Глава девятая

Спустя несколько часов, когда солнце уже вовсю двигалось к закату, Бьорн Скиталец достиг вершин в мрачности своего настроения. Она (мрачность, в смысле) была такова, что, казалось, окутывала его темным облаком, соприкосновение с которым грозило неосторожному неприятностями, вполне сопоставимыми со встречей с еще одной мантикорой. Неосторожных не наблюдалось – в потенциале таковым мог стать Эрик, но он вместе с Бугаем пер на себе тяжелые носилки и был способен открыть рот, только чтобы глотнуть побольше воздуха, – однако даже это Бьорна раздражало. Он, конечно, признавал, что пожирать детей (в том числе, морально) недостойно его статуса белейшего из всех белых магов, но все равно подзакусил бы парой-тройкой. Потом было бы легче…

Да, в отличие от остальных Скиталец знал, куда они идут. Поначалу к нему в душу закралось подозрение, но надежда на эфемерность последнего была столь ничтожна, что в случае очередного нелепого стечения обстоятельств и ошибки старый маг пообещал себе сложить полномочия. До этого не дошло – согласно первоначальному диагнозу по мере продвижения в направлении дыма Бьорн должен был что-нибудь почувствовать. И он чувствовал, более того, двигался к источнику, твердо зная, что ждет там лично его. Это была главная неприятность, которая только может подстерегать матерого волшебника, – уязвленное самолюбие.

Последние сомнения в этом у Бьорна отпали, как только он завидел цель. Она представляла собой аккуратный двухэтажный домик, деревянный, с крыльцом, резными наличниками на окнах, крышей с коньком и новенькой трубой, дым из который больше не шел. В общем, этот дом, стоявший на лесной прогалинке, отличался от обычного ухоженного деревенского дома только отсутствием традиционной завалинки и приусадебного участка (в просторечии – огорода), а посему, с точки зрения Бьорна, выглядел совсем скверно. Покосившаяся избушка еще давала какие-то шансы, а так сразу видно, что дело дрянь.

Между тем при появлении объекта в поле зрения Бьорн, а вместе с ним и весь отряд, остановился, и это вызвало у некоторых законное недоумение, спустя минуту-другую выразившееся в вопросе:

– Чего мы ждем, волшебник?

– Когда дверь откроется, принцесса.

Самый мягкий ответ, на который был способен Бьорн, все равно показался Фин хамским, и она саркастически поинтересовалась:

– Сама собой? С чего бы ей?

– Да так просто. Для двери, согласитесь, обычная работа.

Гномиха не очень понимала, что происходит с чародеем и почему надо разговаривать подобным образом, но продолжить ей было нетрудно:

– Почему же дверь еще не открылась, если делает это столь регулярно?

– Потому что она уже начала выкобениваться, – с тяжелым вздохом ответил волшебник, и Фин почувствовала, что здесь под «она» подразумевается нечто более одушевленное, чем дверь.

– Кто она? Вы знаете, кто здесь живет?

– Конечно. И ты тоже могла бы сообразить. – Фин явно собиралась возразить, но Бьорн не позволил. – Да попробуй, что уж там! Кто может жить в одиночестве посреди глухих лесов? В таком красивом маленьком домике. Дровосек, наверное, или лесничий, да? А стали бы они печь топить посреди дня в конце июня? Навряд ли, смысла нет. Он вообще появляется, только если этим дымом кому-то хотели подать сигнал. Давай подумаем кому? Помимо лесных зверей в округе присутствовали еще волколаки, мантикоры и мы, так что от обилия вариантов голова действительно может пойти кругом… Ну, если тебе всего этого мало, то есть и другие подсказки, и прежде всего, при каком условии уважаемая Элли могла бы оказаться права? Раз герои не должны умирать, то кто был бы способен спасти нашего? Как, по-прежнему нет догадок?

– Ведьма, – задумчиво пробормотала гномиха. – Это и впрямь все объясняет.

«И в первую очередь твое дурное настроение», – она оставила при себе. Общеизвестно, что волшебники не любят ведьм, и наоборот. За редчайшими исключениями чародеи полагают и не упускают случая заметить вслух, что ведьмы – невежественные знахарки, ни бельмеса не смыслящие в высоком искусстве и вообще наделенные даром благодаря глупейшей ошибке природы. Ведьмы обычно тоже не отстают от собратьев и отзываются о них в том ключе, что волшебники – зарвавшиеся пижоны, вечно бормочущие всякую ахинею, портящие любое практическое колдовство, за которое берутся, и вообще неспособные отыскать в темноте собственный… э-э… собственное мужское достоинство, даже если дать им карту и фонарик. При этом стороны придерживаются полярных точек зрения относительно того, кто положил начало древней вражде (не принципиально, но отмечу – это были волшебники), и на временные замирения идут лишь с целью улучить момент и пнуть оппонента, когда он меньше всего этого ждет.

Взглянув по-новому на поведение Бьорна, Фин признала, что для ситуации «придется просить помощи у ведьмы» тот держится молодцом, но тем не менее высказалась безжалостно:

– Можете стоять, если хотите, а я пойду и постучусь!

– Иди, – кротко согласился Бьорн, и немало удивленная такой покладистостью гномиха двинулась к крыльцу, но у самой цели поняла что к чему и остановилась.

Для разнообразия волшебник оказался прав, и ведьма действительно сразу принялась демонстрировать характер, коим их сословие было славно. По крайней мере, едва Фин достигла крыльца, дверь в дом открылась и на пороге появилась хозяйка, ничуть не выглядевшая как человек, которому преподнесли сюрприз. Собственно, выглядела она довольно заурядно, что для ведьм не типично. Они могут принять облик безобразной старухи, или ослепительной красавицы во цвете лет, или еще кого-нибудь, но обязательно выберут нечто оригинальное. Эта же конкретная более всего походила на важную, крупную женщину средних лет, одетую в простое домотканое платье. Черты ее лица были грубоваты и маловыразительны, карие глаза отнюдь не светились вековой мудростью, а при взгляде на выпяченный подбородок в памяти всплывал широко распространенный и не самый приятный вариант базарных торговок. Единственное, что создавало небольшой диссонанс, – ее черные, как смоль, волосы и смуглый цвет кожи, крайне редкие для северного Даланда, но это так, частности…

Зато манера поведения ведьмы вполне соответствовала классическим образцам. Потратив несколько секунд на обзор гостей, она деловитой походкой спустилась с крыльца и направилась прямиком к волшебнику. Фин, правда, предприняла попытку перехвата, но только начатая речь:

– Добрый день, уважаемая! Мы… – была прервана, брошенным на ходу:

– Да знаю я, знаю.

Голос ведьмы – низкий, бархатистый, красиво модулированный – не только не вязался с внешностью, но для знатока сразу выдавал настоящего мастера своего дела. «Мастера по чарующему выпеванию заклинаний, так замечательно задуривающих мозги непосвященным», как охарактеризовал это Бьорн, уже подобравшийся в ожидании первого ушата помоев, вылитых столь замечательным голосом.

Ушат последовал, но оказался сравнительно небольшим. Остановившись в шаге от Бьорна, ведьма улыбнулась одними губами и поклонилась с преувеличенным почтением.

– Какая честь! Сам великий волшебник Дарн-о'Тор изволили посетить мой скромный приют.

– Простите, мы незнакомы, – Бьорн сухо кивнул в ответ.

– Меня зовут Элинор, если для вас это имеет какое-то значение.

Бьорн понимал, что ведьма настроена куда более миролюбиво, чем ожидалось, и лучше бы вести себя пай-мальчиком, но проблема с недостаточной дипломатичностью формулировок преследовала его всю долгую жизнь.

– Как бы там ни было, а я здесь не один. Может, кому-то интересно…

Ведьма поморщилась и махнула рукой.

– Ладно, перейдем к делу, а то у кого-то, кто ничего не может спросить, очень мало времени. Не буду прикидываться, будто не знаю, что вас сюда привело, однако, волшебник, вам придется попросить у меня помощи. Официально.

– Что значит «официально»? Мы не в сказке про исполнение желаний.

– Безусловно. К вам, правда, это тоже относится. Так что просите. По-простому, без условий и клятвенных обещаний. Все равно мне от вас ничего не надо.

– Зачем тогда?

Лицо ведьмы приняло каменное выражение, и Бьорн заставил себя говорить любезно:

– Давайте в самом деле не будем прикидываться. Не знаю откуда, но вы хорошо осведомлены о том, что происходило в этом лесу, и сами подали знак, когда мы попали в беду. Разве нет?..

Элинор промолчала, как бы признавая сей факт, и Бьорн продолжил в увещевающей манере:

– Но если вы сознательно дали нам знать о своем существовании и при этом ничего от нас не хотите, значит, собирались помочь в любом случае. Зачем же ставить всякие нелепые условия? Это как минимум непоследовательно.

– Мне не обязательно быть последовательной. Я не волшебник, – отрезала ведьма, и Бьорн почувствовал, что краснеет. Но помимо нежелания унижаться он видел в ситуации некоторые по-настоящему тревожные симптомы, поэтому решил гнуть свое:

– Слабый аргумент.

– Я ни с кем и не спорю. Либо вы меня попросите, либо нет.

– И если я не стану?..

– То я не стану помогать.

– А парень умрет.

– Умрет. Заставить меня не в ваших силах.

– Это правда, – спокойно, без вызова признал Бьорн и умолк надолго.

Ведьмы часто и охотно капризничали, но к Элинор в данном случае это не относилось. Она на полном серьезе ставила волшебника перед выбором, казалось бы – очевидным. Действительно, что можно выбрать между жизнью и смертью потенциального героя? Да если уж на то пошло – между жизнью и смертью вообще…

Однако за поверхностной примитивностью тут скрывались ого-го какие глубины, ибо когда ведьмы не капризничают, они загадывают загадки. К примеру, зачем предлагать Бьорну Скитальцу однозначный выбор. Если не из вредности, то причина может быть только такова: ей, Элинор, известны возможные последствия решения, что она таким вот поведением и доводит до сведения волшебника. Это автоматически предполагало наличие у Элинор дара ясновидения, причем очень развитого. Впрочем, это и так не вызывало у Бьорна сомнений – он прекрасно знал рамки, отведенные чудесам, и понимал, что ведьма не могла узнать об их существовании, не будучи ясновидящей. Но вот дальше начинался туман, плотный и липкий. Дилемма номер один: либо последствия очевидного решения сулили громадные неприятности, либо просто были столь масштабны, что ведьма не отваживалась взвалить на себя ответственность. Последнее было менее вероятно – ведьмы редко обременяли себя беспокойством за кого-либо кроме собственной персоны, но всегда есть шанс нарваться на исключение, и сейчас этот шанс отнюдь не казался мифическим.

Дилемма номер два: неприятности в понимании Элинор и его, Бьорна, понимании – это одно и то же или разные вещи? Иными словами, на чьей стороне находится Элинор – Света или Тьмы? Определиться в этом вопросе с ведьмами очень сложно, потому как в массе своей они совершенно аполитичны и выражают мировоззрение сентенциями типа: «В природе вообще нет Добра и Зла, их выдумали люди, для того чтобы находить оправдание собственным поступкам». Бьорн, сам не будучи ортодоксом, полагал эту позицию легкомысленной и малодушной, но в текущий момент у философских дебатов перспективы не видел, поскольку был уверен, что дебатировать будет в одиночестве. Куда более обещающим тут представлялся дедуктивный подход, поскольку известно, что при каких угодно декларациях ведьмы сознательно или исподволь симпатизировали стороне, к которой принадлежал источник их силы. К сожалению, с даром ясновидения полной четкости не было – чаще он встречался у черных чародеев, но знавал Бьорн и пророков, являвших собой цвет сил Света…

Конечно, чародей мог провести осторожное изучение способностей Элинор и, наверное, поступил бы так, если б не дилемма номер три. Собственно, это была не дилемма, а вопрос: имеет ли он, великий волшебник, моральное право обречь Джерри на смерть? Даже если будет точно знать, что это правильно, что иначе Джерри, к примеру, погубит их всех и отдаст мир в лапы Черного?.. Нельзя сказать, что Бьорну в его долгой жизни, прямо-таки переполненной судьбоносными решениями, не приходилось сталкиваться со схожими ситуациями. Еще как приходилось. Проблема заключалась в том, что он действовал в них по-разному. Чувствовал, что право есть – губил, чувствовал, что права нет – спасал. А сейчас он вообще ничего не чувствовал. Как с ним приключился такой конфуз, Бьорн объяснить не мог – раньше интуиция всегда срабатывала, – но усердные попытки нащупать твердую почву в зыбучей трясине, где он оказался по вине Элинор, пока что к успеху не приводили, а минуты бежали…

И в какой-то момент это окружающих достало. Они не понимали высот раздумий волшебника и приписывали его молчание банальной гордыне, не позволяющей так вот взять да и попросить о помощи, однако никто не хотел лишний раз злить Бьорна, общение с которым в ближайшем будущем казалось неизбежным. Даже когда терпение наконец лопнуло, и Эрик, подбадриваемый взглядами остальных, раскрыл рот, обратился он к ведьме:

– Уважаемая Элинор, зачем вы так в самом деле. Джерри ведь и вправду помирает. Не надо у волшебника требовать, если он такой… – Ведьма даже не взглянула в его сторону, и Эрик продолжил откровенно заискивающим тоном: – Ну, раз без этого нельзя, давайте я вас попрошу. Помогите Джерри! Пожалуйста!

Лицо ведьмы приняло почти человеческое выражение, но лишь на мгновение, затем она вновь насупилась и полностью проигнорировала Эрика. Элли, от которой мимика ведьмы не ускользнула, тут же подхватила эстафету:

– Ну, пожалуйста! Мы все вас просим. Очень!

Голос Элли мог разжалобить камень, и ведьма таки

дрогнула. С явной неохотой она покачала головой и буркнула:

– Здесь все не так просто, детка. К тому же всего я и не знаю.

Несмотря на отсутствующий вид, Бьорн слушал очень внимательно, и последняя вроде малозначительная фраза сказала ему многое. Настолько, что разом положила конец всем его колебаниям, и, опередив следующего оратора, коим намеревалась стать Фин, волшебник торжественно заявил:

– Хорошо. Элинор, я, волшебник Дарн-о'Тор, прошу у вас помощи в спасении этого человека!

– Быть по сему! – Ведьма с секунду постояла, как будто прислушиваясь (если гром где и грянул, то до присутствующих не донесся), после чего обернулась к Эрику и Бугаю: – Ладно, хлопцы, тащите его в дом.

Часом позже в горах к северу от Даланда (всего в паре часов лета от домика Элинор) можно было наблюдать картину, достойную кисти живописца. Хорошо выполненная, она украсила бы собой стену любого из немногих в этом мире музеев и должна была бы называться «Старый дракон отдыхает в лучах заходящего солнца». Вольготно развалившийся на уступе скалы дракон, чья медная чешуя переливалась причудливыми оттенками в красноватых предзакатных лучах, был красив и казался мирно дремлющим, сомлевшим от жара раскалившегося за день базальта…

Однако, как это нередко случается в жизни, внешняя красота и величественный покой нашей картины были обманчивы. Гораздо лучше отражающей реальное положение вещей стала бы другая подпись под шедевром – «Дракон Рандорф анализирует стратегические перспективы борьбы Зла с Добром». И при этом ему (Рандорфу, конечно же) глубоко было плевать на солнышко, лучики и даже тепло, полезное для ноющих долгими зимними ночами костей. Тащился-то он сюда из Цитадели Черного – почти сутки крыльями махал – вовсе не ради солнечных ванн и целебного горного воздуха. Его очень заинтересовала грядущая встреча мантикор с Бьорном Скитальцем и молодняком. Хотя увидеть ее воочию Рандорф, понятное дело, не мог, хотелось быть поблизости – на трупы потом взглянуть и мало ли еще что подвернется… Не подвернулось. Более того, и трупы-то неожиданно оказались нелюбопытными – единственным примечательным аспектом дохлых мантикор являлась выдающаяся по букету и насыщенности вонь, а Рандорф был не в настроении возглавить жюри конкурса парфюмеров. Отряд же волшебника, как доносили разведчики, никаких потерь не понес. Одного, правда, сильно подранили, но с учетом того, куда направлялся Бьорн, вряд ли насмерть. Вот так. Никаких потерь. После двух мантикор… Не очень веря своим ушам, Рандорф заставил дважды повторить рапорт, затем отослал связного нетопыря и взялся за обдумывание. Мозг дракона был стар, почти уже склеротичен, но все же мысли шустрили там будь здоров…

"Нет, выходит, не такой уж дурак был Черный. Не такой, как казалось. И как хотелось. Жаль… Говорил он, что герою надо с самого начала уделить пристальное внимание, что нельзя его недооценивать? Говорил, да еще сколько раз. А я кивал и думал: оттого это, батенька, что стратег ты бездарный, своими огромными возможностями пользоваться не умеешь, а неудачи валить на кого-то надо. Потешались мы, в общем, над старичком… А теперь что видим? Извиняться не пора? Может, и не пора, но двух мантикор уделать – это вам не на форточке кататься. Придется… Придется отнестись с уважением…

М-да. Неуютно как-то. А ведь чудненько все смотрелось. По всему миру уже мордобой начался, скоро совсем передерутся, а с нами при этом воевать-то никто не будет. Удобно. Только и надо, что подождать немного, грохнуть Лорда-Протектора, может, еще кого, кто выскочит высоко, а потом спокойно отъедать все эти дурацкие страны по одной. Толковый план, и исполняется хорошо. Но вот большая буза с героем тут ни к чему. Совершенно не нужна. И зря, похоже, я в нее не верил. Зря на это дело хвост положил…

Хотя чего с собой лукавить? Совсем-то я не клал, разве что самый кончик. Зачем? Наш девиз – всему можно найти полезное применение, а тут вообще такие возможности открывались!.. И тоже ведь считал, что толково придумал, да? А что? Из кучки деревенских засранцев столько пользы можно извлечь. Бьорна Скитальца – почитай, главного противника – они от по-настоящему важных дел полностью отвлекли на себя. Агенор на них силы и время тратит – пусть не столько, но уже неплохо. Нам, конечно, тоже в стороне оставаться негоже, не поймут. И не надо, главное. Наоборот, мы лучшие силы на героев кинем – Нимрааз, правая рука Черного, моща! А что он мне своей образиной все глаза обмозолил, и я давно гадал, куда б падлу отправить, чтоб и при деле был, и провалить его мог при случае, так про это вряд ли кто догадывается.

И надо быть справедливым – Нимрааз, как и планировалось, дело провалил, но это в порядке вещей, а ошибся-то я сам – дескать, окромя пользы никакого вреда от олухов с волшебником не будет. Ан нет. Вчера олухи свалили от Нимрааза, толком того и не заметив, сегодня двух мантикор замочили, завтра невзначай до Меча доберутся, а послезавтра, глядишь, и по мою душу пожалуют…

Ладно, признаю, загнул. Все-таки они малолетние олухи, до Меча им далеко, и вообще – драконы никого не боятся. Однако шутки в сторону, надо их… как это Черный говаривал?.. Ноу?.. нев?.. ней?.. Точно, нейтрализовать. Нейтрализовать их всех к такой-то матери!

Вопрос: как лучше это сделать? А для начала – где? Гоблину ясно, что не здесь, не в лесах. Тут, кроме волшебника, есть еще и ведьма, а с ней связываться не стоит. Значит, накрывать их придется там, куда они отсюда направятся… Здорово, да? Жемчужина, а не мысль! И куда же они направятся? В их распоряжении всего-то целый мир, и одно мешающее обстоятельство – пешком по нему не особо походишь.

Применим самый надежный способ проникнуть в планы врага: поставим себя на его место и подумаем. Не очень, правда, понятно о чем. По виду, возможностей к быстрому передвижению у Бьорна нет никаких. А пешком… Пешком он просто никуда не пойдет, бессмысленно. Может ли он тогда засесть в этом медвежьем углу и заняться… Чем? Да чем угодно – героя определять, олухов воспитывать, с ведьмой шашни крутить. Ну, может, как сказал бы Черный, в теории. А вообще-то Скиталец однозначно не болван и должен понимать, что выход из затыка искать придется. Не сейчас, так потом, и какая, в сущности, разница?.. Что-то ерунда получается. Либо Бьорн окажется поумнее нашего, либо можно все-таки… того этого… хвост на них положить, ибо просидят они тут до морковкина заговения!..

Хм. Спокойно, Рандорф, не отвлекайся и подумай, что бы ты сделал, действительно оказавшись на месте Бьорна? Просто взял бы да улетел из этих лесов, не так ли? А Скиталец с крыльями и со всем молодняком на закорках, это как, не смешно?.. Не очень, на самом-то деле. Раз можно только улететь, значит, он и улетит, будь спокоен. А на каких крыльях – не наша забота, пусть сам придумывает. Беда в том, что если так, то мы сгоняли кружок за собственной тенью, ибо тогда в распоряжении волшебника и впрямь окажется целый мир, без всяких оговорок.