Бегущий по лезвию бритвы

Дж. Р. Изидор остался.

Динамик телевизора продолжал надрываться: «…в точности воссоздать безмятежность довоенных дней Южных Штатов! Либо как личная прислуга, либо как неутомимые рабочие руки, собранный по индивидуальному заказу гуманоидный робот — спроектирован специально для ВАШИХ УНИКАЛЬНЫХ ЗАПРОСОВ; ДЛЯ ВАС И ТОЛЬКО ДЛЯ ВАС! — передается вам сразу по прибытии совершенно бесплатно, полностью оснащен в соответствии с вашей спецификацией, которую вы заполнили на него перед отбытием с Земли. Преданный, надежный, безотказный спутник разделит с вами трудности во время удивительного, тяжелого, но дерзкого путешествия, на которое только способен отважиться человек; впервые в истории обеспечит…» и далее в том же духе.

Заканчивая бриться, Джон Изидор подумал: а не опаздывает ли он на работу?, У него не было собственных исправных часов; он ориентировался и зависел от телевизора, который передавал сигналы точного времени, но сегодня, очевидно, День Интеркосмических Горизонтов. Как бы то ни было, ТВ объявило, что сегодня пятая (или шестая?) годовщина Нью-Америки, главного американского поселения на Марсе. Из-за поломки телевизор Изидора принимал всего один канал, который правительство национализировало во время войны, да так и оставило в своих руках. Изидор с большим напряжением слушал ТВ-программу Колонизации, которую Вашингтон провозгласил единственным организатором освоения Солнечной системы. л — Итак, давайте выслушаем Мэгги Клюгман, — предложил ведущий ТВ-программы, но Джон Изидор хотел знать лишь одно — точное время. -..Совсем недавно эмигрировав на Марс, миссис Клюгман в интервью, записанном нами в Новом Нью-Йорке, сказала следующее… «Миссис Клюгман, в чем вы видите главное отличие между прежней жизнью на зараженной радиоактивной пылью Земле и новыми впечатлениями от Марса, где для вас открылись самые фантастические перспективы?» — Последовала пауза, а затем женщина средних лет ответила усталым, слегка хрипловатым голосом:

— «Думаю, что и я, и остальные члены нашей семьи прежде всего отметили бы чувство собственного достоинства». — «Достоинства, миссис Клюгман?» — переспросил комментатор. «Да, — произнесла миссис Клюгман, ныне жительница Нового Нью-Йорка. — Это непросто объяснить. Я хочу сказать, что иметь слугу, на которого можно положиться в наше нелегкое время… Я нахожу в этом утешение…» — «А пока вы жили на Земле, миссис Клюгман, в прежние времена, вы не испытывали страха, что вас классифицируют, гм, как специала?» — «О да, конечно, и я, и мой муж, мы буквально дрожали от страха! Но стоило нам эмигрировать, и все наши страхи рассеялись, надеюсь, навсегда».

Джон Изидор с горечью подумал, что его страхи и сомнения тоже рассеялись, а ему даже не пришлось эмигрировать. Его классифицировали как специала чуть больше года назад, и, в общем-то, не только из-за генетических изменений в организме. Хуже всего оказалось то, что он не смог справиться с тестом минимальных умственных способностей, и теперь его, попросту говоря, называли пустоголовым. Из-за чего над его головой сгустилось презрение сразу трех обитаемых планет.

И все же он продолжал жить. И продолжал работать — он водил фургон, который выезжал на вызовы и доставлял псевдоживотных в ремонтную мастерскую; служащие «клиники» Ван Несса для Питомцев, включая непосредственного босса — Ганнибала Слоата, угрюмого грубоватого человека, относились к нему как к нормальному, за что Джон был им искренне благодарен. «Mors certa, vita incerta» «"Смерть, несомненна, жизнь неопределенна" (лат.).», как время от времени повторял мистер Слоат. Изидор, хотя и слышал высказывание много раз, имел лишь самое туманное представление о смысле фразы. В конце концов, если пустоголовый начнет разбираться в латыни, он перестанет быть пустоголовым. Услышав от Изидора данное предположение, мистер Слоат охотно с ним согласился. Действительно, на Земле существовали настоящие придурки, тупость которых — в сравнении с тупостью Изидора — была бесконечной; они не работали, потому что не могли справиться даже с самыми элементарными заданиями, их содержали в специальных закрытых заведениях с ничего не значащими названиями типа «Американский институт специальных трудовых навыков». Но слово «специал» несло в себе двойной смысл, и по перевернутому названию — «Институт трудовых навыков специалов Америки» — всем сразу становилось ясно, кто обитает за стенами «института».

«…Ваш муж не чувствовал себя в безопасности, — монотонно вещал диктор ТВ, — даже когда приобрел и постоянно носил дорогой, топорно сработанный свинцовый гульфик, якобы защищающий от радиации. Так, миссис Клюгман?» — «Мой муж…» — начала отвечать миссис Клюгман, но в этот момент Изидор, покончив с бритьем, вернулся в жилую комнату и выключил телевизор.

Тишина обрушилась на него со стен и с мебели; ударила его всей своей жуткой мощью, как будто нагнетаемая гигантским двигателем, вырабатывающим тишину. Она поднималась вверх от серой ковровой дорожки, закрывавшей — от стены до стены — весь пол. Тишина высвобождалась также из поломанных, полностью или частично, кухонных агрегатов, скончавшихся задолго до появления Изидора в квартире. Она вытекала наружу из бесполезных настенных светильников жилой комнаты и смешивалась с пустотой и бессловесными потоками самой себя, которые опускались с потолка, покрытого черными мушиными пятнышками. Короче говоря, тишина появлялась отовсюду, как будто являлась основной и единственной составляющей всех материальных предметов. Поэтому-то она яростно нападала не только на уши, но и на глаза; стоя напротив погасшего ТВ-экрана, Изидор ощущал тишину как нечто видимое и в своем роде живое существо. Живое! Он и прежде часто ощущал ее появление; вернее, она врывалась неожиданно и стремительно, она торопилась так, как будто промедление было смерти подобно. Тишина всего мира не могла совладать с собственной алчностью. Даже на мгновение. Даже одержав очередную победу.

И он с удивлением думал, а чувствует ли кто-нибудь из оставшихся на Земле людей пустоту всего мира так же сильно, как он? Или его страх — своеобразное биологическое удостоверение личности, вызванное уродством и бессмысленным перерождением сенсорного восприятия? «Интересный вопрос», — отметил для себя Изидор. Жаль только, не с кем обменяться наблюдениями. Он обитал внутри ветшающего и безмолвного здания с тысячью незаселенных квартир, которые, как и все составные части некогда жилого дома, превращались, день за днем, в беспорядочные руины. В конечном счете все внутренние помещения сольются воедино, превратятся в однородную безликую массу, которая заполнит их до самой крыши. После чего и сами брошенные здания преобразуются в бесформенную глыбу, которую похоронит под собой всепроникающая пыль. Но он может не опасаться будущего; он как пить дать умрет раньше комнаты, пораженной гнилостной болезнью, он не останется наедине с немой, вездесущей хозяйкой мира — тишиной.

Лучше, конечно же, включить телевизор и вернуться вместе с ним к настоящей жизни. Но Изидора раздражала шумная реклама, предназначенная оставшимся на Земле регулярам. Она сообщала ему — бесчисленными хитрыми способами — о том, чего он, специал, слышать и знать не хотел. Вся их информация была ему без надобности. Не мог он, даже очень сильно захотев, эмигрировать. Так чего ради прислушиваться ко всей этой дребедени? Чтоб их всех разорвало на части, вместе с программой колонизации. Почему бы им не начать воевать на новых планетах — теоретически через какое-то время война может начаться — и не запорошить себя радиоактивной пылью? Пусть все, кто эмигрировал, превратятся в специален.

И тут он вспомнил, что пора отправляться на работу. Несколько шагов — и он потянул на себя ручку, открывая дверь, которая вела в неосвещенный холл и.., мгновенно отшатнулся, натолкнувшись взглядом на пустоту здания вне его собственной квартиры. Пустота лежала, прячась и поджидая его, где-то там, снаружи; ее мощь, которую он чувствовал, навязчиво потекла внутрь его квартиры. «О Боже!» — думал он, захлопывая дверь. Нет, он еще не готов преодолеть клацающие ступени лестницы, ведущей вверх, на пустую крышу, где у него нет своего животного. Эхо его шагов — эхо пустоты — понеслось вверх, хотя он продолжал стоять на месте. «Самое время взяться за рукоятки», — подсказывал он себе; потом пересек жилую комнату и замер у черного ящика эмпатоскопа.

Как только он включил его, он тут же почувствовал запах озона, поднимающийся от энергоблока; нетерпеливо и судорожно вздохнув, Изидор сразу же ощутил радостный прилив бодрости. Катодно-лучевая трубка бледно засветилась, как копия, как слабая имитация ТВ; постепенно сформировался коллаж, составленный из случайных наслоений красок, цветных полос и предметов с размытыми очертаниями; картинка не изменится до тех пор, пока он не уберет пальцы с ручек включения… Поэтому, еще раз глубоко вздохнув, чтобы окончательно успокоиться, он крепко взялся за рукоятки.

Зрительный образ тут же обрел очертания; Джону Изидору открылся хорошо знакомый ландшафт: древний серо-коричневый бесплодный склон — пучки высохших стеблей торчали как ребра скелета — медленно уходил вдаль и растворялся в тумане неба, не тронутого лучами солнца. Одна-единственная фигура, лишь отчасти походившая на человека, с трудом брела вверх по склону — преклонного возраста мужчина, почти старик, в бесформенной выцветшей накидке, которую скроили из куска жуткой серой пустоты неба. Этот человек — Уилбер Мерсер «Mercer — торговец мелким товаром; merciful — милосердный, сострадательный (англ.).» — едва переставлял ноги; Джон Изидор, наблюдая за ним, избавлялся от давления комнаты: полуразвалившиеся стены и обветшалая мебель отступали прочь, уходили, как уходит с отливом вода; вскоре он даже перестал их замечать. Одновременно, как и всегда прежде, возникло ощущение, что он проникает внутрь изображения, входит в коричнево-серый монотонный ландшафт холма и неба. Он сбросил с себя путы стороннего наблюдателя, теперь он поднимался вверх вместе со стариком, и ноги — его ноги — волочились вверх по каменистому склону; он тяжело дышал, вспоминая старую боль от неровных шагов и наполняя легкие едким туманом неба — неземного неба над невероятно чужим, далеким склоном, который с помощью эмпатоскопа воспринимался материально.

Он перешел границу реального и окунулся в этот мир стандартным, но приводившим человека в замешательство способом; физическое слияние — ментальная и духовная тождественность — с Уилбером Мерсером вновь осуществилось. И у Джона Изидора, и у всех остальных, кто одновременно с ним сжимал рукоятки, будь то на Земле или на одной из колониальных планет.

Он чувствовал их всех, впитывая невнятные обрывки мыслей, звучащих в его собственном мозгу, — навязчивый шорох существования каждого. И их, и его беспокоила общая мысль; сплавленная психика ориентировала внимание на холм, на подъем, на необходимость взбираться все выше и выше. Шаг за шагом Цель приближалась, но так медленно, что подъем осуществлялся почти незаметно. Но все же осуществлялся. Надо подняться еще выше, подгонял себя Джон; камни выскальзывали из-под ног и катились вниз. Сегодня подняться выше, чем вчера, а завтра… Он, как часть Уилбера Мерсера, вскинул вместе со всеми голову, пытаясь обозреть склон. Невозможно разглядеть вершину. Но она где-то там. Не слишком далеко. Настанет день, и вершина покажется на, фоне серого неба.

Осколок скалы, брошенный в Мерсера, попал в руку. Он почувствовал боль, повернул голову и стоял теперь вполоборота; вот почему следующий осколок пролетел мимо. Врезавшись в каменистую поверхность, издал скрежещущий звук и заставил содрогнуться. «Кто?» — удивленно подумал он и внимательно всмотрелся в туман пройденного пути, пытаясь разглядеть обидчика.

Напомнившие о себе давнишние соперники находились за пределами видимости; Уилбер различал только их контуры; они — или оно — следуют по пятам за Мерсером весь мучительно долгий путь к вершине холма и отступят лишь тогда, когда он достигнет Цели…

Он вспомнил вершину, когда подъем неожиданно сменился ровной поверхностью, но затем Мерсер достиг нового склона, и начался следующий этап восхождения. Сколько раз он уже добирался до вершины? Несколько раз, но вершины слились в памяти воедино, как слились будущее и прошлое; и то, что он уже испытал, и то, что ему еще предстоит испытать, — все переплелось так сильно, что в памяти не осталось ничего, кроме момента покоя и отдыха, во время которого он потрогал царапину на руке, оставленную брошенным осколком.

— Боже, — повторил он устало. — Разве это справедливо? Почему я поднимаюсь вверх один, а надо мной кто-то постоянно издевается?

И в тот же момент, без просьбы с его стороны, общий гомон всех и каждого, их, слившихся воедино, рассеял иллюзию одиночества.

«Они тоже почувствовали», — понял он.

— Да, — ответили голоса. — Камень попал каждому из нас в левую руку, вызвав адскую боль.

— О'кей, — ответил он. — Будет лучше, если мы отправимся в путь.

Он продолжил медленное восхождение; все — каждый из них — последовали его примеру.

«Раньше, — вспомнил он, — все было иначе. До того как на нас обрушились бедствия, существовала ранняя, счастливая часть жизни». Они — приемные родители Фрэнк и Кора Мерсер — сняли его со спасательного надувного авиаплота, который волны прибили к побережью Новой Англии…

…Или к побережью Мексики, в районе порта Тампико? Сейчас он уже не мог восстановить в памяти события того дня. Детство запомнилось, как замечательное время; он любил все живое, в особенности зверей, он мог возвращать к жизни умерших животных. Его всегда окружали кролики и насекомые, но где, на Земле или на колониальной планете, теперь он забыл даже это. Зато он помнил убийц, потому что они схватили его как урода, как последнего выродка среди специалов; и жизнь изменилась.

Местные власти издали закон, запрещающий использовать дар оживления умерших. Они четко объяснили ему суть закона на, шестнадцатом году жизни. Он еще год продолжал тайно использовать свою способность, но старуха, которую он никогда не видел и ничего о ней не слышал, донесла на него. Не спрашивая согласия родителей, они — убийцы — облучили уникальное уплотнение в его мозгу, подвергли воздействию радиоактивного кобальта, после чего он погрузился в отстраненный мир, один из тех, о существовании которых ранее даже не подозревал. Он очутился в яме, наполненной трупами и костями; он сражался долгие годы, стараясь выбраться наружу. Ослик и особенно жаба — создания наиболее симпатичные ему — исчезли, вымерли; лишь разлагающиеся куски — безглазая голова здесь, обрубок руки там — остались. В конечном итоге птица, которая появилась в этом мире, чтобы умереть, рассказала, куда он попал. Он провалился в Загробный Мир. И ему не удастся выбраться из него до тех пор, пока кости, грудами наваленные со всех сторон, вновь не превратятся в живых существ; он стал составной частью метаболизма чужих жизней, и воскреснуть из мертвых он мог только вместе с ними.

Какую часть жизни займет этот цикл, он еще не знал; ничего существенного не происходило, поэтому время оказалось ему неподвластно. Но в итоге кости начали обрастать плотью, пустые глазницы наполнились, и вновь проросшие глаза могли видеть; одновременно, восстановившись, рты и клювы залаяли, закудахтали, зафыркали и загоготали. Возможно, это он помог их воскрешению, возможно, вновь образовалось экстрасенсорное уплотнение в его мозгу. Но, вполне возможно, произошел естественный процесс. Как бы то ни было, его погружение закончилось, и он начал всплывать на поверхность так же, как и все остальные существа. Он потерял их из виду давным-давно, а в какой-то момент обнаружил, что взбирается вверх по склону в полном одиночестве. Но они находились рядом и по-прежнему сопровождали его; каким-то странным образом он ощущал их внутри себя.

Изидор стоял, вцепившись в обе рукоятки; он так сильно слился с окружавшими его существами, что неохотно покидал их. Его связь с Уилбером Мерсером прервалась, но рука болела и кровоточила в том месте, куда угодил осколок.

Убрав пальцы с рукояток, он, слегка пошатываясь, прошел в ванную комнату, чтобы промыть ссадину. Это не первое повреждение, которое он получил во время слияния с Мерсером, и скорее всего, не последнее. Люди, особенно преклонного возраста, даже умирали во время подъема на вершину или в момент приближения к ней, где испытания становились все более мучительными. Потирая ушибленное место, он с удивлением подумал, сможет ли еще раз преодолеть эту часть пути. Вполне вероятно, что боль вызовет остановку сердца; безопаснее жить в городе, где находятся доктора с их электроимпульсными аппаратами. Слишком рискованно оставаться здесь — в одиночестве и полной глуши.

Он всегда знал, что рискует. Он рисковал и прежде. Подвергало себя риску большинство людей, особенно физически немощные старики.

Он промокнул повреждение на руке мягкой сухой салфеткой «Клинекс».

И услышал, далекий и приглушенный, звук включенного ТВ.

«Вероятно, в здании находится еще кто-то», — испуганно подумал Изидор, не в силах поверить в невероятное предположение. Работал чужой ТВ; его ТВ был выключен. Изидор явственно ощущал, как вибрирует пол в такт звуку, доносящемуся с нижнего этажа.

«Я более не одинок», — решил Изидор. Новый жилец поселился в доме, заняв одну из брошенных квартир, причем настолько близко, что Изидор мог его слышать. Должно быть, на третьем или на втором этаже, не ниже. «Надо проверить, — быстро решил он. — Что нужно делать, когда в доме появляется новый жилец? Постучаться в дверь, будто случайно проходишь мимо, и спросить что-нибудь. Или нет?»

Он никак не мог припомнить, насколько верны его предположения, — ничего подобного с ним до сих пор не случалось в этом здании: люди выезжали, переселялись, эмигрировали, но впервые кто-то вселился в дом.

«Новым жильцам следует что-нибудь отнести, — решил он, — чашку воды, а лучше — молока; стакан молока или крупы, или яйцо, или в конце концов эрзац-заменители молока, крупы и яиц».

Он заглянул в холодильник — морозильник уже давно не работал — и обнаружил небольшой и сомнительного вида кусок маргарина. Осторожно взяв его вместо подарка, — сердце стучало как ненормальное, готовясь выскочить из груди, — он направился на нижние этажи. «Надо, — напомнил себе Изидор, — чтобы новый жилец не догадался, что я — придурок, точнее — пустоголовый. Если жилец поймет, что я неполноценный, он выставит меня за дверь и не станет даже разговаривать; так обычно происходило прежде. Интересно, отчего?»

Он торопливо направился к центральной лестнице.

Глава 3

По пути на работу Рик Декард, как и многие похожие на него люди, остановился ненадолго поглазеть на животных, выставленных в витрине крупнейшего зоомагазина Сан-Франциско. В центре рекламного подмостка, в прозрачной пластиковой клетке с искусственным обогревом, стоял страус и, слегка повернув голову, наблюдал одним глазом за прохожими. Птицу, согласно информационной табличке на клетке, только что привезли из зоопарка Кливленда. И он был единственным страусом на всем Западном побережье. Внимательно осмотрев птицу, Рик еще несколько минут, и не менее внимательно, но уже с мрачным выражением, разглядывал ценник. Через некоторое время, глубоко вздохнув, он поехал дальше, к Дворцу Правосудия на Ломбард-стрит, а взглянув на часы, обнаружил, что в лучшем случае опоздает на работу на добрую четверть часа.

Рик едва успел открыть дверь кабинета, когда его начальник, старший инспектор Гарри Брайант — небрежно одетый, рыжеволосый, с оттопыренными ушами, но с резким внимательным взглядом, помогавшим инспектору замечать и ощущать вокруг себя все хоть сколько-нибудь значительное, — окликнул его.

— Встретимся в девять тридцать в кабинете Дейва Холдена, — сообщил инспектор Брайант, быстро перелистывая, но успевая просматривать досье, отпечатанное на тонких гладких листах. — Холден, — продолжал Брайнт, повторив предыдущую фразу с самого начала, — находится в госпитале «Гора Сион» с дыркой в позвоночнике. Стреляли из лазерного пистолета. Дейв проваляется в постели по крайней мере месяц. До тех пор, пока врачи не убедятся, что позвонки срослись с новым оргпластиковым блоком.

— Что произошло? — спросил Рик, почувствовав в груди неприятный холодок. Главный охотник Управления еще вчера был в полном порядке: в конце рабочего дня он, как обычно, со свистом умчался в личном ховеркаре, направляясь к своей престижной квартире в плотнозаселенном и имеющем высокий рейтинг районе Ноб Хилл.

Брайант в третий раз невнятно промямлил что-то насчет девяти тридцати в кабинете Дейва и удалился.

Войдя в кабинет, Рик почти тут же услышал за спиной голос секретарши, Энн Марстен:

— Мистер Декард, вы уже знаете, что случилось с мистером Холденом? Нет? В него попали из… — Она вошла следом за Риком — тот рассеянно кивнул ей — в предельно зажатый стенами, душный кабинет и включила в сеть аэратор, безостановочно продолжая говорить:

— Не иначе как один из этих новых суперсмышленых анди, которых выпускает «Роузен Ассошиейшн», — уточнила мисс Марстен. — Вы изучали рекламный проспект компании? Они используют для начинки новый мозг «Нексус-6», который способен осуществлять выбор на основе двух триллионов элементов или десяти миллионов раздельных нервных связей. — Она понизила голос:

— Вы пропустили утренний вызов по видеофону. Мисс Уайлд сказала, что он последовал ровно в девять. Через коммутатор.

— Вызов? — переспросил Рик.

— Ответный сигнал, — уточнила мисс Марстен, — мистера Брайанта к руководству Русского отдела ВПУ «ВПУ — Всемирное Полицейское Управление». Он интересовался, не согласятся ли они поддержать официальную жалобу против заводов корпорации Роузена, расположенных на Востоке.

— Гарри все еще надеется изъять с рынка мозг «Не-ксус-6»? — Рик переспросил, но даже не удивился.

С момента первого опубликования планируемых характеристик и тактико-технических данных в августе 1991 года большинство полицейских агентств и управлений, занимающихся поиском сбежавших анди, тут же подали протесты. «Советская полиция может не больше нашего», — хмыкнул тогда Рик. Юридически производители мозга «Нек-сус-6» действовали на основании колониального закона: их крупнейшие автоматические фабрики располагались на Марсе. «Будет лучше, если мы воспримем появление нового мозга как неотъемлемый от жизни фактор», — сказал он еще тогда.

Когда появлялся новый тип мозга, события всегда следовали по одному, раз и навсегда проторенному, пути. Рик помнил крики ужаса, когда ребята из команды Садермана представляли старую модель Т-14 в 89-м. Все до единого полицейские управления Западного полушария бурно выразили протесты, заявляя, что у них в руках нет ни единого теста для идентификации искусственного мозга в случае нелегального проникновения андроида Т-14 на Землю. Надо заметить, что какое-то время их утверждение оставалось справедливым. Более пятидесяти андроидов, начиненные мозгом Т-14, насколько помнил Рик, пробрались тем или иным путем на Землю, некоторых из них не удавалось обнаружить в течение года. Но потом в Советском Союзе Институт Павлова разработал и внедрил тест Войта на эмпатию. И ни одному андроиду с мозгом Т-14, как впоследствии стало известно, не удалось пройти этот специализированный тест.

— Хотите узнать ответ советской полиции? — спросила мисс Марстен. — Я успела все выяснить. — Ее круглое, как апельсин, покрытое веснушками лицо сияло от восторга.

— Я узнаю ответ от Гарри Брайанта, — немного раздраженно ответил Рик. Кабинетная болтовня и слухи всегда выводили его из себя, потому что, как правило, оказывались далеки от истины и неизменно были приукрашены. Усевшись за стол, он начал перекладывать бумаги с места на место до тех пор, пока мисс Марстен, поняв намек, не вышла из кабинета.

Когда дверь захлопнулась, Рик открыл ящик и выудил из него старый потрепанный конверт, склеенный из плотной оберточной бумаги. Откинувшись на спинку кресла в стиле модерн, он тщательно изучал содержимое конверта, пока не наткнулся на то, что искал, — резюме основных характеристик мозга «Нексус-6».

Рик быстро просмотрел текст, убеждаясь, что рассказ мисс Марстен полностью соответствует действительности;

«Нексус-6» состоял из двух триллионов ячеек и имел возможность выбора из десяти миллионов комбинаций активных церебральных связей. Андроид, оснащенный таким мозгом, мог принимать адекватное решение по любому из четырнадцати основных реакций-состояний за 0,45 секунды. -Таким образом, никакими тестами по проверке интеллектуальных способностей этого анди в ловушку не загнать. Честно говоря, анди не ловились данными тестами уже многие годы, с тех пор, как в конце 70-х перестали выпускать грубые примитивные модели.

Андроиды типа «Нексус-6», отметил для себя Рик, наверняка по многим показателям на несколько порядков превосходят специалов. Иными словами, андроиды, снабженные новым мозгом «Нексус-6», эволюционировали и стали с грубопрагматичной (и небессмысленной) точки зрения превосходить большую — наименее развитую — часть человечества. НА РАДОСТЬ И ГОРЕ, В БОГАТСТВЕ И БЕДНОСТИ… «Из церковной службы при совершении бракосочетания.» Слуга во многих ситуациях становился более совершенен, ловок, находчив, искусен, чем господи".

Но наука шла вперед, и ее новым достижением стала профильная школа — тест на эмпатию Войт-Кампфа, — ставшая критерием для вынесения приговора. Даже наделенный абсолютной интеллектуальной мощью, андроид не видел никакого смысла в слиянии — состоянии, которое совершенно естественно возникало между последователя-, ми мерсеризма; состоянии, или сопереживании, в которое удавалось погрузиться любому человеку без всяких затруднений, даже специалу с куриными мозгами.

Временами, как и большинство людей, Рик с удивлением задумывался над вопросом: почему андроиды, сталкиваясь с эмпатическим тестом, так беспомощно его проваливают? Эмпатия, очевидно, возникает только внутри сообщества людей, в то время как интеллект определенного уровня можно обнаружить почти в каждом филюме и подклассе живых существ, включая паукообразных. Прежде всего, дар, или способность к эмпатии, требовал неослабного группового инстинкта, единичный же организм, как, например, паук, совершенно в нем не нуждался; фактически такой инстинкт стремился бы снизить уровень приспособляемости паука к выживанию. Он вынуждал бы его чувствовать и осознавать мысль, что он — паук — живет за счет страданий своей жертвы. Следовательно, все хищники, включая высокоразвитых млекопитающих, таких, как кошки, умерли бы от голода.

Эмпатия, как Рик когда-то решил для себя, должна ограничиваться травоядными или, во всяком случае, всеядными существами, которые в силах отказаться от мясной диеты. В конечном счете способность к сопереживанию размоет границы, отделяющие охотника от жертвы, победителя от побежденного. Подобно слиянию с Мерсером, все вместе — и каждый в отдельности — совершали восхождение или, завершая жизненный цикл, одновременно падали в пучину Загробного Мира. Мерсеризм напоминал разновидность биологического предохранителя, правда — обоюдоострого. В момент, когда какое-либо существо испытывало радость, состояние всех остальных существ тоже включало в себя фрагменты радости. Естественно, если какое-либо живое существо испытывало страдание, то и все остальные впадали в уныние. Групповое животное, как человек, таким образом, имело дополнительный фактор выживания в этом мире. А совы и кобры погибали.

Очевидно, гуманоидный робот нес в себе повадки одинокого хищника.

Рику нравилось думать об андроидах именно таким образом: это делало его работу сносной. Занимаясь отстрелом — то есть усыпляя анди, — он не нарушал закона жизни, привнесенного Мерсером.

«Ты станешь убивать только Убийц», — сказал им Мерсер в тот год, когда эмпатоскопы впервые появились на Земле. И в мерсеризме, по мере того как зачатки учения перерастали в полновесную теологическую систему, понятие «Убийцы» незаметно стало преобладать. В мерсеризме абсолютное зло цеплялось за изношенный плащ ковыляющего и взбирающегося старика, но всегда оставалось неясно, кем или чем вызвано его появление. Мерсерит ощущал зло без понимания его происхождения. Говоря другими словами, мерсерит мог определить присутствие настоящего Убийцы, когда бы он ни появился. Для Рика Декарда сбежавший гуманоидный робот, наделенный интеллектом, превосходящим интеллект многих людей, но посмевший убить хозяина, не имеющий склонности ухаживать за животными, не обладающий способностью к эмпатии, к радости за успех иной формы жизни или к боли за неудачи, — этот анди для него представлял Убийцу.

Вспомнив о животных, Рик мысленно вернулся к страусу, которого видел в витрине зоомагазина. Он на время отодвинул от себя спецификацию «Нексус-6», взял щепотку нюхательного табака «Мисс Сиддон № 3 и № 4» и задумался. Потом внимательно посмотрел на часы, прикинул, что в его распоряжении еще есть несколько свободных минут, поднял трубку настольного видеофона и обратился к Энн Марстен:

— Соедините меня с магазином «Счастливый Пес» на Саттер-стрит.

— Да, сэр, — ответила мисс Марстен и открыла телефонную книгу.

«Не могут же они в самом деле просить такую сумму за страуса, — сказал себе Рик. — Они просто хотят заставить покупателя поторговаться, как поступали в старые времена владельцы автосалонов».

— Зоомагазин «Счастливый Пес», — представился мужской голос, и на экране появилось счастливое лицо с точно дозированной улыбкой. За его спиной слышались возня и крики животных.

— Страус, который помещен у вас в витрине, — сказал Рик, вертя в руке керамическую пепельницу, — какой вы хотите за него первый взнос наличными?

— Давайте прикинем, — ответил продавец зоомагазина и потянулся за ручкой и листком бумаги, — примерно треть от суммы. — Он что-то записал на листке. — Сэр, позвольте спросить, не собираетесь ли вы предложить нам что-нибудь в счет новой покупки?

— Я не думал об этом, — настороженно ответил Рик.

— Тогда мы можем заключить на страуса тридцатимесячный контракт, — пояснил продавец. — С очень, очень низкими комиссионными, скажем, шесть процентов в месяц. В итоге ваша ежемесячная выплата после приемлемого первого взноса…

— Вам следует снизить цену, которую вы просите за него, — возразил Рик. — Скиньте пару тысяч, и я не стану ничего вносить взамен. Я куплю его за наличные деньги.