Глава 40Грамм героина

– Я расскажу тебе все о наркотиках, – сказал Глинн, – как я рассказываю молодежи, которая приходит работать в лабораторию. Имеется три вида опасных наркотиков. Первый – кустарник кока, из которого приготовляют кокаин.

– Кокаин ведь не представляет особой проблемы, – спросил я, – да?

– Никогда не думай так. Все зависит от того, где ты находишься. В одном только Перу около полутора миллионов кокаинистов. В Южной Америке еще со времен, когда инки применяли его в виде подбадривающих таблеток, он входит как составная часть в рацион питания. Вы можете вдыхать его в слизистую оболочку. Бедняки принимают его потому, что он заглушает чувство голода, и потому, что это единственный способ, который дает им возможность выносить адски тяжелый труд в условиях, значительно худших, чем те, в которых живут мои поросята. Они жуют его в смеси с золой. Ты прав, конечно, с европейской точки зрения это наименьшая проблема. Второй – то, что мы называем каннабис.

– Гашиш, – уточнил я.

– Гашиш на Ближнем Востоке, кайф в Марокко, банг в Кении. Его называют и индийской коноплей, марихуаной.

Я перебил его.

– Это все одно и то же?

– Грубо говоря, да. Его легко выращивать, цветы и листья используют для сигарет, а сок сушат, и он превращается в пластины, которые затем курят в трубке. Это гашиш.

– Где он растет? – спросил я.

– Почти повсюду. Есть некоторые торговые пути из Иордании к Югу от Синайя через Негев в Египет. Есть еще путь и Сирии в Шарм-эль-Шейк в северной части Синайского полуострова через Саудовскую Аравию. И есть морской путь из Тира в Газу...

– О'кей, – кивнул я, – понял. А теперь про опий.

– Ну, это третий наркотик. Его история отличается от других.

– Расскажи мне про опий.

Котелок пел уже пять минут, и Глинн привернул фитиль масляной лампы, уменьшив его так, чтобы было только достаточно света для приготовления чая. Я завладел вилкой для тостов из гнутой проволоки и, поставил тарелочку с валлийским маслом ближе к огню, чтобы оно размякло.

Снаружи ветер стонал, стуча в маленькие окна.

– Опий, – сказал Глинн, согревая чайник, – основной продукт спекуляции наркотиками. Его трудно выращивать, поэтому за ним охотятся. Он растет повсюду до пятьдесят шестой параллели. Восточный или обычный мак не представляет интереса для торговцев наркотиками, только PSL (Papavar somniferum linnaeus) дает настоящий опий. Его сеют в мае, чтобы собрать урожай в августе, и в августе, чтобы собрать в апреле.

– Это как красить Четвертый мост? – заметил я.

– Да, как круглогодичная работа, – согласился Глинн. – Чтобы получить его... тебя это интересует?

– Конечно.

– До того как семена созреют, зеленые коробочки надрезают и в них вставляют небольшие соломинки. Примерно через десять – пятнадцать часов появляется белая жидкость (латекс). Она затвердевает и становится коричневой. В тот вечер, когда они делают это, аромат можно почувствовать на расстоянии нескольких километров.

– Существуют различные сорта мака?

– Да, от пурпурно-черного до белого, но я не знаю, какой лучше. – Глинн приготовил чай, а я сделал себе к нему толстый тост.

– А почему министерство внутренних дел проводит испытания образцов?

– О, я понимаю, что ты имеешь в виду. Анализ позволяет установить, откуда пришла партия. Но это редко бывает нужно. Как правило, опий поступает в упаковке с торговыми знаками и даже надписями «Остерегайтесь подделки». Ты должен это знать.

– Да, я видел такие пакеты, – признался я, – но где он выращивается? Ты не сказал.

– Чианграй в Северном Сиаме, говорят, самый крупный центр, но я не могу утверждать, правда ли это. Мы считаем, что большие плантации есть в районе Юньнань, в Куанге. Американцы утверждают, что китайское правительство поддерживает эти поставки, чтобы подорвать моральный дух в США. Однако тенденция направлять опий туда будет существовать в любом случае, потому что там можно получить самую высокую цену. Учти, я говорю о незаконном выращивании. Югославия, Греция, Япония и Болгария выращивают его законно, так же, как Индия, Турция и Россия. Англия в год производит законно сорок пять килограммов.

– И перерабатывает тоже?

– О да, – кивнул Глинн. – Латекс, который получают из мака PSL не очень хорош. Его надо еще превратить в основу морфия, а затем переработать в диактилморфин, который представляет собой то, что вы называете «героин», или «эйч», или, как в некоторых кругах говорят, «снег».

– Процесс требует много места?

– Прежде всего, сушка, – объяснил Глинн. – Именно в этом заключается проблема. В сырье очень много уксусной кислоты, от которой надо избавиться. Если вы начнете выливать ее в обычную канализационную сеть, можно сразу привлечь внимание. Ты знаешь, что такое уксусная кислота?

– Да, в моем супермаркете ее продают как уксус.

– Су-пер-мар-кет. – Глинн произнес отдельно каждый слог. – Да, они делают это в Лондоне.

Мы проговорили всю тихую валлийскую ночь, поглощая бутерброды, которые запивали крепким чаем с козьим молоком, и закончили беседу, когда красная заря выползла над горизонтом. Глинн дремал в кресле с большими подлокотниками, я же никак не мог закончить решение кроссворда.

Осторожно подняв засов, я вышел наружу, в сырой валлийский туман.

Вдали голые ветки деревьев перечеркивали линию горизонта, как трещины в куске льда.

Сгрудившиеся вокруг холмов, местами покрытых снегом, большие стаи грачей шумели и трепыхали крыльями, пока мое появление не заставило их взмыть во влажном воздухе, и их черные крылья осветились ярко-розовым светом.

Я обдумывал свой разговор с Глинном, а мои ботинки обрастали тяжелой оправой из жирной глины.

Итак, зеленая канистра хранила следы твердого морфия. Теперь я понимал, почему в мою машину заложили столько взрывчатки. Кто-то был больше заинтересован в том, чтобы уничтожить вещественные доказательства, чем в том, чтобы убить водителя. Откуда этот наркотик, сколько его, кто перевозил его, куда? Мое расследование в Албуфейре продвинулось не дальше, чем кроссворд, где я написал «скворец» вместо «жеребец». Ключ к девятнадцати по вертикали был – «ярко-красный». Я вписал «Балас» – красный рубин.

"Ярко-красный, подумал я; может, стоило написать «Томас», ведь у него ярко-рыжая, почти красная шевелюра, которую он красил. Зачем он делает это? Гэрри Кондит сказал, что он воевал в Испании. Знает ли Гэрри правду и, если знает, расскажет ли мне? Поразительно, как мало людей говорили мне правду.

Сражался в Испании, подумал я. Интересно, сколько англичан сражались в Испании? В министерстве внутренних дел имеется список всех англичан, которые там воевали. Я попрошу Джин ознакомиться с ним.

Глава 41Дело продвигается

Джин встретила меня на вокзале Паддингтон. Она все еще водила старый «рилей» Доулиша.

– Чем ты так угодила Доулишу, что он доверяет тебе эту свою гордость и радость?

– У тебя дурное направление мыслей. – Она по-девчоночьи улыбнулась мне.

– Я не шучу. Как ты сумела сделать так, что он доверил тебе машину? Он обычно посылает швейцара присмотреть, когда я ставлю свою машину рядом с его, и уж тем более не доверяет мне сесть в ней за руль.

– Хорошо. Я открою тебе тайну, – хихикнула Джин. – Я говорю ему по поводу этой машины комплименты. Ты, вероятно, не слыхал, но среди цивилизованных людей комплименты – предмет общего увлечения. Попробуй как-нибудь.

– У моих комплиментов слишком большая тенденция в известном направлении. В конце концов я окажусь выброшенным за борт.

– А ты попробуй слегка притормаживать прежде, чем менять направление.

– Ты выиграла, – признал я. Она всегда выигрывала.

Морское министерство находится рядом с «театром Уайтхолл»[25], где платят деньги за исполнение фарса.

Полицейский отметил автомобиль Доулиша и позволил нам проехать через Уайтхолл во двор и встать между автомобилями сотрудников. Гладкие черные кузова их машин блестели, будто натертые воском, и отражали все вокруг, как зеркала. Над входом висел старый фонарь, и медные детали дверей были начищены до невообразимого блеска. Внутри электрический свет разливался сквозь искусственные пластмассовые угольки. Швейцар в обшитом галунами сюртуке указал мне путь мимо статуи Нельсона в полный рост, который стоял в нише и смотрел оттуда своими двумя слепыми каменными глазами.

Кинопроектор и экран располагались в комнате наверху. Один из наших людей с Шарлотт-стрит устанавливал пленки и включал и выключал проектор. Когда мы приехали, там находилось еще три старших офицера, и все мы поздоровались за руку после того, как матросу в дверях разрешили впустить нас.

Первые минуты мне показались забавными. Там крутился этот Виктор из Швейцарского отдела, в длинных шортах, из-под которых виднелись его эластичные нижние трусы, подтягивающие животик. Но серьезная часть была выполнена хорошо.

...Старый черный «форд» прокладывал путь по неровной португальской булыжной мостовой. Он остановился, и оттуда вылез пожилой мужчина. Я узнал да Кунью. Высокая тонкая фигура сделала несколько шагов и исчезла в черной пасти церковного входа.

Другой снимок. Тот же мужчина, несколько ближе, движется по экрану. Он повернулся лицом к камере. Золотые очки сверкнули на солнце. Наш фотограф, по-видимому, сказал ему, что он закрывает вид. Да Кунья несколько прибавил шаг и исчез из кадра.

Пятнадцать минут мы смотрели пленку с да Куньей. С тем самым высокомерным сухопарым человеком, передавшим мне завернутый в коричневую бумагу сверток очень давно ночью.

Без предупреждения экран побелел, а катушка с пленкой издала вздох облегчения.

Три морских офицера поднялись, но Джин попросила подождать немного и взглянуть на кое-что еще.

Это был старый, мятый снимок. Группа морских и армейских офицеров сидела, сложив руки и держа головы прямо. Джин сказала:

– Снимок сделан в Портсмуте в 1938 году. Капитан третьего ранга Эндрюс выбрал его для нас. – Я кивнул Эндрюсу через темную комнату. Джин продолжала: – Капитан третьего ранга Эндрюс третий слева в первом ряду. В конце первого ряда германский морской офицер – лейтенант Кнобель.

– Да, – подтвердил я.

Оператор поменял кадр. На пластиковом экране возникла часть того же снимка, но увеличенная и очень светлая: большое близкое изображение молодого немецкого моряка. Оператор проектора подошел к экрану с маркировочным карандашом и нарисовал на лице лейтенанта Кнобеля очки, потом чуть-чуть изменил линию прически и подрисовал большие темные глазные впадины.

– О'кей, – сказал я. С экрана смотрел молодой да Кунья.

Глава 42Оборотень

«Офицер морского флота обвиняется в серьезных преступлениях».

«Оружие против товарищей».

«Обвинение в предательстве».

Вырезки из газет 1945 года, которые Джин сфотокопировала для меня, лежали на пыльном столе библиотеки морского министерства. Даты на вырезках помогли мне найти серую папку, которую я искал, папку под соответствующим номером. Страницы были скреплены тремя большими, в форме звездочек зажимами и пронумерованы, чтобы ни одна из них не потерялась[26].

Из обычного конверта выпали карточки, листы папиросной бумаги и отчеты. Наконец вот главное:

"Бернард Томас Петерсон.

Рыжеволосый, цвет кожи – светлый; веснушки.

Глаза: светло-голубые, рост пять футов шесть дюймов, вес девять стоунов и десять фунтов. Вежливый. Возбудимый.

Особая примета: шрам справа над ушной раковиной.

Образован".

Это и был таинственный Ферни Томас. Во время поисков в документах о гражданской войне в Испании Джин натолкнулась на имя, удивительно похожее на Ферни Томаса, – Берни Томас, или иначе Бернард Томас Петерсон.

Итак, Ферни оказался специалистом по нырянию, офицером-перебежчиком из английского флота. Я вспомнил о мотоцикле с двухтактным двигателем, на котором Джорджо совершил ночную прогулку, опрокидывание лодки «водолазом» и слова Джорджо, когда он держался за меня, о том, что звезды меркнут.

Мои руки посерели от пыли. Я взял кусочек мыла из смятой консервной банки, вымыл руки и вытер их о маленькое жесткое полотенце, которое держали специально для посетителей библиотеки морского министерства.

– Не забудьте ваш паспорт, – окликнул меня кто-то, – без него вы не выйдете из здания.

Глава 43Сквозь лабиринт догадок

Проснуться под солнцем Албуфейры – это равносильно тому, как родиться заново. Я лежал в «ничейной стране» полусна, укутавшись в одеяло, со страхом думая о том, что надо выходить под прицельный огонь полного пробуждения.

Звуки города проникали в мое сознание: звон и бряцание увешанных колокольчиками уздечек; топот копыт; грохот высоких колес по булыжникам; визг грузовых машин, поднимавшихся вверх и тормозивших при этом; плеск воды, вытекавшей на берег из переполненных труб, и пронзительные вопли кошек, обменивавшихся ударами и клочьями шерсти.

Я закурил «Голуаз», вылез из-под одеяла и опустил ноги в дневной свет. С берега ветер доносил певучие звуки людской речи. Рыбаки тянули сети с уловом сардин. Слышались хриплые крики чаек, набрасывавшихся на выброшенное на берег серебро рыб.

Я вышел на балкон. Каменный пол под ногами был раскален, а на серых деревянных стульях сидели, греясь на солнце, кошки, похожие на будд.

В расстегнутом спереди халатике Чарли варила в кухне кофе и жарила тосты. Я с удовольствием могу вам сообщить, что приготовление кофе занимало обе ее руки.

Она стояла у окна против света, и я впервые начал осознавать то, что понимал каждый мужчина в округе с тех пор, как она приехала: Чарли имела рост пять футов десять дюймов, и каждый дюйм ее тела был нежным и соблазнительным.

Смерть Джо и Джорджо несколько замедлила наши подводные операции. Синглтон каждый день нырял к затонувшей лодке и продолжал поиски, но я давно уже решил, что разгадка тайны находится на берегу.

После завтрака Синглтон сообщил, что ему нужно поехать в Лиссабон, чтобы зарядить баллоны сжатым воздухом, и спросил, сколько времени он может оставаться там. Я взглянул на Чарли, а она – на меня.

– Можешь провести там два-три дня.

Парень обрадовался.

Я прошел вдоль берега, пытаясь разобраться в фактах, которые оказались у меня в руках. Сейчас, оглянувшись назад, я считаю, что располагал достаточной информацией, чтобы прийти к определенным выводам. Но в то время еще не знал точно, что именно хочу понять. Я просто позволил моему чувству вести меня сквозь лабиринт догадок в определенном направлении.

Мне было ясно, что Смит в той или иной мере, законно или незаконно, связан с этим городом, Ферни – водолаз, а Джорджо убили под водой. В канистре, извлеченной из подводной лодки, хранился героин, и кто-то недавно опустошил ее (иначе как могла оказаться внутри надпись шариковой ручкой). Смит послал семь тысяч сто фунтов лабораторного оборудования Гэрри Кондиту. (Кондит начинается на "К", но так начинается и настоящее имя да Куньи – Кнобель.)

Имели ли Смит какое-либо отношение к смерти Джо или Джорджо? Хотел ли да Кунья, чтобы Смит действительно получил штемпель для изготовления соверенов, когда он передал его мне, и почему он придумал мифического погибшего моряка и приготовил могилу? Все дороги вели к Смиту, и больше всего мне хотелось понять, что руководило им, независимо от того, сколько времени потребуется, чтобы выяснить это.

Я встретил на главной площади Чарли. Старые дома отражали красными глазницами окон лучи заката. Два-три кафе – дома с открытой для публики передней комнатой – распахнули свои двери. Окрашенные в светло-зеленый цвет стены украшали картинки из календарей, а сломанные стулья были прислонены к стенам, чтобы они не падали. Вечером приходила молодежь и включала музыкальный ящик. Маленький человечек в замшевом пиджаке наливал напитки в крошечные стаканчики из больших медицинских бутылей без этикеток, которые стояли под прилавком. За его спиной виднелись покрытые пылью зеленые бутылки с газированной и фруктовой водой.

Темнело, и звуки пластинки, которая крутилась в музыкальном ящике, разрывали мягкую тишину ночи.

Вперемежку с рок-музыкой время от времени исполнялись португальские народные песни – фадо. Мелодии бразильских джунглей, переложенные для лиссабонских трущоб, на мавританской земле звучали поразительно уместно.

Я потягивал бренди и жевал острую закуску – сушеного тунца, тягучего как резина.

– "Мадронья", – пояснил человек за стойкой, указывая на мой стакан. Это вино делается из ягод мадроньи, которые растут в горах. – Хорошо? – спросил он, произнеся единственное английское слово, которое знал.

– "Мадонья", – сказал я, и он засмеялся. Я произнес португальскую шутку – «мадонья» означает «ужасно».

Мой желудок сжался от глотка напитка, как от страха. Сквозь шум Чарли спросила:

– Ты говоришь по-португальски?

– Немного, – ответил я.

– Ax ты, старый хитрющий негодяй! – закричала она своим звонким голосом. – Значит, ты понимал каждое слово, которое я произносила в течение этих недель!

– Нет, – успокоил я ее. – Мои знания языка весьма поверхностны.

Но ее трудно было обмануть.

Мы пошли обедать в «Джул-бар», где собралось полно людей, которых объединяли ставки для игры в футбол «тото-бол», а на семнадцатидюймовом экране телевизора рекламировались секреты «Тайда» и «Алка-Зельцера».

Наш стол накрыли скатертью, на нем лежали приборы и стояла фляга вина. Обед получился простым, вино пьянящим, и к одиннадцати вечера я захотел спать, но Чарли предложила поплавать.

Вода оказалась холодной, и лунный свет кромсал ее монотонность, как кремовая отделка на черном бархатном платье. Белокурые волосы Чарли светились в лунных лучах, а тело фосфоресцировало в прозрачной черной воде. Она подплыла ко мне и притворилась, что у нее судорога. Я сгреб ее в объятия, что, впрочем, и собирался сделать. Ее кожа была теплой, рот соленым, а прозрачный светлый бренди гулял в моей голове.

Как близок путь к спальне! Как трудно стаскивать мокрый купальник!

Она оказалась умелой и изобретательной любовницей. А потом мы разговаривали с нежной откровенностью, свойственной новым любовникам.

Ее низкий голос звучал рядом; вместе с одеждой она отбросила свою манеру поддразнивать.

– Женщина всегда хочет, чтобы любовь длилась вечно, – заметила Чарли. – Почему мы так глупы, что не можем довольствоваться тем, что есть сегодня?

– Любовь – это просто состояние ума, – процитировал я Доулиша, улыбаясь про себя в темноте.

В голосе Чарли прозвучала нотка тревоги.

– Нет, она что-то большое...

Я дал ей зажженную сигарету.

– Это попытка смертных остановить бесконечность.

Она затянулась, и красный отблеск на мгновение осветил ее лицо.

– Иногда двое видят друг друга только одно мгновение, может быть, из движущегося поезда, и возникает некое совпадение, – рассуждала Чарли. – Это не секс, не любовь, а какое-то четвертое магическое измерение жизни. Ты никогда не встречал того человека раньше, и никогда больше не увидишь, и не собираешься попытаться найти его, потому что это не имеет значения. Но понимание и глубина чувства между этими двумя становится на одно мгновение реальностью.

– Мой отец дал мне в свое время два совета, – сказал я, – не надо садиться на плохо выезженную лошадь, потерявшую чувствительность нижней части рта, и спать с женщиной, которая ведет дневник. Ты начинаешь изрекать слова, как пишущая дневник. Мне пора, пожалуй, исчезать. – Но при этом я не пошевелился.

– Я хотела бы знать только одно, – произнесла Чарли. Часы на церковной башне пробили час, и на балконе внезапно раздались кошачьи вопли. – Почему тебя все же так интересует эта подводная лодка? – Я, вероятно, сразу проснулся, так как она добавила: – Не говори, если это большой секрет и мне не полагается знать. – Я не ответил. – Что ты пытаешься выяснить? Почему остаешься здесь после того, как погибли два человека? Ты, так же, как и я, знаешь, что в лодке ничего нет. Что тебя интересует? Мне хотелось бы думать, что я, но знаю, что это не так.

– Ты говоришь так, будто у тебя есть какая-то теория, – усмехнулся я. – Что же ты думаешь?