Он постучал пальцем по толстой черной бумаге прямо над наклеенной старой фотографией. Молодой человек сидит в напряженной позе, большая рука лежит на колене, другая держит темную широкополую шляпу. На нем темный костюм-тройка, под расстегнутым пиджаком видна блестящая цепочка для часов и тугой воротничок. Несмотря на серьезность его лица, оно выражает страстную любовь к жизни. Его лицо менее замкнуто и сурово, чем у человека на портрете, при всей схожести их сильных, резких черт. И, конечно, цвет волос у них был разный. На коричневатой фотографии волосы Кристофера Моргана казались светло-каштановыми с видневшимися в них еще более светлыми прядками.
– Сразу можно сказать, что они – братья, – задумчиво произнесла Флейм, переворачивая страницу – ей было любопытно взглянуть на другие старые снимки.
– По словам мисс Хэтти, они были настолько близки, насколько это вообще возможно между братьями, – вставил Чарли Рэйнуотер, тряхнув головой, с оттенком зависти. – Хотя были не слишком-то схожи. Говорят, такие же разные, как день и ночь. Но подобно тому, как дневной свет и темнота слагаются в сутки, так и они дополняли друг друга.
– Что касается вашего прадеда, – добавил Бен Кэнон, – он благоговел перед старшим братом. А Келл Морган, вероятно, видел в младшем воплощение своей мечты об образованности. Они щедро делились друг с другом своими знаниями – Кристофер обучал Келла истории и философии, а Келл давал ему уроки животноводства.
На следующих страницах были фотографии строящегося дома. На двух снимках Флейм узнала Кристофера Моргана. А затем нашла фото, где были запечатлены оба брата. Когда они стояли рядом, различия в их характерах бросались в глаза – Келл Морган выглядел нетерпеливым и недовольным, Кристофер счастливо улыбался.
– Я не понимаю, – Флейм вопросительно обратила нахмуренное лицо к адвокату. – Если они были так близки, то почему же Кристофер Морган уехал и больше не вернулся?
– Я и до этого дойду, – заверил тот.
Она нетерпеливо перевернула страницу, раздраженная всеми этими тайнами и загадками. Она хотела побыстрее добраться до сути, а не ходить вокруг да около. Тут ее взгляд упал на одинокий снимок на раскрытой странице.
Он изображал молодую женщину, одетую по тогдашней моде. Изысканная и утонченная – вот те два определения, которые сразу пришли к Флейм в голову. Она была хрупкой, как фарфоровая чайная чашка, и Флейм легко представила себе ее элегантно изогнутый пальчик, когда она пила чай. Ее темные волосы были забраны наверх, под высокую шляпку, выбиваясь колечками из-под узких полей, украшенных страусовыми перьями и яркими бантами. Ее лицо с узким подбородком казалось матово-белым, его фарфоровая прелесть не нуждалась ни в какой косметике.
– Эта женщина, кто она? – Флейм выжидательно посмотрела на адвоката.
Тот ответил, не глядя в альбом.
– Энн Комптон Морган, жена Келла Моргана. Видите ли, когда дом был закончен и обставлен привезенной мебелью, Келл решил, что ему пора обзавестись женой. Разумеется, на эту роль годилась далеко не всякая женщина. Его жена должна была соответствовать целому перечню требований. Прежде всего, он хотел взять в жены девицу утонченную и благовоспитанную, культурную и образованную, обладавшую хорошим вкусом и изяществом, предпочтительно красивую, но он удовольствовался бы и привлекательной. Но главное, она должна была происходить из семьи, активно занимавшейся политикой, банковским делом или железными дорогами. Иными словами, ему нужна была леди и полезное родство. – Заметив, как неодобрительно Флейм приподняла брови, Бен Кэнон улыбнулся. – Сколь бы грубым и эгоистичным ни показался вам такой подход, вы должны помнить, что Келл Морган был прагматиком. Кристофер – идеалистом.
– Пожалуй, – пробормотала она.
– Осенью восемьдесят девятого года, после первой крупной раздачи земель– так называемых свободных земель фермерам из поселенцев, – то было предыдущей весной, когда возникли города Гатри и Оклахома-Сити, Келл Морган отправился в Канзас-Сити на поиски невесты.
– И весь его перечень требований вылетел в окошко, как только он увидел Энн Комптон, – заявил Чарли Рэйнуотер, сопроводив свое замечание довольным смешком. Он поднялся со стула и подошел к кофейному столику, чтобы налить себе еще кофе. – Его словно пронзило стрелой, так он в нее влюбился, – добавил управляющий, подмигнув Флейм.
– Это правда? – обратилась Флейм к адвокату за подтверждением – она не столько усомнилась в словах Чарли, сколько удивилась им. Келл Морган относился к той категории мужчин, которые женятся не по любви, а по расчету.
– Истинная правда, он безнадежно в нее влюбился. Но, поскольку ее отец, известный в округе врач, не обладал важными связями в деловом мире, она не соответствовала основному требованию, предъявляемому Морганом к будущей жене. Тот факт, что он все же женился на ней после месяца стремительного ухаживания, лишний раз доказывает: у Келла Моргана, как и у большинства мужчин, были свои слабости.
Бен Кэнон опять подошел к полкам и достал тоненькую книжечку в розовом матерчатом переплете, вытертом по краям.
– Однако во всех прочих отношениях она идеально подходила ему на роль жены – образованная, знавшая толк в литературе и искусстве, с прекрасными манерами, притом необыкновенно хороша собой. Если вы почитаете ее дневники, то увидите, что Келл Морган совершенно вскружил ей голову. Да и что тут удивительного – за молоденькой девушкой пылко ухаживает миллионер-скотовод, обладатель великолепного особняка в прериях. И особняк этот только и ждет, чтобы женское тепло обратило его в уютный дом. В дневниках она часто описывает свои романтические представления о жизни на границе. Она ожидала, что это будет восхитительное приключение. А Келл Морган, похоже, не старался развеять ее иллюзии. Он был слишком поглощен тем, чтобы завоевать ее расположение и руку. – Он помолчал и глубоко вздохнул – ради театрального эффекта, подумала Флейм. – Позже, много позже, он винил себя за постигшее ее разочарование. Судя по ее дневнику, в их первые месяцы новизна обстановки притупилась. Молодая женщина совершенно не была готова к однообразной и лишенной впечатлений жизни на ранчо, к долгим часам, а порой и дням одиночества – когда ее муж уезжал на пастбища. Воспитанная в городе, она привыкла к званым вечерам, светским визитам, балам и посещениям друзей. Здесь друзей у нее не было, гости заглядывали редко, а до ближайшего соседа надо было полдня трястись в экипаже. Она не имела ничего общего с загорелыми женщинами, которые ее окружали. Большинство из них никогда прежде не видывали зонтика от солнца и ничего не знали о классической или камерной музыке. Ближайшим более или менее крупным городом была Талса, однако тамошние развлечения, за исключением воскресной обедни или приема в частном доме, были рассчитаны в основном на местных скотоводов, жаждавших выпустить по субботам пар – выпить, сыграть в карты и приволокнуться за какой-нибудь городском красоткой с сомнительной репутацией.
Флейм рассеянно погладила матерчатую обложку дневника. Как ни странно, она не могла заставить себя открыть его и прочесть сокровенные мысли этой молодой женщины. Почему-то ей казалось, что она не имеет на это права.
– Из всего рассказанного вами у меня сложилось впечатление, что у нее было гораздо больше точек соприкосновения с Кристофером, чем с собственным мужем. – Не успела она произнести это вслух, как ее осенило. – Не в этом ли дело? Он уехал и не вернулся из-за нее? – Тут она нахмурилась, сбитая с толку сильнее прежнего. – Но тогда при чем тут Стюарты?
Пухлые щеки адвоката округлились в добродушно-терпеливой улыбке.
– Опять вы меня опережаете, Флейм.
– По-моему, Энн Морган никогда не была здесь счастлива. – Чарли Рэйнуотер отошел к камину и, прислонившись к нему, смотрел на портрет. – Разумеется, он-то всегда считал, что она бы полюбила Морганс-Уок, если бы не понесла в первый же год замужества.
– Да, ее заточение в связи с беременностью, уже знакомые одиночество и скука усугубили ее хандру, – согласился Бен Кэнон. – Не помогла даже радость, когда на свет появился здоровый младенец. Кстати, этот мальчик, Джонатан Роберт Морган, был отцом Хэтти, – добавил он как бы между прочим, затем продолжил: – Естественно, маленький Джонни по-своему удерживал Энн дома, хотя она могла бы найти для него кормилицу. Келл не скупился ради нее ни на что. У нее было все: эти книги, рояль черного дерева в гостиной, собственный экипаж с упряжкой серых породистых лошадей. Все, кроме того, что было ей так необходимо, – общества мужа. Как она часто замечает в дневнике, сын не заменяет мужа. И к началу осени девяносто третьего года вы явственно ощущаете ее одиночество, неудовлетворенность и… я бы сказал, отчаяние. – Он указал на закрытый дневник в руках Флейм. – Хэтти пометила страницу, откуда все начинается.
После некоторых колебаний Флейм взглянула на томик, с запозданием заметив изящную, пожелтевшую от времени тесемку, прикрепленную к задней корочке. Несколькими стежками тесемка была пришита к сплетенной вручную закладке, вложенной между страницами ближе к концу дневника. Флейм было неприятно, что адвокат подспудно подталкивал ее прочитать эти интимные записи, однако, подумав, она поняла – это часть тех доказательств, о которых говорила Хэтти.
Она с неохотой скользнула пальцами по закладке и открыла дневник на нужной странице. С минуту она смотрела на мелкий аккуратный почерк – буковка к буковке. Затем начала читать.
21
29 августа 1893 года.
Я еду! Келл в конце концов разрешил мне сопровождать его в Гатри, куда он погонит табун лошадей для продажи поселенцам, собравшимся там, чтобы попытать счастья в гонках за право получить участок на Чероки-Стрип. Он ничего мне не сказал, но я-то знаю, что его уговорил Крис. Во время нашего последнего спора он был столь непреклонен – я должна остаться в Морганс-Уоке, так как подобные события притягивают к себе не только самых лучших, но и самых худших, – что я уже отчаялась получить его согласие. Какое счастье, что у меня есть такой деверь, как Крис! Если бы он за меня не заступился, я наверняка сошла бы с ума, запертая в этом доме одна на две недели.
Моему дорогому Джонни придется остаться здесь с Сарой. Я буду по нему безмерно скучать, но трехлетний малыш не выдержит такого тяжелого путешествия. Ужасно, когда тебя раздирают столь противоречивые чувства: сильное желание поехать и страх оставить сына. Но это всего лишь на две недели.
Наверно, впечатления будут яркими. Судя по папиным письмам, его пациенты только и говорят, что о распределении Чероки-Стрип между поселенцами. Я слышала, что туда стекаются люди со всей страны – попытать удачи в гонках. По оценкам некоторых, на старте соберется около ста тысяч человек. Сто тысяч! И мне не терпится увидеть это зрелище.
9 сентября 1893 года.
Наконец-то мы в Гатри. Временами мне казалось, что мы никогда не доедем. Жара стояла (и стоит) невыносимая. Целое лето не было дождя, и все окутано толстым слоем пыли. Моя дорожная одежда тоже. Когда я вошла в гостиницу, то напоминала ходячую подушечку для пудры. С каждым шагом вокруг меня взвивалось облако пыли. Боюсь, суровая жизнь за стенами дома не для меня. В пути повозка так подпрыгивала и дребезжала, тряслась и грохотала, что можно только удивляться, как у меня остались целы кости. Крис знает, что мне пришлось вынести во время этого путешествия, но Келлу я ни разу не осмеливалась пожаловаться. Он бы тут же отправил меня обратно в Морганс-Уок, и я бы лишилась всех удовольствий. (Хотя, конечно, возвращаться я буду поездом.)
Здесь царит невероятное оживление. Улица у нас за окном запружена всеми средствами передвижения, какие только можно себе вообразить. На холщовых покрытиях многих повозок написаны краткие, легкие, остроумные изречения. По дороге нам встретилось такое: «Я не смогу финишировать быстрее, чем самый первый». А на другой было написано так:
Бог нам давал,
Техас отнимал.
Но давай поднажмем
И в Стрипе заживем.
Надо видеть эту решимость, это воодушевление на лицах. Келл называет это земельной лихорадкой. Она, несомненно, заражает, ибо я чувствую в себе то же волнение. Келл запретил мне выходить из комнаты, если рядом нет его или Криса. Он говорит, что в городе полно головорезов, мошенников и жуликов, съехавшихся сюда, чтобы отнять у бедных простодушных поселенцев их последние сбережения, и он опасается за мою безопасность. Когда я смотрю из окна, то вижу целые семьи в тесных повозках, молодых людей верхом на лошадях, мальчиков на пони, стариков на семенящих осликах и женщин, да, женщин, приехавших сюда, чтобы участвовать е гонках в одиночку! От одной этой мысли мне становится дурно. Однако те из них, кого я вижу, представляются мне порядочными женщинами – вопреки ожиданиям.
Более того, нас остановила женщина у дверей в гостиницу. Ей можно было дать лет под тридцать, и, несмотря на слой окутывавшей ее пыли, я сразу обратила внимание на ее изысканный туалет…
– Пожалуйста, купите у меня шляпку? – Женщина, неловко приподняв крышку шляпной коробки, извлекла из нее шляпку, чтобы показать ее Энн. – Я везла ее от самого Чикаго и надевала только дважды. Видите, она совсем как новая.
Энн было отпрянула и от шляпки, и от женщины, заговорившей с ней на улице. Хотя вовсе не потому, что испугалась – как-никак ее сопровождали двое высоких, сильных мужчин – с одной стороны Келл, с другой – Крис. Но тут она разглядела шляпку – красный фетр, отделанный бархатом и украшенный перьями и серой шелковой лентой. Она идеально подходила к ее жемчужно-серому платью.
– Какая красивая, – сказала Энн и снова посмотрела на женщину; все это время Келл крепко сжимал ей локоть, всем своим видом выражая неодобрение, однако Энн не хотелось спешить в гостиницу. – Зачем вам понадобилось ее продавать?
– Мне… – женщина вскинула чуть поникшую голову и гордо произнесла: —…мне не хватает пяти долларов, чтобы заплатить регистрационный взнос и дерзнуть.
– А где ваш муж? – бесцеремонно спросил Келл, что смутило Энн.
– У меня нет мужа.
Старая дева. Энн сочувственно на нее смотрела и только тут поняла, что женщина имеет в виду.
– Вы что, сами будете принимать участие в гонках?
Она не принадлежала к тем крепким селянкам с румяными и огрубевшими от солнца лицами. И манера обхождения, и костюм свидетельствовали о благородном происхождении и образованности.
– Именно это я и собираюсь сделать, – заявила она. – Я намереваюсь обзавестись углом и стать собственницей. – Она объяснила, что учительствовала в техасской глуши и вынуждена была квартировать в семьях своих учеников. – Я хочу спать в своей кровати, иметь свои занавески на окнах и готовить себе еду на своей плите. И это мой единственный шанс. Пожалуйста, купите мою шляпку!
… Келл купил мне шляпку, хотя и ворчал потом, что не стоило поощрять этот безрассудный план. Он полагает, что, когда раздастся пистолетный выстрел, возвещающий начало гонок, начнется давка. Скорее всего он прав. Я поразилась отваге этой женщины. Мне бы ни за что не хватило характера на такое предприятие. Однако мне понятно отчаяние, которое я прочла в ее глазах, потребность изменить опостылевший ей образ жизни, пока он окончательно не сломил ее дух.
Уже почти четыре часа, и я должна встретиться с Крисом в холле. Пожалуй, я надену новую шляпку.
Мне надо еще столько всего записать. Надеюсь, я ничего не забуду, но это потом, а сейчас меня ждет Крис, и я сгораю от нетерпения вырваться из этой комнаты и вновь оказаться среди людей.
Остановившись на нижней ступеньке лестницы, Энн оглядела битком набитый маленький холл. В красной фетровой шляпке поверх заново уложенных завитков и со сложенным зонтиком от солнца в руке, она медленно обмахивала лицо пропитанным лавандой носовым платком, время от времени промокая им капельки пота, то и дело выступавшие над верхней губой. Над головой вращался вентилятор, от которого было мало толку – он лишь гонял раскаленный воздух. Криса нигде не было видно. Обычно его можно было легко различить в любой толпе – как и Келл, он был добрых шести футов и одного дюйма росту, его голова и плечи возвышались почти над всеми остальными. Он не имел привычки опаздывать. Может быть, он вышел на улицу глотнуть свежего воздуха? Энн решила проверить. Пробираясь через переполненный холл, Энн направилась к дверям, которые были открыты, чтобы в них проникал хоть какой-то ветерок. Снаружи передней вновь предстала улица во всей своей красе. Никогда в жизни она не видела ничего подобного: ковбои верхом на всхрапывающих полудиких лошадях, щеголи в клетчатых костюмах и котелках, женщины в шляпках с полями козырьком и поношенных льняных платьях на маленьких и больших телегах, набитых всеми их пожитками. От нескончаемого потока движения пыль облаком висела над землей. Громыхание повозок, позвякивание цепной упряжи, стук копыт, скрип кожи, щелканье кнутов и окрики кучеров ударяли в уши, а густой запах человеческого и конского пота шибал в нос.
Энн прижала к лицу пропитанный лавандой носовой платок и оглядела дощатый настил в поисках Криса. Но здесь был только один мужчина. В черном пиджаке и черной шляпе, он стоял на краю тротуара лицом к улице. Он был высок, но все же не так, как Крис. И плечи у него были не такие широкие. И в волосах, когда на них падало солнце, не было того золотистого отлива, что у Криса. Напротив, они были глянцево-черными, цвета воронова крыла. Он повернул голову, разглядывая что-то в начале улицы, и Энн увидела его гладко выбритый профиль. Тут, словно почувствовав ее взгляд, он повернулся к ней – между полами его расстегнутого пиджака блеснул шелк серой жилетки.
Она ощутила легкое волнение в груди. То был самый красивый мужчина, которого она когда-либо видела, и к тому же, судя по его платью, джентльмен. Но приличия не позволяли замужней женщине засматриваться на незнакомцев. Энн отвернулась со стыдливым румянцем на щеках и, пытаясь скрыть смущение, начала открывать зонтик. Она отвела его в сторону, и в этот момент из гостиницы вышел тучный человек в твидовом костюме и котелке. Не заметив зонтика, он выбил его у нее из рук.
В ужасе раскрыв рот, Энн наблюдала за тем, как зонтик падает на тротуар прямо к ногам этого красавца джентльмена. Он тоже, чуть улыбаясь, смотрел на него, и Энн готова была провалиться сквозь землю. Она бросилась поднимать зонтик, не слыша потока посыпавшихся извинений.
Но не успела она нагнуться, как к тротуару протянулась рука в черном рукаве.
– Позвольте мне. – Теплый низкий голос, казалось, волной пробежал по ней.
Она тут же выпрямилась и, горделиво расправив плечи, попыталась взять себя в руки – в какой-то мере ей это удалось. Когда наконец они посмотрели друг на друга, она не разочаровалась в его внешности. Напротив, ее поразила глубокая синева его глаз, обрамленных темными, по-мужски густыми ресницами, такими же черными, как брови.
– Благодарю вас. – Она протянула руку за зонтиком.
Но он не сразу вернул его ей. А сначала открыл и наклонил так, чтобы прикрыть ей лицо от низкого послеполуденного солнца.
– Право же, грешно, чтобы солнце испортило такую кожу, как ваша. Я не видел ничего подобного уже с год – с тех пор, как побывал в Сент-Луисе. – Неожиданно он поднял руку и легко провел пальцем по ее щеке. – Ее молочную белизну и шелковистость можно сравнить разве что с лепестком магнолии.
Она знала, что подобная дерзость должна ее рассердить. Или, по крайней мере, шокировать. Однако Энн была скорее потрясена. К счастью, ей хватило ума оставить без ответа как его реплику, так и воздушное прикосновение. Она надеялась, что ее молчание произведет должное впечатление – если у него сложилось о ней ложное мнение.
– Вы здесь для того, чтобы принять участие в гонках?
– Слава Богу, нет. – Она рассмеялась – в основном от невыносимого нервного напряжения. – Мой муж прибыл сюда, чтобы продать лошадей поселенцам.
– Я ему завидую.
– Сэр? – Она с недоумением заморгала, а к недоумению добавилось ощущение, будто его взгляд обволакивает ее, всю целиком.
– Я позавидовал бы всякому, кому выпала честь назвать своим столь редкий и прекрасный цветок.
Взволнованная, она опустила глаза и постаралась произнести как можно более хладнокровно:
– Вы мне льстите, сэр.
Он несогласно вскинул голову.
– Правду нельзя путать с лестью. А мои слова – правда: вы действительно редкий и прекрасный цветок, который странно видеть здесь, в прериях.
А Энн и в самом деле была здесь чужая. Она ненавидела эту пустоту, оторванность от мира и местное грубое общество. Она тосковала по приемам в саду, светским разговорам за чаем и прочим изысканным удовольствиям, оставшимся в Канзас-Сити. Ей хотелось вновь оказаться за обеденным столом, где бы гости не рыгали, не засовывали салфетку под воротник и не обсуждали банковский кризис или цены на коров и перевозку.
Внезапно очнувшись и поняв, что пауза затянулась, Энн быстро пролепетала:
– Пожалуй, – и неестественно радостно улыбнулась. – Я передам это при встрече моему мужу. Несомненно, он найдет ваше замечание весьма интересным.
– Так это вы его ждете?
– Нет. Его брата. Келл… мой муж, присоединится к нам позже, за ужином.
– Келл. Это его имя?
– Да, Келл Морган. Вы его знаете? – с любопытством спросила она.
– Я знаю о нем, – ответил он как можно мягче, – однако мало кто из жителей здешних мест не слыхал о Морганс-Уоке. Это ваш дом, не правда ли, миссис Морган?
– Да. – Она на мгновение задержала дыхание, прежде чем осмелилась произнести: – А вы кто?
– Джексон Ли Стюарт. – Он коснулся полей своей шляпы. – Всегда… к вашим услугам.
Трое верховых проскакали мимо, подгоняя лошадей кнутами и пронзительными криками во все горло, словно гонки на Чероки-Стрип уже начались. Привлеченная шумом, Энн взглянула на улицу и сразу увидела Криса, верхом подъезжавшего к гостинице. Она почувствовала острое и горькое сожаление. Его появление означало конец разговора с мистером Джексоном Ли Стюартом, а она этого не хотела… пока не хотела.
Она заставила себя широко улыбнуться.
– Вот и мой деверь.
Джексон Стюарт обернулся и снова посмотрел на нее.
– Ну что ж, раз у вас появился другой защитник, я пойду.
– Приятно было познакомиться, мистер Стюарт. – Прощаясь, она автоматически протянула ему руку.
– Волей Провидения, может статься, мы еще встретимся.
Ее сердце дрогнуло, когда он, слегка наклонив голову и неотступно глядя ей в глаза, поднес к губам ее обтянутую перчаткой руку. Вместо того чтобы поцеловать ее, как было принято, он повернул ее ладонью вверх и прижался губами к самой середине. От неожиданности и чувства вины за запретное удовольствие у нее перехватило дыхание.
– Будем надеяться на благосклонность судьбы, – сказал он.
Она не могла, по крайней мере вслух, с этим согласиться. Чуть приподняв черную шляпу, он влился в поток пешеходов на дощатом тротуаре. Энн с усилием оторвала от него взгляд и подошла к краю настила, где уже спешивался Крис.
– Ну наконец-то, – весело сказала она. – А то я уже думала, что ты меня забыл.
– Исключено. – Улыбнувшись, он быстро привязал лошадь к коновязи и приблизился к ней. – А что, собственно, ты здесь делаешь? По-моему, мы условились встретиться в холле.
– Верно. – Переложив зонтик на другое плечо, она взяла его под руку. – Но, когда я спустилась, тебя там не было, вот я и вышла на улицу.
– Это неосмотрительно, Энн. Если не ошибаюсь, когда я подъезжал, с тобой разговаривал мужчина?
Она с трудом встретилась с ним глазами, молча ругая себя за это глупое чувство вины. Ведь она не сделала абсолютно ничего дурного.
– Да, – откровенно призналась она. – Он поднял мой зонтик, когда какой-то прохожий выбил его у меня из рук. Он был очень любезен.
– И все равно, выходить одной небезопасно. Город наводнен сомнительными типами. Келл прав.
– Безусловно. – Она вдруг разозлилась. И, как всегда, выплеснула свое раздражение на Криса. – Но я вытерпела эту ужасную поездку вовсе не за тем, чтобы сменить одну тюрьму на другую. Неужели не понятно, что я не испытываю ни малейшего желания все время торчать одной в своем гостиничном номере? Я хочу быть на людях, смотреть по сторонам, а не сидеть сиднем. Столько всего происходит… всюду брызжет жизнь. И я хочу принадлежать ей, Крис.
– Знаю. – Он понимающе сжал руку, лежавшую у него на локте.
Энн взглянула на него снизу вверх, еще раз убедившись, что может всегда рассчитывать на его сочувствие. Милый, замечательный Крис, так похожий на Келла и в то же время совсем другой. Обоих отличали одинаково сильные черты и темные глаза, однако у Келла они были суровыми и холодными, а у Криса – нежными и солнечными, точь-в-точь как его волосы. Он все поймет, что бы она ему ни сказала.
– Келл тревожится за тебя, Энн. Нельзя его за это винить. Он тебя любит.
– Я знаю. – Она потупила взор – с Крисом хоть и можно поделиться чем угодно, необязательно рассказывать все до конца, и она решила умолчать о Джексоне Стюарте.
Как странно, что столь короткое знакомство не идет у меня из головы. Интересно, увижу ли я еще когда-нибудь мистера Стюарта? Подобает ли мне на это надеяться?
Надо заканчивать. Келл зовет меня спать.
14 сентября 1893 года.
Сейчас, когда Келл перегнал табун на двадцать миль к северу, в маленький городок Орландо, лошади продаются бойко. Здесь расположено местное регистрационное бюро, и все поселенцы съехались сюда, чтобы записаться на участие в гонках. Келл содержит лошадей в полном порядке, и они выглядят холеными и резвыми. Осталось продать всего десять из ста наших лошадей. Что поистине поразительно, если учесть, что Келл просит по двести долларов за голову. Шесть месяцев назад цена за лошадь той породы равнялась тридцати!
Теперь, когда лошади представляют собой такую ценность, за ними нужен глаз да глаз. А в этом маленьком местечке, где собрались буквально тысячи людей, негде жить, и потому я вынуждена по-прежнему оставаться в гатринской гостинице. Каждый вечер либо Крис, либо Келл приезжают ко мне верхом, преодолевая расстояние в двадцать миль, так что, по крайней мере, завтракаю и ужинаю я не одна.
Я так кипятилась по поводу того, что вынуждена черпать сведения о событиях, происходящих за стенами гостиницы, из газет, что Келл наконец смилостивился и позволил мне поехать с ним сегодня в Орландо, чтобы собственными глазами увидеть столпотворение стриперов – так в газетах называют поселенцев, намеревающихся принять участие в гонках на Чероки-Стрип.
Признаюсь, не успели мы выехать со двора, как я усомнилась в разумности этого решения. Жара приближалась к ста градусам[Около 36 градусов по шкале Цельсия. ]
в тени, если таковую удавалось обнаружить. И непрерывно дул ветер, такой же сухой и раскаленный, как и все вокруг. Нет нужды упоминать о том, что пылища была невыносимая. Мне до сих пор кажется, что она въелась мне в кожу.
Зрелище, представшее в конце утреннего путешествия, преследует меня даже сейчас. Бесчисленные палатки превращали прерию в море коричневого холста, волнами трепетавшего на ветру. Я уже не говорю о средствах передвижения всех сортов – здесь были телеги, крытые повозки, коляски, тележки для пони и даже быстроходные двуколки. Я прочла, что в Орландо расположились лагерем чуть ли не десять тысяч человек. По-моему, их там было гораздо больше. Присовокупите к этому людскому океану еще и животных, и вы поймете, что это за неописуемое зрелище.
Однако самое большое сочувствие вызывали те, кто толпился в бесконечной очереди на регистрацию. Некоторые из них простояли здесь сорок восемь часов кряду. Они не решались отойти, чтобы не потерять очередь. Но, когда передние получали свои свидетельства, хвост не уменьшался, а увеличивался с каждым часом. Для меня навсегда останется загадкой, как эти люди могли час за часом стоять в адском пекле без малейшего признака тени, задыхаясь от пыли, нагоняемой сильным ветром. Многие падали в обморок – прямо в пыль. Если бы все это – особенно женщин – видел мой бедный папа, у него бы разорвалось сердце. Среди них была дама, которая продала мне шляпку. Она так переменилась, что я едва узнала ее…
Энн, натянув вожжи, остановила свой экипаж и посмотрела на женщину в изодранном грязном платье. Ее лицо почернело от спекшихся слоями пыли, пота и слез. Ее прямые, доходившие до плеч волосы болтались спутавшимися клоками. Энн не могла поверить своим глазам. Но это была та самая женщина. Обеими руками она сжимала расшитый ярким бисером ридикюль, в который спрятала пять долларов, что Келл заплатил ей за шляпку. Вряд ли существовал второй такой же ридикюль.
Женщина повернула голову и уставилась на крытый экипаж пустыми красными глазами. Тут ее зрачки закатились, и она рухнула наземь. Энн чуть не задохнулась от ужаса, который усилился, когда она поняла, что никто не собирается рисковать своим местом в очереди, чтобы помочь женщине. Она торопливо привязала вожжи к столбу и, подобрав юбки, вылезла из коляски, не теряя времени на то, чтобы позвать ковбоя, которому Келл велел ее сопровождать.
Она подбежала к женщине и опустилась возле нее на колени, на мгновение потеряв способность соображать от зноя и слепящей пыли. Она попыталась приподнять женщину с земли и положить ее голову себе на грудь, но ей это оказалось не по силам.
– Пожалуйста. – Она с трудом поднялась на ноги и обратилась к стоявшим в очереди. – Кто-нибудь, приведите доктора. В городе обязательно должен быть доктор. Она упала в обморок от жары. Ей нужна помощь.
– Вот. – Человек, стоявший перед ней, сунул ей в руки грязное одеяло. – Скатайте и подложите ей под голову. Она очухается через пару минут.
