Кэтрин лежала в постели в своей шелковой пижаме мужского покроя, похожей на ту, что была на ней в ее первую брачную ночь – в те времена фасон этот считался весьма экстравагантным и рискованным.
      Но, глядя на солнечные лучи, пробивавшиеся сквозь тюлевые занавески окна, Кэтрин вспоминала вовсе не восторги той ночи и не смущение мужа. Голубые глаза ее смотрели угрюмо. Беспокойство избороздило лоб морщинами, а пальцы нервно постукивали в тишине по книге, что лежала открытая на ее коленях, – о книге она забыла, как забыла и о бесполезно горевшей в изголовье лампе.
      От беспокойных размышлений Кэтрин отвлек легкий стук в дверь. Торопливо прикрыв книгу, она сунула ее под подушки, на которые опиралась, и поспешно разгладила розовую парчу пуховой перины, уничтожая малейшие следы бессонной ночи.
      Напоследок она погасила лампу, отозвавшись:
      – Войдите, миссис Варгас!
      И откинулась на подушки, подоткнув перину с обеих сторон. Экономка внесла в комнату поднос с завтраком. На подносе стоял ее обычный стакан свежевыжатого апельсинового сока в серебряном ведерке со льдом, кофейник и чашечка с блюдцем, а кроме того, тарелочка с черносливом.
      – Доброе утро, мадам. – Миссис Варгас сразу же прошла к постели и поставила поднос на колени Кэтрин.
      – Доброе утро. Как чувствует себя сегодня утром мадам Фужер?
      – Не могу ответить на ваш вопрос, мадам. – Миссис Варгас взяла со столика поставленные ею там с вечера графин с водой и стакан.
      – Почему? – Кэтрин метнула на нее быстрый взгляд. – Вы отнесли ей поднос с кофе?
      – Она не взяла его.
      – Почему?
      – Дверь была заперта, мадам.
      После секундной паузы Кэтрин начала отодвигать поднос. Испуганная миссис Варгас бросилась на помощь, чуть не пролив воду из графина. Кэтрин, откинув перину, выбралась из постели.
      – Где мой халат? – бросила Кэтрин, и голубые глаза ее сердито сверкнули.
      – Вот, на стуле, мадам. – Домоправительница беспомощно указала подбородком на халат: поднос в ее руках мешал подать халат хозяйке. Схватив со стула стеганый шелковый халат, Кэтрин торопливо просовывала руки в рукава.
      – Куда вы, мадам?
      – Прекратить эту глупость. – Ноги Кэтрин скользнули в шлепанцы, и она направилась к двери, бросив через плечо: – Отнесите ей поднос.
      – Да, мадам! – Миссис Варгас, поспешно поставив поднос с завтраком Кэтрин на ее постель, поспешила следом за хозяйкой.
      Быстро, нигде не останавливаясь, Кэтрин добралась до дверей спальни Натали, той спальни, которую та так и не разделила ни разу с Эмилем. Стукнув дважды в дверь, она громко прошипела тоном приказа:
      – Натали! Это Кэтрин. Откройте дверь немедленно! Почти немедленно за дверью послышался шорох шагов. Потом щелкнул замок. Раздалось приглушенное:
      – Можете войти.
      Кэтрин решительно вступила в беспорядок спальни. Нетронутые подносы с едой, распахнутые чемоданы, раскиданная повсюду одежда, вечернее платье, небрежно брошенное на пол. Сквозь задернутые камчатные шторы в комнату едва проникал солнечный свет. Подойдя, Кэтрин раскрыла шторы и, резко обернувшись, сделала знак домоправительнице.
      – Принесите поднос, а эти уберите, – сухо сказала она. – Потом вернетесь и разгребете здесь все.
      Миссис Варгас бросилась выполнять приказ – оставив поднос с утренним завтраком, она убрала прочие подносы и прикрыла за собой дверь. Только теперь Кэтрин обратила взгляд на женщину в глубине комнаты. Та была в длинном открытом пеньюаре из шелка цвета слоновой кости, руки ее были скрещены на груди, а пальцы сжимали плечи. Темные глаза вспухли от слез, под ними залегли тени. Под испытующим взглядом Кэтрин Натали отвернулась.
      – Больше не надо запираться в комнате, Натали. – Голос Кэтрин прозвучал резко и сердито. Она не смягчила тона, даже увидев, как резкость его покоробила Натали. – Это не решает проблему.
      – Вы не понимаете, – слабо запротестовала Натали.
      – Хоть я и потеряла мужа, человека, которого глубоко любила, я не претендую на понимание той боли, которую принесла вам гибель Эмиля, – сказала Кэтрин тоном, на этот раз не столько резким, сколько решительным. – Но, несмотря на скорбь, вы должны заняться делами и обязанностями, которые перешли теперь в ваше ведение.
      – Я не в состоянии, – простонала Натали. Наклонив голову, она закрыла лицо руками, сотрясаясь в безмолвных рыданиях.
      – Но выбора нет, как ни жестоко это звучит.
      – Лучше бы мне умереть!
      – Однако вы живы, а умер Эмиль.
      Вспыхнув от гнева, Натали сделала резкое движение.
      – Разве обязательно проявлять такую жестокость?
      – Когда требуется именно это, то обязательно. – Кэтрин позволила довольной улыбке тронуть ее губы. – Поглядите, сколько счетов и деловых телеграмм скопилось у вас на подносе! Ваш парижский адвокат звонил уже пять раз! От вас ждут безотлагательных решений, подписей на документах, вы должны уладить столько дрязг! – Она помолчала, понизила голос: – И надо подумать о похоронах.
      – О Боже! – с рыданием вырвалось у Натали, но тут же она прикрыла рот рукой.
      – Все эти дела не могут ждать до тех пор, пока вы почувствуете, что в силах приняться за них. Существует жизнь, и существует винный завод.
      Натали помотала головой.
      – В винах я совершенно ничего не понимаю.
      – Научитесь понимать. Я ведь научилась! – вновь парировала Кэтрин.
      Помолчав, она со вздохом сказала:
      – Эмиль оставил вам завещание. Вы должны доказать свою любовь, не дав заглохнуть замечательной традиции виноделия в Шато-Нуар. – И, не дождавшись ответа Натали, Кэтрин направилась к двери. – К полудню жду вас внизу.
 
      Келли проснулась поздно, что было для нее редкостью. В нише ее спальни был оставлен поднос с завтраком, но кофе был холодным, а свежевыдавленный сок расслоился. С разочарованным вздохом Келли взяла поднос и отнесла его вниз.
      Внизу у лестницы поднос подхватила дожидавшаяся там миссис Варгас. Взяв поднос, она сказала:
      – В малой гостиной, если вы разрешите проводить вас туда, есть свежий кофе и сок.
      – Спасибо.
      Вслед за домоправительницей она прошла в уютную комнату, выдержанную в стиле французской провинции: окрашенный в медно-красный цвет металлический резной стол, камин с облицованной сосновым деревом каминной полкой, низкие столики и кресла, украшенные затейливыми ручной работы гобеленами. Движением головы миссис Варгас указала на серебряный кофейник и графин с соком, стоявшие на украшенном богатой резьбой серванте.
      – Вот, пожалуйста, можете налить, если вам угодно, – чопорно проговорила она, а затем прибавила: – На столе в корзинке рогалики и кое-какие закуски. Мадам уже позавтракала. Может быть, желаете еще чего-нибудь? Омлет или яйца всмятку?
      – Спасибо, ломтик-другой хорошо прожаренных гренков, пожалуйста.
      – Хорошо прожаренных гренков… – повторила домоправительница.
      – Из хлеба грубого помола, если такой найдется.
      – Конечно, найдется.
      Оставшись в комнате одна, Келли подошла к серванту и налила себе стакан соку. Поставив его на столик со стеклянной столешницей, она вернулась за кофе. Она стояла возле серванта, когда в комнату вошел Сэм. Замерев на пороге, он глядел на нее – высокую, стройную в зеленоватых свободного покроя брюках и хлопчатобумажном свитере в рубчик; костюм подчеркивал длину ее ног, стройность бедер и узкую талию. С легкой досадой заметил он в ее блестящих волосах золотую пряжку, стягивающую на затылке волосы в пучок. На одно мгновение он вообразил себе, как бы это было хорошо, если б единственной причиной ее приезда в долину было желание быть с ним.
      Потом она отвернулась, и он, скинув шляпу, швырнул ее на плетеное сиденье стула и наконец шагнул в комнату.
      – Доброе утро!
      Завернув к серванту со стоявшим на нем кофейником, он бросил взгляд на ее еще заспанное лицо.
      – Только что встала?
      – Виновата. – Келли подтянула к себе кресло, чуть царапнувшее пол под ее рукой, опустилась в него и взглянула на Сэма, когда он отодвинул от стола другое кресло, чтобы сесть рядом с ней с дымящейся толстой кофейной кружкой в руке. – Вот про тебя такого не скажешь, верно? – Весь вид его, исходящая от него спокойная сила свидетельствовали, что утро это он провел на свежем воздухе. Казалось, что если приблизиться к нему, то можно ощутить запах прогретой солнцем свежести. – Ты, должно быть, уже давно на ногах.
      – Да, с рассвета, – признался он, сел в кресло и облокотился о стол, не выпуская из крепких рук кофейную кружку. Поза его была лениво-расслабленной и говорила о безмятежности, которой она позавидовала.
      – Я был на виноградниках. Обещали дождь, и я хотел убедиться, что листья вокруг гроздей сняты и доступ воздуха к ним обеспечен, чтобы в случае дождя ягоды не прели. А не то на виноград нападет плесень и половина гроздей сгниет. А это значит, что во время сбора винограда каждую тронутую плесенью гроздь придется осматривать и отделять годные ягоды от негодных, на что уйдет масса времени. Пару лет назад мы уже это проделывали, и это небольшое удовольствие, поверь мне.
      – Тебе, по-видимому, забыли сказать, что сегодня воскресенье – день, традиционно отводимый отдыху, – пошутила Келли.
      – Верно. Только винограду это неведомо, да и матушке-природе до этого как-то дела нет. – Подняв кружку, он поглядывал поверх ее края, и в золотисто-карих глазах его сверкали веселые искры.
      – Да, наверное, это так. – Она слегка улыбнулась и заметила, что взгляд его переместился теперь на ее губы. Он все не сводил глаз с ее губ, взгляд этот она ощущала почти физически. Келли чувствовала, как в ответ участился ее пульс. Она попыталась утихомирить сердцебиение, но не смогла этого сделать, даже когда он, подняв глаза, встретился с ней взглядом.
      – Ты выглядишь посвежевшей. Выспалась?
      – И даже очень.
      – Я рад, что хоть один из нас спал.
      Взгляд, который он не сводил с нее, ясно говорил о том, что причина его бессонницы – в ней.
      Влечение, которое испытывали они оба, отрицать было невозможно. Однако это лишь влечение, не больше. Это осложнит жизнь, а впереди у нее одни проблемы, и Келли решила не обращать внимания как на чувства Сэма, так и на собственные.
      – Да, Кэтрин говорила вечером, что в усадьбу проникли какие-то журналисты и ты, возможно, будешь занят допоздна. – Она заметила, что возле его локтя на столике сложены стопкой листы воскресной газеты. На первой странице виднелась ее фотография и еще одна, но кто изображен на ней, с большого расстояния она не разглядела.
      – Что-нибудь есть в воскресной газете? – Она не сводила глаз с газетной страницы.
      – Ничего неожиданного. – Он сгреб листы и переложил их на пустой стул. – А если ты непременно желаешь прочесть, подожди, пока мы кончим наш совместный завтрак.
      Черты его посуровели. Келли понимала причину. Сэм не желал, чтобы какие-то детали, связанные с гибелью барона, вторглись сейчас в их беседу. Но убрать газету легче, чем выкинуть что-то из головы. В отличие от Сэма она понимала всю бесполезность подобного жеста.
      – Слушаюсь, сэр, – произнесла она и хотела было шутливо отдать ему честь, но тут в комнату вернулась домоправительница, неся заказанные Келли гренки, и ее рука тут же опустилась.
      – Ты, видно, любишь поесть, – пошутил Сэм, когда Келли подхватила на вилку треугольный гренок.
      – Очень. – Но она откусила лишь кусочек, отщипнув без всякого интереса краешек гренка, прислушиваясь, когда наконец резиновые подошвы домоправительницы прошуршат обратно к двери.
      – Ну, какова твоя программа на сегодня? – Этим вопросом Сэм хотел придать их разговору легкость.
      – О какой программе ты говоришь? – Рассеянно поглядев на зажаренный гренок, она откусила еще кусочек и принялась вертеть в пальцах остаток. – Два дня назад каждая минута у меня была расписана. А теперь я совершенно свободна весь день. – Думая о чем-то своем, она крошила гренок. – Я уже обзавелась адвокатом, неким Джоном Максвейном. Говорят, он сильный юрист.
      – Да, я это слышал, – кивнул Сэм. Оборот, который приняла их беседа, не доставил ему удовольствия, о чем свидетельствовали плотно сжатые губы.
      – Но он должен еще посетить тюрьму, чтобы договоренность наша стала официальной. Он хочет сделать это возможно скорее и уж, конечно, до нашей беседы во вторник, – добавила она, как бы размышляя вслух, не совсем отдавая себе отчет, кому и что она говорила. – Когда я побеседовала с ним и рассказала то немногое, что знаю, он уверил меня, что сможет в достаточной мере выбить почву из-под ног обвинения. Он сказал, что, по его мнению, Олли не сумел доказать злой умысел… – Келли заметила гору крошек на своей тарелке и смущенно отряхнула пальцы. – А после того, как я с ним встречусь, мне нет смысла оставаться здесь. Обо всем прочем можно будет договориться по телефону.
      – Куда же ты направляешься?
      – В Нью-Йорк.
      Он поднял кружку и, не спуская глаз с Келли, сказал, приблизив губы к самому краю кружки:
      – А чем ты будешь там заниматься?
      – Массой дел.
      – Назови два из них. – Чтобы слова эти не показались ей дерзкими, он смягчил их улыбкой.
      – Первое, я собираюсь решить вопрос с работой, – ответила Келли и, помолчав, добавила с мрачной шутливостью: – На телевидении разлука редко «укрепляет чувство». Скорее там оправдывается поговорка «с глаз долой – из сердца вон». Будучи там, я уж, по крайней мере, смогу отстаивать свою правоту. А делать это на расстоянии было бы затруднительно.
      – Ладно, ну а что второе? – спросил Сэм, вынужденный признать, что первое ее рассуждение вполне логично.
      – С тех пор как я перебралась в Нью-Йорк, я участвую в движении против жестокого обращения с детьми, помогаю собирать деньги в фонд, привлекаю всеми средствами общественное мнение.
      Теперь я могла бы уделять этому больше времени, активнее работать в этом движении. Ей-богу, детишки эти нуждаются в помощи! – Услышав, что голос ее стал хриплым от волнения, она замолчала и покосилась на Сэма – интересно, заметил ли он это.
      Глаза его потемнели от гнева, но когда он заговорил, голос его звучал мягко, мягче, чем всегда.
      – Нуждаются. И ты нуждаешься тоже.
      Его негромкое сочувствие почти сразило Келли. Она едва удержалась от слез.
      – Вот поэтому-то мне кажется, что если удастся помочь хотя бы одному из этих детей, – хрипло выговорила она, – облегчить ему физические и душевные страдания, то игра стоит свеч.
      – Этого мало, один – это слишком субъективно.
      – Так или иначе, – сказала она, улыбнувшись. – Кроме этих двух дел у меня существует и еще одно: брентвудская качалка, которую я раздобыла на блошином рынке. Ее перекрашивали, наверное, раз двадцать, и до сих пор мне удалось снять лишь половину из всех слоев краски.
      – Это терпит. Все твои дела могут несколько дней и подождать. В твоем отъезде пока нет необходимости.
      Она покачала головой.
      – Мне надо работать. – И не желая, чтобы Сэм неверно истолковал ее слова, быстро добавила: – Дело не в деньгах. Мне удалось кое-что скопить, и я могу жить на это некоторое время да еще и юристов оплачивать.
      – Считай, что ты на каникулах, – уговаривал ее Сэм. – Уйди в подполье, пока все утихомирится.
      Рассуждения его были вполне логичными, но Келли все же колебалась.
      – Ну, не знаю…
      – Я хочу, чтобы ты осталась, Келли.
      Хотел он от нее не только этого. Она чувствовала это по его голосу. Что выбивало ее из колеи – это желания, которые пробуждались в ней.
      – Я не созрела для этого, Сэм, – сказала она, тут же поняв, что не говорит всей правды. – Для тебя не созрела.
      – Наверное, как и я для тебя. Но что это меняет? Ничего!
      – Должно менять.
      – Может быть. А может быть, есть вещи, которые нельзя изменить. Тогда их надо просто принять такими, как они есть.
      – Я этому не верю!
      – Правда? Тогда поверь лишь тому, что сейчас ты нужна мне здесь. И мне кажется, что и я тебе нужен.
      – Нет! – Протест ее был скор и решителен.
      – Можешь отрицать это сколько угодно, Келли. Но наши с тобой отношения связаны не с вопросом «если», а с вопросом «когда». – Отставив кофейную кружку, он поднялся: – Как ни приятно мне продолжать эту беседу, пора приниматься за дела и посмотреть, чем там заняты мои парни! – Задержавшись возле ее кресла, он провел по щеке Келли кончиком пальца. – Увидимся позже.
      – Ладно, – пробормотала Келли, задетая прозвучавшей в его тоне уверенностью. Это чувство прошло не сразу, и лишь когда стих звук его шагов, она взяла со стула газеты и принялась читать.
      Гибель барона занимала не только первую страницу, но и еще две последующие. Всего ей посвящены были три очерка. Первый представлял собой документальный отчет о фактических обстоятельствах происшествия и последующем задержании ее отца по подозрению в убийстве. Вторая статья рассказывала о бароне Фужере и содержала ссылки на мнения о нем и его вкладе в виноделие различных выдающихся людей, а также его коллег-винопромышленников, в числе прочих приводились и слова Гила Ратледжа: «Мир потерял великого винодела и милого человека».
      В начале последнего очерка помещена была фотография Келли, хотя основное место в нем уделялось ее отцу, а история ее собственной телевизионной карьеры в качестве ведущей «Новостей» уместилась в трех абзацах. Местами очерк о ее отце напоминал полицейский репортаж – голые факты расцвечивались интервью со знакомыми отца и с теми, кто смутно помнил ее; очерк давал подробную информацию о прошлых прегрешениях отца, лишний раз доказывая, что жители маленьких городков обладают хорошей памятью.
      Келли со вздохом отодвинула газету. Сэм был прав: ничего неожиданного там не оказалось, некоторое утешение приносила мысль, что уже завтра история эта сожмется в маленькую колонку где-нибудь в середине газетных листов.
      Ее кофе, когда она вернулась к нему, уже остыл. Поморщившись, Келли встала, чтобы долить в чашку свежий, из кофейника. За дверью послышались легкие приглушенные шаги. Келли оглянулась на дверь и улыбнулась, ожидая, что это окажется Кэтрин.
      Но в малую гостиную вошла баронесса Фужер – вошла и остановилась в нерешительности. На ней было узкое черное платье, единственным украшением служили обручальные кольца. Темные ее волосы были гладко затянуты назад в простой узел. Она предприняла храбрую попытку скрыть бледность под слоем грима и замаскировать припухлость век, но никакие ухищрения не могли спрятать страдание и печаль в ее глазах. Глаза эти при виде Келли расширились, и в темной глубине их появились удивление и смущение.
      – Вы репортер с телевидения. – Слова эти сказаны были тоном болезненного упрека.
      – Я была… – начала объяснять Келли, но тут же ее прервал вопрос:
      – Как вы попали сюда?
      – Я здесь гощу. Сэм пригласил меня. – Келли не могла допустить, чтобы баронесса и впредь считала ее лишь телевизионным репортером: – Простите меня, баронесса, но мне следует сказать вам, что я дочь Леонарда Дауэрти.
      Собеседница недоуменно нахмурила брови.
      – Не понимаю…
      Чувство вины. Какими бы разумными доводами она ни пыталась прогнать это чувство, оно не исчезало.
      – Его обвиняют в убийстве вашего мужа. Натали отвернулась, но заметно было, что лицо ее побледнело.
      – Я знала, что арестован какой-то мужчина, но имени мне не сказали…
      Ответом ей был не истерический припадок, не град обвинений и поток слез, а глубокое молчаливое страдание, наблюдать которое Келли было невыносимо тяжело. Смутная догадка, что оставаться в этом доме – ошибка, превратилось в уверенность.
      – Простите, баронесса. Мое присутствие здесь будет расстраивать вас. Я сейчас уйду.
      Оставив чашку на серванте, Келли поспешно направилась к двери.
      Но едва успев сделать несколько шагов, она была остановлена движением руки баронессы.
      – Пожалуйста, не надо.
      В комнату вошла Кэтрин, чей проницательный взгляд тут же уловил ситуацию.
      – Натали! Как хорошо, что вы спустились к нам! Вы, конечно, помните Келли Дуглас.
      – Я сказала баронессе, кто я такая.
      Кэтрин улыбнулась светской улыбкой, не выказав ни малейшего удивления.
      – Келли, к несчастью, стала жертвой журналистов, поднявших шум вокруг ее отца. Сэм предложил, чтобы она укрылась у нас в доме, на что я дала согласие.
      – Я крайне признательна вам, но думаю, что при создавшейся ситуации мне лучше уехать.
      – Ерунда! – сразу и решительно запротестовала Кэтрин. Она спорила бы и дальше, но тут послышался негромкий голос Натали Фужер.
      – Не стоит вам уезжать. Келли покачала головой.
      – Вы очень великодушны, но я буду постоянно напоминать вам, что произошло.
      Слова ее как будто удивили баронессу.
      – Как можете вы являться напоминанием того, что забыть я и так не в силах? Пока я дышу, боль эта со мной. Ваше присутствие не может усугубить ее, но знать, что из-за меня вы уехали, было бы мне неприятно.
      Загнанная в ловушку, Келли не знала, что ответить. Она сдалась и, извинившись, поднялась к себе в комнату под предлогом письма какому-то несуществующему другу.
 
      На западе собирались тяжелые тучи, и чернота их предвещала дождь. Но солнце над головой светило весело и беззаботно, не обращая внимания на эти грозные предзнаменования.
      Стоя возле балконной двери большой гостиной, Кэтрин смотрела на сгущавшиеся тучи, чернота которых была под стать ее настроению. Тучи были еще далеко, и шанс, что они обойдут долину стороной, еще оставался. То же касалось и всех ее дел, но мысль эта не утешала.
      Она говорила себе, что стареет. Начинает видеть то, чего нет. Пугаться призраков.
      Возможно, и Натали теперь это ожидает. Она представила себе вдову Эмиля в библиотеке – как та занимается всеми этими необходимыми телефонными переговорами, улаживает докучные мелочи, вникает в серьезные дела, которые кажутся ей такими ничтожными, в точности как когда-то, очень давно, казались ей, Кэтрин.
      Атмосфера в комнате стала давяще-тесной, душной. Распахнув балконную дверь, Кэтрин вышла на террасу. От созерцания гряды черных туч над горами ее отвлек плеск воды. Повернув голову на звук, она разглядела стройную фигуру Келли Дуглас, разрезающую гладь бассейна. Энергично работая длинными ногами, она загребала воду мощными размашистыми движениями рук, преодолевая дистанцию. «Дьяволов в душе одолеть пытается, кто кого, пока из сил не выбьется», – подумала Кэтрин. В свое время и она работала до упаду, чтобы от усталости уже не думать и не чувствовать.
      Она следила, как Келли трижды на прежней стремительной скорости проплывала вдоль дорожки, и затем вылезла из воды – высокая, тонкая как тростинка, блестя капельками воды на коже, тяжело поводя плечами и вздымая грудь от усталости, в золотистом купальном костюме, одном из тех, что Кэтрин хранила специально для гостей, как яркое солнышко. Закинутые назад волосы темной соломой прикрывали спину, в них посверкивали рыже-красные искорки.
      Вдалеке от входной двери послышался звонок. Кэтрин повернулась, нахмурилась. Сегодня днем она никого не ждет. Кто же это, без приглашения? Она вернулась в большую гостиную, выглянула в облицованный мрамором холл, как раз когда миссис Варгас открывала входную дверь, и замерла. В глаза ей бросилась серебристо-седая грива, которая могла принадлежать лишь одному человеку – ее сыну Гилу. Секундой позже раздался голос Гила, который осведомился о Натали. За его спиной стоял Клей.
      – Впустите гостей, миссис Варгас, – распорядилась Кэтрин и прошла, часто постукивая палкой, к входной двери.
      Кивком отослав домоправительницу, она взглянула в лицо сыну, заметив настороженно-опасливое выражение его глаз.
      – Вы пришли увидеться с Натали. Разумно ли это? Его бровь вопросительно изогнулась.
      – Думаю, это долг вежливости. Мы пришли выразить соболезнования и предложить помощь.
      – Разумеется, – не сразу ответила Кэтрин.
      – Как баронесса? – осведомился Клей.
      – От первоначального шока, в который ввергло ее известие о гибели мужа, она оправилась, – отвечала Кэтрин. – Время довершит остальное.
      – Ты сообщишь ей, что мы здесь? – спросил Гил. В глазах его был вызов, но враждебность он постарался запрятать поглубже. Кэтрин хотелось сказать ему, что напрасно он так старается, но он бы все равно не поверил ей, как не поверил в тот вечер, когда она принимала гостей.
      – Она в библиотеке. – Мгновение она постояла, тяжело опершись на палку, потом, повернувшись, пошла впереди, слыша за собой их шаги: мелкие, торопливые – одного, неспешные, размеренные – другого. И все же в чем-то они схожи.
      Как утверждает это пошлое речение? «Яблоко от яблони…» Однако Гил ничуть не похож на отца, ее дорогого Клейтона. Честолюбие, желание преуспеть любой ценой Гил взял от нее. И передал это своему сыну вместе с хитростью и коварством. Но у обоих есть качества, которые могли бы считаться положительными, не будь они так извращены. Может, Гил прав? Может, во всем виновата она?
      Вздохнув про себя, она остановилась возле двери в библиотеку. Затем легонько постучала и вошла. Натали сидела в кресле с подголовником возле негорящего камина, как бы в поисках живительного тепла. Взгляд ее был устремлен в почерневшие каминные недра, лицо было бледно и осунулось, а рука слабо сжимала пачку переданных по факсу сообщений.
      – Натали, – окликнула ее от дверей Кэтрин и заметила, как та испуганно повернулась и как рассеянность ее тут же сменилась замешательством, – к вам визитеры.
      – Визитеры? – Она неловко встала и смутилась еще больше, даже покраснев от смущения при виде Клея и Гила Ратледжей, дожидавшихся в холле возле открытой двери. – Я… – Она не знала, куда деть бумаги, потом, положив их, отвернулась, пальцем коснулась губ, прижала руку к горлу: – Пусть войдут, пожалуйста!
      Посторонившись, Кэтрин впустила пришедших, она медлила уйти, краем глаза наблюдая, как первым подошел к Натали Гил, как сжал ее руки и поднял их к своей груди, бормоча слова сочувствия. Но глаза Натали устремились к Клею. Кэтрин вышла, намеренно оставив дверь открытой.
      Дальше по коридору, совсем рядом с библиотекой, располагался музыкальный салон. Бросив взгляд на рояль черного дерева, Кэтрин медленно приблизилась к инструменту. Опустившись на жесткий табурет, она провела рукой по гладкой черной крышке, скрывавшей клавиши.
      Вспомнив долгие часы музыкальных упражнений, которыми занимались оба ее сына, она слабо улыбнулась. Уже много лет никто не играл на этом инструменте. Неудивительно, если он расстроен. «Но Джонатану это было бы все равно», – подумала Кэтрин, и улыбка ее стала шире, ласковее, и в ней появилась даже некоторая проказливость. Бедному мальчику слон на ухо наступил, он совершенно не слышал фальшивых нот. И как безжалостно дразнил его за это Гил! Вот он был куда музыкальнее, и инструментом овладел шутя и играя.
      – Не желает ли мадам чаю с печеньями? – вклинился в ее воспоминания голос домоправительницы и, прерывая их поток, возвратил ее к действительности.
      – Спасибо, это будет замечательно. – Вскинув руку, чтобы отпустить домоправительницу, она уронила руку на колени. Едва дотронувшись до платья, рука стала беспокойно теребить материю.
      Взгляд Кэтрин остановился – вновь помрачневший, беспокойный, на лице появились морщины замешательства и озабоченности. Надо положить конец сомнениям. Расспросить их, припереть к стенке прямым вопросом, но в душе ее не было уверенности, она боялась, что не сможет отличить правду от лжи.