– Ты говорил сегодня с Гилбертом? За обедом ты ничего не сказал мне.
      – Не сегодня, нет. Он на днях рассказал мне об этом. Лучше будет, если во время своих прогулок, Натали, ты будешь держаться хоженых троп.
      Улыбка жены его задела – так улыбаются терпеливые дочери, сталкиваясь с чрезмерной осторожностью отцов. Неужели именно таким он ей представляется? Следующее же замечание Натали подтвердило его опасения.
      – Поздно уже, Эмиль. Пора тебе в постель, – сказала она так, словно он был стариком, которому сон крайне необходим.
      Но когда наконец он лег, то долго не мог заснуть, перебирая малейшие перемены в ее настроении, поведении, пытаясь найти их причину. Опасные мысли осаждали его. Он гнал их от себя с раздражением. Но они возвращались, чтобы мучить его вновь и вновь.
      Дорожка была широкая и ровная, затененная падубами и эвкалиптами, возвышавшимися по обеим сторонам дороги. Здесь и там лучи утреннего солнца пробивались сквозь лиственный шатер, отбрасывая под ноги Кэтрин, на пыльную землю, пятна света.
      Кинокамера, установленная на треножнике в нескольких шагах от нее, запечатлевала на пленке этот не обычный эффект солнечных лучей и солнечного ореола. Поза Стива Гиббонса, приникшего одним глазом к видоискателю, выражала напряжение и увлеченность, которых требовала эта съемка. Звукооператор Рик Меерс, скорчившись возле его ног, внимательно слушал голоса в наушниках и регулировал звук.
      Келли стояла сбоку, позволяя камере во время их беседы целиком сфокусироваться на Кэтрин.
      – Расскажите мне об этой дороге, на которой мы сейчас стоим, Кэтрин.
      Как опытная актриса, Кэтрин повторила объяснение, которое она уже дала им раньше, когда показывала дорогу.
      – Дорога эта, по существу, старая вьючная тропа, ведущая от главного дома к винодельне. Было время, когда я ездила по ней четыре-шесть раз в день. Много лет назад гораздо проще было объезжать виноградники и наблюдать за работами, ведущимися в усадьбе, верхом, чем как-нибудь иначе. Часто я уже на рассвете бывала в седле, а спешивалась не раньше чем после захода солнца. – Она помолчала и улыбнулась. – В день моего шестидесятипятилетия мой сын Джонатан купил мне таратайку и убедил отправить моего серого Гунтера на выпас. Но когда-то мы с ним могли проделать эту дорогу с закрытыми глазами.
      Последовала продолжительная пауза. После чего Диди коротко бросила:
      – Довольно. Стоп. Теперь получилось отлично. – Отрывистыми фразами, которыми она отдавала команду, она старалась побороть волнение. Но Келли работала с ней слишком долго, чтобы не почувствовать этого волнения.
      – А теперь пойдем на винодельню. Шикарно все вышло, – продолжала она, обращаясь к Кэтрин так, словно говорила сама с собой. – Мы используем фотографию, где вы верхом, а рабочие глядят на вас, – включим это в отснятые кадры. Фотография потрясающая, ей-богу! В бриджах и плаще для верховой езды и на лошади вы вылитая Барбара Стенвик. Правда, Келли?
      – Но очень молодая Барбара Стенвик, – вставила Келли. Они уже шли по вьючной тропе, направляясь к винному заводу.
      – Разве это так важно? Женщина эта мне всегда казалась не имеющей возраста.
      – Во всяком случае, я восприняла ваше оригинальное суждение как комплимент, – заключила Кэтрин со своей обычной изысканной вежливостью.
      – Мы правильно идем? – спросила Келли, мысленно представив себе план местности – дом, винодельню и дорогу между ними.
      – Так гораздо короче, – ответила Кэтрин, в то время как они срезали поворот и перед ними предстало кирпичное здание завода.
      Увидев его, Келли почувствовала, как напряглись ее нервы. Мысленно она пыталась отогнать от себя личные воспоминания об этом месте. Не время думать об этом. Надо оградить сознание от этих мыслей.
      Из здания завода вышел мужчина в хаки и темной рубашке рабочего и в старой войлочной шляпе. Не меньше секунды понадобилось ей на то, чтобы понять, что это Сэм Ратледж. Увидев их, он подошел.
      – Доброе утро! – приветствие было адресовано всем, но взгляд обращен к Келли. Она ощутила сильное влечение к нему.
      – Мне нравится эта шляпа, – сказала она, не противясь этому чувству.
      Губы его дрогнули в полуулыбке.
      – Надо же чем-то защитить голову, если весь день на виноградниках!
      К группе присоединились Стив и Рик, подтащившие аппаратуру.
      – Все еще снимаете, как я вижу, – заметил Сэм.
      – Они хотят снять часть интервью с помещении наших старых погребов, – объяснила Кэтрин.
      – Да вы не смейтесь! – воскликнула Диди, сделав большие глаза. – Как бы мы могли обойтись без этих погребов и не снять их, если они были вырыты в этих холмах китайскими рабочими целые сто лет назад. Это все равно что писать о Техасе и не упомянуть Аламо!
      – Погреба – это достопримечательность имения Ратледжей, – согласился Сэм.
      – Бад подведет сюда фургон, – сказал Диди Стив Гиббонс. Формально Бад Расмуссен считался ассистентом по свету, но в случае необходимости он исполнял разнообразнейшие роли, начиная с электрика и кончая мастером-гримером. – В фургоне вся наша осветительная аппаратура. Я подумал, что нам для лучшей видимости и эффекта может понадобиться больше света. Вы нам покажете, как проехать туда, чтобы мы заранее могли все приготовить?
      – Хорошая мысль, – кивнула Диди, оглядываясь. – В какой же стороне отсюда эти погреба?
      – За винодельней, – механически ответила Келли. – И лучше будет срезать путь, чтобы не объезжать все здание.
      – Верно, – согласилась Кэтрин. – Но все же я покажу вам дорогу.
      – Я с вами, – сказала Диди. – А тебе, Келли, почему бы не дождаться здесь Бада?
      – Хорошо.
      Они ушли, и Келли вдруг увидела, что осталась наедине с Сэмом. Повернувшись, она ощутила его близость, лицо вспыхнуло жаром, и быстрее побежала кровь по жилам. Она невольно сделала шаг назад.
      – Вы ушли вчера раньше, чем я успела поблагодарить вас за экскурсию по дому.
      Он наклонил голову, с озадаченным видом слушая ее. Косые солнечные лучи четко обрисовывали его острые скулы.
      – Откуда вы знаете, как пройти отсюда к погребам?
      На мгновение ее охватила паника и она вся похолодела. В преддверии опасности ее чувства обострились. Она ощутила запах пыли и бродящего виноградного сока, ощутила, как пахнет мылом его кожа. На языке появился металлический привкус страха. Собрав все силы, она улыбнулась ему с деланной небрежностью – голова ее, слава Богу, продолжала работать хорошо.
      – Наши службы не имеют себе равных. Если б я обратилась с просьбой, они могли бы представить мне не только план имения, но и чертежи как дома, так и винодельни. Поверьте, мы неплохо подготовились к съемке.
      – Да уж, наверное, – кивнул он согласно, и Келли перевела дух.
      Во двор, подняв новые клубы пыли, въехал фургон.
      – Кажется, ваш человек прибыл. Не стану вас задерживать. К тому же и у меня есть работа. – Он уже сделал шаг, чтобы уйти, но взгляд его опять устремился к ней. – Вы будете завтра на приеме в честь барона?
      Келли кивнула.
      – Мы все приглашены.
      – Тогда до встречи. – Мимолетно улыбнувшись ей, он отошел к припаркованному джипу.
      От его взгляда, от теплого блеска его глаз на душе у нее стало радостно. Но она не хотела давать волю этому чувству. Слишком сильным оно было. И по-своему – слишком опасным. Она торопливо направилась к фургону, к Баду Расмуссену.
      – Привет. – Он вылез из фургона – пухлый коротышка, похожий на банку с пивом, за что и получил свое прозвище. – А где все?
      Прежде чем Келли успела ответить ему, внутри здания послышались сердитые крики – слов было не разобрать. Она резко повернулась к массивной, обшитой деревом двери.
      – Господи, да что там… – пробормотал Бад, и в этот момент выскочила Диди, а за ней, чуть не наступая ей на пятки, – Стив и Рик. Они заторопились к фургону, но даже на расстоянии Келли заметила, что лицо у Диди пылает.
      – Что случилось? – нахмурилась Келли. – Мы слышали крики.
      – Скандал, и больше ничего, – отрезала Диди, чье смущение постепенно сменялось гневом. – Кэтрин хотела познакомить нас со старым мастером-виноделом, а он вдруг разъярился как бык и заорал, чтобы мы убирались, что от нас несет одеколоном и это может испортить ему вино. Я думала… о Господи, вот он идет! – Диди осеклась, едва завидя коренастого старика, выходящего из здания завода бок о бок с Кэтрин.
      Он заторопился к ним, и дубленая кожа на его лице сморщилась в виноватой улыбке.
      – Простите меня. У меня ужасный характер. Не надо мне было так орать.
      Тут вмешалась Кэтрин.
      – Я уже объяснила Клоду, что виновата в этом я. Я позабыла предупредить вас не пользоваться сегодня одеколонами с сильным запахом. Хотя это и маловероятно, но… всегда есть опасность, что вино впитает посторонний запах. Поэтому мы соблюдаем тут строжайшие правила.
      – Конечно, – пробормотала Диди, которую это извинение несколько смягчило.
      – Видите ли, – взволнованно вмешался в разговор Клод, – это не значит, что я против того, чтобы вы прошли в погреба. Мне доставит огромное удовольствие показать вам наши сокровища, дать отведать их. Пожалуйста, прошу!
      – Пожалуйста, не надо извиняться, мсье Бруссар, – прервала его Келли. – У вас была причина прийти в такое раздражение. Мы это понимаем. Честное слово, понимаем.
      – Но это не извиняет моего гнева, – сказал он, с сожалением склонив полуседую голову.
      – Пойдемте, – распорядилась Кэтрин. – Вы примете в доме душ. Я велю Хан Ли сварить кофе и приготовить эти его чудесные пирожные, и тогда мы сможем изгнать из памяти этот несчастный эпизод.
 
      Этим же вечером в нарядной, похожей на женский будуар передней гостиной они просматривали пленку, которую сняли в погребах. Примостившись на краешке викторианского дивана, Келли смотрела, как на телеэкране Клод Бруссар выбивает деревянным молотком пробку, называемую затычкой.
      – Своеобразный тип этот парень! – Диди сидела на полу возле телевизора, скрестив ноги по-турецки. – То он зубастый гризли, а через минуту – плюшевый мишка. Не думала, что он может вызвать у меня симпатию, но, ей-богу, это так.
      – За исключением тех случаев, когда он рычит, конечно! Верно? – Стив добродушно толкнул ее в спину и, перекинув ногу через диванный валик, откинулся назад.
      – Подозреваю, что он совсем как мой отец, – отвечала Диди. – Что рычанье его куда страшнее его зубов. – Келли мысленно согласилась с этим, но она слишком была занята происходившим на экране.
      Они выбрали то место погребов, где пересеклись два подземных туннеля, таким образом камера могла охватить перспективу обоих. По двум сторонам каждого туннеля по вырубленным в известняке стенам тянулись в три ряда вывезенные из Франции дубовые бочонки. Своды рукотворных пещер освещались светильниками, развешенными по стенам на определенном расстоянии друг от друга, но светильники эти давали не столько свет, сколько рассеивали сумрак. На переднем плане, рядом с Кэтрин и Клодом Бруссаром, стояла она и, беседуя, смаковала вино, которое Клод Бруссар наливал из бочонка.
      Но внимание ее приковано было не собственной ее фигурой, увлекал ее вид погребов – их прохлада, запах земли, воспоминания о том, как не раз и не два она девочкой бродила там, шмыгнув туда украдкой, чтобы укрыться от летнего дня, прячась в темных отсеках, чтобы какой-нибудь рабочий не обнаружил тебя, и думая о всех тех, кто работал в этих туннелях в прошлом столетии, воображая, что их тени все еще витают в подземных коридорах. Ее увлекали пещеры, их богатая история, густые запахи, зловещая и в то же время умиротворяющая тишина в них.
      Когда-то для нее это было временным убежищем от бурной действительности точно так же, как позднее убежищем для нее стал вечерний сумрак, прятавший, скрывавший ее от слепого отцовского гнева. Как тем вечером на кухне. Она включила радио и вся отдалась меланхолической мелодии новой песни. Она не слышала, как открылась дверь. Не поняла, что он здесь, пока не увидела его стоящим в дверях.
 
      – Опять сидишь, просиживаешь свою толстую задницу! – Он сказал это громко, отчеканивая каждое слово, как всегда, когда был пьян.
      Она поспешно вскочила, отодвинув с шумом стул, бросилась ему навстречу, настороженно трепеща каждым нервом.
      – Я не слышала, как ты вошел.
      Опасаясь его вспыльчивости, она на всякий случай прикрылась стоявшим между ними стулом, пожалев, что это не стол.
      – Удивительно, как ты сама себя слышишь, когда так орет радио! – Он махнул в сторону стоявшего на холодильнике репродуктора. – Прикрути эту проклятую штуку! А лучше вообще отключи ее!
      Обрадовавшись возможности отойти от него подальше, она бросилась к холодильнику и, встав на цыпочки, выключила радио. Во внезапной тишине она услышала позади себя, как тело его тяжело опустилось на стул.
      – Почему это ужин не на столе?
      Она хотела объяснить ему, что ужин был готов два часа назад, но, не желая с ним спорить, промолчала.
      – Ужин в духовке. Чтобы не остыл.
      Достав сверху сковородник, она опустила заслонку. Потом, действуя сковородником, достала с самой середины тарелку. Повернувшись к столу, она избегала глядеть на отца. Она не хотела видеть, какое злое у него лицо.
      – Вот, пожалуйста!
      Перегнувшись через стол, она поставила перед ним тарелку и тут же отступила подальше от греха.
      – Сейчас достану серебряный прибор.
      Не успела она сделать и шага к ящику, где хранилось столовое серебро, как раздалось негодующее:
      – По-твоему, эту пересушенную подошву можно есть?
      Уголком глаза она увидела, как он размахнулся и смел со стола тарелку со всем содержимым, превратив ужин в месиво осколков и липких макаронных остатков.
      На мгновение она оторопела, глядя на запачканный пол, стараясь проглотить подступившие к горлу обидные слезы. Хотелось убежать из дома, предоставив убираться ему самому. Но она знала, что все так и пробудет до утра, присохнув так, что не ототрешь.
      Сторонясь его стула, она обогнула стол и, встав на коленки, стала собирать осколки разбитой тарелки.
      – Я могла бы сделать тебе яичницу или подогреть соус-чили, – предложила она и тут же беззвучно охнула, выронив из рук первый же большой осколок, все еще раскаленный после духовки.
      – Чили или яичницу, – недовольно протянул он в то время, как она облизывала обожженный палец, зажмурившись, чтобы не заплакать. – Неужели, кроме этого, в доме нет ничего съестного? Куда ты подевала деньги, что я дал тебе на питание? Потратила или на сладости проела?
      – Ты дал мне только двадцать долларов! – вскинулась она.
      – Так что же? – с вызовом бросил он. – Где еда?
      – На двадцать долларов немного чего купишь, – возразила она голосом, хриплым от волнения, и встала, чтобы взять мусорное ведро.
      – Я не вчера родился, – объявил он, наблюдая, как она проворно достает бумажные салфетки и опять становится на колени, чтобы еще и еще раз вытереть пол. – На двадцать долларов побольше, чем яйца и чили, можно купить.
      – Не так уж и побольше, – тихонько пробормотала, припомнив мелочи, добавленные ею к списку покупок, – туалетная бумага и зубная паста.
      – Что ты сказала? – голос его прозвучал угрожающе. На мгновение она похолодела, затем ответила:
      – Сказала, что могу напечь тебе блинов.
      – Чтобы они подгорели, как в прошлый раз? Нет уж, благодарю! – Резким движением он отодвинул от стола стул. Она тут же отступила, съежившись. Но направлялся он не к ней, а к кухонному шкафу.
      Едва увидев, как открывает он дверцу и роется на верхней полке, она сразу поняла, что он ищет – бутылку виски, которую она еще раньше нашла там и вылила в раковину. В панике она склонилась над осколками и остатками еды и, действуя обеими руками, стала убирать их салфетками.
      – Ладно, а куда, черт возьми, подевалась бутылка виски, которую я здесь хранил? – Вопрос прозвучал резко, как удар хлыста. Услышав его, она замерла.
      – Бутылка виски? – Она старалась говорить естественно, не отрывая глаз от пола. Большую часть мусора она убрала, остальное довершит метла. Она сунула в ведро скомканные салфетки и встала, отряхнув колени. – Ты точно помнишь?
      – Тебе должно быть известно, черт возьми, что помню я точно! Я сам спрятал ее туда! – глаза его вдруг метнулись к ней и подозрительно сощурились. – Все уж разнюхала небось? Понятно! Так что ты с ней сделала?
      – Ничего не сделала. Я даже и не знала, что она есть, – соврала она, поспешив скрыть свое замешательство. – Но сегодня под вечер в гостиной около твоего кресла я нашла пустую бутылку. Она где-то тут в мусорной корзине. Ты, наверное, выпил ее и забыл.
      – Ничего я не забыл. Я же не такой пустоголовый, как ты! Бутылка была вот здесь, вот! Почти полная бутылка! – кричал он, тыча пальцем в верхнюю полку в шкафу.
      – Ну, наверное, если ты так говоришь, значит, так и было! – сказала она, с деланным равнодушием пожимая плечами, и направилась к раковине. – Но раз не можешь ее найти, почему бы тебе не выпить кофе?
      Взяв электрический кофейник, она поднесла его к крану и включила холодную воду.
      Он грохнул ладонью по пластику, и она отскочила в сторону, испугавшись этого похожего на взрыв звука.
      – Не ври мне, черт тебя подери! Я желаю знать, что ты сотворила с бутылкой!
      Она попыталась отшутиться, но смех ее прозвучал напуганно и жидко.
      – Я уже сказала, что ничего не знаю. Я не вру. – Она закрутила кран и поставила греться наполненный кофейник. – Честное слово, не вру! – Она знала, что должна чем-нибудь отвлечь его. – Я вот что придумала, – весело сказала она, двинувшись к плите. – Может быть, мне стоит приготовить тебе горячий сандвич с сыром и яйцом? Помнишь, ты всегда говорил, что вкуснее всех их делаю я?
      – Не нужен мне никакой горячий сандвич, и кофе твой проклятый мне тоже не нужен!
      Она услыхала, как плеснула вода в кофейнике, и обернулась. Слишком поздно увидела она, что он широко размахнулся и метит прямо в нее и что пальцы его сжимают ручку кофейника. Она пригнулась, инстинктивно загораживая лицо и голову.
      Тяжелый кофейник саданул ее по левой руке. Что-то хрустнуло. Руку пронзила слепящая боль, из горла вырвался крик. Она прижалась спиной к столику возле плиты, но ноги ее подкосились, колени стали ватными, и она рухнула на пол. Неловкое движение это усилило боль так, что она на миг потеряла сознание.
      – Рука! – простонала она, пытаясь согнуть и обхватить поврежденную конечность. – Ты сломал мне руку!
      – Жаль только, что это не твоя дурацкая голова! Насмешливый голос его был совсем рядом. Открыв глаза, она увидела, что он стоит возле нее, а лицо его искажено злобой.
      – Подымайся, ты, халда! – Угроза, которую она различила в этих словах, была нешуточной, и поняла она это в ту секунду, когда увидела, что он вот-вот пнет ее ногой.
      «Нет, новой боли ей не вынести. Не вынести».
      Занеся ногу, она ударила его по щиколотке. Потеряв равновесие, он грохнулся о кухонный стол, взвыв от боли. Раздались треск и громыханье падающих стульев. Он тоже упал, увлекаемый ими, изрыгая поток ругательств.
      Ей подвернулся случай – возможно, единственный случай спастись. Так осторожно, как только можно, прижимая к телу сломанную руку, она ухитрилась встать на ноги. Неверными шагами пройдя в конец кухни, она шмыгнула в заднюю дверь и, шатаясь, побрела в ночной темноте.
 
      Келли невольно потерла руку в месте, где она была сломана той давней ночью. Когда она пришла в себя настолько, чтобы отправиться в клинику, где ей наложили гипс, уже наступило утро. Келли вздрогнула, вспомнив долгие часы страданий и боли, единственным свидетелем которых была та теплая ночь.
      Потребовалось усилие, чтобы оторваться от прошлого и сосредоточиться на отснятом интервью. Прошлое не важно, значение имеет лишь настоящее.
      Кэтрин кончила говорить, и раздался голос Диди за камерой:
      – Один из ваших рабочих был убит в результате несчастного случая. Вы расскажете нам об этом, Кэтрин?
      В вопросе режиссера, которым бы тот прерывал интервью, ничего необычного не было, но самый выбор ее вопроса застал Келли врасплох.
      В тот момент, когда он был задан, она была слишком изумлена, чтобы обратить внимание на реакцию Кэтрин. Теперь же, просматривая пленку, она могла отчетливо видеть ее.
      Услышав вопрос, Кэтрин на мгновение замерла, а потом бросила ледяной взгляд в сторону Диди.
      – Это давняя история. Почти шестьдесят лет прошло с тех пор.
      – Но он был убит здесь, в погребах, – настаивала Диди. – Место это недалеко отсюда?
      – Довольно близко, – признала Кэтрин с видом по-прежнему сдержанным и суровым. – Для всех нас случай этот был большой трагедией.
      – Что же произошло?
      – Никто этого не знает. Возле тела был найден бочонок. На бочонке была кровь. Шериф полагал, что бочонок сорвался и упал с полок, убив рабочего наповал. Как вы и сказали, это был несчастный случай.
      Слушая ответ Кэтрин, Диди вздохнула.
      – Думаю, нам придется вырезать этот кусок, Келли. Неудивительно, что тебя не заинтересовал этот эпизод, вытащенный нашими спецслужбами. А я-то понадеялась, что из него можно извлечь что-то интересное. Ладно, так и быть. – Опять вздохнув и встав на колени, она нажала Кнопку обратного хода, желая вновь прокрутить предназначенные к удалению кадры.
      Комментариев Келли не требовалось, и она промолчала. Диди вновь нажала нормальный ход, и на экране опять появилась Кэтрин и на заднем плане темно-зеленые, как отрез вельвета, виноградники.
      Келли услышала собственный голос, произнесший:
      – Вы, женщина, занялись этим делом тогда, когда в нем всем заправляли мужчины. Вы стали бизнесменом во времена, когда предназначением женщины считался домашний очаг. Вы создали имение Ратледж. Как вам это удалось? Вы должны были столкнуться с неодолимыми препятствиями?
      И еще прежде, чем Кэтрин начала отвечать, Келли почувствовала, как по рукам, по коже поползли мурашки.
      – Препятствия есть всегда и всему, – говорила Кэтрин. – Их надо либо обходить стороной, либо бороться с ними, штурмовать их. Если желание достаточно сильно, всегда найдется путь, чтобы добраться до цели. Ну а если оно лишь праздное мечтание, не больше, не связанное со стремлением бороться, трудиться, чем-то жертвовать во имя него, у вас всегда найдутся оправдания, почему невозможно то или иное.
      Кэтрин никак не могла этого знать, но ответ ее почти дословно совпадал с тем, что она говорила Келли, когда та была еще пухлым подростком в очках, с сальными волосами. Келли не забыла этих слов и не забывала все эти годы.
      Тем не менее, когда она услышала их опять, ей почудилось, что все возвращается на круги своя, прошлое переходит в настоящее, чтобы опять обратиться в прошлое.
 
      Яркое солнце заливало серые монастырские постройки. В них размещался винный завод и контора, и монашеская простота архитектуры придавала зданиям внушительную строгость и величие. Лен Дауэрти, стоя под козырьком главного входа, разглядывал чек, который он держал в руке. Гил Ратледж нанял его охранником, с тем чтобы бродящие окрест туристы не проникли на территорию завода в часы, не предназначенные для этого. Жалованье его, учитывая орды туристов, гуляющих в монастыре за свои пять долларов каждый, было не так уж велико.
      Дауэрти аккуратно сложил чек вдвое, прикидывая, на что бы потратить деньги. Может быть, прикупить что-нибудь из одежды или оплатить просроченные телефонные счета, чтобы опять включили аппарат? Его очень тянуло купить большой букет цветов на могилу Бекки. Она так всегда любила цветы.
      Сунув чек в карман рубашки, он услышал рокот мощного двигателя «Мерседеса». Подняв глаза, он увидел гладкий серо-голубой корпус машины Гила Ратледжа, на которой тот всегда стрелой прорезал парковочную площадку.
      – Интересно, к чему такая спешка? – Дауэрти наблюдал, как мгновенно словно вкопанный встал на отведенное ему место «Мерседес».
      Гил Ратледж вышел из машины, сердито хлопнув за собой дверцей. Одного взгляда было достаточно, чтобы понять, что он взбешен. Но в контору он не пошел, а, выйдя с парковочной площадки, прямиком направился к темно-красному «Феррари», стоявшему неподалеку.
      Тут только Дауэрти заметил, что из здания вышел сын Ратледжа. Ратледж перехватил его, когда тот уже собирался сесть в свою приземистую спортивную машину.
      Что-то произошло.
      Дауэрти нюхом чуял это. Хуже того, его одолевало неясное предчувствие, что это касается сделки Ратледжа с бароном. А если так, он имеет право знать. Выйдя из-под козырька, он поспешил к ним разузнать, в чем дело.
      – …Он позвонил мне около получаса назад, – донесся до него хриплый от ярости голос Ратледжа. – Какого черта ты скрыл от меня, что дело дрянь? Ведь ты божился, что в курсе всех их дел!
      – Но этого не может быть, – с ошеломленным видом твердил Клей Ратледж. – Утром я играл в теннис с Натали. По ее словам, все идет прекрасно!
      – Прекрасно, как бы не так! – взорвался Гил и тут же осекся, увидав околачивающегося возле машины Дауэрти. – Чего тебе надо? – напустился он на него.
      – Речь ведь идет о бароне, правда? – высказал свою догадку Дауэрти. – Ваша сделка с ним провалилась, так? Она вас перехитрила?
      – Ну это мы еще посмотрим! – отрезал Ратледж.
      – Ну а мои деньги? Мне они нужны.
      – Я сообщу ему. Конечно, для него это в корне все изменит, – саркастически усмехнулся Ратледж. И тут же повелительно махнул Дауэрти рукой. – Уходи, убирайся отсюда!
      Поколебавшись лишь мгновение, Дауэрти отошел и побрел к своему припаркованному под козырьком «Бьюику».
      Гил выждал, чтобы удостовериться, что тог уходит, и лишь затем обратился к Клею.
      – Черт возьми! Этот человек был у меня в руках. Я знал это доподлинно! – Сжав кулак, Гил выразительно потряс им в воздухе.
      – Что заставило его изменить решение? Он объяснил это? – спросил Клей хмуро и по-прежнему недоверчиво.
      – Нет. Когда я спросил его об этом, он лишь ответил, что так нужно для дела. Настаивать на более подробном ответе по телефону было невозможно.
      – Я думаю съездить туда. Может быть, Натали растолкует мне, что к чему.
      Клей потянулся к ручке «Феррари».
      – Не трудись. Они выехали из отеля, – сухо бросил ему Гил. – Я сам только что оттуда.
      – Выехали?
      – Да. – Гил улыбнулся – холодно и зло. – Барон просил портье направлять всю корреспонденцию и телефонные звонки в имение Ратледж.
      Клей смотрел на отца с недоверием.
      – Ты шутишь.
      – Где уж. – Гил цедил слова почти шепотом, с отвращением. – Сейчас шутить может только один человек – Кэтрин. Но и ей шутить недолго, обещаю тебе!
      – А что насчет сегодняшнего вечера? – вдруг вспомнил Клей. – Теперь ведь ты не пойдешь, правда?
      Губы Гила искривились в ухмылке.

13