Глава 13

— Мне определенно очень хочется покинуть Белый дом, — брюзжащим голосом заявил Ричард Конгросян, обращаясь к полицейскому, охранявшему его.

Он все более раздражался, все более мрачные предчувствия овладевали им. Он стоял как можно дальше от комиссара Пэмброука. Это Пэмброук, он точно знал, заправлял здесь всем.

— Мистер Джадд, психохимиотерапевт из «АГ Хемие», — сказал Уайлдер Пэмброук, — должен быть здесь с минуты на минуту. Так что, пожалуйста, потерпите еще совсем немного, мистер Конгросян.

Голос его был спокоен, но это совсем не успокаивало Конгросяна.

Имелась в нем определенная жесткость, непреклонность, что еще сильнее действовало Конгросяну на нервы.

— Это же совершенно невыносимо, — не унимался Конгросян, — вы сторожите меня, не спускаете с меня глаз, что бы я ни делал. Я просто не в состоянии терпеть, когда за мною следят. Неужели вы никак не можете уразуметь, что у меня самая настоящая паранойя во всем, что касается внешних ощущений?

В дверь комнаты постучались.

— Мистер Джадд к мистеру Конгросяну, — объявил служитель Белого Дома.

Пэмброук открыл дверь в комнату и пропустил в нее Меррилла Джадда, который деловой походкой прошел внутрь, держа в руке традиционный врачебный портфель, однако с фирменными наклейками.

— Мистер Конгросян? Рад встретиться наконец-то с вами лично.

— Здравствуйте, Джадд, — пробормотал Конгросян, не испытывая особой радости от того, что происходило.

— Я принес с собою кое-какие новые, еще экспериментальные препараты для вас, — произнес Джадд, открывая портфель и запуская туда руки. Имипрамин-глюкель — по две таблетки в день, каждая по пятьдесят миллиграммов. Вот, оранжевого цвета. А коричневые таблетки — это еще одно наше новое средства, метабиретинат оксид, сто миллиграммов в…

— Это яд, — перебил его Конгросян.

— Простите? — мгновенно насторожившись, Джадд приложил согнутую рупором кисть к уху.

— Я не стану ничего принимать. Это часть тщательно разработанного плана, имеющего конечной целью убить меня.

В этом у Конгросяна не было ни малейших сомнений. Он это понял, как только увидел в руках Джадда фирменный портфель «АГ Хемие».

— Отнюдь нет. Уверяю вас, — испугался Джадд, бросив злобный взгляд в сторону Пэмброука. — Мы пытаемся помочь вам. В этом заключается наша работа.

— Вот поэтому-то вы меня похитили? — спросил Конгросян.

— Я лично вас не похищал, — осторожно возразил Джадд. — А теперь, что касается…

— Вы все действуете заодно, — заявил Конгросян.

И у него было подходящее объяснение: его готовили к тому моменту, когда наступит нужное время. Призвав на помощь все свои психокинетические способности, он поднял обе руки и направил всю мощь своего внимания на психохимика Меррилла Джадда.

Психохимик поднялся над полом, завис, болтая ногами, в воздухе, все еще крепко сжимая в руках свой фирменный портфель «АГ Хемие». Разинув рот от изумления, выпучив глаза, он обалдело глядел на Конгросяна и Пэмброука.

Он попытался что-то сказать, и тогда Конгросян швырнул его об закрытую дверь комнаты. От удара дверь распахнулась, Джадд пролетел сквозь нее и исчез из вида. В комнате вместе с Конгросяном теперь оставались только Пэмброук и его люди из НП.

Прокашлявшись, Пэмброук сухо сказал:

— Нам, пожалуй следовало бы проверить, не получил ли он каких-либо тяжких телесных повреждений.

Уже шагая к двери, он добавил через плечо:

— Я посчитал, что «АГ Хемие» будет несколько этим огорчена. Мягко выражаясь.

— К черту «АГ Хемие»! — крикнул Конгросян ему вслед. — Мне нужен мой личный врач. Я не доверяю никому из тех, что вы сюда приводите. Откуда мне знать, в сомом ли деле он из «АГ Хемие»? Он, по всей вероятности, самозванец.

— В любом случае, — заметил Пэмброук, вам вряд ли теперь нужно о нем беспокоиться.

Он осторожно открыл дверь.

— Так он действительно из «АГ Хемие»? — спросил Конгросян, выходя вслед за ним в коридор.

— Вы сами говорили с ним по телефону, именно вы впутали его в эту историю.

Пэмброук казался сердитым и даже взволнованным, теперь, когда искал взглядом признаки Джадда в коридоре.

— Где он? — требовательным тоном спросил он. — Ради всего святого, скажите, что вы с ним сделали, Конгросян?

— Я задвинул его вниз по лестнице в подвал, в прачечную, — с явной неохотой ответил Конгросян. — И ничего с ним худого не случилось.

— Вам известно, что такое принцип фон Лессинджера? — глядя на него в упор, спросил Пэмброук.

— Разумеется.

— Как один из высших руководителей НП, — сказал Пэмброук, — я располагаю допуском к аппаратуре фон Лессинджера. Вам бы хотелось узнать, кто станет следующей жертвой вашего злоупотребления своими психокинетическими способностями?

— Нет, — ответил Конгросян.

— Знание этого даст вам определенное преимущество. Потому что вам, быть может, захочется сдержаться, чтобы потом не раскаиваться.

— Кто же это будет? — спросил тогда Конгросян.

— Николь, — произнес Пэмброук. — А теперь, если вы не возражаете, то скажите мне вот что. В связи с какими моральными или какими-либо другими соображениями вы воздерживаетесь от использования своих пси-способностей в политических целях?

— В политических целях? — эхом отозвался Конгросян.

Он никак не мог уразуметь, как это можно ими пользоваться в политических целях.

— Политика, — отметил Пэмброук, — позвольте вам напомнить, есть искусство заставлять других людей делать то, что вам хочется, и если необходимо, даже с применением силы. Ваше применение психокинеза только что было весьма необычным в своей направленности… но, тем, не менее, это было политической акцией.

— Я всегда чувствовал, что было бы неправильно прибегать к психокинезу по отношению к людям, — сказал Конгросян.

— Но теперь…

— Теперь, — сказал Конгросян, — положение изменилось. Я пленник, все объединились против меня. Вы тоже, например, против меня. Не исключено, что мне придется прибегнуть к своим способностям против вас.

— Пожалуйста, воздержитесь, — кисло улыбнувшись, предупредил Пэмброук. — Я всего-навсего платный служащий правительственного учреждения, выполняющий свои служебные обязанности.

— Вы куда больше, чем это, — возразил Конгросян. — Мне все-таки интересно узнать, каким образом я применю свои способности против Николь.

Он никак не мог себе представить, что способен так поступить — такой священный ужас она в него вселяла. Такой трепет он испытывал перед нею.

— Почему бы нам не подождать и не увидеть воочию? — спросил Пэмброук.

— Меня поражает, — сказал Конгросян, — что вам приходится пускаться во все тяготы, связанные с применением аппаратуры фон Лессинджера только для того, чтобы выяснить кое-что, касающееся моей скромной персоны. Ну какую я представляю из себя ценность — жалкий отщепенец, неспособный жить среди других людей! Каприз природы, которому лучше бы даже не родиться на свет.

— Это за вас говорит сейчас ваша болезнь, сказал Пэмброук. — И где-то в глубине своего сознания вы это прекрасно понимаете…

— Не вы должны признать, — не унимался Конгросян, — что это весьма странно пользоваться разработанной фон Лессинджером машинерией так, как, совершенно того не таясь, это делаете вы. Какова ваша цель?

Ваша настоящая, истинная цель, отметил он про себя.

— Моя задача — защитить Николь. И это не может быть иначе, как в самом скором будущем вы предпримете откровенные враждебные действия по отношению к ней.

— Я нисколько не сомневаюсь в том, что вы лжете, — перебил его Конгросян. — Я никогда бы не сделал ничего подобного в отношении Николь.

Уайлдер Пэмброук поднял бровь. А затем отвернулся и нажал кнопку вызова лифта, чтобы начать спуск в подвал в поисках психохимика из «АГ Хемие».

— Что вы собираетесь делать? — спросил Конгросян.

Он всегда с очень большим недоверием относился к представителям НП, и эта его подозрительность еще больше усилилась после того, как полиция ворвалась на стоянку «Марсолетов Луни Люка» и схватила его. А этот человек вызывал у него особенную подозрительность и вселял враждебное к себе отношение.

— Я всего лишь выполняю возложенные на меня обязанности, — повторил Пэмброук.

Однако у Конгросяна доверия к нему не прибавилось.

— Как вы теперь рассчитываете выпутаться из сложившегося положения? спросил у него Пэмброук, когда открылась дверь кабины лифта. — После того, как уничтожили сотрудника «АГ Хемие»…

Он прошел в кабину и жестом пригласил Конгросяна присоединиться к нему.

— Я рассчитываю на своего собственного врача. Эгона Саперба. Он в состоянии меня вылечить.

— Вы хотели бы с ним встретиться? Это можно устроить.

— Да! — живо вскричал Конгросян. — И как можно скорее. Это единственный человек во всей вселенной, который не против меня.

— Я мог бы доставить вас к нему сам, — сказал Пэмброук, при этом выражение его плоского, сурового лица стало задумчивым… Но я не очень-то уверен, что это стоит делать.

— Если вы не доставите меня к нему, — сказал Конгросян, — я с помощью своих способностей возьму да и зашвырну вас в Потомак.

Пэмброук только пожал плечами.

— Я не сомневаюсь в том, что вы в состоянии это сделать. Не по данным, которыми мы располагаем с помощью аппаратуры фон Лессинджера, вы этого, по всей вероятности, не сделаете. Так что я не очень-то рискую.

— Не думаю, что принцип фон Лессинджера срабатывает безукоризненно в тех случаях, когда дело приходится иметь с нами, экстрасенсами, раздраженно произнес Конгросян и тоже прошел в кабину лифта. — По крайней мере, я слышал, что так многие считают. Мы как раз и является том фактором, что вносит неопределенность в результаты, получаемые с помощью фон-лессинджеровской аппаратуры.

С этим невозмутимым человеком было трудно иметь дело. Он явно был не по нутру Конгросяну. Может быть, виной тому всего лишь характерный для полицейского склад ума, предположил он, пока они ехали вниз. А может быть, и нечто более серьезное.

Николь, мысленно воскликнул он. Вы же прекрасно понимаете, что я никогда не смог бы сделать с вами ничего плохого. Об этом даже речи быть не может — тогда рухнет весь мой мир. Это все равно, что причинить вред своей собственной матери или сестре, тому, кто является священным для меня. Мне нужно еще более тщательно следить за своими неординарными способностями, понял он. Боже милостивый, пожалуйста, помоги мне сохранять полный контроль над своими психокинетическими возможностями всякий раз, когда мне доведется быть в непосредственной близости к Николь.

И он стал со всем пылом фанатика дожидаться ответа, какого-нибудь знамения, пока они все еще продолжали спускаться в кабине лифта.

— Между прочим, — неожиданно прервал ход его мыслей Пэмброук, — я хотел бы вот что заметить относительно вашего запаха. Похоже на то, что он исчез.

— Исчез?! — до него с трудом дошел истинный смысл замечания полицейского. — Вы хотите сказать, что вы уже не ощущаете мерзкий запах, который источает мое тело? Но ведь это невозможно! Этого никак не может быть на самом деле…

Он неожиданно осекся, смутившись. Он ничего не понимал.

Пэмброук внимательно на него поглядел.

— Я бы уж точно учуял этот запах, здесь, в маленьком помещении кабины лифта. Разумеется, он еще может вернуться. Я дам вам знать, если это произойдет.

— Спасибо, — произнес Конгросян.

И подумал: почему-то этот человек все больше и больше берет верх надо мною. С методичной последовательностью. Он первоклассный психолог… Или по его собственному определению, мастер политической стратегии?

— Сигарету? — Пэмброук протянул ему пачку.

— Нет, что вы! — Конгросян в ужасе отшатнулся. — Это ведь запрещено законом — слишком небезопасно. Я бы ни за что не отважился закурить.

— Жить вообще всегда опасно, — философски заметил Пэмброук, закуривая. — Верно? В нашем мире опасность подстерегает человека за каждым углом, каждую минуту. Нужно быть всегда бесконечно осторожным. Знаете, в чем вы нуждаетесь, Конгросян? В телохранителе. В наряде отборных, тщательно подготовленных полицейских, которые ни на минуту нигде не покидали бы вас. В противном случае…

— В противном случае, как вы полагаете, у меня нет практически никаких шансов…

Пэмброук кивнул.

— Почти никаких, Конгросян. И это говорю я, опираясь на свой собственный богатый опыт работы с аппаратурой фон Лессинджера.

После этого они продолжали спускаться, не нарушая молчания.

Наконец кабина лифта остановилась. Отворились створки дверей. Они были в подвале Белого Дома. КОнгросян и Пэмброук вышли в подземный коридор.

Там уже их ждал мужчина, которого они оба сразу узнали.

— Я хочу, чтобы вы меня послушали, — сказал пианисту Бертольд Гольц.

Очень быстро, в какую-то долю секунду, комиссар НП выхватил пистолет, прицелился и выстрелил.

Но Гольц уже исчез.

На полу, там, где он только что стоял, валялся сложенный вчетверо листок бумаги. Его выронил Гольц. Конгросян нагнулся и потянулся к нему.

— Не прикасайтесь к этому! — отрывисто произнес Пэмброук.

Однако было уже поздно. Конгросян успел поднять и развернуть его, «ПЭМБРОУК ВЕДЕТ ВАС НА СМЕРТЬ» — было написано на листе.

— Интересно, — произнес Конгросян и передал бумажку полицейскому.

Пэмброук спрятал пистолет и взял листик, быстро пробежал по нему взглядом, лицо его перекосилось от злости.

Из— за спины у них снова раздался голос Гольца.

— Пэмброук уже несколько месяцев дожидается, когда можно будет вас арестовать, прямо здесь, в Белом Доме. Теперь у вас уже не осталось не секунды времени.

Резко развернувшись, Пэмброук снова потянулся к пистолету, выхватил его и выстрелил. И снова Гольц, горько и презрительно улыбаясь, исчез, испарился, будто растаял в воздухе. Ему никогда не пристрелить его, понял Конгросян. Во всяком случае, пока в его распоряжении имеется аппаратура фон Лессинджера.

Не осталось времени — для чего? Вот над чем сейчас задумался Конгросян. Что сейчас должно произойти? Гольцу, кажется, это известно, да и Пэмброуку, пожалуй, тоже. Каждый из них имеет в своем распоряжении идентичную аппаратуру. Но причем здесь я, — подумалось ему. Я и мои способности, которые я поклялся держать под строгим контролем. Неужели это означает, что уже в самом скором времени мне придется к ним прибегнуть?

Не было у него никаких интуитивных предчувствий, что же это все могло означать. Да и предпринять что-либо конкретнее он сейчас вряд ли был способен.

Нат Флайджер услышал, что где-то снаружи играют дети. Они нараспев издавали заунывные ритмические звуки, совершенно непривычные для его уха.

А он занимался музыкальным бизнесом всю свою жизнь. Как он ни старался, различить отдельные слова ему никак не удавалось; звуки были какие-то нечеткие, слитные.

— Разрешите взглянуть? — спросил он у Бет Конгросян, -…лучше не надо. Пожалуйста, не смотрите на этих детей. Пожалуйста!

— Мы из звукозаписи, миссис Конгросян, — кротко объяснил Нат. — Все и вся, касающееся мира музыки, является нашим кровным делом.

Он никак не мог удержаться, чтобы не подойти к окну и не выглянуть наружу: инстинкт исследователя взял в нем верх над воспитанностью, над всем остальным. Выглянув из окна, он увидел их, сидящих кружком. И все они были чап-чапычами. Ему страсть как захотелось узнать, кто из них был Плавтом Конгросяном. Но все они были для него на одно лицо. Скорее всего, невысокий мальчишка в желтых шортах и тенниске, выбившейся из-под пояса.

Нат дал знак Молли и Джиму, и они присоединились к нему у окна.

Пятеро детей-неандертальцев, отметил про себя Нат. Как бы выдернутые из глубин времени; тупиковая ветвь из прошлого, там отрезанная от основного эволюционного ствола и привитая здесь, в наши дни, чтобы мы могли послушать пение предков — мы, представители ЭМП — записать для других. Хотелось бы знать, какого рода конверт для альбома решит подобрать отдел оформления. Он зажмурил глаза, не в силах больше глядеть на разыгрывавшуюся под окном сценку.

Но одновременно он прекрасно понимал и то, что все равно им придется вплотную этим заняться. Потому что они приехали сюда, чтобы отобрать что-нибудь; они не могут, да и не хотят возвращаться с пустыми руками. И это было очень важно — записи нужно сделать в высшей степени профессионально. Это даже еще важнее, чем при записи игры Ричарда Конгросяна, какой бы великолепной она ни была. И еще мы не можем позволить себе роскоши носиться с нашей повышенной чувствительностью.

— Джим, вытаскивай «Ампек Ф-A2», — распорядился он. Волоки прямо сюда. Пока они не перестали.

— Я не позволю вам их записывать, — запротестовал Бет Конгросян.

— Мы это сделаем, — упрямо возразил ей Нат. — Для нас это привычное дело, писать народную музыку непосредственно там, где ее исполняют. Записи такие уже многократно аттестовались в судах США, и записывающая фирма всегда выигрывала предъявляемые ей иски.

Он последовал за Джимом Планком, чтобы помочь ему собрать микрофонный «журавль».

— Мистер Флайджер, вы отдаете себе отчет, кто эти дети? — бросила ему вслед миссис Конгросян.

— Да, — ответил он, не останавливаясь.

Вскоре «Ампек Ф-A2» был уже полностью смонтирован; инопланетный организм сонно пульсировал, время от времени производя волнообразные движения своими псевдоподиями, как бы показывая, что он голоден. Влажная погода все-таки повлияла на него — вялым его теперь никак нельзя было назвать.

Став рядом со звукооператорами, вся подобравшись, с непреклонным выражением лица, Бет Конгросян произнесла негромко, но уверенно:

— Послушайте-ка меня, пожалуйста. Сегодня вечером, а точнее, этой ночью, должно состояться что-то вроде их фестиваля. Взрослых. В их общем доме, в лесу, совсем неподалеку отсюда, на той стороне дороги, где красные скалы; этот дом принадлежит им всем, их общине, они им регулярно пользуются. Там будет очень много танцев и пения. Как раз всего того, за чем вы так охотитесь. Намного больше того, что вы найдете здесь. Подождите и записывайте там сколько вашей душе угодно. А этих детей оставьте в покое.

— Мы сделаем и то, и другое, — сказал Нат и дал сигнал Джиму подвести «Ампек Ф-A2» к самому кружку, образованному детьми.

— Я проведу вас туда ночью в их общий дом, взмолилась Бет Конгросян, поспешив вслед за ним. — Это будет очень поздно, около двух ночи. Они поют просто замечательно. Слова разобрать трудно, но… — Она схватила ребенка за руку. — Ричард и я, мы стараемся воспитывать нашего ребенка подальше от этого. У детей в таком юном возрасте еще очень мало тех черт, что становятся наиболее характерными у взрослых; от них вы не услышите ничего по-настоящему стоящего. А вот когда вы увидите взрослых…

Она осеклась и закончила совсем уже упавшим голосом:

— …Вот тогда-то вы и поймете, что я имею в виду.

— В самом деле, давайте подождем, — сказала Молли, обращаясь к Нату.

Тот в нерешительности повернулся к Джиму Планку. Джим кивнул.

— Ладно, — согласился Нат. — Но вы обязательно проведете нас на их бал. И сделаете так, чтобы нас туда пропустили.

— Хорошо, — закивала она. — Обязательно сделаю. Благодарю вас, мистер Флайджер.

Я чувствую себя так, как будто это я во всем виноват, отметил про себя Нат. Однако вслух сказал только:

— Ладно. И вы… — но тут чувство вины совсем его захлестнуло. Черт, не нужно вам нас туда водить. Мы останемся в Дженнере.

— Меня это очень устраивает, — призналась Бет КОнгросян. — Я ужасно одинока. Мне нужно общество, когда нет Ричарда. Вы даже представить себе не можете, что для нас означает, когда люди… из внешнего мира заглядывают к нам сюда, пусть даже ненадолго.

Дети, заметив взрослых, неожиданно перестал петь и теперь смущенно, широко открытыми глазами глядели на Ната, Молли и Джима. Их теперь вряд ли удастся уговорить снова вернуться к своим детским забавам, понял Конгросян.

— Вас это пугает? — спросила у него напрямик Бет Конгросян.

Он только пожал плечами.

— Нет. Нисколько.

— Правительство знает об этом, — сказала он. — Здесь побывало великое множество этнографов и одному Богу известно кого еще, их всех посылали для обследования ситуации в этой местности. Все они хором утверждают, что, по их мнению, в доисторические времена, в эпоху, предшествовавшую появлению кроманьонцев… — она замолчала, не зная как правильнее выразиться.

— Они скрещивались, — закончил за нее Нат. — На что указывают также и скелеты, обнаруженные в пещерах в Израиле.

— Да, — кивнула она. — Возможно, это можно сказать обо все так называемых подрасах. Расах, которые якобы вымерли в процессе борьбы за существование. Они просто были поглощены «Гомо сапиенсом».

— Есть и еще совершенно иное предположение, — сказала Нат. — Мне, например, более правдоподобным кажется, что так называемые подрасы были мутациями, которые существовали очень короткий срок, а затем вырождались вследствие недостаточной приспособляемости. Наверное, в те времена также бывали периоды повышенной радиации.

— Я с этим не согласно, — возразила Бет Конгросян. — И работы, проведенные с использованием аппаратуры фон Лессинджера, только подтверждают мои предположения. Согласно вашей гипотезе, они что-то вроде каприза природы. Но я уверена в том, что это настоящие, полноценные расы… Я считаю, что они эволюционировали, каждая раздельно, он некоего одного первоначального примата, от гипотетического проконсула. И в конце концов сошлись вместе, когда «Гомо сапиенсу» стало тесно, и он начал забредать в их охотничьих угодьях.

— Можно еще чашечку кофе? — попросила Молли. — Мне так холодно. Мне очень неуютно в здешней сырости.

— Не мешало бы, пожалуй, вернуться в дом, — согласилась Бет Конгросян. — Да, вам трудно привыкнуть к здешней погоде. Я это прекрасно понимаю. Я еще не забыла, каково нам самим было поначалу, когда мы сюда переехали.

— Плавт родился не здесь, — заметил Нат.

— Не здесь. Как раз из-за него мы и были вынуждены сюда переехать.

— А почему бы правительству не забрать его у вас? — спросил Нат. Оно открыло специальные школы для жертв радиации.

Он старался избегать точного термина, который в правительственных кругах звучал как «каприз радиации».

— Мы сочли, что здесь ему будет лучше, — сказала Бет Конгросян. Большинство их — чап-чапычей, как называют их в народе, да и они сами не возражали против такого названия, — живет здесь. Они собрались здесь за последние два десятилетия практически со всех уголков земного шара.

Они все вчетвером вернулись в сухое тепло старинного дома.

— Он, в самом деле, прелестный малыш, — заметила Молли. — Такой славный, такой смышленый несмотря на…

Она запнулась.

— Челюсть и неуклюжую походку, — сухо произнесла миссис Конгросян, которые еще полностью не сформировались. Это начинается в тринадцать лет.

В кухне она стала кипятить воду для кофе.

Странно, отметил про себя Нат Флайджер, что же это мы собираемся привезти из этой поездки? Совсем не то, что мы с Леей ожидали поначалу.

Интересно, задумался он, хорошо ли это будет раскупаться?

Чистый приятный голос Аманды Коннерс, неожиданно раздавшийся в интеркоме, привел в состояние полной растерянности д-ра Эгона Саперба. Он в это время как раз проверял расписание своих завтрашних встреч.

— Доктор, вас хочет видеть джентльмен, назвавшийся мистером Уайлдером Пэмброуком.

Уайлдер Пэмброук! Д-р Саперб тут же напряженно выпрямился, не поднимаясь со стула, и непроизвольно отложил в сторону свою записную книжку. Что нужно в такое позднее время этому высокому полицейскому чину?

Он сразу же инстинктивно насторожился и произнес в микрофон интеркома:

— Одну минутку, пожалуйста.

Неужели он заявился сюда, чтобы в конце концов прикрыть той кабинет?

Тогда я, должно быть, уже принял, сам о том не догадываясь того, особого пациента. Того пациента ради обслуживания которого я существую. Хотя вернее было бы сказать, что я его так и не обслужил. Ибо у меня, наверное, ничего с ним не получилось.

От таких мыслей пот выступил у него на лбу. Значит, сейчас заканчивается моя карьера, и мне суждено разделить судьбу всех остальных коллег и сбежали в коммунистические страны, только вряд ли им там лучше.

Некоторые эмигрировали на Луну и на Марс. А немногие — хотя таких «немногих» на самом деле оказалось удивительно много — стали проситься на работу в «АГ Хемие» — организацию больше других достойную осуждения за свою деятельность против психоаналитиков.

Я слишком молод, чтобы уходить на пенсию, и слишком стар, чтобы переучиваться другой профессии, с горечью отметил про себя Саперб. Так что по сути мне ничего не остается делать. Я не могу продолжать свою деятельность, но не в состоянии и прекратить ее. Это и есть настоящее раздвоение, именно то состояние, которое так характерно для большинства моих пациентов. Теперь он ощущал куда более сильное сострадание к ним и понимал, какой невыносимо сложной становилась их жизнь.

— Просите комиссара Пэмброука, — сказал он Аманде.

В кабинет медленно вошел высокопоставленный полицейский с колючими глазами и сел прямо напротив д-ра Саперба.

— Меня заинтересовала девушка, которая сидит у вас в приемной, произнес несколько взволнованно Пэмброук. — Мне хотелось бы знать, что с нею станется. Возможно, мы…

Что вам нужно? — спросил напрямик Саперб.

— Ответ. На вопрос.

Пэмброук откинулся назад, достал золотой портсигар — антикварную вещицу прошлого столетия — щелкнул зажигалкой, тоже антикварной.

Затянувшись, уселся поудобнее, закинул ногу на ногу. И продолжил:

— Вас пациент, Ричард Конгросян, обнаружил, что он в состоянии дать отпор.

— Кому?

— Своим притеснителям. Нам, разумеется, в первую очередь. Очевидно, и любому другому, кто появится на сцене, в той же роли. Вот это мне и хотелось бы выяснить со всей определенностью. Я хочу работать вместе с Ричардом Конгросяном, но я должен обезопасить себя от него. Честно говоря, я его боюсь, притом в данных обстоятельствах боюсь его больше, чем кого бы то ни было на свете. И я понимаю, почему, — я прибегал к помощи аппаратуры фон Лессинджера и прекрасно себе представляю, о чем говорю. Что является ключом к его мозгу? Как мне поступить, чтобы Конгросян… — Пэмброук, оживленно жестикулируя, подыскивал нужное слово, -…стал в большой степени заслуживающим доверия, чтобы его поведение было более предсказуемым? Вы понимаете, о чем идет речь. Мне, естественно, совсем не хочется, чтобы он схватил меня и зашвырнул на два метра под землю в одно прекрасное утро, когда мы слегка с ним повздорим.

Лицо его было бледным, сидел он теперь, напрягшись всем телом, и было видно, насколько хрупким было сохранявшееся еще им самообладание.

Д— р Саперб ответил после некоторой паузы.

— Теперь я знаю, кто этот пациент, которого я дожидаюсь. Вы солгали, сказав, что меня должна постичь неудача. Фактически я жизненно необходим вам. А пациент мой в общем-то душевно здоров.

Пэмброук пристально на него поглядел, но ничего не сказал.

— Этот пациент — вы сами.

Через некоторое время Пэмброук кивнул.

— И это совсем не связано с деятельностью правительства, — сказал Саперб. — Это все было организовано по вашей собственной инициативе.

Николь к этому не имеет ни малейшего касательства.

По крайней мере, непосредственно, отметил он про себя.

— Советую вести себя поосторожнее.

С этими словами Пэмброук свой служебный пистолет и небрежно положил его себе на колени, однако рука его оставалась в непосредственной близости к оружию.

— Я не в состоянии объяснить вам, каким образом можно взять под контроль Конгросяна. Я и сам не могу его контролировать — вы в этом имели возможность убедиться.

— Но вы должны знать, как это сделать, — настаивал Пэмброук, — именно вы в первую очередь должны знать, смогу я работать вместе с ним или нет.

Ведь вы очень многое о нем знаете — как, наверное, никто другой.

Он поглядел на Саперба в упор, взгляд его немигающих глаз был ясен.

Он ждал ответа.

— Вам придется рассказать мне, какую работу вы хотите предложить ему.

Пэмброук, подняв пистолет и направив дуло его прямо на Саперба, произнес:

— Скажите мне, какие чувства он питает к Николь?

— Она ему представляется чем-то вроде фигуры Великой Матери. Как и всем нам.

— «Великая Мать»?

Пэмброук решительно перегнулся через стол.

— Что это?

— Великая изначальная мать всего сущего.

— Значит, другими словами, он боготворит ее. Она для него не простая смертная женщина. Как же он станет реагировать… — Пэмброук осекся в нерешительности. — Предположим, Конгросян внезапно станет одним из гестов, притом настоящим, приобщенным к одной из наиболее тщательно охраняемых государственных тайн. Заключающейся в том, что подлинная Николь умерла много лет тому назад, а так называемая «Николь» всего лишь актриса.

Девушки по имени Кейт Руперт.

В ушах Саперба гудело. Он неплохо изучил Пэмброука и теперь был абсолютно уверен, что когда этот взаимный обмен мыслями завершится, Пэмброук пристрелит его.

— Потому что, — продолжал Пэмброук, — это истинная правда.

После этих слов он затолкал пистолет назад, в кобуру.

— Потеряет он свой страх, свое благоговение перед нею тогда? Будет ли он способен… сотрудничать?

Саперб задумался, затем произнес:

— Да. Будет. Определенно будет.

Пэмброуку явно стало легче. Он перестал дрожать, слабый румянец снова вернулся на его худое, невыразительное лицо.

— Вот и отлично. И я надеюсь, что вы не дезинформировали меня, доктор, потому что в противном случае я еще сумею сюда вернуться, чтобы бы ни случилось, и уничтожить вас.