Когда-то мой отец был реставратором. Его работа заключалась в том, чтобы воссоздавать керамику, сохранившуюся с Древних Времен, с тех довоенных дней, когда не все в этом мире было сделано из пластика. Восхитительная это вещь — керамический сосуд. Каждый спасенный им образец: его фактура, форма, глазурь — находили свое место в памяти и уже никогда ее не покидали.
      Правда, теперь ни его работа, ни его мастерство почти никого не интересовали. Керамики сохранилось так мало, что счастливые обладатели берегли ее как зеницу ока.
      "Я — Джо Фернрайт, — убеждал он себя, — и я — лучший мастер на Земле. Я, Джо Фернрайт, — не чета другим".
      Пустые коробки заполняли его мастерскую; те самые жестяные коробки, в которых он возвращал владельцам спасенные его руками сосуды, но вот уже семь месяцев как столик для заказов пуст.
      Семь месяцев — чего только не успеешь передумать за это время. Однажды Джо даже решил отказаться от своей работы и заняться чем-нибудь другим чем угодно, лишь бы не сидеть на ветеранском пособии. "Может, все дело в моей работе, — думал он, — может, клиентов не устраивает качество, и они обращаются к другим мастерам?" Потом в голову пришла мысль о самоубийстве, или о громком преступлении — например, убийстве кого-нибудь из Международного Всемирного Сената. Вот только что это даст? Все-таки жизнь чего-то стоит. Даже когда все прелести жизни и радость бытия давно покинули тебя, кое-что остается… Игра.
      На крыше своего комнатного блока, с ленчем в руках, Джо Фернрайт ждал общественный аэробус. Утренний холод пронизывал насквозь. Джо ежился. "Сейчас подойдет, — думал он, — если, конечно, не будет набит под завязку. Что ж, тогда пойду пешком".
      К пешим прогулкам Джо привык уже давно: общественный транспорт работал из рук вон плохо — как впрочем и все остальное. "Черт бы их побрал, ворчал Джо себе под нос. — Или, точнее, черт бы побрал всех нас". В конце концов, он тоже был частью этой гигантской паутины, раскинувшей повсюду свои липкие сети, обвившей ими весь мир.
      — С меня хватит, — заявил мужчина с заметно выпирающими желваками на гладко выбритых скулах. — Я спускаюсь на землю и иду пешком. Удачи.
      Мужчина протиснулся сквозь толпу ожидающих, и она сомкнулась за ним плотным кольцом.
      "Пожалуй, я тоже пойду", — решил Джо.
      Он направился к эскалатору, и за ним с недовольным ворчанием потянулись почти все пассажиры.
      Он ступил на потрескавшийся, выщербленный тротуар, зло процедил воздух сквозь зубы и зашагал на север.
      Полицейская машина, плавно опустившись, зависла над головой Джо.
      — Эй, парень, ковыляй поживее, — окликнул его офицер в форме, и Джо увидел направленное на него дуло "вальтера", — Давай, пошевеливайся, а то я тебя прихвачу.
      — Клянусь Богом, сейчас прибавлю шаг, — отозвался Джо. — Я только вышел.
      Он пошел быстрее, приспосабливаясь к темпу других пешеходов, довольных хотя бы тем, что у них пока есть работа, и есть куда спешить в это промозглое апрельское утро 2046 года в городе Кливленде Народной Республики Америки. "Или, — думал он, — хотя бы что-то напоминающее работу. Место, талант, опыт и однажды сделанный заказ".
      ***
      Его офис и мастерская — по сути дела, жалкий квадратный блок, где с трудом помещались верстак, инструменты и груда пустых металлических коробок, небольшой стол и старинное, обитое кожей кресло-качалка, принадлежавшее когда-то деду, затем отцу, а теперь и самому Джо. Он просиживал в нем день за днем, из месяца в месяц, И была в этой скудной обстановке одна-единственная керамическая ваза, фарфоровая и белоснежная, украшенная бледно-голубой муравой. Много лет назад Джо случайно наткнулся на нее, и сразу узнал работу японского мастера семнадцатого века. Джо дорожил ею и сумел пронести сквозь все невзгоды, даже сквозь войну.
      Фернрайт забрался в кресло, с удовольствием ощущая, как оно чуть проминается под ним, словно принимая форму знакомой фигуры. Кресло так же привыкло к хозяину, как и он к креслу. Почти вся жизнь Джо прошла в этом кресле. Джо потянулся к кнопке почтового ящика и застыл в нерешительности. А если там, как обычно, ничего нет? Но ведь могло быть иначе — это как артобстрел: когда его давно нет, то можно ожидать в любой момент. Джо нажал кнопку.
      На стол скользнули три счета.
      А вместе с ними выпал грязно-серый пакетик с сегодняшним пособием. Аляповатые, почти ничего не стоящие бумажки. Каждый день, получив свой серый пакетик, Джо мчался в ближайший супермаркет и проворачивал свой маленький гешефт — продавал купюры, пока они хоть что-то стоили, и покупал еду, журналы, лекарства, новую рубашку, все равно что, лишь бы оно имело хоть какую-то ценность. Так поступали все вокруг: хранить деньги двадцать четыре часа означало обречь себя на катастрофу, эдакое моральное самоубийство. За два дня государственные деньги теряли не меньше восьмидесяти процентов покупательной способности.
      Мужчина из соседнего блока крикнул через стену:
      — Да здравствует Президент!
      Рутинное приветствие.
      — Ага, — машинально отозвался Джо. Один за другим отозвались голоса из соседних модулей. Неожиданно Джо задумался — а сколько же всего в здании таких каморок? Тысяча? Две, две с половиной? "Можно попробовать посчитать. Вот и занятие на сегодня, — решил Джо, — тогда смогу сосчитать, сколько людей живет в моем доме — кроме умерших или тех, кто попал в больницы. Но только после сигареты".
      Он достал пачку табачных сигарет, категорически запрещенных из-за наркотической природы и вреда, наносимого здоровью граждан.
      Не успел он прикурить, как его взгляд упал на пожарную сигнализацию на стене напротив. "Одна затяжка — десять штрафных", — пробормотал Джо и, засунув пачку обратно в карман, яростно потер лоб, пытаясь подавить гложущее ощущение где-то внутри, нечто, заставлявшее его уже несколько раз нарушать закон. Мысль спотыкалась, как заезженная пластинка: "Чего же мне не хватает? Что я пытаюсь заместить этим жалким суррогатом — курением? Это должно быть что-то громадное, — подумал Джо и почувствовал неимоверный голод доисторического человека, готового пожрать все вокруг. — Желание поглотить и спрятать внутри всю пустоту окружающего мира, вот это что такое".
      Именно это заставляло Джо играть, именно это и создало Игру лично для него.
      Нажав красную кнопку, он снял трубку и стал ждать, пока медлительная, доисторическая техника выведет его номер на внешнюю линию.
      "Пи-и-ип", — раздалось из телефона, а на экране стали мелькать расплывчатые пятна и фигуры.
      Номер был занесен в память. Двенадцать цифр, первые три соединяли с Москвой.
      — Вам звонят из ставки вице-комиссара Сакстона Гордона, — заявил он появившемуся на экране русскому офицеру.
      — Полагаю, хотите поиграть? — спросил оператор.
      Джо ответил:
      — Гуманоид не может поддерживать обмен веществ одной только планктонной мукой…
      Криво усмехнувшись, офицер соединил Фернрайта с Гавковым. На экране появилась мятая, невыразительная физиономия мелкого чиновника. При виде Джо скука на нем мгновенно сменилась интересом.
      — О, преславный витязь, — затянул Гавков по-русски, — достойный пастырь толпы безмозглых, преступных…
      — Речь можете оставить на потом, — перебил его Джо, чувствуя, как накатывает раздражение — обычное состояние по утрам.
      — Простите.
      — Подготовили новый заголовок? — спросил Джо, держа наготове ручку.
      — Компьютерный переводчик в Токио был все утро заблокирован, — ответил Гавков. — Я решил пропустить заголовок через небольшой переводчик в Кобе. В каком-то смысле он оказался даже — как бы сказать? — занимательней что ли, чем в Токио.
      Гавков замолчал, склонясь над листочком бумаги.
      Его офис был точной копией мастерской Джо, только мебель отличалась: стол, телефон, пластмассовый стул с высокой прямой спинкой.
      — Готовы? — спросил он.
      — Готов. — Джо изобразил некое подобие закорючки на бумаге, расписывая ручку.
      Гавков прочистил горло и с самодовольной улыбкой человека, полностью уверенного в победе, стал читать:
      — В оригинале он был на вашем языке, — объяснил Гавков, как требовали того правила, придуманные ими же самими — кучкой людей, разбросанных по всему земному шару, ютящихся в тесных квартирках, занимающих ничтожные должности, никуда не стремящихся, ни о чем не заботящихся, ничего, в сущности, не делающих: растворенных в безликости коллективного бытия. Свои личные причины его ненавидеть они объединили в попытке спастись от него в Игре.
      — Подсказка, — продолжал Гавков, — это название книги.
      — Известной? — спросил Джо.
      Игнорируя вопрос, Гавков прочел с бумажки:
      — "Сетчатое жалящее оружием насекомое".
      — Палящее оружием? — переспросил Джо.
      — Нет. Жалящее оружием.
      — Сетчатое… — Джо задумался, — сетка. Жалящее насекомое… Оса wasp, то есть "восп"? — Он растерянно почесал лоб пером. — Переведено в Кобе? Стало быть, пчела, — решил он, — то есть по-английски «би»…
      Дальше — оружие, значит, «ган-би»… А если это пистолет, то «хитер-би»… или лазер — «лазер-би»… пушка — «род-би»… револьвер "гэт", — Джо быстро записал, — «гэт-би»… Гэтсби. Теперь вернемся к сетчатому… Решетчатый, то есть «грейтинг»… Решетка — грейт… — вот оно! — "Великий Гэтсби", роман Скотта Фицджеральда, — произнес он, триумфально отбросив ручку.
      — Десять очков, — произнес Гавков, что-то подсчитав. — Что ж, вы догнали Хиршмейера из Берлина, и даже слегка опережаете Смита из Нью-Йорка. Будете играть еще?
      — Как насчет моего названия? — спросил Джо и достал из кармана сложенный листок. Разложив его на столе, он прочел:
      — "Мужской отпрыск встает с постели", — и посмотрел на Гавкова, чувствуя, как на душе теплеет от сознания, что на этот раз его заголовок, переведенный гораздо более мощным переводчиком Токио, будет значительно лучше.
      — Это омоним, — мгновенно определил Гавков. — Слово «сын» по-английски звучит так же, как слово «солнце». "И восходит солнце". Десять очков мне, записал он.
      Джо, нахмурившись, прочел вторую шараду:
      — "Те, с кого гей берет пошлину за транзит".
      — Опять Серьезно Затягивающая Дорога, — улыбаясь, ответил Гавков. Пошлина — это «толл», а гей — «Белл»… вот и получается — "По ком звонит колокол"…
      — Серьезно Затягивающая, что?
      — Серьезно — «эрнест», затягивающая — «хэминг», дорога — «уэй».
      — Сдаюсь, — вздохнул Джо. Его выматывала эта партия, Гавков, как всегда, далеко опережал его в обратном переводе компьютерных интерпретаций.
      — Может, попробуем еще? — попытался соблазнить его Гавков.
      — Ну ладно, — согласился Джо.
      — "Быстро разбитое на спор поколение".
      — О господи, — пролепетал Джо, полностью сбитый с толку.
      Ни единой мысли в голове, — разбитый, скорее всего, «брек», и «фаст» быстро, то есть «брекфаст» — завтрак, это легко. Но "на спор поколение"?.. Что может значить, это "на спор"? Он стал быстро перебирать синонимы, драка — «файтинг», ругань — «агьюинг», перебранка — «спат». Решение не приходило; поколение — это «простериор», а, может, это второе значение слова "задняя часть". Тогда тыл — "рэа энд". Задница — «эсс». Ягодица «бат».
      Теперь он напоминал медитирующего в тиши йога.
      — Нет, — наконец произнес он, — не могу, сдаюсь.
      — Что, так сразу? — Гавков вопросительно изогнул бровь.
      — Ну не сидеть же до конца дня с одной и той же шарадой.
      — Зад, — ответил Гавков.
      Джо застонал. Конечно, это был "Завтрак у Тифани". Легко и просто: зад — «фани», теперь: «на» меняется на «у», а «спор» — на «распрю» — «тиф».
      — Стонете? — произнес Гавков. — Только из-за того, что не угадали? Фернрайт, что с вами? Разве вас не утомляет час за часом сидеть без дела в своей конуре?
      Неужели лучше остаться наедине с собой и отказаться от общения с нами?.. Полагаю, больше играть не будем?
      Казалось, то, что один из них готов отказаться от Игры, не на шутку расстроило Гавкова. Глаза его потускнели.
      — Просто ответ напрашивался сам собою, а я не догадался, — Джо попытался спасти положение, но сразу понял, что его объяснение не устраивает московского коллегу. Пришлось признаться. — Ладно, похоже, у меня депрессия. Не могу я так больше. Понимаете?
      Понимаете! — уже утвердительно добавил Джо и замолчал. Немое, бессловесное согласие, мгновение — и оно кануло в Лету.
      — Ладно, я вешаю трубку, — Джо протянул руку к рычагу телефона, но Гавков поспешно перебил его:
      — Подождите. Давайте еще раз, а?
      — Нет, — отрезал Джо, отключаясь, и уставился в пустоту.
      На бумажке оставалось еще несколько шарад, но…
      "Все… это конец, — с горечью подумал Джо. — Нет больше ни сил, ни желания бездумно прожигать жизнь в этой нескончаемой Игре, придуманной нами самими.
      Общение с другими, — думал Джо, — Игра — это наш способ борьбы с одиночеством. Мы силимся увидеть, но что? Отражение самих себя, наших безжизненных, изможденных лиц, пустых до такой степени, что даже тошно. Похоже, смерть где-то совсем рядом, — думал он. — Чем больше об этом думаешь, тем ближе она подбирается. Я чувствую, что она рядом… Нет у меня ни врагов, ни противников — одна пустота. Я устареваю, как новости в старом журнале: месяц за месяцем, месяц за месяцем. Я слишком опустошен для этой Игры. Даже если им — всем остальным — я и нужен со своим дурацким участием".
      И чем больше Джо размышлял об этом, уставившись в исчирканный листок, тем больше внутри него просыпалась мрачная жажда действия, словно его тело инстинктивно собирало последние силы. В полном безмолвии Джо принялся за новый заголовок.
      Набрав номер, он вышел на спутниковую связь с Японией, вызвал Токио и набрал цифровой код автоматического переводчика. Привычно подключившись к огромному сооружению, он обошел все его многочисленные защиты.
      — Устная передача, — сказал он.
      Массивный GX-9 переключился с визуального ввода на звуковой.
      — Зерно не созрело, — произнес Джо по-английски и включил рекордер на телефоне.
      В то же мгновение компьютер выдал японский эквивалент.
      — Спасибо. Конец сеанса.
      Джо повесил трубку, дозвонился до компьютерного переводчика в Вашингтоне, округ Колумбия. Он перемотал запись японской фразы и, в устной форме, загрузил фразу в сегмент японско-английского переводчика.
      — Клише неопытно, — ответил компьютер.
      — Простите? — засмеялся Джо. — Повторите, пожалуйста.
      — Клише неопытно, — произнес компьютер с нечеловеческим спокойствием.
      — Это точный перевод? — спросил Джо.
      — Клише…
      — О'кей, — прервал его Джо. — Конец сеанса.
      Он повесил трубку и замер, его снова наполняла энергия. Она заполнила все его существо и вернула к жизни.
      Джо медлил. Приняв решение, он набрал номер старика Смита из Нью-Йорка.
      — Офис закупки и снабжения, седьмое отделение, — произнес Смит. На тусклом небольшом экране возникло лицо, напоминающее брылястую морду гончей. — О, здорово, Фернрайт! Небось припас для меня что-нибудь, а?
      — Простой до невозможности, слушай, — начал было Джо. — Клише неопыт…
      — Погоди, лучше послушай мой, — перебил его Смит. — Давай сначала я, Джо, а? Получилось просто здорово. Ты ни за что не отгадаешь. Слушай. — И он быстро, проглатывая слова, прочитал:
      — "Болотистые настойчивости". Написал — "Шахта Гвозде-яблока".
      — Нет, — ответил Джо.
      — Что — нет? — нахмурившись и вскинув голову, спросил Смит. — Ты же даже не попробовал. Я дам тебе время. Как по правилам, пять минут.
      Джо выдавил:
      — Я бросаю.
      — Бросаешь что? Игру? Теперь, когда ты поднялся так высоко?!
      — Бросаю профессию, — ответил Джо. — Хочу бросить этот участок, отключу телефон. Меня здесь больше не будет, и я не смогу играть.
      Джо тяжело вздохнул, сделал паузу и продолжил:
      — Я скопил шестьдесят пять четвертаков. Довоенных. За два года.
      — Монет? Металлических денег?
      — Целый асбестовый мешок дома под радиатором, — сказал Джо и про себя добавил, что воспользуется им именно сегодня. — Недалеко от моего дома, на перекрестке, есть автомат, — сказал он Смиту, а сам подумал, хватит ли ему на окончательный анализ; говорят, мистер Найм сжирает много монет, или другими словами — его анализ дорого стоит. Но шестьдесят пять — кажется, этого должно хватить. Это равно…
      Джо подсчитал в записной книжке:
      — По официальному курсу на сегодня — это десять миллионов долларов в купюрах.
      После гнетущей паузы Смит медленно проговорил:
      — Понятно. Что ж, желаю удачи. Слов двадцать получить на всю сумму, может, пару предложений типа: "Поезжайте в Бостон. Спросите…". Только и успеешь услышать треск в автомате, и твои денежки покатятся прямехонько в лапы к центральному мистеру Найму в Осло, — он рукой вытер нос, словно школьник, уставший от зубрежки. — Завидую тебе, Фернрайт. Вдруг этой пары фраз будет достаточно… Один раз и я пытался воспользоваться его автоматом, бросил пятьдесят четвертаков. И все, что он мне выдал, было: "Поезжайте в Бостон. Спросите…". Знаешь, похоже, ему доставляет удовольствие глотать монеты и обрывать фразу на полуслове. Как раз подходящее развлечение для псевдоживого существа. Но ты все же попробуй.
      — О'кей. — Джо стиснул зубы, пытаясь переварить картинку, нарисованную Смитом.
      — А когда он переварит все твои четвертаки… — продолжал тот, но Джо резко его оборвал:
      — Я понял.
      — Никакие молитвы… — твердил свое Смит.
      — О'кей, — повторил Джо.
      Они молча смотрели друг на друга.
      — Никакие молитвы, — наконец произнес Смит, — ничто на свете не заставит эту чертову машину выплюнуть хотя бы еще одно словечко.
      — Гм-м. — Джо старался не показать виду, но слова Смита охладили его пыл. Леденящий страх уже охватил его. Ждать, пока пустота не задушит тебя. Несколько коротких фраз, а потом, как выражается Смит, бац!
      Мистер Найм молчит — словно наставленное на тебя дуло допотопного револьвера. Неизбежность поражения. Если и существует молчание свыше, то вот что это такое — монеты, опущенные в автомат мистера Найма, канувшие в никуда.
      — Слушай, может, я, — скороговоркой пробормотал Смит, — прочитаю тебе еще заголовочек напоследок?
      Компьютерный переводчик в Намангане. Вот, — он лихорадочно схватил длинными как у пианиста пальцами скомканный лист бумаги. — "Шахматная фигура, доведенная до банкротства". Знаменитый кинофильм, примерно…
      — "Ростовщик", — проговорил Джо безжизненным тоном.
      Это было элементарно: пешка, продающая свое имущество, то есть по-английски «понброкер», или «ростовщик».
      — Да! Точно, Фернрайт, ты действительно угадал.
      Можешь визжать от восторга и топать ногами. Как насчет еще одного? Погоди, не вешай сейчас трубку!
      У меня есть один действительно хороший экземплярчик!
      — Задай его Хиршмейеру из Берлина, — ответил Джо и отключился.
      "Я умираю", — подумал он.
      Устраиваясь поудобнее в своем антикварном кресле, он вдруг заметил, что загорелся почтовый индикатор — должно быть, всего пару минут назад. "Странно, — подумал Джо. — До четверти второго ничего не должно быть. Специальная доставка?" И нажал кнопку.
      На стол выпал пакет. Специальная доставка.
      Джо вскрыл конверт. Из него выпала узкая полоска с надписью:
      "МАСТЕР, ТЫ МНЕ НУЖЕН. И Я ЗАПЛАЧУ".
      Ни подписи, ни обратного адреса. "Господи, — подумал он, — наконец-то настоящее дело".
      Джо осторожно развернул кресло к почтовому индикатору и приготовился ждать.
      "Так и буду сидеть, пока не загорится, — твердил он себе, — или пока не умру от голода. Хотя теперь я ни за что не уйду из жизни добровольно. Буду жить. И ждать, и ждать, и ждать".
      И он ждал.

      В тот день почта не принесла больше ничего, и Джо Фернрайт уныло поплелся «домой».
      "Дом" — комната в огромном подземном жилом комплексе. Когда-то кливлендская компания «Jiff-анимации» каждые полгода меняла трехмерный пейзаж в «окне», но с тех пор, как дела у Джо пошли плохо, он перестал представлять, будто живет на огромном холме с видом на море и рощу секвой. Джо привык или, скорее, смирился с неактивизированным черным стеклом. К тому же, если ему чего-то недоставало, он включал психогенический конфиционер — вмонтированный в стену аппарат, подстраивающий «пейзаж» за окном под настроение человека, находящегося в помещении.
      Наваждение покинуло разум, а иллюзия — окно.
      Здесь, «дома», Джо застыл в неловкой позе, мысленно перебирая нерадостные картины своего бытия.
      Прежде Кливлендский Музей Артефактов регулярно поручал ему работу. Калильная игла вернула к жизни множество сосудов, медленно, кропотливо соединяя хрупкие черепки. Теперь работа была закончена, все керамические экспонаты музея давно уже восстановлены.
      Оглядев свое опустелое жилище, Джо с горечью отметил, насколько беден и скуп его интерьер. Время от времени к нему заходили заказчики с драгоценнейшими разбитыми керамическими сосудами, и он реставрировал их, и они покидали его дом, не оставляя никакого следа. Однажды, сидя вот так, Джо задумался о калильной игле.
      "Если я приставлю ее к груди, — размышлял он, — направлю в сердце и включу, то все будет кончено меньше чем за секунду. Будет покончено с этим затянувшимся недоразумением — моей жизнью. А почему бы и нет, черт возьми?!"
      Однако какая все же странная записка пришла по почте… Как этот человек — или эти люди — узнал о Джо? В поисках клиентов Джо постоянно давал объявление в "Керамик Тайме"… Это был единственный канал, по которому к нему попадали нечастые заказы…
      Попадали, попадали, и вот — иссякли. А это… Вот странная записка!
      Он поднял трубку, набрал номер и через несколько секунд увидел лицо своей бывшей жены Кит. Самоуверенная, энергичная блондинка.
      — Привет, — словно дружеское приветствие отпустил Джо.
      — Где последний чек на алименты? — спросила Кит.
      Джо спокойно ответил:
      — У меня тут наметилась работа. Если дело выгорит, смогу отдать все, что должен…
      — Какое еще дело? — перебила Кит. — Очередной прожект, родившийся в том, что ты называешь мозгами?
      — Записка… Давай я прочитаю тебе, может, ты разглядишь в ней больше, чем я.
      Порой Джо ненавидел свою бывшую жену за острый ум, но даже спустя год после развода он твердо верил в силу ее интеллекта.
      "Странное дело, — однажды пришло ему в голову, — я одновременно ненавижу ее и ищу с ней встречи, спрашиваю совета… Абсолютно нелогично… Или, наоборот, сверхрационально — быть выше ненависти?.."
      Но разве сама ненависть рациональна? В конце концов, Кит ничего ему не сделала — кроме того, что с завидным постоянством давала ему понять, что Джо ничего не стоит. Она научила его презирать себя, а потом бросила. А он по-прежнему звонит ей и спрашивает совета. Джо прочел вслух записку.
      — Скорее всего, это нелегальщина, — ответила ему Кит. — Хотя ты знаешь, меня теперь не интересуют твои проблемы. Разбирайся сам. Или с кем-ты-тамспишь… ей лет восемнадцать? Ни мозгов, ни опыта зрелой женщины…
      — В каком это смысле "нелегальщина"? — спросил Джо. — Как может керамика быть нелегальной?
      — Порнографические сосуды, например. Вроде китайских, времен войны.
      — О господи, — прошептал Джо.
      Такая мысль даже не пришла ему в голову. Кому же, если не Кит, помнить о них? Помнится, она игриво восхищалась теми несколькими экземплярами, что прошли через его руки.
      — Позвони в полицию, — посоветовала Кит.
      — Я…
      — Ну что еще там у тебя на уме? — перебила Кит. — Ты помешал мне обедать, и моим гостям тоже.
      — Можно я зайду? — спросил Джо. Эти слова вырвались сами собой, дав Кит возможность почувствовать его страх, воспользоваться им и снова скрыться в неприступную крепость своих души и тела, которую она отваживалась покидать лишь для того, чтобы ранить своего мужа. На ее лице появилась маска привычной любезности. Именно эта маска, приветствовавшая его всякий раз, вводила его в заблуждение и давала Кит возможность использовать промахи Джо против него самого.
      — Нет, — отрезала Кит.
      — Почему?
      — Потому что с тобой не о чем говорить. Ты сам не раз говорил: твой талант в твоих руках. Может быть, ты хотел притащиться сюда, разбить пару-тройку чашек, моих чашек семьи принца Альберта, а потом торжественно их отреставрировать? Угу, и все будут над тобой смеяться…
      — Ну почему, я могу просто посидеть, поговорить о чем-нибудь, предложил Джо.
      — О чем, например?
      — Не понял? — переспросил он, уставившись на ее лицо на экране телефона.
      — Ну, скажи что-нибудь дельное.
      — Прямо сейчас, что ли?
      Кит кивнула.
      — Музыка Бетховена прочно укоренена в реальности. И именно это делает ее уникальной. С другой стороны, такой гений, как Моцарт…
      — Избави бог! — усмехнулась Кит и повесила трубку. Экран потемнел.
      "Не стоило напрашиваться в гости, — тоскливо подытожил Джо. — Я сам позволил ей мучить меня, плевать мне в душу. Господи, и зачем я только спросил?
      Поднявшись с кресла, Джо начал бесцельно слоняться по комнате.
      — Черт возьми, надо думать о том, что действительно важно! — убеждал он себя. — Не о том, что бывшая жена наговорила мне гадостей, а о том, что означает это странное послание. Порнографические сосуды… Может быть, Кит права, тогда все сходится: их ведь запрещено реставрировать. Мог бы и сам догадаться… В этом-то заключается разница между нами. Кит схватывает все на лету, а я сначала бы отреставрировал сосуд, а потом разглядел, в чем дело. Да, по сравнению с ней я полный идиот. Точнее, по сравнению со всеми нормальными людьми.
      — "Арифметическая сумма, извергнутая в непрерывный поток", — злобно бормотал Джо. — Предел моих возможностей. По крайней мере, это у меня неплохо получается. А что дальше? Что дальше?
      Решение пришло само собой.
      — Мистер Найм, — подумал он, — спасите меня. Время пришло. Прямо сегодня.
      Бросившись в ванную комнату, Джо приподнял крышку сливного бачка. Никто не будет рыться в уборной, полагал Джо. Там и висел асбестовый мешок с четвертаками.
      И… пластиковый контейнер — прямо в воде. Джо знал наверняка — он видел этот контейнер впервые.
      Выловив его из воды, Джо уставился на содержимое — свернутый листок бумаги. Плавающая в сливном бачке записка — бутылка, брошенная в море. Бред какой-то. Джо почувствовал, как его разбирает смех. Господи Боже, но этого же просто не может быть! Смех застрял в горле, когда подкатила волна страха, страха, граничащего с истерикой. "Это новое сообщение! — говорил Джо сам с собой, — вроде того, что пришло по почте.
      Странный способ общения… — подумал он и добавил, — для человека".
      Джо отвинтил шуруп, открыл крышку контейнера и вытащил вложенный в него листок бумаги: он был прав, на листе действительно было что-то написано.
      Джо снова и снова вчитывался в слова, написанные на листке:
      "Я ЗАПЛАЧУ ТЕБЕ ТРИДЦАТЬ ПЯТЬ ТЫСЯЧ КРАМБЛОВ".
      "Господи боже ты мой, что это еще за "крамблы?", — удивился он, ощутив, как накатывает панический страх.
      На спине выступила испарина, в горле стоял плотный комок… Разум пытался свыкнуться с происшедшим…
      С тем, чего просто не может быть.
      Вернувшись в комнату, Джо набрал номер круглосуточной лингвослужбы.
      — Что такое крамбл? — задал он вопрос роботу.
      — Раздробляющая субстанция, — сообщил компьютер. — Или небольшой осколок. Маленькая частица или кусочек чего-либо. В современном английском языке слово существует с 1577 года.
      — А в других языках? — спросил Джо.
      — На среднеанглийском — «кремелен». На староанглийском — «гекримиан». На средне-верхнеготском…
      — А как насчет неземных языков?
      — На урдийском наречии Бетельгейзе-Семь это означает маленькое отверстие временного характера; клин, который…
      — Не то, — оборвал Джо.
      — На Ригеле-Два это форма мелкого живого существа, которое прокладывает дыры…
      — Опять не то, — перебил Джо.
      — На плабкианском наречии планеты Сириуса-Пять «крамбл» — это денежная единица.
      — Вот оно, — дождался Джо. — Теперь скажите мне, сколько составляют тридцать пять тысяч крамблов в денежных единицах Земли.
      — Извините, но с этим вопросом вам придется обратиться в банковскую службу, — произнес лингворобот. — Посмотрите в телефонной книге номер телефона.
      Робот отключился; экран погас.
      Джо нашел номер и дозвонился до банковской службы.
      — Ночью мы не обслуживаем клиентов, — ответил робот.
      — По всему миру? — изумился Джо.
      — Везде.
      — И сколько мне ждать?
      — Четыре часа.
      — Моя жизнь, вся моя судьба… — ответом была мертвая тишина. Робот банковской службы прервал контакт.
      "Попробую-ка немного вздремнуть", — решил Джо.
      Было семь, будильник можно было поставить на одиннадцать.
      Нажатие соответствующей клавиши выдвигало из стены кровать, которая почти полностью занимала комнату — гостиная превратилась в спальню. "Четыре часа", — повторял Джо, налаживая механизм встроенных часов. Он лег, устроился поудобнее — насколько позволяла несуразная постель — и нащупал регулятор, мгновенно настраивающий на подходящий вид сна.
      Раздался гудок.
      "Чертов сонный контур! Что, даже сейчас надо его включать?" Он вскочил, открыл ящичек в изголовье и достал инструкцию. Да, принудительное сновидение требовалось при каждом использовании кровати… если, конечно, не пользоваться режимом секса. "Попробуем, — подумал Джо. — Скажу ему, что занимаюсь изучением библейского понятия женщины".
      Он снова лег и активизировал регулятор сновидений.
      — Ваш вес равен пятидесяти шести килограммам, — откликнулась кровать. — Именно этот вес размещен на мне, таким образом, процесс копуляции невозможен.