- Станичники, не верьте им! Это - предатели и изменники России.
      Вся казачья масса поворачивает свои головы в сторону выкрикивающих офицеров и юнкеров. Она смутно или почти ничего не понимает, что такое Советская власть, и еще чутко прислушивается к голосу своего властелина-офицера. Для нее еще до сих пор офицер в золотых погонах - грозная власть, заставляющая покорно выполнять свою волю. Минутами казалось, что злобно рычащее офицерство подаст команду:
      - Гнать их, немецких шпионов! Бей их!
      В ответ офицерам заявляю:
      - Не немецкие шпионы взяли власть в свои руки, а рабочие, крестьяне, солдаты и матросы, такие же как и вы труженики-казаки. Флот первый доказал свою преданность революции и готовность к защите страны в Моонзундских боях, где в борьбе с немцами он дрался до последней капли крови; он же первый выступил и на защиту Советской власти.
      Этот пример как бы более убедительно подействовал на казаков; украдкой посматривая на офицеров, они негромко заявляют:
      - Правильно. Матросы - наши братья, мы с ними пойдем.
      Через час - полтора казармы уже не вмещают собравшихся казаков, офицеров и юнкеров. Митинг затягивается. Офицерство более решительно выступает против, требуя, чтобы выгнали нас из казарм. Наконец к 8 часам утра удается убедить казаков прекратить гражданскую войну и арестовать Керенского. Казаки согласны арестовать Керенского, но требуют сперва согласовать арест Керенского с казачьим комитетом.
      Изнемогая от усталости, задыхаясь в непроницаемом табачном дыму, которым окутаны были все время митинга казармы, выбираюсь, еле держась на ногах, на площадь. Пахнувший утренний холодок освежил, вдохнул новые силы. Ведь еще не все сделано. Казаки еще не примкнули твердо к Советской власти, они еще покорны своим офицерам, и что скажут они, когда перед ними выступит тот же грозный для них генерал Краснов, который не будет митинговать, а будет приказывать? Какой оборот примет дело, когда перед ними выступит Керенский как верховный командующий? На этой обширной дворцовой площади, освещенной восходящими лучами солнца и окруженной тысячами казаков и юнкеров, я чувствовал себя заложником. Следовавший позади матрос Трушин, держа все время в руках револьвер, говорит:
      - Как бы арестовать Керенского? Тогда казаки сдадутся.
      Но до ареста еще далеко. Мысль неизменно вращается вокруг одного вопроса: что сейчас предпримут Краснов и Керенский? Как видно, в ожидании подхода с фронта батальонов ударников, Керенский спал последнюю ночь в чине верховного командующего и председателя министров под охраной "ненадежных" казаков. Низложенный правитель доживал свои последние часы...
      Около 10 часов прилегающая к дворцу площадь забита казаками и юнкерами. Наконец собирается казачий комитет, почти целиком состоящий из офицеров и юнкеров. Выйдя из зала дворца, обращаюсь снова к казакам.
      - Позвольте, ведь у вас офицерский комитет, а не казачий. Где же казаки в вашем комитете?
      Последняя надежда: как на это будут реагировать казаки?
      Из глубины казачьей массы несется более дружный возглас:
      - Правильно!
      На этот раз офицерство не рассчитало: оно в полном составе собралось в зале заседания комитета, предоставив решить этот вопрос самим казакам.
      Перед дворцом в течение получаса происходят перевыборы комитета. Казаки просто избирали своих представителей: не голосуя, выкрикивали фамилии и тут же посылали в комитет.
      Долго убеждаю новый комитет в необходимости немедленного ареста Керенского, заявляя, что 12-й час на исходе, что я отпущен моряками до определенного срока, после чего моряки начнут обстрел Гатчины и перейдут в наступление. Керенский был разбужен шумом во дворце - он помещался всего через одну комнату от зала заседания комитета (во все время моих переговоров с комитетом адъютант Керенского, приоткрыв дверь в зал заседания, подслушивал).
      Что же делалось в это время в штабе 3-го конного корпуса генерала Краснова и низложенного правителя Керенского? В брошюре "Гатчина" Керенский эти моменты описывает так: "Около 10 часов утра меня внезапно будят. Совершенно неожиданное известие: казаки-парламентеры вернулись с матросской делегацией во главе с Дыбенко. Основное условие матросов - безусловная выдача Керенского в распоряжение большевистских властей. Казаки готовы принять это условие".
      Получив такое сообщение, Керенский немедленно вызвал к себе генерала Краснова, чтобы выяснить, согласны ли на его арест сам Краснов и офицеры 3-го конного корпуса. Генерал Краснов описывает в своих письменных показаниях последнее свидание с Керенским следующим образом: "Около 15 часов [на самом деле - около 11 часов, как это и было доложено мне матросом Трушиным. - П.Д.] 1 ноября меня потребовал верховный главнокомандующий (Керенский). Он был очень взволнован и нервен.
      - Генерал, - сказал он, - вы меня предали... Тут ваши казаки определенно говорят, что они меня арестуют и выдадут матросам...
      - Да, - отвечал я, - разговоры об этом идут, и я знаю, что сочувствия к вам нигде нет.
      - Но и офицеры говорят то же.
      - Да, офицеры особенно недовольны вами.
      - Что же мне делать? Приходится покончить с собой.
      - Если вы честный человек, вы поедете сейчас в Петроград с белым флагом и явитесь в Революционный комитет, где переговорите как глава правительства.
      - Да, я это сделаю, генерал.
      - Я дам вам охрану и попрошу, чтобы с вами поехал матрос.
      - Нет, только не матрос. Вы знаете, что здесь Дыбенко?
      - Я не знаю, кто такой Дыбенко.
      - Это - мой враг.
      - Ну, что же делать? Раз ведете большую игру, то надо и ответ дать.
      - Да, только я уеду ночью.
      - Зачем? Это будет бегство. Поезжайте спокойно и открыто; чтобы все видели, что вы не бежите.
      - Да, хорошо. Только дайте мне конвой надежный.
      - Хорошо.
      Я пошел вызвать казака 10-го Донского казачьего полка Русакова и приказал назначить 8 казаков для окарауливания верховного главнокомандующего.
      Через полчаса пришли казаки и сказали, что Керенского нет, что он бежал. Я поднял тревогу и приказал его отыскать, полагая, что он не мог бежать из Гатчины и скрывается где-либо здесь же". В то время, когда Керенский вел переговоры с генералом Красновым, мне еще долго пришлось убеждать комитет, чтобы дали согласие арестовать Керенского{21}.
      Около 12 часов, наконец, мне удается склонить комитет арестовать Керенского. Вопрос становится на голосование. В это время входит в зал дежурный офицер и читает телеграмму: "Из Луги отправлено 12 эшелонов ударников. К вечеру прибудут в Гатчину.
      Савинков".
      Телеграмма вызвала среди казаков замешательство, нерешительность. Настроение стало колебаться. Мне предъявили контртребование - подписать договор, в котором казаки отказываются от вооруженной борьбы с нами, но с тем, чтобы их пропустили на Дон и Кубань с оружием в руках.
      Нужно, с одной стороны, выиграть время до подхода отряда моряков, чтобы Гатчину захватить врасплох, с другой - без промедления, до прибытия ударников, арестовать Керенского Одинаково старался выиграть время, очевидно, и Краснов до подхода ударников. Для достижения своей цели я решаюсь подписать договор.
      Договор подписан. Выносится единогласное постановление об аресте Керенского. Цель достигнута. Между тем Керенский, следивший за ходом переговоров, не нашел мужества в последний момент появиться среди казаков и заявить, что он готов погибнуть на своем посту, но не согласен с заключением позорного для казаков договора. Переодевшись, он позорно бежал, покидая введенных им в заблуждение казаков. Матрос Трушин, все время следивший за Керенским, поспешно сообщил:
      - Керенский, переодевшись, прошел через двор. Пусть Его бегство есть политическая смерть.
      Казаки, направившиеся арестовать Керенского, вернулись и доложили, что Керенский бежал. Возмущение бегством Керенского было громадно; казаки и юнкера тут же послали телеграмму: "Всем, всем. Керенский позорно бежал, предательски бросив нас на произвол судьбы. Каждый, кто встретит его, где бы он ни появился, должен его арестовать как труса и предателя.
      Казачий совет 3-го корпуса".
      К моменту отправки телеграммы к казачьим заставам подходили Финляндский полк и отряд моряков. Заставы сообщили об их приближении. Мною было отдано распоряжение немедленно пропустить их. В этот момент в зал вбежал запыхавшийся Войтинский. Он потрясал телеграммами, полученными от Савинкова и из ставки, где сообщалось о приближении ударников. Всячески пытаясь повернуть настроение казаков, он убеждал их, что Керенский не бежал, что он выехал навстречу подходящим войскам. Но доверие к ставленникам Керенского уже было подорвано. В ответ на речь Войтинского тут же его арестовали (позднее Войтинский бежал при помощи юнкеров).
      Вскоре после того в Гатчину вступили Финляндский полк и отряд моряков, а через два часа юнкера и казаки были обезоружены. Оставался еще генерал Краснов, надо было и его арестовать. В 6 часов вечера вместе с командиром Финляндского полка мы вошли в кабинет Краснова. При нашем появлении высокий, седеющий, красивый, со строгим и спокойным выражением глаз, генерал Краснов поднялся нам навстречу.
      - Генерал Краснов, именем Совета Народных Комиссаров вы и ваш адъютант арестованы.
      Краснов: Вы меня расстреляете?
      - Нет. Мы вас немедленно отправим в Петроград.
      Краснов: Слушаюсь.
      Тут же были арестованы и два адъютанта Керенского. Арестованный генерал Краснов в автомобиле был отправлен в Смольный.
      В эту же ночь несколько пьяных казачьих офицеров пытались поднять восстание среди казаков и юнкеров, но были тут же расстреляны.
      На следующий день были получены сведения, что к Гатчине приближаются эшелоны с ударниками. Для защиты Гатчины налицо имелось не более 500 матросов и двух батальонов Финляндского полка. Гатчинский военный совет решил выслать навстречу ударникам делегацию, предложив им сдаться.
      Ночь прошла в тревоге. Несколько раз из застав доносили, что ударники приближаются. В 8 часов утра 3 ноября ударники в эшелонах подошли к Гатчине на расстояние 5 верст. Еду для переговоров. Товарищ Сивере с незначительным отрядом моряков занимает впереди Гатчины позиции и выставляет одну батарею. В Гатчине оставались два батальона Финляндского полка, охранявшие обезоруженных казаков и юнкеров. Условный сигнал, установленный Сиверсом для открытия артогня по эшелонам, - три револьверных выстрела.
      Наскоро перед тем сформировали пустой, но значительный эшелон. С ним приближаюсь к эшелонам ударников. На нашем паровозе несколько матросов с пулеметами. Не доходя версты до ударников, останавливаю эшелон и иду к ударникам. Тут же предлагаю им сдаться. В противном случае немедленно откроем артогонь по их эшелонам. Ударники, числом окало 3 тысяч, колеблются. После кратких переговоров переходят на нашу сторону. Лишь незначительная группа офицеров, отстреливаясь, пытается бежать. Сами ударники рассеивают ее пулеметным огнем. Ударники мирно вступают в Гатчину. Для ознакомления с событиями они посылают свою делегацию в Петроград к Владимиру Ильичу.
      Так безвозвратно рухнула попытка Керенского вырвать власть из рук Советов. Как тающая политическая тень, он быстро исчезал с арены борьбы. Но, уходя, он через эсеровскую газету поспешил сообщить о своем спасении от мести своего "злейшего врага - Дыбенко". Однако это не было спасением, а лишь надгробной тризной над политическим мертвецом. Так бесславно закончил Керенский свой недолгий исторический путь.
      Мертвецы исчезали, а Октябрьская революция ширилась и крепла с каждым днем.
      Ярко освещенный Гатчинский дворец утопал в непроницаемой мгле осенней ночи. На дворе было сыро и холодно. Жизнь кругом после только что пролетевшего шквала вдруг точно замерла. Мерцающий свет электрических лампочек слабо освещает отдаленные улицы. Кругом - ни души. Только патрули нарушают тишину своими мерными шагами и негромким говором. Хочется как можно скорее юркнуть в теплое помещение, укрыться от пронизывающей сырости, дать отдых натянутым нервам и уставшему телу. Вот уже несколько ночей подряд не приходилось спать. Все жили напряженно, нервами. Зато теперь, когда нет непосредственной опасности, вдруг чувствуешь невыносимую усталость. Ноги отказываются передвигаться. Медленно поднимаюсь во второй этаж - в помещение штаба. Коридоры дворца переполнены спящими красногвардейцами и матросами. Измученные бессонными ночами, переходами и предшествовавшими боями, они спят богатырским сном, почивая на лаврах своих первых побед.
      Добираюсь до комнаты, где помещается штаб, грузно опускаюсь на стул. Товарищ Сивере, не отрываясь, продолжает писать приказ. В комнату входит товарищ Артуньянц, только что вернувшийся из Петрограда. Он спешно, ликующе передает все новости: о подавлении юнкерского восстания в Петрограде, о перевороте в Москве и других городах. Хочу слушать его рассказы, но отяжелевшие веки не слушаются, быстро засыпаю сидя в кресле...
      Уже высоко поднявшееся солнце своими лучами золотило только что выпавший первый снег, когда меня разбудили. Тут же на диване спал Сивере, а рядом в кресле Артуньянц. Будят и их. Комендант докладывает:
      - На площади все построены, прибыл кинематографщик. Ждем вас.
      - А сколько времени?
      - 11 часов.
      - Фу ты, черт, как здорово заспались! Сейчас идем.
      На площади против Гатчинского дворца выстроены красногвардейцы, матросы, а позади них казаки 3-го корпуса и ударники. Сегодня для кинематографа будет инсценировка взятия Царского и Гатчины. Красногвардейцы и матросы с радостными лицами пускают остроты:
      - Черт возьми, на кинематограф попадем, да еще и в историю!
      Около аппарата хлопотливо, с озабоченным лицом, суетится маленький растрепанный человечек, виновато повторяя:
      - Две минутки, две минутки, и все будет готово. Вот еще минутку! Можно начинать.
      Красная гвардия дефилирует. Кто-то из матросов, задорно смеясь, вскрикивает:
      - Товарищ Сиверс! Пусть казаки и ударники удирают, а мы будем преследовать. А кто же будет за Керенского в женском платье? Жаль, что удрал, вот теперь бы как раз пригодился.
      Вчерашние хмурые, с суровыми, озабоченными и напряженными лицами герои Октябрьского переворота сегодня по-детски смеются. Если бы сейчас появился Керенский, они стали бы с любопытством его рассматривать; им просто захотелось бы его даже пощупать, понять, что это был за человек, который с первых дней февральской революции был у власти и до последнего момента не хотел передать ее рабочим, крестьянам, солдатам и матросам...
      Инсценировка закончена, и красногвардейцы расходятся по казармам. Как-то не хочется верить, что еще во многих городах и на фронте идет борьба, льется кровь тех, кто настойчиво добивается власти Советов, кто через Советы хочет достичь мира, жаждет устройства новой жизни. Воображение рисует этот новый мир. новую, социалистическую Россию...
      Направляемся в штаб. Навстречу быстрой походкой приближается дежурный по комендатуре:
      - Здесь в Гатчине остались великие князья. Как с ними быть? Около их дома выставлен караул, чтобы никто самовольно туда не заходил.
      - Кто из князей?
      - Точно не знаю, но, кажется, Кирилл Владимирович и его жена.
      - Едем к ним, чтобы под охраной отправить в Смольный.
      У входа небольшого домика стоят часовые. Это они, вооруженные рабочие, охраняют бывших князей и не думают им мстить. Часовые, проверив пропуск, впускают в дом. Входим в гостиную. Навстречу нам из-за портьеры выходит высокий, худощавый, несколько сгорбленный мужчина; на лице - волнение; его жена, с красивыми, умными глазами, внимательно рассматривает вошедших.
      - Вы будете князь?
      Отвечает его жена:
      - Да, я его супруга. Вы нас арестуете и тут же будете судить? Но ведь мы никогда не были солидарны с прежним царским режимом. Сейчас мы плохо разбираемся в происходящих событиях, но думаем, что для России это будет полезно. Россия вздохнет и возродится.
      Она на секунду останавливается, как будто желая прочесть на лицах присутствующих, что ждет ее и мужа, и снова спрашивает:
      - Что же вы теперь будете делать с нами?
      - Сейчас мы вас не можем оставить здесь. Мы обязаны отправить вас в Петроград в распоряжение правительства. А дальше, куда вас направят, мы не знаем.
      - Вы нас отправите в Петроград пешком, под конвоем, как арестованных?
      - Нет. Сейчас прибудет автомобиль, и тогда вас отправим в Петроград.
      - Вы разрешите нам взять продукты из своих запасов и необходимые вещи, а дом оставить на прислугу?
      - Все, что вам необходимо, можете взять.
      Через полчаса они были отправлены в Смольный в распоряжение правительства. Возвращаясь в штаб, передаю Сиверсу, что я намерен сегодня же выехать в Петроград. Делать здесь больше нечего.
      Через три часа покидаю. Гатчину и расстаюсь с товарищем Сиверсом. Больше так и не пришлось нам встретиться. Этот товарищ, с большими умными глазами, обладавший колоссальной силой воли, мужеством и спокойствием, продолжал борьбу на многих фронтах против врагов трудового народа. Это был любимец красногвардейцев, впоследствии - красноармейцев. Он, доблестно сражаясь, погиб на Дону в бою против того же Краснова. Это один из многих творцов Октября, которые сложили свои головы в стойкой борьбе за раскрепощение трудящихся.
      Петроград, в вечерней мгле окутанный серым туманом, казался пустынным и мертвым. Вот уже больше недели, как в городе Советская власть. Но на улицах, несмотря на ранний час (9 часов вечера), тишина. Жизнь замерла. Только изредка пробегают автомобили, встречаются патрули, и отдельные часовые греются у разложенных на улицах костров, останавливая автомобиль и проверяя пропуск.
      Еще несколько дней назад в городе все кипело, как на вулкане. Безостановочно, днем и ночью, проходили войска, отдельные отряды, мчались броневые автомобили. Улицы были переполнены народом. Все ждали исхода борьбы. Теперь как будто все переутомлены, устали и еще с вечера спешат укрыться в квартиры.
      Проскакиваю Невский, подъезжаю к Адмиралтейству. Здесь, в ярко освещенном зале, идет собрание Центрофлота; состав - почти исключительно матросы. Очутившись у власти, они, невзирая на усталость, на свою неподготовленность управлять государственной машиной, силятся превозмочь все трудности, наладить аппарат, наметить программу работы. Воодушевленные идеей, они не боятся бурь на своем пути. Это они свалили контрреволюцию, они же и построят новую жизнь. Уверенно они берутся за дело, не давая разрушиться аппарату и приостановиться той жизни, которая до сих пор била ключом во флоте.
      Далеко за полночь длится заседание. Работа распределена; завтра, с раннего утра, каждый вступит в исполнение своих обязанностей.
      После Октября
      Знакомый кабинет. На тех же местах стоят столы, кресла, всевозможные морские модели, эскизы. У входа тот же учтиво раскланивающийся швейцар. Это подлинная живая история морского ведомства. Сколько на его веку сменилось министров, продефилировало всевозможных посетителей. Он служил при царе, при всех временных правительствах и достался даже большевикам. Только трудно ему понять, как все это быстро совершается и меняется. Пять месяцев назад он говорил делегации Центробалта:
      - Его превосходительство министр Керенский еще не прибыл. Зайдите через часок.
      А теперь те же делегаты, но уже как хозяева, заходят в тот самый кабинет, в котором еще в мае Керенский недоверчиво морщился на Центробалт, - чуяло его сердце, что в Центробалте он найдет своего заклятого врага. Но тогда он, конечно, не думал, что ему придется не только покинуть Морское министерство и председательское кресло, но даже и пределы России.
      В наследство Керенский оставил в морском ведомстве "верных" людей. Они ни за что не хотели верить в окончательную победу большевиков и не собирались сдавать им постов. Вердеревский, которого так отстаивали матросы в июльские дни, теперь их не признавал, манкировал службой, не являлся. Прислал только собственноручную записку первому помощнику, графу Капнисту: "Оставаясь верным своему долгу и Временному правительству и не считая возможным служить захватчикам власти - большевикам, временное исполнение обязанностей морского министра возлагаю на вас.
      Морской министр адмирал Вердеревский.
      Ноябрь 4 дня 1917 г.".
      Граф Капнист, написав, со своей стороны, рапорт о непризнании большевистского правительства, передал министерство капитану 1 ранга Кукелю, а Кукель - Игнатьеву. Игнатьев оказался беднее всех: он не нашел себе подходящего преемника и решил, оставаясь в чине морского министра Временного правительства, совместно с графом Капнистом и Кукелем отправиться в Петропавловку. Стоило ему за три минуты ношения чина министра знакомиться с Петропавловской крепостью - ведь все равно работает с большевиками!.. Но эта бутафорская игра в министры сразу выявила, кто с нами, кто против нас.
      Сторонников Керенского оказалось мало. Все служащие без лишних вздохов и воспоминаний о минувших днях взялись за работу. Даже известный черноморец лейтенант Вербов, для которого Керенский был кумиром, с легкой болью в груди согласился помогать большевикам. Особых потрясений Морской комиссариат не переживал. Ему не пришлось, подобно другим комиссариатам, обращаться к наркомтруду, чтобы из биржи получить красных советских чиновников. Там, где недоставало бывших офицеров, работу выполняли матросы, те самые матросы, которых еще несколько дней назад считали "чернью"; теперь они великолепно налаживали государственный аппарат. Одна беда: всем им не по душе была кабинетная работа да груды бумаг.
      Приходят с докладом, морщатся, и все просятся на фронт.
      - Там я на своем месте буду и больше пользы принесу.
      - А кого же мы посадим вместо вас? Не Вердеревского же, который и разговаривать не хочет с нами?
      - Так-то оно так, но нельзя ли обратно во флот? А то с кораблей всех нас повыдернули, как бы оставшиеся меньшевики не завладели умами матросов.
      Вот ряд телеграмм от товарища Измайлова, просит вернуться в Центробалт. Хотя он и изворотливый и работать может 24 часа, а видно - и ему трудно.
      Но отпустить их нельзя. Разочарованно возвращаются они к своему столу, чтобы снова разбираться в бумагах.
      Кончаются доклады, начинается заседание коллегии. Утомительная работа, не знаешь, как от нее избавиться. Недаром раньше в министры назначали стариков: для них эта работа действительно по костям. В заседании коллегии бывший командующий Балтийским флотом адмирал Максимов докладывает о своих грандиознейших планах эксплуатации военной промышленности, использовании водопадов для добывания торфа и пр. Во время заседания Измайлов вызывает к аппарату. Требует срочно. Экстренные дела... Ну, и времена настали! Все срочно да экстренно, притом не то, что тебя просят, а прямо требуют. Живой ты или мертвый, а должен немедленно отвечать на сотни вопросов.
      - У аппарата председатель Центробалта Измайлов. Я получил целый десяток нарядов для отправки матросских отрядов на фронт. На кораблях и так команды недостает, а, кроме того, выдергивание матросов ослабит флот и работу среди моряков. На кораблях мало остается активных работников.
      - Товарищ Измайлов, все это верно. Но пока мы не победили и не уничтожили контрреволюцию, отправка моряков неизбежна. Там, где матросы, мы имеем успех. Наряды должны быть выполнены немедленно. Сообщи, как настроение во флоте. Возможно создание коалиционного правительства со включением меньшевиков и правых эсеров. Кажется, сегодня в Совете Народных Комиссаров будет обсуждаться этот вопрос.
      - Настроение во флоте великолепное. Меньшевики и эсеры совершенно исчезли с нашего фронта и нашего кругозора. Ввод меньшевиков в правительство вызовет недовольство среди флота. Нужно от имени флота настаивать перед Советом Народных Комиссаров о недопущении создания коалиционного правительства. Сейчас же передам резолюцию, в которой моряки клеймят меньшевиков и эсеров изменниками.
      - Хорошо, все будет принято во внимание.
      Ну, и времена!.. Власть на местах диктует центру, а не посчитаешься с ней, - прямо кричат: "Что же, мы переворот делали для того, чтобы опять меньшевиков да Милюкова сажать?!"
      Один за другим к Смольному подкатывают автомобили. Одиночные пассажиры торопливо выскакивают с толстыми портфелями под мышкой и на ходу показывают пропуск часовым; они спешат подняться на второй этаж. Сегодня - важное заседание Совета Народных Комиссаров. При въезде в Смольный дежурят броневики и латышский полк. Охрана надежна, никаких "чужестранцев" не пропустят. Сегодня охрана о чем-то оживленно разговаривает, спорят между собой.
      Ведь охрана раньше всех узнает о новостях. Спорят: можно ли допустить меньшевиков в правительство? Но прислушиваться и узнавать их заключение некогда. И так опоздал. Заседание уже началось, а тут еще не знаю, в какой комнате; вообще плохо знаю внутреннее расположение Смольного. Пропутаешься, и пока найдешь, где заседают, собрание может кончиться. Голос флота так и не будет принят во внимание.
      Поднимаюсь на второй этаж. С трудом разыскиваю комнату заседания Совета Народных Комиссаров. Маленькая плохо освещенная комнатка едва вмещает всех народных комиссаров. Луначарский, за ним Зиновьев и некоторые другие горячо, с раздражением, доказывают невозможность удержать власть без меньшевиков, отстаивают необходимость создания коалиционного правительства.
      - Гражданская война началась, льется народная кровь. Нужно сегодня же решить вопрос и начать переговоры с меньшевиками.
      За столиком, в стороне, опершись на руки, сидит Владимир Ильич, спокойный, с иронической улыбкой.
      - Ну, дальше, дальше! Все? Вы испугались революции? Вы боитесь, что не удержите ее? Рабочий и солдат ее начал, он ее и удержит. А я предпочитаю остаться с двадцатью стойкими рабочими и матросами, чем с тысячью мягкотелых интеллигентов.
      Ленин неожиданно покидает комнату. На минуту воцаряется тишина. Недоумение пробегает по лицам. Затем вновь быстро завязывается спор между отдельными товарищами. Выхожу вслед за Лениным сообщить ему лично настроение флота...
      На второй день уже всем было известно, что точка зрения Владимира Ильича победила. Владимир Ильич со своей глубокой проницательностью и умением глядеть в будущее спас Октябрьскую революцию.
      Октябрьская революция уничтожила преграды между флотами России. Впервые за время революции в декабре созывается I Всероссийский съезд моряков. Коллегия Морского комиссариата готовится дать отчет своим избирателям. Все приготовлено. Звонят: через полчаса открываем съезд.
      Представители Центрофлота и морской коллегии едут на открытие.
      Вместе с Модестом Ивановым вхожу в зал заседаний съезда, переполненный моряками. В этот момент Раскольников в горячей и пространной речи выражает глубокую благодарность и признательность за производство его в лейтенанты, одновременно указывая на роль, которую сыграл в 1905 г. лейтенант Шмидт во флоте. После Раскольникова выступает товарищ Вахрамеев, тоже произведенный в лейтенанты, и благодарит съезд.
      Из зала возгласы: "Дыбенко произвести в капитаны первого ранга!.. Нет, в адмиралы!.. Лейтенанты!.."
      Перепутались голоса. В зале шум. Беру слово:
      - Товарищи, позвольте мне благодарить вас за оказанное внимание и внести предложение. Я начал борьбу в чине подневольного матроса. Вы меня произвели в чин свободного гражданина Советской республики, который для меня является одним из самых высших чинов. Позвольте в этом чине мне и продолжать борьбу.
      Аплодисменты и крики: "В почетные граждане флота!"
      После этого производят еще в адмиралы Модеста Иванова.
      Это производство явилось весьма характерным для флота, который со дня февральской революции боролся против всех чинов...
      Бурным шквалом промчался нараставший ураган революции над Петроградом, Москвой и другими центрами. Октябрьский вихрь сорвал и развеял остатки коалиционного правительства. Обломки разбитого корабля, без кормчего, без руля, ветром разметало во все стороны. Легкомысленный, трусливый и жалкий капитан этого корабля в дни разыгравшегося шторма даже не попытался отыскать хотя бы маленькую пристань, чтобы причалить к ней. Впрочем, если бы и причалил, кто бы подал ему руку помощи? Кто предложил бы себя в подмостки, чтобы спасти с тонущего корабля погружающегося на дно неудачника-капитана? Сами строители корабля не пытались собрать обломков и сохранить их хотя бы как архивную ценность. Революционный вихрь легко и победоносно проносился по стране, не встречая на своем пути даже следов керенщины... Керенщины не стало.
      Но на месте керенщины вырастала новая враждебная сила. То были не мягкотелые интеллигенты, истерики, трибуны, а действительные классовые враги рабочих и крестьян. Теперь осмыслили они положение, схватились за оружие и на удар готовились ответить ударом. Только теперь начали они группировать свои силы, искать базу, чтобы перейти в атаку против восставшей "черни". Два классовых врага скрестили свои шпаги. Гражданская война началась, Битва разгоралась. Но восходящий класс, опередивший своего врага ударом, перешел в наступление. Враг оборонялся, отступал. Он старался оторваться от своего противника и закрепить свою базу на Дону, на Кубани, среди заамурских и забайкальских казаков - там, где луч света еще не успел развеять мрак. Началась погоня. Но молодая, еще не окрепшая Красная гвардия, преследуя своего классового врага, встретилась с неожиданными, неучтенными явлениями стихийным бегством, потоком с фронта многомиллионной армии, начавшимся разложением флота, остановкой промышленной машины, дезорганизованностью государственного аппарата. Наряду с этими явлениями надвигалась новая угроза: внутрь страны двинулись покорные Вильгельму полчища. Они без боя занимали города, захватывали богатства, уничтожали только что народившуюся Советскую власть.
      В этом водовороте трудно было не растеряться даже тем, кто и предвидел эти стихийные явления; многие не в силах удержаться плыли по течению.