я не оставила картину у нее, потому что если я решусь переехать в Австралию, а она уговаривала меня переехать, выйдет, что я ни за что заплатила пошлину. Но я не была уверена, что вернусь, и, что бы там ни было, хотела видеть Маннинга на стене нашего дома, чтобы сделать приятное Арчи… Так вот, дорогой, картина была аккуратненько упакована в бумагу, я спрятала ее в ночной рубашке, и мне удалось протащить ее через таможню. Ну, и меня… никто не остановил.
      - Сколько вы должны были заплатить?
      - Ну, дорогой, если быть точной, то где-то чуть больше семисот фунтов. Я понимаю, деньги не Бог весть какие, но смириться с этим я просто не могла.
      Я прикинул в уме.
      - Значит, картина стоила девять тысяч?
      - Ну да, дорогой. Ровно девять… Я не прогадала? Вернувшись, я спрашивала у знающих людей, и они сказали, что картины Маннинга стоят по пятнадцать тысяч…
      - Примерно так, - подтвердил я, - хотя некоторые можно купить за полторы тысячи, а то и дешевле.
      - Во всяком случае, дорогой, подумав о страховке, я спохватилась: что делать, если страховые агенты потребуют, скажем, квитанцию… Может, оно так и было бы, но я ничего не стала предпринимать, потому что если бы я решила переезжать в Австралию, то могла бы просто взять картину с собой. И никому не причинила бы ущерба…
      - Складно, - согласился я.
      - А теперь все сгорело, вы вправе думать, что так мне и надо, потому что девять тысяч улетели с дымом, и я из них не увижу даже одного пенни.
      Она допила джин, и я заказал еще.
      - Я понимаю, что дело не мое, но как у вас в Австралии под рукой оказалось девять тысяч? Есть же закон, по которому нельзя вывозить столько наличных.
      Она самодовольно хихикнула:
      - Не очень-то вы знаете жизнь. Не бойтесь, все было блеск! Я лишь заглянула с сестрой Арчи к ювелиру и продала ему брошку - такая гадкая лягушка, дорогой, с большим алмазом посредине лба, что-то из шекспировских сюжетов, хотя я и не уверена, во всяком случае, я ее никогда не носила, такая она была уродина, но я, конечно, прихватила ее с собой, потому что она того стоила, и я продала ее за девять с половиной тысяч австралийских долларов, одним словом, проблем не было…
      Мейзи сочла, что я должен с ней поесть, и мы приступили к обеду. Аппетит у нее был отменный, но настроение грустное.
      - Вы никому не скажете про картину?
      - Конечно нет.
      - Я могу попасть в передрягу, дорогой.
      - Понимаю.
      - Самое меньшее - штраф, - продолжала она. - На мне постараются отыграться, хотя речь пойдет лишь о маленькой контрабанде…
      - Никто не догадается, если вы сами будете молчать. - И вдруг меня осенило: - Вы кому-нибудь уже говорили, что купили картину?
      - Нет, дорогой, поскольку я думала, что лучше делать вид, будто картина у меня не первый год, и я даже не повесила ее на стену, потому что одно колечко болталось, и я боялась, что она может упасть, но я так и не смогла решить, кого бы попросить закрепить ее… - Она замолчала, смакуя креветки. - Вы, наверное, думаете, какая я глупая, но мне кажется, я просто боялась, хоть и не чувствовала себя виноватой. Я до сих пор не понимаю, почему мы должны платить этот чертов налог. Вот потому взяла и спрятала картину.
      - Спрятали? Завернутой?
      - Конечно, дорогой, я ее завернула. Разумеется, я открыла ее, когда вернулась домой, вот тогда-то и увидела, что колечко оторвалось вместе с веревкой. Поэтому я завернула ее снова и сказала себе: пусть пока так полежит.
      - И где же вы ее спрятали?
      - Не очень далеко, дорогой, - рассмеялась она. - Я засунула ее за радиатор в комнате, и не смотрите так испуганно, центральное отопление не работало.
      Весь следующий день я рисовал дом. Никто так и не пришел. В паузах между сеансами я по собственной инициативе искал сокровища Мейзи. Я нашел много обгоревших предметов, в которых можно было распознать остатки металлических кроватей, кухонных машин и радиаторов отопления - все скрученное и погнутое не только от огня, но и от тяжести крыши, свалившейся во время пожара. Кроме случайно уцелевших обломков тяжелых стропил, черневших в толстом слое пепла, все, можно сказать поддающееся горению, сгорело.
      Из описанных Мейзи вещей я нашел лишь кованую дверь из дома леди Тит, отделявшую холл от гостиной, ни медных котелков, которые могли бы выдержать огонь, ни металлического каминного экрана, ни мраморного стола, ни старинных копий. И не было Маннинга.
      Когда я в пятом часу, даже не смыв краски с рук, прибыл в «Бич-отель», Мейзи уже ждала меня в холле. Но не та приветливая Мейзи, которую я знал, а настоящая мегера.
      - Я жду вас, - накинулась она на меня со свирепым видом. Я не мог сообразить, чем обидел ее.
      - Что случилось? - спросил я удивленно.
      - Бар закрыт. Пойдемте в мой номер. Захватите с собой свои вещи. Меня всю прямо распирает от злости!
      Вид у нее и впрямь был ужасный. На лице проступили красные пятна, а белокурые волосы, всегда старательно уложенные, были всклокочены. Впервые за время нашего знакомства она не накрасилась.
      Мейзи распахнула дверь своего номера.
      - Вы не поверите, - вскричала она, поворачиваясь ко мне во всем блеске своего гнева, - у меня здесь полдня сидела полиция, а потом страхагенты. И вы знаете, в чем они меня обвиняли?
      «О Мейзи, - вздохнул я про себя, - всего этого следовало ожидать».
      - «За кого вы меня принимаете?» - спросила я их.- Я себя не помнила от злости. Они отважились заявить мне в глаза, будто я продала свои ценности и застраховала дом на большую сумму, чем он стоил. А я стояла на своем: если страховка и была несколько выше, то я так поступила с учетом инфляции по совету самих страховых агентов. Но мистер Легланд заявил, что они не могут выплатить страховку, пока не закончится расследование, которое он, сдается, и не собирается заканчивать. У него нет ко мне ни капли сочувствия как к потерпевшей.
      Мейзи помолчала, чтобы собраться с силами. Она буквально дрожала от чувств, которые переполняли ее.
      - Мое достоинство было унижено, и я немного накричала на них. Никто не давал им права на грубости, а тем более на то, чтобы считать меня преступницей.
      «Пожалуй, тут была настоящая схватка, - подумал я.- Хотелось бы знать, в каком состоянии полиция и Легланд ушли с поля боя?»
      - Они твердят, что здесь поджог, а я спросила, почему же они только теперь так решили, а раньше у них была иная точка зрения? Оказывается, потому, что Легланд не сумел разыскать в пепле мои вещи или хотя бы их следы. И они сказали мне, что даже если я и не продала ценности, то, видимо, договорилась с грабителями, чтобы их украли, а дом сожгли в то время, пока я буду у Бетти, и дальше беседа продолжалась в том же духе. И еще спрашивали, кому я заплатила за такую работу, и еще больше меня разъярили, и, если бы мне попалось что-нибудь под руку, я бы запустила…
      - Вам сейчас просто необходимо выпить джина. И без тоника.
      - Я сказала им, что они должны узнать, кто это сделал, вместо того чтобы мучить беззащитную женщину… И чем больше я думала о негодяе, который обокрал меня, а потом так подло поджег дом, чтобы замести следы, тем злее я становилась! Но куда больше меня бесили эти болваны, не способные видеть дальше собственного носа!
      Я слушал ее гневную исповедь и понимал, что ярость ее, конечно, неподдельная, но она явно старалась распалить себя, не давая возмущению угаснуть. Казалось, что у нее была потребность постоянно пребывать в таком состоянии.
      Я спросил:
      - Надеюсь, о Маннинге вы им не говорили? Пятна на ее щеках вспыхнули еще ярче.
      - Я еще не свихнулась, - язвительно заметила она. - Если бы я сказала, они наверняка взяли бы под сомнение и все остальное.
      - В полиции считают, - начал я осторожно, - что преступник больше всего неистовствует тогда, когда его обвиняют в том, чего он действительно не делал.
      Какой-то миг мне казалось, что сейчас я сам стану мишенью ее ненависти, она уставилась на меня с гневным видом, но вдруг до нее дошло, и она уловила юмор. Складки возле рта разгладились, взгляд прояснился, и через секунду она улыбнулась.
      - Да, дорогой, когда я задумываюсь, мне кажется, что вы правы… - Улыбка постепенно перешла в хихиканье. - Выпьем?
      Маленькие извержения продолжались и дальше, пока мы пили джин и обедали, но вулкан уже не изливал лавы, а только тлел.
      - А вы совсем не удивились, дорогой, когда я сказала, что полиция думает обо мне, - бросила она небрежно, не сводя с меня глаз. Она ждала.
      - Нечто похожее произошло с моим кузеном. Слишком много совпадений. Мне бы хотелось, чтобы вы с ним встретились.
      - Но зачем, дорогой?
      Я все объяснил. Теперь она переживала не столько за себя, как за Дональда.
      - Какой ужас! На фоне его страданий вы, пожалуй, считаете меня страшной эгоисткой!
      - Я совсем так не считаю, честное слово, Мейзи. Я думаю, что вы хорошая актриса.
      Она взглянула на меня дружелюбно и игриво. На миг я представил, какой она могла быть с Арчи, пока он был жив.
      - Есть еще одно дело, дорогой, - сказала она как бы между прочим. - После всех последних событий и того, что было сказано, мы, пожалуй, отложим с картиной. Я уже не хочу сохранять память о руинах. Я хочу помнить дом таким, каким он был. Так вот, может, я дам вам полсотни, да и конец? Как вы думаете?
 

 
      Мы поехали в Шропшир в «ягуаре» Мейзи, по очереди сидя за рулем. В голосе Дональда, когда мы говорили по телефону, не чувствовалось энтузиазма в связи с известием о моем приезде. Но он был слишком равнодушен ко всему, чтобы возражать.
      Когда он открыл нам дверь, я был поражен. Две недели назад я покинул его и уехал домой. За это время он похудел по меньшей мере На пятнадцать фунтов и постарел на десять лет. Кожа у него приобрела какой-то синеватый оттенок, на лице заметно проступили скулы, а волосы припорошило сединой.
      Тень прежнего Дональда делала над собой очевидные усилия, чтобы приветливо встретить нас.
      - Заходите, - пригласил он. - Я теперь живу в столовой. Вы что-нибудь выпьете?
      - Было бы чудесно, дорогой, - сразу же согласилась Мейзи.
      Дональд взглянул на нее запавшими глазами и увидел толстую добродушную даму с покрытой лаком прической и в дорогом костюме. Ее внешний вид находился где-то на границе между вульгарностью и изысканностью. Может, изысканности было чуть больше.
      Он подал мне знак, чтобы я разлил напитки, словно ему это было не под силу, и пригласил Мейзи сесть. В столовой произошла перестановка - сюда перенесли большой ковер, кресло из солярия и пару столиков из спален. Мы все уселись возле одного из них. Я хотел записать ответы на свои вопросы. Дональд равнодушным взглядом проследил, как я достал ручку и записную книжку.
      - Дон, - обратился я к нему, - послушай, что нам расскажет Мейзи.
      - Ладно.
      Мейзи обошлась без лишних слов. А когда она рассказала о том, как покупала в Австралии Маннинга, Дональд даже поднял голову и перевел на меня взгляд, в котором впервые мелькнул интерес. Мейзи замолчала, а в комнате на какое-то время повисла тишина.
      - Итак, - сказал я наконец, - оба вы ездили в Австралию, оба приобрели Маннинга и вскоре после возвращения оба ваших дома были ограблены.
      - Удивительное совпадение, - произнес Дональд, но он имел в виду только совпадение, и ничего больше. - И вы приехали из такой дали только для того, чтобы рассказать о нем?
      - Я хотел проведать тебя.
      - О, со мной все в порядке. Очень мило с твоей стороны, Чарльз. Все хорошо…
      Даже Мейзи, которая совсем не знала Дона, видела, что не все хорошо.
      - Где ты купил свою картину, Дон? Ты помнишь адрес?
      - Кажется… да, в Мельбурне. В отеле «Хилтон». Напротив крикетной площадки.
      Я засомневался. Хотя в отелях действительно часто продают картины местных художников, Маннинг там редкость.
      - Нас встретил парень, - добавил он, - занес картину в номер. Из галереи, где мы увидели ее впервые.
      - Какой галереи?
      Он с трудом вспомнил:
      - Изобразительных искусств, кажется.
      - Может, название было на корешке чека? Он отрицательно покачал головой.
      - Нет. Фирма по продаже вина, с которой я имел дело, заплатила за меня, а я, вернувшись домой, переслал чек в их контору, находящуюся здесь, в Англии.
      - Какая именно фирма?
      - «Монга Вайнъярдз Пропрайетари лимитед», представительство в Аделаиде и Мельбурне.
      Я все записал.
      - А что было нарисовано на картине? Опиши ее.
      - «Выход на старт», типичный Маннинг, - устало ответил Дональд.
      - Моя картина такая же, - проговорила удивленная Мейзи. - Длинный ряд жокеев в яркой форме на фоне потемневшего неба.
      - На моей было три лошади, - сказал Дон, - и…
      - На моей картине на самом ближнем жокее был пурпурный камзол и зеленая шапочка, - перебила она. - И, может быть, вы подумаете, что я глупая, но это одна из причин, по которой я ее купила: когда-то мы с Арчи мечтали купить лошадь и выставлять ее на скачках, а для жокея выбрали пурпурный и зеленый цвета, если ни у кого еще таких нет.
      - Дон?! -- обратился я к нему.
      - М-м… Трое гнедых идут кентером, вероятно, еще перед забегом… в профиль. Один спереди, двое позади, слегка налагаются друг на друга. На жокеях яркая форма, точно не помню цветов. Белая ограда ипподрома и много слепящего неба…
      - Какой размер полотна?
      - Не очень большой. - Он задумался. - По рамке - двадцать четыре на восемнадцать.
      - А ваша, Мейзи?
      - Вроде бы немного меньше, дорогой.
      - Послушай, - сказал Дон, - зачем тебе?
      - Хочу убедиться, что больше никаких совпадений.
      Он посмотрел на меня пустым, ничего не выражающим взглядом.
      - Когда мы ехали сюда, - продолжал я, - Мейзи поведала мне обо всем, что касается покупки картины. Не мог бы и ты рассказать, как купил свою? Может быть, ты специально разыскивал Маннинга?
      Дональд утомленно провел рукой по лицу. Он явно не желал создавать себе лишние заботы и отвечать на пустые вопросы.
      - Пожалуйста, Дон! - попросил я снова.
      - Ох… Нет, у меня вообще не было намерения что-нибудь покупать. Мы просто зашли в галерею. Ходили по залам и в одном из них наткнулись на картину Маннинга. Мы долго рассматривали ее и разговорились с женщиной, стоявшей рядом. Она сказала, что неподалеку, в маленькой коммерческой галерее, выставлена на продажу картина кисти Маннинга и ее стоит посмотреть, так она хороша. У нас было свободное время, и мы, конечно, пошли… У Мейзи даже челюсть отвисла.
      - Однако же, дорогой, с нами - со мной и моей невесткой - все было точно так же, хотя и не в Мельбурне, а в Сиднейской галерее. У них там висит очаровательная картина «Перед бурей», мы стояли и любовались, и тут подошел какой-то мужчина, присоединился к нам…
      - Послушай-ка, Чарльз, надеюсь, ты не пойдешь в полицию? Потому что я… Я не знаю… смогу ли я выдержать новые вопросы…
      Тут я заметил, что Дональд совсем измотан, как бывает с больным человеком, которого насмерть заговорили здоровые посетители.
      - Нет, не пойду, - сказал я.
      - Тогда… какое это все имеет значение?
      Тем временем Мейзи допила свой джин и, чересчур весело улыбаясь, спросила:
      - Где тут комната для девочек, дорогой? - С этими словами она скрылась в прихожей.
      Дональд сказал:
      - Я не могу ни на чем сосредоточиться. Извини, Чарльз, но я ничего не могу… пока Регина… не похоронена…
      Время не заглушило боль, пребывание Регины в секции специального рефрижератора лишало его последних сил, день и ночь он думал только об этом. Мне стало известно, что тела убитых людей таким образом могут сохраняться до полугода, а то и больше, если дело не закрыто.
      Он внезапно вышел через открытую дверь в холл. Я отправился за ним. Он пересек холл, отворил дверь гостиной и переступил порог. Я вошел следом.
      В гостиной до сих пор находились только обтянутые мебельным ситцем диванчики и стулья, ровной шеренгой стоявшие вдоль стены. Натертый пол блестел. В комнате было холодно, она выглядела нежилой.
      Он остановился перед пустым камином и стал смотреть на портрет Регины моей работы.
      - В основном я сижу здесь, с нею, - начал он. - Только здесь я чувствую себя сносно. - Он подошел к одному из кресел и сел напротив портрета. - Чарльз, вы с Мейзи не обидитесь, если я не стану вас провожать? Я что-то ужасно утомился…
      - Не беспокойся, мы сами! Ты себя побереги.
      Пустые слова. Было видно, что на себя ему совершенно наплевать.
      - Со мной все в порядке, - сказал он.
      Возле двери я оглянулся. Он сидел, уставившись на портрет Регины. Не знаю, стоило ли мне вообще рисовать ее.
      Я решил заехать к соседке Дональда, которая сразу после несчастья, случившегося с ним, предлагала ему пристанище у себя. Но именно теперь как никогда кузену требовалась помощь. Миссис соседка с сочувствием выслушала меня и покачала головой.
      - Конечно, я понимаю, что ему необходимо общество и его нужно выгнать из дому, но только он не согласится. Я пробовала несколько раз, заходила к нему. И кроме меня у него побывали и другие соседи. А он твердит, что у него все в порядке и никому не позволяет помогать себе.
      На обратном пути Мейзи молчала добрый час, что было для нее своеобразным рекордом.
      Миля за милей она сосредоточенно вела машину и наконец заговорила:
      - Нам не нужно было его беспокоить. По крайней мере, не так скоро после…
      «Три недели», - подумал я.
      Да, всего три недели. Дональду, наверное, казалось, что минуло три нескончаемых месяца. За три недели такой боли можно прожить целую жизнь.
      - Я отправляюсь в Австралию, - заявил я.
      - Вы очень привязаны к нему, дорогой?
      Привязан?.. Немного не то слово, но, в конце концов, оно, может быть, и очень точное…
      - Он на восемь лет старше меня, но мы всегда с ним ладили. - Я задумался, Припоминая. - Мы вместе росли. Наши матери были сестрами. Они часто ездили друг к другу и брали нас с собой. И он всегда был терпелив с малышом, постоянно крутившимся у него под ногами.
      - Он выглядит очень больным, дорогой. -Да.
      Следующие десять миль мы проехали молча, а потом она спросила:
      - Вы убеждены, что не следует обращаться в полицию? Я имею в виду картины. Ведь вы считаете, что они как-то связаны с ограблениями. Верно, дорогой? А полиции гораздо проще докопаться, чем вам…
      - Проще, Мейзи, - согласился я. - Но как я могу им сказать? Вы же видели Дональда, он просто не выдержит новых вопросов. Что же касается вас, то дело не ограничится выплатой штрафа за провоз контрабанды. Ваше имя возьмут на заметку, ваш багаж таможня будет трясти, как только вы отправитесь за границу. К чему такие осложнения и унижения?! В наши дни не стоит попадать в черный список, выбраться из него будет непросто.
      - О, я и не думала, что мое положение так заботит вас. - Она попробовала захихикать, но вышло как-то фальшиво.
      Через некоторое время мы остановились и поменялись местами. Мне нравилось вести ее машину. Еще бы! На протяжении последних трех лет у меня не было постоянного дохода и, соответственно, собственной машины. Двигатель приятно урчал под капотом, и автомобиль глотал мили, устремляясь на юг.
      - А у вас есть деньги на билет, дорогой? И на другие расходы?
      - Я остановлюсь у приятеля. Он тоже художник.
      - Но доехать туда, голосуя на обочинах, вы не сможете, - с сомнением глянула она на меня.
      - Попробую, - усмехнулся я.
      - Ну ладно, дорогой, скажем, вы сможете, но это ничего не меняет и не стоит возражать. У меня есть кое-что благодаря Арчи, а у вас нет, и так как вы собираетесь в путь отчасти из-за моей контрабанды, то я настаиваю, чтобы вы позволили мне оплатить ваш билет.
      - Нет, Мейзи.
      - Да, дорогой. Будьте послушным мальчиком и сделайте, как я говорю.
      «Нетрудно понять, - подумал я, - почему она была доброй сестрой милосердия. Выпей лекарство, миленький, вот так, хороший мальчик…» Мне не хотелось соглашаться на ее предложение, но от правды никуда не денешься: мне все равно пришлось бы одалживать.
      - Не нарисовать ли для вас картину, Мейзи, когда я вернусь?
      - Было бы очень хорошо, дорогой.
      Я подъехал к дому, расположенному в районе Хитроу, где жил в мезонине.
      - Как вы только выдерживаете, дорогой? - спросила она, поморщившись, когда реактивный самолет над нашими головами начал круто набирать высоту.
      - В такие моменты меня утешают мысли о низкой квартплате. Достав чековую книжку, Мейзи выписала чек и подала мне. Проставленная сумма намного превышала расходы на путешествие.
      - Если вы уж так настаиваете, дорогой, - ответила она на мои протесты, - то можете вернуть мне остаток. - Взгляд ее голубых глаз стал очень серьезным. - Только будьте осмотрительны, дорогой.
      - Конечно же, Мейзи.
      - Право же, дорогой, вы можете по-настоящему растревожить мерзких типов…
      Через пять дней в полдень я приземлился в аэропорту Мескотт. Когда мы заходили над Сиднеем на посадку, далеко внизу были видны торговый порт и здание Оперы.
      Джик встретил меня у выхода из таможни. Он улыбался и размахивал бутылкой.
      - Тодд, старый чурбан! - воскликнул он. - Кто бы мог подумать? - Голос его легко перекрывал шум, царивший вокруг. - Приехал рисовать красные земли Австралии?
      Он в упоении хлопал меня по спине своей мозолистой рукой, совершенно забыв, насколько она тяжела. Джик Кассаветз, старый друг, полная противоположность мне по всем статьям.
      У него борода, а у меня ее нет. Жизнерадостный, шумный, экстравагантный, никогда не знаешь, что он выкинет в следующую минуту, - я даже завидовал его характеру. Голубые глаза и волосы пшеничного цвета, мускулы железные. Острый язык и искреннее неприятие всего, что я рисовал.
      Мы встретились в художественном колледже, а сблизили нас общие побеги с лекций на ипподром. Джик старательно посещал скачки, но только для того, чтобы играть на тотализаторе, а не любоваться лошадьми, и уж, конечно, не для того, чтобы рисовать их. Анималисты, рисующие животных, для него были художниками второго сорта, ни один серьезный художник, считал он, не может всю жизнь рисовать одних лошадей.
      Картины Джика, выполненные преимущественно в абстрактной манере, были мрачной, оборотной стороной его озорного нрава: порождения депрессии, полные отчаяния и безнадежности перед лицом ненависти и грязи, разрушающих волшебный мир.
      Жизнь с Джиком была похожа на спуск на санках с горы: небезопасно, но захватывающе. Два последних года в колледже у нас была общая квартира-мастерская, и мы по очереди выставляли оттуда друг друга, когда встречались с девчонками. Если бы не талант, его бы выгнали из колледжа, потому что летом он прогуливал целые недели из-за своего другого увлечения - плавания на яхте.
      В более поздние годы я несколько раз выходил с ним в открытое море, и думаю, что в некоторых случаях он подвергал себя и меня большей опасности, чем надо, но это являлось великолепной разрядкой после работы. Он был настоящим моряком - умелым, сильным и проворным. Мне было очень жаль, когда Джик как-то сказал, что отправляется в одиночное кругосветное путешествие. В последний вечер его пребывания на берегу мы устроили шумное прощание, а на следующий день, когда Джика уже не было, я уведомил хозяина дома, что намерен переехать.
      Он встретил меня на машине, и, как выяснилось, на своей собственной. Синий спортивный автомобиль британской модели. И внутри и снаружи все свидетельствовало о его старомодной претенциозности, выдержанной в мрачных тонах.
      - И много таких здесь? - спросил я удивленно, укладывая чемодан и сумку на заднее сиденье. - С тех пор как его произвели на свет, прошло немало лег.
      Он криво усмехнулся:
      - Мало. Они теперь непопулярны, потому что пьют бензин, как воду… - Двигатель ожил, соглашаясь с ним, сразу заработали «дворники» из-за начавшегося ливня. - Ну, добро пожаловать в солнечную Австралию. Все время дождь да дождь. Именно поэтому в Манчестере сияет солнце…
      - Но тебе здесь нравится?
      - Да, дружище. Сидней - это как регби: стремительность, натиск и немного грации.
      - А как идут твои дела?
      - В Австралии тысячи художников. Ведь здесь процветает строительство коттеджей. Конкуренция чудовищная. - Он искоса поглядел на меня.
      - Я приехал сюда не за славой и не за деньгами.
      - Но я нюхом чую, что приехал ты неспроста.
      - Как ты посмотришь на то, чтобы напрячь свою мускульную силу?
      - К твоим мозгам? Как когда-то?
      - То были просто развлечения…
      - Ого! А тут есть риск?
      - Да. По состоянию на сегодня - поджог и убийство.
      - Боже! - Его брови поползли вверх.
      Автомобиль стремительно мчался к центру города. Как стебли бобов вздымались небоскребы.
      - Я живу в противоположном конце. В пригороде, как это ни банально. Как ты меня находишь?
      - Ты весь так и светишься, - сказал я, улыбаясь.
      - Это так! Впервые в жизни я счастлив, по-настоящему счастлив. Полагаю, ты скоро сам в этом убедишься.
      Машина выбралась на скоростную автостраду, которая вела к мосту.
      - Если ты поглядишь направо, - сказал Джик, - то увидишь триумф воображения над экономичностью. Пусть живет безумство, потому что только оно способно привести куда-то.
      Я посмотрел. Это был Оперный театр, намек на него, серый и смутный от дождя.
      - Днем он мертвый. Ночная птица…
      Над нами взметнулась мостовая арка, стальное кружево, просто фантастика.
      - Это единственный ровный отрезок дороги, ведущей в Сидней, - сообщил Джик.
      Миновав мост, мы снова поехали в гору.
      Слева мое внимание привлекло необычное огромное здание красного цвета. Вдоль каждой из его стен - правильные ряды широких прямоугольников окон с закругленными углами.
      - Очертания двадцать первого века, - прокомментировал Джик. - Воображение и смелость!
      - А где же твой пессимизм?
      - Когда садится солнце, все окна вспыхивают золотом… - Блистательное чудовище осталось позади. - Здание управления водным хозяйством, - едко сказал он. - Их начальник ставит свое судно рядом с моим.
      За городом дорога пошла вниз, сквозь тесные шеренги двухэтажных домиков, крыши которых составили большой ковер в красную клетку.
      - Есть одна закавыка, - вдруг вздохнул он. - Три недели назад я женился…
      «Закавыка» жила с ним на судне, пришвартованном вместе с колонией таких же судов возле мола, который он называл «Стрелка». Только теперь до меня дошло, почему, по крайней мере на время, мировая скорбь куда-то отступила.
      Она не была невзрачной, но и красавицей не назовешь. Продолговатое лицо, недурная фигура и одежда практичного покроя. Нет того своеобразия, той непосредственной живости мотылька, которые были у Регины. В свою очередь меня критично обследовали карие глаза, в их взгляде светился ум, что сразу произвело на меня впечатление.
      - Знакомься, Тодд, это Сара, - отрекомендовал он. - Сара, познакомься с Тоддом.
      Мы поздоровались. Она спросила, как я долетел, и я ответил, что хорошо. Но было видно, что ее больше бы устроило, если бы я остался дома.
      Кеч Джика - суденышко длиной в тридцать футов, на котором он приплыл из Англии, - походил на гибрид мастерской художника с мелочной лавкой. В глаза бросались занавесочки, подушечки и какие-то цветущие растения. Джик откупорил шампанское и разлил по бокалам.
      - Ей-богу, - сказал он, - мне чертовски приятно видеть тебя здесь.
      Сара вежливо присоединилась к тосту за мой приезд, но я не был убежден, что ей тоже чертовски приятно. Я извинился, что нарушил их медовый месяц.
      - Да черт с ним! - лихо возразил Джик. - Чрезмерное домашнее согласие весьма расслабляюще влияет на душу человека.
      - Все зависит от того, - уточнила Сара, - что тебе нужно для дальнейшей жизни - любовь или одиночество.
      Когда-то Джик однозначно предпочитал одиночество, но времена меняются. Меня интересовало, что он рисовал в последнее время, но, осмотревшись, я не нашел и следа его творчества.
      - Я теперь на седьмом небе, - заявил он. - Запросто мог бы залезть на Эверест и постоять на руках на его вершине.
      - Не нужно Эвереста, хватит камбуза, - вернула его на землю Сара, - если ты не забыл привезти раков!
      Когда мы жили вместе, Джик всегда занимался стряпней, и, похоже, ситуация не изменилась. Именно он, а не жена быстро и умело пооткрывал жестянки с раками, сдобрил их сыром и горчицей и пристроил на рашпере. Именно он промыл листья свежего салата и разложил гренки, намазанные маслом.
      Мы пировали, сидя за столом в каюте, а дождь хлестал по иллюминаторам и крыше, и ветер, становившийся все свежее, плескал морскую воду в борта. За кофе, поскольку Джик настаивал, я рассказал им, зачем я прилетел сюда.
      Они молча выслушали меня. Потом Джик, чьи взгляды не изменились со студенческих времен, пробормотал что-то неразборчивое о «сволочах», а Сара была откровенно обеспокоена.
      - Не волнуйся, - сказал я ей. - Теперь, узнав о том, что Джик женился, я не собираюсь просить его о помощи.
      - Я помогу! Помогу! - зажегся Джик.
      - Нет, - помотал я головой. Помолчав, Сара спросила:
      - С чего ты планируешь начать, Тодд?
      - Попробую установить происхождение обеих картин Маннинга.
      - А потом?
      - Хорошо бы найти их бывших владельцев.
      - Мне кажется, что это необязательно, - протянула она.
      - Мельбурн? - проговорил вдруг Джик. - Ты сказал, что одна картина куплена в Мельбурне? Конечно, мы поможем. Сразу же отправимся туда. Лучше и быть не может. Ты знаешь, что будет в следующий вторник?
      - Конечно нет, - ответил я. - А что?
      - Во вторник разыгрывается Мельбурнский кубок. - В его голосе чувствовалось торжество.
      - Лучше бы ты не приезжал, - хмуро взглянула на меня Сара, сидевшая напротив.
 

 
      Той ночью я спал в переоборудованном эллинге, который считался постоянным местом проживания Джика. Кроме уголка, отгороженного для коек, новой ванной и примитивной кухни, все остальное пространство эллинга использовалось как студия.
      Посреди стоял старый массивный мольберт, а по обеим сторонам от него - столики с разложенными на них красками, кистями и банками с маслом, скипидаром и растворителем.
      Ни одной начатой работы, все закрыто и прибрано. Как и когда-то в Англии, мат перед мольбертом пестрел пятнами краски. Джик имел привычку, меняя цвет, вытирать о мат недостаточно чисто промытые кисти. Тюбики с краской тоже были характерно примяты посредине, потому что от нетерпения он никогда не выдавливал краску по правилам, с конца тюбика. Палитра была ему не нужна, потому что он преимущественно накладывал краску прямо из тюбика и достигал своих эффектов, нанося слои один поверх другого. Под столом стояла коробка с тряпками, которыми можно было вытереть все, что использовалось для нанесения краски на полотно: не только кисти, но и пальцы, ладони, ногти - все что угодно. Я мысленно усмехнулся. Мастерскую Джика было так же легко опознать, как и его картины.
      Вдоль стены на двухъярусном стеллаже стояли ряды картин, которые я вытаскивал по одной. Сильные и резкие цвета, так и бьющие в глаза. Все то же тревожное видение, чувство обреченности. Распад и страдание, унылые пейзажи, увядшие цветы, умирающие рыбы - и обо всем нужно догадываться, ничего явного, определенного.
      Джик не любил продавать свои картины, а если и расставался с ними, то очень неохотно, что, на мой взгляд, было правильным, потому что от их присутствия в комнате нормальному человеку становилось не по себе. Безусловно, его полотнам нельзя было отказать в силе эмоционального воздействия. Каждый, кто видел его работы, запоминал их надолго, они пробуждали мысли и даже, может быть, меняли мировосприятие. И в этом смысле он был выдающимся художником, каким я не стану никогда. Но легко завоеванное признание общества он воспринял бы как личное творческое поражение.
      Утром, когда я спустился в кеч, Сара была там одна.
      - Джик пошел за молоком и газетами, - сказала она. - Сейчас я приготовлю завтрак.
      - Я пришел попрощаться.
      Она посмотрела мне прямо в глаза:
      - Это уже не имеет значения.
      - Все поправится, когда я уеду.
      - Обратно в Англию? Я покачал головой.
      - Так я и думала, что нет. - Тень усмешки мелькнула в ее глазах. - Джик сказал вечером, что он не знает другого такого человека, способного с достаточной точностью определить координаты судна ночью, после четырехчасовой борьбы со штормом, имея пробоину в корпусе и помпу, которая вышла из строя, для того чтобы подать сигнал «у меня авария» по любительскому передатчику.
      - Но он сам залатал пробоину и исправил помпу. А на рассвете мы ликвидировали наш радиосигнал.
      - Вы оба были дураками.
      - Лучше сидеть дома?
      - Мужчины, - она отвернулась, - не знают покоя, пока не рискнут своей жизнью.
      Отчасти она была права. Ощущение опасности, особенно если она позади, действовало как допинг. Страх делал человека слабым и отбивал охоту снова взяться за настоящее дело.
      - Женщины тоже бывают такими.
      - Но я не такая.
      - Я не возьму Джика с собой. Сара все еще стояла спиной ко мне.
      - Он погибнет из-за тебя, - сказала она.
 

 
      Маленькая пригородная галерея, где Мейзи приобрела свою картину, не сулила никакой опасности. Сквозь витрину можно было разглядеть пустые залы, а табличка за стеклянными дверями сообщала: «Закрыто».
      В лавочках по обе стороны галереи только пожимали плечами:
      - Она работала всего два месяца. Похоже, что большого оборота у них не получилось, и они решили закрыться.
      - Может быть, кто-то знает, - интересовался я, - кто именно снимал помещение?
      Нет, они не знали.
      - Конец расследования, - изрек Джик.
      - Нет, рано, - возразил я. - Попробуем расспросить местных посредников.
      Мы разделились и зря потратили два часа. Все фирмы, занимающиеся продажей недвижимости, ответили, что такой галереи в их реестре не числится. Мы снова встретились у двери галереи, не добыв никакой информации.
      - Куда теперь? - спросила Сара.
      - Где городская галерея?
      - В Домайне, - кратко ответил Джик.
      Этот район был парком в центральной части города. Художественная галерея имела снаружи соответствующий фасад с шестью колоннами и Маннинга - внутри.
      Но, увы, никто не подошел к нам, чтобы поболтать и посоветовать дешево купить Маннинга в какой-нибудь маленькой галерее.
      Мы постояли немного, пока я любовался поразительным мастерством, с которым пара серых пони была помещена в полосах предштормового света перед притемненным табуном, и Джик нехотя признал, что художник все-таки разбирался в том, как надлежит пользоваться красками.
      Больше ничего не случилось. Мы поехали назад, и ленч немного развеял нас.
      - Что теперь? - спросил Джик.
      - Я немного поработаю с телефоном, если таковой имеется в твоем ангаре.
      На разговоры ушло все послеобеденное время. Я вооружился телефонным справочником и по алфавиту обзванивал все фирмы по найму помещений, и в конце концов зацепился за ниточку. Указанное помещение, ответили в конторе «Холоуэй энд сан», снималось на короткий срок галереей изобразительных искусств.
      - На какой именно срок?
      - На три месяца, с первого сентября.
      Нет, они не знают, что помещение уже свободно. Фирма не может сдать его до первого декабря, так как уплачено вперед. Нет, они не могут пересмотреть это соглашение.
      Я представился как посредник, у которого есть клиент на освободившееся помещение. Контора назвала мне какого-то мистера Джона Грея и дала вместо адреса номер почтового ящика. Я рассыпался в благодарностях. Мистер Грей, сказали они, немного оттаяв, снимал галерею для небольшой частной выставки, и потому они не удивляются, что помещение уже пустует.
      Как мне узнать мистера Грея при встрече? Им трудно объяснить. Все переговоры велись по телефону или в письменной форме. Если моему клиенту помещение понадобится еще до первого декабря, то лучше всего написать мистеру Грею.
      «Спасибо и на том», - подумал я.
      Хуже, во всяком случае, не будет.
      Я нашел подходящий лист бумаги и черными чернилами в самых изысканных выражениях написал мистеру Грею, что его фамилию и номер почтового ящика мне сообщили в фирме «Холоуэй энд сан», и попросил перепродать мне право на последние две недели ноября из трехмесячного срока, чтобы я мог организовать выставку акварелей своего клиента. Назовите свою цену, писал я, в пределах разумного. И подписался: «Искренне ваш Перегрин Смит».
      Я спустился в кеч и спросил Джика и Сару, не имеют ли они ничего против того, чтобы я указал номер их почтового ящика как свой обратный адрес.
      - Он просто не ответит, - заявила Сара, прочитав письмо, - если он и вправду преступник. Я бы на его месте не отвечала…
      - Первый закон рыболова, - вступился за меня Джик, - приманить рыбу.
      - На такую приманку не клюнет даже пиранья, умирающая с голоду.
      Все-таки Сара нехотя дала согласие, и я послал письмо. Никто из нас не надеялся, что это что-то даст.
      Зато звонки Джика по телефону оказались несомненно успешнее. В Мельбурне, в дни, предшествующие самым знаменитым скачкам года, отели всегда забиты. Но он решил воспользоваться отказами от брони, сделанными в самую последнюю минуту.
      - Что и говорить, посчастливилось, - удовлетворенно констатировал он.
      - Где?
      - В «Хилтоне», - ответил он.
      Я долго колебался, побаиваясь больших расходов, но в конце концов мы все отправились в Мельбурн. В колледже Джик жил на небольшой доход от семейной компании. Оказалось, источник хлеба насущного не исчерпался до сих пор. Судно, эллинг, спортивный автомобиль и жена - денежки на все шли не от живописи.
      Утром следующего дня мы вылетели на юг, в Мельбурн. Даже затылком я ощущал неодобрение Сары, но остаться в Сиднее она отказалась. Природную склонность Джика к рискованным приключениям теперь связывала любовь, и перед лицом опасности он будет предусмотрительным. Хотя вряд ли нам что-то грозит. След в Сиднее - дело дохлое. В Мельбурне тоже может найтись частная галерея, которая уже закрылась. И что в таком случае делать? Перспектива весьма неопределенная, а тут еще мрачные горы, над которыми мы пролетаем…
      Если бы мне удалось привезти домой доказательства, свидетельствовавшие, что нити ограбления дома Дональда ведут в Австралию, то полиция оставила бы его в покое, он ожил бы, а Регина была бы наконец похоронена.
      Если бы…
      И у меня совсем мало времени, потому что может оказаться поздно. Дональд долго не выдержит.
      В Мельбурне было холодно и дул сильный ветер. Мы зарегистрировались в «Хилтоне» и с удовольствием нырнули в его плюшевые недра. Душу ласкали прямо с порога ярко-красные, пурпурные и голубые цвета, бархатная обивка, медь, позолота и хрусталь. Персонал отеля улыбался. Лифты работали. То, что я сам понес свой чемодан, вызвало легкий шок. Все это никак нельзя было сравнить с голыми стенами, в каких я жил в Англии.
      Я распаковал свои вещи, то есть повесил в шкаф единственный костюм, немного помявшийся в сумке, и снова взялся за телефон.
      Фантастика. В мельбурнской конторе «Монга Вайнъярдз Пропрайе-тари» меня бодро уведомили, что с мистером Дональдом Стюартом из Англии дело вел сам управляющий мистер Хадсон Тейлор, пребывающий сейчас в своем офисе, расположенном в его имении - на виноградных плантациях. Дать его телефон?
      - Буду очень признателен.
      - Пустое! - ответили из конторы, и я понял, что так звучит австралийское сокращение от нашего «не стоит благодарности».
      Я достал карту Австралии, купленную по дороге из Англии. Мельбурн, столица штата Виктория, находился в юго-восточном углу. Аделаида, столица Южной Австралии, располагалась приблизительно в 450 милях на северо-запад… Поправка! В 730 километрах - австралийцы уже перешли на метрическую систему единиц, и это путало мои расчеты.
      Хадсона Тейлора не оказалось там. Снова бодрый голос уведомил меня, что он поехал в Мельбурн на скачки. Его лошадь принимает участие в розыгрыше кубка. Интонации бодрого голоса свидетельствовали о том, что к такому сообщению следует относиться с уважением.
      - А могу ли я позвонить ему?
      - Конечно. Он остановится у друзей. Запишите телефон и позвоните ему после девяти вечера.
      Переведя дух, я спустился на два этажа и увидел, что Джик и Сара с радостным визгом скачут по номеру.
      - Мы достали билеты на завтра и на вторник на скачки! - объявил Джик. - И пропуск на машину. И саму машину! А в воскресенье напротив отеля состоится матч крикетистов «Вест-Индия» и «Виктория». Туда у нас тоже есть билеты.
      - Чудеса по милости «Хилтона», - пояснила Сара, в связи с новой программой она стала куда более терпимой. - В стоимость номеров, на которые была бронь, входит цена комплекта билетов.
      - Ну а что ты предложишь на вторую половину дня? - великодушно закончил Джик.
      - Вы сможете выдержать посещение Художественного центра? Оказалось, что смогут. Даже Сара решила составить нам компанию, не предсказывая при этом конца света. Отсутствие видимых успехов приободрило ее. Чтобы ее прическу не испортил дождь, мы поехали на такси.
      «Виктория Артс Сентр» - современное и оригинальное сооружение, имеющее величайшую в мире крышу из витражного стекла. Джик упивался оригинальностью его конструкции и громко разглагольствовал о том, что Австралия - лучшая страна в мире, в ней еще сохранился приключенческий дух, в отличие от всего остального мира, погрязшего в продажности, своекорыстии, ненависти и так далее. Посетителей его речь потрясла до глубины души, а Сара не выразила никакого удивления.
      Между прочим, в самом дальнем закоулке галереи мы нашли Маннинга. Картина сияла благодаря чудесному освещению, которым отличалось все сооружение. «Отъезд собирателей хмеля» - великолепное синее небо и полные собственного достоинства цыгане.
      Молодой парень сидел за мольбертом сбоку и старательно работал над копией. Рядом с ним на столике стояли банки с маслом и скипидаром, а также горшочек с кистями в растворителе. Несколько человек стояли поодаль и следили за работой, хотя и делали вид, что не обращают на это внимания. Так поступают посетители галерей во всем мире.
      На полотне, укрепленном на мольберте, уже были видны точные контуры сюжета, и по небу он слегка прошелся лазурью.
      Мы с Джиком зашли ему за спину, чтобы тоже посмотреть. Парень глянул Джику в лицо, но не заметил ничего, кроме вежливого внимания. Мы наблюдали, как он выдавливал из тюбика на палитру свинцовые белила и желтый кадмий, а потом размешивал их кистью, получая приятный бледный тон.
      - Эй! - громко произнес Джик, хлопнув его по плечу. - Ты мошенник! Если ты художник, то я слесарь-водопроводчик.
      Вряд ли получилось учтиво, но все же было несмертельно. На лицах посетителей отразилось скорее замешательство, чем осуждение. Однако парень вскочил как ошпаренный. Он опрокинул мольберт и дико вытаращился на Джика. А тот, забавляясь от души, поставил точку над «i»:
      - То, чем ты занимаешься, является уголовным преступлением! Парень отреагировал молниеносно: он схватил банки с маслом и скипидаром и выплеснул их содержимое прямо в глаза Джику.
      Я схватил его за левую руку. Он правой подхватил палитру с красками и изо всех сил размахнулся, целясь мне в лицо. Я инстинктивно пригнулся, и палитра угодила не в меня, а в Джика, который закрыл глаза руками и заорал во весь голос.
      Сара бросилась к нему и с разгону налетела на меня, из-за чего я не смог удержать молодчика. Он выдернул свою руку, метнулся к выходу, обежал сзади двух зевак среднего возраста, входящих в зал, и толкнул их прямо на меня. Пока я от них освобождался, его и след простыл.
      Я пробежал несколько залов и переходов, но не смог найти его. Он ориентировался здесь, а я - нет. Прошло немало времени, прежде чем я бросил преследование и вернулся к Джику.
      Около него уже сгрудилась огромная толпа, а Сара от страха стала просто невменяемой и, заметив мое возвращение, всю ярость излила на меня.
      - Сделай что-нибудь! - завопила она. - Ну сделай что-нибудь, ведь он ослепнет! Я же так и знала, что нам не нужно было слушать тебя! Что мне делать?!
      Я схватил ее за запястья, когда она намеревалась расцарапать мне лицо в отместку за то, что стряслось с ее мужем. А она была сильной женщиной.
      - Сара, - произнес я с нажимом, - Джик не ослепнет!…
      - Ослепнет! Ослепнет! - твердила она и била меня ногой, задыхаясь от ярости.
      - Ты хочешь, чтобы он ослеп? - крикнул я.
      Мои слова подействовали как пощечина. Она внезапно опомнилась, словно ее облили холодной водой, и ошалевшее существо превратилось просто в разозленную женщину.
      - Масло вообще безвредно, - продолжал я твердо, - от скипидара немного режет глаза, но он никак не влияет на зрение.
      Она сердито посмотрела на меня, выдернула руки и повернулась к Джику, который все еще корчился от боли, прижимая к глазам стиснутые кулаки. А поскольку это был все-таки Джик, он не мог не дать воли языку:
      - Сукин сын, погань ты эдакая!.. Ну, погоди же, ты мне попадешься… Боже милостивый, я же ни черта не вижу… Сара, где же этот чертов Тодд?.. Я задушу его! Вызовите «Скорую», мне глаза выжжет… Чтоб его!..
      Я громко сказал ему в ухо:
      - С глазами у тебя все в порядке!
      - Глаза-то мои, черт бы тебя побрал, и если я говорю, что мне скверно, то какой тут, к дьяволу, порядок?
      - Ты прекрасно понимаешь, что не ослепнешь. Так что брось ломать комедию!
      - Не твои глаза, зараза ты этакая!..
      - И ты, кроме того, пугаешь Сару.
      Теперь до него дошло. Он отнял руки от глаз и перестал орать.
      Увидев его лицо, публика, привлеченная нашими воплями, ахнула от ужаса. На подбородке красовались мазки желтой и голубой краски с палитры копииста, красные, воспаленные глаза слезились, веки опухли.
      - Сара, - пересиливая боль и отчаянно моргая, сказал Джик, - прости, милая. Этот сукин сын прав. Скипидар еще никого и никогда не ослеплял…
      - По крайней мере, навеки, - добавил я, ибо нужно было отдать должное: сейчас, кроме слез, он ничего не мог видеть.
      Враждебность Сары не уменьшилась:
      - Тогда вызови «Скорую помощь»!
      - Ему нужна только вода и время.
      - Ты глупая безжалостная свинья! Ему явно нужен врач и… Джик, перестав работать на публику, достал носовой платок и осторожно промокнул мокрые от обильных слез глаза.
      - Он прав, дорогая. Нужно побольше воды. Вода все смоет. Отведи меня в ближайший туалет.
      Сара взяла Джика за одну руку, какой-то сострадательный мужчина - за другую, и они бережно вывели его. Это было похоже на любительскую постановку какой-нибудь трагедии. Хор в лице присутствующих зрителей осуждающе глядел на меня, с надеждой ожидая следующего акта.
      Я посмотрел на композицию из красок и мольберта, валявшихся в углу. Зеваки тоже принялись таращить на них глаза.
      - Может, кто-нибудь из присутствующих, - начал я медленно, - разговаривал с тем молодым человеком, прежде чем все случилось?
      - Мы, - удивленно ответила одна женщина.
      - И мы, - повторила другая.
      - О чем?
      - О Маннинге, - сказала одна, то же самое повторила другая, и обе они одновременно посмотрели на висящую на стене картину.
      - А не о его собственной работе? - спросил я, наклонясь, чтобы поднять ее.
      Желтое пятно залило аккуратные контуры - следствие хлопанья по спине.
      Обе дамы и мужчины, их сопровождающие, покачали головами и сообщили, что говорили с ним о том, как приятно было бы повесить Маннинга на стене у себя дома.
      Я слегка усмехнулся:
      - Может, он даже случайно знал, где можно приобрести Маннинга?
      - Да, конечно, - ответили они. - Совершенно случайно он знал.
      - Где именно?
      - Видите ли, молодой человек… - Старший из мужчин, американец лет семидесяти, внешний вид которого свидетельствовал о его состоятельности, повелительным жестом правой руки призвал остальных к молчанию. - Молодой человек, вы задаете слишком много вопросов.
      - Могу объяснить свое любопытство, - ответил я. - Давайте выпьем кофе?
      Они глянули на часы, поколебались и заявили, что, пожалуй, выпьют.
      - Там, дальше по залу, кофейня. Я заметил ее, когда ловил молодчика.
      У них на лицах появился интерес. Я поймал их на крючок любопытства.
      Немногочисленные зрители понемногу расходились, и я, попросив обе пары подождать минутку, начал складывать разбросанные принадлежности в кучку. Ни на одной вещи не было фамилии владельца. Все снаряжение стандартное: такое продают в любой художественной лавке. Набор, предназначенный для художников-профессионалов, а не дешевка, которые делают для студентов. Все вещи не новые, но и не старые. Сама картина, как оказалось, была не на полотне, натянутом на раму, а на твердом картоне. Я сложил все возле стены, поставил банки из-под масла и скипидара и тряпкой вытер руки.
      - Все, - сказал я. - Идем?
 

 
      Они были американцами - все богатые, отошедшие от дел и увлекающиеся скачками. Мистер и миссис Говард К. Петрович из Риджвилла, штат Нью-Джерси, и мистер и миссис Уайт Л. Минчлес из Картера, штат Иллинойс.
      Уайт Минчлес - тот, который призывал остальных к молчанию, заказал четыре порции кофе глясе с густым слоем сливок и один черный. Черный для него самого.
      Это был седовласый мужчина с величественными манерами и бледным лицом горожанина.
      - Ну, юный друг, послушаем все сначала!
      - Гм-м… - пробормотал я. - А где начало? Тот парень, художник, набросился на моего друга Джика только потому, что тот назвал его уголовным преступником. Верно?
      - Угу, - кивнула миссис Петрович, - я слышала. Мы уже выходили из зала. А зачем ваш друг оскорбил художника?
      - Нет ничего преступного в копировании хороших картин, - тоном знатока заявила миссис Минчлес. - В Лувре из-за таких студентов-копиистов невозможно подступиться к «Моне Лизе».
      У нее были подкрашенные голубым шампунем и начесанные волосы, костюм из немнущейся ткани цвета морской волны и много бриллиантов. На лице - навсегда застывшая гримаса неодобрения. Но интеллекта явно маловато.
      - Все зависит от того, для чего копируют, - пояснил я. - Если человек собирается выдать копию за оригинал, то это будет настоящим мошенничеством.
      - Так вы считаете, что молодой человек занимался именно этим?.. - начала было миссис Петрович, но Уайт Минчлес прервал ее жестом и громким вопросом:
      - Вы хотите сказать, что юный художник срисовывал Маннинга, чтобы затем продать копию как оригинал?
      - Э-э… - замялся я.
      - И вы хотите сказать, - продолжал он, - что Маннинг, о котором он говорил, что мы можем его приобрести, тоже является подделкой?
      Присутствующие одновременно испугались такой возможности и подивились проницательности Уайта.
      - Не знаю, - сознался я. - Мне просто хотелось бы посмотреть на того Маннинга собственными глазами.
      - А может, вы сами хотите приобрести Маннинга? Или просто выступаете как посредник? - Вопросы Уайта были суровы и язвительны.
      - Ни в коей мере, - ответил я.
      - Ну, если так… - Уайт вопросительно взглянул на остальных и уловил их молчаливое согласие.- Он сказал, насколько я помню, что есть хорошая картина Маннинга на тему скачек за весьма умеренную цену в маленькой галерее неподалеку… - Он пошарил в наружном кармане. - Ага, вот оно! «Ярра Ривер Файн Артс», третий поворот по улице Свенстона и там ярдов двадцать.
      - Нам он сказал то же самое, - смиренно проговорил мистер Петрович.
      - А внешне такой приятный молодой человек, - добавила миссис Петрович. - Все расспрашивал о нашем путешествии. Интересовался, на кого мы поставим на розыгрыше кубка…
      - Спросил, куда мы собираемся ехать после Мельбурна, - припомнил мистер Петрович. - И мы ответили, что в Аделаиду, а тогда он сказал, что Алис-Спрингс в Австралии является Меккой для художников, и посоветовал нам там обязательно посетить салон «Ярра Артс», той же самой фирмы. У них всегда есть хорошие картины…
      Мистер Петрович наверняка понял бы меня превратно, если бы я наклонился над столом и крепко обнял его. И я сосредоточил свое внимание на кофе глясе.
      - Мы сказали, что поедем в Сидней, - уведомил меня Уайт Минчлес. - На это он никак не отреагировал и никаких предложений не делал…
      Высокие стаканы были уже почти пусты. Уайт Л.Минчлес взглянул на часы и проглотил остатки своего черного кофе.
      - А вы нам так и не сказали, - начала несколько сбитая с толку миссис Петрович, - почему ваш друг назвал молодого человека преступником. То есть я могу понять, почему парень напал на вашего друга и сбежал, если он действительно преступник, но почему ваш друг пришел к такой мысли?
      - Я только что хотел задать такой же вопрос, - важно произнес Уайт.
      «Напыщенный болтун», - подумал я.
      - Мой друг Джик - настоящий художник. Он не выносит дилетантов в искусстве. Поэтому и назвал его работу преступлением. С таким же успехом он мог бы назвать его рисование мазней или пачкотней.
      - И… все? - разочаровалась она.
      - Ну… молодой человек работал красками, которые обычно не смешиваются. А Джик - человек требовательный. Он не может спокойно смотреть, если краски используются не как следует.
      - А что это значит «не смешиваются»?
      - Краски - это химикаты, - снисходительно пояснил я. - Большинство из них не влияют одна на другую. Но надо быть осторожным.
      - А к чему приводит неосторожность? - поинтересовалась Руфи Минчлес.
      - Ну… ничего, конечно, не взорвется, - улыбнулся я. - Просто… ну, если смешивать белила, а в них есть свинец, с желтым кадмием, который содержит серу, как на ваших глазах делал тот молодой человек, то вы получите приятный бледный тон… Но оба вещества взаимодействуют и с течением времени темнеют, что изменяет картину.
      - И ваш друг назвал его действия уголовным преступлением? - недоверчиво переспросил Уайт. - Но ведь это, пожалуй, чересчур!
      - Э-э… Ну, к примеру, Ван Гог пользовался яркой желтой краской, являющейся соединением хрома, когда рисовал свои «Подсолнухи». Желтый кадмий тогда еще не был открыт. А желтый хром, как выяснилось, разлагается и лет через двести дает зеленовато-черный тон. Так вот, подсолнухи уже имеют странный цвет, и до сих пор еще никто не придумал, как остановить процесс…
      - Но ведь парень рисовал не для потомков! - вышла из себя Руфи. - А что он не Ван Гог, так оно сразу видно…
      Я решил не говорить им, что Джик надеется на признание в ХХШ столетии. Он всегда был одержим идеей стабильности тона и когда-то затянул меня на курс химии красок.
      Американцы поднялись, собираясь уйти.
      - Все было удивительно интересно, - с улыбкой заявил Уайт и, заканчивая разговор, добавил: - Но я все-таки лучше вложу свои деньги в оборотный капитал…
 

 
      Джика не было ни в туалете, ни в залах Художественного центра. Я нашел его с Сарой в номере отеля. В дверях стояла очаровательная медсестра из персонала отеля.
      - Постарайтесь не тереть глаза, мистер Кассаветз, - посоветовала она на прощание. - Если станет хуже, позвоните в регистратуру, и я приду.
      Она с порога подарила мне профессиональную улыбку и зашагала по коридору.
      - Как глаза? - спросил я после паузы.
      - Что-то страшное. - Они были ярко-красные, но сухие, значит, дело шло на поправку.
      Сара процедила сквозь зубы:
      - Надеюсь, что Джик через день-два выздоровеет. Но больше мы рисковать не будем.
      Джик промолчал. Ну что ж, этого и следовало ожидать.
      - Ладно, - сказал я. - Счастливого уик-энда, спасибо за все.
      - Тодд… - начал было Джик.
      - Нет, - немедленно вмешалась Сара. - Это не наше дело. Тодд может поступать, как ему заблагорассудится, но у нас нет ничего общего с неприятностями его кузена. Мы не будем этим заниматься. И точка.
      - Тодд не бросит дела, - сказал Джик.
      - Тогда он просто идиот! - со злостью сказала она.
      - Разумеется, - подтвердил я. - В наши дни каждый, кто старается исправить несправедливость, - идиот. Гораздо лучше не вмешиваться, не принимать участия и не брать на себя ответственности. Мне и в самом деле следовало бы сейчас рисовать в мезонине Хитроу и улаживать собственные дела, а Дональд пусть погибает. Конечно, так Намного разумнее! Но вся беда в том, что я не могу так поступить. Я вижу, в каком аду он живет. Как же мне повернуться к нему спиной? Тем более что есть шанс вытянуть его. Ты права, Сара, я могу не справиться с этим. Но я могу хотя бы попробовать!..
      Я на какое-то время замолчал.
      - Ну, - продолжал я, силясь улыбнуться, - так кончается исповедь самого большого в мире зануды. Развлекайтесь на скачках, может, и я туда попаду!..
      Я помахал им на прощанье и вышел. Ни Джик, ни Сара не проронили ни слова. Я закрыл дверь и поднялся на лифте в свой номер.
      «Сару можно пожалеть, - подумал я. - Она еще не поняла, что если Джик превратится в рохлю в мягких туфлях, то он уже никогда не сможет рисовать свои картины».
      Я посмотрел на часы и решил, что эта самая «Ярра Артс» еще не закрылась. Попробую наведаться туда.
      Я шел по улице Свенстона и гадал: окажется ли в галерее юный ски-пидарометатель, а если окажется, то узнает ли он меня? Его лицо, я видел какой-то миг, потому что больше стоял у него за спиной. Он шатен, у него прыщ на подбородке, тяжелая челюсть и крупный рот. Ему нет двадцати. Одет в голубые джинсы, белую рубашку и легкие сандалии. Рост приблизительно пять футов и восемь дюймов, вес - фунтов сто тридцать. Шустрый и пугливый и, конечно, не художник.
      Галерея оказалась открытой и была ярко освещена. Посреди витрины на золоченом выставочном мольберте - картина с лошадью. Не Маннинга. Изображение какой-то австралийской лошади и жокея. Каждая деталь вырисована, подчеркнута и, на мой вкус, слишком много краски. Тут же висело объявление - золотом на черном фоне, - в котором говорилось о специальном показе произведений известных анималистов. Рядом с объявлением приветствие: «Добро пожаловать на Мельбурнский кубок!»
      Типичная галерея. Таких сотни во всех странах мира. Помещение расположено в глубине улицы, подальше от дороги. Внутри блуждало несколько посетителей, рассматривающих картины. Серые стены, хорошее освещение.
      Перед входом в галерею я вдруг заколебался, чувствуя себя так, словно стоял на вершине лыжного трамплина. Я сделал глубокий вдох и переступил порог.
      Внутри - зеленый ковер и старинный стол у самой двери. Молодая женщина выдавала маленькие каталоги и щедрые улыбки.
      - Проходите, пожалуйста, - пригласила она. - Внизу тоже экспозиция.
      Она вручила мне каталог: сложенную блестящую обложку с прикрепленными в середине несколькими листками текста. Я пролистал их. Сто шестьдесят три позиции, последовательно пронумерованные, проставлены названия, фамилии художников и цена. В каталоге указывалось, что на рамах картин, которые уже проданы, будет красная наклейка.
      Я учтиво поблагодарил женщину.
      - Проходил мимо и решил заглянуть.
      Она окинула меня профессиональным взглядом и сразу поняла, что я не отношусь к богатым посетителям. В своем костюме, сшитом по последней моде, она чувствовала себя вполне непринужденно. Типичная австралийка, хотя слишком самоуверенная, чтобы просто стоять при входе.
      - Что ж, милости просим! - сказала она.
      Я неторопливо пошел по длинному залу, сверяя картины с каталогом. Большая часть их принадлежала кисти австралийских художников, и я понял, что имел в виду Джик, говоря об отчаянной конкуренции. Знатоков своего дела было так же много, как и у нас, в Англии, а то и больше. И уровень кое в чем был выше. Как это бывает, когда смотришь на чужие талантливые произведения, начинаешь сомневаться в собственных возможностях.
      В конце зала ступени вели вниз, на стене - большая стрелка и табличка: «Продолжение экспозиции внизу».
      Я спустился по ступенькам. Точно такой же ковер, такое же освещение, только не видно посетителей с каталогами в руках.
      Здесь оказался не один зал, а анфилада небольших комнат, видно, нельзя было разобрать между ними перегородки. Позади лестницы располагалась контора, где тоже стояли антикварный стол, несколько удобных стульев для возможных клиентов и ряд шкафов. Картины в солидных рамах украшали стены, а не менее солидный мужчина писал что-то в гроссбухе. Он поднял голову, ощутив мое присутствие возле двери.
      - Чем могу служить?
      - Спасибо. Я просто знакомлюсь с экспозицией.
      Он равнодушно вернулся к работе. Мужчина, как и все вокруг, был воплощением респектабельности - совсем другая атмосфера, нежели в пригородной лавочке в Сиднее. Вероятно, я что-то спутал… Придется подождать, пока Хадсон Тейлор посмотрит на чек Дональда и я смогу начать поиск в нужном направлении.
      Вздыхая, я переходил из комнаты в комнату и думал, что пора уходить. На некоторых рамах я заметил красные наклейки. Но цены на всех приличных полотнах были весьма далеки от умеренных, так что купить их могли бы только весьма состоятельные люди.
      В последней комнате, намного большей по размеру, чем другие, я наткнулся на Маннинга. Три картины сразу, и все с лошадьми. Одна - скачки, другая - охота и последняя - с цыганами.
      В каталоге их не было. Они тихо и мирно висели рядом. Мне они бросились в глаза, как чистокровные скакуны среди полукровок.
      У меня по спине поползли мурашки. Не столько из-за мастерства, сколько из-за сюжета одной из картин. Лошади выходят на старт, длинный ряд жокеев ярко выделяется на фоне темного неба. Одежда ближайшего жокея пурпурная, а шапочка зеленая.
      В голове у меня зазвучал голос Мейзи: «… может, вы подумаете, что я глупая, но одна из причин, почему я ее купила… Мы с Арчи решили выбрать пурпурный и зеленый цвета, если ни у кого еще таких нет».
      Мейзи именно так описала картину, спрятанную за радиатором и, наверное, сгоревшую.
      Картина, на которую я смотрел, была похожа на оригинал. Заметно воздействие времени, прошедшее после смерти Маннинга, достаточное профессиональное совершенство произведения - нечто такое, что отличает великое от хорошего. Я даже чуть-чуть попробовал пальцем фактуру полотна и мазка. Все как должно быть. Все как надо.
      - Чем могу служить? - спросил кто-то по-английски у меня за спиной.
      Он заглядывал в комнату с порога. На лице выражение сдержанной предупредительности, как у человека, товар которого оценил кто-то, не имеющий средств на приобретение.
      Я сразу его узнал. Темные редкие волосы, зачесанные назад, серые глаза, вислые усы, загорелая кожа - все, как и тридцать дней назад в Англии, когда он рыскал по пожарищу. Мистер Грин. Через «и» долгое.
      А через мгновение и он узнал меня. Он напряженно переводил взгляд с меня на картину и вдруг вспомнил, где видел меня, и это его ошеломило. Он резко отступил назад и дотронулся рукой до стены позади себя.
      Я уже направился к двери, но не успел. В дверном проеме мгновенно опустилась стальная решетка и, лязгнув, замкнулась на полу. Мистер Грин остался по ту сторону, и в каждой черте его лица запечатлелось неверие в происходящее. Я пересмотрел свои простодушные теории об опасности, полезной для души, и ощутил страх, какого не знал никогда в жизни.
      - В чем дело? - спросил глубокий голос.
      Грин не мог произнести ни звука. Рядом с ним оказался мужчина из конторы и уставился на меня через решетку.
      - Воришка? - спросил он досадливо.
      Грин покачал головой. Подошел третий мужчина, его молодое лицо светилось любопытством, а прыщ на подбородке был виден даже с середины комнаты.
      - Ого! - произнес он с чисто австралийским изумлением. - Это тип из Художественного центра. Это он меня преследовал. Клянусь, он не мог выследить! Клянусь!
      - Заткни пасть! - коротко бросил мужчина из конторы, внимательно глядя на меня.
      А я смотрел на него.
      Я стоял посреди ярко освещенной комнаты приблизительно пятнадцать на пятнадцать футов, без окон. Выход - только через зарешеченные двери, спрятаться - негде, оружия - никакого. Я давно уже мчусь по трамплину, и никакой гарантии мягкого приземления.
      - Послушайте, что происходит? - Я подошел к стальной решетке и постучал по прутьям. - Откройте, я хочу выйти!
      - Что вы здесь делаете? - спросил мужчина из конторы. Он был крупнее Грина и явно старше его по должности в галерее. Неприязненные глаза за стеклами очков в массивной оправе. Галстук-бабочка под двойным подбородком. Маленький рот и толстая нижняя губа. Поредевшие волосы.
      - Смотрю… - Я старался, чтобы голос мой звучал ошеломленно. - Смотрю на картины.
      «Вполне невинно, - подумал я, - и достаточно невнятно».
      - Он гнался за мной в Художественном центре, - повторил парень с прыщом.
      - Вы плеснули что-то в глаза тому мужчине, - возмутился я. - Он же мог ослепнуть!
      - Он ваш друг? - подозрительно спросил мужчина.
      - Нет. Я просто смотрел там картины. Так же как и здесь. Что в этом плохого? Я часто посещаю галереи.
      Наконец Грин обрел дар речи:
      - Я видел его в Англии. - Он перевел взгляд на Маннинга, а потом взял мужчину под руку и отвел в коридор, чтобы я не мог их видеть.
      - Открой дверь! - обратился я к парню, который молча таращился на меня.
      - Я не знаю как, - ответил он, - да и боюсь, что меня не поймут. Те двое вернулись, и теперь все трое смотрели на меня, явно не зная, как со мной поступить. Я начал сочувствовать живым существам, которых сажают в клетки.
      - Кто вы? - спросил мужчина.
      - То есть как кто? Я приехал сюда на скачки и матч крикетистов.
      - Ваше имя?
      - Чарльз Нил. Чарльз Нил Тодд.
      - А в Англии что вы делали?
      - Я там живу! Послушайте, - я сделал вид, будто, несмотря на раздражение, стараюсь быть рассудительным, - того человека, - я кивнул на Грина, - я видел в Суссексе возле дома женщины, с которой немного знаком. Она подвозила меня со скачек. Случилось так, что я не попал на свой поезд до Уортинга и голосовал на дороге. Ну, она остановилась и подобрала меня, а потом захотела взглянуть на свой дом, который недавно сгорел, и когда мы приехали, этот человек был там. Он сказал, что его фамилия Грин и он страховой агент… Это все, что я о нем знаю. Так вот, что здесь происходит?
      - Значит, просто совпадение, что вы снова встретились, и притом так быстро?
      - Конечно, - поспешил согласиться я. - Однако совпадение вовсе не причина, чтобы запирать меня в клетку!
      Они колебались, а я молил Бога, чтобы они не заметили, как пот течет у меня по лицу.
      Я в раздражении пожал плечами.
      - Ну что ж, если вы считаете, что тут что-то не так, позвоните в полицию.
      Мужчина из конторы положил руку на какое-то устройство с той стороны стены, щелкнул им, и стальные прутья поднялись вверх и исчезли - гораздо медленнее, чем опускались.
      - Извините, - произнес он небрежно, - но необходимы меры предосторожности, когда в помещениях столько ценных картин.
      - Конечно, понимаю, - сказал я, делая шаг вперед и подавляя в себе жгучее желание рвануть со всех ног. - И все-таки… Ну, ладно, полагаю, ничего страшного не произошло! - добавил я великодушно.
      Они втроем шли за мной по коридору, по лестнице и по верхнему залу, что нисколько не улучшало мое нервное состояние. Все посетители, кажется, уже ушли. Женщина-контролер закрывала парадные двери.
      В горле у меня так пересохло, что я не мог даже глотнуть. Она подарила мне дежурную улыбку и открыла дверь. Шесть шагов - и наконец я на свежем воздухе. Бог мой, как пахнет свежий воздух!
      Я оглянулся. Все четверо стояли за порогом галереи и следили, как я иду. Я мотнул головой и поплелся, чувствуя себя полевкой, которую отпустила сова.
      На ходу я вскочил в трамвай и долго катался по незнакомым улицам огромного города, ощущая одно неодолимое желание - отъехать подальше от подвальной тюрьмы. Ведь они могли передумать. Им нужно было узнать больше, прежде чем выпустить меня. Они не были до конца убеждены, так ли уж случайно мое появление именно в их галерее, хотя, с другой стороны, случаются поразительные совпадения. Например, у Линкольна, во время покушения на него, был секретарь по фамилии Кеннеди, а у Кеннеди, в момент трагедии в Далласе, был секретарь по фамилии Линкольн. Однако чем больше они будут размышлять, тем меньше станут верить в случайность.
      Где они будут искать меня, если захотят найти? Не в «Хилтоне», решил я с удовлетворением. Значит, на ипподроме. Я ведь сказал им, что приехал на скачки. Конечно, было бы лучше этого не говорить.
      На конечной остановке трамвая я вышел и остановился против любопытного на вид ресторанчика, на дверях которого виднелись три большие буквы - ПСС. Во мне уже пробудился здоровый аппетит, я вошел, заказал бифштекс и попросил принести карту вин.
      Официантка была удивлена.
      - У нас ПСС, - попыталась объяснить она.
      - А что это такое?
      Она удивилась еще больше:
      - Так вы не австралиец? Приносите с собой. Мы напитки не продаем, у нас только еда.
      - О-о-о!
      - Если вы хотите выпить, то в сотне ярдов по дороге есть лавка, торгующая навынос. А бифштекс я могу сохранить до вашего возвращения.
      Я отказался и принялся за свой обед. Наслаждаясь хорошим кофе, я прочитал объявление на стене: «У нас договоренность с банком. Они не жарят бифштексы, а мы не отовариваем чеки».
      Возвращаясь трамваем в центр, я проехал мимо лавки, работающей навынос. На первый взгляд она была похожа на гараж, а если бы я не знал уже, в чем дело, то подумал бы, что все машины стоят за бензином. И я понял, почему Джику понравились австралийские обычаи: и разумно, и смешно.
      Дождь утих. Я вышел из трамвая и пошел пешком по ярко освещенным улицам и темным паркам, размышляя о случившемся.
      Общий план казался необычно простым: картины продаются в Австралии, а затем их выкрадывают в Англии вместе со всем, что подвернется под руку. А коль скоро я на протяжении трех недель столкнулся с двумя такими случаями, то, наверное, их много больше, ибо невозможно, чтобы я столкнулся с двумя исключительными случаями, да еще с учетом двойного совпадения: скачки и картины. После встречи с супругами Минчлес и Петрович мои прежние представления, что ограбления случаются только в Англии, следовало считать ошибочными. А почему не в Америке? Почему не где-нибудь еще, если ради того стоило рисковать?
      Разве не может существовать какая-то мобильная банда преступников, которая перевозит с континента на континент целые контейнеры с антиквариатом и быстро распродает все на ненасытном рынке? Инспектор Фрост говорил, что из пропавшего очень немногое удается обнаружить. Спрос большой, а предложения весьма ограниченны.
      Скажем, я злоумышленник, рассуждал я, и не хочу тратить целые недели в чужих странах на то, чтобы выведать, какие именно дома следует ограбить. Можно тихонько сидеть в Мельбурне и продавать картины состоятельным посетителям, которые могут позволить себе купить что-нибудь тысяч на десять фунтов. Я мог бы заговорить с ними об их коллекциях картин дома и легко перевести разговор на серебро, фарфор и другие произведения искусства.
      Разумеется, мне не нужны покупатели, у которых есть Рембрандт, Фаберже или еще что-нибудь общеизвестное, что нельзя просто продать. Лучше всего менее заметные вещи - например, серебро эпохи короля Георга, малоизвестные картины Гогена или чиппендейловские стулья и кресла. Покупая мои картины, они сами дадут мне свой адрес. Просто и хорошо.
      Я бы действовал по принципу вора в магазине самообслуживания, имеющем большой оборот мелких партий товара. Я бы рассуждал примерно так: факт, что на протяжении последнего года все жертвы из разных стран побывали в Австралии, ничего не скажет местной полиции. И далее: среди тысяч заявлений об ограблениях случаи с посетителями Австралии не будут отличаться чем-либо особенным в глазах страховых агентов. Но, разумеется, с таким дотошным парнем, как Чарльз Тодд, я не стал бы связываться.
      И более того, продолжал рассуждать я, преступник с хорошо поставленным делом и надежной репутацией не стал бы рисковать продажей подделок. Подделку всегда можно распознать под микроскопом, а большинство опытных специалистов различат фальшивку на глаз. Художник оставляет свои подписи по всей картине, а не только в уголке, потому что то, как он держит кисть, не менее индивидуально, чем почерк. Сопоставляя мазки на картинах, можно сделать такие же выводы, как и при сравнении пуль, выпущенных из револьвера.
      Умный преступник просто ждал бы в своей паутине с настоящим Маннингом, достоверным рисунком Пикассо или с работой недавно умершего художника, оставившего большое наследство, - ждал бы, пока прилетят богатые мушки, умело направленные к нему разговорчивыми агентами-соучастниками, именно с такой целью толкающимися по художественным галереям разных городов. Именно так попались на крючок Дональд и Мейзи.
      Скажем, я продаю картину человеку из Англии, затем организую ограбление. Картина возвращается назад, и я снова продаю ее кому-нибудь из Америки. Потом обворовываю американца, картина возвращается. Тогда случай с Мейзи выглядит так. Она покупает картину в Сиднее и увозит ее в Англию. Потом картина возвращается, и ее снова выставляют на продажу в Мельбурне…
      Тут мои логические построения прервались, что-то здесь не клеилось. Может быть, именно так и случилось и сейчас картина украшает «Ярра Артс». Но если так, то зачем сожгли дом и почему мистер Грин рылся в руинах?
      Такое можно объяснить только тем, что картина Мейзи - копия. Преступники не смогли ее отыскать и поэтому сожгли дом. Но я только что решил, что не стану рисковать, торгуя подделками. Разве что… А распознает ли Мейзи мастерски сработанную копию? Нет…
      Я вздохнул. Даже чтобы обмануть Мейзи, необходим хороший художник, который захочет заняться копированием, а не созданием собственных картин. Ведь таких не густо! Кроме того, она приобрела свою картину на распродаже в Сиднее, а не в Мельбурне. Следовательно, возможно, что и в других местах рискуют баловаться подделками.
      Передо мной выросло громоздкое здание отеля. Вечерний воздух остужал голову. У меня возникло острое ощущение отчуждения: иностранец на огромном континенте - песчинка под звездным небом. Шум и тепло «Хилтона» сузили необъятную Вселенную до вполне соизмеримых размеров.
      Из своего номера ровно в девять часов я позвонил Хадсону Тейлору по телефону, который дала мне его секретарша. По голосу я понял, что он выпил и хорошо поужинал. Он говорил громко, учтиво и с явными австралийскими интонациями.
      - Вы кузен Дональда Стюарта? Скажите, правда, что убили Регину?
      - К сожалению, правда.
      - Настоящая трагедия! Она была очаровательной женщиной.
      - Да.
      - Послушайте, не могу ли я вам чем-нибудь быть полезным? Может, билеты на скачки?
      - Нет-нет, - ответил я. - Есть дела важнее. Квитанция и паспорт на картину Маннинга украдены. И Дональд хотел бы вступить в контакт с людьми, которые продали ему картину, чтобы получить страховку. Он забыл их фамилии. А я ехал сюда на кубок…
      - Все очень просто. - Тейлор был сама любезность. - Я хорошо помню то место. Мы вместе с Дональдом ходили туда смотреть картину, а потом, когда мы уладили дело с оплатой, сотрудник галереи позаботился о доставке Маннинга в отель. - Он задумался. - Нет, сейчас я не могу вспомнить название галереи и фамилию владельца. Понимаете, прошло уже несколько месяцев. Но у меня все записано в мельбурнской конторе. Позвоните мне завтра утром, и я попрошу отыскать. Кстати, вы будете завтра на скачках?
      - Буду, - ответил я.
      - Тогда, может, встретимся и выпьем?.. Вы мне расскажете, как произошла трагедия, а я разыщу адрес.
      Я согласился, и он подробно объяснил мне, где его можно будет найти.
      - Там уйма народу, - пояснил он. - Но если вы будете стоять на месте, которое я вам указал, мы обязательно встретимся.
      Место, описанное им, было людное, у всех на виду. Я, правда, усомнился, что он меня там разыщет, но вслух сказал:
      - О'кей, до встречи!
 

 
      На следующее утро позвонил Джик.
      - Приходи завтракать в кофейню.
      - Ладно.
      Я спустился и через фойе прошел в небольшой ресторан для обитателей отеля. Джик в темных очках сидел за столом и ковырял вилкой яичницу.
      - Сейчас тебе принесут кофе, - сказал он. - А остальное притащи себе с того буфета. - Он указал на стол, заставленный разнообразными закусками. - Как дела?
      - Неожиданные повороты.
      - Недоносок! - скривился он.
      - Как твои глаза?
      Он театральным жестом снял очки и нагнулся вперед, чтобы я мог лучше рассмотреть. Глаза были еще красными и воспаленными, но дело явно шло на поправку.
      - Сара успокоилась?
      - Она плохо себя чувствует.
      - Да ну! Неужели?..
      - Кто знает, - отозвался он. - Надеюсь, что нет. Я еще не хочу детей. Да и она…
      - Сара - хорошая женщина.
      - Она говорит, - он украдкой взглянул на меня, - что ничего не имеет против тебя.
      - Но… - начал было я.
      - Синдром курицы! - изрек он.
      - Но ты, кажется, не похож на цыпленка.
      - Я тоже так думаю. Пусть поскорее кончает со своими взбрыками: ей следует смириться с тем, что она вышла замуж не за рохлю.
      - И что же она?
      - Я начал переубеждать ее ночью в постели, - криво усмехнулся он.
      Почему-то я вдруг подумал, насколько хороша их сексуальная жизнь. Когда-то девчонки, которые часами ожидали в нашем доме, придет или не придет Джик, рассказывали мне, что его любовь зависит от настроения, он быстро возбуждается и быстро остывает. «Где-нибудь только собака залает, и уже всему конец», - жаловались они. Скорее всего с того времени вряд ли что изменилось.
      - Во всяком случае, - продолжал он, - у нас есть машина. И будет глупо, если ты не поедешь с нами на скачки.
      - А Сара, - осторожно поинтересовался я, - она не будет сердиться?
      - Она говорит, что не будет.
      Вздохнув, я принял его предложение. Похоже, что он теперь и шага не сделает без нее. Неужели так всегда бывает, когда женятся мужчины с необузданным темпераментом? Что ж, брачное счастье ловило в свои сети и не таких орлов!
      - Куда тебя понесло вчера вечером? - неожиданно поинтересовался он.
      - В пещеру Аладдина. Сокровищ было навалом, куча разбойников, но мне удалось избежать кипящего масла.
      Я рассказал ему про галерею, Маннинга и про свое кратковременное заключение, а потом поделился своей идеей относительно организации ограблений. Она ему понравилась. Его глаза весело вспыхнули, и в нем пробудилось знакомое мне возбуждение.
      - А как мы собираемся все доказать?
      Джик спохватился, как только злосчастное «мы» слетело с языка. Он принужденно засмеялся, и оживление понемногу рассеялось.
      - И все-таки как? - снова спросил он.
      - Пока еще не знаю.
      - Я так хотел бы тебе помочь!
      У меня чесался язык от желания едко ответить ему. Но я воздержался. Ведь именно я ломаю строй, а не они. Прошлое не имеет права ломать будущее.
      - Ты будешь делать то, что хочет Сара. - Это прозвучало как приказ, без всякой издевки.
      - Раскомандовался тут, черт бы тебя побрал! - ответил он.
      Мы закончили завтракать, изо всех сил стараясь построить новые приемлемые отношения на руинах старых, причем оба прекрасно понимали тщетность своих намерений.
      Когда через некоторое время мы снова встретились в холле, было видно, что Сара тоже кое-что пересмотрела в отношении меня и решила контролировать свои эмоции. Она приветствовала меня, принужденно улыбнувшись, и протянула руку. Я слегка пожал ее пальцы и многозначительно поцеловал в щечку. Она все правильно поняла. Перемирие было достигнуто, условия согласованы, договор подписан. Посредник Джик стоял с довольным видом и мысленно потирал руки.
      - Вы только взгляните на него! - сделал он жест в моем направлении. - Настоящий биржевой маклер. Костюм, галстук, кожаные туфли. Если он не побережется, то наверняка очутится в Королевской академии!
      - А разве это не почетно? - простодушно удивилась Сара.
      - Процесс избрания академиков непредсказуем, - отозвался Джик, радостно сопя. - Художников с безукоризненными манерами выбирают после тридцати. Посредственные манеры приведут к выборам после сорока, не умеющих вести себя навряд ли изберут раньше пятидесяти. Гениев же, которые чихают на такие выборы, промаринуют до самой смерти.
      - Вероятно, Тодда ты относишь к первой категории, а себя - к гениям? - спросила она.
      - Естественно.
      - Такое можно понять, - поддержал я. - Молодых мастеров не бывает. Они все старые.
      - Ну вас! - сказала Сара. - Едем на скачки!
      Мы отправились, но ехали медленно, так как улица была забита.
      Стоянка возле ипподрома, куда мы наконец добрались, была похожа на гигантскую площадку для пикника, где между машинами расположились на роскошно сервированный обед сотни семей. Столы, стулья, скатерти, фарфор, серебро и хрусталь. Тенты от солнца готовы смело дать отпор грозным дождевым тучам в небе. Веселый гомон и суета, и надо всем парит транспарант: «Вот это была жизнь!»
      К некоторому моему удивлению, Джик и Сара тоже приехали подготовленными. Из багажника своей нанятой на время скачек машины они достали стол, стулья, напитки и еду, после чего пояснили, что все не так сложно, просто нужно знать, где что заказывать.
      - У меня есть дядя, - сказала Сара, - который у нас на Западе получил прозвище «Бар-молния». От момента торможения до наливания первой рюмки у него проходит ровно десять секунд.
      «Она и вправду старается, - подумал я. - Не просто приспосабливается, но действительно хочет все поправить. А если и делает над собой усилие, то так, чтобы это не было заметно».
      На ней было оливкового цвета летнее пальто, в тон к нему шляпа с широкими полями, которую она придерживала, чтобы ее не снесло ветром. Новая Сара, красивая, более непринужденная и не такая трусливая.
      - Шампанское! - откупорил Джик бутылку. - Бифштексы и пироги с устрицами.
      - И как только я потом смогу вернуться к какао с черствыми тостами? - спросил я.
      - По крайней мере, обзаведешься телом, чтобы можно было худеть. Мы расправились с закусками, спрятали остатки в багажник и с чувством, будто принимаем участие в массовом религиозном обряде, вместе с толпой проследовали в святая святых - на трибуны.
      - Во вторник будет еще хуже, - заявила Сара, уже несколько раз видевшая подобные празднества. - День Мельбурнского кубка - всенародное гулянье. В городе три миллиона жителей, и половина из них мечтает попасть сюда. - Она старалась перекричать гул толпы.
      - По-моему, они сошли с ума, не лучше ли остаться дома и посмотреть состязание по телику, - заметил я, с трудом переводя дыхание после того, как шедший рядом мужчина, открывая на ходу банку с пивом, очень чувствительно ударил меня локтем по почкам.
      - В Мельбурне трансляции по телевидению не будет, только по радио.
      - Неужели? А почему?
      - Потому что устроители хотят, чтобы пришло как можно больше зрителей. Трансляция идет на остальную Австралию.
      - С гольфом и крикетом то же самое, - грустно сказал Джик. - И нельзя даже по-человечески сделать ставку.
      Мы прошли по узкому проходу, а потом по унаследованным нами билетам - через другие ворота в спокойные воды зеленой прямоугольной площадки для членов клуба.
      «Как у нас в День дерби, - подумал я. - Точно такая же победа воли над погодой. Горящие глаза и раскрасневшиеся лица под серым небом. Непромокаемые плащи на нарядных платьях, зонтики над цилиндрами». Когда я рисовал болельщиков на скачках в дождь - а мне случалось делать и такое, - они, рассматривая картину, откровенно хохотали. Зрители на ипподроме, конечно, понимали, что плохая погода не может лишить их удовольствия, и они могли бы заиграть на трубе и в бурю… «Тоже интересно, - размышлял я. - Почему я никогда не нарисовал болельщика, играющего в бурю на трубе? Это было бы символично даже для Джика!»
      Тем временем мои друзья вступили в спор относительно первого заезда. Как выяснилось, у Сары в области скачек стаж был не меньше, чем у мужа, и она не соглашалась:
      - На той неделе в Рендвике трек был разбит, но и здесь после дождя очень нетвердое покрытие, а Бен Ган любит вырываться вперед…
      - Так ведь его обошел только Бойблу, и тот же Бойблу пришел с большим отрывом в Корнфилдском кубке.
      - Пусть будет по-твоему, - снизошла Сара, - но для Виноградника все равно слишком мягко.
      - Будешь ставить? - спросил у меня он.
      - Яне знаю лошадей.
      - Разве это имеет значение?
      - Ладно. - Я посмотрел график заездов. - Поставлю два доллара на Генератора.
      Они подняли головы и оба спросили:
      - Почему?
      - Если сомневаетесь, то ставьте на одиннадцатый номер. Однажды я почти во всех заездах выиграл на этом номере.
      Они стали смеяться надо мной и заявили, что я могу просто подарить свои два доллара букмекеру или сдать в ФУТ. - Что-что?
      - Филиал управления тотализаторами.
      Оказалось, здешние букмекеры занимаются только текущими ставками. Они не имеют больших фирм, как в Англии. А все внеипподромные заведения, где принимают ставки, подчиняются ФУТ, который значительную долю прибыли снова вкладывает в скачки. Скачки здесь богатые, ипподромы процветают, ФУТ, по выражению Джика, является национальным грабителем страны.
      Мы сделали ставки, уплатили деньги, и Генератор победил один против двадцати пяти.
      - Начинающим всегда везет, - объяснила случившееся Сара.
      - Он не начинающий, - засмеялся Джик. - Его из спортшколы выгнали за букмекерство!
      Они порвали свои билетики, помудрили над следующим заездом и пошли платить. А я поставил четыре доллара на первый номер.
      - Почему?
      - Двойная ставка на половину числа одиннадцать.
      - О Боже! - возмутилась Сара. - Умник!
      Из черных туч полил дождь, и менее стойкие болельщики начали искать укрытия.
      - Пойдемте, - сказал я, - поищем сухое местечко.
      - Вы идите, - сказала Сара, - а я не могу.
      - Почему?
      - Потому что те места для мужчин.
      Я засмеялся. Я думал, что она шутит, но выяснилось, что тут не до шуток. Ничего смешного. Около двух третей лучших мест на трибунах предназначалось для мужчин - членов клуба.
      - А как же быть с женами и подругами? - спросил я, все еще не веря.
      - Они могут пойти на крышу.
      Сара, коренная австралийка, не видела здесь ничего странного. Для меня же и, несомненно, для Джика такая традиция была нелепой. Однако он невозмутимо сказал:
      - На многих крупных ипподромах мужчины - распорядители скачек расставляют для себя кожаные кресла на застекленных трибунах и устраивают бары с толстыми коврами, где они могут есть и пить как короли, а их жены тем временем едят в кафетериях и сидят на твердых скамьях на открытых трибунах вместе с остальной толпой. И никто не протестует. Кстати, все антропологические группы считают вполне нормальными собственные самые дикие племенные обычаи.
      - Я думал, ты любишь все австралийское.
      - Нигде не бывает настоящей идиллии, - тяжело вздохнул он.
      - А я уже промокла, - пожаловалась Сара.
      Мы поднялись на крышу, где на одного мужчину приходилось по две женщины. Здесь было ветрено и сыро. Стояли жесткие скамейки.
      - Не переживай. - Сару забавляло, что я поражен таким отношением к женщинам. - Я уже давно привыкла.
      - Мне казалось, что Австралия гордится тем, что обеспечила всем одинаковые права.
      - Кроме женской половины, - сказал Джик.
      С высоты неприступной крепости мы чудесно видели весь ипподром. Сара и Джик криками подбадривали своих избранников, но номер первый финишировал с отрывом на два корпуса при восьми против одного.
      - Возмутительно, - заявила Сара, разрывая новую серию билетов. - А какой номер ты выберешь на третий заезд?
      - Прости, но меня здесь не будет. Я должен встретиться с одним человеком, который знает Дональда и Регину.
      Она достойно приняла удар, но ее непринужденность исчезла.
      - Снова… расследование?
      - Я должен.
      - Конечно. - Она сглотнула и через силу добавила: - Ну… счастливо!
      - Ты все-таки замечательная девчонка!
      Она не надеялась, что я так действительно думаю, и заподозрила иронию. Но ей все равно было приятно. Я спустился, теша себя воспоминаниями о ее растерянном лице.
      С одной стороны площадка для членов клуба была ограничена трибунами, а с другой - проходом для лошадей от загородки, где их седлают, чтобы вывести на смотровой круг. Короткая сторона площадки примыкала к самому смотровому кругу. Так вот, с Хадсоном Тейлором я должен был встретиться в том углу площадки, где лошади выходили на смотровой круг.
      Дождь почти утих, так что я мог не беспокоиться за свой костюм. Я добрался до условленного места и ждал, любуясь цветником-газоном.
      - Чарльз Тодд?
      - Да. Вы мистер Тейлор?
      - Хадсон, Приятно познакомиться. - Мы обменялись рукопожатиями.
      Его рука была сухой и крепкой. Лет пятидесяти, среднего роста, худощавый. Приветливый, немного печальные и чуточку раскосые глаза. На нем - и, может, еще на нескольких посетителях ипподрома - была визитка, и он носил ее с такой непринужденностью, как будто это был свитер.
      - Пойдемте найдем сухое место, - предложил он. - Сюда, пожалуйста!
      Он повел меня. Мы поднялись на один лестничный пролет, прошли вдоль внутреннего коридора, расположенного под трибунами, миновали швейцара в униформе и оказались в удобном зале для членов комитета. До сих пор нам приходилось с извинениями протискиваться между группами нарядно одетых людей, но в баре было тихо и малолюдно. Двое мужчин и две женщины болтали стоя, держа полупустые бокалы. В углу две дамы в мехах громко жаловались на холодную погоду.
      - Им нравится красоваться в соболиных манто, - фыркнул Хадсон, беря два стакана шотландского виски и приглашая меня к маленькому столику. - Теплая погода путает им все карты.
      - А что, в это время года всегда так?
      - Температура в Мельбурне за час может упасть или подняться на двадцать градусов. Так, а теперь о вашем деле. - Он полез во внутренний карман и достал сложенный лист бумаги. - Вот, прошу, здесь написано все, что нужно для Дональда. Галерея называется «Ярра Ривер Файн Артс».
      Я искренне удивился, если бы оказалось иначе.
      - А человек, с которым мы имели дело, был некий Айвор Уэксфорд, - продолжал он.
      - Какой он из себя?
      - Точно не припомню. Ведь дело было еще весной, по-моему, в апреле.
      Я подумал минуту и вытащил из кармана маленький блокнотик для набросков.
      - Вы узнаете, если я его нарисую?
      Предложение развеселило его. Я быстро набросал мягким карандашом вполне пристойное изображение Грина, но без усов.
      Хадсон Тейлор колебался. Я дорисовал усы. Он решительно замотал головой:
      - Нет-нет, не он.
      Тогда я перевернул лист и принялся за новый портрет. Хадсон задумчиво молчал, пока я старательно рисовал мужчину из подвальной конторы.
      - Возможно, - проговорил он.
      Я сделал нижнюю губу более полной, добавил очки в массивной оправе и галстук-бабочку в горошек.
      - Он… - удивленно вырвалось у него. - Во всяком случае, я припоминаю галстук. Сейчас «бабочки» не так уж часто встречаются. А откуда вы его знаете? Вы встречались уже?
      - Вчера я обошел несколько галерей…
      - У вас настоящий талант, - заявил он, наблюдая, как я прячу блокнот в карман.
      - Практика, и ничего больше.
      Я уже мог бы по памяти нарисовать глаза Хадсона. Склонность к моментальному рисунку проявлялась у меня с детства.
      - Рисование - ваше хобби?
      - И работа. В основном я рисую лошадей.
      - Правда? - Он перевел взгляд на изображения лошадей, украшавшие стены. - Вы делаете что-то похожее?
      Я кивнул, и мы поговорили о рисовании как о способе зарабатывать на жизнь.
      - Возможно, я закажу вам картину, если моя лошадь хорошо выступит в кубке. - Он улыбнулся, и глаза его совсем сощурились. - Если же он будет пасти задних, то я его просто пристрелю!
      Он поднялся и пригласил меня следовать за ним.
      - Третий заезд. Может, посмотрим вместе?
      Мы вышли на площадку между трибунами. Под нами оказалось квадратное огражденное место, куда выводили на осмотр лошадей, участвующих в заезде. Там же потом расседлывали победителей. Нижний ярус и здесь предназначался только для мужчин. Две пары, шедшие впереди нас, разделились, и мужчины пошли направо, а дамы наверх.
      - Пойдемте вниз, - показал рукой Хадсон.
      - А вверх мы можем подняться только в сопровождении дамы? - полюбопытствовал я.
      Он искоса взглянул и усмехнулся:
      - Вас удивляют наши обычаи? Нет, наверх мы можем подняться и так.
      Он пошел вперед и, удобно устроившись, обменялся приветствиями с несколькими людьми, по-приятельски отрекомендовав меня, как своего друга Чарльза из Англии. Сразу по имени, и меня приняли как своего: австралийский стиль.
      - Бедная Регина… Ей тоже не нравилось разделение трибун по полу, - начал он. - Но оно имеет любопытные исторические корни. В минувшем столетии управление здесь осуществлялось с помощью британской армии. Офицеры оставляли своих жен в Англии, но - такова уж природа! - все они завязывали здесь знакомства с женщинами скверной репутации. Ну, они не хотели, чтобы их коллеги-офицеры видели, какой у них вульгарный вкус, а потому придумали правило, в соответствии с которым на трибунах для офицеров позволялось сидеть лишь мужчинам, и их пупсики не могли претендовать на место рядом с ними.
      - Здорово придумано, - засмеялся я.
      - Создать традицию проще, - изрек Хадсон, - чем потом избавиться от нее.
      - Дональд говорил, что вы создали традицию производства отличных вин.
      Печальные глаза блеснули от удовольствия, доставленного ему моим комплиментом.
      - Ему очень здесь понравилось. Он объехал все большие виноградники в окрестностях. Прежде всего, конечно, он посетил мои.
      Лошади, принимавшие участие в третьем заезде, прогалопировали на старт. Впереди был гнедой жеребец.
      - Жуткая тварь, - заявил Хадсон. - Но он обязательно выиграет.
      - Вы поставили на него?
      - Совсем немного, - усмехнулся он.
      Заезд начался, лошади рванулись вперед, и суставы Хадсона побелели от напряжения, пока он наблюдал в бинокль за развитием событий. Мне даже стало интересно, в чем выражалось его «совсем немного». Гнедой жеребец оказался на четвертом месте. Хадсон медленно отложил бинокль и уже без всякого интереса наблюдал за финишем остальных участников.
      - Ну что ж, - произнес он, и его печальные глаза погрустнели еще больше. - Как говорят, в другой раз. - Он приободрился, пожал мне руку, попросил передать привет Дональду и спросил, найду ли я сам выход.
      - Спасибо, - поблагодарил я.
      - Всегда к вашим услугам.
      Дважды свернув в неправильном направлении, я спустился наконец вниз, прислушиваясь по пути к австралийской разновидности английского языка.
      - …говорят, он совершенно не соответствует своей должности в комитете. Раскрывает рот лишь тогда, когда хочет поменять ногу, положенную на колено…
      - …я ему говорю: «Ты чего кричишь как резаный? Брось! Вам нужно примириться».
      - Паршивец, черт бы его побрал, он так и не смог прийти…
      - …выиграла двадцать долларов? Тебе и вправду посчастливилось, Джоан…
      И сплошь дифтонгизированные гласные, из-за чего в слове «нет» появлялось до пяти разных звуков, я бы так и не выговорил.
      Еще в самолете один австралиец сказал мне, что у них на всем континенте одинаковое произношение. С таким же успехом можно было утверждать, что все американцы и все англичане разговаривают одинаково. Австралийский язык бесконечно гибкий, и здесь, в Мельбурне, он тоже живет и здравствует.
      Джик и Сара, когда я наконец присоединился к ним, спорили относительно своего избранника в следующем заезде.
      - Шар Слоновой Кости выступает не в своем классе и имеет столько же шансов, как слепой в метель, - горячился Джик.
      - На той неделе он выиграл в «Виктория-Дерби», - игнорировала его замечание Сара. - Да еще два «жучка» указали на него.
      - Твои «жучки» были, вероятно, пьяными.
      - Привет, Тодд, - заметила меня Сара. - Пожалуйста, выбери номер!
      - Десять!
      - Почему десять?
      - Одиннадцать минус один.
      - Когда-то ты отличался большим умом, - возмутился Джик.
      - Королевский Путь, - глянула Сара в программу. - Против него Шар Слоновой Кости - просто верняк!
      Мы купили билеты и отправились на крышу. Но ни один из наших избранников не выиграл. Сара яростно честила Шара, занявшего пятое место, а Королевский Путь совсем сошел с дистанции. Победил номер двенадцать.
      - Тебе нужно было прибавить единицу к одиннадцати, а не отнимать, - сказала Сара. - Ты допускаешь такие глупые ошибки!
      - На что ты засмотрелся? - спросил Джик.
      Я внимательно разглядывал толпу, наблюдавшую за скачками с нижней площадки.
      - Дай-ка мне твой бинокль! - попросил я.
      Я поднес бинокль к глазам, смотрел довольно долго, а потом опустил его.
      - Что там? - нетерпеливо спросила Сара.
      - Это, - ответил я, - не просто кое-что меняет, а ставит все с ног на голову. Джик, ты видишь двух мужчин… ярдов за двадцать от ограды смотрового круга?.. Видишь?.. Один из них в серой визитке.
      - Ну и что?
      - Мужчина в визитке - Хадсон Тейлор, тот самый, с которым я только что выпивал. Он возглавляет фирму по производству вина и встречался с кузеном Дональдом, когда тот приезжал сюда. А другой мужчина - Айвор Уэксфорд, он директор и владелец галереи «Ярра Артс».
      - Ну и что же? - спросила Сара.
      - Так я почти дословно могу передать их разговор, - ответил я. «Простите, сэр, не вам ли я продал недавно картину Маннинга?» - «Не мне, мистер Уэксфорд, а моему другу Дональду Стюарту». - «А кто был тот молодой человек, с которым вы только что разговаривали?» - «Он кузен Дональда Стюарта». - «А что вы о нем знаете?» - «Он интересовался вами, мистер Уэксфорд. Нарисовал в своем блокноте ваш портрет и спрашивал меня, как вас зовут». Я замолчал.
      - Ну, а дальше? - нетерпеливо спросил Джик.
      Я видел, как Хадсон и Уэксфорд закончили разговор, непринужденно кивнули друг другу и разошлись в разные стороны.
      - Теперь Айвор Уэксфорд кусает локти, что выпустил меня вчера из галереи.
      Сара обеспокоенно взглянула на меня.
      - Ты серьезно думаешь, что это очень опасно?
      - Да. - Я попытался улыбнуться. - В любом случае он будет теперь настороже.
      - А в худшем случае он начнет тебя искать, - резюмировал Джик.
      - Э-э-э.. - протянул я задумчиво. - А что вы оба думаете о том, чтобы прямо сейчас отправиться в путешествие?
      - Куда?
      - В Алис-Спрингс, - ответил я.
 

 
      По дороге в аэропорт Джик все время ворчал. Во-первых, он не сможет увидеть крикет. Во-вторых, я не дал ему зайти в отель за картинами. В-третьих, в Алис ему будет слишком жарко в костюме для скачек. В-четвертых, он не собирается пропускать Мельбурнский кубок из-за какого-то прохвоста в галстуке-бабочке.
      Но он не позволил себе и намека на то, что ему приходится оплачивать наш проезд собственными аккредитивами, так как свои туристские чеки я оставил в отеле.
      Мысль «не возвращаться» подала Сара.
      - Если мы собираемся исчезнуть, то вперед. Во время пожара гибнут те, кто бросается в огонь спасать свой кошелек.
      - А вам не обязательно ехать, - сказал я.
      - Но мы уже через столько прошли. Как же я буду жить дальше, если сейчас не позволю Джику помочь тебе? А вдруг с тобой что-нибудь случится?
      - Ты никогда бы мне не простила!
      - Ты прав, - печально улыбнулась она.
      Мне показалось, что никто не заметил, как мы ушли с ипподрома, и ни одна машина не преследовала нас, пока мы ехали в аэропорт. Ни Грин, ни горе-художник не путались у нас под ногами и не старались нам помешать. Мы без всяких приключений вылетели первым же рейсом в Аделаиду, а оттуда на совершенно пустом самолете в Алис-Спрингс.
      От Аделаиды на север земля под нами постепенно меняла цвет от зеленого к серому, а потом до окраски ярко-красного кирпича.
      - ВАН, - проговорил Джик, показывая вниз. - ВАН - сокращение от Великого Австралийского Ничто.
      Земля действительно выглядела пустынной и дикой - только кое-где виднелись ниточки дороги и редко-редко одинокие фермы. Я любовался пейзажем, пока не стемнело и пурпурные тени не поглотили все вокруг, как прилив. Самолет летел на север.
      В Алис вечерний воздух пахнул на нас таким жаром, будто кто-то забыл выключить духовку. То везенье, которое одарило нас нужным рейсом, как только мы прибыли в Мельбурне в аэропорт, не изменило нам и здесь: в новом мотеле, куда нас подвез неразговорчивый таксист, оказались свободные номера.
      - Сезон закончился, - буркнул таксист, когда мы поблагодарили его. - Скоро тут будет слишком жарко для туристов и отдыхающих.
      В наших номерах работали кондиционеры. Джик и Сара остановились на первом этаже, из их номера дверь вела прямо в тенистую аллейку, а оттуда - в садик с бассейном. Мой номер был на третьем этаже соседнего крыла. В него можно было также попасть по лестнице, скрытой в тени дерева, и длинной открытой галерее. Земля вокруг мирно зеленела, освещенная светом редких прожекторов, укрепленных на пальмах и эвкалиптах.
      Ресторан в мотеле закрывался в восемь вечера, и мы направились в другой, находящийся на главной улице. Ее проезжая часть, в отличие от всех боковых улочек, была асфальтирована. Тротуары были не вез де - частенько нам приходилось идти просто по мелкому гравию. При свете фар проезжающих автомобилей сквозь дымку поднятой пыли мы видели, что щебень имеет ярко-красный оттенок.
      - Адская пыль, - сказала Сара. - Впервые вижу собственными глазами. Моя тетушка клялась, что такая пыль набилась в закрытый чемодан, когда она ездила на Эерз-Рок.
      - А что такое Эерз-Рок? - спросил я.
      - Сразу видно англичанина, в Австралии это знает даже ребенок. Это обломок песчаника длиной в две мили и высотой около трети мили, занесенный сюда каким-то глетчером в ледниковый период.
      - Он стоит в пустыне, за много миль отсюда, - разъяснил Джик. - Обиталище древних колдунов, которое теперь поганят лучшие представители нашего общества.
      - Ты сам там был? - спросил я сухо.
      - Нет, - усмехнулся он.
      - Не все ли равно? - протянула Сара.
      - Он имеет в виду, - пояснил Джик, - наш зазнавшийся друг имеет в виду, что не следует судить о том, чего не видел собственными глазами.
      - Но чтобы поверить в остроту зубов акулы, совершенно необязательно быть ею проглоченным, - заметила она. - Можно верить и в то, что видели другие.
      - Все зависит, откуда они смотрели.
      - Факты - уже не суждения, а суждения - еще не факты, - продекламировал Джик. - Так много лет назад гласил Закон Тодда.
      Сара насмешливо глянула на меня:
      - У него оттаивает замерзшая память?
      - Эмоции - скверная основа для политики, это тоже его слова, - продолжал Джик. - Зависть - корень всех бед… Что еще я забыл?
      - Наибольший вред причиняет ложь тех, кто в нее верит.
      - Ты весь в этой сентенции, - резюмировал Джик. - Жаль, что ты не умеешь рисовать.
      - Сердечно благодарю за откровенность!
      Наконец мы добрались до ресторана и съели такой роскошный ужин, что оставалось только снять шляпу перед людьми, которые в городок с тринадцатью тысячами жителей, окруженный сотнями миль пустыни, завозят продукты, одежду и другие товары.
      - Алис-Спрингс основан сто лет назад как станция трансавстралийской кабельной связи, - пояснила Сара. - А теперь информацию передают, отражая сигналы от спутников связи.
      - Клянусь, что содержание посланий не стоит такой технологии. Подумать только, - продолжал. Джик, - как в небесных сферах выстукивают: «Встретимся в пятницу. Этель».
      В ресторане мы узнали, как пройти к картинной галерее «Ярра Артс», то есть до ее местного филиала. Она находилась в торговом пассаже, закрытом для проезда машин. В тусклом свете единственного уличного фонаря мы увидели весь выставленный в витрине товар - два пейзажа, на которых была изображена желто-горячая пустыня.
      - Грубо, - заявил Джик, чья палитра тоже не отличалась пастель-ностью тонов. - А галерея, - продолжал он, - надо полагать, заполнена копиями Альберта Наматджиры местного производства. Туристы покупают их тоннами, на вес.
      Мы пошли назад к мотелю, настроенные друг к другу более дружелюбно, чем за все время моего пребывания в Австралии. Возможно, потому, что безграничная пустыня вокруг нас навевала чувство одиночества и беззащитности. Во всяком случае, когда я на прощание поцеловал Сару в щечку, мой поцелуй символизировал не просто мирный пакт, как утром, а еще кое-какие чувства в придачу.
      - Вы не поверите, - сказала Сара за завтраком, - главная улица в городке носит название Тодд-стрит. И речка тоже - река Тодд.
      - Ничего не поделаешь - слава, - заметил я скромно.
      - И здесь одиннадцать художественных галерей.
      - Она уже познакомилась с буклетом местной ассоциации туризма, - сказал Джик.
      - А еще есть китайский ресторан, который продает блюда на вынос.
      - Только представь себе, - скривился он, - и все это натыкано в центре местной Сахары.
      Днем и вправду палило нестерпимо. Диктор по радио бодрым голосом читал прогноз: в полдень температура достигнет тридцати девяти градусов по Цельсию, что соответствовало ста двум градусам по полузабытому Фаренгейту. Шагнуть из прохладного номера на раскаленный балкон уже оказалось острым ощущением, тащиться же не менее полумили до галереи было ужасной пыткой.
      - Если здесь жить постоянно, то можно было бы привыкнуть, - сказал Джик.
      Мы снова и снова ныряли в спасительную тень раскидистых деревьев, а горожане вокруг ходили с непокрытыми головами, словно жара их не касалась.
      В галерее было тихо и пусто, работали кондиционеры, а возле стояли стулья для случайных посетителей.
      Джик как напророчил. Здесь было выставлено множество добротных акварелей, типичных для школы Наматджиры - австралийского художника-аборигена. Они по-своему хороши, но мне такая манера не по душе. Я люблю непрорисованный контур, размытые границы, использование фактуры и простор для домысливания. Следует отдать ему должное, глаз у него был острым как алмаз. Где-то я читал, что он написал свыше двух тысяч картин. Естественно, Наматджира пользовался безграничным авторитетом в стране. Здесь одиннадцать художественных галерей. Мекка для художников и журналистов. На мемориальной доске было написано, что Наматджира умер в больнице Алис-Спрингса в августе 1959 года.
      Минут пять мы блуждали в одиночестве, прежде чем внезапно раздвинулась занавеска и появился смотритель галереи.
      - Вам понравилось?- спросил он.
      В его голосе звучала надежда, что мы быстренько уберемся отсюда, чувствовалось, что туристы надоели ему до чертиков. Маленький и бледный человечек с длинными волосами и большими темными глазами с тяжелыми веками. Он был того же возраста, что и мы с Джиком.
      - У вас есть еще какие-нибудь картины?
      Он бросил взгляд на нашу одежду. На нас были брюки и рубашки, в которых мы ходили на скачки. Без видимого энтузиазма он откинул занавеску из пластика и пригласил нас войти.
      Внутреннее помещение было отлично освещено благодаря прозрачной крыше. Стены оказались завешанными десятками картин, у нас даже глаза разбежались.
      На первый взгляд казалось, что тут огромное количество голландских натюрмортов, пейзажей, французских импрессионистов и портретов кисти Гейнсборо. Но, присмотревшись более внимательно, мы поняли, что, хотя это оригинальные, писанные маслом полотна, все они далеко не шедевры. Такие картины обычно продают с пометкой «школа», так как сами художники даже не подписывают их.
      - Здесь европейцы, - пояснил смотритель, и в его голосе звучала неприкрытая скука.
      Я заметил, что он не австралиец и не англичанин. Может, он американец?
      - Есть ли у вас картины с лошадьми?
      Он смерил меня довольно дружелюбным взглядом.
      - Да, есть. Но в этом месяце мы выставляем работы австралийцев и второстепенных художников из Европы. - В его произношении ощущалось едва заметное пришепетывание. - Но если вы хотите посмотреть картины с лошадьми, то они стоят там, на полках, - указал он на еще одну занавеску из полосок, висевшую напротив первой. - Вы ищете что-нибудь конкретное?
      Я пробормотал фамилии нескольких австралийцев, чьи картины я видел в Мельбурне. И его тусклые глаза оживились.
      - У нас есть кое-какие их работы.
      Он провел нас в третью и, на наш вкус, наиболее интересную комнату. Половину ее занимали двухъярусные стеллажи, а на другой половине размещалась контора. Здесь же картины упаковывали. Застекленная дверь вела в запыленный и словно высушенный садик. И в этой комнате свет падал сверху через крышу.
      Возле двери стоял мольберт, а на нем повернутое к нам тыльной стороной небольшое полотно. Принадлежности свидетельствовали, что над полотном недавно работали.
      - Тоже пробуете свои силы? - поинтересовался Джик и подошел, чтобы поглядеть.
      Бледный смотритель дернулся, будто хотел остановить Джика, и тут вдруг что-то в выражении лица моего приятеля потянуло меня к нему словно магнитом.
      Гнедой конь в повороте на три четверти. Его элегантная голова поднята - он явно к чему-то прислушивался. На заднем плане - гармоничные контуры усадьбы. Остальное - отлично скомпонованные деревья и луг. Работа уже более или менее закончена.
      - Чудесно! - воскликнул я в восторге. - Она продается? Я хотел бы ее купить.
      Поколебавшись мгновение, смотритель ответил:.
      - Простите, но писалось на заказ.
      - Жаль! А вы не могли бы продать эту картину мне, а заказчику нарисовать еще?
      Тот с сожалением улыбнулся:
      - Боюсь, что не смогу.
      - Назовите вашу фамилию, - попросил я.
      Моя просьба понравилась ему.
      - Меня зовут Харли Ренбо.
      - А здесь есть еще ваши работы? Он показал рукой на длинные полки:
      - Одна-две. А картины с лошадьми находятся в нижнем ряду, против стены.
      Мы втроем принялись вытаскивать их.
      - Вот хорошая, - сказала Сара, разглядывая маленькую картину, изображавшую серого толстого пони и двух сельских парней в старомодной одежде. - Вам нравится?
      Она показала ее нам. Мы бросили свое занятие и посмотрели на картину.
      - Очень красиво, - сказал я со снисходительным одобрением. Джик отвернулся, словно полотно не заинтересовало его, а Харли Ренбо молча стоял возле нас.
      - Ладно, - заявила Сара, - просто я думала, что она хорошая. - Она поставила ее на полку обратно и вытащила следующую. - А как вам эта кобыла? Мне кажется, славная.
      - Сентиментальная мазня! - едва сдержался Джик, но Сара все-таки обиделась.
      - Может, я ничего не понимаю в искусстве, но мне просто нравится. Потом мы нашли еще одну работу с причудливой подписью: «Харли Ренбо». Большое полотно, покрытое лаком и без рамы.
      - О! - сказал я тоном ценителя. - Ваша!
      Он молча наклонил голову. Мы смотрели на работу, которую смотритель признал своей.
      Явное следование Стаббзу. Удлиненные лошади вписаны в загадочно-унылый пейзаж. Приличная композиция, скверная анатомия, хорошее исполнение и нуль оригинальности.
      - Чудесно, - сказал я. - Где вы рисовали?
      - О… прямо здесь.
      - По памяти? - восхитилась Сара. - Сколько умения!
      Харли Ренбо, видя наш интерес, принес еще две свои картины. Они были не лучше первой, но одна из них намного меньше по размеру.
      - Сколько стоит меньшая? - спросил я. Джик взглянул на меня, но промолчал.
      Харли Ренбо назвал такую сумму, что я сразу затряс головой.
      - Жаль, - вздохнул я. - Мне очень нравится ваша работа, но… Началась вежливая и нудная торговля. Однако, как водится, мы сошлись на цене более высокой, нежели хотел покупатель, но более низкой, чем надеялся продавец. Джик покорно достал свою кредитную карточку, и мы забрали трофей.
      - Боже милостивый! - взорвался Джик, когда мы отошли на такое расстояние, что смотритель не мог нас слышать. - Ты еще в нашем колледже рисовал лучше! Зачем тебе понадобилась эта мерзость?
      - Затем, - ответил я удовлетворенно, - что Харли Ренбо - копиист по натуре.
      - Но ты купил не копию известного произведения, а его собственную картину! - Он ткнул пальцем в сверток, который я нес под мышкой.
      - Это вроде отпечатков пальцев? - спросила Сара. - Чтобы найти другие его творения?
      - О, у моей жены варит голова! - восхитился Джик. - Но эта картина - а он, кстати, еще ерепенился и не хотел сбавить цену, - она ни капельки не похожа ни на одного известного мне Маннинга.
      - Потому что ты вообще избегаешь смотреть на изображения лошадей.
      - Такой никчемной мазни я насмотрелся под самую завязку!
      - А как насчет Рауля Милле? - спросил я.
      - О Боже! Ты прав…
      Мы шли по раскаленной улице, почти не ощушая жары.
      - Не знаю, как вы, - вдруг выпалила Сара, - а я сейчас куплю себе бикини и остаток дня проведу в бассейне.
      Мы все купили себе купальные принадлежности, досыта наплескались в воде и улеглись на полотенца сохнуть. В тенистом саду стояла тишина. Кроме нас, здесь больше никого не было.
      - А что касается той картины с пони и двумя парнями… - обратился я к Саре.
      - Она и вправду славная, - повторила она, защищаясь. - Мне она понравилась.
      - …так это был Маннинг. Она резко поднялась и села.
      - Почему же ты не сказал мне об этом?
      - Я ждал, пока это скажет наш друг Ренбо, но он почему-то промолчал.
      - Настоящая или копия? - спросила она.
      - Настоящая, - ответил Джик, щуря глаза от солнца, пробивавшегося через пальмовые листья.
      - Она, - подтвердил я, - из старых работ. Тот серый пони долго жил у молодого Маннинга, художник десятки раз рисовал его. Он - тот самый пони, которого ты видела в Сиднее на полотне «Перед бурей».
      - А вы оба так много знаете… - заметила она, вздыхая и снова ложась.
      - А инженеры знают все про гайки и болты, - сказал Джик. - Здесь ленч дают?
      Я взглянул на часы Почти два.
      - Пойду узнаю. - Я надел рубашку, натянул штаны на высохшие плавки и нырнул в прохладу вестибюля. Портье сказал, что ленча не бывает. Мы можем купить неподалеку еду на вынос и съесть все в саду.
      Выпить? То же самое - купить бутылку на вынос. Автомат с мороженым и пластиковыми стаканчиками за дверью.
      Выходя, я посмотрел на автомат. Рядом с ним висела аккуратная табличка: «Мы не купаемся в вашем туалете. Пожалуйста, не писайте в наш бассейн!» Я засмеялся, вернулся к Джику и Саре и объяснил им, как обстоят дела с питанием.
      - Пойду, - сказал я. - Что вы хотите?
      - Сам решай.
      - А пить что будете?
      - Чинзано, - заказала Сара, а Джик добавил:
      - Только белое сухое.
      Я поднял с полотенца ключ от номера и отправился за деньгами - поднялся по лестнице на два этажа и повернул на балкон.
      По балкону мне навстречу шел мужчина моего возраста и сложения. И еще я услышал, как сзади кто-то поднимается по лестнице.
      У меня не возникло никаких мыслей. Такие же обитатели мотеля. А кто бы еще?
      Я совсем не был готов ни к самому нападению, ни к той жестокости, с которой оно было совершено.
 

 
      Они одновременно приблизились ко мне - один спереди, другой сзади, схватили за руки и ноги и, предварительно вырвав из рук ключ, вышвырнули с балкона. Вся процедура заняла около пяти секунд.
      Полет с третьего этажа длился и того меньше. Я успел подумать, что мое тело, пока еще совершенно целое, сейчас разобьется вдребезги.
      Я ударился о молодое деревце, которое росло возле лестницы. Ветки, согнувшись, треснули, и я пролетел сквозь них на дорогу.
      Ужасный удар, как короткое замыкание, выключил мое сознание. Словно я нырнул в бездну. Я лежал, не понимая, жив я или мертв. Было тепло. Просто ощущение тепла - и никаких мыслей. Я не мог шевельнуть даже пальцем, все тело - сплошная безвольная масса.
      Прошло минут десять, рассказывал мне потом Джик, прежде чем он пошел меня искать, да и то только для того, чтобы попросить купить лимон к чинзано.
      - Боже! - прозвучал возле меня голос Джика.
      Я хорошо его слышал. И понимал, что слова имеют какой-то смысл. И подумал о том, что я еще жив: раз мыслю, следовательно, существую…
      Наконец я раскрыл глаза. Необычайно яркий свет ослеплял. Там, откуда доносился голос Джика, никого не было. Может, мне только почудилось. Но тут окружающее стало проступать более ясно.
      Я уже понял, что падение мне не привиделось. Ощущения, временно покинувшие тело, теперь бурно заполняли его, выплывая из каждой поврежденной кости и мышцы. И разобрать, что у меня не болит, было трудно. Однако я все отчетливее осознавал, что шея и спина у меня целы. Я вспомнил, как ударился о дерево. Вспомнил, как ломались ветки. Появилось ощущение, будто меня разорвали на клочки и растерли в порошок. Лучшего сравнения не придумать… А через какое-то время я снова услышал голос Джика.
      - Он жив, - произнес он. - Слава Богу.
      - С нашего балкона невозможно упасть. - Голос портье дрожал от возмущения. - Перила почти по грудь!
      Я его понимал: для репутации мотеля нежелательны такие случаи.
      - Без паники… - проскрипел я.
      - Тодд! - появилась Сара и опустилась возле меня на колени. - Как же так?
      - Еще немного… подождите, - попытался пошутить я. - Сейчас принесу… чинзано…
      А сколько нужно было ждать? Пожалуй, миллиона лет хватило бы.
      - В недобрый час… - начал Джик, который стоял и смотрел, на меня. - Задал же ты нам страху! - Он держал сломанную ветку.
      - Прошу прощения…
      - Тогда вставай.
      - Сейчас… минутку.
      - Может, отменить вызов «Скорой»? - с надеждой спросил портье.
      - Нет, - возразил я, - кажется, у меня идет кровь. Специалисты из больницы в Алис-Спрингсе даже в воскресенье действовали с завидной быстротой и компетентностью. Они обследовали меня, сделали рентген, наложили швы и составили список повреждений:
      «Сломана левая лопатка.
      Трещины двух ребер в левом боку без прокола легких.
      Сильный ушиб левой стороны головы, череп не пострадал.
      Четыре неглубокие раны на туловище, бедре и левой ноге - зашиты.
      Несколько мелких порезов.
      Ссадины и синяки практически по всей левой стороне тела - смазаны йодом».
      - Благодарю вас, - сказал я со вздохом.
      - Благодарите дерево. Если бы вы упали не на него, вам была бы крышка!
      Они предложили мне остаться до утра в больнице, и многозначительно добавили: так будет лучше.
      - Ладно, - в отчаянии согласился я. - А мои друзья еще не ушли? Нет. Они ждут в соседнем помещении. Пока меня возвращали к жизни, они спорили о фаворите на Мельбурнском кубке, и мое появление прервало их горячий спор.
      - Браво! - воскликнул Джик, увидев, как я едва тащусь навстречу. - Он уже на ногах.
      Я осторожно оперся о поручни кресла, чувствуя себя как мумия, спеленутая от шеи до пояса, с плотно прибинтованной к груди левой рукой.
      - Если вам так хочется посмеяться, то поищите себе другой объект!
      - Только ошалевший наркоман мог упасть с того балкона, - заявил Джик.
      - М-м… - согласился я. - Но ведь меня подтолкнули…
      У них отвисли челюсти, когда я подробно рассказал о том, что произошло.
      - Кто же они были? - спросил Джик.
      - Не знаю. Впервые их видел. А они не представились.
      - Ты должен обо всем заявить в полицию, - твердо потребовала Сара.
      - Да, - согласился я, - но… я не знаю ваших порядков и не знаю, что здесь за полиция. Может быть… вы бы все объяснили врачам в больнице, и дело пошло бы своим чередом и без шума.
      - Правильно, если то, что тебя выкинули с балкона третьего этажа, можно как-то объяснить.
      - И еще они отобрали у меня ключ от номера. Нужно взглянуть, не сперли ли они бумажник…
      Джик и Сара испуганно смотрели на меня, наконец осознав всю серьезность происшедшего.
      - Или ту картину, - добавил я.
      Пришли двое полицейских. Послушали, кое-что записали и ушли, не дав никаких обещаний. В их городе такого не случалось, местные такого не сделали бы. Но в город постоянно прибывает поток туристов, а среди них, по закону больших чисел, могут оказаться и злоумышленники. Из разговора я уразумел, что если бы меня убили, то вот тогда бы они зашевелились по-настоящему. Однако меня вполне устраивало, что полиция желала спустить это дело на тормозах.
      Пока Джик и Сара отсутствовали, я забрался в отведенную мне койку и лежал, чувствуя себя прескверно.
      Меня лихорадило - реакция организма на травму.
      - Они действительно забрали картину, - сообщил Джик. - И бумажник тоже.
      - А галерея закрыта, - добавила Сара. - Лавочница, которая работает напротив, видела, как Харли закрыл сегодня раньше, чем обычно, но уехал он или нет, она не знает. Он выходит черным ходом, так как ставит машину позади своего заведения.
      - В мотеле побывала полиция, - рассказывал дальше Джик. - Мы сообщили им о краже картины. Но я полагаю, что они не станут этим серьезно заниматься… если только ты не выложишь ему… то есть им, полицейским, абсолютно все.
      - Я подумаю, - вежливо пообещал я.
      - . Что мы теперь будем делать? - спросила Сара.
      - Ну, оставаться здесь больше нет смысла. Завтра возвращаемся в Мельбурн.
      - Слава Богу, - широко улыбнулась она. - А я уже думала, что ты заставишь нас пропустить кубок!
 

 
      Несмотря на кучу таблеток и ангелов-хранителей, присматривающих за мной, ночь была бессонной. Временами меня трясла лихорадка, и все тело болело. Малейшее движение вызывало острую боль. Неудивительно, что в больнице меня оставили, почти не спрашивая согласия.
      Мне оставалось утешаться, что я еще легко отделался. Могло быть гораздо хуже! Больше всего меня беспокоила не жестокость бандитов, а быстрота, с которой они о нас разнюхали. С того страшного момента, когда я увидел разбитую голову Регины, я уже отлично понимал, что банда не остановится ни перед чем, иначе Регину не убили бы, а просто сунули бы ей в рот кляп и покрепче связали. По-видимому, человек, который руководил действиями преступников, очень жесток.
      И именно звериная жестокость послужила причиной того, что меня сбросили с балкона. Для убийства этот метод крайне ненадежен. Можно выжить, упав с такой высоты, даже без дерева. А те двое, насколько я припоминаю, не стали утруждать себя - даже не посмотрели, жив я или мертв, и не подошли, чтобы добить.
      Тогда здесь или просто изуверский способ отделаться от меня, чтобы ограбить номер, или они умышленно хотели меня так покалечить, чтобы я больше не ввязывался в их дела… Или и то, и другое.
      Как же они нас отыскали?
      Сколько я ни ломал голову, но так и не смог прийти к определенному заключению. Вероятнее всего, Уэксфорд или Грин позвонили из Мельбурна предупредить Ренбо, чтобы он ждал моего появления. Как ни велика была бы паника, когда они узнали, что я видел Маннинга и свежую копию Милле и к тому же взял образец работы Ренбо, она не могла бы сотворить чудо и перенести бандитов так быстро из Мельбурна сюда.
      Между покупкой картины и нападением едва ли прошло четыре часа, а ведь еще нужно выяснить, в каком мы мотеле, и подождать, пока я не направлюсь к себе в одиночестве.
      Скорее всего, за нами все-таки следили еще с ипподрома. Но тогда они успели бы предупредить Ренбо о нашем прибытии и нам ни за что не дали бы возможности осмотреть галерею.
      Я приказал себе не думать об этом. У меня даже не было уверенности, что я смогу узнать их при встрече. Особенно того, что был сзади, его я вообще не видел.
      Они, наверно, пришли к вполне логичному выводу, что сделали все возможное, чтобы вывести меня из строя. Им нужно время, но, собственно, зачем? Чтобы усилить меры предосторожности и замести следы… Чтобы любое расследование - если бы мне удалось убедить полицию заинтересоваться этим делом - зашло в тупик.
      Даже если они знают, что я выжил, то все равно не ожидают, что я в ближайшее время смогу что-нибудь предпринять. Следовательно, действовать нужно немедленно. Все правильно.
      Убедить собственный мозг несложно. Совсем иное дело заставить слушаться тело.
      До одиннадцати Джик и Сара не появились, а я был еще в постели. Уже сидел, хотя и не слишком уверенно. Наконец они пришли.
      - Тодд, - сказала Сара, - ты выглядишь еще хуже, чем вчера.
      - Очень мило с твоей стороны.
      - Ты не доберешься до Мельбурна, - подавленно продолжала она. - И прощай кубок.
      - Но вы можете отправиться туда одни. Она стояла возле самой кровати.
      - Неужели ты думаешь, что мы покинем тебя здесь… в таком состоянии… и поедем куда-то развлекаться?
      - А почему бы и нет?
      - Не будь идиотом! Джик устроился на стуле.
      - Пусть он сам позаботится о себе, если позволил выкинуть себя с балкона третьего этажа.
      Сара яростно набросилась на него:
      - Как ты смеешь говорить такое?
      - Нам не следует вмешиваться в его дела и дела его кузена.
      Я усмехнулся. Сара услышала насмешливое эхо своих собственных слов, которые она с такой уверенностью произносила всего три дня назад. Сообразив, она раздраженно всплеснула руками.
      - Ты просто мерзкая тварь! - сказала она.
      Джик довольно засмеялся. Теперь он был похож на кота, наевшегося сливок.
      - Мы ходили в галерею, - сказал он. - Она все еще закрыта. Мы обошли дом, залезли в садик с другой стороны и заглянули в стеклянную дверь. И знаешь, что мы увидели?
      - Ничего.
      - Именно так. Исчез мольберт с копией, имитирующей Милле. Все подозрительное спрятано. А оставшееся не вызовет вопросов.
      Я немного изменил позу, отчего боль в одном месте уменьшилась, а в другом увеличилась.
      - Если бы вы попали внутрь, то все равно ничего бы не обнаружили. Держу пари, вчера после полудня все концы были спрятаны в воду.
      - Разумеется, - согласился Джик.
      - А я поинтересовалась в мотеле у девушки-портье, спрашивал ли кто-нибудь о нас.
      - Ну и что? Наверняка спрашивали.
      - Да. Звонил по телефону какой-то мужчина. Кажется, после десяти утра. И он интересовался, остановился ли в мотеле мистер Тодд с двумя друзьями. Когда она подтвердила, он спросил номер комнаты, объяснив, что должен кое-что передать…
      Вот так передача!
      - Она назвала ему номер, но добавила, что он может оставить посылку у нее.
      - Он, вероятно, посмеялся в ответ.
      - У него могло не оказаться чувства юмора, - сказал Джик.
      - Сразу после десяти? - переспросил я.
      - Пока нас не было. Пожалуй, вскоре после того, как мы вышли из галереи… Вероятно, пока мы покупали купальники.
      - Почему же она не передала, что кто-то спрашивал о нас?
      - Она пошла выпить кофе и не видела, как мы вернулись. А потом забыла. Да она и не думала, что это важно.
      - Здесь не так много отелей, - заговорил Джик. - Они позвонили из Мельбурна и, поговорив с Ренбо, переполошились, особенно когда узнали, что ты приобрел у него картину. А найти нас было несложно.
      - Жаль, что не припрятал ее, - сказал я, но сразу вспомнил о Мейзи, которая спрятала свою картину и поплатилась домом.
      - Что же теперь делать? - вздохнула Сара.
      - Последний шанс попасть домой.
      - Ты хочешь уехать? - спросила она.
      Какой-то миг я прислушивался к страстным мольбам своего побитого тела, а потом подумал о Дональде, сидящем в холодном доме, и ничего не ответил.
      - Молчишь? - сказала она наконец. - И все же, что мы будем делать дальше?
      - Ну… прежде всего скажите девушке-портье в мотеле, что я еще слаб и, наверное, пробуду в больнице по меньшей мере с неделю.
      - И это совсем не преувеличение, - вставил Джик.
      - Скажите ей, что она может сообщить это всем, кто поинтересуется. Ну, а сами возвращайтесь в Мельбурн, оплатив наши счета, зарегистрируйте свои билеты на полуденный рейс, а мою бронь отмените. Потом, как все, поезжайте на автобусе в аэропорт…
      - А как же ты? - непонимающе спросила Сара. - Когда ты собираешься выбраться отсюда?
      - Тогда же, когда и вы, - ответил я. - Попробуйте придумать какой-нибудь несложный способ транспортировки спеленутой мумии в самолет, но чтобы никому не бросалось в глаза.
      - Есть! - воскликнул явно обрадовавшийся Джик. - Я позабочусь обо всем.
      - Позвоните в аэропорт и закажите мне билет на другую фамилию.
      - Ладно.
      - Купите мне какую-нибудь рубашку и штаны. Мои - в мусорном ящике.
      - Хорошо.
      - И все время имейте в виду, что за вами могут следить.
      - Ты хочешь сказать, что нужно изображать на лицах печаль? - спросила Сара.
      - Да.
      - А когда мы прилетим в Мельбурн, что будет там? - спросил Джик.
      - Вернемся в «Хилтон». Там все наши вещи, не говоря уже о моем паспорте и деньгах. Вряд ли Уэксфорд и Грин знали, что мы остановились именно в этом отеле. Так что там мы будем в полной безопасности. Да и другого выхода у нас просто нет: накануне кубка устроиться в Мельбурне будет непросто.
      - Если тебя выкинут из окна в «Хилтоне», то ты уже никому не расскажешь свою историю, - невесело пошутил Джик.
      - Там окна недостаточно широко открываются, - возразил я. Как-то сразу стало легче.
      - А как насчет завтра? - спросила Сара.
      Неуверенно и запинаясь, я нарисовал в общих чертах свой план на День кубка. Когда я закончил, они оба не проронили ни слова.
      - Значит, так, - подвел я итоги, - ведь вы хотите вернуться домой целыми?
      - Мы все обговорим, - сказала Сара, поднимаясь. - Ответим, когда вернемся. Лежи!
      Джик тоже поднялся. Однако по тому, как воинственно торчала его борода, я уже знал, каким будет его ответ. Он никогда не боялся опасных метеоусловий, когда мы ходили на яхте в Атлантике и Северном море. В душе он был еще более отчаянным, чем я.
      Они вернулись в два, притащив с собой огромную корзину из фруктовой лавки с бутылкой шотландского виски.
      - Питание для госпитализированного друга, - объявил Джик, вытаскивая кучу еды и раскладывая ее на столике. - Ну, как ты себя чувствуешь?
      - Каждым кончиком нервов!
      - Лучше помолчи. Сара дает «добро».
      Я попытался заглянуть ей в глаза. Она ответила мне твердым взглядом, соглашаясь без особого восторга, просто не видела другого выхода.
      - Хорошо, - коротко бросил я.
      - Далее в нашем списке, - продолжал Джик, роясь в корзине, - одни серые штаны среднего размера и одна светло-голубая рубашка.
      - Чудесно.
      - Но до Мельбурна ты надевать их не будешь. Для отъезда мы достали другую одежду.
      Я заметил, что они переглянулись, и спросил со скверным предчувствием:
      - Что там у вас еще?
      Веселясь от души, они выложили то, что принесли для моего отъезда. Все было великолепно!
      Я ждал в маленьком аэропорту, пока не объявили посадку, привлекая к себе всеобщее внимание. И немудрено: на мне были выцветшие, потрепанные джинсы, подрезанные до половины икр, сандалии на босу ногу на пенковой подошве и без задников и ярко-оранжевая свободная накидка типа пончо. Огромные солнцезащитные очки. И в довершение всего - большая шляпа с широкими полями. Такие шляпы прямо созданы для отгона мух. Ведь мухи - сущий бич Австралии. Недаром движение правой руки, которой как будто отгоняют мух, известно как чисто австралийское приветствие.
      На шляпе красовалась лента с бросающейся в глаза надписью: «Я поднимался на Эерз-Рок». Ну просто мечта туриста!
      И в придачу ко всему сумка Трансавстралийской авиалинии, которую Сара купила по дороге. Внутри - предметы личного туалета.
      - Никто, - удовлетворенно констатировал Джик, преподнося мне в больнице этот наряд, - никто не догадается, что ты только что поднялся с больничной койки.
      - Да. Я больше похож на сумасшедшего.
      - Действительно, очень похож, - серьезно бросила Сара.
 

 
      Когда я приехал в аэропорт, они оба с печальными минами сидели в зале ожидания. Они лишь скользнули по мне взглядом и сразу уставились в пол, едва удерживаясь, как они потом объяснили, от хохота при виде приближающегося пугала.
      Собравшись с силами, я подошел к стенду с почтовыми открытками и остановился возле него, потому что, честно говоря, сидеть было еще хуже. Все открытки на стенде были нескончаемой вереницей изображений массивного оранжевого монолита в пустыне - Эерз-Рок на рассвете, на закате и через каждые пять минут в промежутке между восходом и заходом солнца.
      Я разглядывал стенд и выставленные товары, присматриваясь к людям, заполнившим помещение. Около пятидесяти пассажиров, несколько служащих аэропорта, спокойных и неторопливых. Пара аборигенов с запавшими глазами и темными лицами - они ждали, когда автобус отвезет их назад, к привычной жизни. Кондиционеры обеспечивали приятную прохладу, но движения всех присутствующих были какими-то замедленными, видимо, они еще не отошли от зноя на улице. Однако никто не выглядел подозрительно.
      Объявили рейс. Зарегистрировавшиеся пассажиры, в том числе Джик и Сара, поднялись, взяли багаж и направились к взлетной полосе.
      И только тогда я его увидел.
      Того мужчину, который сбросил меня с балкона.
      Он сидел среди пассажиров, уставившись в газету, а когда объявили посадку, свернул ее и сунул в карман. Потом поднялся и наблюдал, как Джик и Сара показывают контролеру посадочные талоны. Он не спускал с них глаз, пока они не поднялись по трапу, и только тогда мужчина наконец тронулся с места и направился прямо ко мне.
      Сердце мое чуть не выпрыгнуло из груди, ноги приросли к полу.
      Выглядел он точно так же, как и тогда. Молодой, решительный, с кошачьими движениями. И шел прямо на меня.
      Но он даже не взглянул в мою сторону. За три ярда до меня он остановился у телефона и стал искать в кармане монету.
      Я все еще был уверен, что он заметит меня. Вот сейчас присмотрится внимательно, узнает… и сделает нечто такое, о чем мне придется пожалеть. Я чувствовал, как холодный пот течет у меня по спине.
      «Заканчивается посадка на Мельбурн!»
      «Мне нужно торопиться, - подумал я. - Придется пройти мимо него».
      Я с трудом заставил себя сдвинуться с места. Каждый шаг давался мне с большим трудом. Сейчас он окликнет меня или, того хуже, опустит свою тяжелую руку мне на плечо.
      Наконец я подошел к двери, показал посадочный талон и вышел на летное поле. Я обернулся и увидел его через стеклянную дверь кабины контролера. Человек был поглощен телефонным разговором и даже не глядел в мою сторону.
      А до самолета было неблизко.
      «Помоги мне Бог, - подумал я. - Если простой испуг совершенно обессилил меня!»
 

 
      Я сидел возле иллюминатора в хвостовой части самолета. Всю первую половину полета я любовался пейзажами - как и во время рейса в Алис, - смотрел, как внизу тянутся бесконечные мили красной земли. Там была пустыня, хранившая в своих недрах воду, заполнившую обширные озера и расселины в скалах. Пустыня, способная на протяжении многих лет держать в своей раскаленной пыли засыпанные семена, а после дождя вдруг расцвести, как сад. Край испепеляющей немилосердной жары, и все же местами прекрасный.
      ВАН, думал я, наслаждаясь зрелищем, но как художника оно меня не вдохновляло.
      Потом я снял свою экстравагантную шляпу, положил ее на свободное место рядом с собой и попытался устроиться поудобнее. Беда была в том, что сломанная лопатка не давала мне откинуться на спинку сиденья. Казалось невероятным, что вообще можно сломать лопатку! Но врачи объяснили, что так случается, когда на нее приходится вся тяжесть тела.
      Ладно. Я на минуту закрыл глаза, стараясь избавиться от чувства тошноты. Мой выход из больницы был настоящим подарком одного из врачей, который сказал, что не может задерживать меня, если я решил уйти, но считает, что лучше было бы побыть здесь еще денек-другой.
      - И пропустить кубок? - запротестовал я.
      - Вы с ума сошли!
      - Конечно. И не смогли бы вы оказать мне услугу: если кто-нибудь будет обо мне спрашивать по телефону, пусть ответят, что мое состояние удовлетворительное, что я поправляюсь… но ни в коем случае не нужно сообщать, что я уже вышел.
      - Почему?
      - Я хочу, чтобы негодяи, из-за которых я сюда попал, думали, что я еще в больнице. Хотя бы несколько дней. Пока я не уеду куда-нибудь подальше.
      - Но они больше не осмелятся!
      - Кто знает?!
      - Вы хотите сказать, - пожал он плечами, - что вас нервирует такая возможность?
      - Пусть будет так, доктор!
      - Ладно. Два дня я вам гарантирую. Я не вижу криминала в вашей просьбе и выполню ее, так что не волнуйтесь по этому поводу. А это что такое? - спросил он, показывая на покупки Джика.
      - Выдумка моих друзей на тему «Одежда для путешествия».
      - Вы шутите?
      - Они художники, - ответил я, как будто такая специальность объясняла любые затеи.
      Врач вернулся через час с документами на выписку. Снова появилась кредитная карточка Джика, едва выдержавшая тяжесть представленного счета. Тем временем я оделся и начал примерять шляпу.
      - И в таком виде вы собираетесь ехать в аэропорт? - спросил эскулап, недоверчиво глядя на меня.
      - Да.
      - А как?
      - Думаю, на обычном такси.
      - Разрешите, лучше я вас подвезу, - сказал он, вздыхая. - А если вам станет очень плохо, мы сможем вернуться.
      Он ехал осторожно, а губы его несколько раз вздрагивали в усмешке:
      - Тот, у кого достаточно мужества, чтобы в таком виде появиться на людях, не должен бояться каких-то двух бандитов…
      Врач заботливо высадил меня возле дверей аэропорта и, посмеиваясь, уехал.
      - Тодд? - Голос Сары прервал мои мысли. Я открыл глаза. Она стояла рядом.
      - Тебе не очень плохо?
      - М-м-м… Ничего.
      Она обеспокоенно осмотрела меня и прошла к туалету. К ее возвращению я успел еще кое-что придумать и остановил ее:
      - Сара, за вами следили до самой посадки в самолет. В Мельбурне к вам тоже кто-нибудь прицепится. Скажи Джику, чтобы он взял такси, обнаружив хвост, избавился от него и вернулся в аэропорт другим такси, чтобы сесть за руль нанятой машины. Не забудешь?
      - А хвост? Он на самолете?
      - Нет. Он остался там.
      Она прошла вперед к своему месту. Самолет приземлился в Аделаиде, часть пассажиров вышла, сели новые, и мы поднялись в воздух. чтобы еще час лететь до Мельбурна. Потом и Джик прошел в хвост самолета. По пути назад он на миг задержался возле меня.
      - Вот ключи от машины, - сказал он. - Сиди и жди нас. В таком виде тебе нельзя появляться в «Хилтоне», а сам ты не сможешь переодеться.
      - Смогу.
      - Не возражай. Как только избавлюсь от хвоста, тут же вернусь за тобой.
      Он отошел, не оглядываясь. Я положил ключи в карман джинсов и принялся думать о приятных вещах, чтобы убить время.
      При высадке я двигался далеко позади Джика и Сары. В почтенном городе финансистов мой наряд привлекал множество изумленных взглядов, но мне было все равно. Смущение лучше всего отключается утомлением и тревогой.
      Джик и Сара со своими сумками прошли, минуя выдачу багажа, и направились к очереди на такси. В аэропорте было оживленно - встречали пассажиров, прибывающих накануне кубка, и лишь один человек, как я успел заметить, находился здесь только ради моих друзей.
      Я усмехнулся. Молодой и юркий, словно угорь, он прошмыгнул сквозь толпу, оттолкнув с дороги женщину с ребенком, чтобы занять следующее такси. Я так и предполагал, что работу поручат именно ему, потому что только он знал в лицо Джика. Ведь именно он плеснул ему в глаза скипидаром в Художественном центре.
      Неплохо, решил я. Парень не слишком умен, и Джику будет нетрудно избавиться от него.
      Я послонялся по залу с невинным видом и, не заметив никакой опасности, потихоньку побрел на стоянку.
      После раскаленного воздуха Алис-Спрингса вечер казался даже прохладным. Я открыл машину, залез на заднее сиденье, снял шляпу, с которой мне так повезло, и стал ждать Джика.
      Их не было часа два. Я замерз, изнервничался и уже начал ругать их на чем свет стоит.
      - Прости, Тодд! - воскликнула Сара, открывая дверцу и падая на переднее сиденье.
      - Пришлось изрядно потрудиться, чтобы отделаться от сопляка, - пожаловался Джик, усаживаясь рядом со мной. - Как ты тут?
      - Холодный, голодный и злой.
      - Тогда все в порядке. Он прицепился, как пиявка, - парень из Художественного центра, - бодро начал он.
      - Да, я видел его.
      - Мы заскочили в «Виктория-Ройял», намереваясь сразу же выйти через боковую служебную дверь и снова поймать такси. Смотрим, а он уже идет за нами через парадный вход. Тогда мы поднялись в бар, а он слонялся в холле, разглядывая книжные киоски.
      - Мы решили, что лучше не показывать ему, - продолжала Сара, - что мы его заметили. Мы не скрываясь вышли на улицу, поймали такси и поехали в «Ноти Найти» - единственное место в Мельбурне, где можно поесть, потанцевать и посмотреть варьете.
      - Мест не было, - заговорил Джик, - и, чтобы занять столик, мне пришлось сунуть десятку. Разумеется, лучшего мы и не желали. Темные уголки, да еще фокусы с разноцветным освещением. Мы заказали выпивку, сразу же оплатили заказ, а потом поднялись и вышли…
      - В последний раз мы его видели, когда он еще стоял в очереди возле входа. Мы вышли через пожарный выход мимо гардероба. И по пути забрали свои сумки.
      - Думаю, он не догадается, что мы умышленно удирали от него, - заявил Джик. - Там сегодня Бог знает что творится!
      - Чудесно.
      С помощью Джика я переоделся, превратившись в завсегдатая скачек. Джик подвез нас к «Хилтону», поставил машину на стоянке отеля, и мы вошли в вестибюль так, словно никуда и не уезжали.
      На нас никто не обратил внимания. Накануне скачек здесь царило всеобщее возбуждение. Люди в вечерней одежде стекались сюда из танцевального зала и останавливались небольшими группами, чтобы поболтать, прежде чем разойтись по номерам. Сюда заходили выпить по последней. И все обсуждали шансы завтрашних заездов.
      Джик взял ключи.
      - Никаких новостей, - сказал он. - Сдается, о нас здесь и не вспоминали.
      - Тодд, - обратилась ко мне Сара, - мы заказали еду в номер. Ты присоединишься?
      Я согласился. Мы поднялись на лифте и прошли ко мне в номер. Все здорово устали и поужинали молча.
      - Доброй ночи, - наконец сказал я, поднимаясь, чтобы уйти. - Благодарю за все!
      - Завтра поблагодаришь, - ответила Сара. Ночь слава Богу прошла спокойно.
      Утром мне удалось одной рукой кое-как побриться и умыться. Джик, не обращая внимания на мои протесты, поднялся в номер. Я открыл ему дверь в одних трусах.
      - Боже милостивый! Есть ли на тебе хотя бы одно живое место?
      - Тогда мне следовало бы приземлиться на физиономию. Помоги поправить повязки.
      - Я боюсь до них дотронуться!
      - Оставь, Джик. Раскрути фиксирующие бандажи. У меня под ними все свербит, и я уже забыл, как выглядит моя левая рука.
      Ворча, он разбинтовал великолепное творение врачей больницы в Алис-Спрингсе. Наружная повязка, как оказалось, состояла из больших кусков полотна, скрепленных скобками. Они поддерживали левый локоть и фиксировали руку на груди. Под верхним слоем находилась целая система бинтов и какое-то сооружение из лейкопластыря - очевидно, стягивающие сломанные ребра. А под лопаткой - широкий бандаж.
      На мне были еще три подобные повязки: две на левом бедре, а третья - пониже колена. Они были заклеены лейкопластырем, и мы не стали их трогать.
      - То, что не видит пациент, не пугает его, - изрек Джик назидательно. - Еще что-нибудь?
      - Отвяжи руку.
      - Ты не выдержишь!
      - Попробуй.
      Он засмеялся, развязал несколько узлов и снял скобки. Я понемногу распрямил руку. Ничего особенного не случилось. Сначала боль взметнулась куда-то высоко, а потом неприятное ощущение стало слабеть и боль уменьшилась.
      - Может не слишком хорошо кончиться, - высказал он свое предположение.
      - Мои мускулы протестуют против постоянного пребывания в одном положении.
      - Ладно. А теперь что?
      Из бинтов и лоскутов мы сконструировали более простую повязку, которая поддерживала локоть, но уже не была так похожа на смирительную рубашку. При необходимости я мог пользоваться кистью и даже всей рукой. После нашей операции на столе осталась целая куча бинтов и скобок.
      - Отличная работа! - заявил я.
      Мы встретились в холле в половине одиннадцатого. Вокруг шумная атмосфера ожидания, говорливые группки, проводившие время в поднимании бесконечных тостов за победу своих любимцев. Возле входа в коктейль-бар администрация отеля устроила настоящий водопой из шампанского.
      - Дармовая выпивка, - уважительно сказал Джик, взял стакан и подставил его под струю пенистой жидкости. - И неплохая к тому же, - добавил он, отведав напиток. - За искусство! - поднял он стакан. - Упокой, Господи, душу его!
      - Жизнь коротка. Искусство вечно! - с пафосом заявил я.
      - Мне не нравится твоя философия, - с беспокойством поглядела на меня Сара.
      - Таково было любимое выражение Альфреда Маннинга. И не волнуйся, милая, он прожил восемьдесят с хвостиком!
      - Будем надеяться, что и ты проживешь столько же, - пожелала она Джику.
      На ней было кремовое платье с золотыми пуговицами - изящное, строгого покроя, явно сшитое на заказ. Она выглядела как офицер в парадной форме.
      - Не забудьте, - предупредил я. - Если вам покажется, что вы увидели Уэксфорда или Грина, сделайте, чтобы и они вас заметили.
      - Дай-ка я еще раз взгляну на их лица!
      Я достал из кармана блокнот для зарисовок и снова передал его Саре, хотя она уже изучала наброски весь вчерашний день.
      - Если они и вправду так выглядят, то я, может быть, узнаю их, - продолжала она. - Можно я возьму блокнот с собой?
      Джик даже засмеялся.
      - Нужно отдать Тодду должное. Он умеет уловить сходство. Конечно, никакого воображения. Он рисует только то, что видит. - Голос его был полон пренебрежения.
      - Тодд, а ты не обижаешься на Джика за такую оценку твоей работы?
      - Ну, я ведь прекрасно знаю, что он при этом думает, - усмехнулся я.
      - Успокойся, - обратился Джик к жене, - если хочешь знать, Тодд был первым студентом на нашем курсе. Хотя, конечно, профессора в художественном колледже ничего не понимают в искусстве.
      - Оба вы чокнутые!
      Я взглянул на часы. Мы допили шампанское и поставили стаканы.
      - Поставь за меня на победителя, - попросил я Сару, целуя ее в щечку.
      - Счастье может тебе изменить.
      - Поставь на одиннадцатый номер!
      Ее глаза потемнели от плохого предчувствия. А Джик держал бороду против ветра, готовый противоборствовать будущим бурям.
      - Пошли! - сказал он. - Увидимся позднее.
      Я смотрел, как они уходят, и очень жалел, что мы все втроем не можем так просто пойти на кубок. Я бы с удовольствием избежал того, что мне предстояло сделать. Интересно, что чувствуют люди, готовясь к выполнению неприятного или просто опасного задания? Лично я полагаю, самое трудное - начало. А уж как возьмешься, то некуда деваться… Но если остается время передумать, отказаться - искушение отступления деморализует.
      Зачем, например, лезть на Эверест, если можно полежать у подножия на солнышке?
      Вздохнув, я направился к кассиру отеля и поменял большую часть чеков на наличные. Мейзи оказалась предусмотрительной. К тому времени, когда я вернусь в Англию, от ее щедрот наверняка ничего не останется.
      Предстояло ждать четыре часа. Я провел их в номере, успокаивая нервы тем, что рисовал вид, открывающийся из окна. Над горизонтом висели черные тучи, словно паутиной оплетя небо. Особенно в направлении Флемингтонского ипподрома. Я надеялся, что во время кубка сохранится сухая погода.
      За полчаса до первого заезда я вышел из отеля и неторопливо направился к торговому району. Магазины и лавки, разумеется, были закрыты. День Мельбурнского кубка - национальный праздник.
      Ради кубка австралийцы готовы на все!
      Я вынул правую руку из перевязи и осторожно просунул ее в рукав пиджака. Слишком уж запоминается мужчина в пиджаке, наброшенном на одно плечо. Оказалось, что если зацепить большим пальцем пояс брюк, то создается достаточная поддержка для больной руки.
      Всегда оживленная улица Свенстона была не похожа на себя. Люди бежали по ней, что вообще свойственно мельбурнским пешеходам, но количество их значительно уменьшилось. В трамваях было больше свободных мест, чем пассажиров. В машинах, проносившихся мимо, водители занимались небезопасным на такой скорости делом: крутили ручки приемников. Оставалось пятнадцать минут до начала скачек. Ежегодно в это время вся страна замирает.
      Джик приехал вовремя во взятой напрокат машине. Он остановился возле галереи «Ярра Ривер», открыл багажник и натянул на себя коричневый халат, какие обычно носят кладовщики и разносчики овощей. Потом вынул маленький приемник, включил его и поставил на крышу машины. Комментатор рассказывал, что жокеи на ипподроме Флемингтон вышли на парад.
      - Привет, - сказал Джик, когда я приблизился к нему. - Все готово?
      Я молча кивнул, подошел ко входу в галерею и пнул дверь ногой. Она была надежно заперта. Джик снова принялся рыться в багажнике, в котором нашлось кое-что, приобретенное еще в магазинах Алис-Спрингса.
      - Перчатки, - сказал Джик, передавая мне одну пару, а другую натягивая на свои руки. Вид у них был слишком новый и слишком чистый. Тыльной стороной своих перчаток я вытер крыло машины Джика. Он посмотрел и сделал то же самое.
      - Ручки и пластырь!
      Он передал мне две обычные хромированные ручки, которые привинчиваются к поверхности шурупами. Ручки прочные и достаточно большие, чтобы за них можно было спокойно ухватиться рукой.
      Некоторое время я крепко держал одну ручку, пока Джик прикреплял пластырь к пластинам с отверстиями для шурупов. У нас не было возможности привинтить ручки там, где нам было нужно. Следовательно, их следовало приклеить.
      - А теперь давай другую. Ты сможешь пару минут поддержать ее левой рукой?
      Я молча кивнул. Джик проделал такую же операцию с другой ручкой. Прошло несколько прохожих, не обративших на нас никакого внимания. В принципе, здесь нельзя было ставить машину, но никто не потребовал, чтобы мы уехали.
      Мы прошли по тротуару к галерее. Ее фасад не представлял собой ровной линии. С правого края она нарушалась нишей для двери. Между витриной и стеклянной входной дверью было окно. К его стеклу мы и прикрепили ручку.
      Естественно, это делал Джик. Через минуту он подергал ручки, но уже не смог их оторвать. Мы вернулись к машине.
      Еще трое прохожих прошли мимо, поворачивая головы, чтобы послушать приемник, все еще стоявший на крыше. Они улыбнулись, разделяя общенациональное увлечение. С приближением решающего момента улица все больше и больше пустела.
      - «…Виноградник выступает от мистера Хадсона из Аделаиды. У него есть шансы финишировать первым. В Корнфилдском кубке он пришел четвертым, а в Рендвике вторым, обогнав Головоломку, которая перед тем одержала победу над Полднем».
      - Перестань слушать проклятый репортаж! - резко проговорил Джик.
      - Прости.
      - Готов?
      - Да.
      Мы снова подошли ко входу в галерею. Даже не оглянувшись на возможных свидетелей, Джик достал алмазный резец, которым пользуются окантовщики картин, и, нажимая изо всех сил, провел инструментом по краю стекла в раме. Я заслонял его от любопытных глаз.
      - Держи правую ручку, - приказал он, переходя налево.
      Я обогнул его и взялся за ручку. Если по улице кто-нибудь и проходил, то на нас не обращали никакого внимания.
      - Когда стекло поддастся, - предостерег Джик, - ради Бога, не выпусти его из рук.
      - Ладно.
      - Подопри стекло коленом. Осторожнее, осторожнее!
      Я сделал, как велел Джик. Он завершил четвертый длинный разрез.
      - Нажми легонько!
      Я нажал. Колено Джика тоже было плотно прижато к стеклу. Левой рукой он ухватил хромированную ручку, а правой начал простукивать тяжелое стекло по периметру.
      В свое время Джик много этим занимался, хотя, возможно, и не при таких обстоятельствах. Большой прямоугольник равномерно подался под нашим давлением и отделился без малейшего осколка. Весь вес пришелся на ручку, которую я держал правой рукой. Джик поддерживал свою сторону руками, коленями и проклятиями.
      - Черт возьми, только не выпусти!
      - Порядок.
      Вибрация, возникшая, когда мы вынимали стекло, прекратилась, и Джик перехватил у меня правую ручку. Ловко повернув стеклянный прямоугольник так, что тот открылся, словно дверь, Джик шагнул внутрь и, ухватив стеклянное полотно за обе ручки, вынул его из рамы и прислонил к стене.
      Потом он вылез опять наружу, и мы пошли к машине. Оттуда уже невозможно было заметить, что галерея закрыта теперь не так надежно. Да и некому было особо приглядываться!
      - «…большинство жокеев уже в седлах, и лошади сейчас займут стартовые места…»
      Я взял приемник. Джик положил стеклорез, взял ножовку, молоток и зубило, закрыл багажник, и мы вошли в помещение через импровизированный вход. Преступник часто выдает себя, потому что старается спрятаться. Если вести себя так, будто то, что ты делаешь, обычнейшая вещь, то для возникновения подозрений требуется гораздо больше времени.
      Конечно, лучше всего было бы сразу после вторжения открыть входную Дверь, но она была заперта на два надежных замка, а у нас не было ключей.
      - Лестница с той стороны, - сказал я.
      - Веди.
      Мы прошли по ковру к лестнице. Вот и щит с рубильником. Мы включили только освещение подвала.
      «Теперь придется поволноваться, - подумал я. - Достаточно любому полицейскому пройтись по улице и поинтересоваться, почему машина стоит в недозволенном месте, и путь за решетку обеспечен нам обоим».
      - «…лошади выходят на старт. Квадрат впереди, он нервничает и не слушается Тедда Пестера…»
      Мы спустились по лестнице. Я свернул к конторе, а Джик прошел дальше по коридору.
      - Вернись назад! - забеспокоился я. - Если стальная решетка опустится…
      - Успокойся. Ты уже предупреждал… - Джик остановился за порогом самой дальней комнаты и какое-то время внимательно рассматривал картины, а потом быстро вернулся ко мне: - Все в порядке. Маннинги там, все три штуки. И еще одна вещь, которая сразит тебя наповал. Сбегай посмотри, пока я открою вот эту дверь!
      - «…идет кентером, готовятся к старту, напряжение на трибунах возрастает…»
      Я воспользовался его советом и заглянул в комнату, стараясь держаться подальше от всяких электрических устройств. Действительно, все три картины Маннинга не покинули своих мест. Но дальше в том же ряду висело полотно, которое, по словам Джика, должно было меня сразить. Гнедой конь с поднятой головой прислушивается к чему-то на фоне величественной усадьбы. Картина Рауля Милле, которую мы видели в Алис-Спрингсе.
      Я возвратился к Джику, который молотком и зубилом уже успел выбить замок из двери конторы.
      - Что? - спросил он. - Тоже копия?
      - Трудно определить с такого расстояния, но похоже на подлинник…
      Мы вошли в контору и принялись за дело.
      - «…участники вышли на старт и двигаются по кругу, проверяя подпруги».
      Я поставил приемник на стол Уэксфорда. Практичный Джик обратил внимание на ящики письменного стола. Они были незапертыми и пустыми. Шкафчик, где была размещена картотека, не открывался. Но Джик, знавший технологию изготовления таких вещей, справился с ним.
      В незапертых ящиках лежали каталоги и канцелярские принадлежности. А взломанный шкафчик оказался кладезем находок. Нет, сначала я этого не сообразил. Обычные цапки с заурядными заголовками.
      - «…первым претендентом на получение приза в сто тысяч долларов называют…»
      В конторе было много картин в рамах. И большинство из них стояло рядком на полу. Джик стал торопливо перебирать их, просматривая, как альбом с пластинками.
      - «…помощники начинают разводить участников по местам. Отсюда я вижу, как горячится Виноградник…»
      Половину папок в верхнем ящике занимали страховые полисы и Ценные бумаги. Я не знал, что искать, и это осложняло дело.
      - Боже! - воскликнул вдруг Джик. - Ну-ка взгляни на это!
      - Что там такое?
      - «…свыше ста тысяч зрителей собралось сегодня здесь, чтобы стать свидетелями того, как двадцать три скакуна поведут борьбу на дистанции в две мили… или три тысячи двести метров…»
      В конце ряда Джик рассматривал первое из трех полотен без рам, скатанных в рулон, нетуго перетянутый бечевкой. Я глянул через его плечо. Полотно просто вопило, что это Маннинг, не говоря уже о том, что в правом нижнем углу четкими буквами было выведено: «Альфред Маннинг». Оно изображало четырех жокеев на лошадях, идущих кентером по треку. И краска на нем еще не просохла.
      - А на других что? - спросил я.
      Джик развернул рулон. И остальные две картины оказались такими же.
      - «…Виноградник несет лишь пятьдесят килограммов, и у него удобная предбарьерная позиция, так что вполне возможно…»
      - Продолжай осмотр, - сказал я и вернулся к картотеке.
      Фамилии, даты, адреса… Я нетерпеливо потряс головой. Нам нужно было что-то более весомое, чем просто подделки Маннинга, а я ничего не мог отыскать.
      - Боже! - воскликнул Джик, смотря в большую папку, в каких хранят гравюры. Папка стояла между столом и стеной. И Джик глядел на нее как громом пораженный.
      Мои глаза скользнули по заголовку «Иностранные покупатели» и остановились на нем. Иностранные покупатели. Я открыл папку: списки людей, фамилии и адреса. Расположены по странам.
      Великобритания.
      Длинный список. Не по алфавиту. Не хватит времени прочесть его обстоятельно. Немало фамилий почему-то вычеркнуто.
      - «…стартовали! Вот момент, которого вы все ждали! А впереди - Специальный Приз».
      - Взгляни сюда! - показал пальцем Джик.
      «Дональд Стюарт» - вычеркнуто. «Шропшир» - вычеркнуто. У меня даже дух захватило.
      - «…впервые они проходят мимо трибун в таком порядке: Специальный Приз, Квадрат, Новинар, Жучок, Виноградник…»
      - Взгляни сюда! - не унимался Джик.
      - Возьми с собой, - прервал я его. - До конца скачек меньше трех минут, и тогда Мельбурн вернется к жизни.
      - Но…
      - Бери, бери… И те три копии.
      - «…впереди все еще Специальный Приз, вторым, сразу за ним, Новинар, потом Жучок…»
      Я вставил ящик на место.
      - Теперь бери папку - и ходу!
      Я взял приемник и инструмент Джика, а ему хватило забот с тремя картинами и громадной папкой для гравюр.
      - «…на самом дальнем от нас участке круга до сих пор впереди Специальный Приз, а на второе место Выходит Виноградник…»
      Мы поднялись по лестнице, выключили свет. Вышли на улицу. Машина все еще стояла там, где мы ее оставили. Полицейских не было. Все слушали радио.
      - «…на последнем повороте Специальный Приз отстает. Теперь впереди Новинар».
      На улице ни души. Джик уложил все в багажник. Возбужденный голос комментатора еле перекрывал вопли толпы: «…Виноградник выходит на прямую третьим с Жучком… По ближайшему к трибунам кругу вперед очень быстро проходит Хомут…»
      - Все? Можно ехать?
      Я покивал головой, чувствуя, что во рту пересохло. Мы уселись в машину. Диктору уже приходилось кричать:
      - «…первым финиширует Хомут, на корпус от него отстал Жучок, Новинар третий, а потом Виноградник и Счастливчик…»
      Под радостные возгласы зрителей Джик завел двигатель и тронулся с места.
      - «… рекордное время! Послушайте радостные крики! Еще раз повторяю результат Мельбурнского кубка. Порядок призеров… Первый - Хомут, принадлежащий мистеру Роберту Хэму… Второй - Жучок…»
      - Ух! - вздохнул Джик, задорно задрав бороду и обнажая в широкой ухмылке десны. - Недурно поработали! Мы могли бы выкрасть документы у паршивых политиков, если бы нас кто-нибудь нанял для такого дела.
      - Не получится. Большая конкуренция, - возразил я и тоже улыбнулся.
      У нас обоих была эйфория, как у людей, которым посчастливилось избежать серьезной опасности.
      - Не спеши, - сказал я, - все еще впереди!
      Джик подъехал к отелю, поставил машину и занес все ко мне в номер. Он двигался проворно, ловко и расчетливо, затрачивая минимум времени, чтобы быстрее вернуться на ипподром к Саре и сделать вид, будто он все время был там.
      - Мы вернемся как можно быстрее, - пообещал он и помахал рукой.
      Через две секунды после того, как дверь номера закрылась, раздался стук.
      Я отпер дверь. На пороге стоял Джик.
      - Мне не мешало бы знать, - серьезно заявил он, - кто же выиграл кубок?
 

 
      Когда наконец Джик ушел, я, еще раз осмотрев нашу добычу, понял, что мы сорвали банк. Я все больше сомневался в целесообразности тратить время на то, чтобы создать видимость присутствия Джика и Сары на скачках. Имея на руках такой «динамит», ждать их в отеле было выше моих сил. Инстинкт подсказывал, что нужно немедленно выбираться отсюда.
      Для постороннего глаза список иностранных покупателей - невинный документ. Уэксфорд мог держать его в незапертом ящике, так как в обычных условиях только в одном случае на миллион кто-нибудь разгадал бы значение этого документа.
      «Дональд Стюарт, Ренстон-Хаус, Шропшир».
      Вычеркнуто.
      На каждой странице по три колонки: широкая посередине и две узкие по краям. В левой узкой колонке стояли даты, в центре - фамилия и адреса. В узенькой правой против каждой фамилии - короткий набор букв и цифр. Например, против записи о Дональде стояло: ММ 3109 Т. В отличие от фамилии этот набор букв и цифр не был вычеркнут. «Возможно, - подумал я, - своеобразный реестр купленных картин».
      Я быстренько просмотрел остальные вычеркнутые фамилии в английском списке. Имени Мейзи Метьюз там не было.
      «Что за черт! - размышлял я. - Почему?»
      Я торопливо перелистал все бумаги. Иностранные покупатели относились в большинстве к англоязычным странам, а доля вычеркнутых фамилий около одного к трем.
      Если каждое вычеркнутое имя означает ограбление, то их было совершено несколько сотен.
      В конце папки оказался еще один раздел, где снова применялось деление по странам. Здесь перечни фамилий были гораздо короче.
      Великобритания. Середина страницы. Я даже не поверил своим глазам:
      «Миссис М.Метьюз, «Островок сокровищ». Уортинг, Суссекс». И вычеркнуто.
      Меня затрясло. Дата в левой колонке была похожа на дату приобретения картины. Невычеркнутый шифр в правой колонке - СМК 29 Р.
      Положив картотеку на стол, я минут пять думал, тупо уставившись в стену.
      Чем начал - тем и кончил: мне еще много нужно сделать до возвращения Джика и Сары со скачек, а инстинкт не всегда подсказывает правильно,
      На кровати лежала другая папка, так взволновавшая Джика. Я раскрыл ее и, наверное, стал похож на идиота с отвисшей челюстью. В папке оказалась пачка упрощенных контурных рисунков на манер того, который раскрашивал парень в Художественном центре. Контурные рисунки в натуральную величину, на нефактурном белом полотне, точные, словно скалькированные.
      Их было семь штук. В основном - лошади. Передо мной лежали черно-белые контурные рисунки, стопроцентной уверенности у меня не было, но я решил, что тут были три сюжета Маннинга, два - Рауля Милле, а оставшиеся два… Я рассматривал старомодное исполнение контуров лошадей. Не может быть, чтобы Стаббз - он слишком хорошо описан… Тогда, конечно, Херринг. Оба контура были похожи на Херринга.
      К одному из полотен была прикреплена записка:
      «Не забудь переслать оригинал. Узнай, какая именно палитра была у него, если она чем-нибудь отличалась от обычной».
      Я снова посмотрел на три завершенные картины, которые мы забрали с собой. Скорее всего начинались они с таких же самых контурных рисунков. И холст имел то же самое плетение и выделку. Картины в самом деле были похожи на работы Маннинга. Сходство будет еще большим, когда они подсохнут и их покроют лаком. Разные смеси красок сохнут неодинаково, это зависит также и от количества использованных масла и скипидара. Но можно было утверждать, что все три картины были завершены пять-шесть дней тому назад. Краски были в одной и той же стадии высыхания. Наверное, подумал я, их рисовали одновременно, поставив в ряд. Как на конвейере. Красная шапочка на одной, красная шапочка на другой и такая же на третьей. Так экономилось время и краски.
      Мазки были аккуратными и сдержанными. Ничего не делалось наспех, небрежно. Добротная работа, как и копия Милле в Алис-Спрингсе.
      Передо мной был подлинный Харли Ренбо.
      Все три картины были вполне легальны. Закон никогда на запрещал копировать, он только не позволял выдавать копии за оригинал.
      Я еще кое-что обдумал, а потом быстро принялся за работу. И когда через час спустился со своей просьбой вниз, персонал отеля был полон желания помочь мне.
      Разумеется, они могут сделать все то, о чем я прошу. Разумеется, я могу воспользоваться ксероксом, пожалуйста, все к вашим услугам. Разумеется, я могу оплатить счет сейчас, а выехать потом, в течение дня.
      - Рады быть вам полезными, - заявил портье, и было похоже, что им и вправду было приятно выполнять мои желания.
      Оказавшись снова в номере, я, в ожидании Джика и Сары, уложил свои вещи. Справившись с этим, я снял пиджак и рубашку и, используя запасные бинты, снова соорудил нечто похожее на больничную повязку, зафиксировав руку в локте. Так было удобнее, потому что, когда рука болталась, меня мучила тупая боль. Застегивая рубашку, я прикидывая, сколько понадобится времени, чтобы при таком движении Джик добрался до отеля.
      Расслабившись, я приготовился ждать и просидел в кресле пять минут. Внезапно зазвонил телефон.
      Тон Джика был диктаторским:
      - Чарльз, немедленно зайди к нам!
      - А-а-а, - заколебался я, - очень нужно?
      - Чертов оксид хрома! - взорвался он. - Ты способен что-нибудь делать, не препираясь?
      - Дай мне десять минут! Мне нужно десять минут… Я еще в трусах.
      - Ладно, - милостиво согласился он и бросил трубку.
      В голове у меня пронеслась целая куча ругательств Джика, отнимая драгоценное время. Сейчас нам как никогда раньше нужна была помощь Божья.
      Борясь со страхом, который свел мои внутренности, я снял трубку и стал звонить по внутреннему телефону:
      - Пожалуйста, пришлите носильщика в номер 1718 забрать веши мистера Кассаветза.
      - Хозяйственная служба? Пожалуйста, пошлите кого-нибудь в номер 1718. Нужно прибрать, мистеру Кассаветзу было плохо…
      - Пожалуйста, пошлите сестру в 1718-й. У мистера Кассаветза сильные боли…
      - Пожалуйста, пришлите четыре бутылки лучшего шампанского в 1718-й. Срочно!..
      - Пожалуйста, принесите как можно скорее в 1718-й кофе на три персоны…
      - Электрик? В 1718-м короткое замыкание…
      - В номере 1718 заливает ванную комнату. Пришлите слесаря…
      Кого бы еще вызвать? Я пробежал глазами список прислуги. Педикюрш, массажистов, парикмахеров по тревоге не вызывают. Но почему не вызвать телевизионного мастера?
      - Пожалуйста, посмотрите телевизор в номере 1718. Идет дым, будто что-то горит!..
      «Хватит», - подумал я. Последний заказ я сделал для себя, попросив носильщика забрать мои вещи. «Сейчас!» - ответили мне. Я пообещал десять долларов, если мои вещи будут в холле через пять минут… «Не беспокойтесь, - ответил мне голос с австралийским акцентом, - я уже бегу!..»
      Я оставил дверь открытой настежь для носильщика и спустился вниз на два этажа, где нумерация апартаментов начиналась с 1700. В широком коридоре возле номера Джика было пусто, еще никто не появлялся.
      Десять минут истекли. Я волновался.
      Первым прибыл официант с шампанским. Он явился не с подносом, а с тележкой. На ней стояла корзинка со льдом и с десяток бокалов. Лучше не могло и быть!
      Не успел он подъехать и остановиться возле номера Джика, как в коридоре появились еще два очень спешивших человека, на некотором расстоянии от них неторопливо продвигалась уборщица с тележкой, на которой лежали щетки, белье и ведра.
      - Благодарю за оперативность, - сказал я официанту и дал ему десять долларов, что его очень удивило. - Пожалуйста, войдите и сразу же подавайте шампанское.
      Он улыбнулся и постучал в дверь номера. После паузы Джик открыл дверь. Вид у него был напряженный и сдержанный.
      - Ваше шампанское, сэр, - заявил официант.
      - Но я… - начал он и тут заметил меня неподалеку.
      Я сделал ему рукой знак, он чуть заметно усмехнулся и, слегка расслабившись, вернулся в номер в сопровождении тележки и официанта.
      Затем бегом примчался электрик, телемастер и слесарь. Я дал каждому по десятке и поблагодарил за скорость.
      - Выигрыш на скачках! - сказал я им.
      Радостно улыбаясь, они взяли деньги, и Джик открыл дверь на их стук.
      - Электрик… слесарь… телемастер…
      Его брови полезли на лоб. Он посмотрел на меня с возрастающим пониманием, распахнул широко дверь и пригласил их всех.
      - Угости их шампанским!
      - Боже…
      Немного погодя один за другим пришли носильщик, официант с кофе и медсестра. Я дал каждому из них по десять долларов из своего мифического выигрыша и пригласил присоединиться к компании. Последней прибыла уборщица, толкая впереди себя тяжелую тележку. Она взяла десять долларов, сердечно поблагодарила и вошла в номер, где уже собралась шумная компания.
      «Теперь очередь Джика, - подумал я. - Все, что возможно, я сделал».
      Неожиданно он и Сара вылетели из номера и нерешительно остановились посреди коридора. Ухватив Сару за руку, я без разговоров потащил ее за собой.
      - Толкни тележку уборщицы к двери и переверни ее, - приказал я Джику.
      Он не стал тратить время на размышление. Щетки полетели на ковер, и Джик захлопнул за собой дверь.
      Мы с Сарой уже бежали к лифту. Она была необычно бледна, в глазах застыл ужас. Я понял, что происходившее в номере было для нее нелегким испытанием.
      Джик понесся за нами. На семнадцатый этаж поднимали четыре лифта. Все они оказались внизу. Секунды, прошедшие после вызова, тянулись для нас часами, хотя в действительности мы ждали немного.
      Двери гостеприимно раздвинулись, мы кинулись в кабину, и я быстро нажал кнопку первого этажа.
      Двери закрылись, и лифт стал плавно спускаться.
      - Где машина? - спросил я.
      - На стоянке.
      - Быстро подъезжай к боковому входу.
      - Сара! - Она со страхом посмотрела на меня. - Возьми мою сумку. Она в холле.
      Она медленно перевела взгляд на мою единственную руку и пустой рукав пиджака.
      - Сара!..
      - Да, конечно… Ладно…
      Мы выскочили в холл, где было полно людей, возвратившихся со скачек. Люди переговаривались, собираясь группами и расходясь, и охватить взглядом всех было невозможно.
      «Тем лучше», - подумал я.
      Чемодан и сумка ждали нас возле входа. Их сторожил юноша в форме носильщика. Я подошел к нему с десятью долларами.
      - Спасибо, - вежливо поблагодарил он. - Может, поймать вам гакси?
      Я отрицательно мотнул головой, взял чемодан, а Сара - сумку, и мы вышли на улицу, а потом свернули направо, где должны были встретиться с Джиком.
      - Его нет. - Она была близка к панике.
      - Приедет! - подбодрил я ее. - Мы сейчас пойдем ему навстречу. Гляди веселее!
      Я нервно озирался, ожидая погони, но ее не было. Джик на двух колесах вывернул из-за угла и затормозил возле нас.
      Сара мгновенно забралась на переднее сиденье, а я с чемоданом - на заднее. Джик лихо совершил разворот на сто восемьдесят градусов, и мы помчались прочь от «Хилтона», пренебрегая правилами ограничения скорости.
      - Ну вот, - проговорил он наконец и рассмеялся, позволив себе расслабиться. - Как ты все-таки до всего додумался?
      - «Братья Маркс». Помнишь?
      - Да. Дурацкая комедия.
      - А куда мы едем? - спросила Сара.
      - Заметил ли ты, как моя супруга возвращает нас к действительности? - пошутил Джик.
      Мельбурн протянулся на много километров.
      Сначала мы ехали на север, а потом на восток по, казалось, нескончаемым пригородным районам, где всюду шло строительство - дома, магазины, гаражи, - все выглядело процветающим и неожиданным, на мой взгляд, очень по-американски.
      - Где мы? - спросил Джик.
      - Бокс-Хилл, - ответил я, прочитав название на вывеске магазина.
      - Здесь или в другом месте - один черт!
      Мы проехали еще несколько миль и остановились возле мотеля среднего класса, на фасаде которого развевались пестрые флажки. Мотелю было далеко до «Хилтона», хотя наши номера оказались чище и уютнее, чем мы предполагали.
      Диваны без каких-либо затей, прямоугольник истертого коврика, прибитый по краям к полу, и настольная лампа, привинченная к столу. Зеркало, прикрепленное к стене, вращающееся кресло, пестрые занавески и горячий душ.
      - Хозяева позаботились, чтобы мы тут не стибрили чего-нибудь, - ухмыльнулся Джик. - Давай нарисуем им фреску…
      - Нет! - вскричала все еще не оправившаяся от испуга Сара.
      - Есть чудесная австралийская поговорка, - проговорил Джик. - «Если оно двигается - стреляй, если растет - руби!»
      - А почему ты ее вспомнил? - спросила она.
      - Мне вдруг показалось, что Тодду будет приятно услышать ее.
      - Нам необходимо все серьезно обдумать. - И мы, сидя в моем номере, старались придумать нетрадиционные способы отвлечься от создавшейся ситуации.
      Джик крутился в кресле, Сара сидела на одном диване, а я - на другом. Мой чемодан и сумка стояли рядышком на полу.
      - Вы понимаете, что мы смылись из отеля, не оплатив счета? - спросила Сара.
      - Не волнуйся, - ответил Джик. - Мы не забрали багаж, так что пусть думают, что мы еще живем там. Через некоторое время я им позвоню.
      - А как же Тодд?
      - Я расплатился. До вашего возвращения. У Сары немного отлегло от сердца.
      - А как Грин нашел вас? - спросил я.
      - Одному Богу это известно, - отозвался Джик хмуро.
      - Но как ты узнал про Грина? Это просто невероятно, - встрепенулась Сара. - Как ты узнал, что в номере есть еще кто-то, кроме нас с Джиком? И вообще, как ты узнал, что мы влипли?
      - Джик мне сказал…
      - Он не мог! Он не мог рисковать, предупреждая тебя! Он должен был просто пригласить тебя. Он так и сделал… - Ее голос задрожал, и на глаза навернулись слезы. - Ты понимаешь, они ведь заставили его…
      - Джик все сказал мне. Во-первых, он назвал меня Чарльзом, чего никогда не делает, и я сразу понял, что здесь что-то не так. Во-вторых, он был груб со мной. Я знаю, ты считаешь, что он всегда ведет себя таким образом, но ты ошибаешься. Я догадался, что кто-то находится в вашем номере и вынуждает вас пригласить меня, чтобы я попал в западню. И наконец, он обозвал меня «чертов оксид хрома», а оксид хрома - пигмент в зеленой краске, грин. И тогда я понял, кто именно расставил свои сети.
      - Да, зеленая краска - грин! - Слезы в ее глазах высохли. - Вы оба действительно необыкновенные парни!
      - Профессиональные знания! - ответил Джик.
      - Расскажите, что произошло? - попросил я. - Со всеми подробностями.
      - Мы вышли перед последним заездом, чтобы избежать столпотворения на дороге, и без происшествий доехали до отеля. Я поставил машину. И как только поднялись в номер, в дверь ворвались они…
      - Они?
      - Да. Втроем. Один из них - Грин. Мы его сразу узнали по твоему рисунку. Второй - парень из Художественного центра. А третий состоял из бицепсов и лохматых бровей, без малейших признаков интеллекта, весь… - Он непроизвольно потер место под сердцем.
      - Он ударил тебя? - уточнил я.
      - Все произошло слишком быстро, - извиняющимся тоном продолжал Джик. - И тут же они набросились на Сару, заломив ей руки за спину. А потом заявили, что зальют ей глаза скипидаром, если я не приглашу тебя…
      - У них был пистолет?
      - Нет, только зажигалка… Послушай, ты уж меня прости, дружище. Но, понимаешь, они держали проклятую гигантскую зажигалку с пламенем, как у паяльной лампы, в нескольких дюймах от ее щеки… И я не мог на это смотреть. А тут еще Грин говорит, что они не пощадят ее, если я тебя не позову… Да и не мог же я одолеть сразу всех троих…
      - Перестань ты оправдываться! - сказал я.
      - Мне ничего не оставалось, как позвонить тебе. Я передал Грину, что ты придешь через десять минут, потому что должен одеться. Но, полагаю, он и сам все слышал, потому что стоял рядом со мной, готовый тут же прервать разговор, если услышит что-нибудь подозрительное. И видел бы ты их лица, когда официант вкатил в номер свою тележку. Бровастый сразу отпустил Сару, парень стоял разинув рот, а зажигалка полыхала, как нефтеперерабатывающий завод.
      - Грин сказал, что мы не хотим шампанского и пусть его заберут, - добавила Сара, - но мы с Джиком велели официанту открыть бутылки.
      - Прежде чем он открыл первую, начали подходить остальные… и всем наливали шампанское… Комната наполнилась людьми… а Грин с компанией застыли у окна, словно парализованные, так ошеломила их тележка и все люди. А я просто сгреб Сару, и мы рванули мимо них. На выходе я еще успел заметить, как Грин с помощниками стараются пробиться через довольно плотную толпу гостей, добравшихся до дармового шампанского… И сдается мне, перевернутая тележка уборщицы тоже немало посодействовала тому, что мы все успели добежать до лифта.
      - Сколько же они гам еще веселились? - поинтересовался я, ухмыляясь.
      - Пока играло шампанское.
      - Должно быть, они подумали, что ты сумасшедший? - заметила Сара.
      - В День кубка всякое может случиться, - возразил я, - да и персонал «Хилтона» не удивишь эксцентричными гостями.
      - А если бы у Грина был пистолет? Я криво усмехнулся.
      - Ему бы пришлось размахивать им в присутствии достаточного числа свидетелей.
      - И все же он мог им воспользоваться.
      - Мог бы… Но он был далековато от парадного выхода. - Я прикусил губу. - Э-э… А как он дознался, что я тоже в «Хилтоне»?
      Последовала напряженная пауза.
      - Я сказала, - наконец призналась Сара не без вызова. - Джик сейчас тебе не все рассказал. Сперва они сказали… нет, Грин сказал… что они сожгут мне лицо, если Джик не откроет, где ты. Он молчал… он был должен… Вот я им и сказала, чтобы он… Кажется, мои слова звучат по-дурацки…
      По моему мнению, они звучали необычайно трогательно. Исключительная любовь и глубина понимания. И я улыбнулся ей:
      - Значит, сначала они не знали, что я здесь, в отеле?
      - Не думаю, - подтвердил Джик, - чтобы они догадались даже, что ты в Мельбурне. Они были ошарашены, когда Сара сказала, что ты наверху. Но, полагаю, они уже знали, что в больнице Алис-Спрингса тебя нет.
      - Им известно об ограблении?
      - Уверен, что еще нет.
      - Как только обнаружат, что исчезло, - усмехнулся я, - с ума сойдут от ярости.
      Мы с Джиком избегали догадок относительно того, что было бы, если бы я сразу спустился в их номер, хотя оба знали, что последовало бы за этим. Сару взяли бы заложницей, и мне пришлось бы выйти из отеля и сдаться на милость Грина. Мало вероятно, чтобы они еще раз отпустили меня живым.
      - Ужасно хочется есть, - сказал я.
      Сара улыбнулась сквозь слезы:
      - А когда тебе не хочется?
      Мы поели неподалеку в ресторанчике «Приносите с собой», где люди за столами и вокруг нас оживленно переговаривались о том, на кого они ставили на скачках.
      - Ох! - воскликнула Сара. - А я забыла!
      - О чем?
      - О твоем выигрыше. Ты ставил на Хомута.
      - Но… - начал я.
      - Он бежал под номером одиннадцать.
      Она раскрыла сумочку и достала солидную пачку купюр. Несмотря на суматоху в «Хилтоне», ей удалось выйти из опасной ситуации со своей сумочкой, болтающейся на руке. Меня всегда поражала сила инстинкта, с которой женщины держатся за свои сумочки, но в подобном случае это было просто поразительно.
      - Вышло сорок против одного! Я поставила на тебя двадцать долларов. Следовательно, ты выиграл восемьсот, и я считаю, что это ужасно несправедливо.
      - Давай поделимся, - засмеялся я.
      - Ни центом… Откровенно говоря, я думала, что Хомут вообще не имеет никаких шансов, и хотела проучить тебя: проиграешь двадцать и больше никогда не будешь делать ставки так по-дурацки… В принципе, я собиралась поставить только десять долларов.
      - Однако я большую часть денег должен Джику за Алис-Спрингс.
      - Оставь их себе, - великодушно сказал он. - Потом сочтемся. Порезать бифштекс?
      - Пожалуйста, - согласился я.
      Он аккуратно нарезал мясо, пододвинул мне тарелку и положил вилку.
      - Что еще было на скачках? - спросил я, наколов первый сочный кусочек. - Кого вы там видели еще?
      Бифштекс был такой же вкусный, как и красивый на вид, и я сообразил, что, несмотря на все мои травмы, у меня прошло ощущение страшной слабости. И значит, я понемногу прихожу в норму.
      - Грина мы там не видели, - ответил Джик. - Парня и Бровастого тоже.
      - Зато они не спускали с вас глаз.
      - Ты так считаешь? - встревожилась Сара.
      - Конечно. Они увидели вас на ипподроме и поехали за вами.
      - Боже, - простонал Джик, - а мы их даже не заметили. Движение на шоссе страшное…
      - И все двигались черепашьим шагом, - кивнул я. - И если Грин был позади, скажем, машины за три, ты бы его не увидел, а он без труда держал тебя в поле зрения.
      - Я подвел тебя, Тодд!
      - Не болтай ерунду. Все хорошо.
      - За исключением того, - заметила Сара, - что мне не во что переодеться.
      - Ты и так отлично выглядишь, - заявил я.
      - Я встретилась со своей сиднейской подругой, - продолжала Сара. - Смотрели с ней вместе два первых заезда. А после возвращения Джика мы разговаривали со знакомым фотографом. Так что будет нетрудно доказать, что Джик все время провел на ипподроме.
      - И никаких следов Уэксфорда?
      - Нет, если он выглядит так, как ты нарисовал его. Хотя, конечно, он мог там и быть. Очень трудно опознать незнакомца в такой толпе.
      - Мы постарались перекинуться парой слов со всеми, кого Сара хоть сколько-нибудь знала. Это был повод представить меня как ее мужа.
      - Мы даже разговаривали с тем мужчиной, который встречался с тобой в субботу, - добавила Сара. - Собственно, он сам подошел и заговорил с нами.
      - Хадсон Тейлор? - уточнил я.
      - Тот самый, которого ты видел разговаривающим с Уэксфордом, - ответил Джик.
      - Кстати, он спросил, почему тебя нет на скачках, - сказала Сара. - Говорил, что хотел пригласить тебя выпить. И мы пообещали передать.
      - Его лошадь хорошо прошла дистанцию?
      - Мы встретили его до начала скачек. Пожелали ему удачи, и он ответил, что удача ему очень и очень нужна.
      - Он немного играет в тотализаторе, - заметил я.
      - А кто не играет?
      - Еще один заказ пошел прахом, - вздохнул я. - Если бы Виноградник выиграл, то он заказал бы его портрет.
      - Ты продаешься, как девка, - вспылил Джик. - Это непристойно.
      - Во всяком случае, - примирительно добавила Сара, - ты больше выиграл на Хомуте, чем получил бы от Хадсона.
      У меня, очевидно, был грустный вид, и это рассмешило их. Мы допили кофе, возвратились в мотель и разошлись по комнатам. Через пять минут Джик постучал.
      - Заходи, - сказал я, отпирая.
      - Ты ждал меня? - усмехнулся он.
      - Надеялся, что придешь.
      Он сел в кресло и снова стал крутиться в нем. Его взгляд упал на чемодан, лежавший на диване.
      - Что ты сделал со всем тем, что мы взяли в галерее? - Пока я рассказывал, он сидел спокойно. - А что теперь собираешься предпринять?
      - Через несколько дней возвращаюсь домой, в Англию.
      - А до того?
      - Гм-м… До того я собираюсь и дальше опережать хотя бы на шаг Уэксфорда, Грина и их компанию.
      - И нашего копииста Харли Ренбо?
      - Да, - задумался я, - и его тоже.
      - Думаешь, нам удастся?
      - Не «нам». Отныне - мне. Ты сейчас отвезешь Сару домой. Он возражающе затряс головой.
      - Сейчас дома будет не менее опасно, чем оставаться с тобой. Нас очень легко найти в Сиднее. Что удержит Уэксфорда от визита на кеч с чем-нибудь более серьезным, чем зажигалка?
      - Ты сможешь пересказать ему все, что знаешь, и он отстанет.
      - И свести на нет всю твою работу?
      - Без отступления тоже не обойтись…
      - Если мы останемся с тобой, все может сложиться так, Что отступать и не придется. Риск тут минимальный. И в любом случае будет, - в его глазах вспыхнул былой огонь, - будет большая игра. В кошки-мышки. Причем кошки не знают, что они мышки, а преследует мышь, которая знает, что она кошка.
      «Больше похоже на бой быков, - подумал я, - когда тореадор размахивает плащом, чтобы разозлить быка и спровоцировать нападение. Или на фокусника, каким-нибудь трюком привлекающего внимание к одной руке, в то время как фокус исполняется другой». Сравнение с фокусником мне больше понравилось. Меньше шансов, что поднимут на рога.
 

 
      Почти всю ночь я изучал список иностранных покупателей. Прежде всего потому, что я никак не мог улечься так, чтобы можно было уснуть, а отчасти и потому, что больше нечего было делать.
      Чем дальше, тем очевиднее становилось, что собранных фактов недостаточно. Сам по себе список не давал полную картину, хорошо бы к нему присоединить реестровую опись и согласовать ее с буквами и цифровыми обозначениями в правой колонке.
      С другой стороны числовые обозначения в списке были похожи на код. И, может быть, если изучить их повнимательнее, выявится какая-нибудь система.
      В меньшем разделе, который я нашел в конце папки, буква «М» встречалась редко, зато часто попадались «С», «А», «У» и «В». Номер Дональда начинался с «М», а Мейзи - с «С».
      «Допустим, - размышлял я, - «М» означает просто Мельбурн, а «С» - Сидней, города, где были куплены картины. Что тогда означали «А», «У» и «В»? Аделаида, Уагта и Брисбейн? Аделаида или Алис-Спрингс?
      В первом разделе цифры и буквы, шедшие после начального «М», казалось, не имели четкой системы. Но во втором разделе третьей буквой всегда была «К», а последней «Р». Хоть и распределенные между несколькими странами, они имели более или менее четкую последовательность. Наибольшим числом было 54 - против картины, проданной мистеру Норману Апдайку, жителю новозеландского городка Окленд, Его реестровый номер был УХК 54 Р. Дата в левой колонке соответствовала прошлой неделе, а сам мистер Апдайк еще не был вычеркнут.
      Все картины в последнем разделе были проданы за последние три года. А первые даты в длинном разделе отстояли от сегодняшнего дня на пять с половиной лет.
      Меня интересовало, был ли Уэксфорд с самого начала законченным преступником, умышленно соорудившим импозантный фасад, или когда-то честный торговец произведениями искусства открыл для себя новые, хотя и несколько криминальные возможности? Судя по респектабельной атмосфере в галерее и по моим собственным впечатлениям от самого Уэксфорда - хотя я видел его мельком, - вторая версия казалась мне более вероятной. Но все карты путала жестокость, которая была очевидным фактом в этом таинственном предприятии.
      Я вздохнул, сложил списки и выключил свет, обдумывая в темноте телефонный разговор, который состоялся после того, как Джик ушел в свой номер.
      Из мотеля такой разговор заказать труднее, чем из «Хилтона», но голос собеседника звучал громко и четко.
      - Вы получили мою телеграмму? - спросил я.
      - Я уже полчаса жду вашего звонка.
      - Извините.
      - Что вы хотите?
      - Я отослал вам письмо, - проговорил я, - и хочу повторить его содержание.
      - Но…
      - Сначала выслушайте, - перебил я его, - а потом будет видно… Я говорил долго, слыша в трубке только отдаленное покашливание.
      - Вы совершенно уверены? - спросил он.
      - Вообще-то да. Но кое-что я просто домыслил.
      - Повторите все сначала.
      - Ладно. - И я повторил свой рассказ, затратив приблизительно столько же времени.
      - Все записано на пленку.
      - Отлично.
      - Каковы ваши намерения?
      - Собираюсь вернуться в Англию. А пока займусь делом, которое меня не касается.
      - Я не одобряю излишней инициативы.
      - А я и не надеялся. Но если бы я остался в Англии, мы никогда бы не продвинулись так далеко. И еще одно… Могу ли я связаться с вами по телексу, если возникнет необходимость предать срочное сообщение?
      - Телекс?.. Подождите минуту… Да, слушайте… - Дальше шли цифры, и я записал их. - Сообщения адресуйте мне с грифом «срочно».
      - Ладно. И последнее: не могли бы вы найти ответы на следующие три вопроса?
      Он выслушал меня и сказал, что сможет.
      - Благодарю, - сказал я. - Доброй ночи!
      Утром Сара и Джик казались совсем сонными. «Удачная ночь», - сделал я вывод.
      Мы покинули мотель и забрались в машину, чтобы обговорить планы на день.
      - Нельзя ли все-таки забрать вещи из «Хилтона»? - удрученно спросила Сара.
      - - Нет, - ответили мы с Джиком.
      - Сейчас я им позвоню, - сказал Джик, - попрошу запаковать багаж и поместить его в камеру хранения и сегодня же вышлю чек. - Он вылез и пошел улаживать дела.
      - Купи что тебе нужно на деньги из выигрыша, - посоветовал я Саре.
      - Нет, у меня самой есть деньги. Не в том дело. Просто… просто я хочу, чтобы все уже кончилось.
      - Теперь скоро, - пообещал я бесцветным голосом, и она вздохнула. - Как ты себе представляешь счастливую жизнь?
      - О… - Вопрос застал ее врасплох. - Думаю, что хотела бы вернуться с Джиком на кеч и чтобы все было, как до твоего приезда.
      - И так навсегда?
      Она задумчиво посмотрела на меня:
      - Может, тебе кажется, Тодд, будто я не понимаю, что Джик - сложный человек? Но ведь достаточно только взглянуть на его картины… Меня от них в дрожь бросает. Это Джик, которого я совсем не знаю. Со времени нашей встречи он не занимался живописью. Ты можешь считать, что мир обеднеет, если он почувствует себя немного счастливым. Но я же не дурочка и понимаю, что скоро все вернется на круги своя.:. И поэтому безгранично ценю те несколько месяцев, когда мы жили друг для друга… И меня пугает не опасная затея, в которую ты нас втянул, а ощущение того, что я уже утратила остаток золотого времени… Ты уже напомнил ему о прошлом, и как только уедешь, он вернется к прежней жизни… намного раньше, чем мог бы.
      - Отправь его в плавание, - посоветовал я. - Он всегда чувствует себя счастливым в открытом море.
      - А тебе не все равно, что с ним будет? Я взглянул в ее затуманенные глаза.
      - Мне совсем не все равно, что будет с вами обоими.
      - Тогда помоги, Боже, людям, к которым ты относишься плохо. «И помоги, Боже, мне самому, - подумал я, - потому что мне все милее становится жена моего лучшего друга».
      Я отвернулся от нее и поглядел в окно. Чувство приязни ничему не помешает. Нечто другое способно все разрушить.
      Джик вернулся с довольным видом.
      - Все улажено. Они сказали, что для тебя, Тодд, есть письмо, полученное несколько минут назад с посыльным. Спросили, куда его переслать?
      - Что ты им ответил?
      - Ответил, что ты сам им перезвонишь.
      - Хорошо… Тогда давайте отправляться.
      - Куда?
      - В Новую Зеландию.
      - Не так уж близко, - сухо заявил Джик.
      Он отвез нас в аэропорт, переполненный людьми, возвращающимися домой после кубка.
      - Если Уэксфорд и Грин ищут нас, - предположила Сара, - то они, наверное, будут следить и за аэропортом.
      «Если бы они этого не сделали, - подумал я, - нам пришлось бы оставить какой-нибудь след». Но Джик, который понимал ситуацию, не стал раскрывать наши карты.
      - На людях они не решатся ничего предпринять, - постарался он успокоить ее.
      Мы купили билеты и могли лететь в полдень прямым на Окленд или на час позже рейсом через Сидней.
      - Сидней! - решила Сара, надеясь, что у нее будет шанс ступить на собственный безопасный порог.
      - Нет, - возразил я, - прямой на Окленд. Подают ли в ресторане еще завтраки?
      Мы сели за столик и заказали бекон с большим количеством яиц. И кофе.
      - Почему мы летим туда?
      - Чтобы встретиться с одним человеком, поговорить с ним о картине и посоветовать ему дополнительно застраховать ее.
      - Не понимаю, зачем ехать так далеко, если Джик говорит, что найденного в галерее за глаза хватит, чтобы вывести их на чистую воду?
      - Наверное, потому, что мы не хотим делать это своими руками, а собираемся препоручить дело полиции. Чтобы все шло как положено.
      Она внимательно изучала мое лицо.
      - Искренность не является твоей слабостью, не правда ли?
      - Живописи это не касается, - добавил Джик. - Там ты весь как на ладони.
      Поев, мы прошлись по магазинчикам, купили зубные щетки и сумку авиатуриста. Слежки за собой мы не заметили, возможно, Уэксфорд, Грин и компания делали это очень профессионально.
      - Думаю, стоит позвонить в «Хилтон». Джик кивнул. Я набрал номер.
      - Я звоню по поводу письма… - обратился я к портье. - К сожалению, точного адреса сообщить не могу. Я буду в Новой Зеландии. Через час вылетаю в Окленд.
      Они спросили, что делать с письмом.
      - Э-э… А вам нетрудно вскрыть его и прочитать по телефону? Разумеется, рады услужить.
      Письмо было от Хадсона Тейлора. Он сожалел, что не встретился со мной на кубке, и сообщал, что если за время пребывания в Австралии у меня появится желание осмотреть здешние виноградники, то он с радостью покажет мне свои.
      - Благодарю, - сказал я.
      - Пожалуйста, сэр.
      - Если меня кто-нибудь будет спрашивать, - попросил я, - то, пожалуйста, скажите, куда я отправился.
      - Разумеется, сэр. С удовольствием, сэр.
      Потом Джик позвонил в фирму проката машин. Там он договорился об оплате и оставил автомобиль на схоянке аэропорта, а я тем временем сдал свой чемодан в багажное отделение авиакомпании «Эйр Нью-Зиланд». С паспортами проблем не было: мой всегда был при мне, а Джику и Саре они были не нужны, так как между Новой Зеландией и Австралией можно передвигаться так же свободно, как между Англией и Ирландией.
      Все еще не было видно ни Уэксфорда, ни Грина. Мы молча сидели в зале, ожидая приглашения на посадку.
      И снова, лишь когда объявили рейс, я заметил наблюдателя. «Слепец, - пронеслось в голове, - глупый слепец!»
      Не Уэксфорд, не Грин, не какой-нибудь набор крепких мышц. Неброское платье, аккуратная прическа, маленькая сумочка и туфли на низком каблуке. Спокойное сосредоточенное лицо. Я заметил ее, потому что она слишком упорно разглядывала Сару. Она не входила в зал для вылетающих, а только заглядывала в него - та самая женщина, которая пригласила меня в галерею и вручила каталог.
      Словно почувствовав на себе мой взгляд, она неожиданно посмотрела на меня. Я с безразличным видом отвернулся, надеясь, что она не заметила, как я ее разглядывал или по крайней мере не догадалась, что я узнал ее.
      Мы вместе с другими пассажирами направились к выходу на посадку. В стекле я видел отражение женщины: стоя неподвижно, она следила за нами. Не оглядываясь, я неторопливо пошел к самолету.
 

 
      Жена Нормана Апдайка, худощавая, с резкими чертами лица женщина, стоя на пороге своего дома, сказала, что если нам нужен ее муж, то придется зайти еще раз попозже.
      Она смерила нас взглядом: Джик со своей отросшей русой бородой, Сара в мятом кремовом платье военного покроя и я с привязанной под рубашкой рукой и пустыми рукавами пиджака. Такое трио не сразу забудется. Неодобрительно опустив уголки рта, она наблюдала, как мы удаляемся по дорожке от парадного входа в ее коттедж.
      - Милая, добрая душа! - бормотал Джик.
      Мы сели в машину, которую взяли напрокат в аэропорту.
      - Куда теперь? - спросил Джик.
      - По магазинам. - Голос Сары был решительным. - Мне нужно купить что-то из одежды.
      Магазины, как выяснилось, располагались на улице Квин, и оставалось еще полчаса до их закрытия. Мы с Джиком остались в машине и наблюдали за улицей.
      - Сейчас вылетят из своих клеток-контор птички-красавицы, - бодро проговорил Джик.
      - Ну и что?
      - Я буду считать тех, кто ходит без бюстгальтеров.
      - И это говоришь ты, семейный человек!
      - Старые привычки живучи.
      Мы насчитали восемь «верняков» и один сомнительный вариант до того времени, когда вернулась Сара. Теперь на ней была легкая юбка оливкового цвета и желтая блузка, и все это напомнило мне по цвету фисташковое мороженое с медом.
      - Так-то лучше, - заявила она, бросая на заднее сиденье две набитые коробки. - А теперь полный вперед!
      Целительные свойства новых нарядов давали знать себя на протяжении всего нашего пребывания в Новой Зеландии, что невероятно поразило меня. Она, казалось, чувствовала себя в большей безопасности, надев что-то новое и чистое. Соответственно улучшалось и ее настроение.
      «Хлопчатобумажная броня, - подумал я. - Непромокаемая и пуленепробиваемая». Безопасность - новый пунктик Сары.
      Мы снова потащились на холм над бухтой, где на узкой тихой улочке находился дом Нормана Апдайка. Сам город, казалось, тянулся нескончаемо вдоль береговой линии, но участки и дома на них выглядели крохотными. Однако внутри дома мы поняли, что такое впечатление создается оттого, что смотришь издалека.
      Общительный Норман Апдайк оказался полной противоположностью своей неприветливой жене. Круглая голова с блестящей лысиной венчала округлое, приземистое тело.
      Мы с Джиком отрекомендовались художниками-профессионалами, сказали, что были бы очень признательны, если бы могли полюбоваться прославленной картиной, которую он только что купил.
      - Вас направили из галереи? - полюбопытствовал он, польщенный косвенным комплиментом его вкусу и достатку.
      - В определенном смысле, - ответил я, а Джик очень серьезно добавил:
      - Мой уважаемый друг известен в Англии своими картинами, на которых изображены лошади. Они выставлены в ряде престижных галерей и даже в Королевской академии.
      Я было испугался, не переборщил ли он, однако на Нормана Апдайка его слова произвели впечатление, и он впустил нас в дом.
      - Проходите, пожалуйста! Картина в спальне.
      Он провел нас в большую, заставленную мебелью комнату с темным ковром, ворс которого доходил до щиколоток, с громоздкими темными буфетами и с великолепным видом на залив, поблескивающий под солнцем.
      Жена его окопалась возле телевизора, поглощенная дебильным британским комедийным спектаклем. Она кисло взглянула на нас и не поздоровалась.
      - Сюда, - сказал Апдайк, не без труда обходя шеренгу массивных кресел. - Ну, какого вы о ней мнения? - И он с гордостью показал на полотно, висевшее на стене.
      Небольшая картина, тринадцать на восемнадцать дюймов. Черный конь с удлиненной шеей и подстриженным хвостом на фоне голубого неба. На переднем плане пожухлая трава. Все полотно покрыто старым лаком.
      - Херринг, - благоговейно прошептал я. Норман Апдайк расцвел еще больше:
      - Вижу, что вы знаете свое ремесло. А вещь кое-что стоит, а?
      - Немало, - согласился я.
      - Полагаю, что я выгодно купил ее. В галерее мне сказали, что я всегда буду иметь прибыль, если захочу продать ее.
      - Можно мне познакомиться с техникой мазка? - вежливо спросил я.
      - Пожалуйста.
      Я осмотрел картину вблизи. Хорошая работа. Она вправду была похожа на Херринга, который умер в 1865 году. И еще чем-то неуловимым она напоминала педантичность Ренбо. Чтобы обрести окончательную уверенность, нужно было прибегнуть к микроскопу и химическому анализу.
      Отступив назад, я окинул взглядом комнату. Особо ценных вещей в ней не было. Несколько картин на стенах - явные копии.
      - Чудесно, - заявил я с восхищением, поворачиваясь снова к Херрингу. - Неповторимый стиль. Настоящий мастер! - Апдайк прямо сиял. - Вам нужно остерегаться грабителей, - посоветовал я.
      - Слышишь, милая, - засмеялся он, обращаясь к жене, - что говорит молодой человек? Нам нужно остерегаться грабителей.
      Она на секунду оторвалась от экрана и посмотрела на меня отсутствующим взглядом.
      Апдайк потрепел Сару по плечу:
      - Объясните вашему другу, что грабители нам не страшны.
      - Почему? - спросил я.
      - У нас дом на сигнализации.
      Джик и Сара точно так же, как раньше я, посмотрели по сторонам и не обнаружили ничего такого, что стоило бы украсть. Апдайк следил за их взглядами - и на глазах расцветал.
      - Показать этим молодым людям наши маленькие сокровища, милая?
      Милая не повела и бровью. Телевизор кудахтал металлическим смехом.
      - Очень интересно, - подзадорил я.
      Он хитро усмехнулся, как человек, который хочет показать вещь, действительно заслуживающую внимания. Сделав два-три шага, он остановился возле одного из темных буфетов, как бы вмурованного в стену. Широким жестом он распахнул двустворчатые двери. Внутри было шесть глубоких полочек, и на каждой из них по нескольку мастерски выполненных изделий из жадеита - кремово-белые и бледно-зеленые, полированные, причудливые, дорогие. Каждое изделие на массивной подставке. Освещенные электрическими лампочками, они выглядели просто изумительно.
      У нас вырвались возгласы восхищения. Норман Апдайк заулыбался.
      - Гонконг, конечно, - пояснил он. - Понимаете, я много лет работал/в Гонконге. - Он передвинулся к следующему буфету, раскрыл дверцы, и там снова оказались полочки и новые изделия. Такие же красивые.
      - Жаль, что я не очень разбираюсь в жадеите, - проговорил я извиняющимся тоном, - и не могу оценить коллекцию.
      Он много рассказал нам про свои драгоценности - может, даже больше, чем нам хотелось знать. У него было четыре буфета в спальне, а столовая и холл просто заставлены жадеитом.
      - В Гонконге его отдают за гроши, а я проработал там больше двадцати лет.
      Мы с Джиком переглянулись, и я кивнул. Джик сразу же стал жать руку хозяину, говоря, что нам пора идти. Апдайк вопросительно посмотрел на супругу, все еще сидевшую у телевизора. Заметив, что она даже не повернулась в нашу сторону, он добродушно пожал плечами и повел нас к выходу.
      Когда наружная дверь открылась, Джик и Сара вышли, оставив меня в холле наедине с хозяином дома.
      - Мистер Апдайк, в галерее… кто именно продал вам Херринга?
      - Мистер Грей, - ответил он сразу.
      - Мистер Грей… Грей… - нахмурился я.
      - Ну, такой приятный мужчина, - широко улыбнулся Апдайк. - Я признался ему, что мало понимаю в живописи, но он заверил меня, что я буду иметь от небольшого Херринга такое же наслаждение, как и от всего своего жадеита.
      - Следовательно, вы рассказали ему о своей коллекции?
      - Разумеется… Понимаете… Если вы не разбираетесь в чем-нибудь конкретном, то стараетесь показать, что знаете что-нибудь другое. Ведь это свойственно всем людям…
      - Верно, всем людям, - повторил я. - Скажите, как называлась галерея мистера Грея?
      - А, - казалось, он даже немного растерялся, - вы же сказали, что именно он рекомендовал вам посмотреть мою картину?
      - Я бываю в стольких галереях, что позабыл, какая именно меня направила к вам.
      - Галерея изобразительных искусств «Руа-Пегу». Я ездил туда на прошлой неделе.
      - Куда «туда»?
      - В Веллингтон. - Улыбка исчезла с его лица. - Послушайте, что все это значит? Зачем вы сюда приехали? Мне кажется, вы вовсе не знаете мистера Грея.
      - Нет, - признался я. - Но, мистер Апдайк, мы хотим предостеречь вас. Мы действительно художники, мой друг и я. После того как мы увидели вашу великолепную коллекцию жадеита, наш долг рассказать вам, что люди, имеющие подобные ценности, были ограблены вскоре после того, как приобрели картину… На вашем месте я проверил бы, исправна ли сигнализация в вашем доме.
      - Но… Бог ты мой…
      - Существует шайка преступников. Они следят за продажей картин, а потом грабят дома покупателей. Думаю, они рассуждают так: если кто-то может позволить себе приобрести Херринга, то у него наверняка есть что украсть…
      Он смотрел на меня со все возрастающим пониманием.
      - Вы хотите сказать, молодой человек, что я, рассказав мистеру Грею про жадеит…
      - Думаю, - прервал я его, - вам есть смысл прибегнуть к большим, чем обычно, мерам предосторожности.
      - И… на какой срок?
      - Не знаю, мистер Апдайк. Может быть, и на достаточно долгое время.
      Его круглое веселое лицо приобрело выражение серьезной озабоченности.
      - Вы приехали сюда, чтобы рассказать об опасности. Зачем вам такие хлопоты?
      - Я согласился бы на куда большие хлопоты, чтобы уничтожить их подлую шайку. Мой кузен приобрел в Австралии картину. Его дом в Англии был ограблен. Жена кузена застала преступников в доме, и они зверски ее убили.
      Норман Апдайк посмотрел на меня долгим взглядом. Я не мог скрыть от него гнев, который кипел во мне, даже если бы и постарался. Он содрогнулся.
      - Просто счастье, что вы не против меня! Я с трудом заставил себя улыбнуться.
      - Мистер Апдайк! Пожалуйста, будьте осторожны! Когда-нибудь, возможно, и полиция придет посмотреть на вашу картину и спросить, где вы ее приобрели… Во всяком случае, если я взялся, надеюсь, так оно и будет.
      - Я встречу их, - твердо ответил он и понимающе улыбнулся.
 

 
      Из Окленда Джик повез нас в Веллингтон. Это примерно восемь часов езды на машине.
      Мы остановились на ночь в мотеле города Гамильтон, к югу от Окленда, а утром двинулись дальше. Слежки за нами не было. Я был уверен, что никто не сидел у нас на хвосте в Окленде, когда мы посетили Апдайков.
      Но Уэксфорд уже должен был знать, что у меня на руках список иностранных покупателей, в котором есть несколько новозеландских адресов. Он не мог догадаться, какой именно адрес я выберу, но, безусловно, додумается, что, остановившись на букве «В», я прямиком попаду в Веллингтонскую галерею.
      Итак, там нас может ожидать сюрприз.
      - Ты что-то приуныл, Тодд, - начала Сара.
      - Прости, задумался.
      - О чем?
      - Когда мы наконец остановимся на ленч. Она звонко рассмеялась.
      - Но мы же основательно позавтракали.
      Мы миновали указатель поворота на Роторук, в страну гейзеров.
      - Может, кто-нибудь желает горячей грязи? - спросил Джик.
      - Неподалеку находится геотермальная электростанция, - сообщила Сара, - которая работает на выбросах пара из-под земли. Там ужасные черные кратеры, смердящие серой, а земная кора настолько тонкая, что местами даже вибрирует, и кажется, что под ней просто пустота…
      - И еще, - добавил Джик, - у них здесь через пятницу бывают землетрясения.
      - Я где-то читала, что в Веллингтоне землетрясения настолько часты, что новые кварталы строят на специальных платформах-люльках, - добавила она.
      - Спи, небоскребик, спи, - запел Джик приятным голосом. Солнце сияло, а вокруг зеленели листья незнакомых мне растений.
      Проносились пронзительно зеленые поляны и глубокие таинственные ущелья. Качалась на ветру трава почти в человеческий рост. Чужая земля, дикая и прекрасная.
      - Взгляни на чьяроскуро, - произнес Джик, когда машина вынесла нас в небольшую долину с особо живописными очертаниями.
      - Что это такое? - спросила Сара.
      - Светотень, - пояснил он. - Контраст и гармония. Профессиональный термин. Весь мир - чьяроскуро, а все мужчины и женщины - просто пятна света и тени.
      - Каждая жизнь - чьяроскуро, - сказал я.
      - И каждая душа.
      - Душа врага - серая, - возразил я.
      - Ты тоже станешь серым, смешивая красное, голубое и белое.
      - Серая жизнь, серая смерть - все выравнивается в одинаково серое пятно - в ничто.
      - Никто, - воскликнула Сара, - никогда не назовет вас обоих серыми!
      - Серыми?! - вскричал я. - Серый - Грей! Конечно же, черт побери!
      - О чем ты? - спросил Джик.
      - Грей - фамилия человека, снявшего на три месяца пригородную художественную галерею в Сиднее, и Грей - фамилия типа, продавшего Апдайку его «Херринга».
      - Ох! - Вздох Сары разрушил чары солнечного дня.
      - Прости, - сказал я.
      Их так много, подумал я. Уэксфорд и Грин, молодой парень, заливший Джику глаза скипидаром, женщина и Харли Ренбо, двое преступников в Алис-Спрингсе, одного из которых я знаю в лицо. Кстати, второй мог оказаться Бровастым.
      А теперь Грей. По меньшей мере девять человек. Это те, о которых я что-то знаю, но их, наверно, больше. Как справиться с ними, чтобы при этом не пострадали мои друзья?! Да и самому мне не хотелось отправиться в небытие.
      Пока же после каждого моего взмаха саблей у змея вырастала новая голова.
      Интересно, кто же осуществлял сами грабежи? Или они посылали за море двух-трех собственных «специалистов», или нанимали, так сказать, местную рабочую силу. Если грабители - их люди, то не один ли из них убил Регину? Не встречался ли я уже с убийцей Регины? И не он ли сбросил и меня с балкона? И не он ли готовит мне западню в Веллингтоне?
      Я напрасно ломал себе голову, загнув в уме добрый десяток пальцев…
      В столицу мы въехали около полудня и остановились в отеле «На террасах», откуда открывался великолепный вид на море. До сих пор я считал, что среди больших городов нет равного старому доброму Лондону, стоящему в болотистой низине. Но Веллингтон, новый и ухоженный, сразу покорил меня своей неповторимостью.
      Я нашел в телефонном справочнике адрес галереи изобразительных искусств «Руапеху» и спросил у портье, как туда проехать. О галерее он слышал впервые, но адрес ему был знаком, где-то за старым городом. В вестибюле отеля я приобрел карту городских дорог, мне объяснили, что гора Руапеху является потухшим вулканом с теплым озером в кратере. Если мы ехали из Окленда, то должны были проезжать неподалеку. Я поблагодарил и с картой поднялся к Джику и Саре.
      - Галерею мы разыщем, - сказал он. - А что дальше? Может, скорчим им рожи через витрину?
      - Вы и на такое способны! - заявила Сара.
      - Мы можем просто проехать мимо, - предложил я. - И в машине нас никто не увидит.
      - В конце концов, - брякнул Джик, - мы и в самом деле хотим, чтобы они знали о нашем пребывании здесь.
      - Почему? - изумилась Сара.
      - Спроси Тодда, это его затея.
      - Почему, Тодд?
      - Потому что я хочу, чтобы они все силы бросили на наши поиски, а не заметали следы преступлений в Мельбурне. Ведь мы хотим, чтобы их взяла полиция, так как сами арестовать их не можем. Ну, а когда полиция начнет действовать, нужно обязательно, чтобы она что-то нашла.
      - Теперь ясно, что ты имел в виду когда говорил, что «нужно, чтобы все шло как положено». Но только ты умолчал о том, что умышленно наводишь их на наш след.
      - У Тодда бумаги и картины, которые мы забрали, - объяснил Джик. - И они захотят вернуть их себе. Тодд надеется, что они в первую очередь займутся возвращением своих вещей, потому что пока они рассчитывают, что им удастся заполучить их назад и заставить нас замолчать…
      - Джик, - перебил я, - ты далеко зашел!
      Сара перевела взгляд с меня на него. На смену озабоченности пришло какое-то безнадежное спокойствие.
      - Если они полагают, что могут вернуть пропавшие веши и заставить нас замолчать, - медленно произнесла она, - то они должны активно искать нас, чтобы убить. А вы намерены еще и поощрять их. Правильно?
      - Нет, - промямлил я, - то есть да.
      - Они так или иначе все равно бы нас искали, - уточнил Джик.
      - А чтоб скорее нашли, мы кричим: «Ку-ку! Мы здесь! Ловите!» Так?
      - Вероятно, они и сами уже знают…
      - Господи, дай мне силы, - сказала она. - Ладно! Я понимаю, что вы делаете, и понимаю, почему ничего не сказали мне. Но я считаю, что вы оба мерзавцы. Можете радоваться, вам повезло намного больше, чем можно было рассчитывать. Во всяком случае, все мы еще живы и более или менее здоровы. Так вот, пусть они знают, что мы здесь. Пусть считают, что мы от них прячемся, пока ты не натравишь на них мельбурнскую полицию.
      - Годится! - Я поцеловал ее в щечку.
      - А как все устроить?
      - Наведем их на нас по телефону.
      Сара решила позвонить сама, заявив, что ее австралийский акцент вызовет меньше подозрений, чем английское произношение Джика или мое собственное.
      - Галерея изобразительных искусств «Руапеху»? Не могли бы вы оказать мне любезность… - начала она. - Я хотела бы поговорить с кем-нибудь из администрации. Понимаю, конечно, но дело очень важное. Да, я подожду… - Она прикрыла микрофон ладонью и повернулась к нам: - Похоже, это секретарша. Она явная новозеландка…
      - Ты молодец! - восхитился я.
      - Алло? Да. Простите, как вас зовут? - Ее глаза вдруг расширились. - Понимаете, мистер Уэксфорд, у меня только что были три странных посетителя. Они хотели посмотреть картину, которую я недавно у вас приобрела. Чрезвычайно странные люди. Они заявили, что вы их послали. Я им не поверила и решила навести справки у вас. Вы действительно посылали их ко мне?
      В трубке зазвучал возбужденный голос.
      - Описать их? Молодой мужчина с русыми волосами и бородкой, мужчина с раненой рукой и какая-то неопрятная девица. Я их выпроводила. Они мне сильно не понравились… - Она состроила гримасу и теперь слушала возбужденный голос. - Нет, разумеется, я им ничего не показала. Говорю вам, они мне не понравились. Где я живу? Ну конечно же здесь, в Веллингтоне. Разумеется… Очень вас благодарю, мистер Уэксфорд, приятно было с вами…
      Она повесила трубку, не обращая внимания на все еще звучавший голос.
      - Вот это женщина! - возликовал Джик. - Какая актриса получилась бы из моей жены!
      Уэксфорд. Сам Уэксфорд… Сработало!
      - Итак, теперь, когда они знают о нашем пребывании здесь, - предложил я, - может, пойдем куда-нибудь?
      - О нет, - инстинктивно запротестовала Сара, глядя в окно на море. - Здесь хорошо, а мы весь день на колесах.
      Я не стал возражать.
      - Обзванивая отели, они нас не найдут, - заметил Джик. - Даже если они позвонят сюда, то все равно будут спрашивать Кассаветза и Тодда, а не Эндрюза и Пила.
      - Так вы - Эндрюз и Пил? - спросила Сара.
      - Мы супруги Эндрюз, а Тодд - Пил.
      - Приятно познакомиться, - съязвила она.
      Мы без приключений пообедали в ресторане отеля. Мистер Пил надел повязку прямо поверх одежды, справедливо решив, что так его легче заметить. Из тех же самых соображений мистер Эндрюз наотрез отказался сбрить бороду.
      Мы разошлись по номерам и вовремя легли спать. А я провел еще приятный час, снимая с ноги повязки и любуясь швами на бедре. Дерево наградило меня рваными ранами, которые нисколько не были похожи на правильные операционные разрезы. Рассматривая извилистые, похожие на железнодорожные пути швы на вспухшей коже малиново-черно-желтого оттенка, я все более приходил к выводу, что врачи в Алис-Спрингсе просто кудесники. После падения минуло четыре дня, но швы нигде не разошлись, несмотря на мой активный образ жизни. И тут до меня дошло, что я как-то не заметил, как состояние постоянного недомогания прошло. Удивительно, размышлял я, как быстро самовосстанавливается человеческий организм, если есть такая возможность.
      Я залепил памятные знаки свежим лейкопластырем, приобретенным еще в Гамильтоне, устроился в постели, и мои срастающиеся кости больше не протестовали. «Все, - самодовольно думал я, засыпая, - все теперь будет хорошо!»
      Но тогда я во многом просчитался. Я не придал должного значения той поспешности, с которой Уэксфорд примчался в Новую Зеландию, недооценил ярость и настойчивость, с которой нас разыскивали.
      Мы разворошили гнездо профессиональных преступников, не предполагая, что наш успех пробудит такой силы страх и злобу, о которых мы и не подозревали. Мое представление об Уэксфорде, который рвет на себе последние волосы, было далеко от действительности. Он выслеживал нас с решимостью, близкой к одержимости, непреклонно, жестоко и быстро.
      На следующее утро я проснулся поздно и приготовил себе кофе в кофейнике, находившемся в каждом номере. День выдался теплый и солнечный, настоящий весенний день. У меня было прекрасное настроение, когда позвонил Джик.
      - Сара говорит, что сегодня хочет вымыть голову, иначе волосы у нее слипнутся. Она уже ждет меня в холле, чтобы я отвез ее в магазин, где продают шампунь. Но я подумал, что лучше было бы все-таки тебя предупредить!
      - Только будьте осторожны! - В моем голосе прозвучала тревога.
      - О, конечно, - ответил он. - Мы и близко не подъедем к галерее, только до ближайшего магазина. И как только вернемся, я тебе сразу позвоню.
      Он положил трубку, а через пять минут звонок прозвенел снова. Я подошел к телефону. Звонила девушка от стойки портье.
      - Ваши друзья приглашают вас поехать вместе с ними.
      - Ладно.
      Я без пиджака спустился в лифте, сдал ключ от номера и вышел к нагретой солнцем стоянке. Посмотрел по сторонам, разыскивая глазами Джика и Сару. Но, как выяснилось, не эти друзья ждали меня.
      Может, было бы лучше, если бы моя левая рука не была привязана под сорочкой. А так они просто схватили меня за одежду, подняли в воздух и самым унизительным образом затолкали в машину на заднее сиденье.
      Внутри был сам Уэксфорд. Его глаза за стеклами массивных очков были враждебны, а в движениях исчезла нерешительность. Теперь я снова в его власти, как за решетчатой дверью, и он не собирался со мной миндальничать. На нем и сейчас была «бабочка». Веселый горошек никак не соответствовал предстоящему невеселому делу.
      Мышцы, которые пихнули меня к нему, как выяснилось, принадлежали Грину через долгое «и» и еще одному типу, мне не знакомому, походившему по описанию на Бровастого.
      Мое настроение падало быстрее, чем опускался лифт в «Хилтоне». Я оказался посредине, а Грин сел на место водителя.
      - Как вы меня нашли? - спросил я.
      Грин со злорадной усмешкой достал из бумажника цветную фотографию и протянул ее мне.- На ней мы все трое - Джик, Сара и я - стояли возле магазина в Мельбурне. Женщина из галереи, как я догадался, не теряла времени и сняла нас в аэропорте перед вылетом.
      - Прошли по отелям, - объяснил Грин. - Все очень просто. Больше говорить было не о чем, и я сидел молча. Может, еще и потому, что мне не хватало воздуха.
      Да никто больше и не рвался разговаривать. Грин включил зажигание, машина рванула с места.
      Уэксфорд смотрел на меня с торжествующим видом. Бровастый так заломил мне здоровую правую руку, что для дебатов просто не оставалось сил. Он не давал мне выпрямиться. Моя голова склонилась почти к самым коленям. Все было чрезвычайно болезненно и унизительно.
      Наконец Уэксфорд проговорил:
      - Мне нужен наш список.
      В его голосе не осталось ни капли учтивости. Он не собирался вести со мной светский разговор и не давал себе труда скрывать свею ярость.
      «Боже, - с сожалением подумал я. - Какой же я недотепа, что вот так пг›по попался!»
      - Ты слышишь? Мне нужен список и все остальное, что вы забрали.
      Я не ответил. Меня захлестнула боль.
      По звукам, доносившимся снаружи, я понял, что мы проезжали по улицам города, жившего своими заботами, но моя голова была ниже окна, и я ничего не видел.
      Вскоре машина резко свернула влево и стала натужно взбираться в гору. Подъем, казалось, растянулся на многие-многие мили. На вершине двигатель облегченно вздохнул, и машина легко побежала вниз.
      Никто не проронил ни слова. Мысли о том, что ждало меня в конце путешествия, были настолько прискорбны, что я гнал их от себя. Я мог вернуть Уэксфорду список, а тогда что? И правда, что тогда?
      После длительного спуска машина на миг притормозила, а потом свернула направо. На смену городскому шуму пришел рокот моря.
      Я сделал грустный вывод, что мы свернули с шоссе и сейчас ехали безлюдным проселком.
      Наконец машина остановилась. Бровастый отпустил мою руку. Я с трудом выпрямился, измученный и помятый.
      Вряд ли они могли бы найти более глухое место. Дорога пролегала вплотную к морю и являлась просто частью берега, а берег представлял собой непроходимый хаос остроконечных черных камней, о которые бились пенящиеся волны, - ничего похожего на милые глазу пляжи Англии.
      С другой стороны дороги громоздились обрывистые скалы, а впереди виднелись какие-то разработки, похожие на каменоломню.
      Ни машин, ни людей.
      - Где список? - спросил Уэксфорд.
      Грин, сидевший за рулем, обернулся и многозначительно посмотрел на меня.
      - Ты все равно нам скажешь, - обратился он ко мне. - Даже если нам придется бить тебя. Кстати, бить будем камнями.
      - А почему не руками? - обиженно поинтересовался Бровастый. Наивный человек, он не понимал, что кулак всегда остается кулаком, а на эти камни достаточно было только взглянуть.
      - А если скажу? - спросил я.
      Они явно не надеялись, что все будет так просто. На их физиономиях застыло удивленное выражение, но оно, пожалуй, было обманчивым, В нем скрывалось нечто, не предвещавшее ничего хорошего. «Регина, - подумал я. - Регина с размозженной головой. Мертвые молчат…»
      Я посмотрел на скалы, на каменоломню и на море. Простого выхода не было. Позади нас лежала дорога, но, если бы я побежал по ней, они сбили бы меня машиной. Конечно, если бы я был способен бежать.
      Я сглотнул и придал лицу жалкое выражение, что оказалось не слишком трудно.
      - Я скажу… но только не в машине…
      Наступила короткая пауза, пока они обдумывали мои слова. Однако поскольку машина все равно была слишком тесной, чтобы бить меня в ней камнями, они не слишком упирались.
      Грин потянулся к перчаточному ящику, открыл его и вынул револьвер. Я разбирался в огнестрельном оружии лишь настолько, чтобы суметь отличить револьвер от автомата. Это был револьвер, и его основное преимущество, как я читал, состояло в том, что он никогда не дает осечки… Я невольно обратил внимание, что в том, как Грин держал в руках пистолет, было больше уважения к этому предмету, нежели привычки пускать его в ход.
      Он молча показал мне револьвер и положил его обратно в ящичек, оставив ящик открытым, чтобы я видел, что меня может ожидать.
      - Ну, выходи, - приказал Уэксфорд.
      Мы вылезли, и я постарался оказаться между ними и морем. На побережье ветер был сильнее и прохладнее, несмотря на палящее солнце. Он раздувал редкие волосы на голове Уэксфорда, обнажая лысину, он ерошил волосы Бровастому, подчеркивая присущее тому выражение тупости. Глаза Грина оставались такими же колючими и острыми, как земля вокруг нас.
      - Ну так что? - спросил Уэксфорд грубо. Он почти кричал, чтобы пересилить шум морского прибоя. - Где наш список?
      Я резко крутанулся и что было сил побежал к морю. На бегу я сунул руку за пазуху и рванул прикрепленную к повязкам пачку бумаг. Они яростно закричали и бросились за мной. Вытащив списки, я помахал ими в воздухе, а потом, словно играя в кегли, швырнул как можно дальше в море.
      Страницы разлетелись, ветер с берега подхватил их и понес, словно огромные сухие листья.
      Не останавливаясь, я бежал дальше - туда, где среди зеленой холодной воды негостеприимно торчали камни, острые, как акульи зубы, омываемые вспененными волнами. Я скользил, спотыкался и падал, всем существом ощущая, что прибрежное течение гораздо сильнее, чем казалось, камни жестче, а дно под ногами - коварнее. Было ясно, что, избежав одной смертельной опасности, я подвергаюсь другой, не менее серьезной.
      Я пожертвовал секундой, чтобы оглянуться.
      Уэксфорд вошел на пару шагов в воду, но, как мне показалось, только для того, чтобы дотянуться до листка, упавшего ближе, чем другие. Там он и остановился. Вода кипела вокруг его штанин, а он как приклеился глазами к листку.
      Грин наклонился над передним сиденьем для пассажира. А Бровастый застыл на берегу с открытым ртом.
      Я начал бороться за то, чтобы остаться живым. С каждым шагом течение усиливалось, оно засасывало, тянуло и сбивало с ног. По пояс в воде, я едва держался на ногах и каждый раз, теряя равновесие, рисковал жизнью, так как острые черные камни - и те, что торчали над водой, и те, что уходили в глубину, - в любой момент могли порезать или проткнуть меня насквозь.
      Это были не те камни, к которым я привык, - не гладкие валуны британского побережья, отшлифованные морем, а грубые обломки вулканической породы, шершавые, как пемза. За них нельзя было взяться рукой: кожа прилипала к ним и отрывалась клочками. Так же как и одежда. Я не прошел еще и тридцати метров, а по мне уже струилась кровь из доброго десятка неглубоких царапин, ведь именно они кроваточат особенно сильно.
      Моя левая рука все еще была привязана бинтами. Именно там я спрятал список иностранных покупателей - на случай ограбления номера, как уже случилось в Алис-Спрингсе. Промокшие теперь бинты липли к телу, как пиявки. Мышцы, ослабленные переломами и неподвижностью, отказывались служить. Невозможность пользоваться обеими руками усиливала мою неустойчивость. Нога неудачно наступила на подводный камень, и я, утратив-таки равновесие, упал ничком. Попробовал подняться, помогая себе одной рукой, - пустое дело. Я разбил себе грудь и плечо и не расквасил нос только потому, что резко отвел в сторону голову.
      Камень возле щеки вдруг разлетелся мелкими каменными брызгами, словно взорвался. Осколки попали мне в лицо. Я через силу повернулся и посмотрел на берег, холодея от дурного предчувствия.
      На берегу стоял Грин и целился из револьвера.
 

 
      Нас разделяло метров тридцать, но мне казалось, что он стоит совсем близко.
      Я видел его вислые усы и спутанные волосы, которые шевелил ветер. Видел, как сузились его глаза и напряглось тело. Он расставил ноги и, держа револьвер обеими руками, нажал на спуск.
      Выстрелов я не слышал из-за грохота волн. Но я видел, как дернулись его руки от отдачи, и решил, что это верх глупости - позволять ему стрелять по неподвижной цели.
      Сказать по правде, я не на шутку перепугался. Видимо, Грину, как и мне, казалось, что я совсем рядом. И он, должно быть, был уверен, что попадет в меня, хотя его робкое обращение с револьвером в машине наводило на мысль, что он не такой уж мастак в стрельбе.
      Я повернулся и проковылял еще метр или два, но двигаться становилось намного труднее; отчаянная борьба с течением, волнами и камнями окончательно обессилила меня.
      С минуты на минуту должен был наступить конец.
      Я споткнулся, упал на острые камни, поранил руку, и вода опять окрасилась моей кровью, она сочилась из сотни мелких порезов.
      И тем не менее именно в этот момент у меня появился новый план.
      Я был погружен по пояс в зеленую воду, а большинство прибрежных камней пряталось под волнами. Неподалеку от берега тянулась гряда огромных каменных клыков, похожая на чудовищный волнорез, и я инстинктивно старался держаться подальше от него, потому что там разбивались самые лютые волны. Но в поле моего зрения та гряда являлась единственным укрытием. Три шага приблизили меня к волнорезу, да еще и течение мне помогало.
      Я оглянулся на Грина. Он перезаряжал револьвер.
      И я начал действовать.
      Прижимая окровавленную руку к груди, я выпрямился, пошатываясь из-за течения, и смотрел, как он целится, вытянув обе руки.
      Но я считал, что попасть в цель из револьвера на таком расстоянии и при таком ветре мог бы лишь очень меткий стрелок. Стрелок, руки у которого не дергаются после каждого выстрела.
      Ствол револьвера глядел прямо на меня.
      Я даже заметил злобную усмешку, когда Грин нажимал на спуск.
      Какую-то ужасную секунду я был убежден, что он попал, однако смертоносная пуля пролетела мимо.
      Высоко подняв правую руку, я на миг замер перед ним в такой позе, давая им возможность разглядеть, что весь перед моей рубашки красен от крови. Потом я артистически скорчился и упал ничком в воду, моля Бога, чтобы они подумали, что Грин убил меня.
      Море было не намного лучше пули. И только отчаянный страх держал меня в воде, когда я крутился на острых каменных зубьях. Волны сами относили меня к волнорезу, и я отчаянно силился закрепиться за что-нибудь, чтобы меня не подняло и не шарахнуло о те ужасные камни. И в то же время старался изо всех сил, чтобы Уэксфорд или Грин не заметили мое барахтанье. И тут мне сказочно повезло. Море начало заталкивать меня в расщелину между камнями, где я был невидим с берега. Я зацепился за что-то рукой, согнул колени и попытался удержаться там, а море выталкивало меня назад. Каждая новая волна сводила почти на нет мои усилия. Я судорожно цеплялся за камни и качался, качался в воде, все больше и больше теряя силы.
      Я не слышал ничего, кроме ударов волн о камни. В отчаянии я спрашивал себя, сколько еще они собираются торчать здесь, высматривая, не прибьет ли море мой труп? А посмотреть я не отваживался, чтобы не выдать себя.
      Вода была холодная, и раны понемногу перестали кровоточить. «Хорошо быть, - думал я, - молодым, сильным и здоровым. Да еще бы сидеть на суше и держать в одной руке кисть, а в другой - кружку пива… слышать дружелюбный рев самолетов над головой и не иметь денег, чтобы платить за газ…»
      Наконец я отважился посмотреть на берег. Выбор у меня был невелик: либо висеть на камне, присосавшись к нему как молюск, пока в конце концов не отпадешь, онемевший и слишком слабый, чтобы бороться за жизнь, либо решиться отпустить «мой» камень, и я отпустил его. Первая же убегающая волна бесцеремонно потащила меня за собой, а ее подружка, волна набегающая, швырнула назад.
      В такой короткий промежуток времени, отпущенный мне, я успел взглянуть на берег.
      Дорога, скалы и каменоломня выглядели, как и раньше. На месте была и машина, и люди.
      «Ах, черт бы все побрал!» - подумал я.
      Рука потянулась к скале в попытке зацепиться. Пальцы были изранены и кровоточили. Сколько я еще продержусь? И, уже совсем обессилев, я сообразил, что на дороге стоит не машина Уэксфорда, а рядом с ней вовсе не он.
      А если так, то нужно выбираться!
      Я попытался как можно дальше отплыть от расщелины, используя убегавшую волну.
      Отыскав опору для ног, я стремительно встал и поглядел на дорогу.
      Серо-белая машина. Рядом с ней пара - мужчина обнял девушку.
      Придется нарушить идиллию, решил я. Может, они отвезут меня туда, где сухо?
      Они отошли друг от друга и повернулись лицами к морю. А я тупо глядел на них.
      Какое-то мгновение я не верил своим глазам. Сперва они стояли неподвижно, а потом стали размахивать руками как сумасшедшие и кинулись к воде. Это были Джик и Сара.
      Сбросив пиджак, Джик решительно вошел в воду, но остановился, когда волна с силой ударила его по ногам. Через секунду он все же осторожно двинулся ко мне.
      Я медленно пробирался ему навстречу. Каждое прикосновение к камням, о которые бились волны, оставляло свой след на коже. И когда мы встретились, оба оказались с ног до головы в крови.
      Посмотрев друг на друга, мы, не сговариваясь, воскликнули: «Господи!» - и я тут же подумал, как бы Всевышнему не показалось, что мы слишком часто обращаемся к нему за помощью.
      Джик обнял меня за талию, я оперся на его плечо, и мы побрели к берегу. Несколько раз мы падали и, тяжело дыша, вставали. Снова цеплялись друг за друга и шли, шли.
      Он отпустил меня, когда мы добрались до дороги. Я сел на обочину, протянул ноги к морю и не мог шевельнуть даже пальцем.
      - Тодд! - сказала Сара и подошла ближе. - Тодд! - Казалось, она не верит себе. - Ты еще смеешься?
      - Конечно. - С улыбкой я взглянул на нее. - А почему бы и нет, Сара?
      Рубашка на Джике была разорвана, а от моей вообще остались одни клочья. Мы стянули их и стали промокать ими раны, которые все еще кровоточили. Судя по выражению Сары, вид у нас был еще тот.
      - Ну и место для ванны ты выбрал! - ворчливо сказал Джик.
      - Зато здесь бесплатно потрут спинку, - в тон ему отозвался я. Он поглядел на мою спину. Повязок из больницы на ней уже не было.
      - А как мои швы?
      - Целехоньки!
      - Тогда черт с ними, с повязками!
      - Вы здесь еще потолкуете полчасика, и оба схватите воспаление легких!
      Я смотал остатки повязки, так хорошо послужившей мне. Липкий бандаж, фиксировавший ребра, остался на месте, но он намок и уже едва держался. Поэтому я его отодрал. Лейкопластырь на ноге тоже отмок в соленой круговерти. А штанины повсюду украсились огромными дырками.
      - Приличная передряга, - заметил Джик, выливая воду из туфель и поеживаясь.
      - Нам срочно нужен телефон, - заявил я, делая то же самое.
      - Ой, держите меня! - воскликнула Сара. - Вам сейчас нужны горячая ванна, теплая одежда и полдюжины психиатров.
      - Ладно. А как вы попали сюда?
      - Нет, как ты ухитрился остаться в живых? - возразил Джик.
      - И все-таки - сначала вы.
      - Я купила шампунь, вышла из магазина, - начала Сара, - и туг мимо меня проехала машина, в которой сидел Грин. Я едва не упала. Так и осталась стоять, надеясь, что он не взглянет в мою сторону. Он и не взглянул, а машина свернула налево. Я заметила, что сзади сидят еще двое. Тут же вернулась и все рассказала Джику.
      - Мы еще подумали, какое счастье, что он ее не заметил, - подхватил Джик, промакивая красные струйки, которые никак не высыхали. - Мы вернулись в отель, а тебя там нет. Мы бросились к девушке из отдела регистрации - может, тебе, удалось что-нибудь сказать ей, а она ответила, что ты уехал с друзьями… с мужчиной, у которого вислые усы.
      - Друзья! - выкрикнула Сара.
      - Тогда, - продолжал Джик, - преисполненные ярости, сожаления, возмущения и не знаю еще чего, мы решили поискать твое тело.
      - Джик! - запротестовала Сара.
      - А кто плакал? - усмехнулся он.
      - Замолчи!
      - Сара не заметила тебя в машине, но мы решили, что, возможно, тебя засунули в багажник, как мешок с картошкой… Так вот, мы вынули карту дорог, сели в машину и бросились в погоню. Свернули налево, как и Грин, и начали взбираться на красноватую гору…
      Я сосредоточенно рассматривал наши многочисленные раны и царапины.
      - Нам совсем не повредила бы жидкость для дезинфекции ран, - сказал я.
      - Нам нужно было бы выкупаться в ней!
      - Чудесная идея.
      Я слышал, как у Джика стучат зубы - еще сильнее, чем мои собственные.
      - Поедем спрячемся от ветра, - предложил я. - Можно ведь истекать кровью и в машине.
      Мы заползли на сиденья. При этом Сара порадовалась, что обивка у них непромокаемая. Джик сел за руль.
      - Мы проехали много миль, - продолжал он свой рассказ, - и понемногу стали отчаиваться. Перевалили через дорогу и начали спуск. У подножия горы дорога круто свернула влево. По карте мы увидели, что она идет дальше вдоль берега и, огибая цепочку заливов, возвращается в Веллингтон…
      Джик завел двигатель, развернул машину и тихонько поехал вперед. Он сидел голый до пояса, весь мокрый, капельки крови набухали на порезах и скатывались вниз, - очень экстравагантный водитель. Но борода отважно торчала вперед.
      - Мы ехали этой самой дорогой, - сказала Сара, - а вокруг только скалы и море…
      - Я нарисую вам те камни, - заявил он.
      Сара посмотрела ему в лицо, а потом перевела взгляд на меня. В решительном обещании мужа она ощутила неодолимую страсть. Золотая пора медового месяца миновала.
      - Вскоре мы свернули, - продолжал Джик, - на дорогу с обозначением на карте «Проезда нет» и поехали по ней. Здесь мы остановились, Сара вышла и выплакала глаза, глядя на море…
      - Ты тоже был не очень-то весел, - сказала она.
      - Да, - усмехнулся он. - Я пнул ногой камешки, валяющиеся на берегу, а они зазвенели. Оказалось, там россыпь гильз.
      - Гильзы?
      - На обочине дороги. Целая кучка. Похоже, будто кто-то перезаряжал револьвер.
      - Когда мы их увидели, - вклинилась Сара, - то подумали…
      - …что кто-то стрелял по чайкам, - закончил я ее фразу. - Кстати, не мешало бы вернуться и собрать их.
      - Ты серьезно? - спросил Джик.
      - Конечно.
      Мы развернулись и поехали назад.
      - По чайкам из револьвера никто не стреляет, - задумчиво протянул Джик. - Другое дело по мазилкам, которые рисуют лошадей.
      Снова появилась каменоломня. Джик остановился, а Сара, быстро выскочив, заявила, чтобы мы оставались в машине, она сама соберет гильзы.
      - Они действительно стреляли в тебя?
      - Грин. Он не попал.
      - Недотепа. - Джик поерзал на сиденье и сморщился. - Они, пожалуй, вернулись назад через гору, пока мы искали тебя. - Он посмотрел, как Сара собирает гильзы на обочине дороги. - Кстати, они отобрали список?
      - Я выбросил его в море, - криво усмехнулся я. - Мне показалось слишком банальным вручить им его просто так. И, между прочим, список отвлек их внимание. Они выловили из воды вполне достаточно, чтобы убедиться, что получили то, что хотели.
      - Вот это история!
      - Очень веселая!
      Сара собрала гильзы и прибежала назад.
      - Вот они… Я положу их в сумочку. - Она села рядом с Джи-ком. - А теперь что?
      - Телефон, - ответил я.
      - Вот как? - Она смерила меня взглядом. - А понимаешь ли ты?.. - Она остановилась. - Ладно. Я куплю вам по рубашке в первом попавшемся магазине. И не спрашивайте, что я куплю еще, если попадется бакалея.
      - Ты думаешь, мы наткнемся на бакалею? - спросил Джик.
      Мы снова двинулись и сразу стали круто подниматься в гору, потому что этот путь по карте выглядел раза в четыре короче. На самом верху горы располагалось селение, и там была лавчонка, в которой продавалось все - от молотка до шпилек. Сара состроила Джику гримасу и исчезла за дверью.
      И вот я, натянув на себя голубую рубашку, наконец добрался до телефона, сжимая в руке кошелек Сары.
      - Станция? В каком отеле есть телекс?
      Телефонистка назвала мне три отеля. Одним из них был отель «На террасах». Я поблагодарил и положил трубку. А потом я позвонил в отель и насилу вспомнил, что моя фамилия Пил.
      - Но, мистер Пил, - ответила девушка перепуганным голосом, - ваш друг… тот, который с отвислыми усами, а не тот, что с бородой… Еще и полчаса не прошло, как он оплатил счет и забрал ваши вещи… Да, безобразие, но он показал от вас записку и попросил дать ключ от номера… Простите, но я не знала, что вы ничего не писали… Он забрал все вещи, и в номере убирают.
      - Послушайте, - сказал я, - вы можете от моего имени дать телекс? Запишите на счет моего друга, мистера… э-э… Эндрюза.
      Она заверила, что все сделает. Я продиктовал текст. Она повторила и пообещала немедленно передать на станцию.
      - Попозже я позвоню вам, чтобы узнать ответ, - сказал я ей. Сара купила нам джинсы и носки. Джик отъехал от селения, и в безлюдном месте мы переоделись. Наряд был не из лучших, но он скрывал раны.
      - А теперь куда? - спросил Джик. - Поехали в больницу?
      - Нет, обратно к телефону.
      Я снова позвонил в отель. Девушка сообщила, что уже есть ответ, и прочитала его:
      - «Звоните по телефону немедленно, оплата с вызываемого абонента, номер…» - Номер она прочитала дважды, и я повторил.
      Я поблагодарил ее.
      - Не за что, - отозвалась она. - Я очень сожалею… в связи с вашими вещами.
      Потом я позвонил на междугородный переговорный пункт и назвал им номер. С пункта ответили, что мой номер обладает правом первоочередности, и разговор состоится максимум через десять минут. Они перезвонят мне. Нужно только знать - куда.
      Телефон был в местном универмаге на стене. Не было только на что сесть, и я искренне пожалел об этом.
      Десять минут прошли. Точнее - девять с половиной. Телефон зазвонил. Я взял трубку.
      - Вы заказывали Англию?..
      Современное чудо. С другой стороны земного шара я разговаривал с инспектором Фростом, словно он находился в соседнем доме. Одиннадцать тридцать в Веллингтоне - и уже двадцать три тридцать в Шропшире.
      - Сегодня пришло ваше письмо, сэр, - начал инспектор, - и мы начали действовать.
      - Перестаньте называть меня «сэр». Мне гораздо привычнее просто Тодд.
      - Ладно. Так вот, мы уже дали телекс в Мельбурн, чтобы там приняли меры, а сами начали проверять людей из списка в Англии. Результаты невообразимые. Все вычеркнутые люди, которых мы проверили, стали жертвой ограбления. Только вот что: вы прислали нам ксерокопию списка. А сам оригинал у вас?
      - Нет… Большая часть его уничтожена. А это имеет большое значение?
      - Не очень. Вы можете сказать, каким образом попал к вам список?
      - Э-э… Скажем лучше - просто попал.
      Сухой короткий смех прозвучал в двенадцати тысячах миль отсюда.
      - Ладно. А что стряслось сейчас? Вы почти вытащили меня из постели.
      - А вы дома? - посочувствовал я ему.
      - Между прочим, на службе. Говорите же!
      - Две вещи… Во-первых, я могу помочь вам с расшифровкой реестра. А во-вторых…
      Я рассказал ему о пребывании Уэксфорда и Грина в Веллингтоне и о том, что они украли мои вещи. У них мой паспорт, туристские чеки и чемодан со снаряжением художника-профессионала.
      - Тот, который я видел тогда у вашего кузена?
      - Да. И еще у них может оказаться страница-другая из оригинала списка…
      - Повторите. Подробнее.
      Я повторил и продолжал дальше:
      - Большая часть списка выброшена в море, но я знаю, что по меньшей мере одну страницу Уэксфорд выловил. Так вот… я думаю, что они вернутся в Мельбурн, возможно, сегодня. Это может случиться в любой момент, и, когда они приземлятся, есть шанс обнаружить у них кое-что…
      Я перевел дух. Он помолчал.
      - Можно организовать обыск в таможне. Но зачем им было рисковать и брать вещи?
      - Они уверены, что я мертв.
      - Боже! Почему?
      - Я предоставил им удобный случай немного поупражняться в стрельбе. Гильзы вам понадобятся? К счастью, пулей я не разжился, но шесть гильз имеется.
      - Они могут… - Его голос почти пропал. - Ладно, - снова стало слышно, - что с реестром?
      - В маленьком списке… Взяли?
      - Да, он передо мной.
      - Отлично. Первая буква означает город, в котором продана картина. М - Мельбурн, С - Сидней, В - Веллингтон. Вторая буква указывает художника. М - Маннинг, X - Херринг, а Р, как мне кажется, Рауль Милле. Буква С означает «копия». Все картины в малом списке - копии. А те, что в длинном списке, подлинники. Понятно?
      - Да. Дальше.
      - Числа - просто порядковые номера. Они успели продать пятьдесят четыре копии, когда я… э-э… когда список попал ко мне. Последняя буква означает Ренбо. Тот самый Харли Ренбо, который работал в Алис-Спрингсе. Если припомните, я говорил вам о нем в тот раз.
      - Припоминаю.
      - Уэксфорд и Грин несколько последних дней были заняты в основном преследованием и, вполне возможно, не замели следы в Мельбурнской галерее. Если полиция в Мельбурне устроит обыск, то сможет собрать недурной урожай.
      - В Мельбурне считают, что уже одно исчезновение из галереи списка могло побудить их к немедленному уничтожению всего, что свидетельствовало против них.
      - Они могут ошибаться. Уэксфорд и Грин не знают, что я отослал вам копию списка. Они считают, что список сейчас плавает в море, и я вместе с ним.
      - Я передам ваше сообщение в Мельбурн.
      - Здесь, в Веллингтоне, есть еще одна галерея и копия Херринга, которую они продали одному мужчине из Окленда…
      - Сообщите подробности.
      Я дал ему адрес галереи и назвал Нормана Апдайка.
      - В длинном списке встречается также буква «Б». Следовательно, существует еще одна галерея. Вероятно, в Брисбене. И в Сиднее может быть еще одна. Наверное, это та, которую они закрыли, потому что она находилась на окраине и всегда была полупустой.
      - Стоп, - вдруг сказал он.
      - Извините, но организация как грибница… Она разрастается под землей, и грибы могут вылезти где угодно.
      - Я сказал «стоп» только для того, чтобы сменить пленку на магнитофоне.
      - О! - Я едва не рассмеялся. - Ну, а Дональд что-нибудь ответил на мои вопросы?
      - Да, ответил.
      - Вы расспрашивали осторожно?
      - Успокойтесь. - Голос его звучал сухо. - Мы спросили в таком порядке, как вы просили. Мистер Стюарт ответил «Да, конечно» - на первый вопрос, «Нет, зачем мне это?»- на второй и просто «Да» - на третий.
      - Он абсолютно уверен?
      - Абсолютно. - Он откашлялся. - Несмотря на свое состояние, мистер Дональд отвечал ясно и четко.
      - Что он делает? - спросил я.
      - Все смотрит на портрет жены. Когда ни придем - видим ето через окно. Сидит возле портрета и смотрит на него.
      - Вы считаете, он… в здравом уме?
      - Здесь я не судья.
      - Не можете ли вы по крайней мере сказать ему, что уже не подозреваете его в организации ограбления и убийстве жены?
      - Решать должно мое начальство!
      - Ну так подтолкните их! - попросил я. - Неужели полицию не интересует общественное мнение о себе?
      - Ну почему же? Вот вы, например, весьма быстро обратились к нам за помощью, - язвительно заявил он.
      «Чтобы делать за вас вашу работу!» - подумал я, но вслух этого не сказал.
      - Ну… - В его голосе прозвучало нечто вроде извинения. - Ну, скажем, для сотрудничества. - Он помолчал. - Где вы сейчас? Может, после телекса в Мельбурн мне снова будет нужно с вами поговорить.
      - Я в телефонной будке внутри магазина в горном местечке возле Веллингтона.
      - Куда вы собираетесь направиться?
      - Останусь здесь. Уэксфорд и Грин все еще в городе, и я не хочу рисковать.
      - Назовите тогда номер телефона.
      Я считал номер с аппарата, повторил его и попросил:
      - Вы можете ускорить выдачу мне паспорта? Очень хочу домой.
      - Вам придется обратиться к консулу. Повесив трубку, я зашагал к машине.
      - Должен вам сообщить, - сказал я, забираясь на заднее сиденье, - что я вполне удовлетворился бы двойным гамбургером и бутылкой бренди.
 

 
      В машине мы просидели два часа. В магазине не продавали ни спиртного, ни какой-нибудь подходящей еды. Сара купила нам пачку печенья, и мы его съели.
      - Не можем же мы просидеть здесь весь день! - взорвалась она после длительного молчания.
      Я не был уверен, что Уэксфорд не разыскивает ее и Джика, чтобы расправиться с ними, и не думал, что она будет рада узнать об этом от меня.
      - Здесь гораздо безопаснее, - промямлил я.
      - Мы просто умрем здесь от заражения крови, - высказался Джик.
      - И свои пилюли я оставила в «Хилтоне». Джик удивленно посмотрел на нее.
      - А при чем тут пилюли?
      - Я думала, что тебе, может, будет интересно узнать о них.
      - О противозачаточных пилюлях?
      - Ну да…
      - О Боже! - только и сказал Джик.
      Продуктовый фургон с трудом въехал наверх и остановился напротив магазина. Человек в комбинезоне открыл задние дверцы, вытащил большой лоток с выпечкой и отнес его в лавку.
      - Еда! - сказал я с надеждой.
      Сара пошла на разведку. Джик воспользовался случаем, чтобы попытаться отлепить рубашку от подсыхающих ран.
      - А ты приклеишься к своей одежде, если не сделаешь того же, - предупредил он меня.
      - Я отмочу ее в ванной.
      - В море порезы не так болели.
      - Верно.
      Он серьезно взглянул на меня:
      - Почему бы тебе немного не покричать?
      - Лень. А тебе?
      - Выкричусь в картинах, - усмехнулся он.
      Сара вернулась со свежими булочками и бутылкой кока-колы. Мы перекусили, и настроение немного улучшилось.
      А через полчаса на пороге появился хозяин магазина. Увидев нас, он начал кричать и жестикулировать:
      - Я вас зову, вас…
      Я побрел к телефону. Это был Фрост. Его голос был взволнованным.
      - Слушайте… Тодд. Уэксфорд, Грин и Снел купили билеты на рейс до Мельбурна. В аэропорту их встретят…
      - А кто такой Снел? - спросил я.
      - Не знаю. Он с ними. «Бровастый», - догадался я.
      - Кстати, мы провели переговоры по телексу с Мельбурном, и австралийская полиция хочет, чтобы вы скооперировались и свели все в кучу… - Он еще долго говорил, а потом спросил: - Так вы сделаете это?
      Я подумал про свою усталость, про раны и боль во всем теле. Я уже сделал больше чем достаточно.
      - Ладно…
      - «Мог бы и сам принять участие на завершающей стадии», - подумал я, но вслух говорить не стал.
      - Мельбурнская полиция хочет знать наверняка, что три копии Маннинга, которые вы… э-э… достали в галерее, и сейчас находятся там, где вы мне сказали.
      - Да, они там.
      - Ладно… Ну, счастья вам!
 

 
      В Мельбурн мы возвращались на самолете компании «Эйр Нью-Зиланд», где нам прислуживали ангелы в костюмах цвета морской волны. Сара выглядела свежей и отдохнувшей. Джик был одет с иголочки, а я - по его словам - был цвета смеси желтой охры, лейнского серого и цинковых белил, что, собственно, по моему мнению, было невозможно.
      Наш переезд протекал спокойно и организованно благодаря телексам свыше. Когда мы приехали в аэропорт, забрав вещи Сары в отеле, нас отвели в специальную комнату, угостили горячительным, а потом подвезли на машине по взлетному полю прямо к трапу самолета.
      В Мельбурне нас снова встречали, отвели в другую комнату, где не было горячительных напитков, а был здоровенный австралийский полицейский в штатском.
      - Портер, - отрекомендовался он басом. - А кто из вас Чарльз Тодд?
      - Я к вашим услугам.
      - Отлично, мистер Тодд. - Он без особой благосклонности посмотрел на меня. - Вы не больны? Что-то у вас вид…
      У него был грубый голос и такие же грубые манеры, что, естественно, должно было внушать страх одним и вызывать трепет у других. А мне он, по всей вероятности, без особой радости предоставил статус временного коллеги, более низкого по званию и положению.
      - Нет, - отозвался я, невинно вздохнув. - Время и самолеты никого не ждут. Если я потрачу время на «Скорую помощь», мы пропустим единственный рейс.
      - К нему одежда прилипает, - сказал Джик так, как обычно говорят об одежде, когда на улице страшная жара.
      Но в Мельбурне было прохладно, и Портер недоуменно посмотрел на меня. Я усмехнулся.
      Он сделал вывод, что Джик не в своем уме, и снова перевел взгляд на меня.
      - Вам удалось выполнить все запланированное? - спросил я.
      - Мы решили ничего не предпринимать до вашего приезда, - сказал он, пожимая плечами. - У входа нас ждет машина. - Он повернулся и вышел, даже не придержав дверь для Сары.
      Портер сел рядом с водителем и по радио сказал, что группа прибыла и можно приступать.
      - Куда мы едем? - спросила Сара.
      - За твоими вещами, - ответил я.
      - Правда? - Ее лицо прояснилось.
      - А зачем? - спросил Джик.
      - Чтобы приманить мышку сыром.
      - Кстати, Тодд, ваши вещи у нас, - сказал Портер с гордостью. - Уэксфорда, Грина и Снела задержали сразу после прибытия. Между прочим, вещественные доказательства они уничтожить не успели. Замки на вашем чемодане поцарапаны и погнуты, но не вскрыты… Так что внутри все должно быть на месте. Утром можете забрать вещи.
      - Блестяще, - отозвался я. - У них были еще какие-нибудь списки покупателей?
      - Конечно. Размокшие, но вполне читаемые. Фамилии канадской клиентуры.
      - Хорошо.
      - Сейчас идет обыск в галерее «Ярра», и Уэксфорд там - помогает. Мы намекнули, чего от него хотим. Он все понял и загорелся. Как только я дам сигнал начинать, он начнет действовать.
      - Полагаете, он и вправду все сделает?
      - А куда ему деваться?
      На его, Портера, месте я не был бы так уверен. Однако, в конце концов, это его дело.
      Мы подъехали к боковым дверям «Хилтона». Портер мигом оказался на тротуаре и стоял теперь как массивная колонна, ожидая с плохо скрываемым нетерпением, пока Джик, Сара и я выберемся из машины. Сплоченной группой мы прошли через холл, а оттуда - через служебную дверь добрались до конторы управляющего отелем.
      Высокий мужчина в униформе пригласил нас сесть и принес кофе и сандвичи. Портер взглянул на часы и сказал, что придется подождать.
      Было шесть часов с минутами. Через десять минут мужчина в рубашке с галстуком принес Портеру маленький радиотелефон. Портер сунул наушник в ухо и начал слушать.
      Контора, освещенная лампами дневного света и скудно меблированная, была собственно рабочей комнатой. Стены были увешаны графиками и расписаниями дежурств. Окон не было, и ничто не указывало на то, что день уже клонился к вечеру.
      Мы сидели, пили кофе и ждали. Портер съел один за другим три сандвича. Время приближалось к семи. При таком освещении Сара выглядела утомленной. Джик тоже. Даже его борода теперь лежала на груди. Я сидел и размышлял о жизни и смерти и «бабочке» в горошек.
      В семь одиннадцать Портер плотнее прижал наушник и сосредоточил свое внимание на потолке. Расслабившись, он передал нам потрясающую новость:
      - Уэксфорд сделал все, как мы и надеялись, гак что машина закрутилась.
      - Какая машина? - спросила Сара. Портер безразлично взглянул на нее.
      - Ну, все идет, - не совсем понятно объяснил он, - как мы и запланировали…
      Он снова взялся за свой наушник, а потом обратился ко мне:
      - Он клюнул…
      - Потому что дурак, - отозвался я.
      Портер почти усмехнулся, что было для него настоящим подвигом.
      - Все преступники глупы по-своему…
      Половина восьмого. Я вопросительно поглядел на Портера. Он мотнул головой.
      - По радиотелефону много говорить нельзя. Мало ли кто может слушать?
      «Как в Англии, - подумал я. - Журналисты могут оказаться на месте преступления раньше полиции. И мышка учует ловушку».
      Мы ждали. Стрелки часов, казалось, не двигались. Джик зевал, а глаза Сары потемнели от усталости. За дверью бурлила жизнь большого отеля, постояльцы возбужденно готовились к завтрашним заездам, уже последним в этом году.
      Дерби в субботу, кубок во вторник, Элсомские скачки, которые мы пропустили, в четверг и международные заезды в субботу. По возможности ни один любитель скачек не уезжал домой до конца всех состязаний.
      Вдруг Портер поправил наушник и замер.
      - Он уже тут!
      Хотя видимой опасности не было, сердце у меня забилось чаще. Портер вытащил наушник, положил радиотелефон на стол и вышел в фойе.
      - А нам что делать? - спросила Сара. -- Ничего. Только слушать.
      Мы все трое подошли к двери и приоткрыли ее дюймов на шесть. Мы слышали, как люди спрашивали свои ключи от комнат, интересовались корреспонденцией.
      И вдруг знакомый голос, от которого меня словно электрическим током ударило. Уверенный голос человека, не ожидающего опасности:
      - Я пришел за пакетом, который здесь в прошлый вторник оставил мистер Чарльз Тодд. Он сдал его в камеру хранения. У меня письмо ог него, в котором он просит администрацию отеля выдать пакет мне. Вот письмо… - Зашуршала бумага.
      Глаза у Сары округлились от удивления.
      - Ты действительно писал? - шепнула она.
      - Нет, конечно.
      - Хорошо, сэр, - ответил служащий. - Подождите минутку, я принесу пакет.
      До нас донеслись шаги служащего, который отправился за картинами.
      Сердце громко стучало у меня в груди. Через несколько минут служащий вернулся:
      - Прошу вас, сэр. Картины, сэр.
      - Все правильно.
      - Сейчас я подам их вам, сэр. - Голос прозвучал совсем рядом. - Вот, пожалуйста, сэр. Вы сами донесете, сэр?
      - Да-да, благодарю! - Теперь, когда он держал пакет в руках, в его голосе прозвучало нетерпение. - Спасибо. До свидания.
      - И это все? - с оттенком разочарования начала было Сара, но тут зычный голос Портера словно топором разрубил бархатный покой отеля.
      - Если вы не возражаете, мы сами позаботимся об этих картинах, - сказал он. - Портер, мельбурнская полиция.
      Я шире приоткрыл дверь и выглянул. Портер, грузный и массивный, стоял, требовательно протягивая руку. По обе стороны от него двое полицейских в штатском, возле парадного входа еще двое в форме. Полагаю, все остальные выходы тоже охранялись. Полиция зря не рисковала.
      - Что такое… инспектор? Я только выполняю поручение… э-э… моего молодого друга… э-э… Чарльза Тодда.
      - А что это за картины?
      - Понятия не имею. Он попросил меня принести их, вот и все. Я тихонько вышел в холл. Он стоял передо мной в каких-нибудь шести футах. Я мог бы дотянуться и тронуть его. На мой взгляд, это было достаточно близко и должно было удовлетворить Портера.
      Обитатели «Хилтона» окружили нас неправильным полукругом, стараясь понять, что за драма разыгрывается на их глазах.
      - Так мистер Тодд попросил вас ппинести картины? - громко спросил Портер.
      - Конечно.
      Взгляд Портера метнулся ко мне:
      - Вы просили его?
      - Нет, - коротко ответил я.
      Мельбурнская полиция, ясное дело, добивалась взрывного эффекта. Но то, что произошло, намного превысило мои ожидания. Никакой тихой очной ставки и в завершение ее тихого и мирного ареста. Мне бы следовало вспомнить собственные теории об особой жестокости того, кто всем заправлял в этой шайке.
      Я оказался лицом к лицу с разъяренным быком. Он сообразил, что его одурачили. Ярость вздымалась в нем как гейзер, а его руки уже тянулись к моей шее.
      - Ты мертвый! - завопил он. - Ты же мертвый, разрази тебя гром!
      Он сбил меня с ног. Я задыхался под тяжестью его веса. Напрасны были все мои попытки отбиться от него кулаками. Его гнев изливался на меня как лава. Бог знает, какие у него были намерения, но люди Портера успели оттащить его, прежде чем он прикончил меня. Поднявшись с большим трудом, я услышал, как щелкнули наручники.
      Теперь он стоял рядом со мной, тяжело дыша, его скованные руки тряслись, злобные глаза налились кровью. Один миг неудержимой ярости, свирепого неистовства - и всю его внешнюю цивилизованность сдуло как ветром. Открылось жестокое и неприглядное нутро.
      - Привет, Хадсон, - сказал я.
      - Прошу извинить меня, - небрежно произнес Портер. - Но я не думал, что он сбесится. По виду такой воспитанный…
      - Атавизм, - сказал я.
      - Что? - не понял Портер.
      - Он всегда был дикарем. Подспудно.
      - Ну, вам виднее. Я его вижу впервые.
      Он кивнул нам и поспешил за своим пленником, которого сопровождали полицейские.
      Постояльцы отеля, поглядев на нас минуту-другую, тоже начали расходиться. Совершенно обессиленные, мы сели на кушетку.
      Джик взял руку Сары и крепко сжал. Она накрыла своей ладонью мою.
      На все ушло девять дней. Но для нас они были вечностью.
      - Не знаю, как вы, - вздохнул Джик, - а я бы не отказался выпить пива…
 

 
      - Тодд, - сказала Сара, - ну, начинай!
      Мы устроились в моей спальне, Джик и Сара в умиротворенном состоянии духа, а я - в халате Джика, комната благоухала лекарствами.
      - О Хадсоне?
      - А о ком же еще? Я не засну, пока ты нам всего не расскажешь!
      - Ну… я искал подобного типа, искал еще до того, как встретился с ним…
      - Но почему?
      - В связи с вином, - объяснил я. - В связи с вином, украденным из подвала Дональда. Тот, кто укр amp;д его, не только знал, что оно существует… Он знал, что в доме есть подвал и в него ведет неприметная дверь, сделанная в виде стенного шкафа. Я сам много раз бывал в доме Дональда, но даже не догадывался о существовании подвала. Преступники привезли с собой ящики нужных размеров. Вино обычно ставится по двенадцать бутылок в ящик, а у Дональда украли около двух тысяч бутылок. На такое количество нужно потратить немало времени, а для взломщиков лишнее время - лишний риск… И еще одно обстоятельство. Вино было особенное - небольшое состояние, как говорил Дональд. Вино, которое продают и покупают как недвижимость, стоит оно недельную зарплату за бутылку… И без профессионала нельзя было обойтись, нужно было знать, как его хранить и как продавать… А так как Дональд сам занимался вином и целью его поездки в Австралию было вино, я сразу принялся искать человека, который знал Дональда, знал, что он купил Маннинга, разбирался в хорошем вине и в торговле им. И вот понял: Хадсон Тейлор - именно тот, кого я ищу. Однако сначала мне показалось, что все не так просто… потому что внешне он был не такой, как я предполагал.
      - Мягкий и дружелюбный, - подсказала Сара.
      - И состоятельный, - добавил Джик.
      - Скорее всего, он просто деньголик, - сказал я, откидывая край одеяла и с вожделением взирая на прохладную белую простыню.
      - Кто-кто?
      - Деньголик. Я сам придумал термин для обозначения тех, кто любит деньги так, как алкоголик - спиртное.
      - Таких в мире много, - заявил Джик. Я отрицательно покачал головой:
      - В мире много пьяниц. А алкоголики - больные. И деньголики - такие же. Им всегда не хватает. Они не могут освободиться от этой зависимости. Сколько бы они ни имели, они все равно хотят еще. Кстати, я имею в виду не заурядных дельцов, сколачивающих себе состояние, а настоящих безумцев. Деньги, деньги, деньги! Как наркотики… Деньголики пойдут на все, чтобы достать деньги… Похищение детей, ограбление банков, убийства… Да они и собственных бабушек продадут. Все что угодно!
      Я сидел на постели с ногами, потому что чувствовал себя ужасно скверно. Горели многочисленные ссадины, саднили порезы. Думаю, у Джика тоже.
      - Деньголизм, - проговорил Джик, словно диктор, обращаясь к невидимой аудитории, - это распространенное инфекционное заболевание, которым страдает каждый, кто ощутил когда-либо жажду денег. То есть все…
      - Давай про Хадсона, - потребовала Сара.
      - Хадсон - блестящий организатор. Когда я прибыл сюда, то не думал, что организация окажется такой разветвленной, но точно знал, что за кулисами скрывается незаурядный режиссер. Понимаете, что я имею в виду? Дело было задуманно как межконтинентальная операция.
      Джик открыл банку с пивом и скривился от боли, протягивая ее мне.
      - Но потом Хадсон убедил меня в том, что я ошибался в отношении его персоны, - продолжал я, отпивая освежающую жидкость, - потому что он был слишком осторожным. Он сделал вид, что ему нужно поискать в записях название галереи, где Дональд приобрел картину. Разумеется, он относился ко мне не как к потенциально опасному человеку, а как к кузену Дональда. Пока не переговорил на ипподроме с Уэксфордом.
      - Припоминаю, - вставила Сара. - Ты еще сказал, что их знакомство все меняет.
      - Да… Возможно, он лишь сообщил Уэксфорду, что я кузен Дональда. Но Уэксфорд, понятно, в свою очередь доложил ему, что я встретил Грина на развалинах усадьбы Мейзи в Суссексе, а потом вдруг оказался в галерее, где рассматривал оригинал картины, сожженной в доме Мейзи.
      - Боже! - воскликнул Джик. - Теперь неудивительно, что нам пришлось ехать до самого Алис-Спрингса.
      - Конечно. Только в те дни я еще не думал, что мне нужен именно Хадсон. Я искал жестокого человека, который совершает преступления руками своих подчиненных. Хадсон таким не выглядел… Единственная пустяковая трещинка в его маске обнаружилась, когда он неожиданно проиграл на скачках. Он с такой силой вцепился в бинокль, что даже пальцы у него побелели. Но нельзя же считать человека злоумышленником лишь на том основании, что его огорчает неожиданный проигрыш!
      - Я согласен с твоим определением, - задумчиво усмехнулся Джик.
      - У меня было время поразмыслить в больнице Алис-Спрингса. Те гориллы просто не могли прибыть туда из Мельбурна за такой короткий промежуток времени. Однако они могли появиться из Аделаиды. База Хадсона располагалась именно там… Но все доказательства оказывались слишком хлипкими.
      - Начнем с того, что они могли прибыть в Алис заранее, - логично отметил Джик.
      - Верно, могли. Но зачем? - зевнул я. - Потом вечером, когда разыгравался кубок, ты сказал, что Хадсон расспрашивал тебя обо мне. И я подумал, откуда он вас знает.
      - А ведь я тоже удивилась, только не придала этому значения. Мы же видели его с верхней трибуны, значит, возможно, он где-то видел тебя с нами.
      - Вас знал парень из Художественного центра. Он был на скачках. Он же вел вас до самого «Хилтона» и показал Грину.
      - Ну, а Грин - Уэксфорду, а тот - Хадсону? - предположил Джик.
      - Вполне возможно.
      - К тому времени, - продолжал Джик, - они поняли, что надо избавиться от тебя, и у них был великолепный шанс, но они допустили промашку… Хотел бы я послушать, что происходило, когда они узнали об ограблении галереи! - Он захохотал и опрокинул банку, допивая пиво.
      - На следующее утро, - продолжал я, - посыльный принес письмо от Хадсона в «Хилтон». Как он дознался, что мы живем там?
      Они оба удивленно смотрели на меня.
      - Может быть, Грин ему сказал? - предположил Джик. - Но, во всяком случае, не мы. Мы никому и ничего не говорили.
      - У меня тоже никто не спрашивал, - сказал я. - В письме предлагалось посетить его виноградник. Ну, если бы не мои сомнения, то я поехал бы. Он считался другом Дональда… а виноградник - это даже интересно. С его точки зрения, во всяком случае, следовало попробовать.
      - Наверное, ты прав, - согласился Джик.
      - Вечером после кубка мы остановились в мотеле возле Бокс-Хил-ла. Я позвонил в Англию инспектору Фросту, ведущему дело Дональда. Я попросил его задать моему кузену несколько вопросов… А утром под Веллингтоном я получил на них ответы.
      - Мне кажется, будто сегодняшнее утро было несколько лет назад, - сказала Сара.
      - Угу…
      - И какие ты задал вопросы и получил ответы?
      - Вопросы: рассказывал ли Дональд Хадсону про свое вино в подвале, говорил ли он то же самое Уэксфорду и не Хадсон ли предложил Дональду пойти вместе с Региной посмотреть на Маннинга в Художественном центре. Ответы: «Да, конечно», «Нет, с какой стати» и просто «Да».
      Они молча обдумывали услышанное. Потом Джик бросил монету в прорезь комнатного рефрижератора и получил еще банку пива.
      - А что дальше? - спросила Сара.
      - Мельбурнская полиция заявила, что у меня нет доказательств. Вот если бы удалось их получить, тогда бы они занялись Хадсоном всерьез. Пришлось забросить приманку в виде картин… У полиции это получилось блестяще.
      - Как, как им это удалось?
      - Дали возможность Уэксфорду «случайно» послушать обрывки информации из нескольких отелей о необычных вещах, хранящихся в их камерах хранения, в том числе и о картинах в «Хилтоне». После нашего прибытия ему предоставился случай воспользоваться телефоном, когда, как он предполагал, никто его не подслушивал. И он позвонил Хадсону и все передал ему. Тогда тот сам составил письмо от моего имени и отправился в отель за картинами.
      - Он, видимо, свихнулся?
      - Просто дурак. Правда, он считал, что меня уже нет в живых… и не подозревал, что за ним следят. Ему и в голову не пришло, что полиция может подслушать звонок Уэксфорда… Фрост заверил меня, будто Уэксфорд считал, что пользуется обычным аппаратом из обычной телефонной будки…
      - Но это же подло, - решила Сара.
      Я снова зевнул, прикрываясь ладонью.
      - Чтобы поймать подлеца, иногда приходится прибегать к ответной подлости.
      - Кто бы мог подумать, что Хадсон окажется таким негодяем? - произнесла она. - Он так… так хорошо держался! Кто бы мог подумать, что под доброжелательной, сердечной внешностью люди способны скрывать такую страшную жестокость? Неужели такое вообще возможно?
      - А что, по-твоему мнению, я рисую? - Джик встал со своего места и потянул за собой Сару. - Вазы с цветочками? - Он перевел взгляд на меня. - Лошадей?
 

 
      На следующее утро мы попрощались в Мельбурнском аэропорте, в котором, казалось, провели немалую часть жизни.
      - Как-то странно, что мы расстаемся, - сказала Сара. - Ты вошел в нашу жизнь…
      - Я еще как-нибудь приеду к вам. Они молча кивнули.
      - Ну… - Мы, не сговариваясь, посмотрели на часы.
      Это было похоже на все расставания, когда многого не скажешь. Мы по глазам друг друга видели, что скоро будем с грустью вспоминать эти десять дней. Как то, что мы делали во время нашей сумасбродной юности. Как нечто далекое.
      - Ты взялся бы за все снова? - вдруг спросил Джик.
      Без всякой связи я подумал о военных летчиках, которым посчастливилось выжить и которые вспоминают события сорокалетней давности. Стоила ли победа пролитой крови, труда и постоянного риска сложить голову? Жалеют ли они о прошлом?
      Я улыбнулся. Для меня не имело значения то, что будет через сорок лет. То, что будущее сделает с прошлым, - это его собственная трагедия. Гораздо важнее другое - то, что мы делаем сегодня.
      - Наверное, взялся бы!
      Я наклонился и поцеловал Сару, жену моего старого друга.
      - Эй! - громко сказал он. - Найди себе собственную!
 

 
      Мейзи увидела меня прежде, чем я заметил ее, и устремилась навстречу большой ярко-красной птицей, распростершей крылья.
      Понедельник. Время ленча. Вулверхемптонские скачки. Холодно, и моросит дождь.
      - Привет, дорогой, я так рада, что вы вернулись! Как долетели? Это же не ближний свет, а? Да еще на такой реактивной штуке! - Она похлопала меня по руке, зорко вглядываясь в лицо. - Вам, сдается, солоно пришлось, дорогой. Вы не обижаетесь на меня за такие слова? Вам не удалось загореть. А ужасные раны на руке, наверное, очень вам досаждают, да и ходите вы как-то слишком уж осторожно…
      Она замолчала, чтобы взглянуть, как мимо нас на старт проходит группа жокеев. Яркие камзолы на фоне прозрачного серого тумана. Тема картин Маннинга.
      - Вы поставили на кого-нибудь, дорогой? Вам не холодно? Я считаю, что джинсы не годятся зимой, потому что они все-таки из хлопка, дорогой, не забывайте. А как вам жилось в Австралии? То есть удалось найти что-нибудь интересное?
      - О, мне придется долго рассказывать.
      - Тогда пойдемте в бар. Вы не против?
      Она заказала большие порции бренди с имбирным элем и устроилась за маленьким столиком. В ее добрых глазах появилось выражение тревоги и ожидания.
      Я рассказал ей про организацию Хадсона, Мельбурнскую галерею и про список иностранных покупателей.
      - И я была в том списке?
      - Конечно, - ответил я.
      - И вы передали его полиции? - встревожилась она.
      - Успокойтесь, Мейзи, - усмехнулся я. - Ваша фамилия была уже вычеркнута. А я зачеркнул ее еще раз основательно. Теперь ее никто не прочтет, особенно на копии.
      Она широко улыбнулась.
      - А вас не назовешь дураком, дорогой! Тут я был не очень убежден.
      - Но боюсь, что девять тысяч фунтов вы потеряли окончательно.
      - О да, дорогой, - заявила она бодро. - Так мне и надо за попытку обмануть таможню, хотя, если говорить искренне, дорогой, при подобных обстоятельствах я, пожалуй, снова сделала бы то же самое, потому что налоги, дорогой, выводят меня из себя. Но я так рада, дорогой, что они не постучат в мою дверь или, вернее, к моей Бетти, потому что я, разумеется, живу у нее, как вас, наверное, уведомили уже в «Бич-отеле», пока мой дом не будет готов.
      - Какой дом?
      - Да, дорогой, я решила не восстанавливать усадьбу в Уортинге, потому что без тех вещей, которые мы покупали вместе с Арчи, она уже никогда не будет такой, как раньше. Так вот, я продаю участок за немалые деньги, дорогой, а себе подобрала хорошее местечко по дороге с ипподрома в Сандаунском заповеднике.
      - И вы уже не собираетесь в Австралию?
      - Нет, дорогой. Австралия слишком далеко. Понимаете, дорогой, далеко от Арчи…
      Я понимал. Мне очень нравилась Мейзи.
      - Боюсь, что я потратил все ваши деньги.
      Она улыбнулась, склонив голову набок и гладя сумочку.
      - Пустое, дорогой. Значит, вы нарисуете две картины. На одной меня, а на другой мой новый дом…
      После третьего заезда я ушел, сел на поезд до Шрузбери, а оттуда автобусом добрался до официальной обители Фроста.
      Он сидел в кабинете, с головой погрузившись в какие-то бумаги. Присутствовал также начальник отдела старший инспектор Уолл, который в свое время так потрепал нервы Дональду. Его я видел впервые. Мы довольно холодно пожали руки друг другу. Глаза Уолла скользнули по моей куртке, джинсам и бутсам, не изменив своего выражения. Мне предложили стул из пластика.
      С чуть заметной усмешкой Фрост сказал:
      - Вы там разворошили целый муравейник.
      Уолл даже нахмурился, явно не одобряя такой фривольности.
      - Обнаружилось, что вы напали на весьма разветвленную организацию. - Они оба устремили взгляд на гору бумаг.
      - Вы рассказали обо всем Дональду? - спросил я. Фрост промолчал.
      - Мы проинформировали мистера Стюарта, - деревянным голосом проговорил Уолл, - что ограбление его дома и смерть миссис Стюарт - дело преступной организации, о которой он не мог знать и действия которой не мог предотвратить.
      Холодные, удобные слова.
      - До него дошло то, что вы ему сказали? Брови Уолла удивленно выгнулись.
      - Я лично посетил его. Мне кажется, что он отлично все понял.
      - А как с Региной?
      - С телом миссис Стюарт, - поправил Уолл.
      - Дональд очень хочет похоронить ее.
      Фрост посмотрел на меня с почти человеческим сочувствием.
      - Сложность в том, - проговорил он, - что в случае убийства тело потерпевшего должно сохраняться у нас, потому что адвокат защиты имеет право потребовать собственную экспертизу. В данном случае мы никого не смогли обвинить в убийстве. - Он откашлялся. - Мы выдадим тело миссис Стюарт для захоронения, как только будут улажены все формальности.
      Я нервно сцепил пальцы.
      - Успокойтесь. Ваш кузен и так многим вам обязан. Большего вы сделать не могли.
      - Ладно, - криво усмехнулся я. - Тогда пойду проведаю его.
      Уолл снова подал мне руку, а Фрост провел меня через холл на улицу. В ранних зимних сумерках ярко светились огни.
      - Неофициально, - сказал он, медленно шагая за мной, - могу сообщить, что мельбурнская полиция нашла в галерее список людей, являющихся известными взломщиками. Они распределены по странам, как и покупатели. Четыре фамилии приходится на Англию. Мне не полагается строить догадки, тем более делиться ими, но все же есть шанс, что убийца миссис Стюарт находится среди них.
      - Правда?
      - Да… Но прошу на меня не ссылаться.
      - Ладно, не буду, - пообещал я. - Итак, ограбление - местная работа?
      - Похоже.
      «Грин, - подумал я. - Грин через «и» долгое. Грин мог нанимать их. А потом на пожарище он проверял качество их работы».
      Я остановился. Мы стояли перед цветочным магазином, в котором работала Регина. Фрост поглядел на огромные желтые хризантемы, украшавшие ярко освещенную витрину, и перевел на меня вопросительный взгляд. Я полез в карман, достал шесть револьверных гильз и положил их в руку Фроста.
      - Гильзы именно от того револьвера, из которого человек по фамилии Грин стрелял в меня. Он бросил их, когда перезаряжал оружие. Я говорил вам о них по телефону. Может, это убедит вас в том, что Грин способен на убийство.
      - Ну… и что с того?
      - Только предположение…
      - Дальше, дальше!
      - Грин находился в Англии в то самое время, когда была убита Регина…
      Он уставился на меня и ждал продолжения.
      - Может, Регина знала его. Ведь она была в галерее в Австралии. Может быть, она узнала его, когда увидела в доме среди бандитов… Вероятно, потому ее и убили - было явно недостаточно просто связать и заткнуть ей рот. Если бы она осталась жива, то несомненно смогла бы опознать его.
      Теперь он выглядел так, словно ему не хватало воздуха.
      - Но это все… предположения, - попробовал возразить он.
      - Я знаю наверняка, что он был здесь через две недели после смерти Регины. Я знаю, что он по уши увяз в продаже картин, которые потом выкрадывали у владельцев. Я знаю наверняка, что он убил бы каждого, кто мог бы обвинить или выдать его. А остальное… ну, это уже ваши заботы!
      Я продолжал идти к остановке автобуса. Он шел за мной с растерянным видом.
      - Все хотели бы знать, - проговорил он, - как вы напали на след организации?
      - Подсказка информатора, - усмехнулся я.
      - Какого информатора?
      «Информатор, - мелькнуло у меня, - контрабандист в модном пальто с великолепной прической и сумочкой из крокодиловой кожи».
      - Информаторов не выдают, - заявил я.
      Он вздохнул, остановился и вытащил из пиджака кусочек оторванной ленты телекса.
      - Вы знакомы с инспектором по фамилии Портер?
      - Разумеется.
      - Он переслал вам сообщение.
      Фрост передал мне ленту. Я прочитал аккуратно напечатанные слова:
      «Передайте большое спасибо художнику-англичанину».
      - Вы можете кое-что передать Портеру?
      - Могу, конечно. Что?
      - «Пустое», - продиктовал я.
 

 
      Я стоял в темноте возле дома своего кузена. Он сидел в освещенной гостиной, глядя на портрет Регины, стоявший на камине все еще без рамы. Я позвонил.
      Дональд медленно подошел и открыл.
      - Чарльз? - несколько удивился он. - А я полагал, что ты в Австралии.
      - Вчера прилетел.
      - Заходи.
      Мы прошли на кухню, где по крайней мере было тепло, и сели по разные стороны стола. Он выглядел изможденным стариком, тенью человека, который уходит из жизни.
      - Как идут дела? - спросил я.
      - Дела? - хмуро переспросил он.
      - Торговля вином.
      - Я с тех пор не был в конторе.
      - Но если у тебя до сих пор не было проблем с наличными, они появятся.
      - Мне все равно!
      - Ты застрял, как иголка на пластинке. Проигрываешь один и тот же мотив… - Он смотрел на меня без всякого выражения. - Но теперь полиция знает, что это не ты организовал ограбление.
      Он медленно кивнул.
      - Полицейский… инспектор Уолл… приходил и сообщил мне…
      - Ну, а дальше?
      - Теперь это не имеет значения.
      - Из-за Регины?
      Он не ответил. Глаза его затуманились.
      - Тебе нужно трезво оценить обстановку, Дональд. Она мертва. Уже пять недель и три дня, как она умерла. Ты хочешь ее увидеть сейчас?
      Он страшно перепугался.
      - Нет, Чарльз. Конечно нет!
      - Тогда брось думать о ее мертвом теле!
      - Чарльз! - Он вскочил, опрокинув стул, вне себя от ярости.
      - Она в ящике холодильника, - сказал я. - А тебе нужно похоронить ее в холодной сырой земле. Разве не все равно?
      - Убирайся! - Он повысил голос. - Я больше не хочу тебя слушать.
      - То, из-за чего ты убиваешься, - терпеливо уговаривал его я, - это уже не Регина. Пойми, Дональд, то, что лежит в холодильнике, уже не Регина. Настоящая Регина - в твоем сердце, в твоей памяти. Единственная возможная жизнь, которую ты можешь ей дать, это помнить о ней. Ее бессмертие - в твоей жизни. И своим отказом от жизни ты убиваешь ее вторично.
      Он резко повернулся и вышел. Я слышал, как он пересек холл, и догадался, что он направляется в гостиную. Через минуту я пошел за ним. Створки дверей были закрыты.
      Я открыл двери и вошел. Он сидел на стуле на своем обычном месте.
      - Убирайся… - вяло произнес он.
      «Какой прок в том, - подумал я, - что человека сбрасывают с балкона, стреляют в него, швыряют о камни, а в итоге он не может спасти своего кузена».
      - Я забираю картину с собой в Лондон, - громко и безапелляционно заявил я.
      Он забеспокоился и вскочил на ноги.
      - Нет!..
      - Да. И немедленно!
      - Ты не сделаешь… Ты отдал ее мне…
      - Ее нужно вставить в раму. Иначе ее скрутит и перекорежит.
      - Ты не заберешь ее.
      - Ты тоже можешь поехать ко мне.
      - Я не могу уехать отсюда!
      - Почему?
      - Не будь идиотом! - взорвался он. - Ты сам знаешь почему. Потому что…
      - Регина будет там, где будешь ты. Стоит подумать о ней, как она будет с тобой.
      Никакой реакции.
      - Она была необыкновенная. Ужасно, что ее не стало. Но она заслуживает того, чтобы ты сделал для нее все, что возможно.
      Опять ничего.
      - Она не в этой комнате, а в твоих мыслях. И ты можешь взять ее с собой куда угодно.
      Ничего.
      Я подошел к камину и снял картину. Лицо Регины улыбалось, полное жизни.
      «Но левую ноздрю следовало бы нарисовать несколько мягче…» - подумал я.
      Дональд не пытался останавливать меня. Я тихо коснулся его руки.
      - Давай выведем твою машину и поедем ко мне в Хитроу. Немедленно!
      Дональд продолжал молчать.
      - Вставай! - коротко приказал я. Он начал тихонько плакать.
      Я глубоко вздохнул и взглянул на часы.
      - Хватит! - сказал я через пару минут. - А бензин у тебя есть?
      - Мы сможем заправиться… на шоссе… - ответил он, мучительно шмыгая носом.
 

This file was created

with BookDesigner program

bookdesigner@the-ebook.org

11.09.2008