Вблизи площадки аттракционов Центрального парка, у края мостовой, притулился микроавтобус с передвижной телевизионной станцией, доставившей сюда необходимое оборудование для «Новостей» четвертой программы. Тут же вдоль тропы возились операторы, устанавливая аппаратуру для съемки информационной передачи «Опять – в пять» Городской службы новостей. За переносными ограждениями, поставленными здесь охраной парка, толпились любопытные, таращась на происходящее и обливаясь потом от нестерпимой жары знойного августовского дня.
      Выйдя наружу из прохлады снабженного кондиционером автобуса, Келли Дуглас услышала старомодные звуки шарманки, доносящиеся из парка со стороны карусели, они заглушали равномерный шум двигателя. Келли, одна из ведущих вечерних «Новостей», работавшая на Кей-эн-би-си почти два года, была уже в полном гриме, каштановые волосы гладко зачесаны назад и уложены в модную косичку.
      – Привет, Келли. – К ней подошел Эдди Мичелз из технического персонала. – Ну и жарища, – проговорил он, вытирая потный лоб рукавом спортивной рубашки. – Должно быть, не ниже сотни в тени. – Как минимум, – согласилась Келли и шутливо воздела руки. – Добро пожаловать в Нью-Йорк летом, вы сэкономите на сауне.
      – Точно сказано. – Он повернулся было, чтобы уйти, но передумал. – Хотел сказать – мне понравилось твое интервью с этой бюрократкой Блейн. Заставила ты ее поерзать, когда вытащила на свет Божий все неувязки в ее докладе. Надо было держаться с ней жестко до конца, не сменять гнев на милость.
      Улыбнувшись, Келли дружелюбно покачала головой:
      – В Айове меня научили не изощряться в остроумии над поверженным противником. Особенно если у него есть могущественные друзья.
      Эдди, хохотнув, согласился с ней.
      – Пожалуй, ты права.
      – Еще бы. – Улыбнувшись еще шире, она наставительно произнесла: – Поставь кого-то в дурацкое положение – и, считай, нажил врага на всю жизнь.
      – Это, полагаю, ты тоже усвоила в Айове? – рассмеялся Мичелз.
      – Само собой, – ответила Келли с серьезной миной, но потом тоже рассмеялась и направилась к операторам по дорожке, ведущей к аттракционам. Когда она подошла к своим коллегам совсем близко, в толпе ее узнали, и один из зевак крикнул:
      – Эй, Келли, не боишься гулять в Центральном парке?
      – С тобой – нет, – быстро парировала она, с улыбкой оглядывая толпу и пытаясь определить, кому принадлежал голос.
      В стороне от толпы вполоборота к ней стоял пожилой мужчина. В его темных волосах поблескивала седина. На нем была клетчатая рубашка и поношенные, мятые зеленые слаксы.
      Эта одежда, искривленные дерзкой усмешкой губы…
      Келли похолодела, страх мгновенно сковал ее, перед глазами замелькали картины – занесенный над ней мощный кулак, пронзившая ее боль, сдавленный крик, грубые руки, которые швыряют ее, как щенка, дыхание мужчины, отдающее виски, тонкий детский голосок. И звоном в ушах: «Не бей меня, папа! Не бей меня!» – а в ответ – грубые ругательства и вкус крови на губах.
      Замерев от ужаса, она всматривалась в мужчину, а мысли бешено крутились в голове. Как он отыскал ее? Ведь прошло столько лет. Как? У нее теперь новая жизнь. К ней хорошо относятся, уважают. Нельзя позволить ему все разрушить. Нельзя позволить снова мучить себя. Ни за что.
      – Келли, что случилось? – послышался чей-то голос. – Ты бледна как полотно.
      Она не ответила, не в силах отвести глаз от мужчины. Но тут он повернулся, и она увидела его лицо. Слава Богу, это не он! Жаркая волна облегчения затопила ее.
      Только теперь Келли заметила одну из ассистенток режиссера, с тревогой вглядывавшуюся в ее лицо.
      – Это все от жары, – проговорила Келли – что-что, а лгать она умела виртуозно. – Все в порядке, не волнуйся.
      Видя, как румянец возвращается на лицо Келли, женщина облегченно кивнула.
      – Здесь Пэтти Камминз из зоологического уголка Центрального парка. Думаю, ты захочешь познакомиться с ней до выхода в эфир.
      – Разумеется. – Келли снова взглянула на мужчину, чтобы убедиться, что не ошиблась. Конечно, это другой человек. Тот по-прежнему в Калифорнии. В Напа-Вэлли. Она в безопасности. Ей не о чем беспокоиться. Совсем не о чем.
 
      Пышущее жаром августовское солнце раскалило виноградник. Лозы аккуратными рядами вились, спускаясь по неровным склонам горы, корни их глубоко уходили в каменистую почву, ибо только там могли найти для себя достаточно влаги и питания. Земля здесь была неплодородная, никакая другая культура не прижилась бы, и однако из здешнего винограда делали одно из лучших вин в Напа-Вэлли, а по утверждению некоторых отчаянных патриотов, и во всем мире.
      Вино «Ратледж-Эстейт» из винограда сорта Ратледж, взращенного на земле семейства Ратледж.
      С краю виноградника, у обочины пыльной дороги, стоял бежевый джип с фирменной эмблемой винодельни Ратледжей. К нему неторопливо шел Сэм Ратледж, то и дело останавливаясь и проверяя, насколько вызрели ягоды.
      Сэму было тридцать шесть лет, но у губ его уже залегли складки, а от уголков глаз веером расходились морщинки, однако годы не смогли вытравить с его широкого мужественного лица юношеские веснушки, проступавшие даже сквозь сильный загар. На нем были коричневые чины и синяя рубашка из ткани шамбре. Высоко закатанные рукава открывали великолепно развитую мускулатуру рук. Старая, выгоревшая коричневая шляпа модного в сороковые годы фасона заслоняла его глаза от слепящих солнечных лучей.
      Дойдя до конца одного из виноградных рядов и остановившись у самого джипа, Сэм Ратледж, наклонившись, сгреб пригоршню земли – сплошную пыль и мелкие камушки.
      Это была земля Ратледжей, так же как и виноградник. Вся его жизнь заключалась в них: И другой жизни он не хотел.
      Все еще держа в руке землю, он поднял голову и бросил взгляд на другую сторону узкой, покрытой рядами виноградных лоз долины. К западу от нее вздымались острые вершины гор Майакемэс, прорезанные глубокими ущельями, к востоку – горы-близнецы, отделявшие высокой стеной долину от побережья.
      Сочная зелень дубов и деревьев хвойных пород устилала склоны гор, резко контрастируя с выжженной солнцем травой пастбищ.
      Гора Сент-Хелен высилась ближе всех, на севере ее сглаженная вершина господствовала над местностью, выше ее голубым балдахином раскинулось безоблачное небо. Дождь скудно окроплял, а солнце нещадно палило эту землю, с Тихого океана приходили сюда прохладные туманы, в почве было много скальных пород, вулканического пепла и органических остатков морского происхождения. Сэм видел в ней бич Божий.
 
      Подержав немного горсть земли в плотно сжатом кулаке, он ослабил пальцы, и крошево посыпалось вниз. Отряхивая с рук пыль, он услышал шум мотора на дороге и тут же прикинул, кто же это забыл закрыть главные ворота. Во владения Ратледжей не так-то просто попасть. Посещение гостями винодельни обговаривалось заранее – график работ редко позволял проводить такие экскурсии.
      Шум приближался, теперь по особому урчанию мотора было очевидно: кто-то ехал на автомобиле. Светло-зеленый «Бьюик» показался из-за поворота, подняв облако пыли. Рев мотора разорвал тишину виноградника.
      Сэм узнал этот автомобиль десятилетней давности еще до того, как увидел красивую эмблему на дверце и надпись: «Виноградник «Ребекка». В округе была только одна такая машина, и она принадлежала Лену Дауэрти, также как и десять акров земли, которые Дауэрти величал «Виноградником «Ребекка». Когда Сэм последний раз навещал Дауэрти, заросли на его участке напоминали скорее джунгли, чем виноградник. Сэма это не удивляло. Лен Дауэрти только изображал из себя винодела, его подлинным призванием была пьяная гульба, частенько заканчивающаяся потасовкой.
      Сэма не интересовал этот человек, и он не испытывал жалости к нему из-за его теперешних финансовых проблем. Все это можно было прочесть на его лице, когда «Бьюик», отчаянно заскрипев тормозами, резко остановился. Пыль, полностью поглотив на мгновение автомобиль, постепенно осела на землю.
      – Где она? – Лен Дауэрти высунул голову из окна, его изборожденное глубокими морщинами лицо исказилось от ярости. – Черт побери, я спрашиваю, где она?
      – Как я понимаю, речь идет о Кэтрин. – Привычно назвав бабушку по имени, Сэм шагнул к своей машине. Ему не надо было ломать голову, зачем Кэтрин понадобилась Дауэрти. Ясно, что тому уже вручили уведомление о лишении права на выкуп заложенного имущества.
      – Ты прекрасно знаешь, о ком я говорю, – огрызнулся Дауэрти, глаза его гневно сузились. – И тебе я скажу то же, что и ей. Вам не отобрать мою землю. – Дауэрти отвел взгляд, он никогда не мог долго смотреть в глаза другому человеку. – Виноградник – мой. Вы не имеете на него никаких прав.
      – Любой адвокат скажет тебе прямо противоположное, Дауэрти, – спокойно отозвался Сэм. – Ты занял деньги у компании «Ратледж» под залог земли. Все платежи давно просрочены, и теперь ты лишился права выкупа. Все законно.
      – Узаконенное воровство, вот что это такое, – возразил Дауэрти и нажал на газ.
      Сэм проводил взглядом облако пыли, вьющееся за автомобилем, пока тот не скрылся за поворотом. Потом выбил шляпу и провел рукой по густым светло-каштановым волосам. Он предвидел ярость и гнев Дауэрти, хотя, по мнению Сэма, настоящую ярость могло бы скорее вызвать пренебрежительное отношение Дауэрти к земле, заросшей по его милости бурьяном.
      Когда-то эти десять акров входили во владения Ратледжей, но лет шестьдесят назад, когда отец Дауэрти погиб в результате несчастного случая на винодельне, оставив беременную жену без всяких средств к существованию и без собственного жилища, Кэтрин из жалости и чувства долга подарила вдове небольшой домик и шесть акров земли.
      Сэм считал, что теперь земле пора бы вернуться к Ратледжам. Вновь нахлобучив шляпу, он бросил взгляд на солнце. В это время дня Дауэрти найдет Кэтрин в винодельне в компании старого Клода.
      Сэм сел в автомобиль и поехал в том же направлении, что и Дауэрти, но вовсе не с целью выручить из неприятного положения бабушку. Несмотря на свои девяносто лет, она лучше его сможет осадить Дауэрти. Да и любого другого тоже.
 
      В пыльном дворике винодельни Ратледжей росли дающие густую тень мадроньи – деревья со светло-коричневой корой. Построенная более ста лет назад винодельня являла собой массивное здание высотой в четыре с половиной этажа, возведенное из побуревшего со временем кирпича. Куполообразная крыша являлась единственным украшением этого строгого здания.
      Войти в винодельню можно было через парадные двустворчатые двери. Через них и прошла Кэтрин Ратледж, опираясь на трость из черного дерева с серебряным набалдашником. Эта миниатюрная женщина с прямой спиной весила не более ста фунтов. Люди поговаривали, что у нее стальной хребет.
      Время посеребрило ее некогда черные волосы. В девичестве Кэтрин убирала их в пучок, теперь ее лицо, в соответствии с новыми представлениями о моде, обрамляли мягкие пряди. Морщины не обезобразили ее внешность, они были почти незаметны. Тонкие черты лица вызывали представление о мягкости натуры… но только до тех пор, пока не заглянешь ей в глаза. Эти темно-синие озера говорили о несокрушимой силе, какую дает сочетание ума и воли.
      Рядом с ней шел Клод Бруссар. На пятнадцать лет моложе хозяйки, он после отмены «сухого закона» неизменно руководил винодельческим процессом фирмы. У этого коренастого француза были большие руки, широченные плечи и еще более могучая грудь. С годами он раздался в талии, его густая шевелюра покрылась сединой, но поступь, как и у Кэтрин, оставалась все такой же твердой, не изменяла ему и его легендарная силища. Минувшей зимой работники винодельни с удивлением наблюдали, как Клод водрузил на прежнее место рухнувший с полки кег с вином.
      – Сегодня утром на винодельню заходил некий тип, назвавшийся Фергюсоном, – говорил он Кэтрин. – Тот, что приобрел виноградник Купера. Хочет поставлять нам свой виноград.
      – Что за чушь! – Реакция Кэтрин была немедленной. – Как можно закупать виноград, не зная толком его происхождения? Под моим присмотром посажено каждое растение на плантации, и я наблюдаю за ростком, пока он не достигнет зрелости. Вино «Ратледж-Эстейт» делается только из нашего винограда. Если этот тип еще к нам заявится, расскажите ему об этом.
      Клод Бруссар согласно кивнул.
      – Как скажете, мадам.
      Он всегда ее так называл, начиная со времени их первой встречи во Франции, когда был еще совсем мальчишкой. Никогда не обращался: мадам Ратледж. И, конечно уж, не Кэтрин. Для него она всегда была только «мадам». Другие подхватили такое обращение. Многие приобщенные к виноделию в округе называли вино с этикеткой «Ратледж-Эстейт» не иначе, как «вино мадам». Вначале, сразу после отмены «сухого закона», это говорилось с оттенком иронии – претензии хозяйки винодельни изготовлять вино, не уступающее великому бордо, казались смехотворными, но постепенно, с течением времени, когда ее продукция стала на дегустационных «слепых» конкурсах побеждать прославленные марки, в тоне уже преобладали уважительные, а то и завистливые нотки.
      Отблеск славы падал и на Клода как на maitre de chai, главного технолога. Сознавая это, он еще выше задирал нос. Но сейчас, когда Клод увидел, как въехавший во двор «Бьюик» затормозил напротив винодельни, обычное спокойное выражение на его лице померкло. Облако пыли окутало лакированный кузов автомобиля, затуманив его блеск. Клод бросил на Кэтрин тревожный взгляд.
      Тень недовольства пробежала по лицу хозяйки при виде вылезающего из машины Лена Дауэрти. Однако, когда он приблизился, лицо ее стало вновь невозмутимым.
      Взгляд скользнул по седеющим волосам и гладко выбритому морщинистому лицу Лена. Его брюки оливкового цвета были тщательно отутюжены, полосатая рубашка топорщилась от крахмала. Даже в теперешнем положении Лен заботился о своем внешнем облике.
      – Вы не сделаете этого. – Он остановился прямо перед ней. Аромат одеколона «Вельва» все же не смог вытеснить запах виски. – Вы не посмеете оттягать у меня виноградник. Эта земля моя. Она принадлежит мне.
      – Если вы возражаете против передачи вашей собственности мне, уплатите долг, мистер Дауэрти, и земля вернется к вам, – сухо отозвалась Кэтрин.
      – Но это больше чем тридцать пять тысяч долларов. – Желая скрыть проступившие на глазах слезы, Дауэрти отвернулся; губы его были плотно сжаты, руки дрожали. – До конца октября мне не достать столько денег. Нужно время. – В голосе его послышалась знакомая вкрадчивая интонация. – С тех пор как я потерял жену, мне не везет…
      – Бедняжки уже двадцать лет нет в живых. – Голос Кэтрин, и без того достаточно резкий, мог, при желании, пронзать как кинжал. Сейчас она хотела именно этого. – Вы слишком долго списываете все на ее смерть. Со мной это не пройдет.
      Дауэрти покраснел. Прилив крови на какое-то время скрыл нездоровую бледность его лица.
      – Старая стерва, холодная и безжалостная. Неудивительно, что ваш сын Гил ненавидит вас.
      Боль. Быстрый и резкий укол. Боль, знакомая только матери, которую ненавидит родное дитя. Эта боль нисколько не слабеет с годами, скорее даже прибывает, но и ненависть Гилберта растет тоже.
      Не желая спорить с Дауэрти, Кэтрин вся напряглась, держась еще прямее обычного.
      – Я не собираюсь обсуждать с вами мои отношения с сыном, мистер Дауэрти.
      Дауэрти знал, что сделал ей больно.
      – Вам, наверное, чертовски обидно, что он управляется в своей винодельне не хуже, чем вы тут. Кто знает, может, через несколько лет «Клойстерз» переплюнет «Ратледж-Эстейт».
      Во двор вкатил бежевый джип и замер в тени. Краем глаза Кэтрин видела, как из автомобиля вышел ее внук Сэм Ратледж.
      – Ваши слова не относятся к делу, мистер Дауэрти. – Кэтрин указала тростью на бумаги, зажатые в его руке. – Вам вручили официальное уведомление. Либо платите деньги, либо прощайтесь с виноградником. Выбирайте.
      – Проклятье, – злобно выругался мужчина. – Думаете, что со мной так просто разделаться? Еще посмотрим. Скорее спалю все, чем уступлю вам.
      – Сделайте одолжение, – сказал подходя Сэм. – Не придется гонять бульдозер, чтобы сровнять там все с землей. – И, повернувшись к Кэтрин, добавил: – Пролетал над его землей в прошлую субботу, когда поднимался на «Малыше» («Малышом» Сэм называл старенький двухместный биплан, который он восстановил два года назад), сверху было хорошо видно, как он запустил виноградник. Там просто джунгли, все переплелось.
      – Я ничего не мог поделать, – тут же попытался оправдаться Дауэрти. – У меня последнее время нелады со здоровьем.
      – Пошел вон, – приказала Кэтрин, бросив на Дауэрти ледяной взгляд. – Я устала от твоего вечного нытья и слишком стара, чтобы тратить на тебя драгоценное время. – Она повернулась к Сэму. – Проводи меня домой, Джонатан.
      Машинально она назвала Сэма именем его отца, но Сэм не стал ее поправлять. Ему было четырнадцать, когда, более двадцати лет назад, умер отец; с тех пор Кэтрин частенько оговаривалась, называя его Джонатаном. И с годами Сэм привык не замечать этой оговорки.
      Он подвел Кэтрин к джипу и усадил ее на место рядом с водителем, потом, обойдя автомобиль, уселся в него сам. Кладя руки на руль, он услышал рядом вздох, полный раздражения.
      – Не можешь забыть о Дауэрти? – спросил Сэм, бросив на бабушку быстрый взгляд, и, крутанув руль, направил автомобиль на тенистую дорожку.
      – Дауэрти меня не волнует. Что он может!
      Ее сухой тон говорил: тема закрыта, дальнейшего обсуждения не будет. Кэтрин всегда умела выбросить из своей жизни вещи, чувства, людей. Вот так же выбросила она и дядю Гилберта, думал Сэм, пока джип полз вверх по узкой дороге.
      Когда между ними произошел разрыв, Сэм находился в частной школе. В долине рассказывали сотни историй, существовала сотня версий того, что произошло. Каждая из них могла быть правдой. Отец никогда не обсуждал с ним эту тему, Кэтрин – тоже.
      Сразу же после разрыва она с помощью юристов выкупила долю Гилберта в семейном деле. Гил, добавив к полученной сумме деньги инвесторов, приобрел в шести милях от Ратледжей заброшенный виноградник, построил на нем винодельню в монастырском стиле, окрестил усадьбу «Клойстерз» и занялся изготовлением вина под тем же названием, причем весьма успешно, тем самым вступив в открытое соревнование с матерью.
      Сэм неоднократно присутствовал при их случайных встречах на разных мероприятиях, связанных с виноделием. Посторонний человек никогда бы не догадался, что это мать и сын, не говоря уж об их вражде. При посторонних они не демонстрировали ни злобы, ни агрессивности. Кэтрин держалась с сыном как с еще одним коллегой-виноделом, если, конечно, удостаивала его вообще вниманием. Но соперничество продолжалось. И не было секретом ни для кого.
      – Сегодня утром я говорила с Эмилем, – возобновила разговор Кэтрин. Называя это имя, она имела в виду барона Эмиля Фужера, владельца фирмы «Шато-Нуар» в Медоке, прославленном винодельческом районе Франции. – На следующей неделе он будет на винном аукционе в Нью-Йорке. Мы договорились там встретиться.
      Ее пальцы с силой сжали резную рукоятку. Трость была постоянным напоминанием, что и она невечна – ей это пришлось признать в прошлом году, пролежав в постели две недели с серьезным ушибом бедра после падения.
      За оставшееся время Кэтрин намеревалась упрочить будущее фирмы. Как ни больно было признавать, но она не очень-то верила в своего внука.
      Кэтрин бросила оценивающий взгляд в его сторону. Сэм унаследовал от отца великолепную фигуру и внушительный рост. Светло-карие глаза смотрели спокойно и рассудительно, черты лица говорили о твердости характера. И тем не менее она заметила: у него никогда не было гордости за вина, на которых стояло клеймо «Ратледж-Эстейт». А без гордости нет страсти, а без страсти вино становится просто товаром.
      При таком раскладе ей ничего не оставалось, как искать человека со стороны. Прошлой весной она познакомилась с нынешним хозяином «Шато-Нуар», предложив ему начать совместное дело и наладить в Ратледже выпуск нового высококачественного вина.
      Они почти договорились, когда в игру вмешался Гил, сделав барону подобное предложение. Кэтрин не сомневалась, что ее сын поступил так ей назло.
      – Ты, естественно, поедешь со мной в Нью-Йорк, – сказала она Сэму, когда он остановил джип перед домом.
      – Как скажешь. – Обойдя автомобиль, Сэм помог ей выбраться из джипа.
      Повернувшись лицом к дому, Кэтрин окинула его взглядом. Внушительное здание. Дед ее покойного мужа построил его за двадцать лет до конца прошлого века, за образец был взят старинный французский замок. В доме было три этажа и еще один – меньшей высоты. По стенам из розового кирпича вился виноград, смягчая аскетический вид постройки. Трубы подчеркивали крутизну крыши, стекла французских окон поблескивали в длинных и узких рамах. Все говорило о традициях и больших деньгах.
      Тяжелая парадная дверь красного дерева распахнулась, и на пороге возникла вечно пребывающая в движении миссис Варгас, экономка. Черная униформа, убранные в низкий пучок седые волосы.
      – Сюда заезжал этот Дауэрти, требовал, чтобы его пропустили к вам. – Экономка фыркнула, произнеся эти слова, тем самым давая понять, что она думает о подобном требовании. – Ушел после того, как я сказала, что вас нет.
      Кэтрин только кивнула ей. Сэм подвел бабушку к мраморным ступеням, ведущим в дом.
      – Попросите Хан Ли приготовить чай и подайте его на веранду, – распорядилась она и перевела взгляд на Сэма. – Составишь мне компанию?
      – Нет. У меня есть кой-какие дела. – В отличие от Кэтрин Сэм не мог так легко выкинуть Лена Дауэрти из головы.
      Трезвый Лен безвреден. Но в подпитии начинал буянить, направляя свою злую энергию на людей или на их имущество. Сэм хотел убедиться, что их собственности не угрожает опасность.
 
      В центре Сент-Хелен образовалась пробка. Это случилось на шикарной, словно сошедшей с почтовой открытки Мейн-стрит, по обеим сторонам которой тянулись кирпичные и каменные дома начала века, в которых разместились, главным образом, дорогие магазины и рестораны. «Тойота» с орегонским номером вдруг тронулась с места парковки, выруливая прямо на «Бьюик» Лена Дауэрти. Ругаясь, он резко нажал на тормоз и загудел.
      – Чертовы туристы, слетелись как мухи на мед, – проговорил он. – Думают, что здесь хозяева – вроде как Ратледжи.
      Мысль об этом семействе вызвала у Дауэрти панику, он почувствовал на губах привкус страха, и его охватило отчаянное желание чего-нибудь выпить.
      С большим облегчением увидел он в знакомой витрине обшарпанного кирпичного дома рекламу пива. Выцветшая вывеска у входа гласила, что это заведение именуется «Старая таверна», но все местные завсегдатаи баров называли его просто «У Большого Эдди».
      Припарковав машину на свободном местечке у бара, Дауэрти вошел внутрь. Воздух там был пропитан застоявшимся запахом табака и алкоголя.
      Большой Эдди возвышался над стойкой. Когда появился Дауэрти, он на мгновение оторвал глаза от экрана подвешенного на стене телевизора, а потом вновь устремил на него взгляд. Шла какая-то игра. Большой Эдди любил их смотреть.
      Дауэрти уселся на свое обычное место – в дальнем конце стойки.
      – Я буду пить виски.
      Большой Эдди слез с высокого стула, протянул руку под прилавок, извлек оттуда стакан и бутылку виски, поставил их перед Дауэрти, а затем вернулся к своему стулу и стал вновь следить за игрой.
      Первую порцию Дауэрти проглотил одним махом, почти ничего не почувствовав. Руки стали дрожать меньше, и он вновь наполнил стаканчик. На этот раз спиртное словно лавой обожгло ему нутро – он смог выпить только половину. Уведомление, лежащее в кармане рубашки, давило грудь.
      Тридцать пять тысяч долларов. Для него эта сумма так же недоступна, как, скажем, триста тысяч.
      Вот чертовы зенки, подумал он, вспомнив остановившийся на нем взгляд стальных глаз Кэтрин Ратледж. Опрокинув стакан с остатками виски, он снова наполнил его.
      Сидя здесь – с бутылкой в одной руке и со стаканом в другой, – он забыл о времени. Постепенно бар наполнялся посетителями. Хор голосов, перекрывающий шум телевизора, вывел Дауэрти из оцепенения, и он заметил, что стоящая перед ним бутылка наполовину пуста. На телеэкране появилось лицо Тома Брокоу.
      Скрипнул стул. Дауэрти повернулся на звук и увидел Фиппса, репортера из местной газеты, этот человек с тяжелой челюстью и мешками под глазами уселся рядом.
      – Эй, Эдди, – позвал мужчина из-за столика. – Еще парочку пивка.
      – Сейчас, сейчас, – согласно проворчал Большой Эдди.
      Дауэрти бросил через плечо насмешливый взгляд на механика в замызганном комбинезоне, сидящего рядом с маляром в перепачканных брюках. Одни работяги вокруг, подумал он презрительно. Работают от звонка до звонка, пляшут под чужую дудку. Такая жизнь не по нему. Им никто не командует – он сам себе хозяин. Черт подери, он владелец виноградника. Он…
      Тут Дауэрти вспомнил о бумаге в кармане и почувствовал приступ тошноты. Не может он потерять эту землю, она – все, что у него осталось. Если ее не будет, где он будет жить? Что будет делать?
      Нужно помешать Ратледжам присвоить ее. Нужно изыскать способ достать деньги. Но как? Где?
      Все у него шло наперекосяк. Все. Это началось со смерти Бекки. Его красавицы-жены Ребекки. Ничего у него не клеилось с тех пор, как он потерял ее.
      Дауэрти плеснул еще виски в стакан. И тут его взгляд упал на телевизионный экран.
      – При обстоятельствах, вызывающих в памяти покушение на президента Рейгана, – говорил Том Брокоу, – сегодня был ранен нью-йоркский сенатор Дэн Мелчер и убит один полицейский. Подробнее об этом расскажет Келли Дуглас.
      На экране появилась женщина, стоящая на фоне ярко освещенного подъезда больницы. Решительное, смело вылепленное лицо, излучавшее неукротимую энергию, заставило Дауэрти взглянуть на нее внимательнее.
      Когда женщина заговорила, он прикрыл глаза.
      – Том, сенатора Дэна Мелчера доставили в больницу, по меньшей мере, с одним огнестрельным ранением в грудь…
      Этот голос. Он быстро вскинул голову. Низкий, уверенный. Ошибиться невозможно. Он знал этот голос. Знал так же хорошо, как свой собственный. Этот голос наверняка принадлежал ей.
      Но женщины уже не было на экране, ее лицо сменилось изображением пожилого мужчины, он улыбался, вылезая из черного автомобиля, приветственно махал рукой, не обращая никакого внимания на разъяренные крики пикетчиков. За экраном продолжал звучать все тот же голос:
      – С избрания Дэна Мелчера два года назад в сенат штата вокруг его деятельности не прекращаются споры. Его либеральная позиция в вопросе о гражданских правах и заявления в печати вызвали оживление в оппозиции. И вот теперь это противостояние привело к страшной катастрофе.
      Голос смолк, и тут стало видно, как из толпы людей, держащих лозунги в руках, выступила женщина.
      – Убийца! – выкрикнула она и, выхватив пистолет, выстрелила.
      Тут на экране все смешалось. Охранник подхватил медленно оседающего сенатора, рядом рухнул полицейский, зеваки с криками начали разбегаться, кто-то схватил стрелявшую женщину, полицейский повалил ее на землю. Затем крупным планом показали потерявшего сознание сенатора, на его белоснежной рубашке растеклось большое кровавое пятно. В следующем кадре сенатор был уже на носилках, которые загружали в «скорую помощь».
      Женщина вновь заговорила.
      – Мы только что получили сообщение, что раненый полицейский скончался. Убийца находится под стражей. Ее личность пока не установлена. Обвинение скоро будет предъявлено. – Мгновение выждав, она прибавила: – Келли Дуглас, Кэй-эн-би-си, Нью-Йорк.
      Дауэрти поморщился. Ее теперь не узнать. Хотя те же каштановые волосы, темно-зеленые глаза. А голос, да, тут он не мог ошибиться. За эти десять лет она изменилась. Взяла фамилию матери. Но голос прежний. Это она. Тут уж никаких сомнений.
      Невидящими глазами он смотрел на экран, где демонстрировалась патриотическая реклама кофе «Максвелл». А рядом брюзжал Фиппс:
      – И это они называют журналистикой. Такой ерундовый репортаж не возьмет ни одна газета.
      Большой Эдди пожал плечами.
      – Лучше один раз увидеть, чем сто – услышать.
      – Смотря что увидеть, – презрительно усмехнулся Фиппс. – Смазливую мордашку, которая притворяется, что умеет работать. Поверь мне, всем им на телевидении зря жалованье платят.
      Лен Дауэрти слушал разговор вполуха. Он был смущен и сбит с толку. Хотел было еще пропустить стаканчик, но потом, одумавшись, резко отодвинул его от себя и поднялся с места. Нужно хорошенько все обдумать.

      Келли держала паузу, ожидая сигнала об отключении прямого эфира. Наконец огни погасли, она опустила микрофон, выражение спокойной деловитости сменилось на ее лице радостью, довольная улыбка пробежала по ее губам.
      Из микроавтобуса показался мужчина лет тридцати, режиссер Брэд Соммерз. Его одежда состояла из защитного цвета брюк и клетчатой рубашки фирмы «Л. Л. Бин» с короткими рукавами – уступка августовской жаре.
      Брэд одобрительно поднял вверх оба больших пальца.
      – Наш сюжет прошел на всем Западном побережье. – В «Новости» для этого региона, которые показывали там с трехчасовым запозданием, всегда добавляли что-нибудь из текущего материала.
      – Мы справились, ребята. – Раскрасневшись от радостного ощущения победы и желая разделить это чувство с кем-нибудь еще, Келли улыбалась двум своим коллегам. – В моей родной Айове это называют «схватить удачу за хвост», – объявила она с широкой улыбкой.
      – Жаль только, что сюжет не показали на всю страну. – Рори Таббз, коренастый лысеющий мужчина лет сорока, снял с плеча камеру.
      – Да, эта чертова баба не сумела подгадать правильно время, – пошутил звукооператор Ларри Маклоски.
      Рори покраснел, осознав, что его необдуманное замечание прозвучало, учитывая трагические последствия акции, цинично: один полицейский погиб, а сенатор серьезно ранен. Но для сотрудника «Теленовостей» эмоциональное отчуждение – профессиональная необходимость. Его дело – отражать события, а не комментировать их. Это сделают уже другие.
      – Я не то имел в виду, – проворчал он в свою защиту. – Просто ничего из того, что я снимал, никогда еще не шло на всю страну.
      – Это может случиться завтра, – сказал Ларри с язвительной усмешкой, ему всегда доставляло удовольствие подкалывать Рори. Теперь, когда он завелся, то остановиться уже не мог. – Надо только молиться, чтобы сенатор умер.
      – Заткнись ты, Бога ради. – Рори свирепо глянул на коллегу.
      – Кстати о сенаторе. Пойду узнаю, нет ли каких новостей, – сказала Келли в полной уверенности, что работа еще не закончена.
      Ее остановил Брэд Соммерз.
      – Я сам схожу. Передохни. Мне все равно надо туда. Возможно, имя этой женщины уже известно.
      Келли не стала спорить. Но она не хотела выходить из рабочего состояния.
      – Принеси мне кофейку. Черного, – крикнула она ему вслед.
      – И пиццу не забудь, – пошутил Рори.
      Ларри, включившись в игру, сложил рупором руки и прокричал в спину удалявшемуся режиссеру: – А мне гамбургер с картошечкой фри и шоколадный коктейль.
      У Келли от голода закружилась голова. Но она давно уже перестала обращать на это внимание, зная, что в кадре всегда выглядишь фунтов на десять полнее. Все здесь, за исключением немногих, сидели на диете. И она не принадлежала к этим «немногим».
      Ларри, тряхнув пачку, предложил ей сигарету. Она взяла и, склонившись к его зажигалке, закурила. Запрокинув голову, выпустила дым и отвела от шеи тяжелую каштановую косу.
      – Ты отлично поработал, Рори. – В голосе Келли звучали неподдельное тепло и восхищение.
      Лицо Рори озарилось улыбкой, но он тут же посерьезнел и покачал головой.
      – Господи, не могу поверить, что мне это удалось. Когда Мелчер вылез из автомобиля, улыбаясь и приветствуя собравшихся, я перевел камеру с него на пикетчиков, чтобы показать их реакцию. И тут вдруг, неизвестно откуда, возникла эта женщина… – Рори нахмурился. – И как это ей удалось прорваться сквозь полицейский кордон? Кто-нибудь обратил внимание?
      – Я не видела, – призналась Келли с сожалением. – Как раз смотрела в другую сторону.
      – Думаю, полицейские сосредоточили внимание на том похожем на борца агрессивном парне, – предположил Ларри и прибавил, обращаясь к оператору: – Я успел кое-что просмотреть из твоей пленки. Тебе даже пистолет удалось снять.
      – Я видел у нее в руках какой-то предмет, но думал, что это гнилой помидор или тухлое яйцо. – Рори улыбнулся. – Представил, как будет здорово, если удастся снять физиономию Мелчера с расползшимся по ней помидором. – Он покачал головой и вздохнул, а когда перевел взгляд на Келли, лицо его было уже серьезным. – А ведь мы могли все это пропустить. Если бы ты не решила заехать…
      Келли перебила его, возразив:
      – Но ведь именно ты рассказал про пикеты.
      – О пикетах нам сообщила охрана парка, – вмешался Ларри.
      – Вот видишь, – насмешливо констатировала Келли. – Нам просто повезло.
      Рори внимательно посмотрел на нее долгим взглядом, а потом вновь улыбнулся.
      – Ну, не знаю… Мне кажется, тут не обошлось без интуиции. Твоей интуиции…
      – Возможно… Но думаю, здесь не обошлось без исключительного чутья. Твоего, между прочим.
      Келли понимала, что удостоилась высочайшей похвалы. Она улыбнулась в ответ, тронутая его словами, но и ощущая одновременно некоторую неловкость.
      – Меня лестью не проймешь, Рори. Давай лучше сойдемся на том, что нам повезло.
      – А я согласен с тобой, Таббз, – послышался голос Ларри. – У нее есть нюх на сенсации. Надо кончать называть ее между собой Хорошенькими Ножками, ей больше подойдет Длинный Нос.
      Келли недовольно поморщилась и жалобно произнесла:
      – Что с вами, мальчики? Почему вы всегда выбираете для прозвища части тела? Вот Ножки… И в Сент-Луисе стоило им только взглянуть на мои волосы, я мгновенно превратилась в Рыжую.
      – Никакого воображения, – заметил Ларри, обращаясь к Рори. – Вот тебе и Сент-Луис.
      – Ножки, конечно, говорят о могучем воображении, – съехидничала Келли, наслаждаясь пикировкой и всей атмосферой товарищества. Эти дружеские шуточки помогали Келли поддерживать форму и в то же время давали возможность хотя бы ненадолго расслабиться.
      – Ножки все же сексуальнее, – оскалился Рори.
      – Вот я пожалуюсь на тебя Донне. – Келли напустила на себя суровый вид, но в глазах плясали чертики.
      – Боже, только не это, – запротестовал Рори и тут же стал рыться в карманах в поисках монетки. – Пойду-ка позвоню ей, пока есть время. Маленький Рори сейчас дает ей жару. У него режутся зубы.
      И он зашагал к больнице. Келли, глядя ему вслед, видела, как он уклонился в сторону, уступая дорогу подъехавшей «скорой помощи»; она еще раз обдумала сказанный им комплимент. Нет, она не уверена, что он прав относительно ее чутья: Просто ей казалось логичным истратить немного пленки на пикетчиков.
      Они ведь и так уже находились на выезде в Центральном парке, делая передачу в прямом эфире «Опять – в пять». Сюжет, который они снимали, входил в цикл летних передач о Нью-Йорке. Несколько репортажей они уже провели – из зоопарка в Бронксе, со стадиона в Квинсе. На этот раз выбрали Центральный парк, передачу вели Келли и метеоролог, и все прошло без сучка без задоринки.
      Пока убирали аппаратуру и укладывались, Рори перемолвился словцом с одним из охранников. Тот-то ему и рассказал, что пикетчики собрались рядом с рестораном «Зеленая таверна», расположенном в самом парке. Охранник собирался направиться туда, как только отъедут телевизионщики.
      В автобусе Рори передал его слова Келли как любопытную информацию.
      Реакция Келли была мгновенной:
      – А почему бы нам не покрутиться там? Здесь мы закончили, а в студии нас так рано не ждут.
      Если бы Келли задумалась о причинах, побудивших ее это предложить, то пришла бы к выводу, что они логически вытекали из следующего: о Мелчере говорили разное в нью-йоркских политических кругах, ходило много слухов, что он имеет виды на губернаторское кресло, а его либеральные взгляды действовали на консервативную общественность как красная тряпка на быка. Значит, все связанное с сенатором Дэном Мелчером, представляло интерес уже теперь, а со временем могло стать вообще темой номер один. Если съемки пикетчиков не пригодились бы сейчас, то впоследствии они могли войти как отдельный сюжет в телевизионный рассказ о сенаторе.
      Брэд Соммерз как режиссер мог бы отвергнуть идею с ходу, но он только пожал плечами:
      – Делайте как хотите.
      Рори и Ларри погрузили технику в микроавтобус. Было решено по дороге в телецентр завернуть к ресторанчику.
      Там уже собралась довольно внушительная толпа недовольных, почти у всех в руках были плакаты. Вход охраняли один полицейский из конной полиции и два – из охраны парка. Одновременно с телевизионным автобусом подъехала полицейская машина, и из нее выпрыгнули еще двое полицейских.
      Не дожидаясь, пока ее коллеги извлекут на свет аппаратуру, Келли вытащила из висевшей на плече сумки блокнот, ручку, удостоверение и подошла к полицейскому, который беседовал у входа в ресторан с озабоченным мужчиной в парадной одежде. Келли с блокнотом в руке подошла к ним. Никто из них не выразил особой радости при виде ее.
      – Привет. Я Келли Дуглас, работаю… Полицейский не дал ей договорить.
      – Я знаю, кто вы, мисс Дуглас. – Хотя лицо его сохраняло хмурое выражение, однако в устремленных на нее глазах она прочла одобрение.
      – Что здесь происходит? – Пряча в карман удостоверение и оглядываясь на демонстрантов, она сознательно задала вопрос, ответ на который был очевиден.
      Один из недовольных, могучего телосложения детина, ростом более шести футов, с бритым черепом и усами, гневно спорил с полицейским. Рори Таббз, приставив глаз к видеоискателю, направил объектив на демонстрантов. Ларри стоял за ним, расправляя провода и устанавливая звукозаписывающее устройство.
      – Мисс Дуглас, хочу попросить вас об одолжении, – обратился к ней мужчина в смокинге. Карточка на нагрудном кармане гласила, что он работает в ресторане помощником управляющего. У него был весьма озабоченный и рассерженный вид. – Попросите ваших операторов не снимать фасад ресторана. Разве важно, где происходит банкет?
      Она уклонилась от прямого ответа.
      – А что, сенатор уже в ресторане? Хотелось, чтобы он сказал нам пару слов.
      – Он еще не приехал, – поторопился с ответом полицейский, к явному неудовольствию помощника управляющего.
      Келли мгновенно смекнула, что у них появился шанс снять противостояние демонстрантов и сенатора.
      – А когда он должен приехать? Полицейский пожал плечами.
      – В любой момент.
      В следующую минуту отполированный до блеска черный «Линкольн» подъехал к ресторану. Помощник управляющего мгновенно напрягся, устремив взгляд на окна автомобиля и пытаясь разглядеть пассажиров сквозь затемненные стекла.
      Келли бросилась к Рори, чтобы предупредить о возможном появлении сенатора. Тот же, увидев, что автомобиль останавливается, переменил позицию и направил объектив на заднюю дверцу «Линкольна».
      Казалось, прошло много времени, прежде чем шофер в униформе вылез из машины и распахнул заднюю дверцу. Сначала показался телохранитель, за ним почти сразу же сам сенатор. Как обычно, без жены: после того как ее сбил пьяный водитель, она могла передвигаться только в инвалидной коляске.
      Завидев человека, ради которого они собрались здесь, демонстранты зашумели. Сенатор, не обращая на собравшихся ни малейшего внимания, остановился, чтобы перемолвиться с телохранителем, лицо его сохраняло приветливое выражение. Волнение выдавал только нервный жест, на который Келли обратила внимание и на предыдущих встречах: волнуясь, он одергивал манжеты.
      Он двинулся к дверям, успешно делая вид, что не замечает камеры, и приветственно помахал рукой, излучая победоносную улыбку. Тут распахнулась передняя дверца машины и появился Артур Трент, ближайший советник сенатора. Заметив Келли, он кивнул ей.
      Краем глаза Келли видела, как напирала толпа демонстрантов, сдерживаемая полицией, но как пробилась вперед эта женщина, она не могла бы сказать – та выросла прямо из-под земли. Прежде чем Келли осознала, что раздавшийся хлопок был выстрелом, она увидела в руках у женщины револьвер.
      Началась страшная суматоха: люди, давясь и толкая друг друга, стали разбегаться, телохранитель подхватил падающего сенатора, один полицейский, шатаясь, оседал на землю, другой боролся с женщиной, а Рори, изворачиваясь и так и эдак, старался все заснять на пленку. Келли следила за происходящим как профессионал, ни о чем не задумываясь и все же остро ощущая, что на месте происшествия нет других тележурналистов – только их группа.
      Все кончилось так же быстро, как и началось. Полицейский с побелевшим от ярости лицом прижал наконец женщину к мостовой и теперь надевал на нее наручники. Телохранитель удерживал навалившегося на него всем телом сенатора, зажимая окровавленной рукой рану в груди.
      – Его ранили, – кричал он, и слезы текли у него по щекам. – Вызовите кто-нибудь быстрее «скорую помощь».
      Келли видела, как человек из конной полиции, не выпуская поводьев из рук, опустился на колени рядом с упавшим полицейским. Видела также, что из уголка рта раненого тонкой струйкой стекала кровь. Где-то краем сознания отметила, что это не тот полицейский, с которым она беседовала. Объектив Рори был теперь устремлен на рыдающую женщину, мотор непрерывно стрекотал.
      Келли опустила руку ему на плечо.
      – Что ты успел снять?
      – Да все, – ответил он, не отрываясь от камеры. Тогда она ринулась к телефону-автомату и сообщила обо всем на студию.
      В считанные секунды к месту происшествия прибыл Брэд Соммерз вместе с двумя техническими работниками в телевизионной машине с радиосвязью. Сенатора как раз погрузили в «скорую помощь». Вторая – с раненым полицейским – уже отъезжала, сирена ревела вовсю. Район был оцеплен, в настоящий момент полицейские записывали имена и адреса свидетелей. Подъехали еще две телевизионные команды, объявилось также с дюжину журналистов, репортеров, фотографов – все это еще больше усиливало суету.
      Размахивая удостоверением, Брэд протиснулся к ним.
      – Что новенького?
      – Я слышал, как один из врачей сказал, что полицейский скорее всего не выкарабкается, – ответил Ларри.
      – А Мелчер?
      – Никто ничего не говорит. – Келли заметила, что один из врачей, держа высоко капельницу, садился в карету «скорой помощи» следом за носилками с сенатором. – Никто не хочет даже подтвердить, что он ранен.
      – Эта кровь на рубашке, конечно же, не из разбитого носа, – вмешался Рори, не выпуская из рук камеру.
      – Полезайте в машину, – скомандовал Брэд. – Поедем за ними. Скоро сюда приедет еще одна группа. Они доснимут что надо. Дай мне все, что отснял. – Он протянул руку к Рори. – Смонтирую по дороге. – И, обращаясь к Келли: – Даю тебе полторы минуты на текст. Как только подъедем к больнице, выпускаю тебя в эфир.
      Рори передал Брэду две кассеты, в это же время захлопнулись дверцы «скорой помощи».
      – Пора трогать.
      Брэд заторопился к микроавтобусу, представляющему из себя маленькую телевизионную студию, часть его помещения была оборудована под монтажерную. Группа последовала за ним, таща камеру и звукозаписывающее устройство, поочередно они запрыгнули в автобус. Келли устроилась ближе к свету и тут же заработала авторучкой, не выпуская блокнот все время, пока автобус следовал за «скорой помощью».
      Зная, что даже хорошо написанный текст многое теряет при восприятии на слух, Келли произнесла его сначала про себя, стараясь также не терять из виду зрительный ряд, который должен был иллюстрировать ее текст.
      Непростая задача, особенно если учесть, что пленка находилась у Брэда Соммерза в монтажерной, где он отбирал материал и соединял воедино нужные куски.
      Она набросала черновой вариант, посовещавшись с Рори и Ларри, внесла кое-какие дополнения. Быстренько «причесала» стиль, и к тому времени, когда они подъехали к больнице, репортаж был готов.
      Пока Рори и Ларри готовили все для прямого эфира, Келли освежила косметику на лице. Репортер, будь то мужчина или женщина, если выглядит на экране словно привидение, не внушает доверия телезрителям.
      Затем Келли связалась с больницей, получила последние сведения о состоянии сенатора, снова внесла нужные изменения в текст и только после этого вышла в эфир. Закончив работу, она впервые перевела дух.
      И вот теперь, после того как схлынуло первое чувство гордости и удовлетворения, Келли нахмурила брови.
      – Жаль, что я не видела кадры, оставленные Брэдом, – недовольно пробормотала она. – Если бы было время просмотреть пленку.
      – Все получилось отлично, Келли, – попытался успокоить ее Ларри.
      Келли покачала головой.
      – Могло быть лучше.
      Выступить первоклассно значило для Келли иметь успех, а успех символизировал одобрение и еще одну ступеньку в карьере – вещи, жизненно важные для нее, хотя она не призналась бы в этом даже самой себе.
      – Тебе все надо по первому классу. Неудивительно, что ты уходишь от нас, – Рори выдержал паузу и со значением посмотрел ей в глаза. – Мы будем скучать по тебе.
      Келли улыбнулась, согретая этим неожиданным признанием.
      – Можно подумать, я отправляюсь на край света, – ворчливо произнесла она, желая скрыть смущение. – Меня всего лишь переводят на другой этаж.
      – Всего лишь! С городского канала – на центральный!
      Центральный канал. Волшебное слово. Она стремилась попасть сюда все восемь лет после окончания колледжа. А годы были нелегкими. Она работала по шестьдесят-восемьдесят часов в неделю, чтобы пройти этот путь – от неопытного репортера с крошечной телестанции в сельскохозяйственном районе Айовы до ведущей собственной программы на центральном канале в лучшее телевизионное время. Она добилась своего и находилась теперь на вершине успеха. Надо было только удержаться там.
      При этой мысли Келли ощутила некоторое беспокойство, ей вдруг припомнился мужчина, которого она видела сегодня в парке. Стараясь побыстрей выбросить из головы неприятные воспоминания, она с наигранной легкостью в голосе произнесла:
      – Я еще не ушла, Рори. Вам придется потерпеть Меня неделю.
      – Ничего, потерпим, – ухмыльнулся Рори.
      Брэд Соммерз вышел из больницы и заторопился к ним.
      – Тебя ждут в студии, Келли, – он сделал знак водителю: – Едем.
      Келли почувствовала разочарование. В конце концов этот сенсационный материал был ее, она провела репортаж по горячим следам и хотела бы продолжить освещение событий отсюда в одиннадцатичасовых «Новостях». Но она покорно пошла рядом со взявшим ее под руку Брэдом Соммерзом к телевизионному автобусу. Не стоит перед новой работой на центральном канале приобретать репутацию склочной бабенки, с которой трудно иметь дело.
      Через несколько минут она уже выходила из автобуса на Пятидесятой улице у семидесятиэтажного здания, которое ньюйоркцы будут вечно называть старым именем, несмотря на горячее желание новых владельцев именовать его Дженерал-Электрик-Билдингом. Келли пересекла отделанный черным гранитом холл – от быстрой ходьбы висевшая на ее плече сумка билась о бедро – и остановилась у конторки охраны.
      Охранник-неф в форменной одежде издали узнал ее.
      – Видел ваш спецвыпуск, мисс Дуглас. – Он распахнул перед ней дверь. – Как сейчас чувствует себя сенатор?
      – Он еще в операционной. – Келли задержалась на мгновение, внося свое имя в регистрационную книгу.
      – Хороший мужик. Жалко, если что случится.
      – Да.
      Когда она подходила к лифту, ее окликнули: «Едем наверх?»
      По еле различимому английскому акценту Келли догадалась, что это Хью Таунсенд, уроженец Англии, и улыбнулась еще до того, как увидела его. Он ждал ее в дверях лифта. Стройный и, как всегда, прекрасно одетый – на этот раз в летний костюм серого цвета от «Сэвайл Роу», – худощавое удлиненное лицо и утонченная аристократичность во всем облике. Аккуратно подстриженные темные волосы с легкой сединой у висков, что только добавляло ему элегантности. В обращении он мог быть и холодно-отстраненным, и обворожительно-предупредительным – все зависело от ситуации и от собеседника. С Келли он всегда был сама любезность.
      – Ты что-то долго сегодня, Хью. – Келли никогда не знала, кем его считать – другом, наставником, советчиком или боссом; ведь он был руководителем новой программы, куда она переходила.
      – Собирался уйти еще час назад, но задержался – решил посмотреть последние «Теленовости». – Дождавшись, когда Келли зайдет в лифт, он нажал кнопку ее этажа, искоса поглядывая на нее, в его карих глазах читалось одобрение. – Отлично провела репортаж.
      – Правда?
      – Да.
      Дверцы сомкнулись, и лифт, дернувшись, поплыл вверх. Келли решила про себя, что позже, дома, перечитает текст заново и просмотрит кассету. У нее будет время проанализировать свои огрехи – и в изложении, и в подаче материала, и в мимике.
      Не самая легкая наука, временами болезненная для самолюбия, но самая лучшая – это она знала по опыту.
      – Жаль, что эта женщина поторопилась, надо бы ей подождать до следующей недели с покушением на уважаемого сенатора. Эффектное было бы у тебя завершение работы на старом месте.
      – Или начало на новом? – Ее глаза смеялись.
      – Такое мне тоже приходило в голову.
      – Я думаю.
      – Когда закончишь дела, давай поужинаем вместе и разопьем бутылочку вина за твой успех. «Ведь вино вдохновляет нас, наполняя сердца мужеством, любовью и радостью», не так ли?
      – У тебя на каждый случай есть цитата?
      – Не на каждый. – Хью задумался. – Может, на этот раз будем пить «Марго». Это вино урожая восьмидесятого года просто великолепно.
      – Как? А почему не «Латур» сорок пятого? – пошутила Келли.
      Он приподнял брови, в выражении его лица было веселое озорство.
      – Только если принесешь мне премию «Эмми» – вот это серьезный повод, чтобы пить «Латур» сорок пятого.
      – «Эмми»? Ты многого хочешь, Хью.
      Он встретился с ней глазами, на его губах блуждала легкая усмешка.
      – Не только у тебя есть грандиозные планы. – Лифт остановился, двери с легким шуршанием раздвинулись. – Моя машина будет ждать тебя внизу.
      – Ужин – это прекрасно, Хью, но… – Отсюда она уже слышала шум – знак большой суеты – в комнате «Новостей». – Думаю, меня ждет сумасшедший вечер. Когда он закончится, я захочу только одного – оказаться поскорее дома и рухнуть в постель.
      Протянув руку, он слегка взъерошил волосы у нее на затылке. Мышцы на шее Кэтрин напряглись под его рукой.
      – Ты долго сегодня не сможешь заснуть. – Хью слегка подтолкнул ее к выходу из лифта. – Поедем ужинать.
      Ужинать, подумала она.

      Келли вышла на пустынную улицу только в полночь. Торговцы давно уже укатили домой свои тележки, нищие оставили свои поиски легкой добычи.
      Жара спала, движение заметно уменьшилось, было тихо – насколько это возможно в Манхэттене. Мусороуборочная машина неуклюже ползла по Пятидесятой улице, совершая свой обычный ночной объезд. За несколько кварталов отсюда завыла сирена, за ней прогудел низкий бас пожарной машины.
      Келли остановилась, вдыхая прохладный воздух ночного Нью-Йорка. Заметив одиноко стоящую у обочины тротуара машину, направилась к ней. Шофер поспешил раскрыть перед ней дверцу. Келли зашвырнула на сиденье тяжелую сумку и проскользнула следом.
      Из динамиков доносилась старая песня «Холл энд Оутс». Заставив себя отключиться и не слышать ее, Келли, открыв сумку, извлекла папку, набитую множеством справочных материалов к предстоящему завтра интервью в прямом эфире с профессором Гарвардского университета, написавшим недавно имевшую шумный успех книгу. Там же лежали его подробная биография и сама книга – объемистый том с анализом прошлых экономических неудач страны. Включив боковой свет, Келли перебирала записи, отыскивая биографию – терять время было не в ее привычках.
      Автомобиль свернул на Парк-авеню, влившись в поток такси и лимузинов, неторопливо двигавшихся по широкой магистрали мимо темных витрин и закрытых дверей магазинов. А всего пять часов назад улица задыхалась от обилия транспорта, а водители сходили с ума от шума и духоты.
      Вскоре автомобиль выехал на нужную улицу, расположенную в стороне от Парк-авеню. Раздраженно вздохнув, Келли бросила рассеянный взгляд на сводчатый вход в небольшой и уютный французский ресторан и, собрав свои бумаги в сумку, вышла из машины.
      Внутри ресторана ее встретила приятная прохлада, интерьер был выдержан в приглушенных тонах. Да, такой ресторан во вкусе Хью Таунсенда. Элегантный стиль без показной роскоши, мягкий свет, на стенах – бледный цветочный рисунок, утонченная атмосфера и никаких излишеств. Она с удовольствием вдыхала запахи французской кухни – бургундского вина, тимьяна, шалфея.
      Метрдотель узнал Келли – скорее всего он видел ее последний репортаж.
      – Добрый вечер, мисс Дуглас. Мистер Таунсенд ждет вас. Сюда, пожалуйста.
      Хью Таунсенд смотрел, как она идет к нему через весь зал. Ничего особенно сексуального или притягательного не было в ее походке, но любой мужчина оглянется ей вслед. Широкий, но грациозный шаг, легкое покачивание бедер, гордо поднятая голова, устремленный вперед взгляд.
      Келли Дуглас здорово изменилась с тех пор, как он впервые увидел ее. Увидел на мониторе. Собственно, вначале он услышал ее голос. Он шел мимо монтажерной, когда его слух привлекли богатые интонации грудного женского голоса. Интерес и любопытство перевесили – он заглянул в комнату.
      Женщина на мониторе была совсем не в его вкусе – прямые темные волосы, свободно падающие на плечи, очки в черепаховой оправе, смелая лепка лица, не исключающая, однако, мягкости черт, пиджак на мужской манер.
      Но, продолжая глядеть на нее, он вдруг заметил, что эти волосы отливают медью, очки не могут скрыть яркую зелень глаз, кожа имеет ту прозрачную нежность, которая присуща лишь рыжим от природы людям, под свободным пиджаком угадывалась стройная фигура и еще – женщина излучала удивительную энергию. Хью почувствовал потенциальные возможности этой женщины, пусть сейчас она и выглядела, как затюканная библиотекарша.
      – Что это за девушка? – задал он вопрос редактору.
      – Ее зовут Келли, если не ошибаюсь. – Редактор протянул руку к футляру от кассеты. – Да. Келли Дуглас. Работает в нашем филиале в Сент-Луисе. Регулярно поставляет репортажи. Думаю, хотела бы перебраться в центр. – Редактор замолк, расплывшись в улыбке. – Голосок что надо, верно?
      – Верно, – задумчиво пробормотал Хью и прибавил: – Можно мне взять пленку? Хочу просмотреть ее на досуге.
      – Да ради Бога. – Редактор нажал кнопку и вручил ему выехавшую из аппарата кассету.
      Хью тогда как раз находился в бездействии, закончив одну работу и пока не начав другую, и отчаянно скучал. Просмотрев несколько раз пленку, он оценил репортерское искусство Келли и еще раз отметил очарование ее голоса и теплую спокойную интонацию, в которой угадывались властные, уверенные нотки. Но ее облик продолжал оскорблять его требовательный вкус и наметанный глаз опытного режиссера.
      Сколько раз в жизни он давал советы очередным приятельницам относительно одежды, причесок, косметики! Одних это возмущало, другие были благодарны.
      В конце концов Хью позвонил в филиал и организовал приезд Келли в Нью-Йорк якобы для интервью. Неделю спустя она уже была в его офисе Эн-би-си, а он, иронизируя над собой, внутренне смеялся над добровольно избранной им ролью Генри Хиггинса.
      Но в данный момент результаты его усилий были налицо.
      Келли тем временем уже приближалась к столику. Хью поднялся и стоя ждал, пока она опустится на стул напротив, ее огромная сумка коснулась при этом пола.
      – Что там новенького? – Он тоже сел.
      – Мелчера прооперировали. Положение по-прежнему критическое. – Келли взяла было в руки меню, но тут же, поборов искушение, отложила его в сторону. – Узнали имя стрелявшей женщины. Делия Роуз Джексон. В прошлом монашка – сестра Мария Тереза. Недавно ее выпустили из психиатрической лечебницы, где она находилась после того, как ранила ножом медсестру из клиники, где делают аборты. Однако не является членом движения за запрещение абортов.
      – Не убий, – пробормотал Хью.
      – Шестая заповедь. – Келли подняла фужер с минеральной водой и держала, не поднося к губам. – Оказывается, ты видел последние «Новости».
      – Не видел. Но был бы разочарован, если бы ты не произнесла этих слов в своем репортаже.
      – Я произнесла эту заповедь, когда на экране показывали ее фотографию в монашеском одеянии. – Она сделала глоток и опустила фужер, глядя на прозрачные кубики льда. – Полицейский убит бывшей монахиней. Вот ведь ирония судьбы.
      – И трагедия.
      – Да, – согласилась Келли со вздохом. Тряхнув головой, она сознательно отогнала от себя тягостные мысли. Ярость, трагедии, смерть – со всем этим она сталкивалась каждый день. И приучила себя не принимать весь этот кошмар близко к сердцу, по возможности не сопереживать. Келли обвела взглядом зал ресторана. – А здесь мило. Никогда не бывала тут раньше. – Ей показалось, что остальные гости были из театрально-богемной среды.
      – Кухня здесь отличная. И вина тоже, – он помолчал, чтобы произвести большее впечатление, улыбка пробежала по его губам, – отменные.
      – Не сомневаюсь, что это и послужило основанием для твоего выбора. – Келли подняла фужер в шутливом приветствии. Хью Таунсенд слыл знатоком вин, убежденным поклонником этого дара богов. Еще одна ирония судьбы.
      – Ты права. – Улыбка раздвинула уголки его губ. – Давай закажем что-нибудь сразу, ты наверняка хочешь есть.
      – Просто умираю с голоду, – призналась она. Стакан сока и тост – на завтрак, салат из шпината за ленчем и три ложки йогурта перед одиннадцатичасовым выпуском, чтобы побороть волнение, – вот все, что она съела за двадцать четыре часа или около того. Впрочем, то был почти обычный ее рацион.
      Хью сделал знак официанту.
      – Мы готовы сделать заказ.
      – Очень хорошо, сэр, – отозвался тот и обратился к Келли, – что вы будете есть, мадам? Очень рекомендую мясо молодого барашка. Оно приготовлено…
      – Нет, благодарю. – Она оборвала его, боясь, что не сможет совладать с искушением. – Зеленый салат, пожалуйста, без всякой приправы. И отварную треску без гарнира. Только немного лимонного сока. – Келли старалась не замечать страдальческого выражения на лице официанта. – Кофе немного позже. Без кофеина.
      – Этим ты убьешь вкус вина. – Хью неодобрительно нахмурил брови и произнес, обращаясь к официанту: – Принесите мисс Дуглас цыпленка под винным соусом…
      – Хью…
      Он поднял руку в знак того, что ее возражения не принимаются.
      – Мы здесь для того, чтобы отпраздновать твой успех. Лишние калории сбросишь завтра утром, у Рика в зале.
      Три раза в неделю Келли посещала спортивный центр – для поддержания веса в норме. В Сент-Луисе она ежедневно пробегала десять миль, в Нью-Йорке такое было немыслимо. В спортзале Келли изматывала себя упражнениями на разных тренажерах под руководством Рика Коннорса, ее личного тренера.
      – Этот человек – просто садист, – тихо проговорила она, но не стала возражать против предложенного меню. Будь что будет! В конце концов это всего лишь приготовленный в вине цыпленок.
      Себе Хью заказал утку с апельсинами, а затем пригласил к столу официанта с картой вин. Келли слышала, как мужчины вполголоса обсуждали, какое вино подать.
      Вино было слабостью Хью. Три года назад, когда он пригласил ее в Нью-Йорк, Келли изо всех сил хотела произвести на него хорошее впечатление. И в этом ей как раз и помогло вино…
 
      Офис Хью Таунсенда соответствовал тому, что она слышала о нем и читала: кожаные кресла, дубовый стол без единого пятнышка, картины на стенах – элегантность без всякой претензии. На фотографиях он выглядел хуже, чем в жизни. Они безжалостно подчеркивали резкие черты лица, не передавая патрицианского благородства облика, обворожительной, чуть надменной улыбки и теплого блеска глаз.
      – Добро пожаловать в Нью-Йорк, мисс Дуглас. – Он встал из-за стола, протягивая руку.
      Келли изо всех сил старалась скрыть свое волнение.
      – Благодарю вас, мистер Таунсенд. Для меня большая радость оказаться здесь.
      Она сделала небольшую паузу, а потом вытащила из сумки подарочную коробку.
      – Может, это дерзость с моей стороны, но я воспитывалась в Айове, а у нас там существует обычай: направляясь в гости, всегда захватывать с собой что-нибудь в подарок.
      Он удивленно вскинул брови.
      – Подарок?
      – В знак благодарности за проявленный вами интерес к моей работе, – поспешно добавила Келли.
      Движением головы он пригласил ее сесть.
      – Можно открыть сейчас? – с любопытством спросил он.
      – Пожалуйста. – Она опустилась в кресло, стараясь сделать это как можно непринужденнее.
      Хью неторопливо взял нож для разрезания бумаги, разрезал ленту и бечевку, аккуратно освободив картонку от бумаги. Затем открыл ее и извлек бутылку. Увидев, как бережно провел он по ней рукой, что выглядело почти лаской, Келли облегченно вздохнула.
      Он бросил на нее взгляд, в котором застыл немой вопрос и неподдельный интерес.
      – Это вино коллекционное.
      – Я знаю. – Почувствовав себя увереннее, Келли откинулась в кресле. – Каберне «Стегз лип» 1973 года – первое калифорнийское вино, обошедшее знаменитые французские марки «От-брион» и «Мутон-Ротшильд» на слепом дегустировании в 1976 году в Париже. Многие, однако, считают, что каберне «Ратледж-Эстейт» 73-го года превосходит по вкусовым характеристикам «Стегз лип», но оно, к сожалению, не было выставлено на конкурс.
      Он задумчиво поставил бутылку на стол и вскинул голову.
      – Откуда вам известно, что я поклонник хороших вин?
      Келли улыбнулась.
      – Я навела справки.
      – Это ясно, но все-таки, – настаивал он, не удовлетворившись этим ответом.
      – В одной из статей о вас я прочла, что вы являетесь членом известного Общества любителей вин, – объяснила она. – Я осмелилась предположить, что вы не принадлежите к тем снобам, что воротят нос от наших лучших калифорнийских вин.
      – Вы рисковали, мисс Дуглас. – Он присел на край стола и, скрестив на груди руки, рассматривал ее с нескрываемым интересом.
      – Вы тоже рисковали, пригласив меня, мистер Таунсенд, – отпарировала она.
      – Что ж, может, мы оба будем в выигрыше, – сказал он. – Но откуда вам известны такие подробности о «Стегз лип»? Наводили справки?
      – Как сказать. Я родилась в Напа-Вэлли. – С тех пор как много лет назад Келли уехала из родных мест, она впервые упомянула о своих калифорнийских корнях. Она создала себе новое прошлое, в котором не было смятения, боли и унижения. Но сейчас место ее рождения могло обернуться во благо.
      – Вот как? А я почему-то полагал, что вы родились и провели юность в Айове.
      – Мало кто все время живет на одном месте. Постоянно менять место жительства – типично американская черта. Моя семья со временем перебралась в Айову. – Келли подумала, что ловко вывернулась: сказанное ею трудно было назвать ложью. – Давно, еще учась в старших классах школы, я проявила интерес к родным местам и написала статью в школьную газету о винодельческом районе Напа-Вэлли. Думаю, вы согласны со мной, что производство вин и их дегустация никого не может оставить равнодушным.
      – Действительно, – согласился он. – Хотелось бы ознакомиться с этой вашей статьей.
      – Перерою весь архив и пришлю вам экземпляр, – солгала Келли. Никакой статьи она не писала, а если бы и писала, то и тогда не подумала бы присылать. – Но предупреждаю, это сочинение непрофессионала. Тогда я только подумывала о карьере журналиста.
      – О тележурналистике вы тогда, конечно, еще не мечтали?
      – Совершенно верно.
      – А какие у вас теперь планы?
      – К тридцати годам стать обозревателем на центральном канале, – ответила Келли.
      – А сколько вам лет сейчас?
      – Двадцать семь.
      – Еще можно успеть… – Кивнув, он отстранился от стола и, не меняя положения скрещенных на груди рук, подошел к ней ближе, окидывая ее взглядом. – Надо только перестать носить такие очки, сменить прическу и надеть вместо этого пиджака, придающего вам слишком уж деловой вид, что-нибудь более модное. Возможно, этот имидж сельской учительницы хорош для Сент-Луиса, но здесь он не пройдет.
      Келли оцепенела, уязвленная этой неожиданно резкой критикой. Пальцы ее впились в кожаные ручки кресла – только так она смогла удержаться, чтобы не вскинуть руки, защищая свои очки в черепаховой оправе и большой, как ей казалось, изысканный пучок черных волос, уложенный на затылке.
      Она никогда не считала себя красавицей. В лучшем случае просто по-деревенски смазливой. И долго добивалась своего теперешнего студийного облика. Его слова больно ранили ее. Он даже представить себе не мог, как больно. Но за ее спиной был большой опыт насмешек и унижений. Навечно останутся в ее памяти дружный смех на школьном дворе и жуткие дразнилки вроде: «Толстуха, толстуха, жирное брюхо». Теперь она уже не заливалась слезами и не убегала прочь. Келли научилась скрывать обиду.
      Она просто свела руки, сложив пальцы домиком, и холодно посмотрела поверх них на Хью Таунсенда.
      – Мой внешний вид никак не отражается на моей работе.
      Казалось, его чрезвычайно занимала их беседа.
      – Позволю себе не согласиться с вами, мисс Дуглас. Телевидение – визуальное средство массовой информации. Здесь облик решает многое. Так что внешний вид – вещь чрезвычайно важная.
      Ей ужасно хотелось накричать на него, но внешне она хранила невозмутимость.
      – У меня нет иллюзий, что я – королева красоты.
      – Будь вы ей, возможно, мы сейчас не беседовали бы. Внешность корреспондента не должна отвлекать внимание зрителя от самого репортажа.
      – Это отдает сексизмом, – атаковала его Келли из чистой самозащиты.
      – Нисколько. – Он рассмеялся коротким сухим смешком. – Вы, наверное, забыли или просто не помните по молодости лет, какие дебаты шли в Черной Скале всего несколько лет назад по поводу того: носить Дэну Рэзеру пиджак и галстук или свитер.
      – В Черной Скале? – Воспользовавшись этим неизвестным ей названием, она попробовала сменить тему разговора.
      – Так мы называем здание Си-би-эс.
      – Понятно.
      – Уверяю вас, мисс Дуглас, что в нашем деле мужчины не меньше дам вынуждены заботиться о своей внешности. Отпустить бороду или появляться на экране гладко выбритым? Оставить волосы седыми или покрасить? Надеть однотонный галстук, в полоску, а может, пестрый? Всегда существует проблема прически – носить ли парик? Или вживлять волосы? И всегда решающим является ответ на вопрос: а не отвлекает ли это от телеэкрана? – Он сделал жест в ее сторону. – Очки, волосы, слишком строгие линии костюма – все это отвлекает.
      Келли хотела было вступить с ним в спор – носит ведь очки Салли Джесси Рафаэль. И Брайент Гамбл из Эн-би-си иногда, когда что-нибудь зачитывает, водружает их на нос. Софи Лорен тоже носит очки, и Вуди Аллен, и Стивен Спилберг, и многие другие известные люди.
      Но она не стала ему возражать, только сказала:
      – Но так телезрители лучше запомнят меня.
      – Хороший журналист всегда предпочтет, чтобы запомнили не его, а сам репортаж, – отпарировал он, и Келли вся внутренне сжалась от этой вежливо оформленной словесной пощечины. – Сейчас вам представился удобный случай испытать свои силы на нашем местном, нью-йоркском, канале, – продолжал Хью. – Завтра я организую вам нужную встречу. А вы пока навестите оптика, я договорился, чтобы вам подобрали контактные линзы сегодня же утром. Оттуда направитесь к Зигмунду – лучшему во всем Манхэттене мастеру по гриму и прическе. А уже после встретитесь с Саксом и подберете что нужно из одежды.
      – Что все это значит? – не выдержала Келли.
      – Считайте это очередным заданием, – проговорил он с улыбкой. – Мы предоставим в ваше распоряжение операторскую группу. Сегодня можете написать сюжет, снять его и смонтировать. Завтра, идя на встречу, захватите с собой пленку, чтобы продемонстрировать свое профессиональное мастерство. – Он помолчал, улыбаясь все шире. – Что скажете, мисс Дуглас?
      Это был форменный вызов. Келли это не понравилось, она не любила такие шутки. Но другого выхода не было. Приходилось соглашаться.
      – На какое время назначена встреча с оптиком?
      – Через полчаса нужно там быть. Автомобиль ждет вас внизу.
      Меньше чем через два часа Келли вышла от оптика с парой надежных контактных линз, которые можно было сутки не снимать. После четырехчасового пребывания у Зигмунда волосы у нее стали на три дюйма короче – чуть ниже плеч, кроме того, обрели свой природный темно-рыжий тон, легкая волна сделала их более пышными и блестящими. В гриме мастер использовал преимущественно теплые тона – коричневато-золотистые тени для век, персиковый оттенок румян и помады и светло-бежевую пудру. У Сакса ее темный костюм в полоску уступил место пикейному пиджаку с блестящей ниткой, который надевался поверх шелкового платья абрикосового цвета, перехваченного замшевым пояском.
      Увидев свое отражение в огромном зеркале, Келли не могла отвести от себя глаз. Не то чтобы она стала вдруг писаной красавицей. Но перемена была разительной. Волосы цвета красного дерева пышными мягкими волнами обрамляли ее лицо, которое теперь никто бы не назвал простоватым. Линии пиджака и платья были безукоризненны, кроме того, в них проявилась ее женственность, материал подчеркивал достоинства фигуры. И цвета… очень шли ей.
      – Вы были правы, – сказала она Хью.
      – Женщина редко признает правоту мужчины, – сухо констатировал он. Келли засмеялась этим словам, вертясь перед зеркалом. – Вам будет легко привыкнуть к своему новому пиджаку?
      – Да. – Странно, но она уже привыкла к нему. Репортаж написался легко, а смонтировался почти сам собой.
      Беседа прошла успешно. Лучше не бывает, подумала Келли. И оказалась права. Через неделю ей предложили работу на местном канале. Вернувшись в Сент-Луис, она предупредила дирекцию о своем уходе через две недели и начала складывать вещи.
 
      Так началась ее дружба с Хью Таунсендом. Она привыкла доверять его суждениям и инстинкту. Он познакомил ее с нужными людьми, помог установить необходимые контакты. А это жизненно необходимо в таком городе, как Нью-Йорк, да еще работая на телевидении, где так высока конкуренция.
      Второй раз входил в ее жизнь друг-мужчина, тот, с кем можно было поделиться своими планами, да и просто отвести душу, хотя она не осмеливалась открыть ему свое печальное прошлое.
      Официант вернулся к столу с бутылкой выбранного Хью вина. Сколько раз уже Келли присутствовала при ритуале дегустации, но он ей никогда не надоедал, а, напротив, забавлял и восхищал.
      Первым делом официант подал Хью бутылку этикеткой кверху для беглого ознакомления. Хью утвердительно кивнул: да, именно это вино он заказывал, и тогда официант торжественно откупорил бутылку.
      Потом, обернув бутылку у горлышка белоснежной салфеткой, дабы не потерять ни капли, он плеснул немного вина в бокал Хью. Келли смотрела, как Хью взял бокал у основания – указательный палец подведен под самый низ, большой палец покоится сверху; этой техникой, говорящей о мастерстве истинного знатока, Келли так и не овладела. На фоне белоснежной скатерти рубиновый цвет вина казался еще более насыщенным.
      Удовлетворенный созерцанием, Хью поднял бокал выше и легким движением руки качнул его, вино мягко заколыхалось, давая представление о своей тягучести. Потом некоторое время вдыхал аромат вина, его букет. И только потом попробовал – отпив крошечный глоток, он подержал его во рту, поболтал, а потом дал ему медленно соскользнуть с поверхности языка в горло. Поставил бокал на стол, выразив свое одобрение официанту кратким: «Очень хорошо».
      Официант выслушал его, почтительно склонив голову.
      – Дать ему немного подышать, а разлить позже? Хью покачал головой.
      – Разлейте сейчас. Оно раскроется в бокалах.
      – Как пожелаете. – Официант наполнил бокал и, оставив бутылку на столе, удалился с вежливым поклоном.
      Хью взял бокал в руки и тихо произнес:
      – Когда придет время покинуть мне земную юдоль и предстать перед Господом моим, чтобы покаяться в грехах своих окаянных, я скажу Ему: «Не помню я ни деревни, где вырос, ни имени девушки, что любил, помню только название вина, Господи, – и оно «Шамбертен». Хилер Беллок, – добавил он, указывая источник цитаты.
      – Не очень-то льстит девушке, – шутливо упрекнула его Келли.
      Он с улыбкой приподнял бокал.
      – Тогда могу предложить другое. «Юность дарит нам любовь и розы, но в старости нашим утешением становятся друзья и доброе вино». Кажется, Томас Мур.
      – Это уже лучше, – согласилась Келли. – Убеждена, ты знаешь все цитаты с упоминанием вина из справочника Бартлета.
      Он шутливо приложил руку к сердцу, как бы принося клятву.
      – Вот уж чего никогда не утверждал.
      – Это я знаю. – Она бросила взгляд на бутылку. – Бургундское. А как же бордо? Мне казалось, ты остановился на «Марго» восьмидесятого года.
      – Неплохо! – Он удовлетворенно кивнул темноволосой головой. – У тебя не только зоркий глаз, но и чуткое ухо. Я действительно думал о «Марго», но все же предпочел «Шамбертен», он лучше подчеркнет вкус жареной утки.
      – Ты прав. – За улыбкой, оживившей лицо Келли, последовал вздох – она вдруг почувствовала себя бесконечно измотанной.
      – Устала? Она кивнула.
      – Трудный выдался денек. Я давно уже не имела дела с сенсационным материалом. По сути, последние два года я либо вела рубрику «Новостей», либо готовила репортажи на весьма специфические темы: изнасилование, наркотики, СПИД. – Мысли ее вернулись к черновым записям и книге, лежавшим в сумке. – Надо бы мне ехать сразу домой. Завтра предстоит брать интервью у профессора экономики, он написал книгу, которую мне еще предстоит перелистать. А еще встретиться с врачом, который ведет Мелчера.
      – Рад, что ты заговорила об интервью. Как раз хотел сказать тебе, что Роберт Мондави посетит на следующей неделе наш аукцион вин.
      – Чудесно. – Этот аукцион, который проводился каждый июль, был любимым детищем Хью. В этом году он приложил массу усилий, чтобы уговорить лучших виноделов мира принять участие в аукционе. С Робертом Мондави из калифорнийских виноделов мало кто мог конкурировать.
      – Более того, Мондави согласился выступить в вашей пятичасовой передаче «Новостей» в пятницу и рассказать об открытии в субботу аукциона.
      – Вот как. Может, мне удастся организовать с ним интервью, – машинально отозвалась Келли.
      – Удастся, – подтвердил Хью. – Я уже все устроил.
      – Ты?
      – Да. И еще он согласился прийти в пятницу ко мне домой на неофициальный прием.
      – Я помечу себе в ежедневнике. Красным карандашом.
      – Значит, жду.
      – Не бойся. Такое количество знаменитостей я не пропущу. Кроме того, в пятницу я в последний раз веду «Опять – в пять». В такой день мне захочется немного расслабиться.
      – И повалять дурака? – Его взгляд скользнул по ее уложенным в узел волосам; несколько завитков, выбившись из прически, свободно падали на шею. – Такой расклад мне нравится. Ты слишком много работаешь, Келли, и слишком мало отдыхаешь.
      – Наверно. – Улыбаясь, она пожала плечами, так бы отмахиваясь от его наставлений. – Но иначе я не умею. Так меня научили работать в Айове, там все по старинке – не откладывай на завтра то, что можешь сделать сегодня, и все такое, – пошутила Келли и прибавила уже серьезно: – Да и когда тут отдохнешь при такой работе?!
      Ее дни были похожи один на другой. Она просыпалась около семи, чтобы успеть посмотреть три утренние передачи и обзор новостей Си-эн-эн на разных каналах четырех телевизоров, стоящих в ее комнате, и пробежать по диагонали «Нью-Йорк таймс», «Уоллстрит джорнэл», «Вашингтон пост» и «Дейли ньюс», их все доставляли ей на дом. Трижды в неделю с десяти утра она посещала Центр здоровья, где нагружала себя до изнеможения под руководством своего личного тренера, а после этого проводила час у массажиста.
      К двум она была уже на телестудии, принимая поступающую корреспонденцию, отвечая на телефонные звонки и готовясь к трехчасовому совещанию с продюсерами, редакторами, режиссерами, сценаристами, ассистентами и коллегой-ведущим в «Новостях», где обсуждались сюжеты текущего дня, композиции передачи и длина репортажей. Затем возвращалась в свой кабинет, готовила текст, встречалась с коллегами для подведения окончательных итогов дня перед выходом в эфир в пять часов. Потом весь цикл повторялся перед одиннадцатичасовой передачей. Редко, когда ей удавалось попасть в свою квартиру на Грэмерси-Парк раньше полуночи.
      На студии ей удавалось перехватить только пару сандвичей, если не выпадал ленч с агентом или еще какие-нибудь специальные встречи, кроме того, иногда руководство настаивало, чтобы она посетила те или иные мероприятия политического или социального характера и уж, конечно же, те, что касались масс-медиа.
      Раз в неделю к ней приходила женщина, чтобы навести порядок в квартире, но и Келли хватало домашних дел: сдать вещи в чистку, кое-что постирать, закупить хоть немного самой необходимой провизии, оплатить счета, помыть грязную посуду, выбросить мусор и еще множество всяких мелочей.
      Поэтому ее уик-энды были заполнены делами, которые она планировала сделать в течение недели, но так и не успела. Все время, которое ей с таким трудом удавалось высвободить, она отдавала помощи брошенным и обиженным судьбой детям, привлекала внимание к ним общественности, выпрашивала, где могла, деньги. Только к этой стороне своей жизни она относилась с тем же рвением, что и к работе.
      Светская жизнь сводилась к редким выходам куда-нибудь с Хью.
      Как-то раз, несколько месяцев тому назад, придя на студию, она застала съемочную группу, живо обсуждавшую разные типы сексуального поведения. С какой бы командой она ни работала, любимыми темами для разговоров везде неизменно оставались секс и спорт.
      – Привет, Келли. А ну-ка расскажи нам о своих сексуальных привычках, – потребовал Энги Грабовски, осветитель, к большому удовольствию остальных.
      Если они надеялись заставить ее покраснеть, то были разочарованы. Вместо этого Келли, бросив на них шутливо-укоризненный взгляд, сказала:
      – Вы что, шутите? Моя единственная сексуальная привычка – воздержание.
      Они так и покатились со смеху, хотя она говорила чистую правду.
      Нужно выкраивать время для отдыха и развлечений, Келли, – твердо заявил Хью.
      – И это говорит человек, который назначил совещание на утро понедельника – мое первое свободное утро за много месяцев.
      – Надо обсудить концепцию программы, прикинуть будущие темы, наметить проблемы.
      – Понимаю. – Она не возражала. – Мне иногда не верится, что я буду ведущей программы «Места и люди». Я думала, что пригласят Линду Джеймс.
      – Многие так думали.
      – Не без основания.
      Официант принес заказанное ими блюдо.
      Келли убрала руки со стола, освобождая место для тарелок. Когда Линду сделали корреспондентом Эн-би-си на Западном побережье, ходили слухи, что ее собираются утвердить ведущей нового публицистического шоу, которое будет идти в лучшее телевизионное время.
      – Планы меняются. – Хью кивком головы отпустил официанта.
      – Я вижу.
      Хью поднял бокал и провозгласил тост:
      – За твой потрясающий репортаж.
      Келли последовала его примеру, стараясь держать ножку бокала, как того требовал этикет.
      – И за передачу «Места и люди».
      Они чокнулись. Хью, как всегда, пригубил вино, смакуя, потом одобрительно кивнул.
      – Прекрасно выдержанное вино.
      – Я оскорблю твой слух, если скажу, что оно просто классное? – Келли задорно улыбнулась.
      – Лучше не надо. – Он изобразил негодование. – Это благородное вино, с тонким букетом, великолепно сбалансированное и отлично выдержанное. Назвать его просто «классным» – мало.
      – Обещаю исправиться, – заверила его Келли, продолжая улыбаться. Отщипнув кусочек цыпленка, она вернулась к прежней теме. – Не знаю уж, как тебе удалось добиться моего повышения? Не мытьем, так катаньем? Так? В любом случае спасибо, Хью.
      – Да ничего я особенного не делал, просто назвал твое имя. Твое недолгое пребывание в качестве гостьи «Сегодня», когда Кэти Курик находилась в отпуске по беременности, сделало все остальное. – Он поднял бокал и глянул поверх него на Келли. – Знаешь ли ты, что к концу третьей передачи рейтинг программы возрос почти наполовину? А это всегда напрямую связано с тем, кто находится в гостях.
      – Помню, – отозвалась она, слегка округлив глаза. – Смешно, но я действительно надеялась, что появление в «Сегодня» может помочь мне получить место корреспондента на центральном канале. Но чтобы мне поручили вести отдельную программу да еще в лучшее время – нет, об этом я и не мечтала, хотя знала, что ты что-то там готовишь. – Келли опустила вилку. – Серьезно, Хью, почему они предпочли меня, ведь у Линды Джеймс больше опыта такой работы и телезрители ее лучше знают.
      – Спокойней, – проворчал он. – Спрячь поглубже свою неуверенность.
      Но сам он хорошо знал, что у людей их профессии всегда полно комплексов. Однако у Келли это принимало почти болезненную форму. Впрочем, вряд ли кто-нибудь замечал это, кроме него. Для всего остального мира она являла собой имидж спокойной и уверенной в себе женщины – образ прямо противоположный нервной, честолюбивой и дисциплинированной Келли, которая редко спала больше шести часов, жила в вечной спешке, жаждала признания, ловила слова одобрения. Но все это тщательно скрывала.
      Она засмеялась тихим грудным смехом и подняла свой бокал, слегка качнув его.
      – Тогда яви милосердие и польсти моему «эго».
      – С удовольствием. – Ему нравились в ней эти вспышки искренности. – Наша новая программа, по сути, развлекательная – интересные люди, интересные места. А у Линды репутация ведущей, задающей слишком уж «крутые» вопросы, это сработало против нее. Ей недостает твоего тепла, способности расположить людей к себе. Ты без труда достигаешь того же результата, люди раскрываются перед тобой без всяких допросов «с пристрастием». Кроме того, ты новое лицо. Именно то, чего так жаждало руководство.
      – Я не разочарую их. – Это прозвучало почти как клятва.
      Хью постарался спрятать улыбку, незаметно разглядывая свою спутницу. Ее мало было назвать просто хорошенькой. В ее лице и в каждой отдельной его черте проглядывало нечто здоровое, крепкое, естественное – никакой агрессии, а, напротив, скорее умиротворение. Она не была обычной девушкой. В ней словно воплотилась юная мать-природа с солнечным жаром в волосах и с глазами, где переливалась зелень трав. Хью усмехнулся про себя, найдя это сравнение удачным.
      – У меня есть одна задумка, связанная с программой, хотелось бы рассказать тебе о ней еще до понедельника. – Келли подцепила с тарелки зеленую фасоль. – Интервью с Гарри Конником-младшим, певцом, он еще исполняет старые песни Кола Портера и прочие – из того времени. Его популярность растет.
      Она излагала свой план, а он слышал только ее голос. Хью частенько задумывался: а что было бы, стань Келли его любовницей?
      В первые месяцы их знакомства он не терял надежды оказаться с ней в одной постели. То, что это не получилось сразу, его не смущало. Как настоящему англичанину, охота приносила ему подчас большее удовлетворение, чем добыча. Однажды он все же проявил настойчивость, но Келли, остановив его решительным «нет», выскользнула из его объятий.
      – Ты мне нравишься, Хью, но вступать с тобой в близкие отношения я не собираюсь. Любовников я могу найти сколько угодно. А вот друзей – нет. Кроме того, мы можем в этом здорово увязнуть, разве не так?
      Будь на ее месте другая женщина, Хью не обратил бы никакого внимания на эти слова и нашел бы способ убедить ее в своей любви.
      Но с Келли такое не прошло бы. Решительный взгляд, гордо вздернутый подбородок, словом, язык плоти твердо сказал ему, что рассчитывать на успех не приходится. Рассмеявшись, он убрал руки и зажег сигарету.
      – Так уж и увязнуть? – Он улыбался.
      – Это было бы ошибкой. Мы оба знаем, что получается, если путаешь работу с личными отношениями. Однажды я уже совершила такую ошибку.
      – Попытаюсь отгадать – ты была влюблена в оператора? – сказал Хью и хитро улыбнулся, перехватив ее удивленный взгляд. – У каждой женщины, работающей на телевидении, в прошлом обязательно отыщется оператор. Никогда не мог понять, почему так бывает, но это реальность. Не хочешь рассказать старому дядюшке Хью свою любовную историю? – шутливо спросил он.
      – Рассказывать, собственно, нечего. Он считал, что его карьера важнее моей. Однажды, проснувшись, я поняла, что наши отношения разрушают меня. Я порвала с ним, что очень осложнило мое пребывание на студии.
      – Где это было?
      – Еще в Айове. Спустя два месяца мне предложили работу в Сент-Луисе, и я уволилась. Так что… – Она глубоко вздохнула и улыбнулась ему. – Я предпочитаю иметь тебя в друзьях, Хью.
      На том и разошлись.
      Для себя он решил больше не встречаться с ней. А собственно, и зачем, если он не может с ней спать? Некоторое время он держался. Но потом вновь стал звонить Келли время от времени, интересуясь ее продвижением по службе как человек, положивший начало ее карьере. Его восхищали ее упорство, решимость и ум.
      В глубине души Хью был уверен, что, будь они любовниками, он никогда бы не пригласил Келли в свою программу.
      – …что ты думаешь об этом? – услышал он конец фразы.
      – Довольно интересная мысль. Обсудим ее на совещании.
      Немного погодя Хью потребовал счет и вызвал машину.
      Только в два часа ночи Келли добралась до своей квартиры. Войдя внутрь, она постояла немного у дверей, вдыхая легкий запах лимона и хвои – верный знак, что Одри наводила сегодня порядок. Ни застоявшегося запаха табака, ни тошнотворно-сладкого аромата пустых бутылок из-под виски. Все это осталось в прошлом.
      Повернувшись, Келли стала возиться с замками. Задвигая последний засов, ее пальцы задержались на нем. Глядя на его медную блестящую поверхность, она унеслась мыслями далеко, вспомнив другой засов, очень похожий на этот.
      Она вспомнила себя десятилетней девчонкой, решительно сжимающей в правой руке отвертку и пытающейся приладить хоть какой запор к двери своей комнаты…
 
      Отвертка, соскользнув с головки винта, оставила отметину на деревянной поверхности. Келли с трудом дышала, воздух со свистом вырывался сквозь плотно сжатые зубы. Она вновь приладила отвертку и стала быстро вращать ручку, стремясь поглубже ввернуть в дерево винт.
      Прислушиваясь, не подъезжает ли к дому автомобиль, она торопилась закончить работу. Ей необходимо установить засов До его возвращения. Закончив, она отступила на шаг, глядя на дело своих рук не то чтобы с удовлетворением, но с большим облегчением. Ее комната стала крепостью, местом, где можно укрыться – закрыть засов и остаться одной. Она удовлетворенно вздохнула, и лицо ее осветилось улыбкой. Теперь она в безопасности. Недостижима для его пьяных выходок…
 
      Келли закрыла глаза, продолжая слышать яростные удары в дверь, скрежет дверной ручки, истошный рев, когда ему стало ясно, что дверь не поддается, и, наконец, грохот обрушившегося со всей силой на дверь тела…
      Забившись в дальний угол кровати и подоткнув со всех сторон одеяло, она не сводила глаз с небольшого медного засова и молилась, чтобы он выдержал. Во рту у нее пересохло, горло перехватило, спазм не давал ей кричать и затруднял дыхание.
      Он снова бросился всем телом не дверь. На этот раз дерево треснуло и уступило. И тогда она поняла, что не следовало этого делать, не нужно было ставить этот засов. Теперь он потерял голову от бешенства, и в этом была ее вина. Удар – и дверь отлетела, держась на одной нижней петле, еще мгновение, и, зашатавшись как пьяная, она рухнула на пол.
      – Чертов засов! – Он шел прямо к кровати – громадная темная тень. – Это ты поставила этот чертов засов?
      Эти слова, произнесенные заплетающимся языком, подтвердили то, что она уже знала: он опять пьян в стельку.
      – Я не хотела. – Руки ее сами взлетели вверх, защищая голову от неизбежного удара. – Правда не хотела.
      – Врушка чертова! – Ухватив одной рукой ее запястье, другой он, размахнувшись, с силой ударил ее по щеке, голова дернулась. Во рту появился медный привкус крови, в лицо ударил мерзкий запах перегара. Притянув к себе за плечи, он с силой встряхнул ее. – Никогда не смей мне лгать!
      – Я больше не буду, – тонким от страха голоском пропищала она.
      – То-то же, а нет – так в следующий раз отхлещу тебя ремнем. Слышишь?
      Она кивнула, стараясь не делать и не говорить ничего, что могло бы расжечь его гнев. Слезы заволокли глаза.
 
      Келли открыла глаза и медленно задвинула засов. Это все тот человек в парке, своим появлением он вызвал в ее памяти прошлое. А она так старалась все позабыть.

      Храбрый воробей в поисках хлебных крошек упругими прыжками пересек черту, отделяющую залитую солнцем поверхность стола от другой, пребывающей в тени. Сэм Ратледж лениво следил за ним из покрашенного белой краской металлического кресла, где он сидел, скрестив ноги и небрежно закинув руку за спину; его густая шевелюра хранила след от пальцев, которыми он только что провел по волосам. Видавшая виды шляпа лежала рядом на стуле, обитом тканью в зеленую полоску. Напротив за столом сидела Кэтрин.
      Ленч на открытой веранде по вторникам стал для них своеобразным ритуалом, если, конечно, позволяла погода, но в Калифорнии с этим обычно проблем нет. Хотя они жили в одном доме, но за столом встречались редко.
      У Ратледжей вообще не было заведено есть вместе – даже когда были живы родители Сэма, а сам он был ребенком. Все работали с раннего утра – отец пропадал на виноградниках, Кэтрин – на винодельне, мать рисовала. Пока Сэм был малышом, его кормили в детской, позже он стал есть на кухне со слугами. Когда изредка семья все же собиралась за обеденным столом, Сэму казалось, что он в гостях.
      Даже теперь у Сэма сохранились свои привычки, у Кэтрин – свои. Они редко совпадали, да внук с бабкой к этому и не стремились.
      Земля, виноградники и винодельня были их общей заботой, кровь связывала их, а взаимное уважение было единственным чувством, которое они позволяли себе испытывать. Сэм давно уже понял, что нельзя давать то, чего никогда не получал.
      Главным здесь всегда оставалось вино – люди и их чувства занимали второе место. Это был неписаный закон Ратледжей, его Сэм усвоил от отца и Кэтрин.
      – Думаю, Эмиль сочтет условия вполне приемлемыми. – Эти слова Кэтрин вернули Сэма на землю. – У тебя нет замечаний?
      – Нет. – Текст договора лежал на письменном столе. Сэм просмотрел его перед ленчем. Он придвинул к себе холодный чай, поглаживая влажную поверхность чашки. – Кажется, там схвачены все важные моменты. Ничего не упущено.
      – Значит, ты одобряешь?
      – Ты предлагаешь прекрасную сделку, – искренне отозвался Сэм, хорошо понимая, что его мнение ее нисколько не интересует. Обдумывая этот проект, Кэтрин и в голову не пришло посоветоваться с ним или поинтересоваться, одобряет ли он ее действия. Кэтрин не интересовало его мнение. И Сэм это знал.
      Пока это было всего лишь деловое предложение. С появлением на сцене дяди все могло застопориться. Понимая это, Сэм предпочитал не думать о проекте Кэтрин, тем более что у него своих забот хватало.
      – Мы прилетим в Нью-Йорк в четверг, значит, на подготовку к встрече с Эмилем утром в субботу у нас остается вся пятница. Времени хватит.
      – Должно хватить.
      Легкий ветерок донес до них запах пыльной земли и цветущих роз.
      Сэм бросил взгляд на лужайку, обсаженную со всех сторон цветами. Полвека назад Кэтрин посадила их на земле, отвоеванной у дикого винограда и колючего кустарника.
      Дом стоял на пологом склоне горы, обращенный верандой к долине. У отвесного спуска проходил бетонный парапет – граница сада и лужайки. За ним простиралась долина, а дальше высилась еще одна горная гряда, выжженная солнцем и иссушенная долгой засухой.
      Пропитанный пылью воздух постоянно напоминал о своей повышенной сухости. От одной сигареты, неосторожно брошенной туристом, мог вспыхнуть пожар, а в это время года туристы в долине не переводились, они толклись повсюду, осматривая винодельни и дегустируя вина.
      Оброненная сигарета или умело поднесенная спичка: эта мысль не оставляла Сэма. Стычка с Леном Дауэрти… Тот был подозрительно спокоен. Слишком спокоен – на взгляд Сэма.
      – Я говорила тебе, что мы остановимся в «Плазе»? – Кэтрин налила горячий чай в изящную фарфоровую чашку, в воздухе распространился приятный аромат.
      Сэм нахмурился.
      – А разве винный аукцион не в «Уолдорфе»?
      – Там. – Кэтрин положила в чашку ломтик лимона. – Но в «Плазе» мы будем вдали от суеты. – Мешая чай, она не отрываясь смотрела на образованную ложечкой воронку. – Мы с Клейтоном в свое время останавливались в «Плазе», – почти равнодушно произнесла она. Сэм сразу же понял, что она говорит о покойном муже, а не о кузене Клее, которого назвали в честь дяди. – Он хотел, чтобы мы провели медовый месяц в Европе, но тогда там бушевала первая мировая война, и поэтому мы отправились в Нью-Йорк. Прекрасное было времечко.
      Выражение ее лица смягчилось, как бывало всякий раз, когда она вспоминала покойного мужа, деда Сэма. В такие минуты Сэм почти верил, что Кэтрин способна любить.
      – Помню, мы тогда встречались с Уиллом Роджерсом, – задумчиво произнесла она. – Он еще снимался в фильме «Зигфелд Фоллиз». В Голливуд он тогда еще не перебрался и…
      – Простите, мадам, – раздался голос миссис Варгас, она приблизилась к ним бесшумно – толстые каучуковые подошвы туфель заглушали ее шаги. – Пришел мистер Родригес, он хочет видеть мистера Ратледжа. Говорит, что дело у него спешное.
      За спиной экономки Сэм увидел Рамона Родригеса, он стоял за стеклянными дверями веранды, нервно теребя шляпу в руках, пот струился по его лицу. Рамон был один из трех человек, которых Сэм послал проверить и если надо, то починить ограду виноградника.
      – Что случилось, Рамон? – Сэм одним прыжком вскочил на ноги. Что-то говорило ему, что затянувшаяся пауза закончилась. Он понял это еще до того, как Родригес заговорил.
      – Этот старик Дауэрти. Когда мы работали на границе с его землей, он словно с цепи сорвался, выскочил и стал по нас палить. – Рассказывая, Рамон отчаянно жестикулировал, махал руками и шляпой. – Карлос и Эд залегли, а мне удалось добежать до грузовика и рвануть сюда.
      – Позвони шерифу, пусть мигом едет, – бросил Сэм Кэтрин, хватая шляпу и устремляясь к двери.
      – Куда ты? – Кэтрин стукнула палкой по каменному полу.
      – К Дауэрти.
      – Зачем? Ты ничего не изменишь. Шериф сам управится.
      На миг задержавшись, Сэм метнул на нее нетерпеливый взгляд.
      – Я нанял этих людей, Кэтрин. Послал их проверить состояние оград. И не могу сидеть здесь спокойно, пока Дауэрти упражняется в стрельбе по моим людям.
      По выражению лица Кэтрин было видно, что ее не убедили слова внука. Но у Сэма не было времени спорить с ней.
      – Позвони шерифу, – повторил он и выбежал через стеклянную дверь в просторный холл. Рамон последовал за ним, топот их ног по мраморному полу разрывал тишину.
      Выскочив наружу и быстро сбежав вниз по ступеням, Сэм бросился к пикапу, который Рамон оставил в конце аллеи. Ключ покачивался в зажигании. Прыгнув на место водителя, Сэм повернул ключ и завел машину. С другой стороны на сиденье втиснулся широкоплечий Рамон. Не теряя ни секунды, Сэм рванул с места.
      – Что же все-таки произошло? Расскажи мне теперь все по порядку. – Чуть притормозив, Сэм свернул на узкую пыльную дорогу, одну из многих соединявших воедино дом, виноградники, пастбища и винодельню.
      – Толком не пойму. Все случилось так быстро. – Рамон пытался собраться с мыслями. – Мы обходили забор, поглядывая, что и как, словом, выполняли ваш приказ. С северной стороны рухнула одна секция. Сгнил столб.
      – В каком именно месте? – Сэм знал каждый уголок поместья, каждую ямку и бугорок, каждое дерево и камень. Принадлежащие Дауэрти десять акров вклинивались прямоугольником во владения Ратледжей, деля их пополам.
      – Забор там идет книзу, прямо над местом, где стоит дом Дауэрти. Так вот секция эта – в самой середине. – Рамон пытался знаками изобразить то, что рассказывал. – Когда мы обнаружили сгнивший столб, Эд и Карлос стали его выкапывать, а я пошел к грузовику за новым. Возвращаясь, услышал истошные вопли, это орал Дауэрти, а потом – бум! бум! бум! – он открыл стрельбу.
      – Кто-нибудь – Эд или Карлос – ранен? – Сэм мысленно прикинул, где находится это место. Новый виноградник, молодые двухлетние посадки.
      – Не думаю. Я их окликнул, и Эд отозвался, крикнул, что все в порядке.
      Помолчав, Рамон с сомнением покачал головой.
      – Когда я отъезжал, они лежали плашмя на земле.
      Слушая его рассказ, Сэм чувствовал, как в нем закипает гнев, он нажал на газ, и машина, поднимая клубы пыли, еще быстрее помчалась по дороге.
      – А Дауэрти? Где был он? – Сэм не мог понять, зачем понадобилось Дауэрти открывать огонь.
      – Думаю, в доме. Но точно не видел. – Рамон недоуменно пожал плечами.
      За считанные минуты они достигли места, где дорога резко сворачивала вправо. Сэм, затормозив, остановил пикап у обочины. Они достигли границы владений Ратледжей с Дауэрти, но место происшествия находилось выше по склону и туда нельзя было проехать на машине.
      Поверхность здесь постепенно шла вверх, молодой виноградник зеленел ярус за ярусом, а венчала всю эту красоту глубокая синева небес. Сэм вылез из машины и огляделся. Холм заслонял место происшествия, и поэтому он напряг слух, стараясь понять, как там обстоят дела. Но кроме шелеста ветерка в виноградных лозах и потрескивания остывающего мотора, ничего не было слышно. Ни криков, ни выстрелов. Однако Сэма это не успокоило.
      – Сюда, – Рамон, перейдя дорогу, вступил в виноградник. Сэм последовал за ним.
      Между молодыми растениями проходила вспаханная полоса, она вилась вокруг всего холма. На земле отпечатались следы прошедших тут ранее Рамона и его товарищей. Отсюда Сэм уже различал контуры ограды и вслед за Рамоном сбавил шаг. Солнце било ему в спину, жгло через рубашку тело.
      Когда они были почти у самого столба, раздался сухой треск выстрела. Падая вместе с Рамоном на землю, Сэм услышал, как кто-то завопил от боли.
      – Ты не вынудишь меня сдаться своим глупым притворством! – Это выкрикнул Лен Дауэрти. Сэм узнал его голос. – Можешь сообщить Ратледжам, что им меня не провести.
      – Как можем мы что-нибудь им сказать, если ты не перестанешь стрелять? – крикнул ему в ответ Эд Брейзер, в его голосе чувствовалось больше злобы, чем страха. Но Дауэрти оставался глух к доводам разума.
      – Послушай, не надейся, что я позволю тебе слинять отсюда.
      Прижимаясь к земле и прячась за молодыми растениями, Сэм подкрался к месту происшествия, оставив Рамона позади. Эд Брейзер и Карлос Джонс находились от него в добрых пятидесяти ярдах – на взрыхленной полосе, неподалеку от забора. Карлос был ближе, а Эд лежал немного подальше – на боку, потирая, словно от боли, правую руку.
      В следующем ряду валялась сломанная лопата, перехваченная у края ручки трепетавшим на ветру носовым платком. Другая часть лопаты отлетела к Эду. Попытка кончить дело миром явно не удалась.
      Радуясь, что никто, по-видимому, не пострадал, Сэм переполз в следующий ряд, откуда был лучше виден участок Дауэрти. Узкая, заросшая сорной травой извилистая тропа вела к открытому месту на склоне горы. Когда-то красивый уютный домик превратился в жалкую лачугу. Краска на стенах облупилась, обнажив кое-где прогнившие бревна. Рядом с домом, образуя уродливую свалку, валялись какие-то ржавые детали. На остальных десяти акрах бушевали непролазные джунгли.
      При виде этой заброшенности и упадка Сэма вновь захлестнула ярость. Он не сразу разглядел худощавую фигуру Дауэрти. Тот укрылся за своим блестящим «Бьюиком», упершись ружьем в капот. Рядом с ним, прямо на земле, стояла бутылка виски.
      – Что будем делать, хозяин? – Рамон, пригнувшись, опустился рядом.
      Сэм думал о том же, не в силах прийти к какому-нибудь решению. Внезапно затвор щелкнул вновь – столбик пыли вздыбился впереди Карлоса. Тот, закрыв руками голову, вжался в землю.
      – Гнусные твари, разрушившие мой забор, я заставлю вас уползти отсюда! – раздался крик Дауэрти. – Только попробуйте еще раз прикоснуться к нему, и я размозжу ваши головы.
      – С меня хватит. – Голос Сэма понизился до шепота. Окинув в последний раз взглядом окрестность, он пополз назад. После угрозы Дауэрти у него пропало всякое желание дожидаться шерифа с помощниками.
      – Что вы надумали? – Рамон полз за ним.
      – Ты слышишь полицейские сирены? Рамон, прислушавшись, покачал головой.
      – Нет.
      – Вот и я – нет. – Несчастье могло случиться и через двадцать минут, и через две, а когда появится полиция, предсказать трудно. Сэм опустил руку на плечо Рамона. – Оставайся здесь.
      – А вы куда?
      – Туда. – Движением головы Сэм указал в направлении Дома Дауэрти. – Если получится, отвлеку его, а ты постарайся, чтобы эти двое успели убраться подальше.
      – Он убьет вас. – Рамон уставился на него широко раскрытыми глазами.
      – Будем надеяться, что этого не случится, – усмехнулся Сэм.
      Стараясь остаться незамеченным, Сэм начал спускаться по склону вдоль западной границы участка. Здесь буйная поросль сорняков вперемешку с виноградными лозами служила хорошим прикрытием. Нырнув под натянутую проволоку, он оказался в зеленом туннеле из лоз. Держа в голове нужное направление, он крался к ветхому домику Дауэрти; неожиданно для себя он вспомнил, как в детстве играл здесь в индейцев.
      Но он уже не ребенок, мелькнуло у Сэма в голове, да и Дауэрти не работник с плантации. Действительность напомнила о себе раздавшимся выстрелом, и Сэм окончательно убедился, что Дауэрти нужно остановить, пока не случилась беда.
      Пот струился по вискам. Сэм вытер лицо и остановился, чтобы перевести дух. Сюда, в эти заросли, не проникало ни одного дуновения ветерка. Напоенный ароматом сочной зелени и зреющего винограда горячий воздух и назойливое жужжание плясавших вокруг головы насекомых – все это действовало на нервы.
      Неожиданно для Сэма вновь заорал Дауэрти, его голос звучал теперь почти рядом. Стараясь не шуметь, Сэм пополз к высокой траве в конце виноградного ряда. Сквозь бурые стебли он разглядел Дауэрти, навалившегося всем телом на сверкавший капот «Бьюика». Внимание того было целиком приковано к склону, которого Сэм, лежа на земле, не видел. Зато он хорошо видел винтовку. Похоже, это был военный карабин старого образца.
      Стараясь не выдать себя, затаив дыхание, Сэм внимательно огляделся. Автомобиль стоял у угла дома, развернутый в сторону от входа. Между ним и виноградником была открытая лужайка. Если бы ему удалось добраться незамеченным до дома…
      Сэм отполз на несколько ярдов назад и там, между покривившихся старых виноградных стеблей, увидел проход. Сняв шляпу и откинув ее в сторону, он, извиваясь, пополз вперед, прикрывая глаза, чтобы их ненароком не повредила жесткая трава или не хлестнул случайный лист. Таким образом он преодолел еще два виноградных ряда, стараясь производить как можно меньше шума.
      Он был прав: дом – эта жалкая развалюха – скроет его от Дауэрти. Поднявшись на ноги, Сэм быстро пересек заросшую сорной травой лужайку. Затем, осторожно обойдя дом, выглянул из-за угла. Отсюда были видны лишь задние колеса автомобиля и часть зеленого капота.
      Он крался вдоль стены, рассчитывая каждое свое движение. Пот струился по лицу, во рту пересохло, его нервы были напряжены, сердце бешено колотилось.
      Наконец перед ним открылся почти весь капот «Бьюика». Он остановился, переводя дух, и глянул из-за угла.
      Лен Дауэрти, упершись прикладом в капот, что-то бормотал себе под нос, то и дело упоминая Ратледжей. Сэм прикинул разделяющее их расстояние. Три молниеносных прыжка – и он будет рядом с Дауэрти.
      Воя сирены по-прежнему не было слышно.
      – Бога ради, Дауэрти, брось пушку и дай нам уйти.
      Пока Эд Брейзер кричал из укрытия, Сэм мигом одолел расстояние и хлопнул Дауэрти по правому плечу. От неожиданности тот отпрянул влево, не выпуская из рук старый карабин. Ухватив одной рукой ствол ружья, Сэм притянул к себе Дауэрти, а второй рукой рванул приклад. Дауэрти выпустил ружье и, потеряв равновесие, повалился на землю.
      Машинально Сэм разрядил карабин в воздух. Краем глаза он уловил движение – это двое работников карабкались по склону, торопясь убраться из опасного места. Дауэрти со злобно перекошенным лицом поднимался с земли, собираясь броситься на Сэма.
      – Давай, ну давай же, – подстрекал старика Сэм, его голос дрожал от еле сдерживаемого гнева. – У меня будет повод запихнуть этот карабин в твою глотку.
      Дауэрти глотнул утром немного виски, но все же был достаточно трезв, чтобы понять: в его возрасте не стоит связываться с молодыми мужчинами вроде Ратледжа. Не вставая, он уперся в землю локтями.
      – Гордишься, что сладил со старым человеком? – презрительно произнес он.
      – Может, ты и старый, Дауэрти, но человеком перестал быть давно. – И Сэм отступил назад, глядя с отвращением на поверженного старика. Даже на этом расстоянии он ощущал запах перегара.
      Известная всей округе машина, сотрясаясь всем корпусом, проехала по неровной лужайке и замерла рядом с «Бьюиком», сирена ее молчала, но огни светились. Из нее вылез помощник шерифа и с опаской приблизился к мужчинам – кобура расстегнута, рука на оружии.
      – Что тут творится? – Взгляд его перебегал от лежащего ничком Дауэрти к карабину в руках Сэма.
      – Он стрелял в двух моих работников. – Сэм передал оружие полицейскому дулом вверх. – Я уже разрядил карабин.
      – Тебе все неймется, Дауэрти, – укоризненно покачал головой помощник шерифа.
      Дауэрти, злой как черт, неуклюже поднялся на ноги.
      – Вот кто виноват, – и он ткнул пальцем в Сэма. – А я ничего плохого не делал. Мужчина имеет право защищать свою собственность, а о большем я не помышлял. Они разворотили мой забор, и я остановил их. – Он повернулся к Сэму. – Эта земля еще не ваша. И, клянусь памятью Бекки, никогда ею не будет.
      – Чертов осел, так вот в чем дело? – заорал Сэм, не в силах справиться с охватившей его яростью. – Эти люди не ломали забор, они собирались чинить его, пока ты не открыл стрельбу. – Он помолчал, глаза его сузились от гнева. – Ты мог убить кого-нибудь из них.
      – Не думаю, – презрительно фыркнул Дауэрти. – Я убиваю, только если хочу этого.
      – Это ты так думаешь, – возразил Сэм.
      – Ты хочешь сказать, что я лжец? – Дауэрти ощетинился и ткнул пальцем себя в грудь. – Меня наградили медалью как лучшего стрелка. Я мог бы пристрелить их в любую минуту, но мне хотелось только напугать их и заставить поваляться на земле.
      – Так, значит, никто не пострадал? – Полицейский взглянул на Сэма, ожидая подтверждения своих слов.
      Сэм посмотрел на горный склон. Рамон и двое работников шли теперь во весь рост, больше не прячась.
      – Похоже на то.
      Помощник шерифа пребывал в нерешительности.
      – Хотите предъявить обвинение, мистер Ратледж?
      – Это он-то будет предъявлять обвинение? – оскорбился Дауэрти. – Он, который нарушил закон о неприкосновенности частной собственности?
      – Помолчите лучше, мистер Дауэрти, – предупредил его Сэм, еле сдерживаясь, чтобы не взорваться. – А то привлеку вас за вооруженное нападение. – А полицейскому бросил краткое: – Вы знаете, где меня найти.
      И пошел прочь, не слушая угроз, которые выкрикивал ему вслед Дауэрти.
 
      Под недремлющим оком стража порядка прогнивший столб был водружен на прежнее место, а проволока вновь натянута. Только после окончания работ помощник шерифа уехал, увозя с собой карабин. Дауэрти он сказал, что тот может забрать оружие через несколько дней после того, как проверят его баллистические данные. Все это вместе с обидным внушением привело Дауэрти в состояние бешенства.
      Когда патрульная машина выехала со двора, Лен Дауэрти стремглав бросился в дом, схватил почти пустую бутылку виски и торопливо плеснул спиртное в грязный стакан. Внутри у него все кипело. Он-то знал, кто всему причиной – эта важная мадам и ее задирающий нос внук. Они настроили против него всех жителей долины.
      Он проглотил содержимое стакана одним махом, виски приятно обожгло горло. Тут же повторно наполнил стакан, полностью опустошив бутылку, и плюхнулся в старое кресло, которое часто, когда он напивался до чертиков, служило ему постелью.
      Стоящую на краю стола, ближе к креслу, треснувшую керамическую пепельницу с отбитыми краями переполняли пепел и старые окурки. Сам стол орехового дерева был во многих местах прожжен. На нем валялись пустые спичечные коробки, скомканные пустые пачки от сигарет и прочий хлам, с трудом поддающийся определению. В одном относительно чистом уголке стояла фотография в дешевой рамке, изображающая молодую темноволосую женщину, улыбающуюся робко и тревожно.
      Откинувшись на грязные подушки, Лен уставился на светло-коричневую жидкость в стакане.
      – Думали, что могут снести мой забор, но я им показал. Я им показал. – Он удовлетворенно хмыкнул и отпил виски, задержав его во рту, прежде чем проглотить. Затем перевел взгляд на фотографию. – Я им показал, где раки зимуют, Бекка, – повторил он на этот раз много мягче.
      Он выпустил из рук пустую бутылку, и та, скользнув, упала на кресло, привалившись к его бедру. Осторожным движением взяв фото, он бережно установил его у себя на коленях. Лицо его исказили боль и непроизвольная ярость.
      – Ну почему ты умерла, Бекка? – простонал он. – Почему покинула меня? Что я без тебя? Ты ведь знала. Несправедливо, что ты умерла. Несправедливо – ведь ты была так нужна мне.
      Рыдание готово было вырваться у него из груди, и он привычно залил его новым глотком виски. Когда он вновь взглянул на фото, глаза его увлажнились.
      – У нас с тобой были такие большие планы, Бекка. Такие планы. – Голос его предательски задрожал. Он громко засопел. – Я не позволю им отнять нашу землю, Бекка. Я найду деньги. Где-нибудь достану… как-нибудь. Может быть… может быть… – Он оборвал фразу, лицо его озарилось надеждой. Поставив фотографию на место, он улыбнулся. – Деньги будут. Вот увидишь.
      Он залпом допил виски и поднялся с кресла. На удивление твердой походкой подошел к двери, вышел и, захлопнув ее за собой, направился к машине. Спустя полчаса он затормозил у обветшалой закусочной и вошел внутрь.
      Не останавливаясь, Лен подошел к бару.
      – Мне нужна мелочь для телефона. – Лен швырнул на стойку пятидолларовую бумажку. – Нужно позвонить в другой город.
      – Здесь что, меняльная лавка? – проворчал Большой Эдди, но сунул купюру в карман, а из кассы извлек свернутые в столбик монетки по двадцать пять центов и положил их перед Леном.
      Сжимая в руке бумажный рулончик с монетками, тот направился в сторону туалетов, где на стене висел платный телефон. Здесь он замешкался, облизав внезапно пересохшие губы. Может, глотнуть сначала чего-нибудь горячительного. Одну рюмашку. Но он тут же отогнал эту мысль.
      Десятки раз он пытался собраться с духом и сделать наконец этот звонок, подогревая себя спиртным. Но в этот раз он обойдется без него. Он обещал Бекке.
      Все еще медля, он провел рукой по покрывающей его щеки щетине. Надо бы побриться, привести себя в порядок перед этим звонком. Важно произвести хорошее впечатление.
      Какого дьявола он тревожится? Ведь это всего лишь телефонный звонок. Тут неважно, как ты выглядишь.
      Чтоб не морочить себе дальше голову, Дауэрти поспешил снять трубку. На линии послышался женский голос.
      – Благодарю вас за подсоединение. Чем могу помочь?
      – Видите ли, я хочу позвонить… – Он замешкался на мгновение, пытаясь вспомнить ее новое имя. – Келли Дуглас из Нью-Йорка.
      – Номер, пожалуйста.
      – Я не знаю номера.
      – Звоните в службу информации – два-один-два, пять-пять-пять, один-два…
      – Нет уж, пожалуйста, раздобудьте мне нужный номер сами, – рявкнул он, но, спохватившись, сменил тон и ласковым голосом, как в старые времена, произнес: – Видите ли, я звоню из автомата, мисс. У меня нет при себе ни ручки, ни бумаги.
      – Да, это проблема, – согласилась девушка. – Подождите минутку, попробую что-нибудь сделать.
      – Спасибо. – Он ждал, нервно покусывая нижнюю губу, во рту с каждой секундой становилось все суше. Известия оказались неутешительными: согласно данным информационной службы Нью-Йорка, в городе была только одна Келли Дуглас, однако ее номер не указывался в книге абонентов и вообще не выдавался никому ни при каких обстоятельствах. – Но у меня неотложное дело, – запротестовал Лен взволнованно. – Мне срочно нужно поговорить с ней.
      – Если вы объясните, в чем дело, и оставите свой номер, мы с удовольствием передадим вашу просьбу, и с вами свяжутся.
      – Нет, так не пойдет. Мне самому надо с ней поговорить. – Он потер лоб, пытаясь что-нибудь придумать. – Послушайте, а может, ее можно застать на работе?
      – А где она работает?
      – Репортер на телевидении. На этом… ну, которое с павлином, Эн-би-си.
      – Вар соединить непосредственно с ней?
      – Что? Ну да, с ней. – От волнения он почти подпрыгивал на месте, его натянутые нервы совсем сдавали.
      Вскоре на другом конце провода послышался гудок, потом еще и еще… Наконец, когда, казалось, им не будет конца, трубку сняли, и чей-то оживленный голос произнес: «Добрый день. Студия Эн-би-си».
      – Келли Дуглас спрашивает междугородняя, – объявила телефонистка.
      – Келли Дуглас? Минуточку. – Пауза была короткой. – Мисс Дуглас здесь больше не работает.
      Он потерял контроль над собой.
      – Это ложь! Она там работает. Я знаю. Сам видел ее в «Новостях» два дня назад.
      – Простите, но… – в трубке пытались что-то объяснить.
      – Это она просила так сказать? – Его лицо наливалось кровью, а пальцы крутили телефонный провод. Телефонистка что-то говорила, но он уже ничего не слышал. – Немедленно позовите ее к телефону! Слышите? Я хочу говорить с ней. – Он кричал и кричал, пока не понял, что его никто не слушает – телефонистка отключилась. В ярости он швырнул трубку на рычаг. – Она будет со мной говорить. Клянусь Богом, я заставлю ее говорить со мной, – прорычал он.
      Но прежде он нуждался в хорошей порции спиртного.

      В студии разом вспыхнули лампы, залив ярким светом стол комментатора и тех, кто сидел за ним. Остальная часть помещения оставалась в полутьме, а вместе с ней и громоздкие камеры с прильнувшими к ним операторами, рабочие сцены, звукооператоры, гримеры, ассистенты режиссера и сам режиссер.
      Все они старались не забывать о переплетенных на полу кабеле и проводах – ловушках, в которые мог легко угодить непосвященный.
      Сидя за столом, Келли смотрела в сторону третьей камеры, ожидая сигнала начала передачи. Ее длинные волосы были убраны в модную косичку, лишь несколько завитков свободно обрамляли лицо, смягчая его выражение и маскируя миниатюрный наушник, благодаря которому осуществлялась связь с аппаратной. Микрофон был прикреплен к лацкану бледно-голубого пиджака, с которым прекрасно сочетался шарф в сине-золотую полоску.
      На камере зажглась красная лампочка, тут же последовал и ожидаемый Келли ручной сигнал. «Губернатор Куомо находится сегодня в Нью-Йорке…» Только она начала читать текст, возникший на экране телесуфлера, установленного несколько ниже объектива камеры, как неожиданно он погас. Почти не замешкавшись, Келли перевела взгляд на лежавшие перед ней бумаги и продолжала читать тот же текст, но отпечатанный на машинке, – она всегда держала его под рукой на всякий случай… «где он намеревается встретиться с влиятельными чиновниками штата и обсудить возможность финансовой помощи городу. Подробнее об этом расскажет Джон Дэниелз».
      Глядя в камеру, Келли внешне сохраняла полную невозмутимость, хотя в наушнике послышались вопли главного администратора, призывавшего немедленно пустить пленку, того же требовал и режиссер, причем в весьма нецензурных выражениях. Она опустила глаза, якобы просматривая бумаги, а на самом деле, чтобы проверить положение дел по мониторчику, замаскированному в столе. Так и есть – на нем только ее лицо.
      На телевидении трехсекундная заминка кажется вечностью. Келли, стараясь не выдать охватившего ее волнения, взяла в руки текст следующего сюжета, но тут же ее лицо в мониторе сменилось лицом Джона Дэниелза, стоящего у здания муниципалитета.
      – Порядок. – В голосе главного администратора слышалось облегчение. – Сюжет идет полторы минуты, потом снова даем тебя, Келли.
      Кивнув, Келли откинулась в кресле, свободно свесив руки. Слегка повысив голос, чтобы ее слышали все, она сказала:
      – Послушайте, ребята, если вы хотели, чтобы я надолго запомнила свою последнюю передачу у вас, то считайте, что добились своего.
      Кое-кто из операторов хихикнул за камерой. Чак, второй диктор, расплылся в улыбке.
      – Мы только хотели напомнить тебе некоторые прелести прямого эфира.
      – Премного благодарна, – пробормотала она сухо. Об остальных накладках Келли узнала хотя бы за несколько минут до эфира. Когда аудиотехник проверял ее микрофон, к ней подошла одна из ассистенток режиссера с сообщением, что интервью с Робертом Мондави сегодня не будет: его авиарейс отменили, и он никак не успеет попасть на студию вовремя. – Значит, я выбрасываю интервью. – Про себя она подумала, что можно было бы вместо интервью кратко рассказать о субботнем винном аукционе.
      – Нет. Таунсенд подготовил замену. Они сейчас в гримерной.
      – Кто это? – Келли терпеть не могла проводить интервью с людьми, о которых ничего не знала – ни окружения, ни заслуг, ни всяких пикантных подробностей, которые могли бы заинтересовать телезрителя. Не хотелось рисковать и задавать глупые вопросы, говорившие о ее неосведомленности.
      – Имени не помню, но не волнуйтесь, мы сами напишем вступительный текст и вопросы. – Едва успела ассистентка произнести эти успокоительные слова, как ее позвали, и она удалилась, оставив Келли с неприятным чувством, что ей придется пережить четыре долгие и скорее всего неловкие минуты беседы с неизвестным гостем передачи.
      Минуты через три взорвалась одна из ламп, засыпав осколками часть стола. Вскоре после этого на нос Келли села муха и отправилась разгуливать прямо по ее щеке, это было так некстати, тем более что в этот момент речь шла о работе очистительных систем города. И затем вновь отключился телесуфлер.
      Келли почти поверила, что все эти накладки, учитывая ее последнее появление на местном телевидении, – плохая примета, но все же нашла в себе силы пошутить с группой.
      – Договоримся, чтобы впредь без сюрпризов? Идет?
      – Что ж, забудем тогда о сюрпризе с тортом, – заявил Рори Таббз.
      Проводы с тортом, затеянные командой, уже ни для кого не были секретом.
      – Торт? Это что-то очень сдобное и очень порочное? – заулыбалась Келли.
      – Не знаю, насколько сдобное, но уж точно порочное, – пообещал Рори, вызвал одобрительные смешки у остальных.
      – А какой именно торт? – кокетливо потребовала ответа Келли, упершись рукой в бедро.
      – Приготовиться. Эфир через десять секунд. – Это напоминал режиссер. Телесуфлер снова включился. Келли нужно было удостовериться, что начальные слова на экране совпадают с текстом на машинке. Они совпадали. «Девять-восемь-семь-шесть-пять-четыре-три-два…»
      Взмах руки – и она уже говорит в камеру: «Находясь в Нью-Йорке, губернатор Куомо навестит сенатора Дэна Мелчера. Тот по-прежнему находится в больнице, где проходит лечение после ранения, полученного на этой неделе. Согласно поступившей из больницы информации, состояние сенатора несколько улучшилось. Врачи надеются на полное выздоровление».
      Объектив камеры переместился на второго диктора, который стал зачитывать заголовок следующего сюжета, после чего должна была вклиниться реклама. Келли открепила микрофон от лацкана и, перекинув шнур через спинку кресла, поднялась и вышла из-за стола. После рекламы шла «погода», а уже потом интервью Келли с пока еще неизвестным гостем программы. У нее было около пяти минут, чтобы уяснить, что к чему, и толково провести встречу.
      Не успела она спуститься с подиума, как ее перехватила Салли О'Мэлли, помощник режиссера, в чьи обязанности входило встречать гостей студии. Она сунула в руки Келли две странички желтой бумаги.
      – Вступление и вопросы, – проговорила она приглушенным голосом и показала жестом: сюда, пожалуйста.
      Поняв, что Салли приглашает ее познакомиться с гостем, Келли, осторожно прокладывая путь в переплетении кабелей и проводов, направилась к дверям, где стоял Хью Таунсенд, беседуя с двумя людьми. Келли окинула взглядом стройную, худощавую женщину, стоящую справа от Хью. Летний костюм в нежно-розовых пастельных тонах, явно от Шанель, короткая модельная стрижка, седые волосы.
      Бог мой, да это ведь Кэтрин Ратледж. У Келли похолодело в груди, паника охватила ее. Ей нельзя встречаться с Кэтрин. Та может узнать ее. Риск слишком велик.
      Но разве это возможно? Келли уже не та высокая полноватая девушка с косичками и в очках, которую она знала. Келли изменилась. Теперь у нее другое имя, другая внешность, другая жизнь – все другое.
      И все же она не сумела до конца справиться с волнением, приближаясь к этой троице. Однако у нее хватило выучки не выдать своих истинных чувств.
      Хью приветствовал ее улыбкой, в его светло-карих глазах горел победный огонек. С изысканно светскими манерами повернулся к Кэтрин Ратледж:
      – Кэтрин, позвольте представить вам Келли Дуглас. Она проведет с вами интервью. – И, обратившись к ней: – Келли, это Кэтрин Ратледж.
      – Для нас это большая честь, миссис Ратледж. – За эти пятнадцать лет Кэтрин почти не изменилась. Те же ясные и проницательные глаза, а плотный слой грима, положенный здесь, на студии, скрывал как старые, так и новые морщины.
      – Очень рада, мисс Дуглас. – Все тем же памятным Келли царственным жестом Кэтрин протянула руку в белой перчатке. Это жест был так же незабываем, как и ее голос – похожий на звук разрезаемого стекла. После того, как Келли пожала ей руку, та грациозным жестом привлекла ее внимание к третьему члену компании.
      – А это мой внук, Сэм Ратледж.
      Повернувшись, Келли увидела перед собой мужественное худощавое лицо, все, казалось, состоящее из глубоких складок. Памятное ей, хотя она видела его всего несколько раз в жизни, мягкое мальчишеское выражение лица исчезло. Неудивительно – они ведь вращались в абсолютно разных кругах. Сэм Ратледж принадлежал к элите винодельческого мира с его неизменными атрибутами – шикарными гоночными автомобилями, пикниками, всякими новомодными штучками, в то время как она принадлежала к… нет, вот это она вспоминать не намерена. Категорически. Эта жизнь осталась далеко позади.
      – Добро пожаловать в Нью-Йорк, мистер Ратледж, – приветствовала его Келли. В его внимательном, но бесстрастном взгляде она не увидела даже малейшего намека на узнавание. Неожиданно для себя Келли ощутила волнение, сердце учащенно забилось.
      – Здравствуйте, мисс Дуглас. – Он не протянул ей руки, а ограничился приветливой улыбкой. От движения губ он удивительно похорошел.
      – Вы примете участие в интервью, мистер Ратледж? – спросила Келли, стараясь представить себе, как она из всего этого выкрутится.
      – Нет. – Он слегка тряхнул головой, вновь улыбнувшись. – Я только сопровождаю Кэтрин.
      Келли показалось странным, что он зовет бабушку по имени.
      Шум за спиной был для Келли напоминанием, что пошла реклама. Она воспользовалась поводом и обернулась, чтобы посмотреть, как идут дела. Отшвыривая ногами кабели, операторы устанавливали камеры, направляя их теперь на два стула, стоящие друг против друга, и на разделяющий их круглый столик. Осветители уже поставили свет. Помощник режиссера внесла и установила на стол рядом с вазой, полной лилий и роз, бутылку вина и бокал, затем подошла к Келли и предложила провести миссис Ратледж к столику.
      – Да, конечно. – Она выждала мгновение, пытаясь справиться с нервным спазмом в желудке, и мысленно поклялась, что это интервью будет самым лучшим из всех проведенных ею. Такая задача могла помочь ей собраться с духом. – Не будете ли вы так любезны, миссис Ратледж, последовать за мной.
      Женщина кивнула, и Келли двинулась вперед, осторожно лавируя между проводами. Хью повернулся к Сэму Ратледжу.
      – Ваша бабушка в отличных руках, – заверил его Хью. – Келли – талант чистой воды, а голос – просто необыкновенный.
      – Да. – Но Сэму запомнился не ее «телевизионный» голос, несущий спокойствие и уверенность, звучащий без малейшего оттенка официальности, – ему особенно понравились те теплые, дружелюбные интонации, которые появились в ее голосе, когда она шутила с коллегами.
      Громоздкие аппараты загораживали обеих женщин.
      – Подойдем поближе, – предложил Хью. – Там будет лучше видно и слышно.
      – Как вам будет угодно. – Сэм проследовал за Хью Таунсендом.
      Встав позади камер, Сэм теперь прекрасно видел и место предстоящего действия, и его участниц. Кэтрин уже сидела, ее горделивая осанка сразу превратила кресло в подобие трона. Келли Дуглас стояла рядом, пощелкивая по миниатюрному наушнику, показывая этим движением, что связь отсутствует. В полутьме ее каштановые волосы казались совсем черными.
      К Келли бросился аудиотехник. Она повернулась к нему спиной, и тот, приподняв ее пиджак, проверил батарейки, прикрепленные к поясу юбки, открыв взгляду Сэма синий шелк блузки.
      Связь восстановилась, и Келли подарила аудиотехнику ослепительную улыбку.
      – Теперь отлично слышно. Спасибо, Карл. Мужчина, приветливо махнув ей рукой, отошел от подиума, и в тот же момент режиссер выкрикнул:
      – Тишина! Мы выходим в эфир через двадцать секунд!
      Келли села напротив Кэтрин и что-то шепнула ей. Потом склонилась над разложенными на коленях бумажками, что-то вычеркивая и заново вписывая.
      – Пятнадцать секунд, – последовало предупреждение, и начался отсчет в обратном порядке.
      Сэм взглянул на монитор, где лица ведущих сменили графики погоды. Мысли его как всегда вернулись к винодельне, виноградникам и текущей работе: прореживание виноградника Сола, розлив по бутылкам двухлетнего каберне-совиньона, подготовка к розливу «Мерло».
      Лен Дауэрти не присутствовал в его мыслях – пока не присутствовал: перед отъездом в Нью-Йорк шериф сообщил им, что Дауэрти арестовала полиция Сент-Хелен за дебош в пьяном виде, и теперь он отбывал четырехдневный срок наказания в городской тюрьме.
      Задумавшись, Сэм не сразу увидел на мониторе лицо Келли Дуглас. На экране замелькали разные цифры – информация, связанная с винным аукционом: время, место, цена билетов и предположительная сумма выручки, которая целиком пойдет на благотворительные цели.
      В душе Сэм хотел, чтобы они повидались с бароном Фужером, заглянули на аукцион и поскорее возвратились домой. И в то же время понимал, что, возможно, это последний выход в свет Кэтрин. Она всю свою жизнь, всю свою неутомимую энергию посвятила виноградникам Ратледжей, производству вин, лишив себя всего остального. Разве не заслужила она, чтобы и на нее распространилась слава ее замечательных вин?
      А в том, что аукцион принесет заслуженный триумф их вину, Сэм не сомневался ни на секунду. Кэтрин выставила на аукцион ящик каберне-совиньона – «Ратледж-Эстейт» 1973 года – вино, которое все эксперты считали «классическим» в своем роде – высшая оценка, которой может быть удостоено вино. Сейчас его можно было отыскать разве что в частных коллекциях. Семь лет назад, когда одна бутылка вина этого урожая появилась на аукционе, ее продали за пятьсот долларов – потрясающая сумма за бутылку калифорнийского вина. Цена же за весь ящик может исчисляться десятками тысяч долларов.
      Назвать такое просто успехом будет явным преуменьшением, решил Сэм.
      Стоя рядом с ним, Хью Таунсенд пробормотал:
      – Великолепно. Просто великолепно.
      Сэм обернулся. Таунсенд возбужденно потирал ладони.
      Увидев вопросительный взгляд Сэма, он кивнул головой на подиум.
      – Она выбросила вступление и написала собственное. Просто потрясающе, – пробормотал он, продолжая потирать руки.
      Только тогда Сэм прислушался к тому, что говорила Келли Дуглас.
      – …действительно может считаться легендой. В дни «сухого закона», когда некоторые виноделы вырубили виноградники и развели на их месте сады, она сохранила свои в неприкосновенности. Более того, насадила молодняк – лично отобранный и привезенный из Франции, ни минуты не сомневаясь, что когда-нибудь с великим экспериментом – «сухим законом» – будет покончено. История подтвердила ее правоту. Спросите любого знатока калифорнийских вин о «Ратледж-Эстейт», и он благоговейно заговорит о «вине мадам». – Келли подарила Кэтрин улыбку. – Я уже говорила, но повторю еще раз – для нас большая честь принимать вас у себя, мадам Ратледж.
      – Спасибо. А мне доставляет большое удовольствие быть у вас в гостях, – Кэтрин слегка склонила голову с изяществом, еще более подчеркивающим ее врожденное чувство собственного достоинства.
      – Вопрос из любопытства. Откуда пошло это обращение – «мадам»?
      – Это долгая история. – Кэтрин только махнула рукой, не уточняя, сколько с тех пор минуло лет. – Когда я впервые, еще невестой, появилась в поместье Ратледжей, слуги, обращаясь ко мне, называли меня «молодая мадам», чтобы отличить, полагаю, от матери моего мужа, которая тогда была еще жива. Позднее, когда после смерти мужа я вернулась на родину, меня сопровождали Жерар Бруссар и его юный внук Клод. Несмотря на «сухой закон», Жерар Бруссар согласился возглавить винодельню «Ратледж-Эстейт». Теперь этот пост занимает его внук Клод. Оба они, как французы, обращаясь ко мне, говорили «мадам». Отсюда все и пошло.
      Келли знала, что из Европы Кэтрин везла также двух сыновей, Джонатана и Гилберта, черенки и гроб с останками мужа, но упоминать об этом не стала. Вместо этого она заметила:
      – Я знаю, что вы редко покидаете Напа-Вэлли в последнее время. Это совпадение, что вы и барон Фужер совместно посетите наш гала-аукцион этого года, или есть правда в слухах, что вы с вашим сыном Гилбертом, владельцем винодельни «Клойстерз», вступили в соревнование за право создания в Напа-Вэлли совместного предприятия с фирмой «Шато-Нуар», принадлежащей барону?
      Кэтрин приветливо улыбнулась.
      – Когда в одной долине так много виноделен – «Петрас», «Лафит-Ротшильд», «Моет», «Шандон», – слухов не избежать. Но если вы спрашиваете, встречусь ли я с бароном здесь, в Нью-Йорке, то мой ответ «да». Наши семьи дружат уже много лет.
      Келли оценила изящество, с которым старая дама уклонилась от прямого ответа. Возраст никак не отразился на силе ее ума, быстроте реакции. До конца интервью оставалось меньше минуты, и у Келли не было времени, чтобы развить эту тему.
      – Для любой матери нелегко конкурировать с собственным сыном в одном деле, будь то производство тонких вин или что-либо другое. Думаю, ваш случай не исключение.
      Склонив голову набок, Кэтрин нарочито удивленно улыбнулась:
      – Но, Келли, у «Ратледж-Эстейт» нет конкурентов. Келли инстинктивно почувствовала, что эта фраза будет прекрасным завершением интервью. Она повернулась лицом к камере.
      – Уверена, что те, кто придет завтра на аукцион, смогут убедиться в этом сами. А вас, Кэтрин Ратледж, хозяйку прославленной калифорнийской винодельческой фирмы «Ратледж-Эстейт», благодарю за участие в передаче. Для всех нас это редкая и приятная возможность увидеть вас.
      Интервью прошло безукоризненно, и Келли это знала. Нервное напряжение слегка ослабло.
      С началом рекламной паузы Келли, извинившись, вернулась на место диктора, передав Кэтрин в умелые и заботливые руки Салли О'Мэлли.
      Завершающие минуты передачи прошли как во сне. Келли ничего не запомнила. Ее коллега объявил телезрителям, что она уходит работать на другой канал, где будет вести свою программу. Келли сказала что-то приличествующее случаю, но не смогла бы этого повторить даже под дулом пистолета.
      Когда на плывущем кадре с участием всей съемочной группы пошли титры, Келли осталась в кресле, улыбаясь и кивая, как будто и в самом деле слышала, о чем говорят ее товарищи. Как только прямой эфир отключили, Келли захотелось зашвырнуть все бумаги куда-нибудь подальше. Но разве можно публично демонстрировать свой эмоциональный срыв, особенно когда не хочешь, чтобы узнали, как мучительно далось тебе это интервью.
      Взволнованная, она дольше обычного возилась, отстегивая микрофон и снимая наушники. Недовольная собой, потому что поймала себя во время интервью на том, что ерзает в кресле, стараясь стать менее заметной, а еще на том, что избегает смотреть гостье в глаза. Все это было отвратительно. Прошлое насильно напоминало о себе. Но теперь оно не имело к ней никакого отношения, и она не хотела, чтобы оно опять вставало перед ней.
      Когда лампы немного остыли, Келли почувствовала наконец прохладу, идущую от кондиционера. Она с удовольствием глубоко вдохнула воздух и сошла с подиума. Но тут ее ждал неприятный сюрприз.
      Оказалось, что Хью не ушел после интервью, а ждал ее, стоя у дверей, а с ним – Кэтрин Ратледж и ее внук. Келли захотелось исчезнуть.
      Но вместо этого Келли, собрав все свое мужество, направилась к ним.
      – А я думала, вы уже ушли. – Келли изо всех сил старалась, чтобы даже малейшая нотка недовольства не проскользнула в интонации.
      – Кэтрин пожелала остаться, чтобы выразить свое восхищение твоим знанием винодельческой промышленности… и истории «Ратлеез-Эстейт», – ответил Хью, улыбаясь. – Признаюсь, я забыл предупредить, что ты родилась в Напа-Вэлли.
      – Вот как? – Кэтрин посмотрела на нее с интересом.
      – Родилась, но не жила, – быстро проговорила Келли. – Хотя признаюсь, всегда гордилась местом своего рождения. А что касается знания вин, то Хью обожает просвещать каждого на студии во всем, что касается их производства и прочих тонкостей – хочет тот этого или не хочет.
      – Вы, должно быть, способная ученица. – Это сказал Сэм Ратледж.
      Она чуть повернула к нему голову.
      – Спасибо. – Несмотря на внутреннее беспокойство, она твердо встретила его взгляд, вновь испытав волнение от его присутствия. Будь на его месте другой, она могла бы попытаться понять, что стоит за этим чувством. Сейчас же у Келли не было иного выбора, кроме как забыть все как можно скорее.
      – Келли не просто способная ученица, – вставил Хью. – Она восходящая звезда Эн-би-си. А с сегодняшнего дня – официально утвержденная ведущая одной из самых престижных программ центрального канала.
      – Примите мои поздравления. – Сэм протянул ей руку.
      – Спасибо. – Она лишь слегка коснулась его руки. Келли Дуглас была красивой женщиной – это он заметил сразу же. Но особенно его любопытство и интерес возбудила та настороженность, какую он уловил за внешне непроницаемой маской.
      – Не будем вас задерживать, мисс Дуглас, – произнесла Кэтрин, к явному облегчению Келли. – Я только хотела поблагодарить вас за интервью. Надеемся, что еще сможем повидать вас.
      – Вот это я вам гарантирую, – сказал Хью. – Келли будет сегодня на приеме.
      – Я могу опоздать, Хью, – предупредила Келли. – Ребята купили торт и приготовили разные сюрпризы.
      – Раньше или позже, но я жду тебя. Считай это приказом нового шефа.
      – Хорошо. – Сделав над собой усилие, она улыбнулась, не представляя, как ей из этого выпутаться.
      – До вечера, мисс Дуглас, – пробормотал Сэм, отходя.

      Такси свернуло на ближайшую к тротуару полосу движения и затормозило перед Трамп-Тауэр на Пятой авеню. Келли расплатилась, прибавив щедрые чаевые, и, выйдя из машины, окунулась в душную атмосферу летнего вечера. Подняв глаза, она немного замешкалась, созерцая архитектурное чудо из мрамора и стекла, вздымавшееся на высоту шестидесяти восьми этажей.
      Она все-таки приехала, откинув последние сомнения и уделив особенное внимание своему туалету. Необходимо произвести хорошее впечатление, сказала она себе, все-таки теперь она – телеведущая программы центрального канала и неофициальная хозяйка приема, затеянного Хью. Но она лгала себе. Элегантная, модная одежда придавала ей уверенности. Разве можно испытывать комплекс неполноценности в туалете от Калвина Клейна?
      Поверх короткого кружевного платья цвета старого золота, от изысканной простоты которого просто дух захватывало, Келли набросила золотистое атласное пальто, расширенное книзу, с узкими рукавами и стоячим воротником. Мягкие изящные золотые туфельки на высоком каблуке и сверкающие каскады камней в золотой оправе в ушах должны были добавить ей еще больше уверенности.
      Сознавая свою привлекательность, Келли ступила в вестибюль здания, стены и пол которого были отделаны мрамором абрикосового цвета.
      Шум бьющего фонтана мгновенно заглушил все городские звуки. Человек из охраны проводил ее к частным лифтам, которые развозили пассажиров по роскошным апартаментам, расположенным выше торгового комплекса на нижних этажах. Лифт быстро поднял ее на шестидесятый этаж.
      За дверями квартиры Хью, вернее, двух квартир, перепланированных в одну громадную, слышались голоса – прием был в разгаре. Стараясь успокоиться, она сделала глубокий вдох и позвонила.
      Почти мгновенно дверь открыл одетый в ливрею лакей из специально нанятого на вечер обслуживающего персонала. Он тут же узнал ее.
      – Добрый вечер, мисс Дуглас. – Распахнув дверь шире, он отступил, пропуская ее внутрь.
      – Добрый вечер. – Келли передала ему пальто и перед тем, как устремиться на шум голосов, перебросила через плечо цепочку вечерней сумочки.
      В гостиной, длина которой составляла не менее сорока двух футов, она остановилась, переводя дух. Одна стена комнаты была целиком из стекла, раздвинутые тонкие шторы не скрывали огней ночного города. Это была типичная нью-йоркская квартира, современная по своему оформлению и духу, островок спокойствия и порядка в напряженной жизни города за окном.
      Но сейчас, подумала Келли, гостиную не назовешь островком спокойствия – большинство приглашенных расположилось именно здесь. Люди сидели, стояли, переходя от одной группы к другой. Здесь были собраны сливки общества, знаменитости, политики, могущественные дельцы, богачи, влиятельные люди и, конечно же, виноделы, вознесенные волшебной силой вина в ранг полубогов и высоко почитаемые в некоторых кругах вроде этого.
      Официант в белом кителе остановился около нее с подносом с копченой лососиной и канапе со шпинатом. Келли вежливо отказалась, в это время ее заметил Хью и тут же подошел, поцеловав в щеку.
      – Ты опоздала, – сказал он, вдохнув запах ее волос. Сегодня Келли распустила их, и они густой волной падали на ее плечи в тщательно продуманном беспорядке.
      – Лучше поздно, чем никогда, – отшутилась она.
      – Возможно. Как прошли проводы? Вкусный был торт?
      – Очень вкусный, но еще лучше была выскочившая прямо из него фигурка обнаженного мужчины, – ответила Келли с невозмутимостью девушки, которая не покраснеет ни при каких обстоятельствах. – Ребята говорят, что торт с подобным сюрпризом помогает решать полюбовно многие спорные дела известных фирм. Но я сомневаюсь.
      – Почему? – Хью смотрел на нее с любопытством.
      – Вид у него не очень-то боевой. Может, я не очень разбираюсь в спортивной терминологии, но, по-моему, бойцовских качеств у него маловато.
      Рассмеявшись, Хью подозвал взглядом проходившего мимо официанта.
      – Что будешь пить?
      – А вина нет совсем? – На подносе не было ни одного бокала.
      Хью недоуменно изогнул брови.
      – В этом обществе? Разве это возможно! Какую бы марку я ни предпочел, кто-нибудь обязательно окажется в обиде. А выставлять все содержимое своего погреба, превращая квартиру в дегустационный зал, я не намерен. Наилучшим решением вопроса мне показалось – подать коктейли. Во всяком случае, практичным.
      – Тонкий и дипломатический ход.
      – Пожалуй, – согласился Хью со своим обычным обворожительным высокомерием.
      – Сок лайма, разбавленный газированной водой, – сказала Келли официанту. Тот поклонился и отошел. – А теперь скажи, – проговорила она, склонившись к Хью и понизив голос, – с кем мне тут надо познакомиться, а с кем необязательно? – Говоря, она скользила взглядом по гостям, напряженно ожидая момента, когда ей вновь придется посмотреть в глаза Кэтрин Ратледж и ее внуку.
      Хью улыбнулся несколько самодовольно и внимательно осмотрел собравшихся.
      – Это сборище – находка для писателя типа Агаты Кристи. Жаль, что этой достойной леди больше нет в живых. – Он покосился на Келли. – На мою незатейливую вечеринку слетелись все – не только Кэтрин Ратледж и барон Фужер, но и Гил Ратледж. Ситуация, как говорится, накаляется.
      – Надеюсь, скандала не будет.
      – Интересная мысль, – одобрил он. – К сожалению, они для этого слишком хорошо воспитаны.
      – Хью, ты невозможен. – Но она от души рассмеялась.
      – Согласен. – Официант принес сок. Хью осторожно взял стакан с подноса и подал Келли. – Ты знакома с Гилом Ратледжем?
      – Нет. Знаю его только по слухам. А где он?
      – Вон стоит. – Хью незаметно кивнул в сторону седовласого мужчины, беседующего в углу с двумя гостями. – Пойдем, я представлю тебя.
      Взяв Келли под руку, Хью бережно провел ее, словно лоцман, между собравшимися к Гилу Ратледжу. Если бы Келли не знала, что перед ней сын Кэтрин, она ни за что бы не догадалась. Но легкое сходство все-таки присутствовало: та же копна седых волос, тот же тип классической красоты, только у матери – более женственный. Келли догадывалась, что Гилу уже за шестьдесят, но он так же, как и мать, выглядел значительно моложе своих лет. Доставшиеся в наследство от матери голубые глаза, взгляд которых так же, как и у нее, мог в случае недовольства становиться ледяным или, напротив, излучать тепло и обаяние.
      Однако сыну недоставало благородной сдержанности матери, некоей ауры врожденного величия. Гил был более открытым человеком – энергичный, напористый, яркий и очень обаятельный. Заметив, что к нему идут, он шагнул к ним навстречу со своей обворожительной улыбкой.
      Опередив Хью, он первый протянул руку.
      – Мисс Дуглас… – Без всякой нарочитости, изящным, естественным жестом поднес ее руку к губам. – Получил большое удовольствие от вашего выступления по телевидению сегодня.
      – Вы очень добры, мистер Ратледж. – Келли было интересно знать, что он думает об интервью на самом деле, но задавать такой вопрос было бы бестактностью.
      – Вы слишком уж скромничаете, – произнес Гил, не выпуская ее руки. – И зовите меня просто Гил.
      – А меня Келли, – ответила она на его любезность.
      – Келли. – Он широко улыбнулся. – Полагаю, не только я признаю ваш талант. Иначе телевизионное начальство не предложило бы вам стать ведущей новой программы.
      – Этим я обязана Хью.
      – Не верьте ей, – отозвался Хью.
      – Я и не собираюсь, – весело подхватил Гилберт и затем, повернувшись к мужчине, стоящему слева от него, произнес: – Келли, разрешите представить вам моего сына Клея.
      Обаяние личности Гила, его манер были настолько велики, что Келли до этого момента и не обращала внимания на стоящего рядом мужчину. А он – от русых волос на голове до кончиков лакированных итальянских туфель – был тем, кого называют «красавец-мужчина», голливудский герой-любовник. Бронзовый калифорнийский загар, оценивающий взгляд голубых с поволокой глаз, красивый чувственный рот. Он, несомненно, унаследовал обаяние отца, но другого свойства – оно было более приглушенное, интимное.
      – Здравствуйте, мистер Ратледж. – Приветливо улыбаясь, Келли протянула Клею руку.
      – Прошу, зовите меня Клей. – Он не поднес ее руку к губам, как отец, а просто легко пожал. Теплое, чувственное прикосновение.
      – Хорошо, Клей. – Она поймала на себе его одобрительный взгляд.
      В былые времена его внимание польстило бы ей, от его улыбки, красоты, прикосновения его руки голова могла бы пойти кругом. Но, работая на телевидении, особенно в Нью-Йорке, она привыкла к встречам с разными знаменитостями – политиками, руководителями разных рангов. Все они с блеском умели льстить и притворяться и прибегали к любым средствам, чтобы добиться желаемого.
      – Примите мои поздравления с повышением, – продолжал Клей. – Теперь, когда мы знакомы, буду следить за вашими передачами.
      Для Клея встреча с новой женщиной была каждый раз вызовом. Они, вернее, победы над ними, стали его страстью, манией. Стоило ему увидеть эту стройную, великолепно сложенную женщину, эти струящиеся, темные с золотым отливом волосы, как в нем тут же пробудился охотничий азарт, он весь напрягся, как породистый пес при виде дичи.
      – Очень надеюсь на это, – спокойно ответила она. – Чем больше зрителей, тем выше рейтинг передачи. А значит, больше шансов на успех.
      – У меня предчувствие, что ваша программа будет иметь грандиозный успех. – Он загадочно улыбнулся, словно знал нечто, известное только ему.
      – Все, кто к ней причастен, сделают для этого все возможное. – Келли поблагодарила его еще одной улыбкой.
      Она вежливо улыбалась, приветливо смотрела. Однако за внешней сдержанностью ощущалось скрытое напряжение, некая сила, вызывавшая в Клее жгучий интерес. Втягивая Келли в непринужденную беседу, он хотел вызвать ее на откровенность, пытаясь сыграть на ее гордости, тщеславии, амбициях или на романтических идеалах, он наблюдал за ее реакцией, которая подсказала бы ему путь к ее сердцу.
      Клей никогда не торопил события, понимая, что этим можно все испортить. Поэтому, когда Хью Таунсенд, взяв Келли под руку, попросил их извинить – ему надо было познакомить Келли с другими гостями, – Клей воспринял это спокойно.
      Он только проводил ее взглядом и, поворачиваясь к отцу, произнес:
      – Умная, интересная женщина.
      Тот скептически крякнул и, поднося ко рту стакан виски с содовой, пробормотал:
      – Однако Кэтрин ее легко уделала. – Заключительная фраза Кэтрин «У вина «Ратледж-Эстейт» нет конкурентов» не давала ему покоя.
      – Кстати, а где мадам?
      – Да вон она. В окружении приближенных. – В голосе Гила Ратледжа звучали саркастические нотки; подняв стакан, он указал им в противоположную сторону гостиной.
      Клей повернул голову и сразу же увидел свою бабушку. Она стояла – руки непринужденно сложены на груди, подбородок слегка приподнят – и что-то не говорила, а, казалось, вещала небольшой группе ловивших каждое ее слово людей.
      Большинство женщин ближе к старости начинают питать слабость к дорогим украшениям, однако Кэтрин и здесь отличалась от других. Жемчужины в ушах и обручальное кольцо с бриллиантом – вот все, что она позволила себе.
      Одета она была с изысканной простотой, выделяясь этим среди других дам в гостиной, и Клей не мог этого не заметить. Шарф всех оттенков розового, аметистового и цвета морской волны ниспадал с ее плеча, струясь по спине, как шлейф. Прямое платье цветного шифона почти касалось пола. Смотрелся этот наряд исключительно элегантно.
      Клей незаметно от отца приветствовал ее.
      – Не сомневаюсь, она думает, что сделка с бароном у нее в кармане, – пробормотал Гил.
      – А разве не так? – равнодушно поинтересовался Клей.
      – После моей встречи с бароном все может измениться. – Отхлебнув виски, Гил опустил стакан, выражение его лица стало решительным и даже суровым. – Нужно только открыть ему кое на что глаза.
      – А именно?
      – Рынок перенасыщен дорогими элитными винами. Предложение превышает спрос. Чтобы начать в этих условиях новое дело, необходима хорошо разработанная концепция сбыта, ловкие торговцы. У нас есть все: хорошая организация производства, необходимые средства, опыт. У нее этого нет: объем производства слишком мал. И не только это: не забывай, ей девяносто лет. Долго она не протянет. А без нее всему конец. «Ратледж-Эстейт» перестанет существовать.
      – А про Сэма ты забыл? Гил презрительно фыркнул.
      – Тряпка, как и его отец. Кэтрин, только она ведет дела «Ратледж-Эстейт», она единолично всем управляет. Не терпит никакого вмешательства. Компания чисто формально называется семейной. Что я и понял несколько лет назад, – с горечью произнес он, пальцы его сильнее сжали стакан.
      – Все это так, – равнодушно отозвался Клей. Он уже не раз это слышал. Все, чего хотел отец, – закупить виноград у других владельцев, но бабушка стояла насмерть. Вино Ратледжей будет делаться только из собственного винограда.
      У Гила и сейчас звучали в ушах ее слова.
      – У нас из-под носа уплывала прибыль, а она и слушать меня не хотела. Даже когда я предложил выпускать вино с другой этикеткой – уперлась, и ни в какую. А другие виноделы делали такое сплошь и рядом. Но она ведь не такая, как все! Это же Кэтрин!
      Гил замолчал, воспоминания нахлынули на него, и он неожиданно разъярился.
      – Боже, чего только не было. В один год непрерывно лил дождь, и виноград недозрел, и что же ты думаешь?! Она весь его продала, чтобы упаси Бог не выпускать немарочное вино. Год пропал. И Джонатан с ней согласился. Он всегда был с ней заодно.
      Гил бросил свирепый взгляд в сторону матери. Вечно вокруг нее вьются всякие людишки, смотреть тошно. Холодная, бессердечная стерва.
      Ложь. Вся ее жизнь построена на лжи. Для нее семья – дешевая рабочая сила. И эта сказка, что во время «сухого закона» она делала вина для причастия. Еще одна ложь. Как и то, что она – жена, верная памяти мужа. Он-то никогда не забудет, в каком виде застал ее однажды – помада размазана, блузка расстегнута, грудь обнажена. И то, как она склонилась к нему и, крепко схватив, проговорила, сверкая глазами: «Никогда никому не говори об этом, Гил. Никому. Никогда. Ты понял?»
      Непроизвольно он, как и тогда, быстро кивнул, испытав прежнее чувство потрясения и предательства. Он сдержал слово и никому ничего не сказал. Но и не забыл ничего.
      – А вон там стоит в одиночестве Сэм, – лениво заметил Клей. – Пойду поздороваюсь со своим дорогим кузеном.
      – Иди, – угрюмо проговорил отец и снова поднес стакан к губам.
 
      Сэм стоял, привалившись к позолоченному пристенному столику в стиле Людовика XV. Пиджак небрежно расстегнут, одна рука – в кармане.
      Он увидел, что к нему приближается Клей, и глотнул еще немного теплого пива, которое потягивал целый вечер. На Клея он смотрел без всякого интереса – они никогда не были друзьями, их отношения даже хорошими трудно было назвать. Поэтому Сэм и не подумал изображать на своем лице радость.
      – Увидел, что ты пребываешь в одиночестве, и захотел составить тебе компанию, – приветствовал его Клей с улыбкой.
      Такая улыбка могла бы покорить любую женщину без труда. И Сэм это знал. Он знал также, что за этой улыбкой ничего не стоит.
      – Одиночество меня не тяготит, – ответил он, продолжая блуждать взглядом по комнате. Отыскав в гуще людей золотое пятно, он уже не сводил с него глаз.
      Там стояла Келли Дуглас. Сэм увидел ее сразу же, как только она вошла в комнату, – ее невозможно было не заметить в этом горящем огнем кружевном наряде.
      Линии платья подчеркивали небольшую грудь и гибкую талию и открывали взглядам мужчин ее великолепно длинные ноги. Немудрено, что от нее не могли оторвать глаз.
      – Необыкновенная женщина, – заметил Клей, проследив направление его взгляда.
      Сэм посмотрел на него, губы скривились в презрительной усмешке.
      – Только не говори, что близко знаешь ее, – насмешливо произнес Сэм, так как видел со своего места недавнюю сцену знакомства.
      Клей посмотрел на него с любопытством.
      – Да я только словом с ней перемолвился. – Он не отрывал глаз от лица кузена. – Ты что, продолжаешь дуться на меня из-за жены? Прости, бывшей жены. Ты ведь развелся с Адриен?
      Брак Сэма с Адриен Боллард распался спустя шесть месяцев после женитьбы еще до того, как он застал ее с Клеем при весьма двусмысленных обстоятельствах. Этот случай, естественно, не послужил сближению двоюродных братьев.
      – Ты ни капельки не переменился, Клей, – Сэм поставил стакан на мраморную поверхность столика по соседству с фарфоровой статуэткой. – Все та же дешевка.
      Клей только ухмыльнулся в ответ. Сэм пристально посмотрел ему в глаза и отошел. Он предпочитал находиться в одиночестве.
 
      Хью шепнул Келли на ухо:
      – А вот и еще один участник треугольника – барон Фужер. Заговори о его библиотеке в Шато-Нуар, и он будет навеки твой.
      Келли улыбнулась про себя. Не впервые Хью наставлял ее таким образом, предоставляя информацию о важной персоне, с которой ее знакомил. Это, с одной стороны, создавало иллюзию близкого знакомства с человеком, облегчало контакт, а с другой – давало пищу для беседы, не сводя ее к банальным темам вроде погоды.
      Барон Эмиль Жерар Кретьен Фужер поначалу разочаровал Келли, совершенно не соответствуя ее представлению о французском аристократе. Конечно, кольцо с печаткой, вечерний костюм ручной работы, туфли из великолепной кожи, тщательно отполированные ногти – все эти внешние атрибуты присутствовали, но на этом все и заканчивалось. У этого невысокого полноватого мужчины на шестом десятке, с намечающейся лысиной был рассеянный вид погруженного в думы степенного академика. Келли мысленно поблагодарила Хью – упоминание о библиотеке могло стать ключом к беседе.
      – Очень рад познакомиться с вами, мисс Дуглас. – Барон приветствовал ее с привычной учтивостью, но даже улыбка не делала его лицо менее серьезным. Келли подумала, что, должно быть, многие ошибаются, принимая его внутреннюю сосредоточенность за равнодушие.
      – Для меня это большая честь, барон Фужер, – ответила Келли, прибавив: – Так же, как и для всего Нью-Йорка.
      Он рассеянно кивнул и тут с некоторым опозданием вспомнил о стоявшей рядом женщине.
      – Простите, я не познакомил вас. Моя жена, баронесса Натали Евгения Магдалена Фужер. Мадемуазель Дуглас. А с нашим хозяином, мсье Таунсендом, вы уже знакомы.
      Келли повернулась к его жене, стройной невысокой женщине, лет на двадцать моложе мужа.
      – Очень рада познакомиться с вами, баронесса Фужер.
      – Зовите меня Натали. – Живая, с ясной, как и ее глаза, улыбкой, темные, собранные в пучок волосы открывали маленькие изящные ушки, в которых покачивались серьги с бриллиантами и рубинами. Шифоновое платье, переливающееся всеми цветами радуги, говорило о ее пристрастии к насыщенной цветовой гамме. – Мы ведь в Америке, – продолжила баронесса. – Здесь не придают значения титулам. А я могу называть вас Келли?
      – Мне будет приятно, – с готовностью отозвалась девушка. Контраст между характерами мужа и жены бросался в глаза.
      – Ваш город чудесен, – сказала баронесса Келли. – Как, должно быть, приятно жить здесь.
      – Как когда, – сдержанно отозвалась Келли. – Вы впервые в Нью-Йорке?
      – Нет, я уже дважды была здесь, но ваш город неисчерпаем, он никогда не наскучит, – заявила Натали Фужер, не замечая, что барон уже не участвует в беседе. Но от внимания Келли не ускользнул отсутствующий взгляд барона.
      – Так многие считают. Нью-Йорк может утомить вас, но наскучить – никогда, – заявила Келли, и баронесса согласно засмеялась. Серебристый смех ее звучал очень мелодично. Барон бросил на них рассеянный взгляд, не понимая, чему смеются.
      – Вы очень метко заметили, Келли. И я бы сказала – остроумно.
      – Просто наблюдение местного жителя, – отшутилась Келли и проговорила, обращаясь к барону: – Я слышала, барон, что у вас в Шато-Нуар совершенно уникальная библиотека?
      При упоминании о библиотеке глаза барона зажглись, выражение лица стало почти одухотворенным.
      – В моем собрании действительно есть прекрасные и редкие издания. Но это не моя заслуга. Библиотека собиралась в течение долгих лет. Столетий. Она подлинный источник наслаждения для меня.
      И, сев на свой любимый конек, он начал перечислять произведения величайших мировых писателей и философов – некоторых Келли помнила еще со времен колледжа.
      – Вы должны побывать в Шато-Нуар, и я покажу вам сокровища моей коллекции, – закончил барон, и слова его звучали как приказ.
      Прежде чем Келли успела ответить, к ним подошел Гил Ратледж и ласково обнял барона за плечи.
      – Эмиль, – приветливо начал он, – я вижу, ты уже познакомился с прелестной мисс Дуглас.
      – Совершенно справедливо.
      Гил ослепительно улыбнулся Келли.
      – Барон говорил вам, что мы познакомились, когда он еще ходил в коротких штанишках?
      Келли улыбнулась, пытаясь представить этого стоящего перед ней ученого мужа маленьким мальчиком.
      – Нет, не говорил.
      – Это было в сорок пятом, – поспешил начать свой рассказ Гил. – Война в Европе закончилась, а за сутки до этого первая атомная бомба была сброшена на Японию. В то время я в чине лейтенанта находился во Франции. Мне как раз предоставили месячный отпуск, и дедушка Эмиля пригласил меня провести его в Шато-Нуар.
      – «Шато-Нуар» сорок пятого года, – пробормотал Хью почти благоговейно. – Поистине царское вино.
      – Горжусь тем, что присутствовал при его рождении, – заметил Гил. – Его будущее величие можно было угадать еще в процессе брожения. А через несколько лет, когда выдержка вина закончилась, дедушка Эмиля, проявив поистине королевскую щедрость, прислал мне в подарок ящик с драгоценным содержимым. «В память о вашем пребывании в Шато-Нуар», – писал он. У меня до сих пор сохранилось несколько бутылок. Я открываю их только в исключительных случаях. – Он повернулся к Эмилю. – Возможно, нам вскоре представится случай откупорить одну, Эмиль.
      – Возможно, – кратко отозвался барон.
 
      Клей Ратледж со своего места незаметно наблюдал за оживленной беседой барона и Келли Дуглас. Он следил за ней восхищенным взглядом, и только судорожно сжатые губы говорили о том, что его больно ранили прощальные слова Сэма.
      Когда к ним подошел отец, взгляд Клея переместился на него. Отец был готов на все, только бы сорвать сделку Кэтрин с бароном. Еще много лет назад Клей понял, что у Гила Ратледжа в жизни только одна цель – превзойти Кэтрин в искусстве виноделия. Бабушка всегда присутствовала в их жизни – даже после того, как отлучила отца от себя и выставила его с молодой женой и ребенком из собственного дома. Это Клей помнил с юных лет. И понимал, и разделял ненависть к ней отца.
      Тем временем жена барона рассмеялась каким-то словам Келли. Клей окинул ее оценивающим взглядом, заметив, как улыбка на ее лице сменилась вежливым интересом, когда в беседу вступил муж. Натали была второй женой барона. Значительно моложе своего мужа, она любила светские удовольствия и прочие развлечения и, как заподозрил Клей еще в прошлый раз, мечтала о страстной любви, которую ее тишайший муж не мог ей дать.
      Клей подумал о союзе, которого так отчаянно жаждал отец. Здесь можно было при желании убить двух зайцев. Отец мог бы заниматься делами с бароном, а он – любовью с его женой.
      Подождав, когда Келли и Таунсенд отошли, смешавшись с другими гостями, Клей присоединился к барону и отцу. Обменявшись приветствиями, он минуту-другую поболтал с бароном о винном аукционе и о винах бордо, отобранных для аукциона бароном. Потом, слегка повернув голову в сторону Натали Фужер, улыбнулся ей и кивнул – ничего больше.
      Барон рассеянно скользнул по ним взглядом, затем вдруг встрепенулся, словно кто-то напомнил ему о хороших манерах.
      – Вы ведь знакомы? – спросил он жену.
      – Да. – Она слегка улыбнулась. – Виделись два-три раза.
      – Сегодня – третий, – как бы между прочим вставил Клей.
      – Мы слишком часто выезжаем. Трудно всех запомнить, – сделал попытку оправдаться барон.
      – Я понимаю, – кивнул Клей.
      Гил, заговорив, отвлек внимание барона. Клей немного отошел в сторону – казалось, он не хочет мешать беседе, но сам поглядывал на Натали, а она, в свою очередь, украдкой наблюдала за ним. Он видел, как в ямочке на ее шее учащенно пульсирует жилка, и не сомневался, что его присутствие волнует ее. Инстинкт и опыт подсказали ему, что лучший путь к ее сердцу – держаться спокойно и серьезно, говоря больше интонацией, чем словами.
      – Вам нравится Нью-Йорк? – спросил он ее.
      – Здесь очень интересно. Вы не находите? – Она продолжала изучать его, выражение ее лица говорило, что ее увлекает скорее не беседа, а он.
      – Если вам скучно и одиноко, то место мало что может изменить. – Клей держался невозмутимо, но старался, чтобы его поза, голос, взгляд выдавали, как трудно ему дается эта сдержанность.
      – Думаю, у мужчины здесь достаточно много способов приятно развлечься, – проговорила она как бы вскользь.
      – А если хочется невозможного? – Он посмотрел ей прямо в глаза. – Как, например, вам.
      Глаза ее удивленно расширились. На какое-то мгновение баронесса потеряла контроль над собой, весь жар ее сердца, жажда любви отразились на ее лице, она почти принадлежала ему, но опасная минута прошла, и она овладела собой.
      – Многие хотели бы оказаться на моем месте, мсье Ратледж.
      – Не сомневаюсь, – ответил он и вновь повернулся к отцу и барону, не желая форсировать события. Он явно вызвал ее интерес. Пока этого достаточно. Завтра у барона свидание с Кэтрин, а всем известно, что на деловые встречи он является без жены. Значит, она будет предоставлена самой себе. Или ему.
 
      Келли проскользнула в дверь слабо освещенной библиотеки. После утомительного часа, проведенного среди людей, где ей приходилось все время болтать и улыбаться, она нуждалась в отдыхе. Она всегда чувствовала себя не особенно уютно на больших сборищах, тем более в качестве гостьи.
      Келли подошла к окну, за которым светился огнями Эмпайр-Стейт-Билдинг, а в отдалении высились башни-близнецы Всемирного торгового центра. Открыв сумочку, она достала сигареты и закурила.
      – Разве вы не знаете? Курение вредно для здоровья.
      С улыбкой на лице она обернулась и увидела прямо перед собой Сэма Ратледжа. Сердце ее бешено забилось, нервы напряглись. Сэм удобно устроился в мягком низком кресле. Неуловимая усмешка на губах, туго обтянутые бронзовой кожей скулы.
      Защелкнув сумку, она затянулась, пустив дым в потолок.
      – Вредны также яйца, свиные ребрышки, пышки и еще – вредно бродить ночью по городу. – Сделав над собой усилие, она улыбнулась.
      – Вы забыли об алкоголе.
      – Если начать перечислять все, что не советуют делать врачи, список будет бесконечным.
      – Ваша правда. – Поднявшись с кресла, он подошел к ней и встал рядом.
      Она была высокого роста, но он был выше. Чтобы посмотреть ему в глаза, ей пришлось бы запрокинуть голову – Келли это не нравилось. С большинством мужчин она была одного роста. Она чувствовала, как в ней нарастает напряжение, и сопротивлялась этому.
      Сэм прислонился плечом к стеклу, бросив взгляд в сторону открытой двери, за которой мелькали силуэты нарядных гостей. Шум голосов проникал в комнату. Он перевел взгляд на Келли. Металлические нити, вплетенные в кружевную ткань ее золотистого платья, мерцали в полутьме комнаты. Ему вдруг стало интересно, есть ли у нее под платьем белье…
      – Вам, наверное, захотелось побыть в тишине? – спросил он, отхлебывая пиво.
      Она улыбнулась и кивнула.
      – Сегодня у меня был трудный день.
      – Догадываюсь.
      – У вас, впрочем, тоже, – прибавила Келли. Внешне она выглядела спокойной, но в ее взгляде таилась какая-то затаенная тревога. Почему? Это была вторая вещь, которую ему захотелось выяснить. – Вы прилетели сегодня?
      – Вчера. Кэтрин необходимо было отдохнуть перед аукционом.
      Подняв голову, Келли встретилась с ним взглядом. Темные спокойные глаза, в которых чувствуется внутренняя сила. Келли не сомневалась, что он будет защищать до конца то, что ему принадлежит.
      Ощущая некоторое внутреннее беспокойство, Келли отвела глаза.
      – Ваша жена приехала с вами?
      – Я не женат.
      Келли посмотрела на него с удивлением.
      – Мне казалось, я где-то читала, что вы женились.
      – Давние дела. Мы разошлись.
      – Никогда не знаю, что говорить в таких случаях. – Она крутила в руках сигарету. – Проявить сочувствие и сказать, как мне печально это слышать, или, напротив, радоваться.
      – Радуйтесь. – Он улыбнулся. – Я радуюсь.
      – Хорошо. Я рада за вас.
      – Спасибо.
      – Похоже, что Кэтрин прекрасно проводит время. – Келли на какое-то мгновение увидела главу семейства Ратледж среди плотно обступивших ее людей. – Она все время окружена людьми. – Келли это устраивало: достаточно поймать взгляд Кэтрин, улыбнуться и кивнуть – и правила этикета были соблюдены.
      – Кэтрин рада любой возможности поговорить о виноделии. Думаю, в этом нет ничего удивительного. Для всех Ратледжей жизнь – это каберне. – Он криво усмехнулся.
      Его шутка рассмешила Келли. Посмотрев на него с интересом, она не удержалась и сказала:
      – Но ведь вы тоже Ратледж.
      Улыбка сильней проступила на его лице, а в глазах заиграли озорные огоньки.
      – Кэтрин сказала бы, что я из тех сортов каберне, которые долго созревают, в которых слишком много дубильных веществ. Она любит сравнивать людей с разными винами. Для нее вина – как живые существа со своими характерами. Вот вас, например… – Он задумался, изучающе глядя на нее, взгляд его стал слишком уж откровенным. – Думаю, ей было бы трудно охарактеризовать вас. Хотя вы скорее принадлежите к сухим винам, чем к сладким. Пожалуй, белое сухое…
      – Надеюсь, вы ошибаетесь, – перебила его Келли с нарочито легкомысленной интонацией. – Эти вина долго не живут.
      – Все зависит от сорта винограда и года сбора. Некоторые из них прекрасно сохраняются.
      – Что ж, тогда все в порядке. – Она стряхнула пепел в хрустальную пепельницу. – Надеюсь, Кэтрин не рассердили мои вопросы в интервью?
      – Думаю, что нет, иначе вы бы уже знали об этом, – успокоил ее Сэм, понимая, что Келли сознательно уходит от разговоров о себе. – Я думаю, она почувствовала в этих вопросах вызов, а это ей всегда нравится. Как и любому виноделу. Иначе не следует связывать свою жизнь с винами.
      – Значит, и вам тоже нравится?
      – Конечно. – И тут же сам задал вопрос: – А вы долго жили в Напа-Вэлли до переезда?
      – Не очень. – Она медленно выпустила дым. – В Айове подростку неплохо живется. Свежий воздух. Никакого смога, загрязнения атмосферы. Все друг друга знают, все время что-нибудь да происходит – футбол по пятницам, катание на санях, конкурсы в День поминовения, летние спортивные игры, ярмарки, уборка урожая…
      – Вы тоже в детстве собирали кукурузу?
      – Намекаете на мой рост? – Она вызывающе посмотрела на него.
      – Просто пытался представить вас в синих джинсах, ковбойке, в соломенной шляпе и, наверное, короткие косички. – Он наклонился к ее лицу. – У вас очень белая кожа, веснушки не досаждают?
      – Вовсе нет. Я обычно становлюсь красной, как вареный рак.
      – Видимо, вы и вправду собирали кукурузу.
      – Только одно лето. Потом я устроилась работать на местную станцию, сначала секретарем и одновременно курьером, спустя два месяца меня стали выпускать в эфир как диск-жокея, если надо было кого-нибудь заменить. Ну и, наконец, мне дали собственные часы.
      – С таким-то голосом… Ничего удивительного.
      – Голос, конечно, помог. Но к тому времени я уже могла заменить звукооператора, ведущего «Новостей», метеоролога, пробовала интервьюировать. Приходилось программу составлять и рекламой заниматься.
      – Наверное, тогда же стали подумывать о телевидении? Я имею в виду, когда стали вести «Новости» на радио.
      – Не совсем. – Келли заметила, что Сэм не притрагивался к пиву, а просто держал в руке стакан, иногда перекатывая в нем жидкость. – Ведь это была маленькая радиостанция, – напомнила она. – Прочтешь последние новости с телетайпа – вот и все. Мы называли это «жареным», «прямо со сковородки». Тогда я мечтала работать в газете, писать. Телевидением я заинтересовалась только на втором курсе колледжа, проходя стажировку на местной телестанции. Там мне и предложили место репортера – еще до окончания колледжа. Я согласилась. – Она повела плечами. – Остальное – уже отдельная история.
      Рассказывая о своей работе на радио, Келли говорила с удовольствием, но когда она упомянула о телевидении, Сэм почувствовал, как ее голос изменился, потеплел, выражение лица стало мягче, а глаза заблестели. Сомнений не было: Келли Дуглас обожала свою работу. Эти чувства были знакомы Сэму, так как напоминали ему ту радость и удовлетворение, которые дарила ему работа на виноградниках и в винодельне.
      – Семья, должно быть, гордится вами.
      – У меня никого нет. – Келли загасила сигарету в пепельнице. – Мама умерла, когда мне только исполнилось восемь, а отца я потеряла вскоре после окончания школы. А больше у меня никого не было – ни братьев, ни сестер, никого.
      – Вам, наверное, пришлось несладко.
      – Жизнь вообще трудная штука, но альтернатива – еще хуже.
      – Верно, – согласился он, и улыбка слегка тронула его губы. И тут же спросил, склонив на плечо голову: – А чем занимался ваш отец?
      – Всем понемногу. Как говорят в Айове: вез, что предлагали.
      Сэм понимающе кивнул, но по прорезавшей лоб складке чувствовалось, что его мысли уже заняты другим.
      – Как я понял, родились вы в Напа-Вэлли. В какой ее части? В Сент-Хелен? Рутерфорде? Напа? Калистога-Спрингс?
      Стоило ему начать перечислять города в долине, как Келли почувствовала, что надо срочно что-то придумать, чтобы остановить его. Скрестив на груди руки, она запрокинула голову, окинув его удивленным взглядом.
      – Это что? Допрос? – Слова ее прозвучали упреком. – Если вам интересно, сколько мне лет, я и так скажу: двадцать девять. Рост – пять футов восемь дюймов, вес – сто двадцать пять фунтов, волосы каштановые, глаза зеленые, не замужем. Училась в университете Айовы, окончила его пятнадцатой на курсе. Люблю пастельные тона, одежду от Калвина Клейна, музыку Кола Портера, особенно если поет Синатра. Предпочитаю йогурт «Йоплет», а не «Дэннон», обожаю немецкий шоколадный торт и не люблю острые жирные блюда. Пью минералку «Эвиан», а не «Перье», иногда позволяю себе пропустить стаканчик вина, но никогда не пью ничего крепкого. Курю, хотя борюсь с этой привычкой. Может, я что-то упустила?
      – Неужели у вас нет никакого хобби? – В его глазах она прочитала нечто среднее между восхищением и удивлением.
      – Вы настойчивы, – заявила Келли, досадуя, что ее усилия положить конец вопросам напрасны.
      – Просто любопытен, – поправил ее Сэм, усмехаясь, – Очевидно, вы не любите разговоры о вашей личной жизни. И очень умело отшиваете особо назойливых. – Он отстранился от окна. – Я не хотел вас обидеть.
      – А я вовсе не обижена. – Она поразилась, как он легко раскусил ее уловки.
      – Вот и хорошо. – Он упорно не сводил с нее глаз. – Человеку, как вы, который постоянно на людях, уединение необходимо.
      – Это правда.
      Он широко улыбнулся.
      – Так какое же у вас хобби? Вы так и не сказали. Келли беспокоил его пристальный взгляд, но она ответила почти без колебаний:
      – Не знаю, можно ли это считать хобби, но я люблю реставрировать старую мебель. Раздобуду что-нибудь в царапинах и выбоинах, сниму лак, зачищу, выровню, отполирую и вновь покрою лаком, чтобы вещь заиграла и стала как новая. Началось это по необходимости: мне нужно было обставить квартиру, которую я сняла, переехав в Сент-Луис. А теперь делаю это для собственного удовольствия. Сейчас, например, я восстанавливаю старинный столик с черепаховым покрытием, который откопала на распродаже на аукционе неподалеку от моего дома на Грэмерси-Парк. Сам он из красного дерева. Я уже удалила с него старую краску, отчистила, теперь следующий этап – покрыть несколькими слоями воска.
      – Ясно. – Он с пониманием улыбнулся ей. Келли почувствовала волнение.
      – Что еще сказать? Это занятие доставляет мне удовольствие. – Келли старалась говорить непринужденно.
      – Понятно. – Он замолчал и, потянувшись, взял ее правую руку и, повернув ладонью кверху, стал внимательно разглядывать нежную розовую кожу. – Я полагаю, что всю работу – чистку, полировку и прочее – вы производите в перчатках.
      От ласкового прикосновения у нее перехватило дыхание и по телу пробежали мурашки. Ни разу ни одно мужское прикосновение так не волновало ее. Несправедливо, что виной этому был Сэм Ратледж, и в его глазах она видела, что и он испытывает нечто подобное.
      – Действительно, для работы я надеваю перчатки. – Келли высвободила руку, пытаясь справиться с охватившим ее волнением.
      – Странно, – пробормотал он.
      – Что именно? – Она стиснула ремешок вечерней сумочки, мучительно соображая, как бы побыстрее завершить беседу.
      – Я тоже люблю старые вещи. Только в моем случае это аэропланы.
      – Аэропланы? – не смогла удержать удивления Келли. – Вы умеете летать?
      Он кивнул.
      – Летаю, когда есть время, но это случается нечасто. У меня есть «Малыш». – Видя ее недоуменный взгляд, Сэм пояснил: – Старый двухместный биплан с открытой кабиной.
      – Биплан? Вроде того, на котором летает Снупи в поисках Красного Барона? – спросила она с улыбкой, вспомнив персонажа из мультяшки.
      Сэм улыбнулся в ответ.
      – Малыш не до такой степени старомоден, но некоторое сходство есть. Мой биплан построен лет сорок назад для фигурных полетов. Купил я его в жутком состоянии. Возился с ним все свободное время в течение двух лет, и теперь на нем снова можно летать.
      – Представляю, какая это была радость для вас, когда он оторвался от земли. – Келли было знакомо это чувство гордости и удовлетворения, которое испытал в тот момент Сэм.
      – Большая радость, – согласился он.
      Она смотрела на него в задумчивости.
      – Никогда бы не подумала, что вы увлекаетесь авиаспортом. Скорее уж теннисом, бадминтоном или поло. Все эти виды спорта больше подходят для мужчины из винодельческого клана. Наверное, там, в воздухе, вы испытываете огромное чувство свободы.
      Он согласно кивнул.
      – Свободы, власти. И более того, ощущение абсолютного владения ситуацией. Того, что начинаешь особенно ценить, когда трудишься на земле, завися от причуд матушки-природы.
      – Понимаю вас. – Из гостиной донесся взрыв хохота. Келли посмотрела в сторону двери. – Кто-то от души веселится.
      – Похоже на то.
      Она воспользовалась подходящей ситуацией.
      – Думаю, мне пора возвращаться к остальным.
      – Кэтрин, наверное, тоже потеряла меня. Вернемся вместе.
      Молча наклонив голову в знак согласия, Келли пошла к двери, ощущая некоторый дискомфорт от того, что Сэм идет следом за ней. Выйдя в гостиную, она, обернувшись, послала ему улыбку и, кивнув на прощание, направилась к ближайшей группе гостей.
      Но ее тут же перехватил Хью.
      – Келли, а я уже подумал, что ты совсем покинула нас.
      – Честно говоря, я тебя ищу как раз для того, чтобы сказать: я скоро ухожу. Очень скоро.
      – Я не удивлен, зная твой сегодняшний день. – Глаза Хью светились пониманием. Келли захотелось обнять его. – Я вызову тебе такси.
      – Не стоит связываться с такси. – Рядом с ними стоял Сэм Ратледж. Оказывается, он никуда не отошел, как она надеялась. – Мы на машине. Я мог бы отвезти мисс Дуглас домой.
      – Спасибо, но, право, в этом нет необходимости, – стала отказываться Келли, повернувшись к нему.
      – Необходимости, может, и нет, но если позволите, то это доставит мне удовольствие, – спокойно заметил он.
      – Воспользуйся предложением, – сказал Хью. – Когда я последний раз садился в такси, оно еще раскачивалось от предыдущего пассажира.
      – А если Кэтрин захочет раньше ехать домой… – начала было Келли.
      – Почему я должна захотеть уехать раньше? – вступила в разговор Кэтрин Ратледж, на лице которой не было никаких следов усталости. – И куда?
      – В гостиницу, – ответил Сэм.
      – Зачем? Никто пока не разъезжается, – спокойно заметила она.
      – Кроме мисс Дуглас, – объяснил Сэм. – И поэтому я предложил отвезти ее домой в нашей машине, но она беспокоится, что ты можешь захотеть покинуть прием до моего возвращения.
      – Очень любезно с вашей стороны, мисс Дуглас, но вам вовсе не стоит волноваться по этому поводу. Я прекрасно провожу время и не собираюсь пока уезжать. И настаиваю, чтобы Джонатан проводил вас домой.
      – Джонатан? – удивленно наморщила лоб Келли. – Разве речь шла не о Сэме?
      – Разве я сказала Джонатан? – Кэтрин пребывала в замешательстве лишь мгновение, а затем небрежно отмахнулась. – Ну конечно, я имею в виду Сэма. Он отвезет вас.
      У Келли не оставалось выбора. Поблагодарив Кэтрин, она прихватила пальто и вышла из квартиры. Сэм шел рядом. После навеваемой кондиционерами прохлады летняя ночь казалась особенно душной. Окинув взглядом ряд машин перед подъездом, Сэм жестом указал на одну.
      – Вон наш автомобиль. – Он сделал знак шоферу, и тот распахнул заднюю дверцу.
      Скользнув на сиденье, Келли расправила складки своего атласного пальто. Никакой надежды на то, что Сэм отправит ее домой одну с шофером, не оставалось – этот гигант протиснулся за ней следом и теперь сидел рядом. Келли назвала водителю свой адрес и устроилась поудобнее на сиденье.
      – Вы могли бы и не утруждать себя. – Она произнесла это, чтобы как-то разрядить обстановку.
      – Мог бы, – охотно согласился Сэм. – Но мне хочется убедиться, что вы благополучно добрались домой.
      Как вы сами заметили, находиться ночью на улицах города небезопасно.
      – Рискованно, – уточнила Келли. Работа на телевидении выработала у нее привычку выражаться точно.
      – Рискованно. – Он принял поправку.
      Келли откинулась назад, охваченная сильным желанием наконец-то расслабиться. Сделав долгий глубокий выдох, она закрыла глаза, уголки ее губ на мгновение приподнялись.
      – Должна признать, что здесь намного комфортабельнее, – сказала она. – Нью-йоркские такси – далеко не самый чистый и удобный вид транспорта.
      – И не самый безопасный.
      Она искоса посмотрела в его сторону, встретив улыбающийся взгляд.
      – Вы правы.
      Свет уличных фонарей пробегал по салону автомобиля. Сэм молча следил за игрой света и тени на ее лице. Оно было прекрасным при любом освещении – смелая лепка, чистые линии, волосы то вспыхивают ярким пламенем, то черны как ночь.
      – Вы придете завтра вечером на винный аукцион?
      – Нет. – Она слегка покачала головой. – Завтра я веду вечерние «Новости», – обзор за неделю. Руководство центрального канала хочет, чтобы я почаще мелькала в эфире, зрители должны запомнить мое лицо. Так будет продолжаться, пока моя программа не выйдет в эфир.
      – Вам придется нелегко.
      – Еще бы. Особенно когда подготовительная работа закончится и начнутся съемки. Хью становится тогда тираном.
      – Вы давно с ним знакомы? – Сэма интересовало, какие их связывали отношения. Простое любопытство – не более того.
      – Мы дружим уже более двух лет.
      Дружим. Слово легко и непринужденно сорвалось с ее губ, не было повода подозревать, что за ним скрывается нечто большее.
      Автомобиль, замедлив ход, остановился перед кирпичным зданием начала века, где снимала квартиру Келли. Шофер вышел, открыл перед ней дверцу. Выбираясь из машины, Келли услышала, как хлопнула противоположная дверца, и увидела, как темный силуэт Сэма движется к ней.
      Неожиданно Келли осенило: ведь это один из Ратледжей привез ее домой. И теперь провожает до подъезда. В этом таилась тонкая ирония, и Келли не могла не испытать сладостное чувство торжества и пьянящую уверенность в собственном могуществе.
      Сэм сделал знак шоферу подождать и, поддерживая Келли за локоть, поднялся с ней по ступеням. Вход освещали два старинных фонаря с чугунными переплетами. Сэм потянулся за ключом, который Келли держала в руке. Она передала ему ключ, он взял его, но не сделал попытку вставить ключ в замочную скважину.
      – Спасибо, что проводили меня, – поблагодарила его Келли, переполнявшее ее торжество прорвалось наружу улыбкой.
      – Может, встретимся еще как-нибудь?
      – Может быть. – Она сомневалась в этом.
      Сэм и сам понимал, что это маловероятно. Он повернул ключ в замке и распахнул перед Келли дверь. Шагнув вперед, она замешкалась и, придерживая одной рукой дверь, вторую протянула, слегка обернувшись, за ключом. Он передал ей ключ.
      И тут, повинуясь внезапному порыву, Сэм запустил руки в ее дивные волосы, привлек к себе и прижался губами к ее губам. Она не сопротивлялась, губы ее мягко раскрылись навстречу.
      Он почувствовал нежный жар ее губ, ответное движение.
      Но ему уже хотелось большего, он все плотнее прижимал ее к себе. Нежный запах духов, шорох кружев, длинные сильные ноги, гибкий стан, вся она – теплота и желание. Поцелуя было мало. Ему хотелось погрузиться в нее, потеряться в ней. И все же он нашел в себе силы и разжал объятия. Однажды, как ему казалось, он уже встретил свою любовь и женился. Но это был всего лишь сексуальный порыв. Ошибиться во второй раз он не хотел.
      – Спокойной ночи, Келли. – Сэм осторожно отступил от нее, как если бы сделал шаг назад от крутого обрыва.
      – Спокойной ночи. – Не взглянув на него, она повернулась и захлопнула за собой дверь.
      Задвигая засов, Келли не испытывала больше внутреннего торжества. Она чувствовала себя потерянной и несчастной. Сэм пробудил в ней сдерживаемые дотоле желания, и ей не удавалось их погасить. И это пугало ее.

      Со своего места, сразу же за старинными часами в центре роскошного холла отеля «Уолдорф», Клей Ратледж увидел баронессу в тот момент, когда она выходила из лифта. На ней были шляпка из красной соломки с широкими полями и пышное летнее платье из белого шелка с беспорядочно разбросанными по нему красными, синими и зелеными горошинами. Смотрелся такой наряд очень стильно и изысканно, по-французски шикарно, и, что было удобно для Клея, хорошо выделялся в толпе.
      После некоторого колебания она направилась к дверям, выходящим на Парк-авеню. Немного повременив, Клей не торопясь последовал за ней.
      Ее каблучки дробно постукивали по мозаичному полу и ступенькам. Вращающаяся дверь находилась на уровне тротуара. Баронесса толкнула ее и, выйдя на улицу, остановилась. К ней подошел швейцар.
      Задержавшись на верхней ступеньке, Клей увидел, как после короткого разговора швейцар указал баронессе направо, сопровождая жест пространным объяснением. Клей не мог сдержать улыбки при виде путеводителя, который Натали Фужер держала в руке вместе с небольшой красной сумочкой. Произнеся с улыбкой слова благодарности, она пошла в указанном направлении. Клей немного выждал и двинулся за ней.
      Когда он спускался по лестнице к улице, баронесса уже пересекла ее и теперь шла вдоль Пятидесятой улицы, направляясь к Пятой авеню. Будь на ее месте другая женщина, Клей решил бы, что та собирается прошвырнуться по знаменитым магазинам. Но путеводитель в руке и пытливые взгляды, которые баронесса бросала по сторонам, говорили о другом – она хотела узнать город, проникнуться его духом. Клей шагал за ней, пытаясь вычислить конечную цель ее прогулки. Площадь у Рокфеллеровского центра? Или Музей современного искусства?
      Одновременно Клей продолжал гадать, что же она из себя все-таки представляет. После вчерашнего разговора он не сомневался, что она очень одинокая женщина с невостребованными эмоциями, мечтающая о любви и внимании.
      Неожиданно для него она свернула-таки на Пятую авеню. Он прибавил шаг, а когда достиг поворота, баронесса уже поднималась по ступеням собора святого Патрика. Держась на приличном расстоянии, Клей ступил под своды этого храма, отделанного изнутри белым мрамором и цветным камнем.
      Несколько верующих сидели на слабо освещенных скамьях, а остальные, по всей видимости туристы, слонялись по собору, восхищаясь витражами и статуями и переговариваясь между собой тихим шепотом. Стоя у дверей, Клей перебегал взглядом от одной группы людей к другой, пока в глаза ему не бросилась красная соломенная шляпка баронессы. Он видел, как она зажгла свечку и преклонила для молитвы колени, в ее руках блеснули четки.
      Его внимательный взгляд задержался на ней ненадолго, он вышел из церкви и стал ждать ее на противоположной стороне авеню. Стоя в ожидании, он мысленно набросал для себя образ Натали Фужер: она не относилась к тому типу легкомысленных женщин, которые флиртуют с мужчиной ради развлечения, она, несомненно, искренне любила своего мужа, желая ему добра, и не хотела признаваться себе, что была в замужестве несчастлива. Однако это ничего не меняло: она оставалась одинокой и внутренне готовой к любовному приключению.
      Перед Клеем открывался сейчас один из самых растиражированных видов Нью-Йорка: сверкающие как солнце готические шпили собора на фоне черного стекла Олимпийской башни, но внимание Клея было приковано к красно-коричневым дверям. Наконец он увидел ее. Ему повезло, была суббота – движение на улице почти отсутствовало.
      Когда она, сойдя с лестницы, ступила на тротуар, Клей как раз пересек улицу. Изобразив случайную встречу, он прикинулся удивленным и одновременно обрадованным.
      – Баронесса, какая встреча! Доброе утро.
      – Доброе утро, мсье Ратледж.
      В ее темно-карих глазах насыщенного шоколадного цвета промелькнуло затаенное чувство радостного узнавания. Изменилось и выражение ее губ. Все эти неуловимые перемены в облике женщины сказали ему все, что он хотел знать. Он видел, что его неожиданное появление произвело на нее впечатление.
      Он посмотрел мимо нее на двери собора.
      – А где Эмиль? Разве он не с вами? – задал он вопрос с самым невинным видом.
      – У него важная встреча.
      Клей снова перевел взгляд на Натали, всматриваясь в ее лицо. Он собирался предстать перед ней в роли человека чести, который сопротивляется изо всех сил зародившемуся чувству, и это будет прочитываться в каждом взгляде, жесте, слове.
      Он вежливо улыбнулся.
      – Тогда, может быть, вы разрешите проводить вас до отеля?
      – Спасибо. Но… я собиралась побродить по Нью-Йорку. – Немного смущенная, она показала ему свой путеводитель.
      – В одиночестве? – Клей изобразил на лице недоумение, сменившееся улыбкой. – Разрешите мне показать вам Нью-Йорк. В компании всегда приятнее.
      Она колебалась, не спуская с него глаз.
      – Мне это доставит удовольствие, баронесса.
      – Зовите меня Натали.
      Он заметил мимолетное движение – она слегка прикусила нижнюю губу, словно раскаивалась, что поторопилась пойти на сближение.
      Почтительно склонив голову, Клей как бы заверил ее, что не воспользуется ее излишней доверчивостью.
      – При условии, что вы будете звать меня Клеем.
      – Как скажете, – сдержанно согласилась она.
      – Мы находимся недалеко от площади, где расположен Рокфеллеровский центр, – сказал он, указав рукой направление.
      Он шел рядом, следя за тем, чтобы даже ненароком не коснуться ее. Пройдя Чэннел-Гарденс, они остановились у каменного парапета, глядя на раскинувшуюся внизу площадь с фонтаном, в струях которого поблескивала статуя древнегреческого героя Прометея. Клей говорил немного, обращая внимание спутницы лишь на что-то заслуживающее внимания.
      – Куда теперь? – спросил он и тут же в шутку предложил: – Может, к Эмпайр-Стейт-Билдингу, месту паломничества всех туристов?
      – А это далеко?
      – Пешком не дойдем. Надо взять такси. – Он остановил проезжавший автомобиль и, приоткрыв дверцу, пропустил баронессу вперед, старательно соблюдая дистанцию.
      Она молчала всю дорогу. Его взгляд часто останавливался на ее лице – он не скрывал своей заинтересованности. Клей видел перед собой очень красивую, элегантную женщину, убранные назад волосы скрывались под широкими полями. Мысленно Клей сравнивал ее со струнным инструментом, который только и ждет, чтобы запеть под рукой мастера.
      Такси остановилось на 34-й улице перед небоскребом, увековеченным кино и Кинг-Конгом в памяти человечества. Клей купил билеты в мраморном холле и вошел за Натали в скоростной, набитый туристами лифт, поднявший их в два приема на самый верх башни. Даже в этой тесноте, где смешались запахи многих тел, он различал тонкий аромат ее духов.
      Двери кабины открылись, Клей вывел баронессу наружу и, пройдя мимо киосков с сувенирами, остановился у тяжелой двери, ведущей на крышу. Там, наверху, порыв ветра чуть не сорвал с нее шляпу, и она, смеясь, придерживала ее, идя к парапету. Клей стоял рядом, пока она с любопытством оглядывала раскинувшиеся вокруг архитектурные «попурри» Манхэттена – небоскребы из стекла и стали, улицы, застроенные старинными особняками, готические церкви.
      Натали бесстрашно перегнулась через парапет.
      – Такси отсюда выглядят как яркие желтые ноготки. Отступив на шаг назад, она старалась охватить взглядом панораму Нью-Йорка. Клей не сводил с нее глаз, читая на ее лице выражение изумления и восторга и одновременно любуясь нежным изгибом точеной шейки, стройной фигурой, обтянутой на ветру шелком.
      – Красиво, не правда ли? – Он изобразил на своем лице восхищение открывающимся видом острова Манхэттен, реки Гудзон и крохотных лодок в заливе. – Мы так высоко поднялись надо всеми, и хочется думать, что, кроме нас, на земле никого нет, – проговорил он с нарочитой беззаботностью. – Ведь двое могут стать целым миром, если, конечно, они созданы друг для друга. – Говоря это, он смотрел ей прямо в глаза.
      Намеренно или нет, но она попыталась перевести разговор в другую плоскость.
      – Вы, наверное, тоскуете по жене.
      – Разве что по детям, – ответил он и, пожав плечами, отвел взгляд. – Не секрет, что у нас с женой было мало общего, нас объединяла только любовь к детям, – вдохновенно лгал он. – Ей вполне хватало ее цветов и занятий живописью, в то время как я… – Клей замолчал, помрачнев. – Зачем я рассказываю вам все это?
      – Должно быть, надеетесь, что я пойму вас. Взглянув ей в глаза, он прочел в них безмолвное признание такого же одиночества в браке и решил не упускать момент.
      – Вы когда-нибудь ездили в экипаже по Центральному парку?
      Ее, казалось, поразил такой быстрый переход.
      – Нет.
      – Я тоже не ездил, – улыбка раздвинула его губы. – Давайте покатаемся?
      Ее лицо осветилось улыбкой.
      – Согласна.
      Через двадцать минут они уже катили на заднем сиденье экипажа по Центральному парку. Они почти не разговаривали, изредка обмениваясь впечатлениями, но по улыбке на ее лице он видел, что молчание не тяготит ее.
      Проезжая вдоль озера, Натали наклонилась вперед.
      – Видите эти лодки? – спросила она, любуясь игрой света на гладкой поверхности воды. – Как прекрасно они здесь смотрятся.
      – Думаю, нам следует ознакомиться с ними поближе, – заявил Клей и, обратившись к кучеру, попросил высадить их у лодочной станции.
      Они взяли лодку и отплыли от пристани. Натали сидела на носу, положив красную соломенную шляпу на колени. Держась за края лодки, она откинулась назад, подставив лицо солнцу.
      Как красиво, подумал Клей, сидя на веслах и направляя лодку вперед медленными точными гребками. Он снял и положил рядом на сиденье спортивную куртку, а рукава рубашки закатал.
      – Это просто чудо. – Опустив руку в нагретую солнцем воду, Натали смотрела, как с пальцев стекают капли. – Вы правы, Клей, – она окинула его задумчивым взглядом, – в компании всегда приятнее.
      – Да, – только и сказал он и, не сводя с нее взгляда, молча сделал несколько гребков. – Может, зря я это говорю, Натали, но вы исключительно красивая женщина. – Он постарался, чтобы за сдержанной интонацией его голоса ощущалась с трудом подавляемая страсть.
      На какое-то мгновение у нее перехватило дыхание, она не могла вымолвить ни звука. Как часто, слишком часто за последние месяцы, она, глядя на Эмиля, мечтала, чтобы он вновь посмотрел на нее мужским взглядом, увидел в ней красивую желанную женщину – считал же он ее такой до женитьбы. Это желание причиняло ей почти физическую боль.
      Грешно, когда комплименты постороннего мужчины доставляют такое удовольствие, она это знала, но ничего не могла с собой поделать. Слишком соскучилась по ласке, чтобы обращать внимание на то, от кого она исходит.
      Наконец она произнесла медленно и осторожно:
      – Очень мило, Клей, что вы это заметили.
      – Простите меня, – пробормотал он.
      – За что? – удивилась она, не желая понимать истинного значения его слов. – За то, что вы были любезны?
      – Это не просто любезность. Вы действительно очень хороши собой. Нужно быть слепым, чтобы этого не заметить.
      Иногда она думала, что ее муж действительно слепой. Он совсем не понимал, что было нужно такой женщине.
      Клей замолчал, она тоже не делала никаких попыток продолжить разговор, пытаясь целиком сосредоточиться на спокойной красоте озера, на синеве неба над головой. И все же ее взгляд не мог не заметить, как вспыхивают тусклым золотом волосы на его руках под лучами солнца, как играют под рубашкой мускулы, как легко толкают вперед лодку сильные руки.
      Его жена просто идиотка, подумала Натали, как можно не оценить такого человека. Неужели она не понимала, какое счастье иметь такого внимательного, заботливого мужа, который настолько чуток, что может предвидеть каждое твое желание?
      Ведь это он придумал взять лодку, и вот теперь они скользили по водной глади – только вдвоем, а нью-йоркские небоскребы отступили, смутно маяча за деревьями. Его руки на веслах, сильные мышцы… Он, наверное, ласкает женщину нежно и властно, стараясь разбудить ее, доставить наслаждение. А поцелуи его, наверное, влажные и горячие, от них, должно быть, теряешь голову.
      Сердце у нее учащенно забилось. Натали отвела взгляд. Ни к чему предаваться праздным фантазиям, пусть даже и невинным. Для Натали этот час пролетел как один миг. Причалив к берегу, Клей помог ей выйти из лодки, она остро чувствовала его руки – сильные и одновременно нежные. Она уже стояла на пристани, а он все не отпускал ее. Стоя позади, он держал одну руку на ее талии, а другую – выше локтя, на пышном рукаве платья.
      – Я был не прав, – тихо проговорил он. – Даже слепой поймет, как вы прекрасны, почувствовав пьянящий запах ваших духов, музыку голоса, атласную кожу…
      Он провел пальцем, одним только пальцем по изгибу ее локтя и отпустил руку. Она судорожно вдохнула воздух, горло перехватило – она не могла выдохнуть.
      На какой-то момент ей представилось, что вот сейчас она, качнувшись назад, припадет к нему, почувствовав все его крепкое, сильное тело, а он обнимет ее, и она ощутит на своей шее тепло его губ. Но прежде, чем эта мысль переросла в действие, он отступил назад, и момент был упущен. Но память о нем осталась.
      – Здесь недалеко есть вполне приличный ресторан, – сказал Клей. – Если вы проголодались, можем туда зайти.
      Она взглянула на часы – впервые с тех пор, как покинула отель.
      – Как много времени!
      Ее охватило чувство вины: в его обществе она обо всем забыла.
      – Мне нужно возвращаться в отель. Я обещала Эмилю встретиться с ним за ленчем. Осталось совсем немного времени.
      – Конечно, – согласно кивнул Клей, но в его глазах она уловила мелькнувшее сожаление.
      По дороге в отель Клей, сидя в такси, больше молчал, произнося время от времени ничего не значащие банальности: он ждал подходящего момента и только за квартал до гостиницы произнес: – Не знаю, обсуждает ли ваш муж с вами дела, но мой отец и он подумывают создать совместную фирму, построив винный завод в Калифорнии. Обе стороны заинтересованы в этом, и каждая может способствовать успеху предприятия. «Клойстерз» не только выпускает марочные вина, но и имеет обширный рынок сбыта, опыт маркетинга и организационную структуру, равной которой в наших краях не отыщется. Ну а что касается «Шато-Нуар», не мне вам рассказывать о ее заслугах.
      Клей старался, чтобы голос его звучал как можно непринужденнее. Заметив, что она не проявляет к этой теме особого интереса, он взглянул на нее с улыбкой.
      – Это сотрудничество потребует частых путешествий обеих сторон через Атлантику. – Клей выдержал паузу, погасил улыбку и со значением заглянул ей в глаза. – Что касается меня, то я буду стремиться к этому изо всех сил.
      Такси подкатило к отелю на Парк-авеню, Натали не успела ответить: швейцар уже распахнул дверцу автомобиля перед ней. Но, перехватив ее быстрый взгляд, Клей понял все без слов.
      Расплатившись, он выбрался вслед за Натали из такси. Она обернулась к нему.
      – Спасибо за чудесную прогулку. Я получила большое удовольствие. – Она избегала называть его по имени.
      – Не за что. Считаю, что это мне повезло. – Он вежливо улыбался, снова надев маску благовоспитанной сдержанности. – Кланяйтесь от меня мужу.
      Клей сознательно умолчал о вечернем гала-аукционе, и без того зная, что она там обязательно будет, и понимая, что у нее тоже нет причин сомневаться в его присутствии.
      Улыбнувшись на прощание, она вошла в холл отеля. Некоторое время Клей задумчиво смотрел ей вслед, размышляя, как лучше вести себя с ней вечером: заговорить или просто встретиться глазами.
      Эффективны были оба метода, надо только знать, как скоро планирует отец опять встретиться с бароном. От этого зависит, какой метод он предпочтет. Надо все выяснить заранее. В конце концов в таких делах все решает время.
      Он неторопливо вошел в отель, довольный тем, насколько продвинулись за утро дела, и надеясь, что вечерние события будут еще удивительнее.
 
      Гул прошел по рядам людей в вечерних туалетах, расположившихся в роскошном Большом зале отеля «Уолдорф»: цена ящика каберне-совиньона «Ратледж-Эстейт» 73-го года продолжала неуклонно расти. Сэм сидел рядом с Кэтрин в непринужденной позе, закинув ногу на ногу и скрестив на коленях руки.
      Кэтрин тоже выглядела спокойной и незаинтересованной, хотя предложения уже значительно превышали изначально назначенную цену. Однако по блеску ее глаз Сэм догадывался, что она очень волнуется.
      Заключительный удар молотка сделал достоянием истории фантастическую сумму сделки: шестьдесят пять тысяч долларов – прежде такой успех не выпадал на долю вина американского производства. Зал уважительно притих.
      Хотя Кэтрин не сменила своей величавой позы, но Сэм уловил краем глаза некоторые перемены. Вид у нее был удовлетворенный, как у кошки, досыта наевшейся жирной сметаны и довольно мурлыкающей у камина.
      Раздались аплодисменты. Это Хью Таунсенд, сидевший неподалеку, стоя приветствовал Кэтрин. Увидев, что за ним поднимаются и остальные, Сэм последовал их примеру. На эту овацию Кэтрин ответила легким грациозным кивком головы. Но аплодисменты не стихали, и ей пришлось выйти вперед.
      Она отмахнулась от предложенного микрофона и заговорила своим сильным и чистым голосом, обращаясь к собравшимся.
      – Спасибо. Спасибо вам всем. – Помолчала, ожидая, пока в зале не установится тишина, потом продолжала: – Мой покойный супруг, Клейтон Ратледж, был горячим поклонником Томаса Джефферсона, человека, словно пришедшего к нам из эпохи Возрождения и к тому же известного знатока вин. Так же, как и Джефферсон, Клейтон верил, что придет время, когда Америка будет производить вина, не уступающие по качеству самым лучшим европейским сортам. Он мечтал, что среди них будет и «Ратледж-Эстейт»; с этой мечтой жила и я, оставшись одна. Сегодня вы высоко оценили продукцию «Ратледж-Эстейт», и материальный эквивалент этого признания пойдет на благое дело. Клейтон гордился бы этим так же, как и я. Еще раз спасибо.
      После этих слов снова раздались аплодисменты. Некоторые гости стали протискиваться к виновнице торжества, чтобы поздравить ее лично, и аукционист, проявив понимание, объявил короткий перерыв.
      Сэма не удивило, что барон Фужер и его жена одни из первых подошли к Кэтрин. В бизнесе, где так важен имидж и престиж, акции «Ратледж-Эстейт» сразу взлетели высоко. На барона торг произвел большое впечатление, это было видно по тому, как резко изменилось его обращение – в нем не было ничего от той снисходительности, с которой он держался при утренней встрече. Сэм тогда несколько раз чуть не сорвался, но Кэтрин как будто ничего не замечала, считая, что союз между ними всего лишь вопрос времени. Так, во всяком случае, она думала. Сэм же, напротив, полагал, что дядя еще не выбыл из игры.
      Гил, излучая улыбки и свое всегдашнее обаяние, тоже подошел к Кэтрин.
      – Ну и цена, Кэтрин. Поздравляю. – Казалось естественным, что сын радуется за мать, но что-то подсказывало Сэму, что за блеском этих глаз таится не гордость за нее, а зависть.
      – Спасибо, Гил. – Как обычно, Кэтрин держала себя любезно, но сдержанно с живущим отдельно сыном. – Уверена, что твой лот тоже оценят по заслугам. Каберне «Клойстерз» 87-го года совсем недурно для молодого вина.
      Гил весь напрягся, услышав ее снисходительную похвалу.
      – Что ж, как-нибудь, если не возражаешь, мы могли бы устроить «слепую» дегустацию наших вин восемьдесят седьмого года. Посмотрим, чье вино выйдет победителем.
      Кэтрин гордо запрокинула голову.
      – Я никогда не поступлю так с тобой, Гил.
      Кровь прилила к щекам Гила. Кэтрин не только парировала вызов, но и нанесла в этом поединке смертельный удар. В своем желании не вступать в открытую конкуренцию с собственным сыном и тем самым уберечь его от позорного поражения она казалась искренней, но Сэм не был уверен, правильно ли он понял ее мотивы.
      Гилу удалось совладать с гневом и выдавить из себя подобие улыбки.
      – Нельзя всегда только побеждать, Кэтрин. Даже тебе. – И, стараясь сохранить достоинство, он отошел к бару.
      Сэм приблизился к Кэтрин.
      – Не уверен, что ты поступила мудро.
      – Может, и не мудро, но другого выхода не было, – холодно ответила она и тут же расплылась в улыбке навстречу Хью Таунсенду.
      – Мистер Таунсенд, это вы виновник незаслуженного внимания к моей особе.
      – Разрешите с вами не согласиться, мадам. – Он почтительно склонился над ее рукой. – Подобно драгоценному вину, каждая капля которого бесценна, этот аукцион уже прославил себя – благодаря вам.
      Она не стала опровергать это пышное сравнение. Вместо этого задала вопрос:
      – А ваша юная подруга, мисс Дуглас, сегодня здесь?
      Я припомнила, что знаю одного Захарию Дугласа, владельца виноградника в районе Карнеро, и подумала, не может ли он быть ее родственником?
      – Не думаю, что у Келли остались родственники в Калифорнии. Но все же жаль, что вы не поговорите с ней лично. Сегодня вечером она дежурит в студии. – Он посмотрел на часы. – Думаю, сейчас как раз собирается домой.
      – Выходит, она работает шесть дней в неделю. Не знала, что у нее такой тяжелый график, – заметила Кэтрин, удивленно подняв брови.
      – За славу нужно платить, – сухо ответил Хью.
      – Надеюсь, хоть воскресенье остается у вас, телевизионщиков, «бесславным» днем, – шутливо произнесла Кэтрин, мгновенно уловив перемену в его тоне. – Каждый нуждается в отдыхе.
      Сэму было непривычно слышать от нее такие слова. Он не мог припомнить, чтобы у нее хватало времени на что-нибудь, кроме виноградника и винодельни. С возрастом напор у нее несколько поубавился, но слово «отдых» по-прежнему было чуждым ей.
      Сказав еще несколько вежливых фраз, Хью извинился и отошел. Сэм скользил взглядом по гостям – элегантным людям в изысканных туалетах, ведущим утонченные разговоры. Он вырос в этой среде и чувствовал себя здесь так же легко и свободно, как и на винограднике. Но сегодня он скучал, ощущая какое-то смутное раздражение.
      Взгляд его остановился на Гиле, тот беседовал с бароном и его женой, стоя неподалеку от бара. Клей тоже был с ними. Его внимание было целиком обращено на Натали Фужер. Сэм некоторое время с легкой усмешкой наблюдал за ними. Как это похоже на Клея! Вчера приударил за Келли, теперь пробует свои чары на баронессе – и судя по ее сияющему виду, весьма успешно.
      – И что только женщины находят в нем? – Сэм даже не заметил, что произнес этот риторический вопрос вслух, пока не услышал ответ Кэтрин.
      – То, что хотят видеть. – В ее голосе звучала горькая гневная нотка, и на какой-то миг ему показалось, что она говорит, исходя из собственного опыта. – Человека, с которым они перестанут чувствовать себя одинокими, который заполнит пустоту их существования, подарит им радость бытия, ради чего и создан человеческий дух. Когда жизнь женщины блекнет и старая любовь хиреет, она жаждет стать снова кому-нибудь нужной. Лишенная любви, она жаждет ее. – Кэтрин смотрела на пару, стоящую напротив, но Сэм не был уверен, что она видит их, а не кого-то другого. – И когда вдруг появляется мужчина, который замечает ее, чувствует пожирающий изнутри голод, она верит, потому что очень хочет верить, потому что мечтает, чтобы ее мечты сбылись. И тогда напрасны все уговоры, она никогда не поверит, что он всего-навсего хочет ее покорить, что для него она просто пустячок, нет, она не может этому поверить, потому что это убьет ее мечту.
      Кэтрин бросила на внука слегка встревоженный взгляд. Постепенно лицо ее приняло прежнее выражение, но отблеск тревоги сохранился.
      – Моя мать принадлежала к таким женщинам, – быстро проговорила она. – После смерти отца она пошла по рукам. Не помню уж, сколько у меня было отчимов, не помню, сколько у нее сменилось любовников. Мужчины, похожие на твоего кузена, охотятся за такими женщинами. Они по природе хамелеоны – притворяются такими, какими их хочет видеть женщина. В конце концов всех ждет разочарование.
      Сэм не помнил, чтобы о Кэтрин, даже в то время, когда он был ребенком, ходили сплетни: никто со смерти мужа не видел ее на людях в обществе постороннего мужчины. Всех поражало такое затворничество.
      И все же на какое-то мгновение Сэм заподозрил, что у нее был тайный любовник, тот, который, использовав ее, покинул, оставив у нее навсегда чувство жестокого разочарования. Нет, такого быть не могло. Он ошибается. Наверное, она говорит правду, и знание мужчин, таких, как Клей, идет у нее от матери. Странно, он никогда раньше не думал о ней как о женщине. Она была Кэтрин – сильная и самодостаточная, которой никто не нужен. Но, может быть, она тянулась к кому-то сердцем?
      Он чуть было не задал ей прямой вопрос, но вовремя сдержался. Какое ему, собственно, до всего этого дело? Внезапно его охватило невесть откуда взявшееся раздражение. Связано ли оно с ним? Или с Кэтрин? Сэм еще раз обежал глазами переполненный зал, и прежнее чувство жгучего беспокойства вновь охватило его.
      – Пойду подышу немного воздухом, пока не возобновили аукцион, – сказал он Кэтрин и направился к ближайшему выходу. Сзади послышался чей-то нежный мелодичный смех, но Сэм даже не обернулся, чтобы узнать, кому он принадлежит.
 
      – Мистер Ратледж, – Натали ласково приветствовала Клея.
      Он кивнул, не улыбаясь, глаза его твердо и нежно остановились на ее лице. Она потупилась, потом снова посмотрела ему в глаза, взгляд ее излучал сияние, идущее из самой глубины ее существа.
      Клей дождался, когда отец займет барона разговором, и лишь потом обратился к ней:
      – Расставшись с вами этим утром, я решил, что просто навообразил себе, насколько вы прекрасны. Но нет. Я был прав.
      Она лучезарно улыбнулась, бросив быстрый взгляд в сторону мужа, но тот был слишком поглощен беседой, чтобы заметить ее необычное поведение. Тогда она нарочно, как показалось Клею, позволила улыбке перейти в нежный мелодичный смех и коснулась руки барона.
      – Эмиль, мне кажется, тебе следует знать, что этот симпатичный джентльмен сделал мне очень необычный комплимент, – объявила она и метнула на Клея игривый взгляд.
      Но Клея обмануть было трудно. В ее словах он слышал молчаливый крик, умолявший мужа обратить наконец на нее внимание. Но по удивленному вежливому взгляду мужа было понятно, что он не видит того, чего она так отчаянно хотела, – красивую женщину, которая может поблекнуть и увянуть от недостатка внимания.
      Эмиль только рассеянно похлопал ее, как ребенка, по руке.
      – Не сомневаюсь.
      На его лице не было и тени ревности или озабоченности. Этот дурак верил ей абсолютно. Надо отдать должное Натали: она хорошо скрыла свою боль. Такое непонимание она, несомненно, встречала со стороны мужа часто. Но Клею это только на руку.
      – Принести вам чего-нибудь выпить? – предложил Клей. – Бокал шампанского?
      – Да, спасибо. – Натали проводила взглядом отошедшего Клея.
      За последние два дня она всякого наслышалась о Клее Ратледже. Женщины говорили, что он искатель приключений и что жена его порядком настрадалась. Может, в их словах и была правда – она не знала. Даже если так, ей трудно сочувствовать его жене. В такие минуты, как сейчас, она думала, что предпочла бы мужа скорее избыточно пылкого, чем такого, который едва ли помнит о ней.
      Более того, она завидовала жене Клея. Неожиданно для себя она поняла, что ее не шокировали эти рассказы.
      Она повернулась к мужу, старательно вслушиваясь в его беседу с отцом Клея.
      – …замечательная женщина, – закончил Эмиль.
      – Кэтрин – действительно незаурядная женщина, – подтвердил Гил Ратледж и пожал плечами. – Но что будет с поместьем Ратледжей, когда она уйдет из жизни? Боюсь, останется только тень былого величия.
      Эмиль нахмурился.
      – Но ее внук…
      – Сэм? – Вздернутая бровь, насмешливый взгляд. – Сэм – прекрасный человек. Но виноделие – область, где много конкурентов. Здесь мало быть хорошим. – Он замолк и вновь передернул плечами. – Думаю, вы сами все понимаете.
      – Конечно. – Но по недоуменному взгляду мужа Натали поняла, что ему так и осталось неясно, что же за человек был Сэм Ратледж.
      Призывной удар молотка возвестил о продолжении аукциона. Все поспешили вернуться на свои места. Подошел Клей с бокалом шампанского. Натали поблагодарила его и пошла, опираясь на руку барона.
 
      Теперь, когда кресло Сэма пустовало, Кэтрин сидела в одиночестве. В воцарившейся тишине представили следующий лот. Она лениво слушала, как на привычном ей языке виноторговцев расхваливали бутылку редкого бордо одного из лучших винодельческих заводов Франции: «изысканный вкус, великолепный букет, тонкая игра вкусовых оттенков – от смородинового привкуса до ароматных примесей дуба и аниса, а в послевкусии – лавровый и кедровый оттенки, это крепкое концентрированное и одновременно изысканное вино с нежным бархатистым ощущением, остающимся на языке».
      Все эти слова и фразы она и сама часто произносила в прошлом. Это язык бизнеса, хотя сама Кэтрин любила давать вину человеческие характеристики, видя много параллелей между винами и людьми.
      Так же, как рожденные от одних и тех же родителей братья и сестры отличаются друг от друга внешним обликом, чертами характера и способностями, точно так же разнятся между собой и вина. Вино с одного виноградника каждый год получается разное. Оно может быть необычайно богатым по цветовой насыщенности, иметь тонкий аромат, а во рту будет кислить.
      Думая о свойствах вина, Кэтрин машинально поглядывала на горящую золотом голову своего внука Клея, сидящего всегда через несколько рядов от нее. Рядом сидел Гил, слегка наклонив голову, он что-то прошептал сыну. Она вспомнила выражение его глаз – враждебный взгляд чужака, – с которым он поздравил ее: точь-в-точь вино, от которого ждешь многого, пока оно выдерживается в бочке, а потом оказывается, что с годами оно отяжелело и стало горчить.
      Мысль эта отозвалась в ней болью – сын вырос и возненавидел ее. Как это случилось? Где она допустила ошибку? Может, все дело в той давней ночи? Нет, этого не может быть. Однако она помнила, как, будучи подростком, он иногда бросал на нее недобрые взгляды, но чаще эти блестящие умные глаза младшего сына светились смехом и доверием.
      Возможно, семена вражды и зародились той ночью, но ничего не вырастет, если не подкармливать и не поливать росток. Что заставило его идти против нее? Может, все началось с Джонатана? С постоянного соперничества между Гилом и старшим братом?
      Они и в детстве дрались, но все оставалось в пределах нормы – обычные мальчишеские дела. Конечно, Гила иногда возмущало, что Джонатану больше позволялось, но ведь тот был старше. И конечно, как бывает в каждой семье, оба ревновали ее друг к другу. Если она и уделяла больше внимания Джонатану, чем Гилу, то только потому, что тот проявлял больший интерес к виноделию – к тому, что поглощало ее почти целиком. А Гилу тогда это занятие представлялось скучным. Все изменилось с того времени, когда Гил вернулся с войны…
      Да, подумала Кэтрин, трудности начались с того времени. Пока Гил был вдали, у них с Джонатаном проблем не было. После двух лет, проведенных во Франции, он вернулся домой полный энтузиазма и идей по улучшению семейного бизнеса. Теперь задним числом Кэтрин понимала, как трудно пришлось Джонатану, когда в их жизнь неожиданно ворвался младший брат с мыслями о переустройстве. Но Гилу тоже было нелегко – дома он иногда чувствовал себя посторонним человеком. Поэтому-то и реагировал так болезненно, когда она отвергала его предложения.
      Оба они являлись совершенными антиподами по характеру и темпераменту. Джонатан был уравновешенный и по характеру немного отшельник. Гил же – открытая и общительная натура. Джонатана трудно было вывести из себя – Гил взрывался, как ракета. Джонатан был основателен в мыслях и суждениях, из тех, что семь раз примерят, прежде чем отрезать, – Гил отличался нетерпеливостью.
      Кэтрин надеялась, что со временем они станут дополнять друг друга – один будет сдерживающим началом, а другой – залогом перемен, таким образом, равновесие будет достигнуто. Но вместо этого они сцепились всерьез.
      А ведь поначалу, в первые год-два, они пытались найти общий язык, работать вместе, но со временем деловые разногласия стали все чаще приводить к личным столкновениям.
      Оба были молоды, ни одному еще не было тридцати. Кэтрин надеялась, что они перерастут свои ссоры, а пока старалась, где могла, разводить их в работе, не ущемляя самолюбия каждого: Джонатан стоял во главе работ на виноградниках, а Гил занимался проблемами сбыта, что заставляло его часто находиться в разъездах.
      Но и это не помогало – взрывоопасные ситуации учащались. Поводов было предостаточно: Гил считал, что им необходимо закупить новое оборудование и модернизировать производство, снизив тем самым себестоимость, а Джонатан, напоминая ему, что производство тоже находится под его опекой, полагал, что закупки нового оборудования преждевременны – старое еще вполне прилично. На взгляд Джонатана, Гил слишком много тратил денег на разъезды, а также на деловые встречи и в дорогих ресторанах, развлекаясь за счет фирмы. Гил возмущался: не может же он приглашать потенциальных покупателей в бистро, а потом рассчитывать, что они станут закупать «Ратледж-Эстейт». Гил хотел бы выйти на винный рынок с новым сладким вином под новым названием, утверждая, что на этом можно сделать хорошие деньги, но Джонатан отказывался наотрез, заявляя, что Ратледжи производят только качественные вина и не опускаются до уровня заурядных.
      В свои разногласия они постоянно впутывали Кэтрин, и если она принимала сторону одного, не важно, по каким причинам, другой чувствовал себя обиженным. Оба обвиняли друг друга в желании оказывать на нее влияние. В конце концов поместье стало ареной неприкрытой борьбы, и, что еще хуже, – работники тоже разбились на два лагеря, приняв ту или иную сторону в необъявленной войне.
      И все же до самой последней чудовищной ссоры Кэтрин продолжала надеяться, что все утрясется. В тот день она говорила с кем-то по телефону из крошечного кабинетика Клода – то ли с агентом по сбыту, то ли с каким-то чиновником. Вдруг в оставленную открытой дверь – чтобы продолжать видеть происходящее на винодельне – ворвался Джонатан, а следом за ним – Гил, они громко спорили, и чувствовалось, что это продолжается уже давно…
 
      – Какого черта, Джо, – Гил, ухватив брата за руку, пытался силой остановить его. Тот повернулся к нему, смерив взглядом, в котором сверкало холодное бешенство. – Перестань быть таким уж прямолинейным, хотя бы подумай немного над моим предложением. – Красный от ярости Гил потряс бумагами перед его лицом. – Цифры не лгут.
      – Цифры – нет, а вот лгуны…
      – Ты хочешь сказать, что я лгун? – в ярости вскричал Гил. – Ничего себе! – Он швырнул бумаги Джо в лицо. – Сосчитай сам. Наши результаты сойдутся. Если мы купим ту старую винодельню у дороги и двести акров земли, что идут вместе с ней, мы совершим удачнейшую сделку. Почему ты так боишься расширять дело?
      – А почему тебе всегда всего мало? – задал Джонатан встречный вопрос. – Тебя ничто не устраивает. Взгляни на свои итальянские туфли, шелковый галстук и костюм за двести долларов. Еще, еще, еще… Всегда – еще. Еще вина, еще денег, еще одежды, еще путешествий…
      – А что в этом плохого? – огрызнулся Гил. – Просто ты боишься, что не управишься с двумя винодельнями.
      – Я-то управлюсь, – огрызнулся Джо. – Но, клянусь, и это не удовлетворит твою жадность.
      – Мне осточертели твои обвинения в жадности. И твоя беготня к Кэтрин с беспочвенными жалобами на меня.
      – Беспочвенными? Это что, я разбазариваю деньги компании? Это делаешь ты. – Джо указал пальцем на Гила. – Ее драгоценный сыночек.
      – Ах ты, сукин сын, – Гил сплюнул и погрозил ему кулаком. – Я не позволю называть меня вором.
      Сидя за столом Клода, Кэтрин в ужасе увидела, как он с силой ударил Джо по лицу, тот пошатнулся, но удержался на ногах, только потряс головой и потер челюсть. А затем, рыча что-то нечленораздельное, бросился на Гила.
      Швырнув трубку, она выскочила из-за стола. Джонатан уже молотил Гила обеими руками. Джонатан был крепче, но Гил увертливее. Когда Джонатан занес над ним правую руку, Гил проскочил под ней и с силой ударил Джонатана левой рукой в живот. Джонатан, охнув, сложился пополам. В этот момент Гил саданул его в челюсть и рассек губу. Брызнула кровь.
      – Прекратите! Прекратите немедленно! – Кэтрин пыталась оттащить Гила, как-то разнять их, но Гил продолжал лупить Джо кулаками.
      Двое работников винодельни, прибежав на подмогу, сумели оттащить Гила. К этому времени Джонатан уже валялся на полу в ужасном виде – один глаз затек, а из губы сочилась кровь. Кэтрин, стоя перед ним на коленях, пыталась унять кровь.
      – Двое взрослых мужчин подрались как мальчишки, – сердито бормотала она. – Мне стыдно за вас.
      Гил пытался вырваться из крепко державших его рук.
      – Он первый начал.
      Кэтрин бросила на него ледяной взгляд.
      – Мы обсудим это позже, когда переведем твоего брата в дом.
      – Они тебе помогут, – Гил показал на работников. – Пусть он хоть сдохнет, я и пальцем не пошевелю. – И, повернувшись, вышел из помещения.
      Кэтрин понимала, что дальше так продолжаться не может. Надо было что-то предпринимать. И как можно скорее.
      Джонатана перевели в дом и продезинфицировали рану. Потом Кэтрин пригласила Гила в библиотеку. Он вошел с распухшим, в синяках лицом, напомнив Кэтрин о том жутком виде, в котором она оставила Джонатана.
      – Если ты позвала меня, чтобы прочитать очередную проповедь на тему, как хорошо работать дружно, то лучше прочти ее старшему брату, – с порога заявил Гил с горящими от злобы глазами. – Мне надоело, что он все время подкалывает меня. Да, я первый его ударил, но он это заслужил.
      Сын хотел было продолжать, но Кэтрин жестом остановила его.
      – Мне все это неинтересно. Да и проповедей не будет. – На столе перед ней лежали бумаги, которые Гил пытался вручить Джонатану, – мятые и перепачканные после того, как их изрядно потоптали во время драки. – После этой отвратительной сцены мне стало ясно, что вместе вы работать не можете.
      – Наконец-то ты поняла, – обрадовался Гил. – Дай Джонатану один из виноградников, и пусть себе возится. А винодельней буду управлять я. – Он увидел свои бумаги на столе. – Мы можем купить виноградник Шмидта, на который Джо отказывается даже взглянуть, и удвоим выпуск продукции. Через пять лет все будут знать марку «Ратледж-Эстейт».
      – Не сомневаюсь. У тебя есть чутье в бизнесе, Гил, и талант к маркетингу. – Именно это и привело Кэтрин к окончательному решению. – Поэтому, мне кажется, ты вполне можешь завести собственное дело.
      – Ты прогоняешь меня? – Он весь вспыхнул.
      – Видишь ли, Гил, ты ведь не станешь отрицать, что никогда не разделял мои взгляды на перспективы нашего дела.
      – «Нашего» – ты имеешь в виду твоего и Джонатана?
      Кэтрин продолжала, не обращая внимания на этот насмешливый вызов.
      – Ты постоянно подвергаешь сомнению принципы, которыми я руководствуюсь в бизнесе. У тебя свои представления о том, как надо вести дела. Собственная винодельня поможет тебе воплотить их в жизнь. Первоначальный капитал у тебя будет – я выплачу тебе твою долю в семейном бизнесе.
      – Первоначальный капитал? Значит, ты хочешь откупиться? Чтобы успокоить свою совесть, швыряешь мне деньги и затем спокойно указываешь на дверь.
      – Я только хочу поступить по справедливости.
      – По справедливости? Ты так это называешь? – сердито прокричал он. – Ты всегда держала сторону Джонатана. А меня терпеть не могла.
      – Это неправда.
      – Неужели ты думаешь, что я поверю тебе? Я ведь знаю, как ты умеешь лгать. Вся твоя жизнь – одна большая ложь. Уж мне-то известно. А вот тебя это не устраивает. Тебе непереносимо знать, что той ночью я оказался невольным свидетелем.
      – Это к делу не относится.
      – Разве? Я тебе неприятен, потому что постоянно напоминаю о том, что ты предпочла бы скрыть. Думаешь, я не знаю этого? Да и всегда знал.
      – Ты ошибаешься.
      Но Кэтрин понимала, что никогда не сможет убедить его. Ни тогда, ни потом. В тот день, выходя из библиотеки, он уносил с собой ненависть. Сначала она думала, что, если дела его пойдут хорошо и винодельня будет процветать, он поймет, что все окончилось к лучшему для каждого. Но этого не произошло, и теперь уже Кэтрин не верила, что примирение возможно.
 
      Толкнув вращающиеся двери, Сэм вышел на улицу и остановился, разглядывая здания, закрывавшие почти все небо.
      К нему подошел швейцар.
      – Такси, сэр?
      – Нет, спасибо, я пройдусь пешком.
      Дойдя до угла и не обращая внимания на красный свет, Сэм перешел на другую сторону и медленно побрел вдоль старинного особняка. Он шел куда глаза глядят и, заслышав вдали призывный ритм рок-н-ролла, повернул на звуки музыки.
      Группа из трех человек развлекала посетителей уличного кафе на нижней площадке Рокфеллеровского центра. Туристы наблюдали за концертом сверху. Группа исполняла старые хиты Фэтс Домино, и Сэм, подойдя ближе, остановился.
      Из дома напротив вышла женщина, тяжелая сумка свисала с ее плеча. По легкой походке и неуловимому движению бедер Сэм сразу узнал Келли Дуглас. Таких длинных ног ни у кого не было.
      «Да, это я, и любовь опять пришла ко мне. – Микрофон далеко разносил голос певца. – А ведь с тех пор я не любил…»
      Неожиданно Сэм разозлился на себя. Ведь он мог пойти в любом направлении, какого же черта попал именно сюда? Однажды он уже обжегся и повторения не хочет.
      И все же он стоял, глядя, как Келли садится на заднее сиденье такси, не в силах отвести глаз. Ему показалось, что она посмотрела в его сторону, но он не был уверен. Впрочем, какое это имеет значение. Завтра он летит к себе в Калифорнию. Тем все и кончится.

      В комнатах, отведенных под новую программу «Места и люди», не было той атмосферы сиюминутности, поспешности, какая отличала обстановку «Новостей», того столпотворения, вечной гонки перед неуклонным приближением момента выхода в эфир. Здесь никто не рявкал, в голосах редко звучали нотки приказа, даже телефон звонил как-то по-иному. Такие мысли мелькали в голове у Келли, когда она шла через холл к себе в кабинет.
      Хотя она уже три дня работала на новом месте, все еще не могла привыкнуть к этому неторопливому ритму и к тому, что никто не ждет от тебя результата уже к концу дня. Конечно, и здесь она испытывала давление и напряжение, но значительно более умеренные.
      – Келли! Эй, Келли!
      Услышав свое имя, она остановилась и, сделав два шага назад, заглянула в приоткрытую дверь. Навстречу ей из-за стола уже шла Диди Салливан. Одета как обычно – поношенные слаксы и видавшая виды спортивная блузка. Очки подняты чуть ли не до макушки, короткие каштановые волосы с проседью – в тридцать шесть лет.
      – Что-то рано вернулась. – Диди бросила взгляд на свои большие часы «Таймекс» на кожаном ремешке. Стоило ей открыть рот – и уже никто не сомневался в ее техасском происхождении. – Я думала, ты еще грызешь своего цыпленка. Как прошла речь?
      – Прекрасно, так же, как и завтрак. А это значит, что на программу для детей-инвалидов выделено достаточно денег, – ответила Келли с улыбкой. – Кстати, сначала были цыплята, а потом уже последовала речь.
      – А как приняли фильм?
      – Я не стала смотреть. У меня слишком много скопилось дел в студии. – На самом деле Келли просто не нашла в себе сил смотреть кадры с несчастными, избитыми и покалеченными детьми, видеть их испуганные страдальческие глаза. Поэтому она никогда не делала о них передачи. Ее ярость не убывала с годами. Но об этом она никому не рассказывала. – А что ты хотела от меня?
      Диди широко улыбнулась и подняла кверху большой палец.
      – Только что говорила с агентом Джона Тревиса. Ленч состоится завтра в Русской чайной в час дня.
      Келли так и просияла, надежда проснулась в ней.
      – Значит, он согласен, чтобы мы сделали его телепортрет?
      – Официального ответа пока нет. Предполагается, что сначала вы встретитесь с Тревисом. Все будет зависеть от того, насколько вы с ним поладите. Это входит в правила игры. На мой взгляд, милочка, мы его захомутали.
      – Надеюсь, ты права, – пробормотала Келли; осторожная по натуре, она не разделяла восторженного оптимизма Диди.
      – Конечно, права, – настаивала та, прислонившись к дверному косяку. Сняв с головы очки, она помахивала ими в воздухе. – Боже мой, ты хоть понимаешь, что это значит, Келли? Этот парень прямо с пылу с жару. Его новый фильм побил все рекорды посещаемости, а ведь он только вторую неделю в прокате. Более того, его роль так и просится на «Оскара». Ты хоть видела фильм?
      Келли кивнула.
      – На закрытом просмотре, несколько недель назад.
      – И я тоже. – Диди подалась вперед, в ее взгляде светилась решимость. – Если «портрет» появится в первой же передаче, он выйдет в эфир как раз в дни присуждения Академией наград. Представляешь, как это поднимет наш рейтинг! То, что нам нужно.
      – Согласна, но меня не оставляют мысли о его партнерше. Как бы узнать, правду ли говорят, что она не хочет больше сниматься?
      – В этом голливудском трепе до правды не докопаешься. – Диди пренебрежительно передернула костлявым плечиком.
      – Мне кажется, если слух справедлив, он тоже послужил бы успеху передачи. Действительно, почему Кит Мастерс отказывается от карьеры, когда она почти звезда? В этом нет смысла. – Келли нахмурилась и вздохнула. – Но Хью почему-то считает, что из этой сплетни много не выжмешь.
      – А ведь он прав. Людям неинтересно знать, почему она не гонится за американской мечтой. И зачем им вникать в причины? Такое поведение может показаться непатриотичным. Они предпочитают пожать плечами и думать, что у нее не все в порядке с головкой. И не захотят, чтобы наша передача превратилась в следствие. Зрители хотят знать больше о таких людях, как Джон Тревис, которые, несмотря на неудачу, вновь рвутся к вершине.
      – Кто говорит здесь о Джоне Тревисе?
      Повернувшись, Келли увидела Линду Джеймс, корреспондентку с Западного побережья, которая также еще недавно претендовала на роль ведущей в новой программе. Она холодно улыбнулась Келли, даже не потрудившись скрыть неприязнь, рвущуюся из ее голубых глаз, – их ледяной блеск прекрасно сочетался со стальным отливом голубой ткани костюма.
      – Привет, Линда. – Келли постаралась, чтобы голос ее звучал как можно приветливее, понимая, что, вопреки своему желанию, она, заняв место ведущей, нажила себе врага в лице этой женщины.
      – Держите меня, неужели я вижу перед собой нашего журналиста с Запада Линду Джеймс? – Диди Салливан сложила руки на груди и откинулась назад. – Что привело тебя в наши края?
      – Дела, конечно. Только что от Хью. Хотелось, чтобы он знал, как я разочарована, что не буду работать с ним, хотя по-прежнему желаю ему всего самого лучшего. – Она немного помолчала. – Так же, как и тебе, Келли. Пусть с опозданием, но все же прими мои поздравления.
      – Спасибо. – Келли пожала протянутую Линдой руку. – Честно сказать, я до самого конца думала, что это мне придется поздравлять тебя.
      – Да ну? – Линда подняла правую бровь – золотистую, как и ее волосы. – Вы ведь с Хью такие близкие друзья.
      – Не отрицаю, – твердо произнесла Келли, вспыхнув от слабо замаскированного намека на фаворитизм.
      Линда Джеймс воздержалась от дальнейших комментариев. Прежде чем снова поднять глаза на Келли, она некоторое время изучала свои руки.
      – После того как Хью рассказал мне о замысле программы, о своем видении ее, я уже не уверена, что она заинтересовала бы меня. Я люблю делать передачи повесомее, а не просто пускать пыль в глаза. А вот тебе, думаю, программа подойдет.
      – Рада, что ты так болеешь за меня, Линда. – Келли специально говорила с журналисткой тем же сладким голосом, что и та.
      Линда поджала губы, но уже через секунду снова улыбалась своей фальшивой улыбкой.
      – Когда я вошла, вы говорили о Джоне Тревисе. Вы что, хотите сделать с ним интервью?
      В разговор включилась Диди.
      – Келли завтракает с ним.
      – Прелестно. – Линда чуть ли не мурлыкала. – Мы с Джоном – старые друзья. Он сейчас очень популярен и соглашается далеко не на всякое предложение. Я замолвлю за тебя словечко. – Она лучезарно улыбнулась. – Успеха вам, – произнесла она на прощание и проследовала к лифту.
      – Думаю, она мечтает, чтобы мы провалились, – пробормотала Келли.
      – Не сомневаюсь, что с Тревисом она переговорит, – отозвалась Диди. – Постарается испортить дело. Она определенно не выносит тебя, Келли.
      – Это мне только льстит.
      – Мне нравится твоя реакция. – Диди ухмыльнулась, тут же вновь приняв серьезный вид. – Но мне понравится еще больше, если ты будешь держаться настороже. Опаснее всего те змеи, которые нападают неожиданно.
      – Не бойся за меня. У нас в Айове не так уж много змей, но зато хватает скунсов. А они тоже не предупреждают о нападении.
      Диди посмотрела в ту сторону, куда скрылась Линда, и наморщила лобик.
      – Знаешь, что меня ужасно беспокоит?
      – Что?
      – Люди, знакомые с Линдой Джеймс, могут подумать, что на телевидении все женщины такие, как она. – Оторвав плечи от косяка, она передернула их кокетливым театральным движением. Келли не могла удержаться от смеха – так оно напомнило ей ужимки Линды.
      – Так не забудь – завтра ты идешь на ленч с Тревисом.
      – Попрошу Сью пометить встречу в ежедневнике, – обещала Келли, имея в виду свою секретаршу. Махнув рукой на прощание, она заторопилась в свой кабинет.
      Когда Келли вошла в приемную, Сью Ходжес там не было. С краю стола лежала дневная почта и запись телефонограмм. Прихватив их с собой, Келли открыла дверь в свой небольшой кабинет, выходивший окнами на площадь.
      Вначале она разобралась с телефонограммами. Ничего срочного не оказалось. Тогда она принялась разбирать почту, бегло просматривая письма, пока не наткнулась на записку от Кэтрин Ратледж, в которой та в изящном стиле благодарила ее за интервью и выражала восхищение ее талантом.
      Когда Келли читала эти строки, то ей припомнилось не интервью, а тот субботний вечер, когда, выйдя из студии, она увидела на другой стороне улицы одиноко стоящего человека. На какую-то долю секунды она подумала, что это Сэм Ратледж. Чушь, конечно, ведь он находился в нескольких кварталах оттуда – на винном аукционе.
      Еще большей глупостью было то разочарование, какое она испытала, поняв, что это не может быть он. Облегчение – вот что она должна была бы испытать.
      Зазвонил телефон. Келли перевела взгляд с аппарата на дверь, ведущую в приемную. После второго звонка, поняв, что Сью еще нет на месте, она сняла трубку.
      – Офис Келли Дуглас. – Автоматически она потянулась за ручкой и блокнотом.
      Телефонистка на станции междугородней связи объявила:
      – Звонят лично Келли Дуглас.
      – Это я.
      – Сэр, можете говорить. – В трубке послышался щелчок – телефонистка отключилась.
      – Лиззи, девочка моя, это ты? – От этого голоса, от ненавистного обращения, которое никогда не произносилось с любовью, только с насмешкой, Келли оцепенела. Постепенно шок сменился яростью. – Лиззи, девочка моя, это я… Она резко оборвала его.
      – Я знаю, кто со мной говорит. – И тут же пожалела о своих словах. Нужно было притвориться непонимающей. Но теперь уже поздно. – Что тебе надо?
      – Я тут видел тебя по телевизору в «Новостях». Сначала думал, что обознался.
      – Что, был под мухой? – огрызнулась Келли.
      – А ты, вижу, все такая же грубиянка.
      – Что тебе нужно? Зачем ты звонишь? – Но она знала ответ и с горечью произнесла: – Попробую догадаться – тебе нужны деньги, ведь так?
      – Не мне, семейству Ратледж. Самой мадам. Она хочет отнять у меня землю. Я не отдал в срок заем, а она не предоставляет мне отсрочки. Требует, чтобы немедленно расплатился, или землю отнимут. И дом, и виноградник – все. Я не могу этого позволить. И ты должна мне помочь. Ты многого добилась, у тебя хорошая работа на телевидении и, наверное, куча денег. Сможешь дать мне тридцать пять тысяч долларов?
      – Нет. – Она ответила быстро и решительно.
      – Ты должна помочь. У меня больше никого нет. Черт побери, ты мне всем обязана!
      – Ничем я тебе не обязана! – Гнев наконец прорвался наружу. Она вся дрожала от ярости, голос ее прерывался. – Ничем, слышишь?
      – Лиззи, девочка моя, ты ведь не думаешь…
      Но она не хотела его больше слушать, ей все было ясно.
      – Не смей мне больше звонить.
      – Не говори так!
      Келли швырнула трубку, не дослушав его протестующих воплей, и закрыла лицо руками. Она старалась совладать с шоком, справиться с гневом и нахлынувшими воспоминаниями. Она ненавидела этого человека. Столько времени прошло, она надеялась, что его уже нет на свете. Ей хотелось так думать.
      Келли запустила руки в волосы, крепко сжав голову. Как обычно, после приступа ярости ее охватил страх.
      – Боже, что я натворила? – Она вскочила со стула, подошла к окну, всматриваясь в улицу невидящим взглядом. Прижав руки к животу, постаралась успокоить начинающуюся боль и подкатывающую к горлу тошноту.
      Надо послать деньги. У нее есть тридцать пять тысяч. Получив работу на телевидении, она с маниакальным упорством откладывала деньги на черный день. Теперь с процентами у нее было около пятидесяти тысяч в надежных акциях. Почему бы не заткнуть ему рот этими деньгами?
      Он прибегнул к шантажу, она понимала это. На тридцати пяти тысячах он не остановится. Прижавшись лбом к оконной раме, она закрыла глаза. Начнется то же самое, что и всегда: он станет все у нее отбирать. Раньше ей приходилось прятать деньги, чтобы он не отобрал у нее все до последнего цента.
      Нет, она поступила правильно, отказав ему. Келли старалась убедить себя в этом.
      А что, если он заговорит? Начнет всем рассказывать про ее жизнь? Что, если…
      Перестань, ну перестань же. Келли собрала всю свою волю. Запрокинув голову и глядя в потолок, она быстро моргала, стараясь не расплакаться. Подумай, ну что случится, если он и расскажет? Что может быть хуже того, что было?
      Ответ напрашивался сам собой. Хью, Диди – все работающие с ней на программе и, более того, на канале – узнают правду о ней, о ее жизни, детстве, все эти унизительные подробности о ее семье. Возможно, они будут еще больше уважать ее: несмотря на все трудности, она многого добилась в жизни, но одновременно почувствуют к ней жалость. А этого она не могла допустить. Жалость была ей ненавистна.
      Но раньше-то она выдерживала такое, стерпит и на этот раз. Жизнь на этом не кончится, с ней останется ее работа, ее карьера. Она все выдержит. Она крепкая. Без этого ей нельзя.
      – Келли?
      Она не сразу услышала свое имя. На пороге кабинета, придерживая рукой дверь, стоял Хью. Он с беспокойством смотрел на нее.
      – Диди только что сказала мне, что ты завтра встречаешься за ленчем с Джоном Тревисом… – Он вскинул голову, складка на лбу углубилась, глаза сузились. – Келли, с тобой все в порядке?
      Она кивнула и, почувствовав легкую пульсацию в голове, решила сослаться на недомогание.
      – Немного болит голова, вот и все.
      – Дай-ка попробую сообразить, с чего это она у тебя заболела? – пробормотал он, и Келли похолодела, решив, что, возможно, он подслушал ее телефонный разговор и теперь все знал. – Линда Джеймс. По словам Диди, она подловила вас в студии и показала коготки. Не обращай на нее внимания, Келли. Забудь про нее.
      Линда Джеймс. Встреча с ней совсем вылетела из головы Келли. Но можно прикинуться, что она и впрямь тяготится этим разговором.
      – Хорошо. Забуду. – Она опять кивнула. Он все внимательнее присматривался к ней.
      – Ты уверена, что все в порядке? Очень уж ты бледная.
      Она подняла на него глаза. Может, признаться, пока он не узнал всей правды на стороне? Момент подходящий. А может, все обойдется? Не лучше ли подождать?
      Он сделал к ней шаг, но Келли тут же отступила за стол, возведя тем самым между ними барьер. Она еле владела собой и чувствовала, что может раскиснуть при малейшем прикосновении.
      – Рыжим бледность к лицу. – Чтобы перевести разговор на другую тему, она взяла со стола конверт. – Получила сегодня открытку от Кэтрин Ратледж, в которой она благодарит меня за интервью.
      – Кэтрин не могла поступить иначе. – Хью взял у нее открытку и бегло просмотрел. – Она принадлежит тому времени, когда определенные правила вежливости соблюдались неукоснительно.
      – Да, это правда, – пробормотала Келли только для того, чтобы поддержать эту тему.
      – Занятно, что ты получила эту открытку. – Он машинально постукивал ею по пальцам руки. – Мне как раз пришла в голову одна мысль… – Он вдруг оборвал предложение и нахмурился. – А ты выпила что-нибудь от головной боли?
      – Нет. Когда вернется Сью, попрошу у нее аспирин, – солгала она и тут вдруг вспомнила: – Надо не забыть также попросить ее пометить на завтра встречу с Тревисом, а также собрать о нем все имеющиеся сведения. Мне необходимо знать как можно больше о его жизни и карьере перед завтрашним ленчем.
      – У тебя еще весь день впереди, – заметил Хью, кладя Поверх остальной почты открытку с написанным от руки текстом. – О том, что я придумал, расскажу в другой раз.
      – Идет. – Келли с трудом выдавила из себя улыбку. Придвинув к себе телефонограммы, она сделала вид, что просматривает их, и не меняла положения, пока звук его шагов не стих вдали. Потом уставилась на телефон, соображая, что ей делать, если звонок повторится.
 
      В глубокой задумчивости Лен Дауэрти медленно водворил трубку на место, не сводя глаз с телефонного автомата. Она не даст ему денег, это ясно по звучавшей в ее голосе ненависти. Боже, что ему делать?
      Трезвый как стеклышко – ведь за шесть Дней он ни разу горло не промочил – брел он по узкой улочке, по обеим сторонам которой теснились магазины, и, миновав прятавшийся в углублении между домами вход в отель «Сент-Хелен», вышел на Мейн-стрит. Там образовалась пробка. «Линкольны» и «Мерседесы», спортивные автомобили и автофургончики, фермеров, сгрудившись, надсадно гудели невыключенными двигателями. А высоко в воздухе, над куполом отеля, бился на сильном ветру флаг.
      Но Дауэрти ничего не видел и не слышал. Он чувствовал себя совсем больным и насмерть перепуганным. Ничего не замечая вокруг, он налетел на толстяка в желтых бермудах и гавайской цветастой рубашке.
      – Надо смотреть по сторонам.
      Резкий окрик не подействовал на него. У него подгибались колени. Привалившись к старому фонарному столбу, одному из железных старейшин, освещавших Мейн-стрит, он стоял, раскачиваясь в глубоком шоке.
      Дауэрти не сомневался, что она даст ему денег. Раньше не сомневался… Он провел рукой по глазам, надеясь, что все это может оказаться дурным сном. Но он явно не спал. Он потеряет землю. А ведь он обещал Бекке, что этого не будет. Обещал.
      Дыхание его участилось, перейдя в короткие рыдания. Он не знал, что делать. Обратиться больше не к кому, никто не ссудит его деньгами. А иначе Ратледжи не вернут ему землю.
      – Они победили. – Он прошептал эти слова, глядя в небо и ловя на себе неприязненные взгляды прохожих. – Мне не справиться с ними, Бекка. Мне не к кому пойти, никто не станет с ними тягаться…
      Голос его затих. Он по-прежнему глядел в высокое голубое небо, но в голове его понемногу стала выкристаллизовываться некая мысль. Ратледжи. Может, он еще не проиграл. Надо попробовать. Бекка хотела бы этого.

      В течение нескольких дней телефонные звонки были пыткой для Келли. Услышав очередной звонок, она каждый раз готовилась к худшему. Снова и снова повторяла в уме, что скажет, как будет реагировать, если все всплывет наружу, какие найдет слова, чтобы не вызывать в других жалость. Но никаких звонков не было.
      Келли сидела за большим круглым столом из орехового дерева, присутствуя на еженедельной встрече по понедельникам режиссеров и сценаристов новой программы. Она машинально чертила в блокноте кубики и прямоугольнички, соединяя их прямой линией. Расслабляться еще рано. Но теперь она готова справиться с любыми трудностями.
      Когда взял слово Хью, она подняла глаза, чтобы показать свою заинтересованность, но, поглощенная своими заботами, слушала вполуха, пока обрывок фразы «винодельческий район Напа-Вэлли» не привлек ее внимания.
      – Что ты сказал? – вырвалось у нее. Все заулыбались, а Хью нахмурился. – Прости, я отвлеклась, – призналась Келли, почти убежденная, что ослышалась. – Что ты только что сказал?
      Хью обвел присутствующих взглядом, насмешливо приподняв бровь, и процитировал Библию: «Они пьяны, но не от вина». Потом, глядя на Келли, не без некоторого раздражения повторил последние слова.
      – Я решил, что мы снимем сюжет о винодельческом районе Напа-Вэлли. Режиссером будет Диди. Я говорил по этому поводу в конце недели с Кэтрин Ратледж, и она согласна дать нам интервью. Поверьте мне, лучше ее нам никто не расскажет об этом месте. Она знает его прошлое, настоящее и, как никто, может угадать его будущее. – Здесь он остановился, вновь обратившись к Келли. – Кстати, Келли, она просила меня передать тебе свои наилучшие пожелания. У меня предчувствие, что она надеется на вашу новую встречу.
      «Нет!» – выкрикнула мысленно Келли. Не было на свете места, куда она стремилась бы меньше всего. Но заговорив, постаралась, чтобы голос ее звучал спокойно и убедительно.
      – Ты думаешь, стоит делать сейчас сюжет о вине, учитывая растущие антиалкогольные настроения в стране и отразившие эти настроения изменения в законодательстве?
      – Здравая мысль, и все же я считаю, что тема эта очень плодотворна и, более того, благодатна. Риск возбудить чье-нибудь негодование минимален, особенно если вспомнить, что Кэтрин Ратледж прошла через годы «сухого закона». Эту тему надо получше раскрыть.
      Почувствовав, что дверь западни захлопывается, Келли попыталась оттянуть решающий момент.
      – Когда ты планируешь приступить к съемкам?
      – Через две недели.
      – Через две недели? Но это невозможно, – запротестовала Келли. – На подготовку нужно гораздо больше времени.
      Брови Хью поползли вверх, он смотрел на нее удивленным и одновременно насмешливым взглядом.
      – И это говорит женщина, которой всего две недели назад хватило десяти минут, чтобы подготовиться для интервью с Кэтрин в прямом эфире? Для интервью, которое прошло на ура, смею добавить. – Не дожидаясь возражений с ее стороны, Хью продолжал: – Все устраивается наилучшим образом. Пока Келли завершает работу над портретом Гарри Конника-младшего, Диди с командой летит в Калифорнию, снимает основной фон, сбор винограда и подбирает место съемок для интервью. Потом прилетает Келли, делает интервью с Кэтрин и прямо оттуда направляется в Аспен снимать сюжет о Джоне Тревисе.
      Он сверкнул улыбкой в сторону Келли, молчаливо поздравив ее с удачей. После ее ленча с Тревисом его секретарь позвонил на студию, передав согласие актера на интервью. Если Линда Джеймс и пробовала вставлять им палки в колеса, то затея ее провалилась.
      – Одним выстрелом двух зайцев, – заметила Диди. – Наша бухгалтерия будет в восторге.
      – И я о том же. Кстати, Диди, Ратледжи не будут убирать урожай две-три недели. Тебе придется поработать, снимая сбор винограда на других виноградниках долины. Уверяю тебя, долго искать не придется. Разные сорта созревают в разное время.
      – А почему не дождаться сбора урожая в поместье Ратледжей? – задала вопрос Келли, чувствуя, что это последний шанс оттянуть время.
      – Я вначале так и предполагал, но Кэтрин категорически против. Они тогда слишком заняты, а наши люди будут их постоянно отвлекать. Мы должны или считаться с ней, или вообще оставить эту затею.
      Келли предпочла бы последнее, но у нее хватило ума промолчать. Надо было привести сильные аргументы против, а что она могла сказать? Кроме охватившей ее паники, других аргументов не было. Хью не переубедишь, по нему видно, как он увлечен этой идеей. Значит, оставалось последнее: постараться уклониться от собственного участия.
      – Учитывая, как важно для нас сделать хорошее интервью с Джоном Тревисом, – начала Келли, взволнованно крутя в руках ручку, – думаю, мне лучше не отвлекаться. Диди справится сама и проведет интервью без меня. А я позже сделаю небольшую заставку, скажу несколько вступительных слов и смонтирую.
      Подобная работа делалась постоянно, оставляя у зрителей впечатление, что интервью определял его герой, хотя во многом это был плод усилий режиссера. Теперь же, в новой программе, нужно было подумать, как лучше подать целых три сюжета, выдержав единство стиля.
      – Для нас важно все, Келли. – Хью пристально смотрел на нее, в его взгляде к удивлению теперь добавилось некоторое раздражение. – Один сюжет может привлечь внимание зрителей, но и остальные должны не расхолодить его.
      – Я понимаю, но…
      – Интервью будешь брать ты, Келли, – категорически заявил Хью. – Между тобой и Кэтрин установилась доверительность. С Диди такого может не получиться. И у меня нет ни малейшего желания выяснять – получится или нет. – Он помолчал, разглядывая ее сквозь прищур глаз. – Ты удивляешь меня, Келли. Ты всегда проявляла интерес к месту своего рождения. А теперь, когда у тебя появляется шанс поехать туда за счет студии, ты артачишься и выдвигаешь аргументы против поездки.
      Она сама себя загнала в ловушку ложью и хитростями.
      – Дело не в том, что мне не хочется ехать, – солгала она в очередной раз. – Просто для меня сейчас важнее всего наша передача, ее успех. И мне кажется – даже после твоих слов, – что лучше бы мне сконцентрировать усилия на интервью с Тревисом.
      – А вот это уж мне решать. Не тебе. – Теперь с ней говорил не друг и наставник Хью Таунсенд, а главный режиссер программы.
      Он выслушал ее аргументы и отверг их. Ясно, что он считает вопрос решенным. Если она будет упрямиться, это будет вызовом и поставит под угрозу их хорошие дружеские и профессиональные отношения. А этого она не хотела, да и не могла позволить.
      – Как скажешь, Хью. – Она примирительно пожала плечами, стараясь справиться с охватившей ее паникой.
      Долина вызывала в ней только неприятные воспоминания, которые она предпочла бы забыть. Что ж, она поедет туда, возьмет интервью и тут же уедет. Если повезет, она не встретит жуткие тени прошлого. А если встретит, они ее могут не узнать.
      Смелые слова. К сожалению, они звучали в ней не очень уверенно.
 
      Клод Бруссар бродил в прохладе винодельни между огромными чанами из нержавеющей стали, поставленными в ряд. Винодельня располагалась в большом, окруженном колоннадой здании. Сейчас чаны пустовали, но через месяц, а может, и меньше они наполнятся истекающим соком виноградом. К этому времени все должно быть идеально подготовлено.
      Из одного чана вылез работник, загородив проход. Клод, остановившись, всматривался в заостренные черты новичка – жилистого мужчины в очках и со шлангом в руках. Он безуспешно пытался вспомнить его имя.
      При виде Клода мужчина вздрогнул. Нервно кивнув, он с бегающими глазами поправил очки на носу и потащил шланг к следующему чану.
      В душу Клода закрались подозрения.
      – А этот что, уже помыт? – задал он вопрос.
      – Угу. – Мужчина быстро кивнул. – Блестит как новенький.
      Работник был на винодельне новым человеком, да и слова его звучали не слишком убедительно. Недоверчиво хмыкнув, Клод, скрючившись, заглянул в чан. Внутри все так и сияло чистотой. Но Клод доверял своему чутью больше, чем глазам.
      Совершая своего рода подвиг, он протиснул в отверстие свои широченные плечи и грудь, почти достав до дна. Теперь он мог получше осмотреться. Закончив осмотр, он подался назад, освободившись от стального плена, и, кипя от ярости, посмотрел на работника.
      – У тебя есть жена? – Клод испепелил его взглядом.
      – Есть. – Мужчина кивнул, испуганно моргнув.
      – Ты хотел бы, чтобы твой ребенок родился здесь? – Клод резко выбросил палец в сторону чана.
      – Здесь? – Работник наморщил лоб, рот его удивленно раскрылся.
      – Ты этого не хотел бы, потому что чан грязен. – Стоило Клоду произнести эти слова, как он тут же утратил над собой контроль и взревел: – Ты что, думаешь, прекрасное вино может родиться в нечистом месте? Никогда! Пошел вон! – Взмахнув огромной рукой, он указал работнику на дверь. – Здесь ты работать не будешь. Я не потерплю разгильдяев в моей винодельне.
      – Если вы считаете, что я плохо вымыл чан, я перемою. Но вы не можете так просто уволить меня, не дав мне еще одного шанса.
      – А у вина был бы шанс, как ты думаешь, если бы я не обнаружил грязь? Нет. Другого шанса у тебя не будет. Ищи его на другой винодельне. – Видя, что мужчина не двигается с места, Клод сделал к нему шаг, сжав свои огромные лапищи в кулаки. – Вон! Собирай вещички и катись.
      – Но… – Работник замолчал, глядя на кого-то позади Клода. – Мистер Ратледж, я…
      – Если Клод уволил вас, значит, вы здесь больше не работаете, Джонсон. – Сэм Ратледж встал рядом с главным технологом.
      – Но это несправедливо. Сэм сухо спросил:
      – Что именно?
      Покраснев от негодования, мужчина швырнул шланг и, недовольно ворча, зашагал к выходу.
      – Тьфу, – Клод сделал вид, что хочет сплюнуть. – Жаль, что не догадался отобрать шланг и облить его хорошенько. Производство вин захиреет, если им будут заниматься такие безалаберные люди. Жизнь вина должна зарождаться в абсолютно чистых сосудах, только тогда у него есть будущее. А этот негодяй торопился поскорее кончить работу.
      – Мы с ним расстались. – Сэм положил руку на покатое плечо старика, ощутив бьющую того яростную дрожь. – Я пошлю сюда Джино, он все здесь отмоет дочиста.
      – Пусть все проверит, – прибавил Клод, метнув на Сэма быстрый взгляд. – А я потом взгляну еще раз.
      – Он-то дело знает. – Сэм дружески похлопал старого мастера по плечу и вышел из винодельни.
      Клод смотрел ему вслед. Прошло еще несколько минут, прежде чем он окончательно успокоился и мысленно взвесил качества работника, которого обещал прислать Сэм. А подумав, одобрительно кивнул седой головой. Выбор был хорош. Джино д'Аллесандро можно доверить ответственную работу. И все же потом он еще раз осмотрит чаны. Лишняя проверка не повредит.
      – Клод…
      Обернувшись, Клод увидел шедшую к нему Кэтрин, вид у нее был разгневанный. Обычно она не посещала винодельню в это время дня.
      – Мадам. – Лицо его приняло озабоченное выражение. – Что случилось?
      – Ты не знаешь, где Сэм? Мне сказали, что его видели здесь с тобой. – Глаза ее бегали по сторонам, потом с беспокойством остановились на мастере.
      – Он недавно ушел, мадам. Пошел за Джино, тому придется перемыть чаны. Что-нибудь случилось?
      – Да, неприятности. Это дело рук моего сына.
      – Гилберта? – Клод произнес имя с французским прононсом.
      – Да, – Лицо ее омрачилось еще больше. – Сегодня утром я говорила с бароном. Похоже, Гил посеял в нем сомнения относительно планируемой сделки.
      – Сомнения?
      – Главным образом относительно Сэма. Его способности вести дела «Ратледж-Эстейт» или другого винного завода. Того, в чем я сама подчас сомневаюсь.
      – Сэм – хороший человек, – уверенно сказал Клод. – Он любит эту землю, всего себя отдает виноделию.
      Кэтрин недовольно вздохнула.
      – Да он только это и любит. Иногда… – Голос ее дрогнул. – Иногда мне Хочется, чтобы в нем было кое-что от Гила – хватка, например. Но у него нет честолюбия. Слишком мягкий характер – он всем доволен. Сэм никогда не станет бороться за «Ратледж-Эстейт».
      Клод не мог не высказать свое мнение по этому поводу.
      – Сам войну он никогда не развяжет, но если она начнется, доведет до конца.
      Хотя во взгляде Кэтрин осталось сомнение, спорить она не стала. Только сильнее сжала палку и гордо вздернула подбородок.
      – Я должна быть твердо убеждена, что у «Ратледж-Эстейт» есть будущее. Соглашение с бароном давало эту гарантию. Никто не должен этому помешать. И уж, конечно, не Гил. – Она повернулась, собираясь уходить. – Я должна найти Сэма.
      Клод понимающе кивнул. И, глядя ей вслед, как всегда, залюбовался ее горделивой осанкой. Увидев впервые Кэтрин еще мальчишкой, он подумал, что перед ним принцесса какого-нибудь королевского дома. Она всегда казалась ему красивейшей женщиной на свете. С годами он постарел и ссутулился, лицо его избороздили морщины, и оно стало напоминать кору многолетнего дерева, она же умудрилась сохранить многое из былой красоты. Вот хотя бы эту девичью стройность.
      Тогда же, в юности, волосы ее были черны как смоль, их блеск напоминал мерцание оникса в перстне его хозяина барона. Она носила короткую стрижку, вошедшую в моду после мировой войны. Тогда еще эту войну не называли «первой».

* * *

      Ему было одиннадцать лет, когда он впервые увидел мадам – она стояла в саду замка с его хозяйкой баронессой и мужчиной, копна волос на голове которого горела как солнце. Это был ее муж Клейтон Ратледж, хотя тогда Клод еще этого не знал.
      В замке редко звучал смех. Именно поэтому серебристый смех привлек его внимание, и он подошел поближе, чтобы лучше разглядеть новых гостей…
      Скорчившись, Клод сидел за кустами роз, украдкой следя сквозь решетку за происходящим в саду, а майский ветерок окутывал его ароматами роз и лаванды. В глубине сада высился величественный замок. Его многочисленные башни и башенки, сложенные из крупных, потемневших от времени камней, вздымались ввысь, прочерчивая зубчатую линию на фоне ярко-синего неба. Но он ничего этого не видел, также как не видел простиравшиеся за домом зеленые джунгли виноградника. Он видел только молодую женщину, стоявшую рядом с баронессой. Красота ее поражала контрастами: белая как снег кожа, черные как смоль волосы, алые как вино губы; глаза цвета небесной лазури искрились смехом.
      Мужчина говорил по-английски с американским акцентом, как подумал Клод. А вот женщина говорила по-французски. И к тому же изумительно.
      Как долго он сидел вот так, высматривая и подслушивая? Он не знал этого. Но ноги его затекли. И все же он не покинул своего укрытия, даже когда она пошла в его направлении по усыпанной гравием дорожке.
      Только когда она обернулась к баронессе, как бы приглашая ту следовать за ней, у Клода мелькнула мысль об опасности. Он решил проскользнуть меж розовыми кустами и улизнуть, но его подвели заплетающиеся ноги – он споткнулся и рухнул прямо на колючий куст.
      Клод поспешил подняться, но было уже поздно. Она стояла перед ним, с любопытством его оглядывая.
      – Кто ты такой? – спросила она.
      Клод посмотрел ей прямо в лицо, выпрямляясь во весь рост – довольно большой для его возраста.
      – Меня зовут Клод Анри Бруссар. – Он метнул испуганный взгляд на баронессу, ожидая выговора, но ту, казалось, случай этот скорее позабавил, чем рассердил. Ему вдруг страстно захотелось вырасти в глазах прекрасной незнакомки, и он важно прибавил: – Мой дедушка работает главным технологом на винодельне «Шато-Нуар».
      – Вот как. – Это, видимо, произвело на нее впечатление. – А твой отец?
      Пытаясь совладать с комком в горле, он опустил глаза.
      – Он умер, мадам. Погиб на войне.
      – В траншее, во время газовой атаки. А потом от лихорадки скончалась и его мать. Теперь Клод живет с дедушкой, – мягко прибавила баронесса.
      – Мне очень жаль, Клод. – Красавица ласково смотрела на него. – Мой отец тоже умер, когда я была в твоем возрасте. Мне до сих пор больно, когда я вспоминаю его.
      Сердце его бешено застучало – она поняла его боль, если сказала ему о своей. Когда он заговорил, от волнения его голос стал хриплым.
      – Когда я вырасту, – сказал Клод, – то тоже стану виноделом и буду руководить производством, как мой дед. Он меня всему этому учит.
      – Тогда ты должен много знать о виноградниках. – Она сложила руки – белые перчатки жемчужно переливались на фоне бледно-розового платья.
      Клод, подражая деду, важно кивнул.
      – Я знаком с работами на виноградниках и в винодельне. Дедушка часто советуется со мной при дегустации вин.
      Говоря это, он немного преувеличил. Действительно, несколько раз ему давали пробовать молодые вина, И каждый раз дедушка интересовался его мнением. Даже не мнением, а более конкретными вещами – что внук чувствует, пробуя вино, потом говорил, что тот должен был бы чувствовать.
      – Как мне повезло, что я познакомилась с таким знатоком. Мы с мужем проведем здесь несколько недель. Может быть, твой дедушка разрешит тебе сопровождать нас, ты бы мог показать нам виноградники и винодельню.
      Клод чуть не задохнулся от нахлынувшего горделиво-радостного чувства.
      – Я спрошу у него. – Быстро кивнув незнакомке и баронессе, он бросился бежать к винодельне – низкому внушительных размеров зданию, в одном из отсеков которого хранилось в огромных бочках вино, дожидаясь того времени, когда его можно будет разливать по бутылкам. Он знал, что найдет дедушку именно там.
      Разрешение он получил не сразу. Дедушка не был уверен, что с внуком не пошутили, и сказал, что сам выяснит все у барона. Только поздно вечером дедушка передал Клоду просьбу господ быть в замке в десять часов утра следующего дня.
      Вырядившись в свою самую лучшую рубашку и новенькие брюки и кое-как пригладив водой непослушные волосы, Клод ровно в десять был в замке. Он ужасно нервничал, не понимая, что его больше приводит в трепет: величественная, отделанная мрамором и позолотой галерея и сам барон – стройный и элегантный в твидовом спортивном пиджаке и свитере – или сознание того, что ему выпала честь сопровождать гостей.
      В сердце же Клода царила прекрасная мадам. Сегодня она выглядела еще ослепительнее (хотя, на его взгляд, это было невозможно), на ней было голубое платье, отчего волосы ее казались еще темнее, а глаза обрели глубокую синеву редкой породы мрамора, покрывавшего пол галереи.
      – Если не возражаете, я хотел бы начать экскурсию с виноградника.
      Барон воздержался от комментариев, предоставив право выбора гостям. Американка что-то быстро проговорила мужу на родном языке, а потом обратилась к Клоду:
      – Великие вина зарождаются на виноградниках. Значит, и нам надо сначала идти туда.
      Этим утром виноградник, словно понимая, что принимает важных гостей, накинул на себя ярчайший из своих зеленых нарядов. Дедушка давно уже научил Клода распознавать сорта винограда по рисунку листьев. Горя желанием продемонстрировать свои знания, Клод ступил на свежевскопанную межу шириной в метр, отделяющую один ряд от другого.
      – Здесь вы видите наш самый молодой виноградник. Из винограда этого сорта делают каберне-совиньон, – начал он. – Это можно определить и на глаз…
      Но красивая дама не слушала его. Наклонившись, она подняла горсть земли и, не снимая перчатки, протянула руку с раскрытой ладонью к мужу. Хотя Клод не понял ни слова из того, что она при этом сказала, но уловил в ее голосе нотки восхищения.
      Затем она обратилась к нему на французском:
      – Мы никак не ожидали, что у вас здесь такая неплодородная почва.
      Думая, что она выражает таким образом свое недовольство, Клод попытался объяснить:
      – Для других культур эта почва действительно не подходит, но для винограда в самый раз. Мой дедушка говорит, что из такой земли быстро испаряется влага, и виноградные лозы должны глубоко пускать корни, чтобы напоить себя и получить достаточное количество питательных веществ. А глубокие корни – это очень важно. Тогда виноград останется здоровым и сильным, даже если наступит засуха или польют дожди. Важно также, чтобы его все время освещало солнце. – И в подтверждение своих слов он развел руки, показывая, что виноградник должен все время находиться под солнцем.
      – Ясно. – Она бросила беглый взгляд на ряды виноградника и тут же снова перевела его на комок трубой земли. Потом размяла землю между пальцами. – У нас в Америке точно такая же земля.
      Видимо, она придавала этому большое значение, и поэтому Клод понимающе кивнул. Ухватившись за слово «Америка», он решил окончательно убить ее своими знаниями.
      – Вы слышали о филлоксере? – Клод имел в виду крошечное, вроде блохи, насекомое, которое, если завелось в корнях, непременно погубит растение.
      В дни юности деда филлоксера распространилась по всему континенту, погубив только во Франции более двух с половиной миллионов акров виноградников, впоследствии зараза достигла Австралии. Вредителя завезли из Америки, но Клод не упомянул об этом, боясь обидеть мадам.
      Она покачала было головой, но тут ей что-то сказал муж. Перекинувшись с ним парой фраз, она вновь обратилась к Клоду.
      – Мой муж говорит, что его дед потерял из-за филлоксеры свои виноградники. Потом он снова засадил некоторые из них, но не все.
      – А он рассказал вам, как сделать, чтобы филлоксера не завелась в корнях молодых растений и не уничтожила и их тоже?
      – Нет, – ответила она.
      Клод удовлетворенно улыбнулся, радуясь, что первым расскажет ей о спасительном средстве.
      – Оказалось, что филлоксера не трогает корни некоторых сортов американского винограда. Тогда попробовали взять наши черенки и привить к американскому подвою. Кое-кто думал, что из винограда, выросшего на американских корнях, хорошего вина не получится, но мой дедушка, – с гордостью произнес Клод, – не соглашался с такой точкой зрения. Он говорил, что виноградная лоза всегда поймет, что растет на французской земле, даже если будет получать питание через американские корни. – Помолчав, он повторил слова, которые часто слышал от деда: – Все дело в земле, мадам. Хорошее вино получится только из хорошего винограда, а свое великолепие виноград черпает из почвы. Конечно, хороший уход и соответствующая погода тоже необходимы, – прибавил он и таким образом упомянул все три необходимых условия. – О погоде заботится Господь Бог, а обо всем остальном – мы. – Так Клод подчеркнул свою личную ответственность за успехи.
      Гостья похвалила подростка.
      – Уверена, что ты хорошо ухаживаешь за виноградом.
      Раскрасневшись от похвалы, Клод с новой энергией продолжил рассказ.
      Он пытался припомнить все, что когда-нибудь слышал от деда. Иногда вставлял слово барон, но в основном говорил Клод.
      Вскоре солнце достигло зенита и начало свой путь вниз, приближалось время обеда – надо было заканчивать экскурсию. Клод с явным сомнением прощался с мадам.
      Она ласково улыбнулась ему.
      – Благодарю тебя, Клод, за такую содержательную экскурсию. Может быть, завтра, если ты свободен, покажешь нам винодельню?
      Заколебавшись, Клод бросил взгляд на хозяина, ожидая, что тот сам объяснит мадам. Но барон смотрел на него понимающим взглядом, предоставив самому выпутываться из ситуации.
      Чувствуя великое смущение и боясь обидеть красавицу, Клод все-таки решился.
      – Простите меня, мадам, – начал он неуверенно, – вот только ваши духи. Нет, запах прекрасный, – поспешно ввернул он. – Но, понимаете, мой дед, он очень строг. Он не позволяет, чтобы в винодельню заходили надушенные люди или даже слегка побрызгавшие лаком волосы. Это вредит молодым винам. – Дама густо покраснела, а он в смущении опустил глаза, невнятно бормоча: – Мне очень жаль, мадам. Если бы не это, я был бы счастлив сопровождать вас.
      – А против легкого запаха мыла твой дедушка не будет возражать?
      Клод поднял голову, все еще не смея надеяться.
      – Нет.
      – Обещаю тебе, что ничем другим от нас завтра пахнуть не будет. – Голос ее звучал холодно, но взгляд оставался по-прежнему ласковым. – Идет?
      – Конечно, мадам. – Клод прямо расцвел улыбкой. – Дедушка оценит, что вы правильно его поняли. Он мне много раз говорил: первым делом – вино, а уж люди с их чувствами – потом.
      Казалось, она задумалась над этими словами, потом кивнула и, взяв мужа под руку, направилась к замку. Какое-то время Клод шел за ними, а затем свернул, припустившись к небольшому коттеджу, где жил вместе с дедушкой.
      Захлебываясь от возбуждения, пересказывал он дедушке события дня и слова мадам. Жаркое совсем остыло, но он был слишком возбужден, чтобы есть. И даже не замечал, что дедушка не разделяет его восторгов.
      На следующее утро он снова явился в замок. На этот раз Клод повел гостей в старую каменную винодельню. Прогресс еще не коснулся тогда виноделия в этих местах. У мужа мадам было много вопросов, и ей приходилось переводить и вопросы, и ответы. Но в этот раз дедушка тоже присутствовал при экскурсии и на самые трудные вопросы отвечал он.
      После обеда все вновь вернулись в винодельню, чтобы продегустировать молодые вина. Внутри было довольно прохладно, толстые стены удерживали постоянную температуру. Дедушка взобрался по небольшой лестнице, чтобы дотянуться до одного из множества дубовых бочонков, лежащих на боку. При помощи деревянного молоточка он выбил затычку и прислонил к отверстию узкий стакан, который кое-где зовут «винным воришкой». Набрав полный стакан пурпурного вина, он с точностью, приходящей с годами практики, разлил вино по бокалам.
      У стоящего рядом Клода мелькнула мысль, что дедушка не приготовил для него стакан. Он беспокойно заерзал, но тут как раз дедушка вручил ему бокал, обращаясь с ним, как со взрослым мужчиной, – так же, как и мадам.
      Барон сопровождал процесс дегустации пояснениями – на плохом английском; впрочем, Клод и так бы ничего не понял. Он просто делал все так, как дед.
      Вначале Клод полюбовался цветом вина – тем оттенком пурпурного, в котором больше алого, чем синего, что говорит о молодости напитка. Потом, согревая бокал руками, довел вино до нужной температуры, а затем поболтал его круговым движением, пока вино не вспенилось и не выпустило аромат. Тогда приблизил нос к бокалу и вдохнул.
      Это и был букет вина, складывающийся из множества запахов. Клоду понравилось, что мадам некоторые угадала: запах дуба и еще более отчетливый – кедра, а также ягодный, напомнивший ей запах черной смородины, и неуловимый аромат фиалок. Тонкость ее обоняния произвела впечатление даже на дедушку.
      Только потом Клод пригубил немного вина, смочив язык, а потом и всю полость рта. Он поболтал его во рту, как поступают настоящие знатоки, – так учил его дедушка. На взгляд Клода, вино было достаточно выдержанным, но в нем отсутствовала нужная сбалансированность.
      На этом этапе дегустации вино полагалось выплюнуть, но поблизости не было подходящего сосуда. Клод неуверенно огляделся и сделал глоток. Вкус вина надолго задержался во рту. Дедушка сказал бы, что у вина долгое послевкусие, подумал Клод, вспомнив нужный термин.
      Мадам и ее супруг неторопливо потягивали вино. Мадам прикоснулась пальцами к губам.
      – Крепкое вино, – сказала она барону. – У меня вяжет рот.
      – Это от танинов, – объяснил барон. – Они продлевают вину жизнь. Но тут важно не переборщить – иначе вино будет горчить, как слишком крепко заваренный чай.
      – Понятно, – кивнула мадам и перевела мужу слова барона.
      В последующие дни и недели Клод часто видел мадам. Они с мужем все время были поблизости, всем интересуясь и задавая бесчисленные вопросы. Иногда Клод сам сопровождал их, иногда, выполняя какое-нибудь поручение дедушки, просто следил за ними глазами.
      За это время он много узнал о мадам. Основную информацию он получал из разговоров с ней, а что-то рассказали ему другие работники. В Америке она жила в Калифорнии, где прежде изготовлялось низкосортное американское вино, а потом с принятием нелепого закона, запрещавшего производить и продавать спиртные напитки, остановилось и это производство.
      Мадам подружилась с баронессой несколько лет назад, когда обе учились в одной школе в Швейцарии. Слуги из замка говорили, что она привезла с собой во Францию двух малолетних сыновей: младшего звали Гилбертом, а у старшего было очень трудное английское имя – Клод с трудом произносил его – Джонатан. Клод никогда не видел малышей. Говорили, что мадам захватила с собой также няньку, которая заботилась о них.
      Говорили также, что мадам и ее муж верили, что скоро наступит день, когда в их стране вновь можно будет производить вино. И тогда они станут делать из винограда, выращенного в их родной Калифорнии, вина, не уступающие лучшим французским. Безумная, неосуществимая мечта – там ведь нет французской почвы. Но в душе Клод хотел, чтобы мечта красивой мадам сбылась.
      Однако чем больше он узнавал мадам, чем сильнее обожал ее – тем меньше надеялся понять. Эти американцы очень отличались от обычных гостей барона. И на самого хозяина они тоже не были похожи.
      Конечно, барон регулярно посещал виноградники, проверял, здоровы ли растения, вызрели ли ягоды. И в винодельню он наведывался достаточно часто, обсуждая с дедушкой Клода степень зрелости вин в бочках и бутылках. Но хозяин никогда не смешивался со своими работниками, не проводил с ними все свое время, не работал рядом – об этом и помыслить было нельзя!
      А вот муж мадам считал это самым обычным делом. Приближалось время сбора винограда, когда срезали лишние листья, чтобы ягоды получали больше солнца, и муж мадам все свое время проводил с работниками на винограднике, глядя, как они работают, и стараясь понять, по какому принципу отбирают те листья, которые нужно обрезать. А поняв, стал работать вместе с ними.
      Он говорил на ужасном французском языке и, когда мадам была рядом, то и дело вставлял английские фразы. Клоду казалось, что мадам сельскохозяйственные работы интересны не менее, чем ее розовощекому мужу.
      Поначалу Клод не знал, как относиться к мужу мадам, но постепенно, как и остальные работники, он полюбил его. Не в такой степени, как мадам, конечно. Она была исключительная, а ее муж – просто непохож на других. Он стремился всему научиться, все знать.
      На рассвете дня сбора ягод муж мадам прибыл на виноградник в рубашке с длинными рукавами. Взяв у бригадира корзину и нож с изогнутым лезвием, он встал в начале одного из рядов. И что всего удивительнее, работал в тот день не меньше других.
      На следующий день он направился уже не на виноградник, а в винодельню и внимательно смотрел, как чистили и давили виноград. Мадам все время была рядом, переводя его бесконечные вопросы.
      Так шли дни. Дедушка временами жаловался, что этот человек доконает его расспросами, что он для него как кость поперек горла. Но в глазах ворчавшего деда Клод видел одобрение. Старик продолжал терпеливо объяснять мсье Ратледжу тонкости приготовления вина.
      Дедушке явно нравился муж мадам. И сама мадам тоже нравилась, хотя он и не говорил об этом открыто.
      Когда сбор винограда закончился, а лозы обрели новые желто-красные осенние оттенки, Клод решил, что супруги вот-вот уедут. Но они остались, покидая поместье лишь изредка. Садясь в спортивную машину, они отправлялись в Париж или на другую винодельню в Медоке. Зачем они это делали? Клод не понимал. Нигде не производили лучших вин, чем у них в Шато-Нуар. Кое-где делали не хуже, но лучше – нигде.
      Зимой супруги помогали подрезать сухие лозы. Высокому мсье приходилось при работе сгибаться почти вдвое. В конце дня он с гордостью показал мадам рабочие мозоли, и оба смеялись.
      Весной они снова помогали обрезать виноград – здесь успех был особенно связан с точно найденным временем проведения этих работ. Алберт Жирарден, садовод барона, водил их от растения к растению, уча видеть в голом кусте будущего зеленого красавца. Только с такой картинкой в голове можно было приступать к формированию куста.
      Альберт говорил позже дедушке Клода, что хотел бы, чтобы и другие работники учились так же быстро, как эти американцы, которые все на лету хватают. Он также признал с некоторым смущением, что мадам показывает необычную для женщины смекалку в виноградарстве. Клоду было приятно слышать эту похвалу.
      Лето прошло весело. В замок приезжало много гостей, то и дело устраивались приемы. Иногда поздно вечером, когда дедушка уже спал, Клод потихоньку выскальзывал из дома и пробирался через залитый лунным светом виноградник к замку, окна которого ярко светились.
      Сладостная музыка плыла в ночном воздухе, они называли ее джазом. Гости обычно собирались в большой гостиной. Мужчины выглядели очень представительно в черных фраках, белых жилетах и черных брюках с жестко заутюженной складкой, волосы их блестели от бриллиантина. Дамы в узких платьях с отделкой из стекляруса, шелестя атласными лентами и шифоновыми шарфами, прогуливались по замку; длинные нити жемчуга свисали у них до пояса. Какие они все были красивые, какие загадочные – с длинными мундштуками и бокалами шампанского в руках. И каждый раз Клод, найдя взглядом мадам, с облегчением убеждался, что она все же прекраснее всех. И тогда, успокоенный, возвращался в коттедж и забирался в постель.
      Наступила осень. Ничто не предвещало приближающейся трагедии. И вот в одно холодное осеннее утро муж мадам уехал. Он помахал Клоду, крикнув, что отправился за саженцами, которые повезет в Америку. Мадам с ним не было. Заболел их младший сын Гилберт, к нему вызвали врача.
      Как плохо болеть в такой чудесный день, думал Клод, глядя, как над Жирондой клубится туман. В вышине жаворонок приветствовал песней восход солнца, его первые лучи уже золотили увлажненные росой виноградные лозы, бросавшие глубокие тени на междурядья. В воздухе приятно пахло свежестью. День обещал быть чудесный. Позже, вернувшись из школы, Клод узнал ужасную новость: муж мадам погиб утром в автомобильной катастрофе. Свернув в сторону, чтобы уступить дорогу едущей навстречу лошади с тележкой, он потерял управление, и его автомобиль, перевернувшись в воздухе, полетел под откос. Мсье скончался на месте.
      Поместье погрузилось в траур, разогнать который не могли даже яркие солнечные лучи. А вечером, когда закончились дневные работы, все служащие барона, мужчины, женщины и дети, сбившись в небольшие группки и покачивая головами, обсуждали трагедию и предавались воспоминаниям…
      «Мсье всегда ездил с большой скоростью. Всегда куда-то торопился, хотел всюду поспеть, все узнать». – «Да, мсье… Он всегда задавал вопросы». – «Бедная мадам, как ей сейчас тяжело. Она ведь всегда была рядом с ним». – «Да, они были всегда вместе… до сегодняшнего дня». – «Если бы она и сегодня поехала с ним, дети остались бы круглыми сиротами. Так, видно, Бог пожелал, чтобы сегодня заболел малыш». – «Болезнь оказалась несерьезной. Температура уже снизилась».
      Клод тоже был там, прислушиваясь к разговорам. Он крепился, чтобы не расплакаться: ведь он уже большой. Но слезы так и наворачивались на глаза – ему было нестерпимо жаль мадам. Кто теперь позаботится о ней? Кто защитит?
      На следующий день по Клейтону Ратледжу отслужили заупокойную мессу. Работники и члены их семей собрались у входа в замок и, стоя на посыпанной гравием земле, ожидали возвращения мадам. Женщины стояли с покрытыми головами, в темной одежде. У Клода, как и у остальных мужчин, рука выше локтя была перетянута черной лентой.
      Он видел, как в ворота замка въехало несколько автомобилей, они медленно подкатили к замку по белевшей в сумерках дорожке. Когда машины замерли у входа, Клод почтительно стянул с головы кепку.
      Барон помог мадам выйти из машины. Она была в глубоком трауре – туфли, платье, перчатки, вуаль, шляпка – все было черным. Увидев собравшихся людей, она с силой сжала руку старшего сына, мальчика лет восьми-девяти, который стоял рядом в коротких штанишках, волосы его были чуть посветлей, чем у отца. Он качался смущенным и перепуганным. Младший, хоть и чувствовал себя, как говорили, значительно лучше, все еще оставался в постели.
      Взгляд Клода, недолго задержавшись на мальчике, вновь остановился на красивой мадам. Шагнув к собравшимся, она не склонила голову, а, напротив, подняла ее выше. И плечи не сутулила в горе, а держала их прямо и горделиво. Но сквозь вуаль Клод разглядел блеск струившихся слез, и сердце его сжалось от сочувствия к бедной мадам – такой несчастной и такой мужественной.
      Она заговорила, голос ее звучал ровно и чисто, ни разу не задрожав.
      – Вы оказали моему мужу большую честь, придя сюда сегодня. Дни, которые он провел с вами, обучаясь у вас ремеслу, были самыми счастливыми в его жизни. Спасибо вам за это. И, обещаю, в будущем, когда стану вспоминать это время, я постараюсь вызывать в своей памяти именно счастливые дни, а не дни боли и скорби, потому что это полное радости лето навсегда останется для меня самым драгоценным воспоминанием. А вы, я надеюсь, будете вспоминать моего мужа с теми же светлыми чувствами, с какими я буду помнить о вас.
      Она подошла к каждому и каждому пожала руку – кроме Клода. Он же, не в силах перенести мысль о том, что она уедет навсегда, убежал незамеченным и спрятался в винограднике. Там, в зарослях, среди темно-пурпурных кистей винограда он наконец позволил себе заплакать, и его плечи задрожали в беззвучных рыданиях.
      В течение последующей недели Клод каждое утро просыпался с щемящим предчувствием, что сегодня он увидит мадам в последний раз. Но неделя прошла, а мадам не уехала и даже ни разу не вышла из замка.
      Он брел к винодельне, бездумно подталкивая ногой случайный камешек, и только изредка поднимал глаза от земли, бросая взгляд на башни замка, высившиеся за стеной из тополей. Подошло время сбора нового урожая винограда, но Клод не чувствовал обычного радостного волнения.
      У винодельни он увидел дедушку, который о чем-то беседовал с хозяином. Ничего удивительного – рядовое событие, учитывая горячее время. Клод замедлил шаг. Дедушка не любил, когда его отвлекали от серьезного разговора. Ничего, ужин, оставленный на плите женой садовника, не успеет простыть.
      Как, должно быть, одиноко сейчас в замке мадам, думал Клод, поглядывая на барона и машинально ковыряя носком ботинка сухую каменистую землю. Лицо барона было сурово и немного печально. Говорил почти все время он один, а дедушка только вежливо кивал. Все это мало напоминало их обычные беседы. Клод внимательнее пригляделся к деду. Тот держался очень напряженно, а лицо прямо пылало от гнева.
      Странно. Дедушка не отличался ровным характером, частенько бывал нетерпелив, но чтобы так гневаться? Клод такого не помнил.
      Дедушка чопорно поклонился барону и отошел. Он направился в сторону Клода и прошел мимо внука, не сказав ему ни слова и даже не глянув в его сторону. Слезы. Неужели на глазах у дедушки поблескивали слезы? Клода это настолько поразило, что какое-то время он не мог двинуться с места. Потом побежал за дедом, чтобы убедиться, что не ошибся.
      Догнав его, Клод увидел, как по дряблой щеке старика катится слеза.
      – Дедушка! Что случилось?
      Ответа не было. Дедушка резко толкнул дверь их домика – та с грохотом распахнулась. Клод перехватил ее, когда она чуть было не захлопнулась перед его носом, и проскользнул внутрь. Дедушка стоял, оперевшись на кухонный столик и наклонив голову.
      – Дедушка, – Клод осторожно шагнул к нему и замер.
      Дедушка решительно оторвал руки от стола и подошел к маленькому окошку; нахмурясь, он глядел через стекло наружу.
      – С сегодняшнего дня я больше не управляю винодельней. – Он проговорил эти слова хриплым, низким голосом, дрожащим от гнева. – Мое место займет Андре Пашаль.
      Клод изумленно воззрился на него. Это казалось невозможным.
      – Ч-что?
      – Хозяин, – это слово дедушка произнес почти с презрением, – считает, что я слишком стар. И потому, чтобы не вредить делу, мне нужно уйти на покой. Слишком стар! – Старик с силой хлопнул по столику, на котором стоял таз для умывания, и Клод испуганно вздрогнул от грохота. – Мой отец работал, когда ему было за восемьдесят. Я еще долго не изношусь. Но он не хочет этого видеть. – Обернувшись, дедушка поводил пальцем перед носом Клода. – Будь жив старый хозяин, он бы так не поступил.
      Старый хозяин умер еще до рождения Клода. Внук не знал другого хозяина, кроме барона. Расширенными глазами смотрел Клод на деда, силясь осознать происшедшее, понять, что это означает для них.
      – Что теперь будет?
      Дедушка опустил руку и снова, словно оцепенев, уставился в окно.
      – Меня отправят на пенсию. За годы службы мне дадут домик и три акра второсортного виноградника… – Помолчав, он продолжил с дрожью в голосе: —…в районе пятилетних посадок. Так обошлись со мной, Жераром Стефаном Луи Бруссаром, родившимся в Медоке, на родине самых знаменитых вин. – Последние слова он почти проревел, ударив себя в грудь кулаком. – Меня, который целых пятьдесят лет делал марочное вино, отправляют на покой – делать заурядные вина из заурядного винограда. И не потому, что я утратил знание и умение или разучился делать первоклассное бордо. Нет, всего лишь потому, что хозяин считает, что я слишком стар.
      Дедушка замолчал, и оба они долго стояли в полной неподвижности, думая каждый свое. Клод всю жизнь прожил здесь, в этом доме, и ничего другого не видел. Скоро он покинет его – совсем как мадам. А он-то собирался прожить в Шато-Нуар всю жизнь, став со временем главным виноделом и делая вина, которыми мог бы гордиться. А теперь… теперь он не знал, что случится с ним… с ними.
      Наконец дедушка оторвал взгляд от окна и произнес почти с отвращением:
      – Еда остынет. Давай-ка будем есть.
      Клод разложил по тарелкам еще теплую пищу. Сев за стол, они молча принялись есть, но кусок не шел в горло.
      Поздно вечером, когда зашло солнце, Клод сидел при свете лампы за раскрытым учебником. Дедушка, как всегда, устроился у камина, блики огня играли на его старом лице, кожа старика, сухая и морщинистая, напоминала древний пергамент, руки, которые пятьдесят лет давили виноград, бессильно свисали с ручек деревянного кресла. Сегодня он выглядел очень старым и душевно надломленным. Клоду хотелось утешить его, но он не знал, как. Наконец он заставил себя смотреть в расползавшиеся перед глазами строчки.
      Раздался стук. Клод приподнялся на стуле, но дедушка махнул ему, чтобы он оставался на месте, и пошел сам открывать дверь.
      На пороге стояла мадам! Глядя, как она входит в комнату, Клод широко разинул рот. Дедушка нетерпеливым жестом попросил его зажечь все лампы, и тогда комната расширилась от света, прогнавшего из углов сумрачные тени. Открывшаяся бедность кухоньки и жилой комнаты смутила Клода, а стены с облупившейся штукатуркой показались ему еще ужаснее, когда он вспомнил обитые шелком стены замка.
      Дедушка предложил мадам деревянный стул, и Клод помчался за чистой тряпкой, чтобы застелить сиденье. Когда он, с трудом разыскав ее в материнском сундуке, вернулся, мадам уже сидела, тихо беседуя с дедом. Клод стал поодаль, не сводя с нее глаз и все еще не веря, что она находится в их доме.
      Она была в трауре, но без вуали. Ее лицо было спокойным и очень бледным – ни румян, ни помады. И все же она была прекрасна. А ее устремленные на дедушку глаза горели внутренним огнем. В их выражении не было ничего яростного, ничего гневного. Скорее, оно говорило о некой внутренней силе.
      Клод расслышал несколько слов. И приблизился, чтобы не пропустить ни одного из них.
      – …эту мечту мужа – выращивать на нашей родине вина, не уступающие по качеству французским, – разделяла и я. И я осуществлю нашу мечту, но в одиночку мне будет трудно. Поэтому я прошу у вас помощи. Мне нужна ваша поддержка, мсье Бруссар.
      – Моя?
      – Да. Я хочу, чтобы вы помогли мне выбрать сильные, здоровые саженцы. И мне хотелось бы, чтобы вы и ваш внук, – она посмотрела в сторону Клода, – поехали со мной в Калифорнию и помогли разбить новый виноградник. Пока не отменят «сухой закон», мы будем производить вино только для церкви и для медицинских целей. У нас… у меня есть на это разрешение, – добавила она и продолжала: – Саженцы несколько лет будут приживаться и взрослеть, а потом достигнут той зрелости, когда из них можно будет делать хорошее вино. Возьметесь вы за это, мсье Бруссар? Поедете со мной в Америку и станете моим главным виноделом?
      – Я много слышал об Америке и о тех дрянных винах, которые там производят, – проговорил он, и Клод чуть не застонал, услышав нотку презрения в голосе деда. – Нужно, чтобы француз научил вас, как делать по-настоящему хорошее вино.
      Улыбка пробежала по лицу мадам.
      – Значит, вы поедете со мной?
      – Поеду.
      Клод чуть не завопил от радости, но сдержался, подождав, пока не уйдет мадам. Дедушка закрыл за ней дверь, повернулся к Клоду и подмигнул.
      – Значит, слишком стар, а?
      – Мы едем в Америку! Мы едем в Америку! – Клод бросился на шею дедушке, крепко его обнимая.
      Хлопот у них прибавилось. Нужно было закупить саженцы, подготовить все необходимое для переезда, собрать вещи, заказать билеты. Францию они покинули только в конце зимы.
 
      Клод стоял в глубокой задумчивости посреди сверкавших стальной поверхностью чанов. Теперь он уже мало напоминал того крепкого мальчугана, который когда-то приехал в Ратледж-Эстейт, он стал похож на своего деда, и кожа его поблекла и покрылась морщинами.
      Странно, что после всех этих лет ему так ярко припомнилась родина. Взлетающие ввысь башенки замка, потемневшие от времени стены, жаворонок, рвущийся к солнцу, звон кузнечиков, раскинувшиеся по обоим берегам Жиронды виноградники, вкус жаркого, приготовленного женой Алберта, запах лаванды и роз, доносившийся из сада, звуки музыки, нарядные туалеты дам – почему эти воспоминания разом пронзили его сердце? Из-за упоминания мадам о новом бароне? Или о младшем сыне Гилберте?
      Впрочем, какое это имеет значение? Все это было и быльем поросло. Теперь его дом здесь – настоящий дом. Он огляделся, довольная улыбка тронула его губы. Он знал здесь каждый уголок, каждую трещинку, ему были знакомы здесь все звуки, все запахи. Все фамильные секреты знал он и крепко хранил тайну.
      У него был свой собственный каменный домик, где он только спал. Настоящим его домом стала винодельня, вот там-то он и проводил дни, там ел и пил, там же делал свои изумительные вина, ни в чем не уступавшие лучшим образцам «Шато-Нуар».
      Вино. Нужно успеть приготовить емкости для нынешнего урожая. Время. Куда оно бежит? Оглянуться не успеешь, а уже занялся новый день. С этими мыслями старик заторопился взглянуть на новую бочкотару.
 
      Расположенное неподалеку от винодельни низкое строение было когда-то конюшней для тягловых лошадей. Двадцать лет назад ее приспособили под офисы, дверцы заложили до половины кирпичом, превратив в окна. Старые перегородки снесли и установили новые, разделив помещение на подходящего размера комнаты. Цементный пол выложили дубовым паркетом.
      Растущий рядом раскидистый старый дуб большую часть дня укрывал в своей тени всю постройку. Сэм, пройдя мимо великана, вошел в бывшую конюшню.
      Гейлин Уэстмор, темноволосая пышечка, выполнявшая функции секретаря, регистратора, делопроизводителя и еще много кого, говорила по телефону. Не прекращая разговора, она вытащила из ящика кипу писем и передала ему, указав жестом на то, что лежало сверху. Агент по продаже, работавший на северо-западе, умолял прислать ему пять ящиков каберне 1986 года.
      Сэм не был уверен, что может послать больше одного, но решил все же свериться с данными компьютера.
      Заслышав жужжание работающего компьютера, Сэм пошел на шум. Передав Энди Холстеду рабочую карточку Джонсона и сообщив тому, что Клод уволил работника, он ненадолго задержался в комнате.
      – Это надо оформить как полагается, Сэм. Указать причину увольнения и сопутствующие обстоятельства.
      – Оставь бланк на моем столе. Я его заполню и подпишу, – сказал Сэм, зная, что Клод никогда сам не занимается всей этой «канцелярией», считая ее бумажной волокитой.
      Потом Сэм сразу же направился к себе в офис, расположенный в противоположном конце коридора. Оставленные незаделанными стропила ручной работы придавали кабинету слегка деревенский вид. У окна стоял весь в выбоинах и царапинах стол красного дерева.
      Сэм наткнулся на стол семь лет назад, когда Кэтрин отправила его на чердак за рождественскими украшениями. Он стащил его вниз, прихватив также старую фотографию, на которой его прапрадед, первый Ратледж, поселившийся в Ратледж-Эстейт, сидел за этим самым столом.
      Кэтрин, поняв, что внук собирается поставить стол в своем офисе, глянула и заявила:
      – Тебе придется его реставрировать.
      – При первом удобном случае, – согласился Сэм. Случай же все не подворачивался. А он со временем полюбил эти царапины и выемки, чернильные пятна и прожженные сигарами места – они придавали столу индивидуальность. Старая фотография заняла почетное место на полке с книгами. По соседству с ней расположились книги по виноградарству, а также спектрофотометр, треснутый «винный воришка» и разномастные стаканчики.
      На противоположной стене стояла грубая тахта с матрасом из конского волоса – еще одна находка Сэма все на том же чердаке. Более неудобный предмет мебели надо было поискать. Сэм усаживал на нее коммивояжеров, которых не любил и от которых рассчитывал побыстрее отделаться. Перед столом стояла пара высоких кожаных кресел, обитых медными гвоздиками, – когда-то они украшали библиотеку в главном доме. Стены были выкрашены в нежно-салатовый цвет, гармонируя по цвету с ковром, покрывавшим почти всю поверхность дубового паркета. На стенах висели редкие гравюры и рисунки, предметом изображения всюду были виноградные лозы.
      Подойдя к столу, Сэм нахлобучил шляпу на творение современного скульптора, изобразившего скорее всего Вакха, римского бога виноделия. В центре стола, ожидая его подписи, лежали разные бумаги и документы. То были отчеты агентов по продаже, а также ежемесячный отчет, отправляемый ими в Бюро по алкогольным напиткам, о количестве производимого ими продукта.
      Проверив все данные на компьютере и уже взяв ручку, чтобы подписать отчет, он заметил входящую в кабинет Кэтрин.
      – Наконец я разыскала тебя, – проговорила она голосом, в котором слышалось осуждение. – Обошла почти всю винодельню в поисках.
      Такая прыть была не в духе Кэтрин.
      – Что стряслось? – он сделал приглашающий жест в сторону кресла, но Кэтрин, не обращая внимания, продолжала стоять.
      – Гил пригласил барона с женой погостить в Напа-Вэлли. И Эмиль принял приглашение. – Она произнесла это короткими резкими фразами. – Полагает, что должен оказать уважение Гилу. Прибыв сюда, намеревается посетить и Ратледж-Эстейт.
      – Когда он приедет? – Сэм поставил подпись под отчетом.
      – Через три недели.
      Он приподнял голову и нахмурился.
      – Значит, попадет на самое горячее время.
      – Как раз на дробление. – Пройдя мимо тахты, она подошла к окну и, опершись руками на подоконник, бросила взгляд на каменное здание винодельни. – Постарайся понять, зачем приезжает сюда Эмиль. Он хочет присмотреться к тебе. Гил посеял в нем сомнения в твоей способности управлять крупным делом без посторонней помощи.
      – Было бы странно, если дядя упустил бы такой шанс, – сухо ответил Сэм. – Вся долина знает, что именно ты ведешь дела. И все главные решения принимаешь ты. А я всего лишь исполнитель.
      Повернувшись, она окинула его своим холодным насмешливым взглядом.
      – Надеюсь, ты рассеешь эти сомнения, когда Эмиль приедет.
      Сэм взглянул на нее, заинтригованный.
      – А как, по-твоему, я сумею это сделать, если никогда не мог убедить тебя в своей пригодности к делу?
      Кэтрин замерла на месте, пораженная его откровенностью. Она никогда не говорила ему о своих сомнениях. И сейчас не собиралась.
      – Речь идет о другом, – заявила она.
      – Почему же, – возразил Сэм. – Верь ты, что я могу вести дела самостоятельно, – никогда бы не стремилась к соглашению с бароном, разве не так?
      – Я никогда не подвергала сомнению твою компетентность в работе. Как менеджер, ты более чем на месте.
      – Такая похвала звучит как порицание, Кэтрин. – Улыбка Сэма была натянутой.
      Разгневанная его нежеланием сменить тему, Кэтрин бросила:
      – Ты слишком легкомысленный по натуре.
      – Легкомысленный. – Он скрутил пальцы, изображая напряженную работу мысли. – Думаю, что проявил особенное легкомыслие, когда вырвал у Дауэрти винтовку, а не засунул ее в глотку этому идиоту, стрелявшему в моих людей. Или в прошлом году, когда ты лежала после падения, а я возбудил дело против фирмы «Ратклифф Уайнери» и добился от них обязательства прекратить выпуск вина под одной с нами этикеткой. Ты была недовольна, что я прекратил дело после того, как они внесли существенные изменения в оформление, хотела вести борьбу до победного конца, заставить их выплатить компенсацию, чтобы другим неповадно было. Мне же казалось, что не стоит ввязываться в дорогостоящую и утомительную тяжбу.
      – На это денег не жалко. Ты был к ним слишком снисходителен.
      – Именно так ты тогда и говорила.
      – И была права.
      Его глаза вспыхнули гневом – такое с ним редко случалось, и Кэтрин вся напряглась. Ей показалось, что внук собирается подняться с кресла. Она бессознательно затаила дыхание, ожидая всплеска ярости. Но ничего не произошло. Опасная минута прошла, а внук подкатил кресло к столу и принялся перебирать телефонограммы.
      – Ты ведь всегда права, Кэтрин? – В его тоне звучали саркастические нотки.
      – Когда речь идет о Ратледж-Эстейт, то – да. – Он снова разочаровал ее, и она не скрыла это от него. – Никогда не надо проявлять своей слабости.
      Сэм вскинул голову.
      – Не надо путать слабость со здравым смыслом, Кэтрин, – возразил он. – Земля у нас скверная, стоит убийственная жара и почти постоянно дуют ветры. Из-за этого виноград у нас мелкий, невзрачный. Но зато он обладает толстой и прочной кожицей, она-то и помогает ему вызреть в таком климате.
      – Мне это известно, Джонатан.
      – Меня зовут Сэм, – поправил он, оборвав спор, который он находил бессмысленным. – Лучше бы тебе не оговариваться, а то барон подумает, что у тебя плохо с головой.
      – Мне необходим этот договор. – Голос Кэтрин звучал упрямо и твердо.
      – Гил сделает все возможное, чтобы он сорвался, – предупредил бабушку Сэм. – Для него это очень важно по личным соображениям.
      Кэтрин отозвалась не сразу.
      – Для него это важно не только по личным, но и по финансовым соображениям. Его виноград заражен новой разновидностью филлоксеры. – Голос ее звучал медленно и задумчиво. – Через четыре года все его виноградники придется засаживать заново, и это потребует колоссальных капиталовложений.
      – Мне казалось, он обратился в банк развития за ссудой.
      – Верно. – Ее губы скривились в улыбке. – Но иметь поддержку, да еще такую влиятельную, со стороны тоже не мешает. Интересно, знает ли Эмиль о его проблеме, – задумалась она. – Надо будет сказать ему об этом… так, между прочим.
      – Конечно, – шутливо поддержал он ее. – А кстати, где барон остановится, пока будет здесь гостить?
      – Гил предложил ему жить у него, в гостевом домике, но барон предпочел зарезервировать комнаты в отеле. Так сказать, на нейтральной территории, – объяснила она и повернулась от окна, уверенным жестом поправив прическу. – Нужно организовать прием во время пребывания барона в долине – желательно, пока здесь будет находиться телевизионная группа.
      – Что еще за группа? – нахмурился Сэм.
      – Я собиралась рассказать тебе завтра за ленчем. На прошлой неделе мне звонил Хью Таунсенд. Он хотел бы снять фильм о калифорнийских винах, уделив особое внимание «Ратледж-Эстейт».
      – И ты согласилась?
      – Мне не хочется, чтобы у Эмиля сложилось впечатление, что только Гил умеет устанавливать контакты. Мы это тоже можем, и передача о нас будет транслироваться по всей стране. А может, ее покажут и за рубежом, – прибавила она, грациозно передернув плечиком. – Фильм для нас будет лучшей рекламой, чем все фотографии и статьи в журналах по виноградарству и бизнесу. Телевизионщики пробудут здесь несколько дней. Так я поняла. А вообще, кто знает? Может, мы сумеем предоставить им здесь достаточно много материала. – Она направилась к двери. – Встретимся завтра за ленчем в час дня.
      Сэма интересовало, будет ли в группе Келли Дуглас. Но он не задал этого вопроса. А только, кивнув, подтвердил:
      – Хорошо.
      Оставшись один, он долго не сводил глаз с закрывшейся за Кэтрин двери, не в силах понять, почему он не может забыть встречу в Нью-Йорке с Келли Дуглас. Может быть, его волновал контраст между спокойным и ровным звучанием ее голоса и исходящей от нее вибрирующей, беспокойной энергией. А может, его привлекали сила и ум, которыми дышали ее черты. Или усталость, иногда проскальзывающая во взгляде, усталость, говорившая, что за победоносным обликом таится ранимая душа.
      А может быть, все дело заключалось в том жарком поцелуе, будь он неладен.
      Постаравшись отбросить все эти тревожащие его мысли, Сэм сосредоточился на лежащих перед ним телефонограммах.

      Дождь стучал в окно офиса Келли, стекая ручейками по стеклу. А десятью этажами ниже бурлил и кипел Нью-Йорк: такси с шумом рассекали лужи, нетерпеливо ревели сирены, по тротуарам спешили люди – под зонтиками и сложенными газетами, а некоторые бесстрашно шли под дождем с открытой головой. Ливень не ослабил темпа жизни города.
      Келли отвернулась от окна и окинула взглядом письменный стол. Бездумно провела рукой по его ореховой поверхности. Этот стол она откопала на распродаже в Сент-Луисе незадолго до переезда в Нью-Йорк. Прежний владелец, видимо, делал на нем грязную работу, и потому стол был в очень плохом состоянии – поверхность заляпана черными пятнами и испещрена выбоинами, у нескольких ящиков отсутствовали ручки, бока исцарапаны и попорчены, одна ножка сломана. Грузчики удивленно посмотрели на нее как на сумасшедшую, когда поняли, что она собирается забрать его с собой в другой город.
      Теперь они удивились бы не меньше. Только теперь в их взглядах непременно появилось бы восхищение. Ни пятен, ни царапин больше не было. Мокрая тряпка и горячий утюг справились с выбоинами, краснодеревщик выправил ножку и заделал трещины, двойное отбеливание удалило цветовые несоответствия, слой морилки выявил богатую фактуру дерева, а от троекратного покрытия воском оно засветилось и заиграло дивным блеском.
      Ощутив под рукой полированную поверхность стола, Келли припомнила часы, проведенные за вощением дерева. Даже теперь запах воска все еще ощущался, заглушаемый более сильным ароматом, идущим от роз и фиалок в вазе китайского фарфора. Вазу она тоже приобрела по случаю – на блошином рынке у пересечения Шестой авеню и 26-й улицы – вместе с чугунным черным зайцем, которым вначале припирала дверь, а теперь украсила письменный стол. Стены были завешены репродукциями картин Моне и О'Кифи.
      Взгляд Келли упал на папку, лежащую посередине стола, несколько минут назад ее принесли из справочного отдела. Тут заключалась вся информация, которую ей смогли предоставить о Кэтрин Ратледж и ее поместье. Она ожидала, что папка окажется потолще.
      Открыв папку, Келли просмотрела содержащиеся в ней материалы, отложив пока в сторону восьмистраничную аннотацию. В основном здесь были ксерокопии газетных и журнальных статей, отдельные страницы из книг об отечественном виноделии, а также фотографии – старые и сравнительно недавние.
      Материалы лежали в строго хронологическом порядке. В первой вырезке излагалась история Джорджа Симпсона Ратледжа, который разбогател, занимаясь торговлей во время «золотой лихорадки», охватившей Сан-Франциско. В 1879 году он купил ранчо и пятьсот акров земли, заложив основу Ратледж-Эстейт. Как и многие другие богатые жители Сан-Франциско, он выстроил в долине летний домик, который, употребляя цветистое выражение того времени, «ни на йоту не уступал европейской вилле». В той же статье говорилось, что, разводя крупный рогатый скот, овец и лошадей, он намеревался также засадить несколько акров земли виноградом и, следуя примеру других землевладельцев, «попробовать делать из этого винограда вино».
      В статье, относящейся к более позднему времени, говорилось о разрушительных последствиях эпидемии филлоксеры: «Все пятьдесят акров виноградника Джорджа Симпсона Ратледжа из Сан-Франциско уничтожены страшной заразой. По словам владельца, если будет найдено средство от этой болезни, он снова засадит участок виноградом».
      Там же лежал некролог, написанный на смерть его жены в последний год уходящего столетия. В следующей короткой заметке говорилось, что мистер Ратледж перевел свою сан-францисскую фирму на сына, а сам перебрался в свой дом в долине.
      На крупнозернистой газетной фотографии можно было видеть страшные разрушения, которые принесло Сан-Франциско известное землетрясение. Подпись под фотографией гласила, что снимок сделан во владениях Джорджа Ратледжа. «В загородном доме развалился камин, пострадала также винодельня. Мистер Ратледж выразил удовлетворение, что нанесенный ущерб не очень велик».
      После его смерти, последовавшей в 1910 году, появилась большая статья, где перечислялись его славные деяния. В конце сообщалось, что он оставил после себя двух сыновей, дочь и четырех внуков. Никто из домочадцев не был назван по имени.
      Журнальная вырезка, относящаяся к 1917 году, извещала о свадьбе Клейтона Ратледжа и Кэтрин Лесли Фэрчайлд. Многословный репортер подробно описал туалеты невесты и ее подружек, богатый прием, сервировку стола, свадебные подарки. Родители жениха подарили счастливым новобрачным виллу в Напа-Вэлли. В том же году в колонке «Светская жизнь» появилось сообщение, что Клейтон Ратледж решил круглый год жить в своем загородном доме и «вести жизнь землевладельца».
      В статье, посвященной возможному принятию «сухого закона», угрожавшему процветающему винодельческому промыслу долины, приводились слова Клейтона Ратледжа, который делился своей уверенностью, что производство вина не запретят. Маленькая заметка, опубликованная после окончательного принятия закона, сообщала, что винодельня «Ратледж-Эстейт» получила разрешение на производство вин для церковных и медицинских целей. А следующая – сообщала о смерти Клейтона Ратледжа, наступившей шесть лет спустя в автомобильной катастрофе вблизи Бордо. Он оставил жену Кэтрин и двух малолетних сыновей – Джонатана восьми лет и Гилберта – шести.
      Келли вздохнула. Пока не попадалось ничего, чего бы она не знала. Она продолжала листать оставшиеся материалы. Вдруг ее внимание привлек заголовок следующей статьи.
      «Управляющий «Ратледж-Эстейт» погибает в результате несчастного случая.
      Сегодня утром в подвале винодельни «Ратледж-Эстейт» один из работников поместья обнаружил труп Эвана Дауэрти. Следователь полагает, что смерть наступила в результате падения кега с вином, размозжившего жертве голову. По мнению следователя, смерть наступила прошлым вечером. Работающие в поместье люди утверждают, что Дауэрти частенько совершал вечерние обходы винодельни. Свидетелей несчастного случая не оказалось.
      Для молодой жены Дауэрти, ожидающей их первого ребенка, это страшная трагедия».
      Келли уставилась на вырезку, удивляясь, как она сюда попала. Впрочем, это говорило о том, что в справочном отделе постарались собрать все, что имело хоть какое-нибудь отношение к Ратледжам. Она бегло просмотрела следующие вырезки. В большинстве из них сообщалось о наградах и премиях, которых удостоились вина «Ратледж-Эстейт» в последующие годы, там же приводились хвалебные отзывы судей и экспертов. Информация частенько дублировалась разными журналами.
      Дверь офиса приоткрылась. Келли подняла голову. На пороге стоял Хью.
      – Я помешал?
      – Да. Но я этому только рада. – Келли захлопнула папку и положила ее на стол. – Изучала скучные материалы.
      – На какой предмет? – Хью вошел в комнату, оставив дверь открытой.
      – Собираю информацию о семействе Ратледж. Не очень-то ее много. – Она переложила папку в ящик стола. – Кэтрин почти не давала интервью, нет никаких подробностей о ее разрыве с младшим сыном. Из сплетен больше узнаешь, чем из газет. – Келли помолчала и спросила, улыбаясь: – Но ты зачем-то пришел? Что тебе нужно?
      – Хотел сказать, что наше расписание несколько изменилось. Это тебя, видимо, обрадует. Интервью с Джоном Тревисом отодвигается на два дня. А это означает, что ты можешь задержаться на два дня в Напе и получше разговорить Кэтрин. Дешевле тебя продержать на одном месте, чем отправлять самолетом в Нью-Йорк, а через день снова покупать билет до Аспена.
      – Если разрешишь провести эти два дня в Сан-Франциско, я согласна, – выдвинула Келли встречное предложение. В это время зазвонил телефон. Секретарь сняла трубку в приемной. – И к аэропорту поближе.
      – Никаких проблем, – пожал плечами Хью.
      В дверях появилась Сью, она легонько постучала пальчиками по дереву, чтобы привлечь внимание Келли.
      – Вас спрашивают, Келли, – проговорила она. – Мужчина, имени не называет. Будете говорить или сказать, что вы заняты?
      Келли долго молчала, сраженная неизбежностью этого разговора. Ведь она догадывалась, что звонок повторится – он знает, где она работает, как ее найти.
      Хью направился к дверям.
      – Если освободишься к трем, зайди в мой кабинет. Мне нужен образец музыкальной заставки к программе.
      Келли с трудом заставила себя кивнуть и потянулась к трубке.
      – Я поговорю с ним, Сью, – Келли подняла трубку и медлила, не опуская палец на горящую кнопку. – Закрой дверь, пожалуйста.
      Когда дверь захлопнулась, она нажала кнопку.
      – Говорит Келли Дуглас. Кто это? – спокойно спросила она.
      Худшее уже произошло – тянуть нечего.
      – Здравствуйте, мисс Дуглас. Говорит Стив Грей с валютной биржи. У меня для вас есть кое-что.
      Услышав его голос, она не знала: смеяться или плакать. Взяв себя в руки, она спокойно проговорила:
      – Стив, я так рада, что вы позвонили. Вы словно почувствовали, что я думаю о вас. Как раз сегодня утром на летучке мы говорили, что следует разоблачить ложные претензии компаний по телемаркетингу.
      В трубке раздался щелчок, и линия отключилась. Келли откинулась в кресле с блаженным чувством – она была безмерно рада, что ошиблась в своих предположениях.
      Горячий воздух врывался в открытое окно светло-зеленого «Бьюика», когда он с ревом съезжал по Силверадо-Трейл. По правую сторону от автомобиля ровными симметричными рядами тянулись ухоженные виноградники. Лен Дауэрти не мог не заметить, насколько они выигрывают в сравнении с его зелеными спутанными джунглями, хотя он и потратил целую неделю, работая с утра до вечера – подравнивая и сокращая растения, чтобы привести их хоть в какой-то порядок и одновременно не причинить ущерба будущему урожаю.
      Впереди, за высокими тополями, виднелась короткая дорога, ведущая к нескольким строениям, напоминавшим монастырские постройки; в их число входили винодельня, дегустационный и аукционный залы, а также офисы «Клойстерз». Лен съехал на дорогу и примерно через милю добрался до другой – та вилась вокруг горы. На нее он и свернул.
      По обеим сторонам высились эвкалипты, мамонтовые деревья и дубы, ветви их переплетались, образуя нависший над дорогой зеленый шатер. У их подножия из каменистой почвы торчали пучки пожелтевшей травы, чередуясь с сумахом и толокнянкой, стебель которой выделялся ярко-малиновым цветом.
      По мере приближения к вершине дорога становилась все круче. Наконец автомобиль резко затормозил перед железными воротами, подняв облако пыли. Раскаленная пыль ворвалась внутрь машины, медленно оседая. Дауэрти пытался выгнать ее, размахивая рукавами своего лучшего и единственного костюма – в тонкую полоску, он купил его на похороны Бекки.
      Ворота были открыты. Дауэрти раздумывал: может, ехать дальше? А вдруг до дома еще с четверть мили? Наконец он вылез из автомобиля и захлопнул дверцу, опустив ключи от зажигания в карман. Стоило ему сделать первые шаги, как с него ручьями потек пот. Ругаясь про себя, он отставил руки подальше от пиджака. Не хотелось появляться на людях с мокрыми кругами под мышками.
      Вскоре пыльная дорога сменилась гравиевой дорожкой, обложенной с обеих сторон красным кирпичом. Дауэрти двинулся по ней, свернул за угол и оказался перед гостевым домом с оштукатуренными стенами и черепичной крышей. Домик уютно прильнул к отвесному горному склону. Густая зеленая трава окружала разбитый на камнях садик и искусственный водопад.
      Дорожка здесь расширялась и, раздваиваясь, огибала мраморный фонтан, обсаженный цветами. Напротив стоял основной дом – низкий и растянутый вширь, красная черепичная крыша раскалилась на солнце.
      Дауэрти остановился, вытащил из кармана платок, утер лицо и шею, потом сунул его снова в карман. Пока он шел к дому, краем глаза заметил слева высокий забор, а за ним – теннисный корт и зеленые лужайки.
      – Здесь земли побольше моих десяти акров, – пробормотал он с завистью.
      Этой мысли было достаточно, чтобы Дауэрти захотел повернуть назад, но он все же заставил себя идти дальше – к парадной двери. Там он вновь заколебался и облизнул губы, стараясь не думать о том, как хорошо было бы сейчас смочить горло глотком ледяного виски. Пока мужество совсем не покинуло его, Дауэрти поторопился нажать кнопку звонка, стараясь что-нибудь разглядеть сквозь толстое матовое стекло. Но это ему не удалось. Впрочем, он увидел силуэт, идущий к двери, за секунды до того, как ее открыли. Слуга – мексиканец, одетый в темный костюм, – быстро окинул его взглядом, а потом равнодушно спросил:
      – Чем могу вам помочь, сеньор?
      – Мне нужен мистер Ратледж, – быстро и нервно ответил Дауэрти.
      Темные глаза с сомнением смотрели на него.
      – Он вам назначил?
      Дауэрти не успел ответить, как из дома послышался женский голос.
      – Кто там, Луис? Если это Клей, скажи, что отец на крокетном поле.
      – А где это поле? Там? – И Дауэрти показал пальцем в сторону теннисного корта.
      – Нет, сеньор. Это за домом, на нижней лужайке, – ответил неуверенно мексиканец, не зная, правильно ли он поступает, отвечая незнакомцу.
      – Спасибо. – Дауэрти медленно отправился на поиски.
      Обогнув дом, он снова вытащил из кармана платок и утер лицо и шею. Нырнув в заросли глициний, он вышел по другую сторону увитой зеленью беседки и тут же почувствовал дуновение ветерка. Ему захотелось снять пиджак, чтобы почувствовать свежий порыв, но боязнь утратить представительность его остановила. Ведь он явился к Ратледжу с деловым предложением.
      Слева от дома он увидел плавательный бассейн с сауной и купальной кабиной, тенты и шезлонги. По сухому стуку шаров Дауэрти догадался, что где-то неподалеку играли в крокет.
      Он издали различил одетую в белую спортивную форму знакомую фигуру Гила Ратледжа, белая шапочка с козырьком защищала глаза, сливаясь с сединой волос. Гил стоял на ровной лужайке, плавно восходящей к горному склону. Раздвинув ноги и слегка пригнувшись, он держал в руках деревянный молоток, целясь в красный шарик. Удар – и шарик, проскочив проволочные воротца, выскочил из травы.
      Дауэрти осторожно спустился по склону к лужайке. Гил Ратледж поднял голову на шум шагов и, увидев его, окинул холодным взглядом – точь-в-точь как мать. Дауэрти всего передернуло, но он понимал, что следует держать себя в руках.
      – Добрый день, мистер Ратледж.
      – Здравствуйте. – Голос звучал недружелюбно.
      – Вы, наверное, не помните меня. Я Лен Дауэрти. – Он старательно растянул рот в улыбке.
      – Дауэрти. – Ратледж на мгновение сузил глаза. – Да, помню. Одно время вы были помощником винодела в «Ратледж-Эстейт». Кажется, вас уволили за пьянство в рабочее время.
      – Помнится, действительно выпил как-то в промозглую погоду, – ответил Дауэрти, оправдываясь. Но тут же, сменив извиняющийся тон, проговорил более спокойно: – Сами знаете, как это бывает.
      Ратледж склонился над еще одним красным шариком, прикидывая на глаз расстояние до следующих ворот.
      – Если хотите получить работу, идите в винодельню и заполните анкету.
      – Я пришел не за этим, хотя могу и поработать, – сказал Дауэрти, немного подумав.
      Размахнувшись, Ратледж ударил по шарику. Прокатившись по коротко подстриженному газону, шар, посланный достаточно точно, замер у самых ворот. Ратледж минуту смотрел на него, потом не спеша направился к воротцам.
      Дауэрти двинулся за ним.
      – У меня к вам деловое предложение.
      Вновь склонившись над шариком и расставив ноги, Ратледж окинул его взглядом.
      – Меня оно не интересует.
      Он легонько стукнул молотком по шарику. Тот вкатился в воротца и остановился сразу за ними.
      – Думаю, это предложение вам все-таки подойдет. – Дауэрти начинало действовать на нервы то, что Ратледж не прекращает игру. – Если, конечно, вы намерены преуспеть в деле и обойти вашу матушку.
      Ратледж собирался еще раз стукнуть по шарику, которому на этот раз предстояло преодолеть двойные ворота, за которыми был вбит колышек. Но при упоминании матери он выпрямился, так и не нанеся удара.
      – Кэтрин?
      – Вы заинтересовались, не так ли? – заулыбался Дауэрти.
      – Какое отношение имеет Кэтрин к вашему предложению?
      – Самое прямое. – Дауэрти замолк, собираясь с мыслями. – Видите ли, я владелец участка в десять акров, он прилегает к поместью Ратледж-Эстейт с севера. Десять акров первоклассной земли. Но неизвестно, сколько я буду еще землевладельцем. Мое будущее зависит от того, сумею ли я отстоять землю от посягательств вашей матушки. Вот тут-то наши с вами интересы и могут совпасть.
      – Как она может посягать на землю, если она ваша?
      – Моя-то моя, но я должен вашей матери тридцать пять тысяч долларов, которые брал под залог земли. И если не верну до конца октября, земля перейдет к ней. Но мы с вами знаем, что эта земля стоит много больше. Хорошая земля под виноградники стоит сорок, пятьдесят, а то и сто тысяч долларов за акр.
      – Вот вам и выход – продайте ее.
      – Кто на это пойдет, если у вашей матери есть право воспрепятствовать такой сделке? – возразил Дауэрти. – Кроме того, если я продам землю, мне негде будет жить. Я все потеряю.
      – И что же вы предлагаете?
      – Одолжите мне тридцать пять тысяч. Я расплачусь, а вам буду отдавать долг частями – после сбора винограда, когда продам ягоды. Оставлю вам в залог землю. Вы не прогадаете.
      Улыбнувшись, Ратледж вновь склонился над шариком.
      – Я не банкир. Я винодел, а не ссудная касса. – Он размахнулся молотком. Раздался сухой треск удара. Мяч пролетел в траве и замер перед рядом образующих галерею ворот на линии расположения колышка. – У вас свои проблемы с Кэтрин, у меня – свои. – И Ратледж отправился за мячом.
      Дауэрти не сразу последовал за ним.
      – Но вы оба стремитесь заключить договор с бароном. – Он перехватил быстрый взгляд Ратледжа. – Об этом все знают. Долина – одна большая винодельня. Здесь все знают все друг о друге.
      – Если вам это известно, то вы должны понимать, что сейчас мои усилия сосредоточены на этой цели. – Стоя рядом с шариком, он многозначительно посмотрел на Дауэрти. – Если мне повезет, я, возможно, смогу кое-что сделать для вас. Но деньги я предоставлю не в долг. Мне нужно другое.
      – Что вы имеете в виду?
      – За эти деньги я арендую у вас землю на долгий срок. Вам, естественно, будет разрешено там жить. – Гилу все больше нравился созревший у него план.
      Кэтрин не понравится, что он будет держать под своим контролем виноградник Дауэрти. Он хорошо знал, какая там земля. Первосортная, самая лучшая для винограда. Дауэрти тут не соврал. Гилу доставит особое удовольствие пустить ягоды с этого участка на производство нового вина – их совместного с бароном проекта. Кэтрин лопнет от злости.
      Он злорадно улыбнулся, предвкушая ее реакцию, и направил шарик в ворота. Тот ударился о колышек и откатился назад.
      – Когда вы надеетесь заключить договор с бароном? – поинтересовался Дауэрти, глядя, как Гил, подобрав шарик, отмерил от колышка расстояние, равное длине молотка, и положил шарик туда.
      – Думаю, скоро. Барон прибывает сегодня. Точнее, уже должен быть здесь. – Он прицелился и, ударив по шарику, послал его в двойные воротца.
      – Надо бы поспешить, – предупредил Дауэрти, не отставая от Гила, который пошел за шариком. – Деньги нужны мне к концу октября. Если не получу их от вас, придется попытать счастье в другом месте.
      – Не делайте этого. – Слова прозвучали как угроза, а не просьба.
      – Вот как? – Дауэрти сделал слабую попытку шантажа, но ему не хватило твердости – глазки его так и бегали. – А как вы мне помешаете?
      – Это нетрудно. – Гил остановился рядом с красным шариком. – Пущу слух, что владельцы Ратледж-Эстейт в течение многих лет сбрасывали на этот участок токсические вещества, инсектициды, что там заражена вся земля. Никто на нее не позарится. Даже ягоды с вашего виноградника будут обходить стороной.
      – Но это ложь.
      – Конечно. Но кому они скорее поверят – вам или мне? – С того места, где лежал шарик, трудно было забить в следующие ворота. Гил задумался, размышляя, под каким углом лучше бить.
      Дауэрти сердито развел руки, показывая на зеленый простор с гостевым домом, теннисным кортом, бассейном, широкими лужайками.
      – Тридцать пять тысяч для вас не деньги. Чтобы содержать все это, вы, думаю, каждый месяц тратите не меньше. Зачем увязывать нашу маленькую сделку с вашим соглашением с бароном?
      Три года назад, когда его виноградники не были еще заражены филлоксерой, тридцать пять тысяч были для Гила чепухой – так, мелочишка на карманные расходы. Теперь же, когда ему предстояло заменять каждое растение, все обстояло сложнее. Засадить заново один акр стоило не менее семидесяти тысяч долларов. Кроме того, надо потом ждать не менее четырех лет, прежде чем растения будут способны родить виноград, годящийся на производство вина. На этом он потеряет миллионы. С сокращением виноделия снизится приток денежных поступлений, а расходы, напротив, возрастут.
      Банкиры забеспокоятся, будут тайком следить за ним: куда и как он тратит деньги. Идея аренды земли за тридцать пять тысяч не вызовет у них особого восторга. Более того, они будут активно этому противодействовать.
      А вот договор с бароном выглядел в их глазах совсем иначе. Когда он рассказал им о своих планах, они горячо его поддержали. Правду сказать, у них слюнки потекли, стоило им узнать о финансовой мощи барона и о его предполагаемом вкладе в совместное производство. Но пока дело не сладилось, они с него глаз не спустят.
      Гил опустил молоток и сделал несколько прицельных движений, не касаясь шарика.
      – Без договора с бароном мне ваша земля не нужна. Тридцать пять тысяч дам только в случае успеха.
      – В любом случае это хорошая возможность утереть Кэтрин нос, – напомнил Дауэрти.
      Это была правда, но банкиры крепко держали его за руки.
      – Предоставятся и другие. – Хорошенько прицелившись, он взмахнул молотком. Тот звонко ударил по шарику. Гил, выпрямившись, следил, как шарик метнулся по точно намеченной прямой к воротам. – Вот такие мои условия.
      – Но мне нужны деньги до конца октября, иначе…
      – Вам не о чем беспокоиться, – оборвал его Гил. – С бароном дело в шляпе. На этот раз у Кэтрин ничего не выйдет. Уж я об этом позабочусь. Верьте мне.
      Дауэрти минуту подумал, покусывая нижнюю губу.
      – Раз вы уверены, то – порядок. Если я могу что-то сделать, чем-то помочь…
      – Я дам вам знать, – повернувшись, Гил краем глаза заметил Клея. Тот спускался к нему по каменным ступеням и был сейчас на уровне бассейна. Значит, барон уже здесь. Закинув молоток на плечо, Гил со значением посмотрел на Дауэрти. – Всего хорошего.
      Тот, не выдержав его взгляда, опустил глаза, кивнул и пошел в обратном направлении. Взбираясь по зеленому склону, он поскользнулся. Наверху провел рукой по потному затылку и пошел дальше – туда, где у ворот оставил свою машину.
      Гил презрительно проводил его взглядом, не сомневаясь, что Дауэрти не успокоится, пока не вылакает бутылку в ближайшем баре. К нему подошел Клей.
      – Кто это был?
      – Лен Дауэрти.
      – Тот пьяница, чей виноградник граничит с землей Кэтрин? – Клей удивленно помотал головой. – А я вижу, у ворот припаркован старый «Бьюик». Не мог понять, чей бы он мог быть. Значит, его. А чего он хотел?
      – У него ко мне деловое предложение.
      Клей взглянул на отца, полагая, что тот шутит, но выражение лица Гила было серьезным.
      – Что же он смог предложить такое, что заинтересовало тебя?
      – Одну очень соблазнительную сделку. – Гил опустил молоток и лукаво улыбнулся Клею. – Барон хорошо устроился?
      Клей кивнул.
      – Я передал ему твое приглашение на обед, но он чувствует себя после полета уставшим и хочет пообедать в номере. Мы договорились встретиться завтра утром, а потом отправиться на винодельню.
      – Неплохой план. – Гил шагнул к шарику. Клей последовал за ним.
      – Ты получил приглашение на прием, который Кэтрин устраивает в честь барона на следующей неделе?
      – Да. – Гил широко улыбнулся, целясь в шарик.
      – Я тоже получил. А мне казалось, они никогда не допустят, чтобы кто-нибудь из нас… особенно ты… переступил порог ее дома, – пошутил Клей.
      – Я не только переступлю порог… а и дорогу ей перебегу. – С этими словами он легонько подтолкнул шарик в воротца.
      – Да, пожалуй, – согласился Клей, глядя, как отец готовится к следующему удару. Тот прекрасно играл в крокет – игру, требующую сноровки не меньшей, чем гольф, умения оценивать позицию, необходимого для игры в бильярд, и хитроумия игрока в шахматы. – Думаю, тебе будет интересно знать, что баронесса целиком на нашей стороне.
      – Ты говорил с ней?
      – Немного. Пока барон расписывался в книге постояльцев. – Простая и невинная уловка – остаться ненадолго наедине с Натали в то время, когда муж занят.
      Открыв чемодан, Клей предоставил раскладывать вещи лакею, а сам заторопился в лучшую курортную гостиницу долины «Оберж дю Солей», где остановилась чета французов. Барона он увидел у регистрационного столика – после долгого перелета тот выглядел усталым. Жена его, любуясь прекрасным видом, прохаживалась у входа – от стеклянных дверей до открытой галереи. Подойдя к барону и убедившись, что с регистрацией нет никаких проблем, Клей направился к баронессе.
      Она стояла, опираясь на деревянные перильца и подставив лицо солнцу. Приближаясь, он услышал ее вздох.
      – Вы, наверное, очень устали, – сказал он, принимая в обращении с ней прежний сдержанный тон.
      Она взглянула на него и покачала головой. Темные волосы были небрежно убраны в пучок.
      – Нет. В самолете я чудесно выспалась. А вот Эмиль не может спать в самолете.
      Она снова устремила взгляд на чарующий вид, открывающийся с веранды, – разбросанные в долине, похожие на цветастый ковер виноградники, на границах которых стояли современные ветряные мельницы, их назначение – разгонять холодный воздух во время внезапных заморозков. В четырех милях отсюда высилась зубчатая стена гор.
      – Как здесь красиво, – проговорила она. – Похоже на Прованс. Пальмы и оливковые деревья придают местности средиземноморский вид.
      – Я был уверен, что вы заметите. – Он посмотрел на нее долгим многозначительным взглядом. С того места, где стоял барон, ему было хорошо их видно. Но Клея это не заботило. Если тот чего и заподозрит, это только добавит пикантную остроту в затеянную им игру. – Странно, не правда ли? Почему я всегда знаю, что вы думаете, что чувствуете? Иногда мне кажется, что я знаю вас всю жизнь. – Он отвел глаза. – Глупо, правда?
      – Нет. – Она коснулась его руки – легкое, незаметное прикосновение.
      Он взглянул на ее пальцы.
      – Рад, что вы здесь, Натали.
      – Я тоже рада.
      – Я боялся, что вы не приедете. Боялся, что останетесь во Франции.
      – И упущу возможность увидеть своими глазами долину, о которой столько слышала? – Она проговорила это беззаботно, но он уловил в ее голосе волнение и уверенно направился к цели.
      – Не стоило вам приезжать. – Он сжал зубы и, нахмурясь, отвел глаза.
      – Но…
      – Простите меня, Натали, но мне очень тяжело. – Он произнес эти слова с видимым усилием.
      – Почему?
      Резко повернувшись, он посмотрел ей прямо в глаза.
      – Тяжело видеть женщину, про которую точно знаешь: она та, что нужна тебе. Знать, что она видит те же сны, смеется тем же шуткам, мечтает о том же, что и ты. Долго лежать ночью без сна…
      – Клей, – шепотом взмолилась она, но глаза ее видели только его, а губы в волнении приоткрылись.
      – Скажи, что ты не чувствуешь того же, и я никогда больше не произнесу ни слова.
      – Не могу, – призналась она и улыбнулась ему. Ее темные глаза горели желанием. Со спокойствием женщины, принявшей решение, она глянула вниз, на живописную оливковую рощицу. – Люблю гулять вечерами. Не правда ли, там, под сенью олив, где струится ручеек, так мирно и спокойно?
      – Я сам часто восхищался этим видом. Думаю, при свете луны так сказочно прекрасно. – Вот так просто было назначено свидание. Они успели договориться раньше, чем к ним присоединился Эмиль.
 
      Солнце скрылось за западной грядой гор, окрасив небо в багровый цвет и разлив по долине медно-оранжевый отсвет. Натали стояла у окна гостиной, глядя на заход солнца и болезненно ощущая глубокую тишину в комнате.
      Эмиль сидел в ярко-желтом кресле, упершись ногами в диван того же цвета, и держал в руках книгу. Очки сползли у него на кончик носа – вот-вот упадут. Кроме шелеста страниц, в комнате с самого обеда не было слышно ни звука. Как обычно, муж не замечал, что она находится рядом.
      Из их номера в сад вел отдельный выход. Оливковая роща начиналась неподалеку, плавно спускаясь вниз. Женщина напряженно ждала, когда сгустится тьма и в вечернем небе зажгутся первые звезды.
      Натали отошла от окна и, пройдя по мозаичному полу, включила торшер у кресла мужа. Он на мгновение приподнял голову и, бросив на жену рассеянный взгляд, промычал слова благодарности. И снова ушел с головой в книгу – очередной философский трактат, безумно, на ее взгляд, скучный.
      – Я пойду погуляю, Эмиль, – сказала она. Он поднял голову и нахмурился.
      – Но уже темно.
      – Зато прохладно. Днем было безумно жарко, совсем не хотелось гулять, – объяснила она, направляясь к двери. – У меня есть ключ. Тебе необязательно дожидаться моего возвращения. Если почувствуешь себя усталым – ложись. – Оглянувшись, она увидела, что муж уже погрузился в книгу.
      Осторожно закрыв за собой дверь, Натали вышла на улицу. Теплый ночной воздух мягко окутал ее. Поблизости никого не было, она быстро пошла по пыльной тропинке, огибающей гостиницу. Та вела дальше – вниз, через заросли спутанной опаленной травы – к оливковой роще.
      Светящиеся окна гостиницы освещали дорогу. Натали вступила под кроны деревьев и медленно пошла на слабый шум ручейка.
      Большой камень темной глыбой выступал из высокой травы неподалеку от воды. Натали машинально стерла с него пыль и села. Краем глаза она видела восходящую луну – серебристый диск, окруженный хороводом звезд.
      Она услышала слева от себя звук захлопнувшейся дверцы автомобиля. По другую сторону ручья берег, поросший оливковыми деревьями, круто поднимался вверх, тем самым укрывая ее от посторонних взглядов.
      Некоторое время, показавшееся ей бесконечно долгим, она прислушивалась, но ничто не нарушало тишины. Она знала, что это подъехал Клей. Однако она знала и другое, что, приехав, он преодолел себя – пошел наперекор своим представлениям о чести, о том, что хорошо и плохо.
      Ее эти проблемы не беспокоили, она была уверена, что их встреча – судьба, что все было предначертано давно, задолго до их встречи. Она не испытывала ни малейшего чувства вины – только глубокое удовлетворение и восторг, от которого холодело внутри.
      По склону скатился камешек, и зашелестела трава. Натали смутно различала его высокий силуэт, мелькающий среди деревьев. И вот он, перепрыгнув через быстрый ручей, уже был рядом. Она поднялась ему навстречу.
      – Натали. – Он остановился перед ней, лицо его скрадывала тень. – Я колебался, приходить или нет.
      – Почему же вы здесь?
      – Потому что вы позвали меня.
      – Тогда не надо было приходить.
      – Нет. – Он покачал головой. – Ты знаешь, что надо.
      – Да. Знаю.
      Он шагнул к ней, сделав последний разделяющий их шаг, и она упала в его объятия. Мужские губы властно и нетерпеливо прижались к ее губам. Она ответила ему не менее страстным поцелуем. Наконец-то в ее жизнь вошли жар и упоение, которых у нее не было так долго. Очень, очень долго.
      Горячие губы, оторвавшись от ее рта, медленными поцелуями покрывали ее щеки и волосы. Она пылко обнимала его, чувствуя, как он все ближе привлекает ее к себе, их тела почти сливались.
      – Сегодняшнего вечера мне недостаточно. – Его дыхание, его губы щекотали ухо. – Эмиль и мой отец должны договориться. Я хочу иметь возможность видеть тебя. – Он касался губами ее шеи, отчего по ее коже шел восхитительный холодок. – Ведь если Эмиль решит сотрудничать с Кэтрин… – Он оборвал себя на полуслове и содрогнулся, прижав ее к себе еще ближе.
      – Не думаю, – ободрила она его, нежными прикосновениями лаская тонкие шелковистые волосы. – Он не разделяет ее страсти к вину. Для него вино – бизнес. Поэтому, мне кажется, он предпочтет твоего отца.
      Клей отстранился, держа в руках ее лицо и всматриваясь в него долгим взглядом.
      – Так должно быть, Натали. – Он действительно в этот момент жаждал этого, и желание отразилось на его лице. – Мы должны иметь возможность видеть друг друга, должны быть вместе.
      – Я знаю. – Она обвела пальцем его подбородок и губы. – Люби меня сильней, Клей. Мне очень нужно, чтобы ты любил меня. – Она запрокинула голову, ожидая поцелуя, от которого у нее закружилась голова.
 
      На следующее утро, завтракая с баронессой за одним столом, Клей незаметно наблюдал за ней, почти не обращая внимания на беседу отца с бароном. Та вся светилась, глаза ее радостно вспыхивали всякий раз, как только она робко встречалась с ним взглядом. Никаких сомнений – у нее был вид страстно влюбленной женщины. Хорошо хоть муж не замечает этой разительной перемены. В том, что касалось женщин, он был полным простофилей, как, впрочем, и большинство мужчин.
      Глядя на Натали, он еще раз подумал, как легко далась ему эта победа. Легче, чем он ожидал. Теперь она их самый преданный союзник. Клей стал прикидывать, когда им встретиться снова, что он скажет при встрече и что сделает.

      «Форд-Таурус» мчался по шоссе, рассекая светом фар сгустившиеся сумерки. Этот свет выхватывал из тьмы силуэты гигантских эвкалиптов, стоящих словно призрачные часовые по обеим сторонам дороги. Два горных хребта, которые тянулись более чем на тридцать миль, образуя узкий коридор долины, бесформенными очертаниями темнели на фоне звездного неба.
      Диди Салливан сидела за рулем взятой напрокат машины, очки, как всегда, торчали у нее на голове, зарывшись в коротко подстриженные волосы. Келли сидела рядом, взгляд ее постоянно устремлялся на окутанный тьмой пейзаж за окнами машины. Ей чудилась дьявольская ирония в том, что двенадцать лет назад она в темноте покинула эти места и теперь во тьме же возвращается, нарушив клятву, что никогда более нога ее не ступит на эту землю.
      – Нисколько не удивлена, что твой самолет задержался больше чем на час. Так уж нам здесь везет. – Завидев впереди автомобиль, Диди включила нижние фары. – Я надеялась, что с твоим приездом все изменится. Но что-то непохоже.
      – Как я понимаю, у вас здесь проблемы?
      В дрожащем свете фар Келли различала бегущие за окном виноградники. Они дремали в тихом сиянии луны. Здесь, на юге долины, где самые ровные участки, сажали обычно шардоне и рислинг – разновидности белого винограда, на них благотворно влияли прибрежные туманы; зарождавшиеся летом в заливе Сан-Пабло, они стелились густым молоком по долине, оставляя на виду лишь отдельные торчащие холмики.
      – Мало сказать, проблемы, – рассмеялась Диди. – Ничего, кроме них, у нас вообще нет. Мы находимся здесь уже два полных дня, сегодня – третий, и до сих пор ни одной приличной пленки. Первый день работали как проклятые – кадры один лучше другого: сбор винограда; мексиканцы с удивительными лицами – у каждого своя история; работники, загружающие полные корзины винограда в грузовики; бригадир, учитывающий их работу; тяжело нагруженные машины, ползущие по дороге; виноделы с руками, выпачканными ягодным соком; виноград, измельчающийся в дробилках; бурлящий в чанах сок; и наконец – завершение рабочего дня и усталые люди на фоне ослепительного заката. – Отпустив руль, Диди драматично воздела руки. – И все это погибло.
      – Как? – спросила Келли, стараясь отогнать собственные воспоминания о сборе винограда, ожившие от рассказа Диди. – Что случилось?
      – Какие-то неполадки с камерой. – Диди печально вздохнула. – Светлые полосы на пленке. И что меня окончательно расстроило, так это собственная глупость. Стив хотел проверить пленку, снятую у виноделов, на мониторе, а я не хотела тратить время. Торопилась на виноградники – поснимать там, пока светит солнце и можно добиться интересных световых эффектов. Сколько времени мы бы потеряли, согласись я со Стивом? Ну, десять-двадцать минут. И обнаружили бы брак значительно раньше. А так узнали о нем только поздно вечером. Вчера Стив уехал в Сан-Франциско чинить камеру. Полетела оптика, и ему потребовались новые объективы. Сегодня он вернулся – как раз перед тем, как мне ехать на аэродром.
      – Но сейчас-то камера работает. – Впереди замаячило до боли знакомое старое здание, там когда-то размещался придорожный магазинчик. А почти двадцать лет назад его превратили в Оаквилльский универсам. Келли частенько заходила туда поглазеть на всякие лакомства, которые там продавались, – трюфеля, перепелиные яйца, баночки с икрой и французские паштеты.
      Она и сейчас помнила несравненный запах свежеиспеченных французских булок, не забыла, как работники с виноградников, разгоряченные и потные, проталкивались к прилавку за сандвичами и холодным пивом, рядом стояли туристы в шортах, с болтавшимися на шеях фотокамерами, и женщины в шелковых платьях, на высоких каблуках. Перед магазином останавливались и «Мерседесы», и пропыленные грузовики.
      – Да, работает, – согласилась Диди безрадостно. – Счастье, что у нас есть лишних два дня. Без них не обойтись.
      – Похоже на то. – Слева показался освещенный фасад винодельни «Мондави». Келли с усилием прислушивалась к словам Диди: слишком многое ее отвлекало – знакомые места, горькие воспоминания. И все же она нуждалась в этой беседе – та отвлекала ее от прошлого. – А в Ратледж-Эстейт вы успели побывать?
      Диди кивнула.
      – Завтра пойдем. Я уже предупредила миссис Ратледж. – Миссис Ратледж – это звучало непривычно. Для Келли она была мадам или Кэтрин Ратледж – так больше подчеркивалась сила ее личности. – Она показала мне сад. Там можно великолепно снять интервью. – Диди замолчала и улыбнулась Келли, приподняв одну бровь. – Так вот, знай, по ее мнению, нам будет удобно прийти к ней завтра в час тридцать. Удача, что она согласилась, чтобы мы пришли и послезавтра утром, а то, боюсь, мы не успели бы за один раз снять и дом, и винодельню, и сад, и виноградники.
      – На интервью полутора суток более чем достаточно, – сказала Келли. – Но, боюсь, материал будет трудно резать. Кэтрин – прекрасная рассказчица.
      – Согласна с тобой. За то короткое время, что я с ней общалась, у меня сложилось такое же мнение. Хотелось бы сделать о ней полнометражный документальный фильм. Может, уговорить Хью на две версии, – размышляла она вслух. – Одну – для программы, а полнометражную… – Она оборвала себя на полуслове и пожала плечами. – Вот ведь размечталась.
      – Да… – протянула задумчиво Келли, в то время как они проезжали деревушку Рутерфорд – несколько домишек у перекрестка дорог.
      – Радуйся, что у тебя есть возможность завтра выспаться. А мы все встаем ни свет ни заря. Мы едем на виноградник. Хочу поснимать рабочих при первых лучах солнца. К ленчу вернемся. Тебе понравится гостиница, где мы остановились. Совсем по-домашнему. Наша горничная, Марджори, – сущий бриллиант. Она даже холодный ленч нам готовит. Обязательно попробуй ее тосты по-французски, – расхваливала служанку Диди. – Она добавляет к маслу специальный соус.
      Когда они подъезжали к Сент-Хелен, Диди замедлила ход, сворачивая на одну из боковых улиц.
      – Я забыла тебе сказать, что нас пригласили на грандиозный прием в честь барона Фужера. И даже разрешили поснимать все, кроме обеда. – Она взглянула на Келли. – Ты ведь встречалась с бароном. Как ты смотришь на то, чтобы взять у него небольшое интервью, попросить поделиться впечатлениями от Напа-Вэлли, поместья Ратледжей и так далее?
      – Можно, – согласилась Келли без энтузиазма. – Только он слишком большой педант. Будет обидно, если я возьму интервью, а потом пойму, что оно слишком скучное, и выброшу в корзину.
      – Веский аргумент. – Через несколько минут Диди уже въезжала во двор викторианского особняка, утопающего в зелени дубов и вязов. – Вот и добрались, – объявила она, останавливаясь. – Мы заказали тебе лучшую комнату.
      Кровать в комнате Келли, старомодная, «с шишечками», была покрыта выцветшим и мягким от множества стирок уютным одеялом. Перед секретером красного дерева стоял стул в стиле чепендейл. Диван у камина был обит цветастым, «веселеньким» ситчиком. В ванной комнате, прилегающей к номеру, смеситель был в виде лебедя, а краны – лапок с коготками. Гофрированная занавеска для душа свисала с железного карниза овальной формы.
      Поставив сумку на пол, Келли подошла к дверям, ведущим на балкон. Взявшись за медную ручку и ощутив ее прохладную и гладкую поверхность, Келли распахнула двери и вышла в ночь.
      По решетке балкона вились розы – теплый ночной воздух благоухал. Раскинутые ветви дубов живописно обрамляли серебрившийся вдали в лунном свете виноградник. На востоке ночное небо прорезала зубчатая линия гор Вакас – не столь высоких, как остальные. Келли залюбовалась игрой света и тени на их склонах.
      Этот пейзаж она видела впервые, но подобное зрелище не было ей в диковинку. Келли всматривалась в темноту, ища знакомые места и подсознательно пытаясь угадать, где на этих темных склонах скрывается ее любимое местечко под корявым дубом, где она провела столько часов. Иногда она брала с собой туда книгу, иногда просто мечтала, а то и плакала от очередной обиды, иногда бездумно созерцала горы Майакемэс, на склонах которых росло красное дерево, в то время как в горах Вакас только дуб, сосна и мадронья, и наблюдала перемены, которые приносили с собой в долину разные времена года.
      Зимой спящие лозы иногда под дождем или серебрясь от инея причудливо изгибали сухие потемневшие стебли. А потом приходили теплые весенние дожди и склоны гор начинали дружно зеленеть, а земля на виноградниках становилась желтой – это цвела дикая горчица.
      С океана дули свежие ветерки – начиналось буйство цветов, виноградные лозы покрывались зеленым пухом, который со временем становился настоящим виноградным листом, а потом приходила жара, трава на склонах блекла, а в виноградниках, где уже зрели ягоды, пропахивали междурядья и вырывали сорняки.
      А потом наступала деятельная, сумасшедшая пора осени, когда сезонные рабочие обходили ряд за рядом виноградники, срывая нежные плоды, а в воздухе остро пахло виноградным соком. Постепенно листья меняли цвет, окрашивая долину в неуловимые оттенки алого и золотого, потом они опадали, и тогда на виноградники снова выходили рабочие, они подрезали кусты, убирая все лишнее. Дым от костров поднимался вверх.
      Все менялось в течение года, земля обновлялась, а жизнь Келли оставалась все такой же безрадостной.
      И вот она вернулась. Но интуиция подсказывала ей, что нужно отсюда бежать – и немедленно, пока еще есть время.
 
      Хан Ли, шеф-повар Ратледж-Эстейт, потомок китайских эмигрантов в пятом поколении, бесшумно вынес на террасу поднос с крепким черным кофе по-европейски и поставил его на столик рядом с Кэтрин.
      – Мадам что-нибудь нужно? Может быть, свежее печенье? – предложил он.
      Кэтрин подняла глаза на барона. Тот покачал головой.
      – Пожалуй, не надо, Хан Ли. Спасибо, – сказала она, берясь за кофейник.
      Поклонившись, повар удалился так же бесшумно. Кэтрин налила в чашки дымящийся кофе, передала одну из них Эмилю и поставила кофейник на поднос.
      – Я очень рада, что вы смогли прийти сегодня утром, Эмиль. – Она говорила по-французски, зная, что барон предпочитает изъясняться на родном языке. – Гил совсем не отпускает вас от себя.
      – Ему много чего надо мне показать. – Со времени их последней встречи в Нью-Йорке он стал держаться с ней значительно сдержаннее – видно, Гил хорошо поработал. – У вашего сына очень любопытная тактика в маркетинге и куча идей относительно сбыта продукции. Он – бизнесмен, идущий в ногу со временем.
      – Да. Об этом говорят и его успехи в деле. – Кэтрин гордилась достижениями сына – факт, который удивлял многих в долине и больше всего самого Гила. – Меня также радует, что качество его лучших вин повышается с каждым годом – за небольшим исключением. Да и весь район очень преуспел за последнее десятилетие. Я имею в виду качество. Обратитесь к дилерам, и они скажут вам, что вина с этикеткой Напа-Вэлли идут нарасхват. – Кэтрин сделала глоток. – Это показательно, учитывая, что в Напа-Вэлли производится лишь пять процентов всех калифорнийских вин. А теперь и этот процент снизился.
      – Почему? – нахмурился барон.
      – Появилась новая разновидность филлоксеры. – Кэтрин поставила чашечку на блюдце. – По расчетам, три четверти кустов в долине придется выкапывать и заменять. К несчастью, еще два года назад некоторые виноградники прививали черенки к подвою АКР, который не способен противостоять инфекции. Это был гибрид амарона и местного сорта.
      – Очень непредусмотрительно, – заявил барон. – Мы во Франции давно не используем этот подвой. Растет он быстро, но слишком прихотлив.
      – Помнится, ваш дед шестьдесят лет назад тоже скептически к нему относился. К счастью, я всегда помнила его советы. – Она сделала недовольную гримаску. – А вот бедняге Тилу не повезло. Ему придется заново засаживать свои виноградники. Он, конечно, говорил вам.
      Барон впервые об этом слышал, но как истинный бизнесмен ничем не выдал своей неосведомленности.
      – Ну конечно.
      За дверью послышались шаги. Кэтрин обернулась. На террасу входил Сэм. Удачнее момента для его появления подобрать было трудно.
      – А вот и Сэм, – провозгласила Кэтрин, автоматически переходя на английский. – Он покажет вам наши виноградники и винодельню. У вас будет шанс узнать друг друга поближе.
      – Если, конечно, вы располагаете временем, барон, – вежливо заметил Сэм и, обойдя стол, пожал руку приподнявшемуся барону. В душе он был недоволен навязанной ему ролью гида, понимая, что Кэтрин ищет возможность продемонстрировать барону его способности и доскональное знание винодельческого процесса.
      – Время найдется, – ответил барон.
      Сразу же после кофе Сэм с бароном отправились в джипе на виноградники. Вначале они посетили так называемый виноградник Сола, расположенный на склоне. Сэм продемонстрировал барону ирригационную систему, установленную здесь на втором году засухи, чтобы спасти здешний виноград, из которого производилось семьдесят процентов лучшего вина. Барон задал несколько вопросов о саженцах и о проблеме филлоксеры в Калифорнии, но самим виноградником интересовался мало.
      Клод уже поджидал их у старого каменного здания винодельни. Сэм познакомил барона со стариком, прибавив:
      – Клод – уроженец Шато-Нуар. Его дед был там главным виноделом.
      – Значит, ваш дед Жерар Бруссар? – Барон смотрел на Клода с любопытством.
      – Да. – Клод утвердительно кивнул.
      Барон понимающе склонил голову, сохраняя задумчивый вид.
      – Имя вашего деда глубоко почитается в Шато-Нуар. – При этих словах Клод еще более расправил свои могучие плечи. – Вы давно живете в Ратледж-Эстейт?
      – Мы с дедом приехали на том же пароходе, на котором вернулась в Америку мадам после смерти своего мужа. Мне было тогда всего тринадцать лет. Мы помогли мадам посадить новые саженцы и сделать со временем из нового винограда хорошее вино.
      Разговор шел по-французски. Сэм понимал далеко не все. То же самое продолжалось и в самой винодельне. Интересно, предвидела ли такой поворот Кэтрин, думал Сэм. Лично он находил все это весьма забавным.
      – Любопытный тип этот мсье Бруссар, – заметил барон после того, как они, покинув винодельню, направились в офис.
      – Отличный специалист, – заявил Сэм. – Ему нет равных в долине, разве что Андрэ Челищев. Тому уже далеко за восемьдесят, а может, и все девяносто, но он по-прежнему является консультантом нескольких винодельческих компаний.
      – Я слышал о нем. – Барон кивнул.
      Любой человек, оказавшийся хоть на какое-то время в долине, непременно слышал это имя. Челищев был такой же легендой, как Кэтрин или Клод Бруссар. Великий винодел без собственной винодельни.
      Барона, видимо, больше интересовала отчетность, чем посещение виноградников и винодельни. Он внимательно изучал объем продаж и производства, сметы, задавал самые разные вопросы. Только через час Сэму удалось увести его в свой кабинет, расположенный в самом конце перестроенной конюшни.
      Гейлин принесла им кофе по-американски. Попивая его, они обсуждали погоду, нынешнюю засуху и ее возможные последствия для Калифорнии. Наконец барон поставил пустую чашку на блюдце и поудобнее устроился в кресле.
      – Скажите мне, что вы думаете о возможном сотрудничестве «Ратледж-Эстейт» и «Шато-Нуар»? Я до сих пор не знаю вашего мнения, – проговорил он.
      Откинувшись в кресле, Сэм неопределенно мотнул головой.
      – Мое мнение здесь ничего не значит. Решение останется за вами и Кэтрин.
      – Но мне хочется услышать ваше мнение, – настаивал барон.
      Сэм попытался еще раз уклониться от ответа.
      – У этого союза есть свои преимущества.
      – Ваши слова трудно назвать ответом.
      – Пожалуй. – Сэм склонил голову в знак согласия. – Но более дипломатичного ответа я подобрать не могу.
      Барон ухватился за его слова.
      – Значит, вы не одобряете идею сотрудничества? Сэм усмехнулся.
      – Вы загоняете меня в угол.
      – Совсем нет. Но я решительно хочу знать ваше мнение.
      – В таком случае, – ответил Сэм, пожав плечами, – чтобы быть честным, скажу: на мой взгляд, сделка выгодна только одной стороне.
      Барон нахмурился.
      – Не понимаю. Почему одной? Условия одинаковы для обеих сторон.
      – Это только так кажется. Если соглашение будет подписано, выиграете только вы. Мы же многое теряем.
      – Не понимаю, почему? – Барон недоуменно пожал плечами. – Объясните.
      – Это земля Ратледжей, барон. Каждый год мы собираем виноград Ратледжей и перерабатываем его в вино Ратледжей. Как только вы с Кэтрин заключите союз, все тут же изменится. В будущем, когда здесь, в поместье, станут производить замечательные вина, лучше многих французских, включая и ваши, «Шато-Нуар» разделит нашу славу. – Сэм немного помолчал. – По правде говоря, мне не нравится эта идея. Если бы роли поменялись и потерять лицо пришлось бы «Шато-Нуар», я думаю, вам бы это тоже не понравилось.
      Тень удовлетворения пробежала по лицу барона, он уселся поглубже в кресле, внимательно глядя на Сэма.
      – А если бы решение принимали вы?
      – Если бы решение принимал я, – сказал Сэм, улыбаясь, – то никогда бы не вступил с вами в контакт.
      – А вы говорили Кэтрин о своем отношении к проекту?
      – Нет, но она меня и не спрашивала.
      – Понимаю, – ответил барон, задумчиво кивнув, и посмотрел на часы. Был почти час дня. – Я даже не ожидал, что прошло так много времени. Обещал своей жене вернуться к ленчу. Во время моего пребывания здесь я уделяю ей очень мало внимания.
      – Я отвезу вас. – Сэм поднялся с кресла. Доставив барона в отель, Сэм вернулся в поместье и подъехал прямо к дому, чтобы поговорить с Кэтрин. У подъезда он увидел светло-голубую – из проката – машину и микроавтобус, через распахнутые дверцы которого была видна телевизионная аппаратура. Группа уже прибыла.
      Его первым желанием было поскорее убраться подальше, но, поразмыслив, он вылез из джипа и направился в дом.
      Бьющий сквозь застекленные двери солнечный свет заливал отделанный мрамором холл и стоящих спиной к террасе телевизионщиков. Среди них Сэм заметил хрупкую фигурку Кэтрин, но первой в глаза Сэму бросилась высокая и стройная Келли Дуглас.
      Стараясь не выдать своего волнения, он подошел к группе. Келли обернулась на звук его шагов, глаза ее невольно блеснули, а губы тронула мягкая улыбка. Почему, едва взглянув на нее, он чувствует, как кровь в нем закипает желанием?
      Присоединившись к ним, он сначала сообщил Кэтрин, что доставил барона в отель, и только после этого протянул руку и поздоровался с Келли:
      – Привет, Келли! – Он почувствовал по ее дрогнувшим пальцам, как между ними нарастает напряжение.
      – Сэм! Как приятно видеть вас снова! Интонация, с какой были произнесены эти слова, выражала лишь безупречную вежливость, не больше. Защитные силы ее теперь были наготове и способны отразить любую атаку. Почему это так?
      – Добро пожаловать в имение Ратледж!
      Он ощутил крепкое пожатие ее пальцев, тут же разжавшихся – в следующую же секунду она отняла руку. Интересно, ощутила ли она эту теплую волну, когда ладони их соприкоснулись?
      – Спасибо, – сказала она и начала представлять его своей телевизионной группе.
      Когда эта церемония завершилась, внимание его опять устремилось к ней. Волосы ее были затянуты в тугой узел – простой и одновременно замысловатый. Проникавший через открытую дверь террасы солнечный свет ложился темно-рыжими бликами на ее голову.
      – А разве Хью не с вами? – осведомился он.
      – Он хотел приехать, но не смог выбраться, – ответила Келли.
      – Но списком местных ресторанов, которые необходимо посетить, он нас снабдил, – с улыбкой заметила стоявшая рядом режиссер Диди Салливан – говорила она лениво, с легкой растяжкой. – Жаль только, что он не выкроил нам для этого времени.
      Раздался тихий шелест каучуковых подошв по мрамору – это приближалась экономка миссис Варгас.
      – Извините, мадам, но вас просят к телефону, – обратилась она к Кэтрин, как всегда строгая и важная в своем черном форменном платье с высоким накрахмаленным воротничком. – Кажется, у поставщика какие-то проблемы, которые ему необходимо с вами обсудить.
      Кэтрин суховато кивнула и произнесла:
      – Сэм, ты ведь покажешь Келли и мисс Салливан дом, пока я поговорю по телефону?
      – Да, мы собрались поснимать миссис Ратледж и в доме тоже, – пояснила Диди Салливан. – Хотелось бы показать интерьер, если вы не против.
      – Конечно, – согласился Сэм и улыбнулся в ответ на ее обаятельную улыбку.
      – Мы расположимся на террасе. А когда вы кончите, тут мы и приступим, – сказал подошедший оператор.
      – Резонно, – кивнула Диди и сделала приглашающий знак рукой. – Ну, ведите же нас, – повернулась она к Сэму.
      Келли шла вслед за ним, едва сдерживая нетерпение. В детстве она считала этот дом эталоном роскоши и величия.
      Здесь были гостиные с причудливыми диванами в стиле Людовика XV, стояли тонкие фарфоровые китайские вазы эпохи Мин и фарфоровые собачки эпохи Фу, старинный хрусталь и лиможский фаянс. Стены были выкрашены в нежно-пастельные тона, которые оттеняли полотна импрессионистов в драгоценных рамах.
      За тяжелыми резными дверьми помещалась украшенная ореховыми панелями библиотека, вся сверху донизу в книжных полках с богатейшим выбором книг – художественных, научных, классики и детских изданий. На полу там и тут лежали блеклые персидские ковры, а над камином на стене висело скульптурно-причудливое переплетение голых виноградных ветвей.
      Парадная столовая была необъятных размеров, с тяжелыми красного дерева сервантами и буфетами, несшими явные признаки стиля Людовика XVI. Трехъярусная люстра уотерфордского хрусталя бросала сверху свет на длинный стол и обитые гобеленом стулья.
      В южном крыле находился зимний сад с тропическими растениями, там стояла резная деревянная мебель, окрашенная вручную, с орнаментом и старинной чеканкой, выполненной на железе и олове.
      Убранство музыкальной гостиной состояло из черного дерева фортепиано, нового стереомагнитофона с компактными дисками и старенькой магнитолы. В просторной гостиной, выходившей на террасу, внимание на себя обращали вазы с осенними листьями и камин с отделкой из сосны.
      На втором этаже, если подняться по мраморной лестнице, расположенной в глубине холла, находились комнаты для гостей, меблированные большими кроватями с колонками и резными изголовьями, а также украшенными бахромой оттоманками и сундуками в восточном стиле, расставленными даже с некоторым изяществом.
      Когда, ведомые Сэмом, они поднялись на второй этаж южного крыла, Келли перестала считать комнаты. Сэм толкнул правую дверь и отступил, пропуская их вперед. Диди уже хотела было войти, но тут снизу послышался голос оператора Стива, окликающий ее.
      – Я догоню вас потом, – сказала она и поспешила вниз.
      Помедлив долю секунды, Келли вошла. Комната оказалась угловой, в ней отсутствовала мебель, паркет был старый, поцарапанный. Высокие узкие окна выходили на две стороны. Сквозь них в комнату лился поток солнечного света. Но запах тут был какой-то странный: пахло затхлостью, пылью и чем-то еще – Келли не сразу поняла чем.
      Охваченная любопытством, она обратилась к Сэму:
      – А это что за комната?
      Он стоял в проеме двери, прислонившись плечом к дверной раме.
      – Моя мама использовала ее в качестве мастерской, хотя сама она предпочитала называть ее «студия».
      Сухость и сдержанность его тона показались ей даже забавными.
      – Ах да, ведь у вас была мама-художница, – припомнила Келли и тут же поняла, что в комнате сохранился слабый запах скипидара и масляных красок.
      – Она ведь занималась масляной живописью, не так ли?
      – Среди прочего. В разные периоды она увлекалась разной техникой. – Взгляд его блуждал по комнате. – То она хотела стать женской разновидностью Дали, то – Уайета, то – Уорхола, но каждый из стилей надоедал ей раньше, чем она успевала овладеть им. Когда ее призывала муза, она могла работать в этой комнате часами без перерывов, а иногда и днями.
      Мысленно он унесся в прошлое. Келли поняла это по его голосу, по выражению лица.
      – Вы, наверное, в детстве проводили здесь немало времени, наблюдая, как она работает? – высказала догадку Келли.
      Взгляд его опять сосредоточился, выражение лица стало жестче.
      – Мне не разрешалось входить сюда.
      Она была поражена этим ответом, бесстрастным тоном его и тем, как неожиданно она поняла, что он все это время оставался в дверях и так и не переступил порога комнаты, в которую ему не разрешалось входить в детстве.
      – А ваш отец? – осторожно спросила она, вспоминая время, когда она так часто мечтала жить в этом доме, мечтала тоже носить фамилию Ратледж.
      – Виноградники отнимали у него все время. Они и еще ссоры с дядей.
      – Ну а вами-то кто занимался?
      Плечо его приподнялось в небрежном пожатии.
      – Мои родители обеспечивали меня квалифицированными няньками до тех пор, пока я сам не смог заботиться о себе.
      «Мои родители обеспечивали меня няньками». От слов этих на нее повеяло холодом, иллюзии о жизни в этом доме, которые она питала, разбились вдребезги. Все еще цепляясь за осколки, Келли сказала:
      – Но у вас оставалась Кэтрин, у вас была бабушка. Рот его искривила насмешливая улыбка.
      – Кэтрин едва ли можно причислить к тем, кого считают идеальными бабушками – эдакий добрый ангел, у которого всегда наготове ласковое слово и вазочка, полная шоколадных печений собственного изготовления.
      Резким движением он оттолкнулся от дверного косяка, бросил на нее взгляд, и Келли почувствовала, что Сэм сожалеет даже о том немногом, что он рассказал ей о своем детстве.
      – Ну что, поедем дальше?
      – Конечно. – Келли поняла, что он не нуждается ни в ее жалости, ни в ее сочувствии.
      Выйдя из пустой комнаты, она вслед за ним пересекла холл; теперь оставалось открыть лишь одну дверь. Сэм протянул руку к медной ручке.
      – Это моя комната.
      Реакция ее была мгновенной – она не хотела ничего больше узнавать о нем.
      – Ну, туда мне заходить необязательно. Ведь там снимать мы не будем, – сказала она резко и двинулась вперед раньше, чем он успел что-либо ответить.
      – Наверное, они уже ждут меня там. Возле террасы отыщется какая-нибудь ванная? Мне надо будет подкраситься перед съемкой.
      – Да, ванная рядом, – и он отошел от двери.
      По мраморной лестнице они спустились вниз, в нижний холл. Взяв свою большую матерчатую сумку, Келли прошла в туалетную комнату на первом этаже.
      Когда через десять минут она вышла оттуда с подновленным макияжем, Сэма уже не было в холле. «Вот и хорошо», – подумала она. Она уже начинала испытывать обычное волнение перед интервью, и ей не нужна публика, наблюдающая за ней, даже если эта публика состоит из одного человека. Особенно если этот один – Сэм Ратледж.

      Свет лампы падал на желтое кресло, в котором сидел барон. В остальной же части гостиной их номера люкс сгущались вечерние тени. Деревянные ставни на окнах были открыты, и в комнату проникала вечерняя свежесть. В окна залетал ветерок, напоенный запахом оливковых деревьев и зреющего винограда. Эмиль играл страницами книги с золотым обрезом, которую держал в руках.
      Закончив читать отмеренное им самим определенное количество глав бергсоновской «Созидательной эволюции», барон опустил книгу. Сняв очки, он внимательно проглядывал только что прочитанные абзацы. По прошествии нескольких минут он потянулся за закладкой, выполненной в форме семейного герба, что лежала на столе возле лампы. Секунду помедлив, он заложил ею страницу и закрыл книгу, рассеянно припомнив, что эту закладку Натали ему подарила на день рождения два года назад; а может быть, прошло уже три года?
      Он хотел было спросить ее об этом, но вспомнил, что ее нет. Она ушла на прогулку. С тех пор как они здесь, это стало почти ежевечерним ритуалом.
      Отложив в сторону книгу, он встал с кресла и подошел к высокой балконной двери, которая была открыта и выходила на террасу. Долину окутывала темнота, превращавшая оливковые деревья в зыбкие тени. Часы показывали, что уже довольно поздно. Потерев глаза, он подумал, не лечь ли, но решил дождаться Натали – без сомнения, она скоро придет.
      Вернувшись в кресло, он опять открыл книгу. Минуты текли, и чем позже становилось, тем меньше занимал его философский трактат. Мысли его с непривычной для него настойчивостью обращались к Натали. И вскоре книга его, забытая, лежала на коленях.
      Услышав поворот ключа в замке и затем щелканье металлической задвижки, он поднял книгу и притворился, что читает. Внезапно зажегшийся свет осветил углы гостиной и прогнал вечерние тени.
      – Я думала, что ты уже лег. – Застав его в кресле, она на секунду замешкалась.
      Но удивил его тон, каким это было сказано, – голос громкий, беззаботный, слегка нараспев. Он отложил книгу, чтобы повнимательнее взглянуть на жену. На щеках румянец, темные глаза блестят. Ее улыбку, когда она улыбнулась ему, можно было даже назвать лучезарной. Эмиль не припоминал, когда в последний раз он видел ее такой счастливой.
      – Ты, наверное, проделала большой путь в этот вечер.
      – Путь из сумеречного мрака сомнения к лунному свету надежды.
      Эмиль нахмурился.
      – Мне незнакома эти цитата. В какой книге ты ее отыскала?
      – В очень большой книге. – Голос ее словно дразнил его. – Такую книгу не удержишь на коленях. – Она улыбнулась его замешательству. – Небо – вот что это за книга! Ночное небо!
      – Не знал, что ты такая любительница природы, – задумчиво сказал он. – Возможно, тебя заинтересуют произведения американского писателя Торо. В замке в библиотеке у меня есть одна-две его книги. Надо не забыть отыскать для тебя какую-нибудь из них, когда мы вернемся.
      Но чем больше блестели ее глаза и чем явственнее была ее веселость, тем отчетливее понимал он, что ответ ее ничего не объясняет.
      – Может быть, и мне как-нибудь вечерком стоит выйти с тобой на прогулку, хотя заходить далеко дело здесь довольно рискованное. В округе полно гремучих змей. Гилберт сказал мне, что встретить их можно главным образом вечерами, хотя, бывает, в поисках птичьих яиц они заползают и в виноградники.
      Она удивленно взглянула на него.
      – Ты говорил сегодня с Гилбертом? За обедом ты ничего не сказал мне.
      – Не сегодня, нет. Он на днях рассказал мне об этом. Лучше будет, если во время своих прогулок, Натали, ты будешь держаться хоженых троп.
      Улыбка жены его задела – так улыбаются терпеливые дочери, сталкиваясь с чрезмерной осторожностью отцов. Неужели именно таким он ей представляется? Следующее же замечание Натали подтвердило его опасения.
      – Поздно уже, Эмиль. Пора тебе в постель, – сказала она так, словно он был стариком, которому сон крайне необходим.
      Но когда наконец он лег, то долго не мог заснуть, перебирая малейшие перемены в ее настроении, поведении, пытаясь найти их причину. Опасные мысли осаждали его. Он гнал их от себя с раздражением. Но они возвращались, чтобы мучить его вновь и вновь.
      Дорожка была широкая и ровная, затененная падубами и эвкалиптами, возвышавшимися по обеим сторонам дороги. Здесь и там лучи утреннего солнца пробивались сквозь лиственный шатер, отбрасывая под ноги Кэтрин, на пыльную землю, пятна света.
      Кинокамера, установленная на треножнике в нескольких шагах от нее, запечатлевала на пленке этот не обычный эффект солнечных лучей и солнечного ореола. Поза Стива Гиббонса, приникшего одним глазом к видоискателю, выражала напряжение и увлеченность, которых требовала эта съемка. Звукооператор Рик Меерс, скорчившись возле его ног, внимательно слушал голоса в наушниках и регулировал звук.
      Келли стояла сбоку, позволяя камере во время их беседы целиком сфокусироваться на Кэтрин.
      – Расскажите мне об этой дороге, на которой мы сейчас стоим, Кэтрин.
      Как опытная актриса, Кэтрин повторила объяснение, которое она уже дала им раньше, когда показывала дорогу.
      – Дорога эта, по существу, старая вьючная тропа, ведущая от главного дома к винодельне. Было время, когда я ездила по ней четыре-шесть раз в день. Много лет назад гораздо проще было объезжать виноградники и наблюдать за работами, ведущимися в усадьбе, верхом, чем как-нибудь иначе. Часто я уже на рассвете бывала в седле, а спешивалась не раньше чем после захода солнца. – Она помолчала и улыбнулась. – В день моего шестидесятипятилетия мой сын Джонатан купил мне таратайку и убедил отправить моего серого Гунтера на выпас. Но когда-то мы с ним могли проделать эту дорогу с закрытыми глазами.
      Последовала продолжительная пауза. После чего Диди коротко бросила:
      – Довольно. Стоп. Теперь получилось отлично. – Отрывистыми фразами, которыми она отдавала команду, она старалась побороть волнение. Но Келли работала с ней слишком долго, чтобы не почувствовать этого волнения.
      – А теперь пойдем на винодельню. Шикарно все вышло, – продолжала она, обращаясь к Кэтрин так, словно говорила сама с собой. – Мы используем фотографию, где вы верхом, а рабочие глядят на вас, – включим это в отснятые кадры. Фотография потрясающая, ей-богу! В бриджах и плаще для верховой езды и на лошади вы вылитая Барбара Стенвик. Правда, Келли?
      – Но очень молодая Барбара Стенвик, – вставила Келли. Они уже шли по вьючной тропе, направляясь к винному заводу.
      – Разве это так важно? Женщина эта мне всегда казалась не имеющей возраста.
      – Во всяком случае, я восприняла ваше оригинальное суждение как комплимент, – заключила Кэтрин со своей обычной изысканной вежливостью.
      – Мы правильно идем? – спросила Келли, мысленно представив себе план местности – дом, винодельню и дорогу между ними.
      – Так гораздо короче, – ответила Кэтрин, в то время как они срезали поворот и перед ними предстало кирпичное здание завода.
      Увидев его, Келли почувствовала, как напряглись ее нервы. Мысленно она пыталась отогнать от себя личные воспоминания об этом месте. Не время думать об этом. Надо оградить сознание от этих мыслей.
      Из здания завода вышел мужчина в хаки и темной рубашке рабочего и в старой войлочной шляпе. Не меньше секунды понадобилось ей на то, чтобы понять, что это Сэм Ратледж. Увидев их, он подошел.
      – Доброе утро! – приветствие было адресовано всем, но взгляд обращен к Келли. Она ощутила сильное влечение к нему.
      – Мне нравится эта шляпа, – сказала она, не противясь этому чувству.
      Губы его дрогнули в полуулыбке.
      – Надо же чем-то защитить голову, если весь день на виноградниках!
      К группе присоединились Стив и Рик, подтащившие аппаратуру.
      – Все еще снимаете, как я вижу, – заметил Сэм.
      – Они хотят снять часть интервью с помещении наших старых погребов, – объяснила Кэтрин.
      – Да вы не смейтесь! – воскликнула Диди, сделав большие глаза. – Как бы мы могли обойтись без этих погребов и не снять их, если они были вырыты в этих холмах китайскими рабочими целые сто лет назад. Это все равно что писать о Техасе и не упомянуть Аламо!
      – Погреба – это достопримечательность имения Ратледжей, – согласился Сэм.
      – Бад подведет сюда фургон, – сказал Диди Стив Гиббонс. Формально Бад Расмуссен считался ассистентом по свету, но в случае необходимости он исполнял разнообразнейшие роли, начиная с электрика и кончая мастером-гримером. – В фургоне вся наша осветительная аппаратура. Я подумал, что нам для лучшей видимости и эффекта может понадобиться больше света. Вы нам покажете, как проехать туда, чтобы мы заранее могли все приготовить?
      – Хорошая мысль, – кивнула Диди, оглядываясь. – В какой же стороне отсюда эти погреба?
      – За винодельней, – механически ответила Келли. – И лучше будет срезать путь, чтобы не объезжать все здание.
      – Верно, – согласилась Кэтрин. – Но все же я покажу вам дорогу.
      – Я с вами, – сказала Диди. – А тебе, Келли, почему бы не дождаться здесь Бада?
      – Хорошо.
      Они ушли, и Келли вдруг увидела, что осталась наедине с Сэмом. Повернувшись, она ощутила его близость, лицо вспыхнуло жаром, и быстрее побежала кровь по жилам. Она невольно сделала шаг назад.
      – Вы ушли вчера раньше, чем я успела поблагодарить вас за экскурсию по дому.
      Он наклонил голову, с озадаченным видом слушая ее. Косые солнечные лучи четко обрисовывали его острые скулы.
      – Откуда вы знаете, как пройти отсюда к погребам?
      На мгновение ее охватила паника и она вся похолодела. В преддверии опасности ее чувства обострились. Она ощутила запах пыли и бродящего виноградного сока, ощутила, как пахнет мылом его кожа. На языке появился металлический привкус страха. Собрав все силы, она улыбнулась ему с деланной небрежностью – голова ее, слава Богу, продолжала работать хорошо.
      – Наши службы не имеют себе равных. Если б я обратилась с просьбой, они могли бы представить мне не только план имения, но и чертежи как дома, так и винодельни. Поверьте, мы неплохо подготовились к съемке.
      – Да уж, наверное, – кивнул он согласно, и Келли перевела дух.
      Во двор, подняв новые клубы пыли, въехал фургон.
      – Кажется, ваш человек прибыл. Не стану вас задерживать. К тому же и у меня есть работа. – Он уже сделал шаг, чтобы уйти, но взгляд его опять устремился к ней. – Вы будете завтра на приеме в честь барона?
      Келли кивнула.
      – Мы все приглашены.
      – Тогда до встречи. – Мимолетно улыбнувшись ей, он отошел к припаркованному джипу.
      От его взгляда, от теплого блеска его глаз на душе у нее стало радостно. Но она не хотела давать волю этому чувству. Слишком сильным оно было. И по-своему – слишком опасным. Она торопливо направилась к фургону, к Баду Расмуссену.
      – Привет. – Он вылез из фургона – пухлый коротышка, похожий на банку с пивом, за что и получил свое прозвище. – А где все?
      Прежде чем Келли успела ответить ему, внутри здания послышались сердитые крики – слов было не разобрать. Она резко повернулась к массивной, обшитой деревом двери.
      – Господи, да что там… – пробормотал Бад, и в этот момент выскочила Диди, а за ней, чуть не наступая ей на пятки, – Стив и Рик. Они заторопились к фургону, но даже на расстоянии Келли заметила, что лицо у Диди пылает.
      – Что случилось? – нахмурилась Келли. – Мы слышали крики.
      – Скандал, и больше ничего, – отрезала Диди, чье смущение постепенно сменялось гневом. – Кэтрин хотела познакомить нас со старым мастером-виноделом, а он вдруг разъярился как бык и заорал, чтобы мы убирались, что от нас несет одеколоном и это может испортить ему вино. Я думала… о Господи, вот он идет! – Диди осеклась, едва завидя коренастого старика, выходящего из здания завода бок о бок с Кэтрин.
      Он заторопился к ним, и дубленая кожа на его лице сморщилась в виноватой улыбке.
      – Простите меня. У меня ужасный характер. Не надо мне было так орать.
      Тут вмешалась Кэтрин.
      – Я уже объяснила Клоду, что виновата в этом я. Я позабыла предупредить вас не пользоваться сегодня одеколонами с сильным запахом. Хотя это и маловероятно, но… всегда есть опасность, что вино впитает посторонний запах. Поэтому мы соблюдаем тут строжайшие правила.
      – Конечно, – пробормотала Диди, которую это извинение несколько смягчило.
      – Видите ли, – взволнованно вмешался в разговор Клод, – это не значит, что я против того, чтобы вы прошли в погреба. Мне доставит огромное удовольствие показать вам наши сокровища, дать отведать их. Пожалуйста, прошу!
      – Пожалуйста, не надо извиняться, мсье Бруссар, – прервала его Келли. – У вас была причина прийти в такое раздражение. Мы это понимаем. Честное слово, понимаем.
      – Но это не извиняет моего гнева, – сказал он, с сожалением склонив полуседую голову.
      – Пойдемте, – распорядилась Кэтрин. – Вы примете в доме душ. Я велю Хан Ли сварить кофе и приготовить эти его чудесные пирожные, и тогда мы сможем изгнать из памяти этот несчастный эпизод.
 
      Этим же вечером в нарядной, похожей на женский будуар передней гостиной они просматривали пленку, которую сняли в погребах. Примостившись на краешке викторианского дивана, Келли смотрела, как на телеэкране Клод Бруссар выбивает деревянным молотком пробку, называемую затычкой.
      – Своеобразный тип этот парень! – Диди сидела на полу возле телевизора, скрестив ноги по-турецки. – То он зубастый гризли, а через минуту – плюшевый мишка. Не думала, что он может вызвать у меня симпатию, но, ей-богу, это так.
      – За исключением тех случаев, когда он рычит, конечно! Верно? – Стив добродушно толкнул ее в спину и, перекинув ногу через диванный валик, откинулся назад.
      – Подозреваю, что он совсем как мой отец, – отвечала Диди. – Что рычанье его куда страшнее его зубов. – Келли мысленно согласилась с этим, но она слишком была занята происходившим на экране.
      Они выбрали то место погребов, где пересеклись два подземных туннеля, таким образом камера могла охватить перспективу обоих. По двум сторонам каждого туннеля по вырубленным в известняке стенам тянулись в три ряда вывезенные из Франции дубовые бочонки. Своды рукотворных пещер освещались светильниками, развешенными по стенам на определенном расстоянии друг от друга, но светильники эти давали не столько свет, сколько рассеивали сумрак. На переднем плане, рядом с Кэтрин и Клодом Бруссаром, стояла она и, беседуя, смаковала вино, которое Клод Бруссар наливал из бочонка.
      Но внимание ее приковано было не собственной ее фигурой, увлекал ее вид погребов – их прохлада, запах земли, воспоминания о том, как не раз и не два она девочкой бродила там, шмыгнув туда украдкой, чтобы укрыться от летнего дня, прячась в темных отсеках, чтобы какой-нибудь рабочий не обнаружил тебя, и думая о всех тех, кто работал в этих туннелях в прошлом столетии, воображая, что их тени все еще витают в подземных коридорах. Ее увлекали пещеры, их богатая история, густые запахи, зловещая и в то же время умиротворяющая тишина в них.
      Когда-то для нее это было временным убежищем от бурной действительности точно так же, как позднее убежищем для нее стал вечерний сумрак, прятавший, скрывавший ее от слепого отцовского гнева. Как тем вечером на кухне. Она включила радио и вся отдалась меланхолической мелодии новой песни. Она не слышала, как открылась дверь. Не поняла, что он здесь, пока не увидела его стоящим в дверях.
 
      – Опять сидишь, просиживаешь свою толстую задницу! – Он сказал это громко, отчеканивая каждое слово, как всегда, когда был пьян.
      Она поспешно вскочила, отодвинув с шумом стул, бросилась ему навстречу, настороженно трепеща каждым нервом.
      – Я не слышала, как ты вошел.
      Опасаясь его вспыльчивости, она на всякий случай прикрылась стоявшим между ними стулом, пожалев, что это не стол.
      – Удивительно, как ты сама себя слышишь, когда так орет радио! – Он махнул в сторону стоявшего на холодильнике репродуктора. – Прикрути эту проклятую штуку! А лучше вообще отключи ее!
      Обрадовавшись возможности отойти от него подальше, она бросилась к холодильнику и, встав на цыпочки, выключила радио. Во внезапной тишине она услышала позади себя, как тело его тяжело опустилось на стул.
      – Почему это ужин не на столе?
      Она хотела объяснить ему, что ужин был готов два часа назад, но, не желая с ним спорить, промолчала.
      – Ужин в духовке. Чтобы не остыл.
      Достав сверху сковородник, она опустила заслонку. Потом, действуя сковородником, достала с самой середины тарелку. Повернувшись к столу, она избегала глядеть на отца. Она не хотела видеть, какое злое у него лицо.
      – Вот, пожалуйста!
      Перегнувшись через стол, она поставила перед ним тарелку и тут же отступила подальше от греха.
      – Сейчас достану серебряный прибор.
      Не успела она сделать и шага к ящику, где хранилось столовое серебро, как раздалось негодующее:
      – По-твоему, эту пересушенную подошву можно есть?
      Уголком глаза она увидела, как он размахнулся и смел со стола тарелку со всем содержимым, превратив ужин в месиво осколков и липких макаронных остатков.
      На мгновение она оторопела, глядя на запачканный пол, стараясь проглотить подступившие к горлу обидные слезы. Хотелось убежать из дома, предоставив убираться ему самому. Но она знала, что все так и пробудет до утра, присохнув так, что не ототрешь.
      Сторонясь его стула, она обогнула стол и, встав на коленки, стала собирать осколки разбитой тарелки.
      – Я могла бы сделать тебе яичницу или подогреть соус-чили, – предложила она и тут же беззвучно охнула, выронив из рук первый же большой осколок, все еще раскаленный после духовки.
      – Чили или яичницу, – недовольно протянул он в то время, как она облизывала обожженный палец, зажмурившись, чтобы не заплакать. – Неужели, кроме этого, в доме нет ничего съестного? Куда ты подевала деньги, что я дал тебе на питание? Потратила или на сладости проела?
      – Ты дал мне только двадцать долларов! – вскинулась она.
      – Так что же? – с вызовом бросил он. – Где еда?
      – На двадцать долларов немного чего купишь, – возразила она голосом, хриплым от волнения, и встала, чтобы взять мусорное ведро.
      – Я не вчера родился, – объявил он, наблюдая, как она проворно достает бумажные салфетки и опять становится на колени, чтобы еще и еще раз вытереть пол. – На двадцать долларов побольше, чем яйца и чили, можно купить.
      – Не так уж и побольше, – тихонько пробормотала, припомнив мелочи, добавленные ею к списку покупок, – туалетная бумага и зубная паста.
      – Что ты сказала? – голос его прозвучал угрожающе. На мгновение она похолодела, затем ответила:
      – Сказала, что могу напечь тебе блинов.
      – Чтобы они подгорели, как в прошлый раз? Нет уж, благодарю! – Резким движением он отодвинул от стола стул. Она тут же отступила, съежившись. Но направлялся он не к ней, а к кухонному шкафу.
      Едва увидев, как открывает он дверцу и роется на верхней полке, она сразу поняла, что он ищет – бутылку виски, которую она еще раньше нашла там и вылила в раковину. В панике она склонилась над осколками и остатками еды и, действуя обеими руками, стала убирать их салфетками.
      – Ладно, а куда, черт возьми, подевалась бутылка виски, которую я здесь хранил? – Вопрос прозвучал резко, как удар хлыста. Услышав его, она замерла.
      – Бутылка виски? – Она старалась говорить естественно, не отрывая глаз от пола. Большую часть мусора она убрала, остальное довершит метла. Она сунула в ведро скомканные салфетки и встала, отряхнув колени. – Ты точно помнишь?
      – Тебе должно быть известно, черт возьми, что помню я точно! Я сам спрятал ее туда! – глаза его вдруг метнулись к ней и подозрительно сощурились. – Все уж разнюхала небось? Понятно! Так что ты с ней сделала?
      – Ничего не сделала. Я даже и не знала, что она есть, – соврала она, поспешив скрыть свое замешательство. – Но сегодня под вечер в гостиной около твоего кресла я нашла пустую бутылку. Она где-то тут в мусорной корзине. Ты, наверное, выпил ее и забыл.
      – Ничего я не забыл. Я же не такой пустоголовый, как ты! Бутылка была вот здесь, вот! Почти полная бутылка! – кричал он, тыча пальцем в верхнюю полку в шкафу.
      – Ну, наверное, если ты так говоришь, значит, так и было! – сказала она, с деланным равнодушием пожимая плечами, и направилась к раковине. – Но раз не можешь ее найти, почему бы тебе не выпить кофе?
      Взяв электрический кофейник, она поднесла его к крану и включила холодную воду.
      Он грохнул ладонью по пластику, и она отскочила в сторону, испугавшись этого похожего на взрыв звука.
      – Не ври мне, черт тебя подери! Я желаю знать, что ты сотворила с бутылкой!
      Она попыталась отшутиться, но смех ее прозвучал напуганно и жидко.
      – Я уже сказала, что ничего не знаю. Я не вру. – Она закрутила кран и поставила греться наполненный кофейник. – Честное слово, не вру! – Она знала, что должна чем-нибудь отвлечь его. – Я вот что придумала, – весело сказала она, двинувшись к плите. – Может быть, мне стоит приготовить тебе горячий сандвич с сыром и яйцом? Помнишь, ты всегда говорил, что вкуснее всех их делаю я?
      – Не нужен мне никакой горячий сандвич, и кофе твой проклятый мне тоже не нужен!
      Она услыхала, как плеснула вода в кофейнике, и обернулась. Слишком поздно увидела она, что он широко размахнулся и метит прямо в нее и что пальцы его сжимают ручку кофейника. Она пригнулась, инстинктивно загораживая лицо и голову.
      Тяжелый кофейник саданул ее по левой руке. Что-то хрустнуло. Руку пронзила слепящая боль, из горла вырвался крик. Она прижалась спиной к столику возле плиты, но ноги ее подкосились, колени стали ватными, и она рухнула на пол. Неловкое движение это усилило боль так, что она на миг потеряла сознание.
      – Рука! – простонала она, пытаясь согнуть и обхватить поврежденную конечность. – Ты сломал мне руку!
      – Жаль только, что это не твоя дурацкая голова! Насмешливый голос его был совсем рядом. Открыв глаза, она увидела, что он стоит возле нее, а лицо его искажено злобой.
      – Подымайся, ты, халда! – Угроза, которую она различила в этих словах, была нешуточной, и поняла она это в ту секунду, когда увидела, что он вот-вот пнет ее ногой.
      «Нет, новой боли ей не вынести. Не вынести».
      Занеся ногу, она ударила его по щиколотке. Потеряв равновесие, он грохнулся о кухонный стол, взвыв от боли. Раздались треск и громыханье падающих стульев. Он тоже упал, увлекаемый ими, изрыгая поток ругательств.
      Ей подвернулся случай – возможно, единственный случай спастись. Так осторожно, как только можно, прижимая к телу сломанную руку, она ухитрилась встать на ноги. Неверными шагами пройдя в конец кухни, она шмыгнула в заднюю дверь и, шатаясь, побрела в ночной темноте.
 
      Келли невольно потерла руку в месте, где она была сломана той давней ночью. Когда она пришла в себя настолько, чтобы отправиться в клинику, где ей наложили гипс, уже наступило утро. Келли вздрогнула, вспомнив долгие часы страданий и боли, единственным свидетелем которых была та теплая ночь.
      Потребовалось усилие, чтобы оторваться от прошлого и сосредоточиться на отснятом интервью. Прошлое не важно, значение имеет лишь настоящее.
      Кэтрин кончила говорить, и раздался голос Диди за камерой:
      – Один из ваших рабочих был убит в результате несчастного случая. Вы расскажете нам об этом, Кэтрин?
      В вопросе режиссера, которым бы тот прерывал интервью, ничего необычного не было, но самый выбор ее вопроса застал Келли врасплох.
      В тот момент, когда он был задан, она была слишком изумлена, чтобы обратить внимание на реакцию Кэтрин. Теперь же, просматривая пленку, она могла отчетливо видеть ее.
      Услышав вопрос, Кэтрин на мгновение замерла, а потом бросила ледяной взгляд в сторону Диди.
      – Это давняя история. Почти шестьдесят лет прошло с тех пор.
      – Но он был убит здесь, в погребах, – настаивала Диди. – Место это недалеко отсюда?
      – Довольно близко, – признала Кэтрин с видом по-прежнему сдержанным и суровым. – Для всех нас случай этот был большой трагедией.
      – Что же произошло?
      – Никто этого не знает. Возле тела был найден бочонок. На бочонке была кровь. Шериф полагал, что бочонок сорвался и упал с полок, убив рабочего наповал. Как вы и сказали, это был несчастный случай.
      Слушая ответ Кэтрин, Диди вздохнула.
      – Думаю, нам придется вырезать этот кусок, Келли. Неудивительно, что тебя не заинтересовал этот эпизод, вытащенный нашими спецслужбами. А я-то понадеялась, что из него можно извлечь что-то интересное. Ладно, так и быть. – Опять вздохнув и встав на колени, она нажала Кнопку обратного хода, желая вновь прокрутить предназначенные к удалению кадры.
      Комментариев Келли не требовалось, и она промолчала. Диди вновь нажала нормальный ход, и на экране опять появилась Кэтрин и на заднем плане темно-зеленые, как отрез вельвета, виноградники.
      Келли услышала собственный голос, произнесший:
      – Вы, женщина, занялись этим делом тогда, когда в нем всем заправляли мужчины. Вы стали бизнесменом во времена, когда предназначением женщины считался домашний очаг. Вы создали имение Ратледж. Как вам это удалось? Вы должны были столкнуться с неодолимыми препятствиями?
      И еще прежде, чем Кэтрин начала отвечать, Келли почувствовала, как по рукам, по коже поползли мурашки.
      – Препятствия есть всегда и всему, – говорила Кэтрин. – Их надо либо обходить стороной, либо бороться с ними, штурмовать их. Если желание достаточно сильно, всегда найдется путь, чтобы добраться до цели. Ну а если оно лишь праздное мечтание, не больше, не связанное со стремлением бороться, трудиться, чем-то жертвовать во имя него, у вас всегда найдутся оправдания, почему невозможно то или иное.
      Кэтрин никак не могла этого знать, но ответ ее почти дословно совпадал с тем, что она говорила Келли, когда та была еще пухлым подростком в очках, с сальными волосами. Келли не забыла этих слов и не забывала все эти годы.
      Тем не менее, когда она услышала их опять, ей почудилось, что все возвращается на круги своя, прошлое переходит в настоящее, чтобы опять обратиться в прошлое.
 
      Яркое солнце заливало серые монастырские постройки. В них размещался винный завод и контора, и монашеская простота архитектуры придавала зданиям внушительную строгость и величие. Лен Дауэрти, стоя под козырьком главного входа, разглядывал чек, который он держал в руке. Гил Ратледж нанял его охранником, с тем чтобы бродящие окрест туристы не проникли на территорию завода в часы, не предназначенные для этого. Жалованье его, учитывая орды туристов, гуляющих в монастыре за свои пять долларов каждый, было не так уж велико.
      Дауэрти аккуратно сложил чек вдвое, прикидывая, на что бы потратить деньги. Может быть, прикупить что-нибудь из одежды или оплатить просроченные телефонные счета, чтобы опять включили аппарат? Его очень тянуло купить большой букет цветов на могилу Бекки. Она так всегда любила цветы.
      Сунув чек в карман рубашки, он услышал рокот мощного двигателя «Мерседеса». Подняв глаза, он увидел гладкий серо-голубой корпус машины Гила Ратледжа, на которой тот всегда стрелой прорезал парковочную площадку.
      – Интересно, к чему такая спешка? – Дауэрти наблюдал, как мгновенно словно вкопанный встал на отведенное ему место «Мерседес».
      Гил Ратледж вышел из машины, сердито хлопнув за собой дверцей. Одного взгляда было достаточно, чтобы понять, что он взбешен. Но в контору он не пошел, а, выйдя с парковочной площадки, прямиком направился к темно-красному «Феррари», стоявшему неподалеку.
      Тут только Дауэрти заметил, что из здания вышел сын Ратледжа. Ратледж перехватил его, когда тот уже собирался сесть в свою приземистую спортивную машину.
      Что-то произошло.
      Дауэрти нюхом чуял это. Хуже того, его одолевало неясное предчувствие, что это касается сделки Ратледжа с бароном. А если так, он имеет право знать. Выйдя из-под козырька, он поспешил к ним разузнать, в чем дело.
      – …Он позвонил мне около получаса назад, – донесся до него хриплый от ярости голос Ратледжа. – Какого черта ты скрыл от меня, что дело дрянь? Ведь ты божился, что в курсе всех их дел!
      – Но этого не может быть, – с ошеломленным видом твердил Клей Ратледж. – Утром я играл в теннис с Натали. По ее словам, все идет прекрасно!
      – Прекрасно, как бы не так! – взорвался Гил и тут же осекся, увидав околачивающегося возле машины Дауэрти. – Чего тебе надо? – напустился он на него.
      – Речь ведь идет о бароне, правда? – высказал свою догадку Дауэрти. – Ваша сделка с ним провалилась, так? Она вас перехитрила?
      – Ну это мы еще посмотрим! – отрезал Ратледж.
      – Ну а мои деньги? Мне они нужны.
      – Я сообщу ему. Конечно, для него это в корне все изменит, – саркастически усмехнулся Ратледж. И тут же повелительно махнул Дауэрти рукой. – Уходи, убирайся отсюда!
      Поколебавшись лишь мгновение, Дауэрти отошел и побрел к своему припаркованному под козырьком «Бьюику».
      Гил выждал, чтобы удостовериться, что тог уходит, и лишь затем обратился к Клею.
      – Черт возьми! Этот человек был у меня в руках. Я знал это доподлинно! – Сжав кулак, Гил выразительно потряс им в воздухе.
      – Что заставило его изменить решение? Он объяснил это? – спросил Клей хмуро и по-прежнему недоверчиво.
      – Нет. Когда я спросил его об этом, он лишь ответил, что так нужно для дела. Настаивать на более подробном ответе по телефону было невозможно.
      – Я думаю съездить туда. Может быть, Натали растолкует мне, что к чему.
      Клей потянулся к ручке «Феррари».
      – Не трудись. Они выехали из отеля, – сухо бросил ему Гил. – Я сам только что оттуда.
      – Выехали?
      – Да. – Гил улыбнулся – холодно и зло. – Барон просил портье направлять всю корреспонденцию и телефонные звонки в имение Ратледж.
      Клей смотрел на отца с недоверием.
      – Ты шутишь.
      – Где уж. – Гил цедил слова почти шепотом, с отвращением. – Сейчас шутить может только один человек – Кэтрин. Но и ей шутить недолго, обещаю тебе!
      – А что насчет сегодняшнего вечера? – вдруг вспомнил Клей. – Теперь ведь ты не пойдешь, правда?
      Губы Гила искривились в ухмылке.

      Над террасой были протянуты матовые лампочки, образующие неровный шатер света, заливавший мягким сиянием все вокруг. Ниже, под ним, на белой скатерти сверкали фарфор и хрусталь, и столы были расставлены в форме подковы, чтобы вместить пятьдесят с лишним приглашенных на этот вечер.
      В саду, на выверенном расстоянии друг от друга, горели факелы, и пламя их плясало в такт мелодиям Моцарта, исполняемым струнным квартетом и служащим фоном дружелюбному журчанию голосов.
      Атмосфера была по-калифорнийски непринужденная, в духе вечеров Напа-Вэлли. Теплая сентябрьская погода диктовала особенности нарядов: легкие спортивные пиджаки и открытый ворот у мужчин, платья из шифона, крепдешина и газа, украшенные местным орнаментом. Шелка и тафта были оставлены дома вместе с бриллиантами, рубинами и изумрудами, уступившими первенство жемчугам, серебряным колье и изредка – золотым безделушкам.
      Стив Гиббоне ходил в толпе гостей с камерой на плече, ловя то тут, то там забавные сцены. За ним по пятам следовала Келли, чтобы быть под рукой, если понадобится провести с кем-нибудь интервью или указать Диди ту или иную интересную фигуру, которую она узнала.
      Большинство гостей составляли виноделы с супругами, среди прочих был также видный дегустатор, всемирно известный ресторатор, два журналиста, специализирующиеся на виноделии, и ради разнообразия еще пара-другая знаменитостей. Гвоздем вечера, по мнению Келли, было присутствие на нем Гила Ратледжа и его сына Клея. Все вместе они составляли интересную компанию, являя на сцену всех действующих лиц одновременно – Кэтрин, барон Фужер, Гил.
      Когда Стив остановился, чтобы заснять смеющуюся группу, Келли позволила себе оглянуться на Гила Ратледжа. Тот выглядел совершенно раскованным и чувствовал себя как рыба в воде в этой обстановке, позволявшей ему в полной мере использовать свое обаяние, с кем-то здороваясь, кого-то целуя в щечку, с кем-то болтая о делах, в то время как все ожидали ужина.
      «Интересно, что говорит Гил о Кэтрин?» – подумала Келли. Повернувшись, чтобы поделиться этим с Диди, она заметила возле себя Сэма Ратледжа. Она постаралась побороть в себе легкую дрожь, вызванную его близостью.
      – Привет, – улыбнулась Келли. Последний раз она видела Сэма, когда вместе с Кэтрин и бароном с женой он встречал входивших гостей. – Встреча гостей завершена и все на местах?
      – Если только кто-нибудь непрошеный решит ворваться напоследок, а так все гости в сборе.
      Сэм вновь окинул ее быстрым взглядом. Замшево-мягкая фактура ее шелкового платья так и манила прикоснуться к ней, густой аквамариновый цвет платья оттенял зелень ее глаз. Золотисто-рыжие волосы были убраны в высокую прическу, из которой выбивались несколько прядей. Сэм прикинул, сколько заколок понадобилось на такую прическу.
      – Но вы все же не ожидаете, что кто-то ворвется сюда, правда? – Казалось, невозможность этого забавляет ее больше, нежели возможность.
      Он пожал плечами.
      – Кто знает?
      Единственный, кого Сэм считал способным на такого рода поступок, был Лен Дауэрти, хотя его десятник Рамон Родригес утром и предупредил его, что Лен служит теперь в охране монастыря. Трезвый Дауэрти вполне покладист. Хлопоты он доставляет, лишь когда выпьет.
      Любопытно все же, что из всех виноделен долины Дауэрти угораздило попасть на ту, что размещается в монастыре. Интересно, с ведома ли Гила он туда зачислен или это случайность. Бросив задумчивый взгляд в сторону Гила, Сэм отхлебнул из стакана воды со льдом.
      – Вы в эти дни летали? – спросила Келли.
      Он перевел взгляд на нее, легкая улыбка его выражала сожаление.
      – Вот уже недели две я очень занят, так что мне не до полетов. – Казалось, ему приятно, что она помнит о его увлечении планеризмом. – Вообще-то я подумывал о том, чтобы в воскресенье выкроить часок-другой и поднять в воздух «Малыша». Место рядом с пилотом у меня пустует, а Напа-Вэлли с птичьего полета – зрелище незабываемое.
      – Хотелось бы воспользоваться таким случаем, – отвечала она, легко улыбнувшись и покачав головой. – Но однажды в Айове я присутствовала на каком-то воздушном празднике, и там участвовало два биплана, конструкции, как я подозреваю, сходной с вашим «Малышом». Они выполняли всю программу, как это полагается, с хождением по крылу, и воздушным боем, и дымовым шлейфом позади. Я наблюдала, как они крутятся, и кувыркаются, и парят над молями в буквальном смысле вверх тормашками. Меня не так легко довести до тошноты, но всех этих «кульбитов», «бочек» и «мертвых петель» я бы не выдержала.
      – А если я пообещаю вам все время держать крылья параллельно земле и не выполнить ни одной фигуры? – Говорил он как бы поддразнивая ее и в то же время серьезно. До неловкости серьезно.
      Келли почувствовала, что ей очень хочется согласиться, принять его приглашение. Но это, разумеется, было невозможно. Завтра она уезжала. Непонятно почему, она не сообщила ему об этом, а вместо этого сказала только:
      – Может быть, в другой раз я поймаю вас на слове. – И тут же переменила тему: – Помнится, пилоты на тех бипланах были в больших очках. Вы тоже надеваете такие?
      Еще она помнила, как местный оркестр играл тогда «Шикарные парни летают как птицы». Тогда выбор песни лишь позабавил ее. Теперь, глядя на Сэма, она нашла этот выбор вполне уместным.
      – В открытой кабине без таких очков не обойтись. – И тут же глаза его озорно блеснули. – Иногда я надеваю даже белый шелковый шарф, какие носили асы времен первой мировой войны.
      – Правда? – Она не знала, верить или нет его словам.
      Он кивнул.
      – Надеваю, когда испытываю ностальгические чувства или хочу произвести впечатление на приятного мне пассажира.
      – Вы, конечно, хотите сказать «пассажирку».
      – Конечно! – Лицо Сэма расплылось в улыбке.
      – Воображаю, скольких пассажирок вы так вот с собой брали в полет, – сказала Келли, сразу же почувствовав острую неприязнь ко всем пассажиркам.
      – Вообще-то нет. Честно говоря… – он замолчал и встретился с ней взглядом, – вы первая, кого я пригласил.
      Странным образом эта подробность лишь ухудшала дело. Несмотря на это, Келли выдавила из себя улыбку и ухитрилась произнести ровным голосом:
      – В таком случае я чувствую себя польщенной.
      – Надеюсь!
      Появился официант с серебряным треугольником в руках; ходя между гостей, он методично ударял в него.
      – Думаю, что нам пора к столу, – заметил Сэм.
      – А также пора запаковывать аппаратуру. Простите меня. – И она отошла, чтобы присоединиться к съемочной группе. Там она чувствовала себя в большей безопасности.
 
      Перед каждым прибором лежал серебряный виноградный листок с карточкой, указывающей место. Келли отыскала свою карточку и села, с облегчением обнаружив справа от себя Диди. Светская болтовня с незнакомыми людьми – не самая сильная ее сторона.
      – Как красиво! – пробормотала Диди, глядя на вазу в центре перед ними и на такие же вазы, расставленные вдоль столов. С серебряных резных стенок свешивались гроздья винограда – темно-лиловый каберне-совиньон контрастировал с зелено-золотистым шено-шардоне.
      – Да, очень! – Келли полюбовалась этой картиной.
      – Без сомнения, Хью бы это одобрил. Ему не нравятся цветочные вазы на столах с едой. Он считает, что цветочный запах не только портит аромат еды, но и убивает винные ароматы.
      – Вполне в духе Хью.
      Келли кивнула и принялась лениво разглядывать сидевших за столами гостей, на секунду задержав взгляд на Сэме. Он сидел рядом с Кэтрин за центральным столом подковы. Справа от него был барон, а по другую руку – жена барона. И все же Сэм был единственным, кто приковывал к себе взгляд Келли.
      Солнце позолотило его кожу и высветило волосы так, что цветом они стали напоминать жженый сахар. Карие глаза его были немного темнее. Даже теперь, когда, сидя за столом, он развлекал беседой соседку, его окружала аура спокойствия, притягивавшая ее так же сильно, как и его обаяние. Внезапно больше всего ей захотелось уйти, оставить эту вечеринку, это место, эту долину.
      Завтра. Завтра она сможет сбежать отсюда.
      Обзор ей загородил официант – склонившись над столом между ней и Диди, он наливал бледно-золотистое вино в бокал Диди. Потом он зашел с левого бока и налил вино в бокал Келли. Движения его, как в зеркале, повторяли и прочие облаченные во фраки официанты, прислуживая гостям.
      Встала Кэтрин, и гости за столами тут же притихли. Она выждала, добиваясь полного внимания, и лишь затем начала говорить.
      – Я пригласила вас сегодня в честь дорогого гостя, посетившего наши края. Вот уже два века семейство Фужер в своем медонском замке занимается изготовлением замечательных вин. Все мы восхищаемся этими винами, несмотря на то, что они оставляют на языке горький привкус ревности. – Это замечание вызвало улыбки и смешки присутствующих. – Барон Эмиль Фужер достойно продолжает семейную традицию изготовления бордоских вин. – И, подняв бокал, она повернулась к барону, провозгласив: – За здоровье барона Фужера! Пусть этот его приезд к нам в долину станет первым в ряду других его частых приездов!
      По столам пронесся одобрительный гул, все встали и, подняв бокалы в честь барона, пригубили искрящееся шардоне. Барон тоже встал и изящным жестом пригласил всех садиться.
      – Полагаю, настало время, – сказал он, кинув быстрый взгляд на Кэтрин, – сообщить всем, что два семейства виноделов – французы Фужеры и калифорнийцы Ратледжи – договорились о том, чтобы соединить свои усилия для создания нового вина из винограда Напа-Вэлли.
      При этом известии все так и ахнули. Барон поднял бокал.
      – За Фужеров и Ратледжей!
      Судя по выражению лица Гила Ратледжа и той непринужденности, с какой он поднял бокал, Келли заключила, что новость эта для него не была неожиданностью. Как ни странно, но из всех имевших к этому отношение удивленным казался лишь Сэм. Неужели он ничего не шал? Или просто не ожидал, что объявление последует в этот вечер? Келли не была ни в чем уверена, но, как бы то ни было, хмурость Сэма мгновенно улетучилась, сменившись улыбкой, которой он с готовностью встретил поздравления своей соседки – блондинки. Барон сел на место, и Келли задумчиво отпила глоток вина.
      – Как вы назовете вино? – спросил репортер видного журнала, посвященного вопросам виноделия.
      – «Фужер-Ратледж», – ответил барон. Но тут с улыбкой вмешалась Кэтрин.
      – Или «Ратледж-Фужер», – заметила она.
      – Думаю, вам стоит подождать, прежде чем объявлять это в печати, – сказал Гил Ратледж – тон его был насмешлив, – до тех пор, пока не выяснится, кто главнее.
      Клей засмеялся, услышав слова отца, но в отличие от остальных он знал, что отец имеет в виду не только название вина, но и все предприятие в целом. Насколько было известно, письменного соглашения еще не существовало. А раз так, сражение не окончено.
      Официант поставил перед ним тарелку с закуской – свежие гребешки в лимонном уксусе с кориандром, и Клей попытался поймать взгляд Натали, сидевшей на почетном месте во главе стола. Перемолвиться с ней словом наедине в этот вечер оказалось невозможным. Слишком многие из тех, что вились вокруг, могли это подслушать. Но страдание, промелькнувшее в ее темных глазах, когда она здоровалась с ним, убедило Клея в том, что решение, принятое ее мужем, для нее явилось полной неожиданностью.
      И все же его беспокоило, что она в его сторону даже не смотрит. Уж, конечно, она запомнила, где он сидит.
      Успели убрать закуску и подали медальоны из телятины под соусом из анчоусов и оливок с жареными артишоками, и только тогда глаза ее отыскали его и несколько мгновений она не сводила с него взгляда, полного отчаяния.
      Нервное напряжение его улетучилось, он преисполнился уверенности. Она сбежит с этого вечера и увидится с ним. Она сделает все, что он только ни попросит. Эта недалекая женщина любит его.
      Не без самодовольства уплетал Клей свою телятину, намеренно оставляя нетронутым бокал с каберне-совиньоном. Это вино из частных подвалов Ратледжей, «вино мадам». На его вкус, оно пойло пойлом. Но зато льдистой сладостью поданного под конец «Шато», этого изысканнейшего из десертных вин, он насладился сполна, осушив бокал до последней капли.
      После ужина гости перешли в сад, где место струнного квартета занял оркестр из пяти музыкантов, исполнявших свинг. Клей увидел, что Натали стоит немного в стороне от мужа, и понял, что это благоприятный шанс. Пробравшись к ней, он встал неподалеку от нее, лицом к музыкантам, и притворился, что слушает музыку.
      – Натали, мне надо поговорить с тобой. Не гляди на меня! – прошептал он, опасаясь, что она повернется. – Слушай и все. За домом есть тропинка, ведущая в заросли. Встретимся там.
      – Не могу, – шепнула она в ответ. – Не сегодня.
      – Нет, обязательно сегодня, – настаивал он. – Это может быть для нас единственный случай. – И услышав, что она готова опять воспротивиться, он быстро проговорил: – Если любишь, жди меня там.
      Фраза была пошлой до омерзения и избитой, но действовала всегда безотказно. Женщины так подвластны своим эмоциям.
      И Клей отошел с задумчивой улыбкой, прежде чем она успела ответить ему.
 
      Улыбка тронула губы Кэтрин, когда она оглядела гостей. Прозвучавшая за ужином новость заставила всех говорить о себе, наэлектризовав обстановку. Она покосилась на Эмиля.
      – Мы взволновали всех, – проговорила она. – Многие ждали этого объявления, но мало кто знал, когда оно последует.
      – Мне кажется, ваш внук был не слишком рад это услышать. Вы правы, так веря в него.
      – Да? – В голосе Кэтрин прозвучало некоторое удивление.
      – Какое-то время, признаюсь, я изучал его и его способности. Поначалу я думал, что характер у него чересчур флегматичный и что для того, чтобы возглавлять это дело, ему недостает вашей твердости. Теперь же мне ясно, что я ошибался.
      – Что же заставило вас изменить свое мнение? – Она разглядывала его с интересом, подогретым прозвучавшей в его тоне уверенностью.
      – Одно его недавнее замечание, – ответил Эмиль, и Кэтрин подождала, пока он пояснит свою мысль. – Он выразил недовольство тем, что славу создателей этого нового вина с Ратледжами разделят Фужеры. Он не побоялся обидеть меня этим. – Барон задумчиво кивнул, подтверждая сказанное. – Он не из тех, кто будет скрывать свои убеждения. А это редко о ком можно сказать.
      В ответ Кэтрин промолчала. Первой ее реакцией на замечание Сэма, которое передал ей Эмиль, был гнев. Вслед за ним возник рой вопросов и сомнений вместе с какой-то растущей неловкостью: неужели она до сих пор заблуждалась относительно характера Сэма?
      Мысленно она вернулась к разговору с Сэмом, когда за несколько дней до приезда барона они говорили о нем; она вспомнила, с какой неожиданной смелостью он упрекнул ее в том, что она не верит в его способности. Тогда она сочла это ребячеством и темой, совершенно неуместной для дискуссии. Но, может быть, это не так?
      А еще этот случай с выстрелом Дауэрти, когда Сэм, вопреки ее мнению, не передал дело шерифу, а занялся им сам. Она тогда объяснила его поступок глупой мужской гордостью, стремлением убедить всех в своем мужестве перед лицом опасности. Но может статься, дело тут в верности и ответственности перед подчиненными?
      А процесс против сономской винодельни прошлой зимой? Она рассердилась тогда на него за проявленную им слабость, за то, что так быстро дал он все уладить и прекратить процесс. Едва узнав об этом, она разжаловала адвоката, которого сама же облачила полномочиями после того, как потерпела убытки.
      На ее взгляд, он не проявил выдержки, необходимой борцу. И все же… он избавил их от долгого судебного процесса, дорогостоящего и отнимающего уйму времени.
      Если окинуть взглядом прошедшие годы, не найдется ли там других эпизодов, других поступков Сэма, неверно ею истолкованных? Возраст не лишил ее трезвости суждения. Но может быть, он сузил ее кругозор. Кэтрин вдруг почувствовала неуверенность и замешательство.
      – Слышите эту мелодию, Кэтрин? – пробормотал Эмиль. – Под нее я танцевал с Натали в тот вечер, когда сделал ей предложение. Пойду-ка я сейчас поищу Натали и спрошу, не хочет ли она потанцевать под нее опять.
      Кэтрин ответила ему кивком, слыша его голос, но не понимая смысла его слов. Она даже не заметила, как он отошел.
 
      Келли чуть ли не задушила Стива в объятиях, когда он подошел пригласить ее на медленный танец, тем самым избавляя от болтливого виноторговца, вот уже двадцать минут жужжавшего ей в ухо скучную историю своей жизни, которую, как он надеется, она осветит в телеинтервью.
      – О да, я с радостью потанцую! – Келли сжала руку Стива и вымученной улыбкой улыбнулась нудному своему собеседнику: – Извините!
      – Возвращайтесь потом. У меня есть еще кое-что для вас, – крикнул он ей вслед.
      Сделав ему неопределенный жест рукой, она последовала за Стивом на временную танцевальную площадку, оборудованную на лужайке перед увитой виноградом эстрадой оркестра. Стив закружил ее в танце, увлекая по площадке.
      – Прекрасный вечер, правда? – Широкая улыбка его была абсолютно искренней.
      – Прекрасный, – бледно улыбнулась Келли, абсолютно уверенная в том, что единственная, кто не веселится на вечере, это она. В глаза ей бросилась Диди, хохочущая с какими-то двумя приезжими из Техаса. Рик гоготал, увлеченный беседой с бывшей рок-звездой, поблекшей и потому державшейся чересчур чинно. Что же до Стива, она подозревала, что он веселился бы даже на кладбище.
      – Мне нравится эта мелодия, а тебе? – проговорил Стив, тут же принимаясь напевать ей в ухо. К счастью, голос у него был приятный.
      Во время их третьего круга по площадке к ним подошел Сэм; не сводя глаз с Келли, он тронул за плечо Стива.
      – Могу я разбить вашу пару?
      – Почему бы и нет? – Стив только пожал плечами. Рука ее мгновенно легла на плечо Сэма, в то время как другую он крепко сжал в своих пальцах. Движения их были совершенно синхронны, хоть Келли этого даже не замечала. Она не помнила, чтобы когда-то раньше так остро чувствовала присутствие мужчины рядом с собой. Хуже того, она словно опять превратилась в неуклюжего, не умеющего слова вымолвить подростка.
      – Вы не обиделись, что я разбил вашу пару? – Голос его приятно вибрировал.
      Она чувствовала, как волны отдаются ей в плечо.
      – Нет. – Она глядела через его плечо, наблюдая за другими парами на площадке.
      В его объятиях она не могла расслабиться, как ни пыталась. Его тело было совсем рядом, его рука властно обвила ее талию.
      Она вспоминала, как он целовал ее, какое чувство вызывали в ней эти поцелуи, и поняла, что чувство это до сих пор живо в ней. Лишь на миг позволила она себе представить себя с ним в постели, как руки его будут ласкать ее, и она испытает экстаз, который сменится успокоением. Нет, никогда этого не будет, она не может себе позволить это.
      – Вы такая тихая сегодня, – наконец прервал он молчание.
      – День был очень длинный, – поспешила оправдаться Келли первым, что пришло ей в голову, – и одарила его беглой улыбкой. – А вино и сытный ужин, боюсь, довершили остальное.
      Морщинки возле его рта, казалось, углубились.
      – Другими словами: «Проводите меня домой. Я устала и хочу спать».
      Она засмеялась и добавила:
      – Час назад я выпила вина, и оно мне прямо в голову ударило!
      Но когда она вскинула глаза на Сэма, в голову ей ударило отнюдь не вино. Слегка отодвинувшись, она пробормотала:
      – Теперь я точно знаю, что устала.
      – Ваши товарищи, по всему судя, не считают вечер законченным.
      Келли увидала, как Стив кружит по площадке чужую жену, и улыбнулась.
      – Они готовы колобродить хоть до утра.
      – Если вы хотите уехать раньше, то я отвезу вас.
      – Не соблазняйте меня, – весело ответила она. – Я ведь могу поймать вас на слове.
      – В таком случае что вы скажете, если я предложу сразу же, как только кончится этот танец, подогнать сюда мой автомобиль?
      Лишь одну секунду длились ее колебания.
      – Скажу «да».
      – Хорошо. Договорились.
      Устоять перед его улыбкой было невозможно.
 
      Гордо вскинув голову, Эмиль шел между гостей, кивая некоторым с рассеянно-отстраненным видом, как это было ему свойственно, и оглядывая прочих в поисках Натали. Случайно повернувшись, он заметил ее, в одиночестве идущую по тропинке.
      – Натали, слышишь эту музыку? – окликнул он ее еще издали.
      Она испуганно обернулась, малиновая юбка ее взметнулась, точно пламя.
      – Мы танцевали под нее в тот вечер, когда обручились. Забыл, как она называется. Я подумал, что ты наверняка помнишь.
      Она выглядела подавленной, бледной, рука ее теребила жемчужное ожерелье у горла нервно и неуверенно.
      – Нет, я… я тоже забыла.
      – Потанцуем под нее опять? – хмуро спросил он. Она качнула головой в неопределенно-отрицательном жесте.
      – Музыка, по-моему, почти кончилась. Может быть, потом…
      Она отважилась даже на улыбку. Эмиль уловил в ее голосе легкую дрожь и посмотрел на нее с необычным для себя вниманием.
      – Что-нибудь случилось? Ты побледнела.
      – Нет. Просто голова болит. – Она махнула рукой, показывая, что беспокоиться не стоит. – Вечер, весь этот шум, музыка играет – голова прямо раскалывается. А больше ничего. Я решила походить здесь, среди роз. Здесь тихо, вот и будет передышка.
      – Попросить лакея принести тебе что-нибудь, чтобы прошла боль?
      – Я уже приняла лекарство. Не беспокойся, пожалуйста. Скоро пройдет, я уверена. Тебе надо идти к гостям, – взволнованно добавила она. – Ведь они пришли сюда ради тебя. Нехорошо пренебрегать ими.
      – Ладно.
      Но он был обеспокоен этим тоном и ее волнением. Вернувшись к гостям, он продолжал думать об этом, озадаченный больше, чем смел себе признаться. Именно по этой причине он не выпускал из поля зрения Натали и розарий в саду.
      Кэтрин остановила лакея.
      – Когда увидите моего внука, передайте ему, что я желаю с ним поговорить.
      – Слушаюсь, мадам. – Лакей с поклоном отошел.
      – В чем дело, Кэтрин? – раздался насмешливый голос Гила. – Сэм опять досадил тебе каким-то своим поступком?
      Она медленно повернулась к нему. Он стоял сбоку от нее с коньячной рюмкой в руке – на губах его играла довольная улыбка, а в глазах сверкала ненависть.
      – К счастью, Сэм не такой, как ты, – ответила она, окидывая сына холодным взглядом.
      Лицо его потемнело от гнева, на шее вздулась жила, он поглядел на нее с неприкрытой злобой и глотнул коньяку, сделав видимое усилие сдержаться.
      – Твой сегодняшний прием наверняка вызовет толки и волны разговоров по всей долине. Но ведь формальное соглашение еще не подписано, не так ли? Я собираюсь сегодня побеседовать с бароном. И кто знает? Результатом могут стать другие волны – волны смеха.
      – Я не настроена сегодня пикироваться с тобой, Гил, – сказала Кэтрин, не скрывая своего нетерпения. – Для тебя это всегда было вопросом личного соперничества, в то время как на самом деле это не так. Ревность между тобой и братом причинила много зла. Она как филлоксера, что пожирает виноградники; доберется до корней, а тем временем глядишь – и вино погибло. Я не позволю, чтоб это продолжалось. Правда, я надеялась, что, когда встанешь на ноги, ты сам это поймешь. Но я ошиблась. – Внезапно она почувствовала, как устала – грустная старая женщина. – Джонатан умер, а ты все еще не угомонился.
      – И поэтому ты решила, что вправе сбросить меня со счетов? – спросил он тихо и грозно.
      – Ты несчастный злой старик, – пробормотала она и отошла, на этот раз опираясь на палку.
      Обходя гостей, она направилась на террасу, где столы были расставлены свободнее – одни совсем убраны, другие подвинуты для тех, кто предпочитал поболтать сидя. Таких оказалось не много. Занятая своими мыслями, Кэтрин не заметила Сэма, по плитняку дорожки шедшего к террасе.
      – Сэм, Сэм, мне надо поговорить с тобой! – воскликнула она, убыстряя шаг.
      Он остановился, досадливо взглянув на нее.
      – Я везу Келли Дуглас назад в Дарнел. Вернусь примерно через полчаса.
      – Ничего с ней не сделается, если подождет несколько минут. – Ответ ее прозвучал резко. Выдержка изменила ей. – Входи. – Ее капризный тон задел Сэма – он весь как бы подобрался, сжался от него. Когда он открывал дверь террасы и пропускал ее вперед, челюсти его были стиснуты и на щеках играли желваки. Готовясь встретиться с ней взглядом, он невольно принял вызывающий вид.
      – Что же так не терпит отлагательств?
      – Я говорила с Эмилем.
      – И вы с ним пришли к соглашению. Знаю. Слышал за ужином. – Сэм не старался умерить жестокость того, как это было сказано, – обида с новой силой проснулась в нем. – Ты могла бы предупредить меня и раньше, чем об этом узнал весь свет. Думаю, что такую малость от тебя я все же заслужил.
      – Я обязательно собиралась тебе сказать. Мы с Эмилем договорились, что объявления не будет… – Она осеклась и замолкла, не докончив фразы. – Но я не об этом хотела говорить с тобой. Несколько минут назад Эмиль сообщил мне, что тебе не нравится идея назвать вино Ратледжей и именем Фужера тоже. Это правда?
      – Да. – Он собирался ограничиться только таким кратким ответом, но передумал.
      – Ей-богу, Кэтрин, ума не приложу, почему ты сама относишься к этому по-другому. С детских лет я помню, как ты постоянно говорила, что в один прекрасный день название нашего имения будет значить не меньше, чем названия «Петрю», «Мутон-Ротшильд» или «Марго». Ты посвятила этому жизнь. Виноградники, лоза, вино – кроме них, ничто тебя не интересовало. А теперь все. Точка. – Он бросил взгляд на нее и покачал головой. – Нет теперь такого названия, как «Ратледж-Эстейт». Осталось лишь «Фужер-Ратледж» или «Ратледж-Фужер». А «Ратледж-Эстейт» перестало существовать.
      – А тебе это крайне важно. – Она глядела на него со странным выражением.
      У него вырвался горький смешок.
      – Господи, Кэтрин, да ведь я Ратледж. У всех нас в жилах не кровь, а вино!
      Он повернулся и пошел, оставив ее безмолвно стоять в холле.
      Выйдя из дома, Келли ожидала увидеть на пороге подъездной аллеи джип Сэма. Но там стоял «Ягуар» с открывающимся верхом, покрашенный в цвет, какой бывает у гоночных английских автомобилей. Сэм вышел и открыл ей дверцу.
      – Автомобиль, достойный преуспевающего винодела! – пошутила она.
      – Я вывожу его из гаража, когда хочу произвести впечатление.
      Подождав, пока она сядет и расправит юбку, он захлопнул дверцу.
      – Я под впечатлением, – заверила его она, глядя, как он обходит машину, направляясь к месту водителя.
      – Вот и хорошо. – Он открыл дверцу. – Если хотите, я могу поднять верх.
      Она покачала головой.
      – Вечер такой прекрасный. Оставьте как есть. – Ветер и шум сократят разговор во время поездки, а это устраивало Келли.
      Едва отъехав от дома с его огнями, Келли увидела звезды в ночном небе, а рядом с ними толстый лунный серп. На Силверадо-Трейл было пустынно. Молнией, без малейшего усилия неся свой причудливой формы капот, пронесся спортивный автомобиль. Порывы ветра охватывали открытую машину, донося приглушенный шум двигателя и аромат долины. Она повернулась, подставляя лицо ветру, без мыслей, без чувств.
      Вскоре автомобиль сбавил ход, и Сэм свернул с автострады на дорогу, ведущую к пригородам Сент-Хелен. Последние две мили промелькнули как миг.
      Когда он въехал на подъездную аллею и остановился, выключив мотор, Келли даже испытала легкое сожаление.
      – Недолгая поездка. – Он повернулся к ней, закинув руку на спинку сиденья.
      – Да, совсем недолгая. – Она отстегнула ремень и уже потянулась к ручке дверцы, чтобы выйти. – Спасибо, что подвезли. Я… – В вечерней тишине она различила слабые звуки музыки и замерла, прислушиваясь, завороженная знакомой мелодией и воспоминаниями, которые она пробуждала в ней. – Испанские гитары, – пробормотала она.
      Вскинув голову, Сэм тоже прислушался.
      – Наверное, рядом лагерь сезонных рабочих.
      – Должно быть, – негромко согласилась она, все еще погруженная в прихотливую вязь мелодии.
      – Сколько вы еще здесь пробудете? – Вопрос этот вырвался у него сам собой.
      – Я уезжаю завтра утром.
      – Завтра? – Он удивленно наморщил лоб. – Я думал, вы собираетесь остаться еще на несколько дней.
      – Другие остаются. Им надо отснять еще несколько натурных сцен. Сезонные рабочие на виноградниках, грузовики с виноградом на автострадах, работа в давильнях и все такое прочее, но я для этого им не нужна, – пояснила она. – Моя миссия окончена.
      – Значит, это наше прощание.
      Сэм поднес руку к ее лицу, пальцы его перебирали ее темные пряди, потом рука его коснулась шеи, ласково провела по подбородку.
      – Значит, прощание. – Она слегка задыхалась, и голос ее прозвучал не так уверенно, как ей хотелось в эту минуту, когда он так внимательно глядел на нее.
      Она почувствовала перемену в них обоих, что-то возникло между ними. Ее охватило волнение, давнее желание опять пробудилось в ней, она потянулась к его запястью, думая, что не хочет этого прикосновения. Но это было ложью. Она его хотела.
      И все же Келли пробормотала:
      – Мне надо еще сложиться. Я пойду.
      – Конечно, – согласился он, наклоняясь к ней еще ближе. Свободная рука его скользнула по ее шее вверх, к лицу.
      Большим пальцем он чувствовал, как бьется ее пульс в унисон его собственному; это биение и ее неподвижность – других знаков поощрения ему не было нужно.
      Сэм тихонько потерся губами о ее губы. Влажное прерывистое сладостное прикосновение. Он почувствовал, что это ей приятно, губы ее дрогнули в робком ответном поцелуе. Он захотел повторения и получил его; он привлек ее к себе и запустил пальцы в ее прическу, вытащил шпильки, уничтожив последние преграды между ними.
      Сэм не заметил того момента, когда ее губы разомкнулись и языком он ощутил ее язык – но ощущение это было чистым и свежим, как дождевая вода. Его можно было пить без конца, не боясь насытиться. Но желание не умирало в них – оно было тут, горячее, как этот вечер, как дальний рокот гитары, как его губы, требовательно приникавшие к ее губам. Но среди этого жара он знал, что его ждет успокоение.
      Откинувшись на спинку сиденья, Келли наклонила голову, чтобы не встречаться с его вопрошающим взглядом, теперь, когда в ней бушевали тщетные желания. Утром она уезжает. Ничего не выйдет, ничего не может произойти.
      Она глубоко дышала, вдыхая теплый запах земли, который ей напоминал его. Она просунула руки за борт его пиджака. И секунду подержала их там, чтобы вернуть себе самообладание, ощутив его мускулы и сухожилия, его силу и твердость. Это придало ей решимости.
      – Прощайте, Сэм.
      Она вылезла из машины и поспешила к входу.
      Сэм глядел ей вслед, не шевелясь, пока не стукнула за ней дверь. Тогда он разжал ладонь и поглядел на лежавшие у него на ладони шпильки. Шпилек было пять. Он сунул их в карман и нажал на стартер спортивной машины: в рокоте двигателя утонули звуки одинокой гитары вдали.
 
      Кэтрин стояла у окна, глядя на поворот подъездной аллеи, еще долго после того, как скрылись хвостовые огни «Ягуара».
      Званый вечер и обязанности хозяйки были позабыты, а мысли ее вращались вокруг разговора с внуком, вновь и вновь возвращаясь к нему. Глаза ее потускнели, плечи поникли, и она тяжело опиралась на палку, похожая на то, чем была на самом деле, – на сбитую с толку старуху.
      – В чем я виновата? – прошептала она в темноту.
      Во мгле, у обочины подъездной аллеи, что-то шевельнулось. Она глянула довольно рассеянно, что там такое. Глаз не сразу различил мужскую фигуру, и тем более не сразу она поняла, что это Эмиль.
      Что он там делает в одиночестве? Почему не с гостями? Она нахмурилась еще сильнее, увидев, как он повернул на старую вьючную тропу и исчез под сводами деревьев.
      Ей надо с ним поговорить. Но она все стояла у окна, и целая минута прошла, пока она собралась с силами для того, чтобы действовать. Четко постукивая палкой по полу в такт шагам, она вышла из передней гостиной, пересекла мраморный холл, направляясь к входной, красного дерева двери.
      Выйдя из дома, Кэтрин миновала подъездную аллею, оставила позади лужайку, что протянулась между аллеей и вьючной тропой. Вне круга света, что падал из окон, зрение тотчас же изменило ей. Она давно уже замечала, что вечерами видит плохо. Теперь же мрак показался ей непроницаемым, и она остановилась, со всех сторон окруженная темнотой. Черные тени вокруг слились воедино, образуя глухую стену.
      Кэтрин помедлила в нерешительности, потом двинулась обратно к дому. Но ей надо было поговорить с Эмилем. Во что бы то ни стало. Разве не говорила она Келли Дуглас, что знает вьючную тропу так хорошо, что может пройти по ней вслепую, с закрытыми глазами?
      Это было истиной как тогда, так и сейчас. Ведомая интуицией и памятью, с помощью палки Кэтрин медленно и осторожно двигалась вперед.
      Постепенно доносившиеся с террасы звуки замерли, и тишина лесистых кущей сомкнулась вокруг нее. Дважды Кэтрин слышала впереди голоса и останавливалась, прислушиваясь. И каждый раз приходила к выводу, что это шелест листвы на ветру.
      Из-под ноги покатился камешек. Она оступилась и чуть не упала, но палка спасла ее – она сохранила равновесие. Кэтрин прижала руку к груди, чувствуя, как колотится сердце.
      – Глупая старуха! – шепнула она, обращаясь к себе самой. – Бродишь невесть где в темноте и без фонарика! Поделом тебе, если упадешь и сломаешь себе шею!
      Но все же она продолжала путь, двигаясь теперь значительно осторожнее. Путь этот казался длиннее, чем при дневном свете. Она даже начала волноваться, что ненароком сбилась с тропы. Кэтрин все чаще и чаще останавливалась и вглядывалась, что там впереди, ожидая увидеть, как в темноте пробивается луч света от фонаря охраны во дворе винодельни.
      Внезапно этот свет замаячил вдали, мерцая между ветвями. Она облегченно вздохнула, радуясь, что не заблудилась. И только сейчас приостановилась, недоумевая, зачем это Эмиль отправился на винный завод и откуда ему оказалась известна эта вьючная тропа. Мысленно она отогнала от себя эти вопросы – она сможет ответить на них очень скоро.
      Она все шла и шла, теперь уже уверенная, что дойдет, как по маяку ориентируясь по горящему фонарю охранников. Пройдя так еще несколько метров, Кэтрин услыхала голоса впереди.
      – Эмиль? – вопросительно окликнула она. Голоса тут же смолкли. Кэтрин нахмурилась, так как была уверена, что голоса не почудились ей.
      – Кто это? Кто там? – вскричала она, в ответ послышалось, как кто-то отскочил с тропинки в сторону, но видно ничего не было лишь густая чернота вокруг. Она опять пошла вперед со все возрастающим замешательством, напряженно вслушиваясь в каждый звук.
      Наконец она достигла залитой светом площадки – двора винного завода. Но окинув его взглядом, она не обнаружила там ни малейшего признака Эмиля. Решив, что он прошел внутрь, она направилась к массивным, обитым деревом дверям, исключив для себя всякую мысль о том, что все это ее воображение.
      Откуда-то с дальнего угла здания вдруг раздались приглушенные проклятия. Она увидела скорчившуюся там темную фигуру.
      – Эмиль? Это вы? – воскликнула она, шагнув вперед.
      Человек резко выпрямился, вскинул голову, и в ярком свете фонаря охраны отчетливо стало видно его лицо. Кэтрин изумленно застыла, но тут же воскликнула:
      – Что вам здесь нужно?
      От звука ее голоса он выронил предмет, который держал в руке, и ринулся прочь в темноту, топотом нарушая тишину.
      Что это он уронил? Она двинулась было вперед, но на земле в тени здания заметила какой-то силуэт, еле различимый в темноте. Похоже, это… Рука Кэтрин метнулась к горлу.
      Господи Боже, да он как мертвый!
      Поняв это, Кэтрин внутренне отпрянула, и в сознании ее, хотя она и заставляла себя двигаться вперед, замелькали образы и картины. Мужчина перед ней лежал ничком и был без чувств. Она опустилась на колени и коснулась облаченного в черный пиджак плеча. Плечо вяло поддалось под ее прикосновением.
      – Эмиль! – Крик этот застрял в ее горле. Он не был без сознания. Он был мертв.
      Кэтрин поняла это прежде, чем взялась за его руку, чтобы нащупать пульс. Она подняла глаза. И сразу же ее охватило чувство, более грозное, чем то, что все это deja vu.

      Стук все не прекращался, громкий, настойчивый, Келли зарылась головой в подушку, стараясь заглушить его. Не помогало. Она сонно что-то простонала протестующе, но тут неясный голос произнес ее имя. Сбросив подушку, она с трудом подняла голову и отвела от лица пряди волос. Глаза слипались. Она поморгала, чтобы разомкнуть веки, и бросила мутный взгляд за окно, через которое сочился жемчужно-серый рассвет.
      – Келли! Ради Бога, проснись! – Стук в дверь возобновился, теперь уже с такой силой, словно дверь испытывали на прочность.
      Келли узнала голос Диди и ответила хрипло спросонок:
      – Иду!
      Вылезая из постели и подняв в изножье шелковый халат, она прошлепала к двери, раздраженная, хмурая. Она терпеть не могла, когда ее будили вот так. Отперев дверь, она распахнула ее. Диди ворвалась в комнату.
      – Скорей одевайся! – бросила она Келли. – Времени нет! Ночью убит барон.
      – Что? – Моментально проснувшись, Келли опять отбросила с лица волосы.
      – То, что слышала, – барон убит, как в «Криминальной хронике»! – Подойдя к чемодану, который Келли сложила накануне, она принялась доставать оттуда вещи. – Подозреваемый арестован. Ребята сейчас там, в тюрьме. Я говорила с Хью, и он велел нам подготовить репортаж.
      Она достала из чемодана шелковую рубашку – розово-желтую с кружевами и такие же панталоны.
      – Когда это произошло? Где? Каким образом? Почему?
      Времени смущаться не было, и Келли, скинув халат и ночную рубашку и оставив их лежать так, как есть, принялась натягивать белье.
      – Вчера поздно вечером. Вскоре после того, как ты уехала. – Диди вытащила из чемодана ее серо-коричневую юбку и золотистую блузку и положила их на кровать. – Кэтрин обнаружила труп возле винодельни. Барона ударили по голове, как значится в сообщении, каким-то тупым предметом. Что же касается почему, то этот вопрос тебе лучше задать тому, кто это сделал. – Из бельевого мешка она достала колготки и кинула их Келли, а вслед за ними швырнула прямо к ее ногам бежевые босоножки. – Наш фургон уже на пути от залива. Сейчас сварю нам с тобой кофе и жду тебя в машине! – Она бросилась к дверям так быстро, что даже юбка взметнулась – та самая, в которой она была накануне до самого вечера.
      Через пять минут Келли была готова. Она сбежала по лестнице к выходу – распущенные волосы летели, раздуваемые ветром, тяжелая матерчатая сумка билась о бок, оттягиваемая ее косметическими принадлежностями, щетками, гребнями и лаком для волос.
      Диди была в машине, и двигатель уже работал, когда Келли скользнула на место рядом с водителем.
      – Расскажи мне подробности! – Установив на коленях зеркальце, она принялась накладывать грим – работу эту она научилась делать быстро и мастерски. – Как очутился барон на территории винного завода?
      – Этого или никто не знает, или никто не хочет говорить.
      Свернув с автострады, она ехала теперь по улице.
      – Кэтрин должна это знать, – рассудила Келли – на тонкую основу она накладывала пудру и румяна. – Ты говоришь, что тело обнаружила она, а это значит, ей было известно, что барон будет на заводе. Не может быть простым совпадением, что они оба там очутились.
      – Разумно. Но Кэтрин не говорит ни с кем, кроме полиции. По-моему, с полицией она уже побеседовала. Один из присутствовавших там полицейских чуть было не проговорился, что именно она помогла опознать того типа, которого они потом арестовали.
      – А кто это? – Келли очертила розовым контур губ и добавила помаду, потом перешла к глазам.
      – Имя они еще не сообщили.
      – До официального предъявления обвинения они, видимо, его не обнародуют. Он не из числа гостей? – Она красила ресницы тушью, превращая их из коричневых в черные.
      – Нет. Полиция допросила всех там присутствующих, прежде чем им было позволено уйти. У меня сложилось впечатление, что среди задержавшихся гостей преступника не было.
      – Непонятен мотив преступления. – Келли ловко закручивала пряди волос в узел. – Зачем кому-то понадобилось убивать барона Фужера?
      – Может быть, простая ссора, так неловко окончившаяся, – предложила, пожав плечами, Диди.
      – Или ограбление, – сказала Келли без большой убежденности.
      – Почему бы и нет? Как раз сейчас в долине работает масса бедняков-сезонников.
      – Я знаю. – Но инстинкт подсказывал ей, что причина не в этом.
      За недостатком времени разговор пришлось прекратить, так как Диди подъехала к зданию муниципалитета, где располагались заодно полицейский участок вместе с тюрьмой. Келли насчитала по меньшей мере три другие телевизионные группы, столпившиеся на обочине. Судя по надписям на их фургонах, все они прибыли с залива.
      Келли увидела стоявших в стороне Стива и Рика и подошла к ним. Диди следовала за ней.
      – Есть новости? – спросила она, держа наготове блокнот и ручку.
      – В некотором роде, – кивнув кому-то, ответил Стив.
      Повернувшись, Келли увидела, как от своей группы отделилась Линда Джеймс и направилась прямо к ней – все в Линде дышало враждебностью.
      – Что вы здесь делаете? – напустилась на нее Линда. – События на Западном побережье освещаю я.
      – Мы готовили передачу об имении Ратледжей, где произошло убийство. – Она не делала даже попыток отвечать примирительно – слишком ранний был еще час, она не успела даже выкурить сигарету и нуждалась в чем-нибудь посущественнее, чем глоток кофе.
      – Вот и занимайтесь своей передачей. А репортаж об убийстве предоставьте мне, – распорядилась Линда.
      – Делай свое дело и не мешай нам делать наше, – парировала Келли.
      Линда бросила на нее колючий взгляд.
      – Делайте, делайте, пока вас не прикрыли! – И, повернувшись на каблуках, она отошла.
      – Вот сука! – пробормотала Диди.
      Келли ничего не сказала, но думала она то же самое, когда внимание ее привлек подкативший к обочине джип. Сэм вылез из машины и, увидев телевизионщиков, заколебался в нерешительности. Казалось, кроме нее, никто его не заметил. Извинившись, Келли отошла к нему. Он выглядел усталым и осунувшимся, словно после бессонной ночи, смуглые впалые щеки поросли щетиной.
      – Я мог бы догадаться, что застану вас здесь. – Сказано это было угрюмо и недовольно, напряжение этой долгой ночи сделало его раздражительным.
      – Как Кэтрин? – осведомилась она.
      – Превосходно.
      – А баронесса?
      – Не давите на меня в погоне за информацией, Келли, – предупредил он, давая понять, что не в настроении и не намерен больше отвечать на вопросы журналистов.
      Келли легко могла себе представить их орды, осаждающие имение Ратледжей с той самой минуты, как стало известно об убийстве барона.
      – Я беспокоилась, Сэм, – негромко сказала она. Он испытующе посмотрел ей в глаза.
      Потом с коротким усталым вздохом кивнул.
      – Доктор держит ее на успокоительном. Она тяжело восприняла все это. – Он помолчал, потом хмуро добавил: – Этого не должно было произойти.
      Келли различила в его тоне самоупрек и положила руку ему на плечо – это был первый раз, когда инициатива прикосновения принадлежала ей. – Даже если бы вы были там, Сэм, вы бы не смогли предотвратить происшедшее.
      Он начал было что-то объяснять, но осекся и посмотрел на нее взглядом, в котором вновь сквозила недоверчивость, опасливость, вызываемые как ее профессией, так и ею самой. Обидно все же. Она хотела, чтобы Сэм ей верил. Хотя и не понимала, почему это вдруг стало так важно.
      Наконец он выговорил:
      – Может быть, да, а может быть, и нет.
      Какая-то машина с затененными стеклами подъехала и припарковалась на площадке, предназначенной только для служебного транспорта. Мужчина в темном костюме хотел было вылезти, но опять нырнул внутрь, доставая портфель. Репортеры всей толпой сразу же устремились к нему.
      – Кто это? – Келли с любопытством наблюдала эту сцену.
      Мужчина выпрямился, рассветные лучи заиграли на металлических дужках его очков. На лоб упала прядь волос.
      Он отбросил ее назад и повернулся к напиравшим на него репортерам, прежде чем она успела разглядеть его лицо.
      – Зелински, окружной прокурор, – отвечал Сэм. Келли испуганно вскинула на него глаза и тут же устремила их назад, на прокурора Зелински. Неужели это Олли Зелински? Олли, лучший и единственный друг ее детских лет! Он часто говорил, что будет учиться на юриста.
      Ноги ее сами собой несли туда, где ей лучше всего было бы видно его. Она даже не замечала, что и Сэм следует за ней. Она не сводила глаз с высокого стройного мужчины в костюме и галстуке.
      В конце концов она разглядела его лицо. Это был Олли – длинный, нескладный Олли, с кадыком, прыгающим на его шее, когда он говорил, в очках, чьи по-прежнему толстые стекла увеличивали его светло-карие глаза, делая их еще больше и круглее. «Совенок Олли» – так дразнили его дети.
      Ну и парочка: Совенок Олли и Пышка Лиззи! Она даже заулыбалась, вспомнив, какими они были: толстушка, а рядом тощий паренек – постоянный повод для острот и издевательств всего класса, что тем более заставляло их из чувства самосохранения держаться вместе, превратив в конце концов в неразлучных друзей.
      Теперь, когда они опять встретились. Келли думала о том, что Олли стал окружным прокурором, а она вскоре будет вести собственную программу на национальном телевидении. Она испытывала гордость – гордость за них обоих.
      Олли вел эту импровизированную пресс-конференцию с несомненным мастерством. В лицо ему целились микрофоны, вопросы сыпались со всех сторон, на отдельные он отвечал, от прочих отмахивался.
      Забыв о прошлом, она слушала теперь этот твердый баритон.
      – …Обвиняется в убийстве.
      – Вы говорили с ним? – выкрикнул стоявший позади Олли репортер. – Он объяснил, почему убил барона?
      – Обсуждение мотивов преступления на этой стадии расследования неминуемо превратится в пустые домыслы, – отвечал Олли. – Что же касается первого вашего вопроса, то нет. Лично я с ним не говорил. – Взгляд его, блуждавший в группе репортеров, от которых он ожидал новых вопросов, на секунду задержался на Келли.
      Следующий вопрос выпалила Линда Джеймс:
      – У него есть семья?
      – У него… – Олли умолк и перевел взгляд на Келли, в глазах его затеплился свет. Он узнал ее. Этого она не ожидала, хотя кто еще так хорошо ее знает?
      Он быстро опустил глаза, чтобы больше не встречаться с ней взглядом. Когда он опять поднял голову, в глазах его было страдание. Неожиданно у нее засосало под ложечкой.
      – У него есть дочь. Она давно уже уехала из наших мест. Насколько мне известно, других родственников он не имеет.
      Мужской голос где-то сзади жалобно произнес:
      – Перестаньте толкать меня, я же иду!
      – Вот он! – громко крикнул репортер, и в выкрике этом потонул тихий горловой звук, какой издала Келли.
      Лишь один Сэм стоял достаточно близко, чтобы услышать его. Он бросил взгляд на нее, не сводившую глаз с седого арестанта, в сопровождении трех полицейских шедшего к машине. Прищурившись, Сэм оглядел ее посеревшее, с испуганно расширенными глазами лицо.
      Другие журналисты бросились к арестованному, чьи руки были стянуты за спиной наручниками. Но Келли застыла на месте и лишь глядела, не в силах ни побежать, ни даже шевельнуться.
      В передние ряды репортеров энергично протиснулась Линда Джеймс и просунула микрофон между полицейских.
      – Как вы отнеслись к обвинению в убийстве, мистер Дауэрти?
      – Я не убивал! Я невиновен, слышите, вы? – выкрикнул Лен Дауэрти, обращаясь ко всем репортерам сразу и упираясь, в то время как руки полисменов тянули его к машине. – Это все подстроено! Они пытаются навесить на меня то, в чем я невиновен! Я никогда и никого не убивал, а тот, кто скажет, что это не так, – распоследний лгун!
      – Вы можете доказать это, мистер Дауэрти? – с вызовом бросила Линда Джеймс.
      – Я… – Голос изменил ему. На мгновение он вдруг превратился в немощного испуганного старика. Но в ту же секунду, как он увидел Сэма, гнев опять закипел в нем и к нему вернулась храбрость.
      – Ратледжи все равно этого не допустят. Они хотят отнять у меня землю и навесили на меня обвинение в убийстве, чтоб добраться до моей земли. Это ложь! Я не убийца! – Он вдруг увидел Келли и вытянул шею, чтобы не терять ее из виду. – Скажи им, Лиззи-дочка! Тебя они послушают! Скажи, что твой старик-отец никогда не был убийцей. Ты ведь знаешь, что я невиновен, Лиззи-дочка! Знаешь!
      Он выкрикивал что-то еще, но слов уже не было слышно, потому что охранники втолкнули его на заднее сиденье машины. Но все присутствующие уже вертели головами, желая увидеть «Лиззи-дочку», понять, кто это, где она находится. В непосредственной близости находилась только одна женщина – Келли.
      – Он обращался к тебе, правда, Келли? – спросила Линда Джеймс не без удовольствия в голосе. – Ты дочь Леонарда Дауэрти, да?
      Долгую секунду Келли молчала, чувствуя на себе недоверчивый взгляд Диди, пристальный прищур Сэма. Но она знала, что от правды не уйти, особенно теперь, когда эту правду почуяла Линда Джеймс. Ее не замаскируешь никакой новой ложью, и новое притворство не облегчит признания, надо повернуться лицом к действительности.
      – Да, – сказала она помертвевшим голосом. Не было больше ни страха, ни гнева, ни возмущения, лишь свинцовая тяжесть неизбежности.
      И тут же ее забросали вопросами, атакуя со всех сторон. Перед ней вырос лес микрофонов. На нее нацелились объективы. По горькой иронии судьбы вместо того, чтобы, как бессчетное число раз, быть среди атакующей оравы репортеров, теснящей жертву, она переместилась теперь в центр этой оравы, сама став этой жертвой.
      – Когда в последний раз вы видели отца?
      – Считаете ли вы его виновным?
      – Что вы почувствовали, узнав, что ваш отец обвиняется в убийстве?
      Она отказывалась отвечать и избегала встречаться глазами с репортерами.
      – Мне нечего добавить, – настойчиво твердила она, норовя улизнуть, но всякий раз они настигали ее.
      Куда бы она ни поворачивала, там уже тут как тут оказывался некто с микрофоном, камерой, блокнотом или же магнитофоном. Взятая в кольцо, толкаемая со всех сторон, Келли пыталась пробиться, но репортеры стояли в несколько рядов.
      Неожиданно чья-то рука ухватила ее за плечо, кто-то загородил ее слева, рука принялась освобождать для нее проход, и голос Сэма требовательно воскликнул:
      – Отойдите! Дайте нам пройти!
      К Сэму присоединился Олли, прикрывший ее справа. Вместе они протолкались через журналистскую орду прямехонько к джипу Сэма. Сэм раздвинул толпу, а Олли помог Келли влезть на место рядом с водительским.
      – Увези ее поскорей отсюда, Сэм! – сказал Олли и торопливо стиснул ей руку. – Прости меня, – пробормотал он и тут же отвернулся, чтобы отогнать рвущихся репортеров.
      Машина двинулась. Келли не знала, куда он везет ее. Более того, она и не хотела знать. Невидящим взглядом она уставилась вперед, в то время как ветер, вея в открытую машину, щипал холодом ей лицо. Она не чувствовала ветра. Она ничего не чувствовала. Пока еще нет.
      Где-то в середине извилистой дороги, ведущей к хребту Майакемэс, Сэм завернул на полянку возле журчащего ручья, окаймленного высокими мшистыми деревьями.
      Он выключил двигатель, и кругом воцарилась тишина. Келли сидела неподвижно, с отрешенным лицом и крепко сцепленными пальцами.
      Когда Сэм думал о Лене Дауэрти и представлял его себе в качестве отца – вечно пьяного, вечно являющегося причиной какой-нибудь истории, – с губ его едва не срывались ругательства – откровенные, грязные. Собственными родителями он похвастаться не мог – те нечасто вспоминали о его существовании, нечасто баловали его появлением на его школьных состязаниях или родительских собраниях. Но что такое стыдиться родителей, он не знал. Да за одно это Дауэрти можно возненавидеть!
      Какого черта он пренебрег безопасностью? Дауэрти и за сотню миль нельзя было подпускать к заводу! Слишком долго он таился в тиши. Надо было это понимать, а он позволил прочим мыслям вытеснить из головы мысль о Дауэрти. А среди прочих, без сомнения, была мысль о Келли.
      – Куда они повезли его? – прервала молчание Келли.
      Прежде чем ответить, Сэм набрал побольше воздуха. Как бы хотел он знать способ уберечь, защитить ее! Но это было невозможно.
      – В окружную тюрьму в Наппе.
      Она кивнула так, словно речь шла о погоде. Он искал в ней следы потрясения, но глаза ее были ясны и безмятежны, цвет лица – нормальный. Она сумела овладеть своими чувствами. Умение это было неотъемлемой частью сильного характера, который он в ней ощущал, и он знал, что до той поры, пока кончится вся эта история, характер ей понадобится.
      – Что вы собираетесь делать? – спросил он, думая о том, как великолепно она выглядит, сидя здесь. Красивая, одинокая.
      Она сделала движение, словно собиралась пожать плечами.
      – Убежать я не могу. И притворяться, что ничего не произошло, – также. На этот раз нет. – В ветвях возилась птица-кардинал – клочок алого на темно-зеленом фоне. – Он превратил мою жизнь в ад. А теперь опять взялся за старое.
      – Вы не можете отвечать за его поступки. – Сэм глядел на нее внимательно, и глаза его были темными, участливыми.
      – Да, не могу. – Но поступки эти явятся причиной ее страданий, как было всю жизнь. Несправедливо, нечестно, но это так. Келли выросла с сознанием того, как это бывает, когда все тебя судят и считают ничтожеством из-за твоего отца. – Отвечаю я лишь за себя и свое поведение. И все же… – Она не закончила мысль, потому что гнев и негодование грозили прорваться наружу. – Что произошло прошлой ночью?
      Сколько раз в детстве приходилось ей задавать подобный вопрос? Сколько раз приходилось выяснять обстоятельства очередной стычки отца с законом! Но сейчас все по-другому, сейчас его обвиняют в убийстве.
      – Рассказать вам я могу совсем немного, – признался Сэм. – Кэтрин заметила Эмиля на старой вьючной тропе, что ведет к винодельне. Она хотела с ним поговорить, поэтому пошла следом. С годами в темноте она стала плохо видеть, возраст есть возраст. Должно быть, добиралась до винодельни она дольше, чем Эмиль. Огни охраны горели. Она услышала шум и увидела Дауэрти, склонившегося над Эмилем. Когда он заметил ее, он бросил молоток, что был у него в руке, и убежал.
      – Убежал. – Узел волос на затылке показался ей тяжелым, жарким. – Он бы не убежал, если б не знал за собой вины, так я думаю.
      Келли рассеянно потерла руку, левую, ту, что когда-то в припадке пьяной ярости сломал ей отец. Она помнила и другие случаи, когда он бил ее, оставляя кровоподтеки и синяки на лице, под глазом. Она знала, что он далеко не чужд жестокости. Если б он покалечил кого-то в драке, она вполне могла бы в это поверить. Но убийство… Само слово звучало ужасно.
      При всей своей ненависти к отцу, Келли не хотела верить, что он способен на убийство.
      – Что будем делать теперь, Келли?
      Глубоко вздохнув, она перевела дыхание, борясь с охватившим ее гневом, загоняя его вглубь.
      – Поедем в город, думаю. Назад в Дарнел.
      – Но они будут поджидать вас там.
      – Вы имеете в виду моих коллег – журналистов? – с горечью спросила она, потом оглядела лесистые кущи. – При всей безмятежности пейзажа я не могу оставаться здесь вечно. Раньше или позже, но мне придется с ними встретиться. А потом встречаться еще и еще, и так каждую минуту. Но мне нужно было собраться с духом для первой встречи. – Она вскинула на него глаза. – Спасибо вам за это, Сэм.
      – Не стоит. – Он повернул ключ зажигания.
      Шум мотора и свист ветра в открытом джипе затруднили дальнейший разговор. Они ехали обратно в город в глубоком молчании.

      Диди напустилась на Келли в первую же минуту, как та появилась в дверях.
      – Где ты была? Хью уже звонил тебе раз пять! Ему не терпится узнать, что происходит. Расскажи, Келли?
      – Ты присутствовала там. Моего отца обвиняют в убийстве барона Фужера. – Неожиданная резкость, с которой это было сказано, объяснялась необходимостью, как никогда, быть настороже. Тактика оказалась верной: услышав ее тон, Диди моментально прикусила язык.
      Келли прошла мимо нее прямо к телефону, стоявшему в изящной викторианской гостиной, и, мысленно сосредоточившись, набрала личный номер Хью. Он ответил со второго звонка, ответил отрывисто, с британской четкостью.
      – Привет, Хью. Это Келли.
      Делая усилие, чтобы изобразить спокойствие, она тискала телефонный провод и наматывала его на пальцы.
      После секунды тяжелого молчания он заговорил голосом чересчур спокойным и уравновешенным.
      – Келли, как хорошо, что ты позвонила! Ведь ты понимаешь, что твоя фамилия уже разнеслась по всей стране?
      – Я предполагала это.
      Профессиональное чутье подсказывало ей, какой это благодатный материал для журналиста, настоящая сенсация – богатый французский барон убит на прославленном винодельческом предприятии отцом популярной телевизионной журналистки. Такой материал может дать толчок чьей-нибудь карьере!
      – Предполагала, правда? – Он старался сдержать гнев, но тот неумолимо рвался наружу. – Тогда, может, ты будешь любезна объяснить, в чем, собственно, дело? Этот человек – твой отец? Но я ясно помню, как ты сказала мне, что отец твой умер.
      – В свое время солгать было легче, чем сказать правду. – Вряд ли он понял ее.
      – Ах, Келли, Келли… – пробормотал Хью с мягким, но все же сердитым упреком. – Пресса еще только начинает обсасывать эту историю. В этом здании полно людей, которые… скажем так, не совсем довольны тем, что увидели и услышали. Он действительно виновен?
      – Возможно. Не знаю. – В голове у нее стучало. Она потерла висок.
      Послышался смиренный вздох сожаления.
      – В этих обстоятельствах самое лучшее тебе будет взять отпуск и на время исчезнуть из программы.
      – Нет! – мгновенно и резко запротестовала она.
      – Это не предложение, Келли.
      – Но мне необходимо работать, Хью, я сойду с ума, если…
      – Тогда остается надеяться только на какое-нибудь стихийное бедствие, чтобы это вытеснило твою историю с передних полос, – отрезал он и тут же важно добавил: – Я сделаю все от меня зависящее, но…
      Он уже обдумывает, как бы снять ее с программы.
      Келли чувствовала это по его голосу. Если это произойдет, это будет означать крах, конец ее карьеры. Она посвятила этому жизнь, это было главным, центром всего. Люди, с которыми она работала – операторы, режиссеры, сценаристы, составлявшие штат программы, – ее семья, ее друзья. А Хью… Она понимала, что он будет раздосадован, даже рассердится, но была уверена, что он защитит, горой встанет за нее, напомнив всем, что грехи отца не есть ее собственные грехи. А вместо этого он вот-вот повернется к ней спиной.
      Горло, грудь стянула какая-то отвратительная петля. После всего пережитого она все же чувствует боль предательства и пренебрежения.
      Как в тумане слушала она голос Хью.
      – Келли, послушай, Диди здесь?
      Она слегка повернулась, чтобы удостовериться, что Диди находится рядом – стоит в дверях, под сводчатым входом в гостиную и слушает.
      – Да, здесь.
      – Мне надо с ней поговорить. Обязательно передай ей все твои наброски и материалы по Джону Тревису. Ей следует его проинтервьюировать. А ты, Келли, будь умницей и исчезни на время. Линда Джеймс все разнюхала и жаждет крови.
      Келли передала трубку Диди.
      – Он хочет говорить с тобой.
      Как только Диди взяла трубку, Келли немедля поднялась по лестнице красного дерева в комнату, которую в такой спешке оставила всего несколько часов назад. Бросив на неубранную кровать свою дорожную сумку, она подошла к окну.
      Там за падубами на виноградниках виднелись склоненные фигуры сезонников, снимавших с кустов гроздья. Стояло раннее утро, и впереди был долгий день, поэтому они двигались, экономя силы, чтоб их хватило до вечера. «Не один ли из них и играл вечером на гитаре?» – подумала она. Казалось, с тех пор минула вечность, унеся с собой грезы, пробужденные жарким поцелуем Сэма.
      Она прикрыла веки, не желая поддаваться внезапной и острой до боли потребности найти утешение в чьих-то объятиях, ощутить тепло сильных рук, которые обовьют, успокоят, отдадут частицу своей силы. Так устала она встречать жизненные передряги в одиночку! Но разве не было так всегда с того времени, как умерла мама? Разве жизнь не научила ее, что надеяться можно лишь на себя? Она почувствовала, что глаза ее начинает щипать от слез, и открыла их пошире. Слезами горю не поможешь, жизнь научила ее и этому тоже.
      В дверь легко постучали, и затем раздался голос Диди:
      – Келли, это я. Можно мне войти?
      Келли прогнала остатки жалости к себе и, собрав воедино все свои защитные силы, расправила плечи и быстро отошла от окна.
      – Там не заперто.
      Едва услышав щелканье замка, она направилась к чемодану и вытащила оттуда толстые папки материалов по Джону Тревису.
      – Хью велел отдать это тебе.
      Секунду помедлив, Диди взяла материалы.
      – Извини меня, Келли. Хью беспокоит судьба программы. От нее зависит работа многих из нас.
      – А что значит в сравнении с этим работа одного! И тем не менее это моя работа! И моя карьера!
      – Он только хочет, чтобы ты взяла отпуск, Келли. Вся эта история через день-другой может уладиться, и ты опять приступишь к работе. Никто тебя не увольняет.
      – Я этого и не допущу, – заявила Келли, перекладывая вещи в чемодане.
      – Понимаю, какой это ужас для тебя! – Диди смотрела на нее с жалостью. Келли ненавидела, когда ее жалели. – Что же ты собираешься делать?
      В красноречивом жесте Келли передернула плечами.
      – Не знаю. Хью хочет, чтобы на время я исчезла.
      – И ты послушаешься?
      Соблазнительная мысль. Один Господь знает, до чего соблазнительная. «Сколько я себя помню, вечно я пряталась, лгала, лицемерила. И что это мне дало?» И все же она чувствовала себя в ловушке, ощущала смятение, беспокойство и нервное напряжение.
      – Если тебе оставаться, так уж лучше не здесь. Сейчас все уверены, что ты отправилась к отцу в тюрьму. – Было ясно, что под всеми Диди подразумевала многочисленные группы журналистов, занятых делом об убийстве. – А едва они узнают, что это не так, они расположатся здесь настоящим лагерем.
      Келли это уже и самой приходило в голову.
      – Мне нужна машина.
      Диди локтем расправила складки юбки, затем, порывшись в кармане, вытащила ключи от машины.
      – Куда ты поедешь?
      – Не знаю еще, – откровенно сказала Келли. – Пока что мне надо подумать.
      Пальцы ее сжимали ключи, и она понимала, что в руке у нее – свобода. Свобода ли?
 
      Ветер дул в бока открытого джипа, теребя выгоревшие кончики русых волос Сэма, принося с собой острый запах вызревающего винограда, смешанный со слабым ароматом моря. Железные ворота главного подъезда в усадьбу Ратледж были закрыты, чтобы туда не проникли репортеры и съемочные группы. Сэм свернул на неприметную дорогу в объезд и наконец-то въехал в усадьбу.
      Вконец измотанный бессонной ночью, Сэм направился к дому. Остановив джип, он поднялся на переднее крыльцо. Слева от него наверх устремлялась широкая лестница. Он сразу свернул к ней – поскорей принять душ и хоть несколько часов поспать.
      Уже на середине лестницы его остановила миссис Варгас, экономка.
      – Мадам у себя в малой гостиной. Она велела, чтобы вы, как вернетесь, сразу же зашли к ней.
      Усталый и раздраженный, он хотел было ответить резкостью, но перевел дух и только сказал:
      – Передайте ей, что я зайду после того, как приму душ и переоденусь.
      Поднявшись по лестнице, он через холл прошел к себе. К его комнате примыкала ванная. Рассеянно, не думая ни о чем, он отправился туда и включил душ. Сверху полилась вода, поначалу ледяная, она постепенно теплела.
      Ловкими экономными движениями Сэм сбросил с себя одежду прямо на мозаичный кафельный пол. Попробовал воду. Теперь она была горячей, и он встал под душ, плотно закрыв за собой стеклянную дверцу. Он стоял под неровными водяными струями, подставляя им тело так, чтобы водой уничтожить усталость в мышцах, и вода струилась по его широким плечам, спине и груди, стекая на узкие бедра и крепкие, сильные ноги.
      Струи воды брызгали на кафельные стенки душевой кабинки; вода вырывалась наружу со свистом, как пар из паровоза. Сжимая в ладони кусок мыла, Сэм тер им плечи и грудь, взбивая мыло в пену, тут же смываемую струящейся водой, оставлявшей тело гладким и блестящим.
      Проведя рукой по телу, Сэм поймал себя на том, что думает о Келли, вспоминает, как восприняла она арест отца, обвиненного в убийстве барона, вспоминает, как краска сбежала с ее лица, отчего оно стало таким по-детски беззащитным, как сжались в кулаки ее руки, когда она силилась преодолеть себя и устоять под натиском репортеров. И это было гораздо трогательнее и, можно даже сказать, привлекательнее, чем истерика, чем если бы она с рыданиями бросилась прочь.
      Тихонько выругавшись, он поднял лицо к водяным брызгам и закрыл глаза, стараясь больше не думать о ней, но результатом было лишь то, что перед ним возник ее образ; он представил ее себе на сиденье его джипа, чудесные ее волосы, стянутые в этот проклятый узел. Он убрал пальцами волосы со лба, отведя назад мокрые пряди. Вспоминать этот ее узел – все равно что думать о том, что под одеждой у нее кружевное белье.
      Он стоял под то затихающими, то усиливающимися струями, и мысли его приобрели совершенно определенное направление. Он пытался убедить себя, что если так долго, как он, спать одному, то возбудить может любая женщина. Но Бог свидетель, как хотелось ему тогда в джипе обнять ее, прижать к себе, утешить.
      Но он не посмел. Не посмел, потому что на этом бы все не закончилось. И на поцелуе также, а секс ей тогда и вовсе не был нужен.
      Не посмел, потому что никогда еще ни к одному существу на свете не испытывал он такого идиотского чувства – желания защитить, желания столь сильного, что агрессорами виделись все, включая даже его самого. Чувство это было для него совершенно новым, и оно не нравилось ему.
      Десять минут спустя Сэм уже входил в малую гостиную, одетый в брюки хаки и хлопчатобумажную рубашку из ткани шамбре, чисто выбритый, посвежевший, с волосами, еще влажными после душа. Кэтрин сидела за утренним завтраком, внешне спокойная и отдохнувшая, каждая прядь ее безукоризненно уложенных волос была на своем месте. Лишь тени под глазами указывали на то, что ночь она провела бессонную.
      – Доброе утро! – Сэм прошел к серванту и, отставив в сторону поднос с кофе, налил себе в стакан свежевыжатого апельсинового сока. – Как Натали? – Он выдвинул стул и сел.
      Кэтрин отпила глоток кофе и иронически сморщила губы в легкой улыбке.
      – Час назад звонил Клей, чтобы задать точно такой же вопрос. – Она наклонила чашку. – Натали еще в постели. Миссис Варгас еще раньше отнесла ей поднос с завтраком, но завтракать она не стала. Подозреваю, что Натали сегодня из комнаты не выйдет.
      Из чувства ли вины или в знак траура, но Кэтрин не желала заниматься домыслами. Так же, как и в разговоре с полицейскими, когда они допытывались у нее, почему это вдруг Эмиль прошлым вечером, оставив гостей, устремился на винный завод. Однако кое-какие подозрения у нее были. И кое-какие опасения – также. Но и те, и другие она предпочитала держать при себе.
      – Смерть Эмиля, естественно, отменяет все наши договоренности. Может, оно и к лучшему. На наших винах, как и прежде, будет значиться только одна фамилия – фамилия Ратледж, – проговорила Кэтрин. – Самая горькая ирония заключается в том, что даже в такой страшной трагедии есть своя положительная сторона.
      – Да, ирония весьма и весьма горькая.
      Отпив глоток сока, он продолжал глядеть в стакан, и вид у него был непроницаемый.
      Если б только раньше он дал ей понять, как сильно он привязан к имению Ратледж, думала она. Если б это произошло, она бы никогда не обратилась к Эмилю, Эмиль не приехал бы в имение, не было бы никакого званого вечера, и Эмиль остался бы жив. Да, произошла трагедия. Но размышлять о ней не имело смысла, и Кэтрин вернулась к нуждам настоящего момента.
      – Полиция не сообщила, когда она собирается снять посты? – спросила она. – Они прочесали уже всю округу, и самым тщательным образом. Несомненно, к этому времени они уже располагают всеми свидетельскими показаниями и снимками места происшествия.
      – Я не смог ни с кем переговорить. В полиции, когда я приехал туда, толпилась целая орава журналистов, – пояснил он, потом, помолчав, добавил: – Они перевели Дауэрти в окружную тюрьму.
      – Да, я слышала по радио, что ему предъявлено официальное обвинение в убийстве.
      Он повернул к ней голову:
      – Значит, ты слышала и о Келли тоже. Кэтрин кивнула.
      – В сообщении всячески подчеркивалось, что Дауэрти – это отец Келли.
      – Она барышня с характером, крепкий орешек. – Он взболтал сок в стакане и глядел теперь на следы его на стекле. – Трудно представить себе, что она его дочь.
      – Крепкий орешек, – задумчиво повторила Кэтрин, словно пробуя на вкус слово, так странно звучавшее в ее устах. – Это выражение как нельзя лучше подходит и к Эвану Дауэрти, ее деду. Ум и решительность она, возможно, тоже унаследовала от него. Зеленые глаза, рыжина – и тут я могла бы усмотреть сходство, хотя вряд ли это имеет значение.
      – Верно, не имеет.
      Ему-то плевать на ее родителей, но он помнит, как опасливо отнеслась к нему она. Ее отец ненавидел всех, кто был связан с имением Ратледж. Неужели и Келли видит в нем своего врага? Черт побери, он хотел бы, чтобы она доверяла ему.
      – Я говорила тебе, что прогноз погоды обещает нам в ближайшие два-три дня ливень? – спросила Кэтрин.
      – Вот это уж нам сейчас нужно меньше всего! – раздраженно буркнул Сэм.
      – К сожалению, вероятность прогноза, как они объявили, семьдесят процентов.
      При этом известии Сэм тяжело вздохнул.
      – Утром же я соберу бригады и велю проверить, не тесно ли гроздьям и достаточно ли поступает к ним воздуха. Это хоть немного поможет.
      – Совершенно согласна с тобой, Джонатан. Сэм, – поправилась она, тут же заметив ошибку. – После дождя на мокрых гроздьях легко заводится плесень, в особенности если дождь сменяется жарой.
      Хорошо зная, что делает плесень с урожаем, Сэм резко отодвинулся от стола.
      – Лучше я позвоню Мерфи и договорюсь с ним, чтоб вертолеты были наготове.
      – Вертолеты! – раздраженно бросила Кэтрин. – А с ними что мы будем делать?
      – После дождя матушка-природа может не расщедриться на хороший ветер, чтобы просушить грозди. Вот я и думаю помочь ей, прибегнув к вертолетам.
      – Ей-богу, Сэм, – неодобрительно проговорила Кэтрин, – я знаю о твоем давнем увлечении авиацией. Несомненно, это очень захватывающее хобби, но виноградники – не то место, где следует его практиковать.
      – К моему увлечению авиацией это не имеет ни малейшего отношения.
      – Не считай меня дурой! – Она бросила на него холодный сердитый взгляд. – Если б не это увлечение, глупая мысль использовать вертолеты никогда бы не пришла тебе в голову.
      – Ничего глупого тут нет! – Сэм всячески пытался говорить ровным голосом. – Наоборот, мысль эта здравая и вполне логичная. Винты парящих над виноградниками вертолетов, как гигантский веер, будут гнать ветер непосредственно на растения. Должен сообщить так же, что метод этот уже использовался кое-когда в сходных ситуациях, причем доказал свою эффективность, в особенности если листья вокруг гроздьев были предварительно срезаны.
      – Может быть. – Но выражение ее лица говорило о том, что он ее не убедил. – Однако мы этого раньше никогда не делали, и я не вижу причины теперь это начинать.
      – А я вижу эту причину! – Встав, Сэм отправился к телефону.
      – Что ты делаешь? – требовательным голосом спросила Кэтрин, когда он снял трубку.
      – Звоню Мерфи. – Он стал набирать номер на кнопочном телефоне.
      – Ты не слышал, что я сказала?
      – Слышал. – Он поднес трубку к уху.
      – И ты намеренно идешь против моей воли! – негодующе воскликнула она.
      – Да. Я не собираюсь терять половину урожая из-за плесени, как это произошло несколько лет назад, только потому, что ты не видишь преимуществ нового метода.
      Задетая этим открытым вызовом, Кэтрин отреагировала бурно:
      – Повесь немедленно трубку, слышишь!
      – Погоди минутку, Мерфи, – произнес Сэм в трубку и, прикрыв ее рукой, спросил: – Кэтрин, это что, приказ? – и посмотрел на нее – спокойно, пристально. – Потому что если и приказ, то я не подчинюсь ему. Моя работа состоит в том, чтобы делать все, что идет на пользу плантациям, а если это сердит тебя, то что поделаешь!
      Польза плантациям. Сколько раз в прошлом приходилось ей слышать эти слова! Еще одну долгую секунду не сводила она глаз с Сэма. Потом махнула рукой:
      – Вызывай вертолеты, если считаешь нужным. Посмотрим, на что они способны.
      Он опять поднес трубку к уху.
      – Мерфи, это Сэм Ратледж. Похоже, нам могут понадобиться твои вертолеты.
 
      Колледж, лавка старьевщика, где она покупала почти всю свою одежду, выстроенная из красного кирпича таверна-развалюха, где дневал и ночевал ее отец, рестораны, где она работала судомойкой, потому что для официантки никогда не была достаточно стройной и хорошенькой, – все эти места проплывали сейчас перед Келли. На этот раз она не гнала прочь воспоминаний, а встречала их, мужественно глядя правде в глаза. Она вспоминала, как больно чувствовать себя обделенной, плохо одетой, дурнушкой, которая не пользуется успехом, которой не назначают свиданий, сознавать, что она не такая, как все, стыдясь того, кто она, какая она, стесняясь отца и его поведения, вспоминала все насмешки, язвительные замечания и колкости.
      Но существовали еще и городская библиотека, ее полки с книгами, давшими ей столько счастливых часов избавления, редакция газеты, напечатавшей ее статью об истории виноделия в Напа-Вэлли, дом ее учительницы английского языка и ее дружба с Олли. Светлые пятна на общем мрачном фоне ее воспоминаний.
      Когда Келли свернула с Главной улицы на Спринг-стрит, она почувствовала себя лучше. Было меньше транспорта. Дорога была прямой и ровной, но ехала она по-прежнему медленно.
      Неспешно она проделывала на автомобиле тот путь, что так часто одолевала пешком.
      Возле самой окраины располагалось кладбище. Рядом с Келли на сиденье лежали цветы – с десяток роз на длинных стеблях, красных, как рубиново-красное вино местных виноградников, и перевязывала их желтая ленточка. Келли взяла розы и вылезла из машины, оставив ее у кладбищенских ворот. Она могла бы и въехать на кладбище, но ей хотелось последние метры к могиле матери пройти пешком.
      Кладбище было таким же старинным, как город, – нагромождение разностильных покореженных памятников, склепов и семейных надгробий. То и дело Келли останавливалась, чтобы прочесть знакомые фамилии, вырезанные на гранитных и мраморных плитах.
      Приблизившись к материнской могиле, она замедлила шаг. На земле рядом с табличкой, на которой значилось «Ребекка Эллен Дауэрти», а рядом была надпись «Дорогой жене», в вазе стоял букет, собранный из маргариток, гвоздик и фиалок.
      «Он принес их сюда, ведь так?» – Келли злобно покосилась на цветы.
      Ее охватил гнев, настолько горячий, пылкий, что она затряслась. Ей захотелось схватить эти цветы, вышвырнуть их прочь из вазы, с глаз долой. Но она не сделала этого. Мама не одобрила бы ее.
      Склонившись к могиле, она смиренно положила розы возле самого надгробия.
      – Ох, мамочка! – голос ее слегка сорвался. – Как мог он так поступить с нами! Как мог!
      И едва вымолвив эти слова, Келли уже знала, что ей делать. Не ради него. Ради мамы и ради нее самой.
 
      Все пространство стен занимали развешенные юридические дипломы в рамочках вместе с фотографией губернатора и изображением государственной печати Калифорнии. Неуклюжий стол был завален желтыми блокнотами, небрежно собранными в стопку толстыми папками, возле черного телефонного аппарата стояла фотография двух миленьких темноволосых девочек в очках. В середине стола громоздился белый бумажный пакет, а рядом на такой же белой бумаге лежал надкусанный бутерброд – на черном хлебе ломтики сыра и ветчины.
      Вращающийся конторский стул скрипнул, когда Олли стремительно вскочил при виде Келли, поспешно вытирая руки бумажной салфеткой.
      Келли заметила бутерброд и заколебалась – входить или не входить?
      – Разве уже обеденное время?
      – Я решил пообедать раньше. – Запихнув бутерброд обратно в пакет, он сдвинул еду на край стола – поближе к компьютеру. – Утром не успел позавтракать.
      Его слова напомнили ей о цели ее прихода. Неожиданно почувствовав неловкость, она отвела взгляд.
      – Я не хотела мешать.
      – Все в порядке. Честное слово! – Он улыбнулся ободряющей улыбкой, сразу же становясь похожим на того мальчика, с которым она дружила в детстве. – Присаживайся, Лиз! Прости, теперь ты, кажется, Келли, да?
      Она села на краешек стула с кожаной спинкой, стоявшего напротив его стола. Это был единственный стул, не заваленный бумагами.
      – Я сменила имя официально, девять лет назад.
      – Ты потрясающе выглядишь, Келли! Вращающийся стул опять скрипнул под тяжестью его тела.
      – Спасибо. Я… – Она искала слова, способные прогнать неловкость. – Ты сразу узнал меня, правда?
      – Твой голос. – Он чуть заметно пожал плечами. – Его не спутаешь с другим. Может быть, потому, что когда-то я так привык к нему.
      – Да, о чем только мы не говорили в свое время. – Она улыбнулась своим воспоминаниям. – Ты не представляешь, как часто я думала о тебе, гадала, где ты, чем занят. Я считала, что ты давно перебрался куда-нибудь. Когда я сегодня увидела тебя возле… – Она замолкла, не докончив фразы. Не время и не место предаваться воспоминаниям или пытаться перебросить мостик через зияющую пропасть лет. – Олли, могу я его увидеть?
      – Это можно устроить. – Кивнув, он испытующе взглянул на нее. – Если ты уверена, что действительно хочешь этого.
      – Дело не в желаниях. Дело в долге. – Она опустила взгляд на свои сцепленные пальцы, потом подняла голову. – У него есть адвокат?
      – Нет. Хотя суд может предоставить ему адвоката.
      – Ясно. Но обвиняется-то он в убийстве! – Не в силах более оставаться на месте, Келли резким толчком встала со стула и, скрестив руки на груди, устремилась к окну. – Ему понадобится хороший адвокат, Олли! Я понимаю, что прокурор не совсем подходящая кандидатура для того, чтобы просить его рекомендовать адвоката, но я не знаю, кого еще просить, – сухо сказала она.
      Теперь Келли отвернулась от окна и глядела прямо на него. Олли долго молчал, и Келли не знала, чем бы прервать это молчание. Наконец он потянулся за одним из лежавших на столе служебных блокнотов.
      – Я дам тебе несколько фамилий. На выбор. – И принялся писать, неуклюже, как пишут левши. Кончив, он вырвал листок и протянул его ей. Келли не сразу подошла, чтобы взять листок.
      – Спасибо. – Сложив листок, она сунула его в сумочку.
      Он поправил очки на носу.
      – Знаешь, я всегда думал, неужели мы больше никогда не встретимся? Но, сказать честно, возможность встречи при подобных обстоятельствах мне в голову не приходила.
      – Мне тоже. – Келли погладила сумочку и опять села на стул. – Он сделал какое-нибудь официальное заявление?
      – Нет.
      – А ты уверен, – начала она, но тут же осеклась и покачала головой. – Должно быть, уверен, иначе не обвинил бы его в убийстве.
      – Тебя интересуют факты, Келли? – мягко спросил он. – Свидетель застал его на месте, где произошло убийство, с орудием убийства в руках. Меньше чем в трех метрах от тела валялся бидон с керосином. Бидон был полон. На брюках твоего отца при задержании тоже обнаружили пятно от керосина. В багажнике его машины было найдено еще три бидона. А в кармане все тех же брюк был чек на покупку четырех галлонов керосина. Его обида на владельцев имения Ратледж всем в этих краях достаточно хорошо известна.
      Медленно она собирала воедино все эти обрывочные сведения.
      – Итак, по-твоему, он приехал с намерением поджечь винодельню. Барон застиг его на месте преступления, поэтому он его и ударил. Значит, это убийство непредумышленное. Все-таки легче.
      – Это ты так решила. Не я. – Однако спорить с ее заключением он не стал.
      – Понятно. – Келли поудобнее ухватила сумочку. – Когда я могла бы увидеться с ним?
      Он секунду смотрел на нее, потом отбросил ручку и откинулся на спинку стула.
      – Не влезай ты в это дело! Ничем ты ему не обязана!.. Отойди в сторону.
      Она криво усмехнулась, печально-иронически.
      – Какой подарок бульварной прессе! «Знаменитая дочь покидает отца, обвиненного в убийстве!» – Келли помолчала, успокоилась. – Но я не потому остаюсь здесь. Если я отойду в сторону, это будет означать, что я такая же, как он. А это неправда.
      – Да, ты не такая, – согласился Олли и потянулся к телефону. – Когда ты хочешь видеть отца?
      – Никогда. Возможно скорее!
      Олли поймал Келли на слове. Пятнадцать минут спустя ее проводили в маленькую каморку без окон, находившуюся в глубине здания. В каморке было душно, пахло потом и табачным перегаром. Усевшись за поцарапанный черный, с металлическими скобками конторский стол, она приготовилась ждать, но ждала недолго.
      Минуты не прошло, как охранник в форме ввел в каморку ее отца, а сам остался сторожить у двери. Отец выдвинул из-за стола деревянный стул и сел напротив нее, так что Келли теперь могла хорошенько его рассмотреть.
      Ему было не больше шестидесяти, но выглядел он на все семьдесят. Волосы его, некогда темно-рыжие, как и у нее, поредели, и в них проглядывала седина. Зеленые глаза выцвели и слезились, а цвет лица был землисто-бледным, болезненным, хрупкие сосуды испещрили его щеки и нос сетью мелких красных жилок. Он казался меньше, худее, словно усох за все те годы, что она не видела его.
      – У тебя сигаретки не найдется, Лиззи-дочка? – Он заерзал на стуле, и она поняла, что больше, чем сигаретку, он хочет виски. Виски для него всегда было первым делом.
      Келли молча вытащила из сумочки сигареты, зажгла одну и передала ему, фильтром вперед. Потом закурила сама, сердито, тонкой струйкой выпуская дым.
      – Теперь меня зовут Келли, – сказала она надменно.
      – Келли – это девичья фамилия мамы. Ребекка Эллен Келли. – Он улыбнулся, но улыбка вышла какой-то рассеянно-жалкой. – Мне было приятно узнать, что это теперь твое имя. Ты съездила к ней на могилу?
      – Да.
      – Я отнес ей цветы, как раз вчера отнес.
      Она чуть было не крикнула, чтоб он прекратил говорить о маме. Не имеет он права говорить о ней! Но она пришла сюда не для того, чтоб ссориться с ним.
      – Я раздобыла имена некоторых адвокатов, – сказала она. – Сегодня же поговорю с ними и выберу того, кто будет представлять в суде тебя.
      – Не стоит. – Рука его, когда он стряхивал пепел с сигареты в черную пластмассовую пепельницу на столе, тряслась. – Мне предоставят защитника. А деньги твои понадобятся, когда Ратледжи станут отбирать у меня виноградник. Ни к чему тратить их на адвоката.
      – Обвинение нешуточное. На этот раз тебе не отделаться штрафом и несколькими днями тюрьмы.
      – Думаешь, я этого не понимаю? – моментально парировал он.
      – Я найму адвоката, чтоб защитить тебя. – Келли судорожно затянулась, потом, опустив сигарету, провела пальцем по фильтру – взад-вперед. – Виноградник не поможет, когда ты очутишься в тюрьме, а именно туда тебя и отправят.
      Слезящиеся глаза оскорбленно прищурились.
      – Думаешь, я это сделал, да? Думаешь, я убил этого барона!
      Глаза охранника были устремлены куда-то поверх их голов. Лицо оставалось совершенно бесстрастным, но он, несомненно, слышал каждое их слово.
      – Да, да, рассказывай! – холодно бросила она, думая о том, что из-за него рано научилась в детстве бегать. Ведь бегство было наилучшей защитой от его пьяных оскорблений.
      – Не делал я этого! – Он пристально вглядывался в ее лицо, потом вдруг внутри его словно что-то надломилось – он опустил голову и провел рукой по голове, ероша редкие свои поседевшие волосы. – Ты мне не веришь. Никто мне не верит. – Он фыркнул. – На это-то она и рассчитывала, будьте уверены. Потому и наговорила в полиции на меня. Засадив меня за решетку, она может быть спокойна, что я не добуду денег и никак не помешаю ей отобрать у меня землю. Я и винограда-то тогда не соберу. Умно все рассчитано, не подкопаешься! – Он покачал головой, и пепел с сигареты посыпался прямо на поцарапанный стол. – Хитрющая, как лиса, а сердце у нее как ледышка! Захотелось ей заполучить назад мою землю. А виновен я или невиновен – ей наплевать.
      – Почему же ты побежал, если невиновен?
      – Почему? – Он изумленно вскинул голову. – А что бы ты сделала, если наткнулась на мертвое тело и тут же на тебя начинают орать? Осталась бы и очень уютно себя чувствовала?
      – Бежать я бы не стала. Если невиновна, конечно. Он вытер рот тыльной стороной руки и смущенно потупился.
      – Да, только я с полицией-то не совсем в ладах, вот я и улепетнул, давай Бог ноги!
      Про себя Келли согласилась с тем, что поведение его в данном случае было не менее логично, чем было бы ее собственное.
      – О Господи, как во рту-то пересохло. У тебя нет жвачки какой-нибудь? Фруктовой, а? Или леденцов, может быть? Кормят здесь паршиво. – Он с жадностью покосился на ее сумочку. – Ты ведь всегда была сластеной.
      – Теперь нет. – Она прикрыла рукой сумочку, вспомнив те дни, когда в карманах и в сумке у нее полно бывало всяких «сникерсов», пакетиков с драже и шоколадных конфет. Просьба его всколыхнула в памяти и то, что охотился за сладостями обычно он с перепоя.
      – Ты ведь выпил вчера вечером, да? – Она не догадалась спросить это у Олли, может быть, потому, что внутренний голос ей и без того диктовал ответ.
      – Всего две рюмки, – ощетинился он.
      – Держу пари, что больше двух рюмок! – Господи, как же она его ненавидела! К горлу так и подступала желчь.
      – Ладно, пусть будет больше, спорить не стану. – Дрожащей рукой он загасил окурок. Выглядел он таким старым и слабым, что казалось, сил ему не хватит руку поднять, а не то что нанести смертельный удар. – Я две недели капли в рот не брал. Две недели был трезвый как стеклышко, ей-богу! – О, сколько раз Келли приходилось слышать все эти россказни! – А вчера вечером я очень уж расстроился. Думал, раздобуду денег, чтобы рассчитаться с ней, а дело не выгорело, вот я и…
      – И ты напился, – гневно, с омерзением произнесла она, – и до такой степени напился, что, наверно, не припомнишь и половины того, что наделал прошлой ночью. Ты вполне мог убить барона и не запомнить этого, как раньше часто не помнил, что избивал меня.
      Она хотела встать из-за стола, но рука его взметнулась, длинные костлявые пальцы с неожиданной силой ухватили ее за плечо. Рефлекторно, повинуясь давней, вновь ожившей в ней привычке, Келли подняла другую руку, загораживая лицо от ожидаемой пощечины. Но он, быстро глянув на охранника, тут же отпустил ее руку и отодвинулся.
      – Нет, неправда! – убежденно повторил он. – Вчера так не было! Кое-что я действительно помню как бы в тумане, но барона я не убивал. Такое бы я запомнил.
      Если б сказано это было не так тихо, Келли была бы уверена, что говорится это для охранника.
      – Уж, конечно, ты не напивался, – с небрежной издевкой бросила она. – Потому и споткнулся, когда бежал!
      Он наклонился, приблизив к ней сердитое лицо.
      – Да это все бидоны эти чертовы! – В глазах его внезапно заиграл свирепый блеск. – Я ведь что придумал, Лиззи-дочка, чтобы отомстить ей за то, что землю мою украла, я чудную штуку придумал! Представь себе только – все ее драгоценные вина начинают пахнуть керосином! – Он осклабился, потом горестно покачал головой из стороны в сторону. – Если б мне тогда пролезть в погреба, всего и дел-то было, что облить эти ее дубовые бочонки и покропить керосином пробки – и тогда все, все как есть, было бы загублено!
      Он не хотел поджигать винодельню. Келли поняла это, план его был куда как коварнее – испортить все вино, хранившееся у Ратледжей в погребах, пустив насмарку урожай и труды многих десятилетий.
      – Да как ты посмел! – сухими губами вымолвила она.
      При виде такой ее реакции он смущенно насупился и приподнял плечо, как бы обороняясь.
      – Она отбирает у меня виноградник и оставляет ни с чем. Вот я и хотел, чтобы она поняла на собственной шкуре, каково это.
      Стены словно сомкнулись над ней, духота стала невыносимой. Ей было трудно дышать. Надо выйти. Схватив сумочку, Келли встала и направилась к двери.
      – Я ухожу, – обратилась она к охраннику.
      – Куда ты? – окликнул ее отец.
      – За адвокатом.
      – Скажи ему, что я невиновен. Это все из-за вина. Я только за этим пробрался туда. Ты должна мне поверить!
      Но как могла она поверить ему? Как?

      Позднее сентябрьское солнце заливало террасу бассейна, согревая послеполуденный воздух. Четко и размеренно загребая воду, Гил Ратледж проплыл вдоль дорожки бассейна, коснулся борта и подтянулся; его ежедневная дистанция – двадцать таких заплывов – была преодолена. Вытерев мокрое лицо, он кинул быстрый взгляд на сына.
      Клей стоял возле кромки бассейна, нервно посасывая большой палец – привычка, которую он оставил с приходом зрелости, когда открыл для себя секс. «Нервы, а другими словами – страх», – подумал Гил. Выказывать страх не должен был позволять себе ни тот, ни другой.
      – Там на столе графин с мартини. Почему бы тебе не налить бокал-другой? – сказал он Клею и вылез из бассейна.
      Растираясь полотенцем, он украдкой наблюдал за Клеем и с удовольствием отметил, что руки его не дрожат. Сын не пролил ни капли, и когда он протянул бокал отцу, жидкость не плеснула в нем. Вся эта гадкая история, расшатав ему нервы, окончательно не лишила его присутствия духа. Это хорошо.
      В сложившейся ситуации тост был бы неуместен. Гил не качнул бокалом в сторону Клея, прежде чем пригубить его. Сев, он раскинулся в шезлонге, чувствуя удовлетворение и даже некоторую гордость оттого, что загорелое тело его крепко и упруго, без малейших признаков дряблости. Он в лучшей форме, чем большинство мужчин вдвое моложе его. Он знал это доподлинно.
      – Есть новости? – поседевшая бровь шевельнулась в сторону Клея.
      – Я их не слышал. – Клей сел на краешек кресла и оперся о подлокотники, держа обеими руками бокал с мартини. – Полицейские больше не приходили, не допрашивали тебя?
      – Нет. Зачем? – хладнокровно ответил Гил и лениво сделал еще один глоток мартини.
      Клей провел рукой по светлым волосам и пожал плечами.
      – Ведь мы не можем добавить ничего к тому, что уже рассказали, – продолжал Гил, сделав небрежный жест рукой с бокалом. – В то время, когда предположительно был убит Эмиль, мы с тобой находились вместе. Нас видели десятки людей. Вдобавок полиция уже задержала того, кто им нужен.
      – Но в дневных «Новостях» они показали Дауэрти, наотрез отрицающего свою вину.
      – В Сан-Квентине таких невиновных пруд пруди.
      – Ты прав. – Клей улыбнулся, про себя восхитившись невозмутимостью отца, его спокойной уверенностью. Уверенность эта передавалась ему, и он мог теперь перевести дух.
      – Я подумал, что было бы нелишне завтра нанести визит опечаленной вдове и выразить ей наше сочувствие. – Гил лениво подставил лицо солнечным лучам. – По моим источникам, Натали должна быть единственной наследницей Эмиля. Какая неудача для Кэтрин, что она не успела получить от Эмиля никаких письменных документов. Натали могут убедить выбрать для совместного предприятия другого партнера.
      – Мне кажется, это более чем вероятно. – Про себя Клей прикидывал, как долго занимался отец всеми этими расчетами. Но между ними существовал молчаливый уговор: никаких вопросов. Так оно лучше.
      – Вот это я и подумал. – На этот раз Гил поднял бокал как бы в безмолвном приветствии и, отпив большой глоток, шумно вздохнул.
      Но мысли Клея вертелись вокруг предыдущего замечания отца. Рывком он встал с кресла и подошел к облицованной кромке бассейна.
      – Ты говоришь, она единственная наследница. – Он оглянулся, ожидая от отца подтверждения.
      – При условии, что в последние месяцы он ничего не изменил в завещании. А в чем дело? Что ты задумал?
      – Развод. Барбару можно было бы убедить, что это наилучший выход. – Он задумчиво потягивал мартини.
      – Речь идет об общественной собственности. Тебе это дорого обойдется, Клей. – Он встал, всем своим видом и движениями выражая неодобрение.
      Клей лишь улыбнулся.
      – Я с радостью отдал бы половину всего имущества – лишь бы заполучить Шато-Нуар. В конце концов, Натали же нужен кто-то в помощь – управлять имением!
      Секунду Гил глядел на него изумленным взглядом, потом откинул голову и от души расхохотался.
      – Ей-богу, мне нравится твой образ мыслей! – Подойдя, он похлопал Клея по плечу. – Мы действуем в одной упряжке, сынок! И действуем сплоченно!
      Осклабившись, они чокнулись и залпом выпили остаток мартини. Оба без слов знали: пока они заодно, им ничто не страшно.
 
      Взятый напрокат автомобиль, прыгая по выбоинам, въехал на заросший травой двор. Возле стоявшего у фасада «Бьюика» Келли затормозила. Как ни удивительно, но в действительности дом выглядел даже хуже, чем она это воображала.
      Краска, потрескавшаяся и облупившаяся еще десять лет назад, когда она уезжала, теперь совсем слезла, обнажив серые гниющие доски. Крыша покосилась и, наверное, протекала. Окна покрывала пыль и копоть. Одно стекло треснуло, но выбитых стекол не было.
      В мощных сорняках, подступивших к самому дому, валялись какие-то сломанные механические детали, старые автомобильные покрышки, разнообразный мусор. Перед крыльцом если и оставались следы цветочных грядок, когда-то разбитых ею и обложенных камушками, их не было видно за сорняками.
      На первый взгляд виноградник выглядел не лучше – одичавшие виноградные джунгли. Вглядевшись пристальнее, Келли заметила места, где ветки подрезали, чтобы создать иллюзию правильных рядов.
      Она выключила двигатель, внимательно разглядывая стоявший возле крыльца зелено-белый «Бьюик»; металл автомобиля ярко блестел на солнце. Машина эта была удивительно неуместна здесь, в этом заросшем травой дворе, перед запущенным домом – такая вся чистенькая, блестящая, свежеокрашенная и отполированная.
      Но так было испокон веков – ее отец чрезвычайно заботился о машине. Как и его всегда чистое накрахмаленное белье, машина должна была быть без единого пятнышка. Содержать машину в чистоте было ее обязанностью. Хуже всего был старый синий «Шевроле», на котором отец ездил, когда она стала старшеклассницей, – на синей поверхности хорошо видны были каждая пылинка и каждое пятнышко грязи. Келли помнились часы, которые она проводила, усердно драя машину, спеша уничтожить мокрые разводы, пока грязь не запеклась под горячим солнцем.
 
      Усталая почти до изнеможения, она влезла на бампер и потянулась вверх, чтобы протереть замшевой тряпкой крышу. Трикотажная майка ее взмокла на груди. Она облепила ее, подчеркивая детскую пухлость торса. Прямые волосы ее были стянуты в конский хвост эластичной лентой, но несколько выбившихся прядей тоже были мокрыми от пота и прилипли к лицу и шее, очки съехали на кончик носа.
      Затянутая сеткой дверь хлопнула, и звук этот на секунду заставил ее похолодеть – все в ней словно сжалось. Утренний зной и усталость были позабыты, и она торопливо принялась протирать быстро сохнущие лужицы воды на капоте, то и дело украдкой косясь на дверь.
      Морщась от яркого света, отец остановился на верхней ступеньке крыльца и вскинул руку, загораживаясь от солнца. Мучнистая бледность лица ясно говорила о том, что накануне вечером он перебрал виски. В руке у него был стакан, наполовину заполненный светло-бурой жидкостью. Она знала, что пьет он не чай со льдом, – он опять пил виски.
      – Еще не вымыла машину? – раздраженно осведомился он.
      – Уже заканчиваю.
      Она спрыгнула на землю, чувствуя себя при этом так, словно двор усеяли вдруг яичные скорлупки.
      – Погляди только! – Сойдя с крыльца, он ткнул пальцем в капот. – Все в разводах! Какого черта, не видишь ты, что ли? Так я куплю тебе новые очки, чтоб видела!
      – Прости! – Она торопливо провела куском замши по месту, которое он указал.
      – Ты только и делаешь, что извиняешься! – съязвил он. – Попросил о простой услуге: вымыть мне машину. Но для такой жирной лентяйки, как ты, и это целая проблема.
      – Я все сделаю как надо, – пообещала она.
      – Это ты верно сказала, черт тебя побери! Потому что я буду здесь стоять и следить, пока ты все не сделаешь как надо, слышишь ты или нет? Может быть, ты не только слепа, но и туговата на ухо?
      – Слышу. – Она съежилась под градом оскорблений, слезы щипали глаза.
      – Так-то оно лучше, – угрожающе процедил он и тут же опять вспылил: – Ради Бога, не считай ворон! Ты же оставляешь следы от пальцев и захватала мне весь металл! Ну-ка сотри! – приказал он, и она со всех ног кинулась выполнять, что он велел. – Не поеду же я в город на такой грязнущей машине! Что подумают люди?
      Она застыла от негодования.
      – Что подумают? А ты не беспокоился о том, что могут они подумать, когда на четвереньках выползал из бара вчера вечером? Или раньше, на празднике Четвертого июля, когда распевал во все горло «Боже, храни Америку», размахивая в такт бутылкой, как самый последний пропойца…
      Тут она вскрикнула, ибо тыльной стороной руки он двинул ее по щеке.
      – Не учи меня жить, девчонка! – Он ударил ее еще раз. Сильнее.
      Потеряв равновесие от последнего удара, она упала на капот машины, стукнувшись бедром о переднее крыло так, что даже спина заныла. Увидев, что он опять надвигается на нее, она бросила в лицо ему влажную тряпку – инстинктивный жест, когда пытаешься защититься хоть каким-то оружием.
      Это на минуту остановило его. Пока, чертыхаясь, он стряхивал с себя увесистую тряпку, она быстро отскочила в сторону, подальше от его карающей руки. Но о стакане с виски в этой руке она не подумала. Он швырнул в нее стакан. Она увернулась, но недостаточно ловко, и стакан угодил ей прямо в лоб.
      Ужас ее оказался сильнее, чем боль, и она бросилась бежать, надеясь укрыться в винограднике, не обращая внимания ни на крики, ни на жгучую саднящую боль в бедре и от удара по лицу. Слыша топот позади и понимая, что он преследует ее, она нырнула под прикрытие виноградных лоз и стала пробираться под кустами, пригнувшись к земле, с каждым вздохом тихонько постанывая. Но она не замедлила бег, пока не уперлась в изгородь.
      За изгородью были заросли толокнянки с пурпурно-красными ветвями. Она пролезла под проволоку и оттуда – в заросли. Только тут, ощутив себя в безопасности, она остановилась, задыхаясь, обливаясь потом, с бешено колотящимся где-то в горле сердцем. Бедро болело, голова раскалывалась. Она опасливо коснулась лица. Скула уже начала припухать, а на лбу была шишка размером с небольшое гусиное яйцо. Но кожа на лице была цела. Ей повезло. Повезло. При этой мысли она заплакала тихо и горестно.
      – Вылезай, слышишь! – неожиданно гаркнул отец, и она застыла в новом приступе страха. – Оторви свою задницу от земли и пойди домой машину!
      Проходили секунды, а она все не двигалась, не покидала укрытия.
      – Никчемное ты создание, вот что! – снова гаркнул он. – Жирная лентяйка и неряха, и больше ничего? Неудивительно, что мама умерла. Не выдержала, когда убедилась, что дочь ее просто кусок жира и бестолочь. Умерла, потому что ее с души воротило глядеть на тебя, ты, неряха несчастная!
      Она зажала уши, чтобы не слышать эти исполненные ненависти слова. Слова, ранившие сильнее, чем его кулаки.
 
      Отзвук этих слов все еще раздавался в ее ушах, когда Келли медленно вылезла из машины и оглянулась, недоумевая, что она тут делает. Ей следовало бы лучше позаботиться о ночлеге, прежде чем туристы забронируют все номера. Но она знала, зачем она здесь – чтобы встретиться с последними из теней прошлого. Ей надо было это сделать. Слишком долго она избегала их, пытаясь забыть их существование.
      По твердой каменистой почве трудно было идти на каблуках, но осторожно, стараясь не оступиться, она пробралась к переднему крыльцу. Так же осторожно, стараясь не наступать на прогнившие ступени, она поднялась на крыльцо и дернула дверь. Замок был по-прежнему неисправен. Когда она толкнула дверь, замок поддался.
      Войдя, Келли постояла в душной гостиной, где ее охватили знакомые запахи пролитого виски, невыветрившаяся вонь от какой-то засохшей кислятины и невыброшенных окурков. Яркие послеполуденные лучи безуспешно пытались пробиться через грязные оконные стекла и осветить комнату, но ухитрялись создать в ней лишь тусклый сумрак. Журнальный столик возле отцовского кресла был еле виден за грязными стаканами и до краев переполненной пепельницей рядом с фотографией матери в рамочке. На полу возле кресла валялась пустая бутылка из-под виски. Возможно, под креслом лежала не одна такая бутылка.
      Она глянула на диван, на котором умерла мать. Его прикрывало все то же старое индейское одеяло, полоски на одеяле выцвели и были сальными от грязи. Взгляд Келли случайно упал на тряпичный с кистями ковер на полу. Мгновенно в памяти возникла картина: она, катающаяся по этому ковру вместе с отцом, и как она невольно взвизгивает, когда пальцы отца щекочут ее, а сам он при этом хохочет так же заразительно, как и она.
      Воспоминание это ее сильно озадачило. До сей поры она как-то не связывала понятие «смех» с понятиями детства, отца и этого дома.
      Все еще хмурясь, она пошла на кухню. Раковина была полна грязных тарелок, как и рабочий столик возле нее. Растрескавшийся и пожелтевший от времени линолеум отклеился и обнажил потертые доски. Но плита была все та же – плита с духовкой, некогда распространявшей соблазнительнейшие ароматы – ароматы пирогов, печенья и коронных маминых сластей – вкуснейших шоколадных пряников.
      Еще одна остановка. Ее комната. А потом она уйдет.
      Со времени ее отъезда здесь все оставалось нетронутым. Толстая пелена пыли покрывала каждый предмет в комнате – дешевый комод соснового дерева, который она сама покрасила в белый цвет, железную кровать с цветастым одеялом, старенькое радио на прикроватной тумбочке. Келли включила радио. Оттуда раздались звуки музыки и треск атмосферных помех. Келли улыбнулась, удивленная, что радио еще работает, и выключила его.
      Прислоненная к ее подушке на кровати лежала ее кукла Бэбс. Когда Келли взяла ее в руки, кукла заплакала: «Уа-а-уа-а!» Келли вытерла с ее лица слой пыли, наклонила куклу так, чтобы она открыла глаза, потом тронула подол голубого платья, сшитого для нее матерью на руках.
      Бэбс была главным подарком Санта-Клауса в день, когда Келли исполнилось семь лет. В том году на Рождество у них была елка. Отец принес ее в дом в Сочельник, и весь вечер они втроем – отец, мама и Келли – низали бусы из кукурузных зерен, клеили мучным клейстером бумажные цепи и украшали елку звездами, леденцами и снежинками, не забыв и об огромной звезде из фольги на верхушке. Когда отец стащил несколько кукурузин и съел их, мама рассмеялась и шлепнула его по руке. Отец подмигнул Келли и поделился с ней зернышками. А наутро под елкой Келли увидела Бэбс.
      Келли прижалась щекой к пыльным белокурым волосам и зажмурилась, смущённая неожиданно нахлынувшими воспоминаниями. Она покачивалась из стороны в сторону, рассеянно баюкая куклу, когда внезапно услышала, как во двор въехала машина.
      «Полиция!» – подумала она, и может быть, с ордером на обыск, чтобы обнаружить новые улики против отца. Быстро пройдя обратно в гостиную, она приподняла выцветшую на солнце штору как раз вовремя, чтобы увидеть, как из джипа вылезает Сэм Ратледж. На мгновение она застыла от страха, подумав, сколько нового он сможет узнать теперь о ее корнях и какое впечатление у него сложиться о ней.
      Но беспокоиться об этом было поздно. Он уже шел к двери. Она опередила его и распахнула перед ним дверь, все еще стоя с куклой в руках. Быстрым движением он смахнул с головы побитую всеми ветрами шляпу и запнулся на пороге.
      – У меня было предчувствие, что я застану вас здесь. – Карие глаза его испытующе и с нежностью глядели на Келли.
      – Мне хотелось побывать здесь.
      Она смущенно сжала в руках куклу, взволнованная его присутствием, но не желавшая выказать это волнение.
      Он кивнул, согласившись с таким объяснением.
      – Я только что говорил с Оливером Зелински. Он сообщил мне, что вы виделись с отцом.
      На секунду она вновь перенеслась в тесную каморку для свиданий с арестованными, вновь очутилась через стол от отца.
      – Он ненавидит Кэтрин. Наверное, до этого дня я и не догадывалась, как сильно он ее ненавидит.
      – Знаю. – Приблизившись, он тронул нейлоновые пряди волос у куклы. – Наверное, это ваша кукла.
      – Я не смогла забрать ее, когда уезжала. В чемодане места не было. – Она посторонилась, словно приглашая его войти. С появлением в ней Сэма гостиная сразу же стала казаться тесной. Она старалась не опускать глаз, через силу глядя прямо ему в лицо.
      – Вы не спросили, почему я соврала насчет того, кто я и откуда.
      Он быстро окинул взглядом комнату, прежде чем обратить глаза к ней.
      – Думаю, я понял, почему.
      – Дом не всегда выглядел так, как сейчас. Когда мама была жива, она вечно в нем все чистила и драила, то краску подновляла, то из лоскутьев делала шторы или чехлы. После ее смерти я тоже пыталась, но…
      – Сколько вам было, когда она умерла?
      – Восемь лет. Тут я говорила правду, – сказала она и отвернулась. – И печь она любила тоже. В доме тогда так вкусно пахло. – Машинально Келли ухватила куклу поудобнее и, держа ее в обеих руках, оглядела комнату, видя ее не такой, какой она была на самом деле, а какой представлялась ей в воспоминаниях. – Помню, мама все ходила от окна к окну, дожидаясь, когда отец вернется. Иногда она и мне разрешала не ложиться, ждать его вместе с ней, и я притаскивала сюда на диван подушку и одеяло и ждала. Когда он въезжал во двор, она поскорее отсылала меня в мою комнату, убеждая, что лучше мне оставаться там, «потому что папа себя плохо чувствует».
      Сэм слушал скорее ее голос, чем слова. Голос этот казался ему чем-то вроде нешумного ручья – поверхность гладкая, а в глубине – подводные течения и водовороты, и ручей такой затягивает – не выбраться. Как затягивали ее сейчас воспоминания прошлых лет. И выглядела она при этом такой маленькой и одинокой – стоит тут одна с куклой в обнимку…
      – Он и тогда выпивал, – рассказывала она. – Хотя не так много, как сейчас, и, наверное, не так часто. В раннем детстве я не понимала, что подразумевала мама, когда говорит, что он плохо себя чувствует. Я лишь знала, что не люблю, когда он приходит и от него так странно пахнет, а лицо раскраснелось, и говорит непонятно – то ласковый такой, нежный, а через минуту вдруг сердитый. Мама пыталась уговорить его бросить пить. Сколько раз она его просила, умоляла, и он обещал ей бросить. Какое-то время держался, а потом опять пускался в загул.
      Ответных слов его она не ждала, и Сэм не произносил их – лишь смотрел, как она рассеянно прошла к дивану, провела рукой по диванной спинке. Какая-то часть его внутреннего «я» желала увести Келли отсюда – из этой грязной душной комнаты, но он понимал, что пребывание здесь ей необходимо.
      Подняв голову. Келли уставилась в пространство.
      – Иногда мы с мамой шли встречать его после работы, особенно часто – в дни получки. Наверное, она поступала так, чтобы ему труднее было завернуть в бар в конце дня и выпить там с друзьями. Ведь у него один стаканчик всегда вел за собой другой. Не раз и не два он ругался на чем свет стоит за то, что она не доверяет ему, шпионит, глаз с него не спускает. – Сделав паузу, она оторвалась от своего созерцания пустоты и перевела взгляд на него. – Он работал тогда у Ратледжей.
      Сэм понял, каких слов она ждет от него, и сказал:
      – Вот откуда вам известно, как пройти на винный завод.
      – Да.
      Взгляд ее по-прежнему был устремлен на него. Ему нравился темно-зеленый цвет ее глаз, этот глубокий, сочный оттенок свежей хвои. Но он не знал, как быть с тем, что прячут в себе ее глаза. Сейчас он был сердит на родителей, на Кэтрин за то, что раньше его не подпускали близко, что таились от него. Если б не эта отчужденность, он, может быть, лучше понимал Келли и то, что происходит у нее в душе.
      – Потом, когда я подросла, она стала отправлять меня с наказом, чтобы привела его прямо домой, – неспешно вспоминала Келли. – Наверное, она подумала, что с маленькой дочкой он вряд ли заглянет в бар. Было так весело – встречать его одной, ехать у него на закорках, когда он шел к машине, болтать с ним всю дорогу домой. – Она замолкла, лоб ее на секунду озадаченно наморщился. – Но иной раз выполнить задачу мне не удавалось, и тогда мы заворачивали с ним в пивную – там было шумно и дым стоял столбом, и на моих глазах он превращался в совсем незнакомого мне человека.
      Он наблюдал, как она мрачнела от воспоминаний. Потом она опомнилась, с легкой улыбкой подняла голову.
      – Мне нравилось имение Ратледж. Винодельня, прохладные погреба – все это увлекало меня. Тайком я пробиралась туда, бродила там, всюду лазила. – Взгляд ее нежно скользнул по его лицу. – Несколько раз я и вас там видела.
      – Правда? – Ему было известно, что Дауэрти некогда работал на заводе, но он мало что знал о нем тогда. Как и о его семье. – Я даже не уверен, что знал о существовании у него дочери.
      – Вот и хорошо. – Она положила куклу на диван. В жесте этом не было небрежности, скорее рассеянность. – Я рада, что вы меня не помните. Я была тогда порядочная уродка. Большая пухлая девочка с длинными жидкими волосами и в очках. – Она помолчала, разглядывая его, потом покачала головой и тихонько засмеялась. «Над собой смеется», – догадался Сэм. – Зачем только я рассказываю вам все это?
      – Затем, может быть, что пришло время вам этим поделиться. – Он стоял, уперев руку в бедро и сунув палец другой руки в задний карман защитных брюк, спокойно смотрел на нее; весь его облик был исполнен мужества, уверенности в себе и силы.
      – Наверное, я не должна этого вам рассказывать.
      – А по-моему, должны.
      Он не шутил. И в глазах его не было жалости – лишь желание выслушать, разделить с ней ее прошлое. До сих пор никто никогда не хотел делить с ней это, особенно эпизоды столь неприятные. Она была выбита из колеи, чувства ее находились в растрепанном состоянии. Надо не терять самообладания, иначе можно пораниться.
      – Говорите, говорите, Келли, – настойчиво повторял Сэм, сам удивляясь мягкости своего тона.
      – Больше рассказывать почти что нечего.
      Она поспешно подошла к журнальному столику и собрала с него грязные стаканы движениями столь заученными, что Сэм сразу же понял, какое бессчетное число раз приходилось ей убирать за отцом, привычный ритуал, дававший выход беспокойству и бурлившим в ней чувствам.
      – Со смертью мамы он стал пить сильнее. Некому стало останавливать его. Я пробовала. Караулила, когда он кончит работу. Ждала его, металась от окна к окну, боялась телефонных звонков. Каждую бутылку, что я находила в доме, я выбрасывала. Я делала все как мать. Но все было не то.
      Она отнесла стаканы на кухню, и Сэм пошел туда следом за ней, стараясь не обращать внимания на легкое покачивание ее бедер. Старания эти увенчались успехом лишь отчасти. Раковина была переполнена грязными тарелками. Она остановилась со стаканами в руках в секундном замешательстве, не зная, куда их поставить. Наконец она примостила их на рабочий столик, со звоном сдвинув уже стоявшие там стаканы.
      Отвернувшись от него, она направилась к окну и выглянула наружу.
      – У него всегда находилась причина выпить, – пробормотала она, и Сэм отметил про себя, что она ни разу не сказала «отец» или «папа», Дауэрти был для нее только «он». – То он пил, потому что мама умерла. То пил, потому что ему грустно. То потому, что ему весело. Когда было жарко, он пил, чтобы проветриться. Когда было холодно – чтобы согреться. Денег у нас не водилось – он все пропивал. А когда он бывал особенно навеселе – он любил показать силу и крушил все вокруг.
      – Он бил вас, – сказал Сэм, бросив на нее острый взгляд.
      Она пожала плечами в намеренно неопределенном жесте.
      – Случалось. Но чаще мне удавалось ускользнуть и до настоящих побоев дело не доходило.
      Однако Сэм заметил, как погладила она руку, словно та все еще ныла, словно вернулась вдруг прошлая боль. Губы его плотно сжались. Она не должна видеть его гнев.
      – Но когда он потом приходил в себя, он очень мучился совестью. Умолял меня его простить, не чувствовать к нему ненависти. Обещал, что это не повторится, что он бросит пить. Словно живешь с двумя различными людьми. Трезвый, он вспоминал о своих отцовских обязанностях. Сделала ли я уроки? Почему я так задержалась в школе? Не слишком ли много времени я провожу с этим мальчишкой Зелински? А когда он был пьян, то опасно было попадаться ему на глаза. Если только он не приводил в дом какую-нибудь женщину. Но тогда я и сама не хотела его видеть. – Келли устремила глаза в потолок, сдерживая дрожь отвращения. – Стены в доме такие тонкие.
      Она не хотела рассказывать о звуках, которые слышала тогда – тяжелое дыхание, стоны, скрип пружин, непристойности, которыми они обменивались шепотом. Еще долгое время спустя секс был ей мерзок и отвратителен.
      – Однажды он и вправду продержался без выпивки целых шесть месяцев и двенадцать дней. – Келли пыталась говорить об этом легко, но горло сдавливала судорога. – «Теперь все будет иначе, ты увидишь», – все твердил он. Он давал обещания, и я верила ему. Мне хотелось ему верить. Хотелось, чтобы все было иначе. – Она слышала, что голос ее звучит сдавленно, но ничего не могла с этим поделать, не могла изобразить безмятежность. – Я все думала, что, если он меня и вправду любит, он бросит пить. Но он пил. И продолжал бить меня. И я его ненавидела. Ненавидела.
      Голос Келли дрожал от боли и гнева. Она любила отца, но он не платил ей любовью. Такое Сэм был способен понять. Келли была не единственной, чьи чувства оказались невостребованными. Он понимал, каково это – быть нелюбимым, нежеланным, плакать ночью, звать и не дозваться того, кого зовешь.
      Келли как-то позабыла, что Сэм все еще находится в кухне, и вспомнила об этом, лишь когда почувствовала на плече ласковую тяжесть его руки. Почему он коснулся ее именно сейчас? Сейчас, когда она чувствует себя такой слабой, такой уязвимой?
      Она круто повернулась к нему.
      – Что вы здесь делаете? – строго спросила она странно хриплым голосом. – Зачем вы приехали?
      Легко, очень легко, самыми кончиками пальцев он провел по ее щеке, очертив ее контур.
      – Потому, что я не хотел, чтобы вы оставались здесь одна.
      Всей душой она желала верить тому, что видела своими глазами, но древний инстинкт самосохранения возмутился в ней, и она уклонилась от его прикосновения. Ладони его переместились ей на плечи и тепло сжали их.
      – Вы же не хотели остаться в одиночестве, правда?
      – Никто не хочет оставаться в одиночестве, – сказала она. – Хотя он, может, и хотел, при условии, что с ним будет бутылка.
      – Не думай о нем, Келли. – Прикосновение его стало настойчивее, он притянул ее к себе, обвил ее руками, обнял. – Думай обо мне. – Рот его коснулся ее лба, уголка глаза, щеки. – Будь здесь. – На своих губах она чувствовала тепло его дыхания. – И сейчас. – Он опять коснулся губами ее губ. – Думай обо мне.
      Сострадание. Келли не знала, что поцелуй мужчины может заключать в себе сострадание. В нем была не только ласка, не только нежность, губы его несли тепло, успокоение, в то время как руки, гладя, снимали напряжение, тревогу, снимали боль. Губы его блуждали по лицу Келли, но это не было призывом, это было пониманием.
      Как легко, как невероятно легко стало думать о нем и только о нем! Он облекал ее своим теплом и своей силой, соединившимися воедино. Она нуждалась в этом, нуждалась давно и отчаянно. Теперь, прислонившись к нему, она почувствовала облегчение и, прошептав его имя, отвернула голову, чтобы остановить эти ищущие губы.
      Ощутив вдруг мягкую податливость ее тела, Сэм с трудом поборол в себе ответный импульс. Он говорил себе, что ищет она сейчас не страсти, но успокоения, но руки его все равно продолжали гладить ее тело, прижимать его к груди, к бедрам, давая ей понять, что значит настоящая нежность. А рот его все равно искал ласки ее сочных губ.
      И все его благие намерения улетучились от ее ответного порыва, когда руки ее притянули поближе его голову, а губы властно потребовали новых поцелуев, еще и еще, все больше, все крепче. Он хотел чувствовать ее. Нестерпимое желание, страсть.
      Пальцы его почувствовали, как трепещет жилка у нее на шее. Склонившись, он ощутил, как гладок шелк на ее блузке и на обтянутых шелком пуговках. Он расстегнул эти пуговки, и руки его, скользнув внутрь и распахнув блузку, нащупали новую шелковую преграду. Увидев мельком краешек розового, отороченного кружевом лифчика, он даже улыбнулся.
      Опять приникнув ртом к ее губам, он почувствовал ее вздох, когда его руки, гладя прозрачную ткань, вдруг нащупали твердую пластинку корсета. Он ласкал пальцами нежные вершины ее маленьких грудей и чувствовал, как твердеют ее соски, как прогибается ее тело, стремясь к завершению дразнящей ласки.
      Сэм оторвался от нее, желая увидеть ее лицо, выражение ее глаз. Медленно взгляд его блуждал по ее лицу. Глаза ее потемнели и затуманились, в них таилась страсть. Он перевел взгляд ниже, на ее груди, на соски, натягивающие ткань. Он жаждал ощутить их твердость не только глазами, но и ртом.
      Держа на руке ее изогнувшееся тело, он наклонился и дотронулся губами до соска и почувствовал, как пальцы ее стиснули его плечо. Дыхание стало прерывистым.
      С еле слышным стоном он сжал губы вокруг затянутого в шелк соска и вдохнул в себя горячий свежий запах ее тела.
      Ее руки обхватили его лицо, и он почувствовал, как она прижимается губами к его рту. Остатки самообладания быстро улетучивались; чем больше она раскрывалась перед ним, чем чувственнее был ее отклик, тем глубже он погружался в пучину. Его руки блуждали по телу Келли, они касались, мяли, гладили, жаждали охватить ее всю целиком, чувствуя ее ответную дрожь.
      Внезапно рот ее оторвался от его губ, руки, обнимавшие его, напряглись, она дышала тяжело, неровно.
      – О Господи, нет! Не здесь!
      Невнятные слова протеста были похожи на рыдания. Сэм замер.
      – Да, – тихо согласился он. – Не здесь. Не сейчас. Широко распахнутые глаза Келли были устремлены на него, настороженные, неуверенные и все еще затуманенные желанием, которое они пробудили друг в друге. На лифчике Сэм заметил влажный след, оставленный его губами, под ним четко обрисовывался сосок.
      – Все равно это будет, – сказал он. – Мы оба хотим этого. И ты знаешь это не хуже меня.
      Стоя напротив него, Келли хотела ответить, но спазм в горле от волнения лишал ее дара речи.
      Она желала его, не только ради объятий, не только ради нескольких страстных поцелуев и не только ради утешения, умиротворения, которое он нес ей. Она желала очутиться с ним в постели. Она желала его так, как никогда не желала ни одного мужчину. При виде его уверенных рук, широкой груди, крепкого крупного тела она моментально начинала воображать, каково это – трогать его и ощущать на себе его прикосновения, слиться с ним в постели в мучительной близости.
      Это сумасшествие, наваждение. Мир ее рушится, карьера под угрозой, на созданный ею самой образ упала тень прошлого, образ ее осквернен отцом и родством ее с ним. Вот что должно занимать ее мысли. А вовсе не Сэм.
      – Ты ведь не собираешься ночевать здесь, правда?
      Услышав этот вопрос, Келли подняла голову и прерывисто вздохнула, отводя назад выбившиеся из пучка пряди.
      – Нет.
      – Тогда давай выбираться отсюда.
      Он протянул ей руку, предлагая идти.
      – Тебе здесь нечего больше делать.
      После секундного колебания она подала руку и с волнением ощутила тепло его пожатия. Сэм вывел ее на крыльцо. Она забыла, какое это удовольствие – просто держать кого-то за руку. Дойдя до ее машины, где держаться за руки было уже незачем, Келли почти пожалела об этом. Она не хотела, чтобы близость Сэма так действовала на нее, но не могла противиться этому с первого же момента их знакомства.
      После сумрака и затхлости дома косые солнечные лучи слепили, а воздух опьянял свежестью. Келли глядела на Сэма, держа руку козырьком, чтобы защитить глаза от солнца. За спиной его сверкал солнечный диск, и мужественные черты Сэма сливались в темноватое пятно.
      Небесная высь была голубой-голубой, без единого облачка. Виноградники кругом казались бескрайними, а почва под ними – древней, как сама Земля, а горы – тихими, безмолвными. На какое-то мгновение она ощутила его частью природы, всех ее первооснов – мужчина, рожденный этим знойным солнцем, морскими туманами, зубчатыми горами вокруг.
      – Сколько ты еще пробудешь здесь? – низкий голос его прервал зачарованную тишину.
      – Да сколько захочу.
      – Я считал, тебе скоро придется уезжать, – он озадаченно сдвинул брови.
      – Официально я в отпуске, – Келли пыталась скрыть свою боль и обиду.
      – В каком смысле «официально»?
      – В том смысле, что на днях юристы компании, наверное, вступят в переговоры с моим агентом относительно выплаты мне неустойки за разрыв контракта.
      – Почему? – Голос его был резким, требовательным. – Чем ты провинилась?
      – Я совершила непростительный грех, став героем журналистской сенсации худшего толка. Моя фамилия связывается теперь с убийством.
      Она сказала это очень легко, как бы невзначай, но обида и горечь прорывались в ее тоне.
      – Но ты не имеешь к этому никакого отношения! Нельзя винить тебя в том, что сделал твой отец!
      Келли глядела на него, думая, что никогда никто до сего времени не переживал за нее, как Сэм. Почему-то это приносило облегчение.
      – Речь не о том, что он сделал. Просто скандал этот рикошетом отзывается и на мне. – Она понимала это, как понимала и всю несправедливость подобной практики. – В глазах публики я дочь человека, обвиняемого в убийстве. Это неизбежно скажется на отношении ко мне, а телевидение не может допустить, чтобы малейшая тень упала на ведущую популярнейшей программы. Репутация подобных персонажей должна быть безукоризненной.
      – Это забудется. – Сказано это было с грубоватой серьезностью, тронувшей Келли.
      – Со временем, – согласилась она, – но время это придет не скоро. Пока что даже не ясно, когда начнется процесс. А это значит, что настоящая сенсация еще впереди. Процесс обещает быть нелегким. Он не собирается признавать себя виновным. Клянется, что не он убийца.
      – И ты ему веришь?
      Сэм не верил. Она чувствовала это по его голосу.
      Отвернувшись, она стала смотреть на заросли виноградника, вспомнила, как когда-то ездила на плечах отца по дорожке между кустами.
      – Не то чтобы верю, – мягко сказала она. – Скорее не хочу поверить, что он мог убить.
      – Понимаю.
      И тут она едва не потеряла присутствия духа. Внезапно она ощутила необъяснимую усталость – усталость бороться за то, чтобы выжить и вырваться, чтобы сбросить с себя оковы прошлого. Глаза щипало от слез, но она не сдастся, не заплачет. Слабость она ненавидела.
      – Где ты будешь ночевать? – Вопрос Сэма отвлек ее от слез, в чем она так нуждалась.
      – Где-нибудь в мотеле переночую. Может быть, в Напа или в Валлехо.
      – Там они тебя отыщут. – Он говорил о журналистах.
      – Вероятно.
      – Ты этого хочешь?
      – Нет.
      – Тогда возвращайся к нам в дом. Возле главного въезда я выставил охрану – защиту от журналистов. Пресса не будет тебе докучать, а в доме полно свободных комнат.
      Келли покачала головой.
      – Не думаю, что это выход. И это значит опять прятаться.
      – Вовсе не прятаться, а лишь отойти в сторону, чтобы не участвовать в этом цирке, который устраивает пресса.
      Его улыбка была неотразимой. Тихонько рассмеявшись, она сдалась.
      – Ладно. Поеду.
      – Там есть боковой въезд. Помнишь, где?
      – Кажется, помню.
      – Тогда я поеду следом.
      Сознание того, что она не одна, вселяло в нее уверенность. Однако, подъехав к дому, Келли ощутила минутную неуверенность при мысли, как отнесется Кэтрин к тому, что Сэм пригласил ее.
      Но Кэтрин и глазом не моргнула. Лишь сделала знак стоявшей наготове статной своей домоправительнице.
      – Миссис Варгас, проводите мисс Дуглас в розовую комнату в южном крыле, – распорядилась она и тут же опять обратилась к Келли: – Обед в семь часов. Видимо, сначала вы захотите освежиться, но переодеваться к обеду необязательно. Мы здесь обедаем по-простому.
      – Благодарю вас. – Бегло улыбнувшись Сэму, Келли пошла за экономкой по мраморной лестнице на второй этаж.
      Переодевшись в белую блузку и брюки из шелковистой замши табачного цвета, она спустилась вниз. Вездесущая миссис Варгас проводила Келли в маленькую комнату, примыкавшую к нарядной столовой. Кэтрин уже сидела за столом, и, едва войдя, Келли запнулась на пороге – маленький стол был накрыт лишь на двоих.
      Кэтрин заметила ее замешательство.
      – Натали не будет с нами обедать. Ей отнесли поднос в ее комнату.
      Баронесса! Келли совсем забыла, что и она тоже гостит в доме.
      – Ну а Сэм?
      – По-моему, он все еще на заводе. – Развернув салфетку, Кэтрин разгладила ее на коленях. – Там какие-то дела с пришедшими фотографами. А потом еще полиция – собираются допросить кое-кого из рабочих, тех, что живут возле завода. Подозреваю, что Сэма на некоторое время это задержит.
      – Понятно. – Келли опустилась в кресло напротив и, взяв со стола розовую салфетку, положила ее на колени.
      Даже вскользь за обедом не упоминалась ни смерть барона, ни, уж конечно, та роль, которую сыграл в этом ее отец. Опытная хозяйка, Кэтрин удерживала разговор на безопасных темах, каким-то образом ухитрялась даже скучнейшую тему погоды делать интересной. Келли была рада, что разговор за столом вертится вокруг тем сугубо материальных. Ни о чем другом она сейчас говорить не смогла бы.
      Едва закончился обед, она извинилась, сказав, что хочет лечь пораньше. Наверное, Сэм уже вернулся, пока она была внизу. Она забралась в свою розового дерева кровать под балдахином и затянула ситцевый полог, стараясь не думать о Сэме и о том, что ее отец ночь эту проведет в тюремной камере.

      Кэтрин лежала в постели в своей шелковой пижаме мужского покроя, похожей на ту, что была на ней в ее первую брачную ночь – в те времена фасон этот считался весьма экстравагантным и рискованным.
      Но, глядя на солнечные лучи, пробивавшиеся сквозь тюлевые занавески окна, Кэтрин вспоминала вовсе не восторги той ночи и не смущение мужа. Голубые глаза ее смотрели угрюмо. Беспокойство избороздило лоб морщинами, а пальцы нервно постукивали в тишине по книге, что лежала открытая на ее коленях, – о книге она забыла, как забыла и о бесполезно горевшей в изголовье лампе.
      От беспокойных размышлений Кэтрин отвлек легкий стук в дверь. Торопливо прикрыв книгу, она сунула ее под подушки, на которые опиралась, и поспешно разгладила розовую парчу пуховой перины, уничтожая малейшие следы бессонной ночи.
      Напоследок она погасила лампу, отозвавшись:
      – Войдите, миссис Варгас!
      И откинулась на подушки, подоткнув перину с обеих сторон. Экономка внесла в комнату поднос с завтраком. На подносе стоял ее обычный стакан свежевыжатого апельсинового сока в серебряном ведерке со льдом, кофейник и чашечка с блюдцем, а кроме того, тарелочка с черносливом.
      – Доброе утро, мадам. – Миссис Варгас сразу же прошла к постели и поставила поднос на колени Кэтрин.
      – Доброе утро. Как чувствует себя сегодня утром мадам Фужер?
      – Не могу ответить на ваш вопрос, мадам. – Миссис Варгас взяла со столика поставленные ею там с вечера графин с водой и стакан.
      – Почему? – Кэтрин метнула на нее быстрый взгляд. – Вы отнесли ей поднос с кофе?
      – Она не взяла его.
      – Почему?
      – Дверь была заперта, мадам.
      После секундной паузы Кэтрин начала отодвигать поднос. Испуганная миссис Варгас бросилась на помощь, чуть не пролив воду из графина. Кэтрин, откинув перину, выбралась из постели.
      – Где мой халат? – бросила Кэтрин, и голубые глаза ее сердито сверкнули.
      – Вот, на стуле, мадам. – Домоправительница беспомощно указала подбородком на халат: поднос в ее руках мешал подать халат хозяйке. Схватив со стула стеганый шелковый халат, Кэтрин торопливо просовывала руки в рукава.
      – Куда вы, мадам?
      – Прекратить эту глупость. – Ноги Кэтрин скользнули в шлепанцы, и она направилась к двери, бросив через плечо: – Отнесите ей поднос.
      – Да, мадам! – Миссис Варгас, поспешно поставив поднос с завтраком Кэтрин на ее постель, поспешила следом за хозяйкой.
      Быстро, нигде не останавливаясь, Кэтрин добралась до дверей спальни Натали, той спальни, которую та так и не разделила ни разу с Эмилем. Стукнув дважды в дверь, она громко прошипела тоном приказа:
      – Натали! Это Кэтрин. Откройте дверь немедленно! Почти немедленно за дверью послышался шорох шагов. Потом щелкнул замок. Раздалось приглушенное:
      – Можете войти.
      Кэтрин решительно вступила в беспорядок спальни. Нетронутые подносы с едой, распахнутые чемоданы, раскиданная повсюду одежда, вечернее платье, небрежно брошенное на пол. Сквозь задернутые камчатные шторы в комнату едва проникал солнечный свет. Подойдя, Кэтрин раскрыла шторы и, резко обернувшись, сделала знак домоправительнице.
      – Принесите поднос, а эти уберите, – сухо сказала она. – Потом вернетесь и разгребете здесь все.
      Миссис Варгас бросилась выполнять приказ – оставив поднос с утренним завтраком, она убрала прочие подносы и прикрыла за собой дверь. Только теперь Кэтрин обратила взгляд на женщину в глубине комнаты. Та была в длинном открытом пеньюаре из шелка цвета слоновой кости, руки ее были скрещены на груди, а пальцы сжимали плечи. Темные глаза вспухли от слез, под ними залегли тени. Под испытующим взглядом Кэтрин Натали отвернулась.
      – Больше не надо запираться в комнате, Натали. – Голос Кэтрин прозвучал резко и сердито. Она не смягчила тона, даже увидев, как резкость его покоробила Натали. – Это не решает проблему.
      – Вы не понимаете, – слабо запротестовала Натали.
      – Хоть я и потеряла мужа, человека, которого глубоко любила, я не претендую на понимание той боли, которую принесла вам гибель Эмиля, – сказала Кэтрин тоном, на этот раз не столько резким, сколько решительным. – Но, несмотря на скорбь, вы должны заняться делами и обязанностями, которые перешли теперь в ваше ведение.
      – Я не в состоянии, – простонала Натали. Наклонив голову, она закрыла лицо руками, сотрясаясь в безмолвных рыданиях.
      – Но выбора нет, как ни жестоко это звучит.
      – Лучше бы мне умереть!
      – Однако вы живы, а умер Эмиль.
      Вспыхнув от гнева, Натали сделала резкое движение.
      – Разве обязательно проявлять такую жестокость?
      – Когда требуется именно это, то обязательно. – Кэтрин позволила довольной улыбке тронуть ее губы. – Поглядите, сколько счетов и деловых телеграмм скопилось у вас на подносе! Ваш парижский адвокат звонил уже пять раз! От вас ждут безотлагательных решений, подписей на документах, вы должны уладить столько дрязг! – Она помолчала, понизила голос: – И надо подумать о похоронах.
      – О Боже! – с рыданием вырвалось у Натали, но тут же она прикрыла рот рукой.
      – Все эти дела не могут ждать до тех пор, пока вы почувствуете, что в силах приняться за них. Существует жизнь, и существует винный завод.
      Натали помотала головой.
      – В винах я совершенно ничего не понимаю.
      – Научитесь понимать. Я ведь научилась! – вновь парировала Кэтрин.
      Помолчав, она со вздохом сказала:
      – Эмиль оставил вам завещание. Вы должны доказать свою любовь, не дав заглохнуть замечательной традиции виноделия в Шато-Нуар. – И, не дождавшись ответа Натали, Кэтрин направилась к двери. – К полудню жду вас внизу.
 
      Келли проснулась поздно, что было для нее редкостью. В нише ее спальни был оставлен поднос с завтраком, но кофе был холодным, а свежевыдавленный сок расслоился. С разочарованным вздохом Келли взяла поднос и отнесла его вниз.
      Внизу у лестницы поднос подхватила дожидавшаяся там миссис Варгас. Взяв поднос, она сказала:
      – В малой гостиной, если вы разрешите проводить вас туда, есть свежий кофе и сок.
      – Спасибо.
      Вслед за домоправительницей она прошла в уютную комнату, выдержанную в стиле французской провинции: окрашенный в медно-красный цвет металлический резной стол, камин с облицованной сосновым деревом каминной полкой, низкие столики и кресла, украшенные затейливыми ручной работы гобеленами. Движением головы миссис Варгас указала на серебряный кофейник и графин с соком, стоявшие на украшенном богатой резьбой серванте.
      – Вот, пожалуйста, можете налить, если вам угодно, – чопорно проговорила она, а затем прибавила: – На столе в корзинке рогалики и кое-какие закуски. Мадам уже позавтракала. Может быть, желаете еще чего-нибудь? Омлет или яйца всмятку?
      – Спасибо, ломтик-другой хорошо прожаренных гренков, пожалуйста.
      – Хорошо прожаренных гренков… – повторила домоправительница.
      – Из хлеба грубого помола, если такой найдется.
      – Конечно, найдется.
      Оставшись в комнате одна, Келли подошла к серванту и налила себе стакан соку. Поставив его на столик со стеклянной столешницей, она вернулась за кофе. Она стояла возле серванта, когда в комнату вошел Сэм. Замерев на пороге, он глядел на нее – высокую, стройную в зеленоватых свободного покроя брюках и хлопчатобумажном свитере в рубчик; костюм подчеркивал длину ее ног, стройность бедер и узкую талию. С легкой досадой заметил он в ее блестящих волосах золотую пряжку, стягивающую на затылке волосы в пучок. На одно мгновение он вообразил себе, как бы это было хорошо, если б единственной причиной ее приезда в долину было желание быть с ним.
      Потом она отвернулась, и он, скинув шляпу, швырнул ее на плетеное сиденье стула и наконец шагнул в комнату.
      – Доброе утро!
      Завернув к серванту со стоявшим на нем кофейником, он бросил взгляд на ее еще заспанное лицо.
      – Только что встала?
      – Виновата. – Келли подтянула к себе кресло, чуть царапнувшее пол под ее рукой, опустилась в него и взглянула на Сэма, когда он отодвинул от стола другое кресло, чтобы сесть рядом с ней с дымящейся толстой кофейной кружкой в руке. – Вот про тебя такого не скажешь, верно? – Весь вид его, исходящая от него спокойная сила свидетельствовали, что утро это он провел на свежем воздухе. Казалось, что если приблизиться к нему, то можно ощутить запах прогретой солнцем свежести. – Ты, должно быть, уже давно на ногах.
      – Да, с рассвета, – признался он, сел в кресло и облокотился о стол, не выпуская из крепких рук кофейную кружку. Поза его была лениво-расслабленной и говорила о безмятежности, которой она позавидовала.
      – Я был на виноградниках. Обещали дождь, и я хотел убедиться, что листья вокруг гроздей сняты и доступ воздуха к ним обеспечен, чтобы в случае дождя ягоды не прели. А не то на виноград нападет плесень и половина гроздей сгниет. А это значит, что во время сбора винограда каждую тронутую плесенью гроздь придется осматривать и отделять годные ягоды от негодных, на что уйдет масса времени. Пару лет назад мы уже это проделывали, и это небольшое удовольствие, поверь мне.
      – Тебе, по-видимому, забыли сказать, что сегодня воскресенье – день, традиционно отводимый отдыху, – пошутила Келли.
      – Верно. Только винограду это неведомо, да и матушке-природе до этого как-то дела нет. – Подняв кружку, он поглядывал поверх ее края, и в золотисто-карих глазах его сверкали веселые искры.
      – Да, наверное, это так. – Она слегка улыбнулась и заметила, что взгляд его переместился теперь на ее губы. Он все не сводил глаз с ее губ, взгляд этот она ощущала почти физически. Келли чувствовала, как в ответ участился ее пульс. Она попыталась утихомирить сердцебиение, но не смогла этого сделать, даже когда он, подняв глаза, встретился с ней взглядом.
      – Ты выглядишь посвежевшей. Выспалась?
      – И даже очень.
      – Я рад, что хоть один из нас спал.
      Взгляд, который он не сводил с нее, ясно говорил о том, что причина его бессонницы – в ней.
      Влечение, которое испытывали они оба, отрицать было невозможно. Однако это лишь влечение, не больше. Это осложнит жизнь, а впереди у нее одни проблемы, и Келли решила не обращать внимания как на чувства Сэма, так и на собственные.
      – Да, Кэтрин говорила вечером, что в усадьбу проникли какие-то журналисты и ты, возможно, будешь занят допоздна. – Она заметила, что возле его локтя на столике сложены стопкой листы воскресной газеты. На первой странице виднелась ее фотография и еще одна, но кто изображен на ней, с большого расстояния она не разглядела.
      – Что-нибудь есть в воскресной газете? – Она не сводила глаз с газетной страницы.
      – Ничего неожиданного. – Он сгреб листы и переложил их на пустой стул. – А если ты непременно желаешь прочесть, подожди, пока мы кончим наш совместный завтрак.
      Черты его посуровели. Келли понимала причину. Сэм не желал, чтобы какие-то детали, связанные с гибелью барона, вторглись сейчас в их беседу. Но убрать газету легче, чем выкинуть что-то из головы. В отличие от Сэма она понимала всю бесполезность подобного жеста.
      – Слушаюсь, сэр, – произнесла она и хотела было шутливо отдать ему честь, но тут в комнату вернулась домоправительница, неся заказанные Келли гренки, и ее рука тут же опустилась.
      – Ты, видно, любишь поесть, – пошутил Сэм, когда Келли подхватила на вилку треугольный гренок.
      – Очень. – Но она откусила лишь кусочек, отщипнув без всякого интереса краешек гренка, прислушиваясь, когда наконец резиновые подошвы домоправительницы прошуршат обратно к двери.
      – Ну, какова твоя программа на сегодня? – Этим вопросом Сэм хотел придать их разговору легкость.
      – О какой программе ты говоришь? – Рассеянно поглядев на зажаренный гренок, она откусила еще кусочек и принялась вертеть в пальцах остаток. – Два дня назад каждая минута у меня была расписана. А теперь я совершенно свободна весь день. – Думая о чем-то своем, она крошила гренок. – Я уже обзавелась адвокатом, неким Джоном Максвейном. Говорят, он сильный юрист.
      – Да, я это слышал, – кивнул Сэм. Оборот, который приняла их беседа, не доставил ему удовольствия, о чем свидетельствовали плотно сжатые губы.
      – Но он должен еще посетить тюрьму, чтобы договоренность наша стала официальной. Он хочет сделать это возможно скорее и уж, конечно, до нашей беседы во вторник, – добавила она, как бы размышляя вслух, не совсем отдавая себе отчет, кому и что она говорила. – Когда я побеседовала с ним и рассказала то немногое, что знаю, он уверил меня, что сможет в достаточной мере выбить почву из-под ног обвинения. Он сказал, что, по его мнению, Олли не сумел доказать злой умысел… – Келли заметила гору крошек на своей тарелке и смущенно отряхнула пальцы. – А после того, как я с ним встречусь, мне нет смысла оставаться здесь. Обо всем прочем можно будет договориться по телефону.
      – Куда же ты направляешься?
      – В Нью-Йорк.
      Он поднял кружку и, не спуская глаз с Келли, сказал, приблизив губы к самому краю кружки:
      – А чем ты будешь там заниматься?
      – Массой дел.
      – Назови два из них. – Чтобы слова эти не показались ей дерзкими, он смягчил их улыбкой.
      – Первое, я собираюсь решить вопрос с работой, – ответила Келли и, помолчав, добавила с мрачной шутливостью: – На телевидении разлука редко «укрепляет чувство». Скорее там оправдывается поговорка «с глаз долой – из сердца вон». Будучи там, я уж, по крайней мере, смогу отстаивать свою правоту. А делать это на расстоянии было бы затруднительно.
      – Ладно, ну а что второе? – спросил Сэм, вынужденный признать, что первое ее рассуждение вполне логично.
      – С тех пор как я перебралась в Нью-Йорк, я участвую в движении против жестокого обращения с детьми, помогаю собирать деньги в фонд, привлекаю всеми средствами общественное мнение.
      Теперь я могла бы уделять этому больше времени, активнее работать в этом движении. Ей-богу, детишки эти нуждаются в помощи! – Услышав, что голос ее стал хриплым от волнения, она замолчала и покосилась на Сэма – интересно, заметил ли он это.
      Глаза его потемнели от гнева, но когда он заговорил, голос его звучал мягко, мягче, чем всегда.
      – Нуждаются. И ты нуждаешься тоже.
      Его негромкое сочувствие почти сразило Келли. Она едва удержалась от слез.
      – Вот поэтому-то мне кажется, что если удастся помочь хотя бы одному из этих детей, – хрипло выговорила она, – облегчить ему физические и душевные страдания, то игра стоит свеч.
      – Этого мало, один – это слишком субъективно.
      – Так или иначе, – сказала она, улыбнувшись. – Кроме этих двух дел у меня существует и еще одно: брентвудская качалка, которую я раздобыла на блошином рынке. Ее перекрашивали, наверное, раз двадцать, и до сих пор мне удалось снять лишь половину из всех слоев краски.
      – Это терпит. Все твои дела могут несколько дней и подождать. В твоем отъезде пока нет необходимости.
      Она покачала головой.
      – Мне надо работать. – И не желая, чтобы Сэм неверно истолковал ее слова, быстро добавила: – Дело не в деньгах. Мне удалось кое-что скопить, и я могу жить на это некоторое время да еще и юристов оплачивать.
      – Считай, что ты на каникулах, – уговаривал ее Сэм. – Уйди в подполье, пока все утихомирится.
      Рассуждения его были вполне логичными, но Келли все же колебалась.
      – Ну, не знаю…
      – Я хочу, чтобы ты осталась, Келли.
      Хотел он от нее не только этого. Она чувствовала это по его голосу. Что выбивало ее из колеи – это желания, которые пробуждались в ней.
      – Я не созрела для этого, Сэм, – сказала она, тут же поняв, что не говорит всей правды. – Для тебя не созрела.
      – Наверное, как и я для тебя. Но что это меняет? Ничего!
      – Должно менять.
      – Может быть. А может быть, есть вещи, которые нельзя изменить. Тогда их надо просто принять такими, как они есть.
      – Я этому не верю!
      – Правда? Тогда поверь лишь тому, что сейчас ты нужна мне здесь. И мне кажется, что и я тебе нужен.
      – Нет! – Протест ее был скор и решителен.
      – Можешь отрицать это сколько угодно, Келли. Но наши с тобой отношения связаны не с вопросом «если», а с вопросом «когда». – Отставив кофейную кружку, он поднялся: – Как ни приятно мне продолжать эту беседу, пора приниматься за дела и посмотреть, чем там заняты мои парни! – Задержавшись возле ее кресла, он провел по щеке Келли кончиком пальца. – Увидимся позже.
      – Ладно, – пробормотала Келли, задетая прозвучавшей в его тоне уверенностью. Это чувство прошло не сразу, и лишь когда стих звук его шагов, она взяла со стула газеты и принялась читать.
      Гибель барона занимала не только первую страницу, но и еще две последующие. Всего ей посвящены были три очерка. Первый представлял собой документальный отчет о фактических обстоятельствах происшествия и последующем задержании ее отца по подозрению в убийстве. Вторая статья рассказывала о бароне Фужере и содержала ссылки на мнения о нем и его вкладе в виноделие различных выдающихся людей, а также его коллег-винопромышленников, в числе прочих приводились и слова Гила Ратледжа: «Мир потерял великого винодела и милого человека».
      В начале последнего очерка помещена была фотография Келли, хотя основное место в нем уделялось ее отцу, а история ее собственной телевизионной карьеры в качестве ведущей «Новостей» уместилась в трех абзацах. Местами очерк о ее отце напоминал полицейский репортаж – голые факты расцвечивались интервью со знакомыми отца и с теми, кто смутно помнил ее; очерк давал подробную информацию о прошлых прегрешениях отца, лишний раз доказывая, что жители маленьких городков обладают хорошей памятью.
      Келли со вздохом отодвинула газету. Сэм был прав: ничего неожиданного там не оказалось, некоторое утешение приносила мысль, что уже завтра история эта сожмется в маленькую колонку где-нибудь в середине газетных листов.
      Ее кофе, когда она вернулась к нему, уже остыл. Поморщившись, Келли встала, чтобы долить в чашку свежий, из кофейника. За дверью послышались легкие приглушенные шаги. Келли оглянулась на дверь и улыбнулась, ожидая, что это окажется Кэтрин.
      Но в малую гостиную вошла баронесса Фужер – вошла и остановилась в нерешительности. На ней было узкое черное платье, единственным украшением служили обручальные кольца. Темные ее волосы были гладко затянуты назад в простой узел. Она предприняла храбрую попытку скрыть бледность под слоем грима и замаскировать припухлость век, но никакие ухищрения не могли спрятать страдание и печаль в ее глазах. Глаза эти при виде Келли расширились, и в темной глубине их появились удивление и смущение.
      – Вы репортер с телевидения. – Слова эти сказаны были тоном болезненного упрека.
      – Я была… – начала объяснять Келли, но тут же ее прервал вопрос:
      – Как вы попали сюда?
      – Я здесь гощу. Сэм пригласил меня. – Келли не могла допустить, чтобы баронесса и впредь считала ее лишь телевизионным репортером: – Простите меня, баронесса, но мне следует сказать вам, что я дочь Леонарда Дауэрти.
      Собеседница недоуменно нахмурила брови.
      – Не понимаю…
      Чувство вины. Какими бы разумными доводами она ни пыталась прогнать это чувство, оно не исчезало.
      – Его обвиняют в убийстве вашего мужа. Натали отвернулась, но заметно было, что лицо ее побледнело.
      – Я знала, что арестован какой-то мужчина, но имени мне не сказали…
      Ответом ей был не истерический припадок, не град обвинений и поток слез, а глубокое молчаливое страдание, наблюдать которое Келли было невыносимо тяжело. Смутная догадка, что оставаться в этом доме – ошибка, превратилось в уверенность.
      – Простите, баронесса. Мое присутствие здесь будет расстраивать вас. Я сейчас уйду.
      Оставив чашку на серванте, Келли поспешно направилась к двери.
      Но едва успев сделать несколько шагов, она была остановлена движением руки баронессы.
      – Пожалуйста, не надо.
      В комнату вошла Кэтрин, чей проницательный взгляд тут же уловил ситуацию.
      – Натали! Как хорошо, что вы спустились к нам! Вы, конечно, помните Келли Дуглас.
      – Я сказала баронессе, кто я такая.
      Кэтрин улыбнулась светской улыбкой, не выказав ни малейшего удивления.
      – Келли, к несчастью, стала жертвой журналистов, поднявших шум вокруг ее отца. Сэм предложил, чтобы она укрылась у нас в доме, на что я дала согласие.
      – Я крайне признательна вам, но думаю, что при создавшейся ситуации мне лучше уехать.
      – Ерунда! – сразу и решительно запротестовала Кэтрин. Она спорила бы и дальше, но тут послышался негромкий голос Натали Фужер.
      – Не стоит вам уезжать. Келли покачала головой.
      – Вы очень великодушны, но я буду постоянно напоминать вам, что произошло.
      Слова ее как будто удивили баронессу.
      – Как можете вы являться напоминанием того, что забыть я и так не в силах? Пока я дышу, боль эта со мной. Ваше присутствие не может усугубить ее, но знать, что из-за меня вы уехали, было бы мне неприятно.
      Загнанная в ловушку, Келли не знала, что ответить. Она сдалась и, извинившись, поднялась к себе в комнату под предлогом письма какому-то несуществующему другу.
 
      На западе собирались тяжелые тучи, и чернота их предвещала дождь. Но солнце над головой светило весело и беззаботно, не обращая внимания на эти грозные предзнаменования.
      Стоя возле балконной двери большой гостиной, Кэтрин смотрела на сгущавшиеся тучи, чернота которых была под стать ее настроению. Тучи были еще далеко, и шанс, что они обойдут долину стороной, еще оставался. То же касалось и всех ее дел, но мысль эта не утешала.
      Она говорила себе, что стареет. Начинает видеть то, чего нет. Пугаться призраков.
      Возможно, и Натали теперь это ожидает. Она представила себе вдову Эмиля в библиотеке – как та занимается всеми этими необходимыми телефонными переговорами, улаживает докучные мелочи, вникает в серьезные дела, которые кажутся ей такими ничтожными, в точности как когда-то, очень давно, казались ей, Кэтрин.
      Атмосфера в комнате стала давяще-тесной, душной. Распахнув балконную дверь, Кэтрин вышла на террасу. От созерцания гряды черных туч над горами ее отвлек плеск воды. Повернув голову на звук, она разглядела стройную фигуру Келли Дуглас, разрезающую гладь бассейна. Энергично работая длинными ногами, она загребала воду мощными размашистыми движениями рук, преодолевая дистанцию. «Дьяволов в душе одолеть пытается, кто кого, пока из сил не выбьется», – подумала Кэтрин. В свое время и она работала до упаду, чтобы от усталости уже не думать и не чувствовать.
      Она следила, как Келли трижды на прежней стремительной скорости проплывала вдоль дорожки, и затем вылезла из воды – высокая, тонкая как тростинка, блестя капельками воды на коже, тяжело поводя плечами и вздымая грудь от усталости, в золотистом купальном костюме, одном из тех, что Кэтрин хранила специально для гостей, как яркое солнышко. Закинутые назад волосы темной соломой прикрывали спину, в них посверкивали рыже-красные искорки.
      Вдалеке от входной двери послышался звонок. Кэтрин повернулась, нахмурилась. Сегодня днем она никого не ждет. Кто же это, без приглашения? Она вернулась в большую гостиную, выглянула в облицованный мрамором холл, как раз когда миссис Варгас открывала входную дверь, и замерла. В глаза ей бросилась серебристо-седая грива, которая могла принадлежать лишь одному человеку – ее сыну Гилу. Секундой позже раздался голос Гила, который осведомился о Натали. За его спиной стоял Клей.
      – Впустите гостей, миссис Варгас, – распорядилась Кэтрин и прошла, часто постукивая палкой, к входной двери.
      Кивком отослав домоправительницу, она взглянула в лицо сыну, заметив настороженно-опасливое выражение его глаз.
      – Вы пришли увидеться с Натали. Разумно ли это? Его бровь вопросительно изогнулась.
      – Думаю, это долг вежливости. Мы пришли выразить соболезнования и предложить помощь.
      – Разумеется, – не сразу ответила Кэтрин.
      – Как баронесса? – осведомился Клей.
      – От первоначального шока, в который ввергло ее известие о гибели мужа, она оправилась, – отвечала Кэтрин. – Время довершит остальное.
      – Ты сообщишь ей, что мы здесь? – спросил Гил. В глазах его был вызов, но враждебность он постарался запрятать поглубже. Кэтрин хотелось сказать ему, что напрасно он так старается, но он бы все равно не поверил ей, как не поверил в тот вечер, когда она принимала гостей.
      – Она в библиотеке. – Мгновение она постояла, тяжело опершись на палку, потом, повернувшись, пошла впереди, слыша за собой их шаги: мелкие, торопливые – одного, неспешные, размеренные – другого. И все же в чем-то они схожи.
      Как утверждает это пошлое речение? «Яблоко от яблони…» Однако Гил ничуть не похож на отца, ее дорогого Клейтона. Честолюбие, желание преуспеть любой ценой Гил взял от нее. И передал это своему сыну вместе с хитростью и коварством. Но у обоих есть качества, которые могли бы считаться положительными, не будь они так извращены. Может, Гил прав? Может, во всем виновата она?
      Вздохнув про себя, она остановилась возле двери в библиотеку. Затем легонько постучала и вошла. Натали сидела в кресле с подголовником возле негорящего камина, как бы в поисках живительного тепла. Взгляд ее был устремлен в почерневшие каминные недра, лицо было бледно и осунулось, а рука слабо сжимала пачку переданных по факсу сообщений.
      – Натали, – окликнула ее от дверей Кэтрин и заметила, как та испуганно повернулась и как рассеянность ее тут же сменилась замешательством, – к вам визитеры.
      – Визитеры? – Она неловко встала и смутилась еще больше, даже покраснев от смущения при виде Клея и Гила Ратледжей, дожидавшихся в холле возле открытой двери. – Я… – Она не знала, куда деть бумаги, потом, положив их, отвернулась, пальцем коснулась губ, прижала руку к горлу: – Пусть войдут, пожалуйста!
      Посторонившись, Кэтрин впустила пришедших, она медлила уйти, краем глаза наблюдая, как первым подошел к Натали Гил, как сжал ее руки и поднял их к своей груди, бормоча слова сочувствия. Но глаза Натали устремились к Клею. Кэтрин вышла, намеренно оставив дверь открытой.
      Дальше по коридору, совсем рядом с библиотекой, располагался музыкальный салон. Бросив взгляд на рояль черного дерева, Кэтрин медленно приблизилась к инструменту. Опустившись на жесткий табурет, она провела рукой по гладкой черной крышке, скрывавшей клавиши.
      Вспомнив долгие часы музыкальных упражнений, которыми занимались оба ее сына, она слабо улыбнулась. Уже много лет никто не играл на этом инструменте. Неудивительно, если он расстроен. «Но Джонатану это было бы все равно», – подумала Кэтрин, и улыбка ее стала шире, ласковее, и в ней появилась даже некоторая проказливость. Бедному мальчику слон на ухо наступил, он совершенно не слышал фальшивых нот. И как безжалостно дразнил его за это Гил! Вот он был куда музыкальнее, и инструментом овладел шутя и играя.
      – Не желает ли мадам чаю с печеньями? – вклинился в ее воспоминания голос домоправительницы и, прерывая их поток, возвратил ее к действительности.
      – Спасибо, это будет замечательно. – Вскинув руку, чтобы отпустить домоправительницу, она уронила руку на колени. Едва дотронувшись до платья, рука стала беспокойно теребить материю.
      Взгляд Кэтрин остановился – вновь помрачневший, беспокойный, на лице появились морщины замешательства и озабоченности. Надо положить конец сомнениям. Расспросить их, припереть к стенке прямым вопросом, но в душе ее не было уверенности, она боялась, что не сможет отличить правду от лжи.
      Как ненавидела она наступавшую старость! Ненавидела это тело, ставшее таким слабым, мозг, неспособный сосредоточиться, глаза, которые в настоящем то и дело различали образы прошлого.
      Из библиотеки до нее доносились голоса, неясные, приглушенные. В общем гуле Кэтрин ухитрилась выделить голос Гила. Мгновение спустя из коридора послышались шаги. Это были шаги Гила. Даже спустя многие годы она безошибочно узнавала его быструю решительную походку. Вечно-то он спешит, стремится поскорее достигнуть цели!
      Шаги приближались, и она вдруг подумала, что он хочет поговорить с ней. Внезапная надежда заставила ее встать с места. И надежда эта была в голосе, когда, услышав шаги уже у самой двери, она окликнула его:
      – Гил?
      Шаги замерли, и он заглянул в комнату. Раздражение, мелькнувшее на его лице, словно подкосило Кэтрин.
      – Ты не против, если я воспользуюсь телефоном в большой гостиной? Мне надо позвонить по важному делу.
      – По важному делу? – переспросила она и нелюбезно буркнула: – Какое удобство для Натали и Клея!
      Увидав, как гневно вспыхнули его щеки, Кэтрин поняла, что догадка ее оказалась правильной. «Важное дело» было не чем иным, как уловкой, чтобы оставить Клея наедине с Натали. Догадливость ее не доставила ей удовольствия, она резко, в сердцах отвернулась. Гил вновь заспешил по коридору по направлению к большой гостиной.
 
      Как только Гил покинул библиотеку, Натали направилась к камину и уставилась в почерневшую дыру, опустив голову, спиной к Клею, как бы отстранившись от него. Невидимая преграда между ними, которую она таким образом воздвигла, почти не давала Клею возможности читать ее мысли. Единственное, на что ему оставалось надеяться, что преграда эта окажется хрупкой.
      – Натали! – начал он, сделав шаг вперед. Но она остановила его негромким:
      – Ты не должен был приходить сюда.
      – Я не мог больше оставаться вдали от тебя. Мысль о том, что ты одна и что ты страдаешь, была невыносима, и я…
      – Он знал. – Казалось, она не слышала ни единого слова из тех, что он к ней обращал. Ошеломленный этим открытием, он воздержался от комментариев и стоял, выжидая, думая о том, не ошибся ли в ней. Повернувшись, она посмотрела на него затравленным взглядом и, ломая руки, произнесла: – Наверняка он знал. Иначе зачем он нас преследовал?
      – Я изводил себя этим же вопросом. – Он приблизился к ней. Но мы должны смириться с тем, что никогда не узнаем ответа. – Он легонько сжал руки, которые она положила ему на плечи. От этого прикосновения она вздрогнула, но не отпрянула, и Клей понял, что страшиться ему нечего. – Я хотел свободы для нас, хотел, чтобы мы были вместе. Но не такой ценой. Нет, не такой! – Склонившись к ней, он потерся губами о ее волосы. – Я люблю тебя больше жизни! Если ты возненавидишь меня теперь, я этого не вынесу!
      С тихим стоном она повернулась и всем телом прижалась к нему. Он обнял ее с теплотой и нежностью, ни к чему ее не принуждая, нет, сейчас не время. Позже, когда он удостоверится в том, что чувство вины утихомирилось и упреков не будет, он сумеет заговорить о главном.
 
      Балконные двери большой гостиной были открыты. Поколебавшись, Келли вошла внутрь, в прохладный сумрак, столь живительный после солнечного зноя.
      Остановившись, она подняла на лоб очки с темными стеклами, сунув дужки их в почти просохшие волосы. Она искала Кэтрин, но в комнате никого не было.
      Из мраморного холла доносились голоса, и Келли пошла туда на разведку, почти бесшумно, так как босые ее ноги утопали в персидском ковре, покрывавшем пол гостиной. Но не успела она выйти за дверь, как в гостиную вошла миссис Варгас – та слегка удивилась, застав в комнате человека.
      – Могу я быть вам чем-то полезна, мисс?
      Задержав взгляд на босых ногах Келли, она покосилась на короткий красно-коричневый халат, накинутый Келли поверх купальника.
      – Думаю, нет, спасибо. – Келли видела, что домоправительница считает ее одежду неподходящей для гостиной. – Я искала Кэтрин.
      – Мне кажется, мадам сейчас в музыкальном салоне. Если вы…
      – Нет-нет, – поспешно прервала ее Келли. – Я только хотела узнать, в котором часу обед.
      – В семь, мисс.
      – Благодарю. – Ловко обогнув домоправительницу, она устремилась к двери и столкнулась в ней с Кэтрин.
      – Как вам понравился наш бассейн? – осведомилась Кэтрин безукоризненно вежливыми интонациями хозяйки дома.
      Пробормотав, что понравился, Келли тут же поняла, что этого недостаточно.
      – Я привыкла много работать на свежем воздухе, но здесь с самого дня прибытия у меня совершенно не было времени для физических упражнений. Поплавать – это как раз то, что мне было нужно. – Она хотела и дальше развить эту тему, но заметила, что Кэтрин не слушает ее. Внимание ее было сосредоточено на голосах в мраморном холле.
      – Там кто-то есть?
      Рука Келли потянулась поправить халат, распахнувшийся на груди.
      – Гил и Клей уходят, – отвечала Кэтрин. – Они приходили к Натали с соболезнованиями.
      Услыхав, как открывается входная дверь. Келли выглянула из гостиной, чтобы посмотреть на уходящих; этот неожиданный, учитывая более чем прохладные отношения Кэтрин и сына, визит вызвал ее любопытство. Оба визитера уже ступили за порог – Гила видно уже не было. Клей же обернулся к баронессе, державшей им дверь. Сказав ей что-то, он поднял руку и погладил ее по щеке. Келли остолбенела, изумленная нескрываемой интимностью этого жеста. Она робко подняла глаза на Кэтрин.
      – Наверное, такова доступная Клею форма выражения сочувствия, – отрезала та с холодностью, утвердившей Келли в ее изначальном подозрении.
      Итак, Клей и Натали Фужер не только знакомые и не только друзья. Однако скорбь баронессы об Эмиле производит впечатление абсолютно искренней. Озадаченная этим парадоксом, Келли размышляла о нем, направляясь по лестнице в ванную, чтобы принять душ перед обедом.

      Люстра с хрустальными подвесками заливала светом просторный холл, прогоняя вечерний сумрак. Полированный мрамор пола и лестничных пролетов отражал этот свет, и мягкий блеск его контрастировал с холодной торжественностью холла при дневном освещении.
      Но Сэму вид этот был настолько привычен, что, не замечая этих нюансов освещения, он большими шагами пересек холл и взлетел по лестнице. Мысли его заняты были двумя вещами – мечтой о прохладном душе и мечтой о Келли, причем главным для него был, конечно, не душ. С самого утра он ждал, когда наконец закончится этот день и наступит вечер. И вечер наступил, хоть и позже намеченного. На верхней площадке лестницы, оторвавшись от поблескивающих оловом перил, он пересек холл второго этажа и направился к себе. Но проходя мимо двери Келли, он невольно замедлил шаг и, поколебавшись, приблизился к двери и постучал.
      – Войдите. – Тяжелая дверь приглушала ее голос, доносился лишь самый звук, низкий тембр его.
      Сжав круглую ручку двери, он повернул ее. Толкнув дверь, он вступил в сумрак комнаты. Полной тьмы не было – в гостиной горела лампа, но свет ее был скорее декоративным, нежели функциональным.
      Ее он увидел не сразу. Она стояла возле окна, и лицо ее казалось матово-бледным пятном на фоне черноты за окнами. На ней был шелковый халат, а волосы опять были стянуты в этот проклятый узел. Она находилась слишком далеко от него. Надо это изменить. Отпустив дверь, которая с шумом захлопнулась, Сэм двинулся к ней.
      – Ты всегда такая – любишь стоять в темноте?
      – Не всегда. – Но сегодня Келли хотелось затеряться во мраке, спрятаться, сделать так, чтобы тьма укрыла ее, как не один раз укрывала раньше от припадков отцовского пьяного гнева.
      Она смотрела, как к ней приближается его темная фигура. Затем шаги его замерли, и вот он здесь, у окна, совсем рядом с ней. Чересчур рядом. Надо включить более яркий свет. Но не сейчас. Не сейчас.
      – Прости, что я не вернулся к обеду. – Голос его прозвучал низко, чуть хрипловато, но больше ее смущал взгляд – пытливый, внимательный. – Я собирался, но все время что-то мешало, возникали какие-то осложнения. Боюсь, что я проявляю недостаточное гостеприимство.
      – Ну, не знаю… Утром мы вместе пили кофе, – как ни в чем не бывало сказала она. «Старайся говорить непринужденно и как ни в чем не бывало», – твердила себе Келли. Это нелегко, когда так остро ощущаешь его присутствие и то, как он пахнет – землей, солнцем и чем-то еще, чем-то очень мужским.
      – Верно. – Сэм старался попасть в ее тон. – Так как же ты провела день?
      Келли медленно отвернулась к окну и дотронулась до прохладного стекла.
      – Поплавала, позагорала и подумала.
      – О чем же? – Сам он весь день думал о ней. Интересно, не было ли и с ней подобного.
      – О массе вещей. Но в основном о работе. – Она прислонилась лбом к стеклу, вглядываясь в черноту. – Потерять ее я не могу. Не теперь. После того как я так старалась получить ее. Надо придумать что-то. Что-то сказать или сделать, чтобы убедить их не увольнять меня.
      – Тебе не кажется, что ты сама накликаешь несчастье? Пока тебя никто не увольняет.
      – Но этот отпуск – уже предвестие. Я на грани увольнения. Еще чуть-чуть, и уволят, – настаивала она. – Если я не буду бороться, работу я потеряю. Потому-то так важно выработать план действий.
      – Например? – Сэм заметил, как рот ее искривился в улыбке, мало похожей на улыбку.
      – Вот на этот вопрос ответа я не имею, – призналась Келли и вздохнула с видом потерпевшего поражение. – Я подумывала о том, чтобы обратиться к телезрителям, рассказать им мою историю и постараться получить общественную поддержку. Но как описать это тому, кто сам не прошел через это? Разве я смогу заставить их понять, каково это – расти в семье пьяницы.
      – Когда ты вчера рассказала мне об этом, я очень живо себе все представил, – напомнил он.
      – Но при этом ты видел – и этот дом, и грязь, и бутылки. Твои собственные глаза значили тут не меньше, чем мое описание. А может, и больше, – поправилась она. – Я не очень умею излагать свои чувства на бумаге, Сэм. Я знаю это, потому что пробовала. На днях я попыталась написать рекламную статью для «Нью-Йорк таймс», но она не пошла. – Келли отступила от окна, но рука ее осталась распластанной на стекле. – Опыт не удался и принес одно разочарование.
      – Может быть, ты слишком строга к себе, – предположил Сэм. – Ты разрешишь мне прочитать то, что ты написала?
      – Только если ты умеешь складывать головоломки. Я порвала статью и бросила в мусорную корзину.
      – Не верю, что это так плохо. – Его увлекала мысль достать из корзины бумажные клочки и попытаться восстановить статью.
      – Моя профессия – телевидение, а не печатное слово, и донести какой-то смысл я могу лишь тогда, когда его иллюстрируют кадры кинохроники.
      – Тогда воспользуйся телевидением!
      – Но какими кадрами изобразить гнев, и ненависть, и боль, что копились подспудно все эти годы? – возразила Келли, чья досада неожиданно перешла в запальчивость. – Разве сунешь камеру внутрь души, чьи первые впечатления – это когда ты просыпаешься среди ночи от шума, а шум этот – хлопанье дверей, громкие злые голоса или звон бьющейся посуды и швыряемых об пол бутылок? Как показать смятение и ужас ребенка, когда он один в темной комнате, прячется в постель и боится, боится того, что происходит в доме?
      – Келли, детство твое было адом, я знаю. – Когда рука его потянулась к ней, Келли отпрянула, но это движение и его голос были именно тем, что сейчас было ей так необходимо, чтобы успокоиться, справиться со своими чувствами.
      – Адом, наверное, это так и есть. – Голос ее снова стал ровным. Келли опять отвернулась к окну. – Я уже рассказывала тебе, как он в первый раз меня ударил, когда я впервые поняла, каким злым он может быть, если, по выражению мамы, «плохо себя чувствует»?
      – Нет, не рассказывала.
      – Такие вещи не забываются, не изглаживаются из памяти, как всякое неприятное воспоминание. Я помню это совершенно отчетливо, так, словно это каленым железом впечатали в мое сознание, – задумчиво продолжала она. – Это случилось во время моего первого учебного года. Я была в классе для малышей. Мама сшила мне тогда новое желтое платье. Она говорила, что в нем я как солнышко, и я так радовалась, когда она разрешила надеть мне его в школу. И я отправилась – пухлая девчурка, переполненная желанием продемонстрировать платье, в котором она как солнышко. Я была уверена, что я очень нарядная, но дети постарше в школьном автобусе посчитали по-другому. При виде меня они принялись хохотать и кричать, что я толстая и похожа на тесто. Я хотела, чтоб они замолчали, и пыталась их остановить, но чем больше я пыталась, тем сильнее они дразнили меня. А на обратном пути было и того хуже. Мама встретила меня в дверях всю в слезах, заплаканную. Она стала расспрашивать меня, что случилось, и я рассказала ей.
 
      – Прости меня, лапочка! – Ласковые руки вытирали слезы на ее щеках. – Не обращай внимания на то, что говорили эти мальчишки. Они просто дразнили тебя. Платье очень, очень красивое и очень идет тебе.
      – Они кричали, что я толстая, как тесто! – Она икнула, стараясь сдержать новый приступ рыдания.
      – Нет, ничего подобного! Ты мое маленькое солнышко! – Мама крепко обняла ее и, подхватив на руки, отнесла на диван.
      – Вот, посиди здесь, а я принесу тебе пряников, которые испекла специально для тебя. Хорошо?
      – Хорошо. – Но голос ее еще дрожал, а подбородок прыгал.
      Она смотрела вслед удалявшейся на кухню матери, а по щекам ее опять катились слезы. Когда из спальни вышел отец, растерзанный, в майке, плохо вправленной под пояс, она еще хлюпала носом.
      – Это еще что такое? – Он стоял, покачиваясь, вглядываясь в нее. – Ты что, ревешь?
      Она кивнула, и слезы полились с удвоенной силой.
      – В автобусе Джимми Такер и еще один мальчик, его зовут Карл, смеялись надо мной и обзывали.
      – Ты им велела перестать?
      – Да, но они не хотели меня слушать.
      – Так надо было дать им в рожу!
      – Они большие! – возразила она, обиженно оттопырив дрожащую нижнюю губу.
      – Это не оправдание. – Он поднял ее с дивана, поставил на пол, потом, опустившись на колени, повернулся к ней. Лицо его было совсем близко, и пахло от него странно. – Давай-ка! Я научу тебя драться. Сделай руку вот так!
      Она посмотрела на его поднятые кулаки и покачала головой.
      – Но я не хочу драться, папа!
      – Ничего не поделаешь, придется! А теперь делай, что я сказал. Подними кулаки вот так и старайся ударом отвести мою руку, а я буду стараться ударить тебя.
      Она попыталась сделать все, как он сказал, но когда рука его приблизилась к ее лицу, она не проявила достаточной ловкости, и пальцы его больно стукнули ее по щеке.
      – Тебе надо опередить меня, Лиззи-дочка. – Рука его опять взметнулась и на этот раз обожгла щеку острой болью.
      – Ай! – Она ухватилась за саднящую щеку.
      – Хватит, продолжай обороняться! Ударь меня! Давай!
      – Нет! Не хочу! – отказывалась она, все более смущаясь и пугаясь.
      – Лучше дай сдачи, а не то опять получишь на орехи. – Сперва одной рукой, потом другой.
      Он ударил ее по подбородку – сильно, метко. Когда она подняла руки, загораживая лицо от новых ударов, он ткнул ее в живот. Она вскрикнула, скорчилась, схватилась за живот. Недолго думая, он опять смазал ее по лицу.
      Испугавшись не на шутку, она крикнула:
      – Перестань!
      – А-а, разозлилась?! – издевательски, со скверной улыбкой протянул он. – Тогда дай сдачи!
      Он опять ударил ее, с еще большей силой. Она повалилась на диванные подушки, по щекам ее струились настоящие слезы.
      Из кухни торопливо выбежала мама.
      – Господи Боже! Лен! Что ты делаешь!
      – Легкая разминка. Учу ее драться.
      – Но она же маленькая, Лен, и она девочка! – Схватив Келли в охапку, мама утащила ее из гостиной в убежище спальни.
      – Почему папа бил меня, мамочка? – рыдала она. – Разве я сделала что-нибудь плохое?
      – Ничего плохого ты не сделала, голубка! Просто иногда… – мама запнулась и, прижав ее к себе покрепче, уткнулась подбородком ей в волосы… – иногда папа забывает, какой он сильный. Он не хотел сделать тебе больно.
 
      – Разве я сделала что-нибудь плохое? – тихо повторила Келли. – Когда ты маленькая, ты не в состоянии это понять. Ты только слушаешься и чувствуешь себя виноватой, когда на тебя кричат неизвестно почему и особенно когда обычная грубость перерастает в садистское издевательство. Как подумаешь, сколько раз маме приходилось спасать меня от него! – Помолчав, она выразительно передернула плечами. – Но она умерла, и я осталась с ним одна. Чтобы выжить, пришлось сразу вырасти. Детства у меня, можно сказать, не было. Была маленькой и вдруг состарилась. Состарилась и почувствовала ужас. Ужас от того, что кто-нибудь узнает про мою жизнь, как она есть на самом деле. Поэтому я и врала, когда меня спрашивали, откуда у меня синяки и где я подбила глаз. Сказать людям правду было для меня невыносимо. Я слишком стыдилась ее, слишком остро чувствовала унижение.
      – Стыдилась! – вспылил Сэм. Он не мог больше сдерживаться и молчать. – У тебя нет причин стыдиться и чувствовать себя виноватой! Ты не сделала ничего дурного! Это все он. Он бил тебя, мучил!
      – Как мне втолковать тебе? – сказала она, и голос ее смущенно задрожал. – Если тебе постоянно твердят о твоей вине, ты начинаешь в это верить. Начинаешь думать, что, должно быть, в чем-то провинилась. Вот что хуже всего, вот где самая глупость-то! Дело не в физической боли, а в душевных терзаниях. А их не снимешь на пленку.
      Вот что наделал Дауэрти. Никого еще Сэм не презирал так яростно, как этого человека.
      – Сегодня я и впрямь подумала, – продолжала Келли, – уж не организовать ли диспут-беседу на телевидении. Но, видишь ли, все осложняется тем, что случай мой – не вопиющий. Я не стала жертвой сексуальных домогательств. Побои не изувечили меня, не сделали инвалидом. Единственное, что превращает мою историю в сенсацию, это обвинение его в убийстве. Но если и устроить такую телевизионную передачу, то что это мне даст? Лишь дополнительную известность – ребенок, подвергавшийся насилию, и к тому же дочь убийцы! Уж, конечно, это никоим образом не гарантирует мне сохранение работы!
      – А потерять ее – это действительно так уж плохо? Келли покачала головой, изумленная самой возможностью такого предположения.
      – Для меня в этом вся жизнь! Все мои друзья работают на телевидении!
      И говоря это, она припомнила весьма краткий телефонный разговор с Диди, который был у них днем. Келли позвонила Диди сообщить, где она находится, и узнать, нет ли у той каких-либо вопросов по переданному ей Келли материалу.
      Откровенно говоря, позвонила она еще и затем, чтобы поговорить с кем-то, хорошо понимающим убийственные последствия всей этой истории для ее карьеры, с кем-то, способным посочувствовать, а может быть, и возмутиться таким с ней обращением. Но Диди говорила с ней вежливо-отчужденно, словно желая держаться от Келли подальше, в точности как Хью, на тот случай, если все эти судейские начнут видеть в ней лишь обстоятельство, отягчающее дело.
      Воспоминания об их телефонном разговоре вызвали у Келли спазм в горле, и потому закончила она совсем уже умирающим голосом.
      – Работать на телевидении было моей мечтой.
      – Но существовали, вероятно, и другие мечты, – хладнокровно произнес Сэм.
      «Да, было и такое», – подумала Келли. Она мечтала раньше об уютном доме, о детях и о мужчине, который станет ее любить и защищать. Но было это давно, когда она еще сохраняла романтические представления о жизни.
      – По-настоящему нет. Если не считать каких-нибудь детских фантазий. – Так ответила она Сэму и, отвернувшись к окну, опять уставилась взглядом в темноту. Тоненький серп луны висел низко над горизонтом, и свет его был так слаб, что ничуть не рассеивал мрака.
      – По-прежнему ожидается дождь.
      Но тучи, отчетливо видимые в сумерках, сейчас пропали.
      Раздался шорох. Сэм, встрепенувшись, оперся плечом об оконную раму и посмотрел в окно.
      – Если дождь и будет, мы к нему готовы, – ответил он, понимая, что она хочет сменить тему разговора на более нейтральную. Ему сейчас это требовалось так же, как и ей. – Готовы, насколько это возможно. – Мы удалили листья вокруг гроздей, чтобы облегчить доступ воздуха, а вертолетную службу я предупредил, чтобы была начеку.
      – Вертолетную службу?
      – Да, чтобы вертолеты летали над виноградниками, усиливая циркуляцию воздуха и просушивая грозди, – пояснил Сэм, повернувшись к Келли и уже не отрывая от нее взгляда. – Тогда можно надеяться, что виноград не станет водянистым и не потеряет аромата до сбора, то есть продержится еще несколько дней. Перед тем, как возникла эта угроза дождя, все были уверены, что урожай этот по всей долине будет рекордным. Теперь же все это крайне сомнительно.
      – Но, может быть, дождя и не будет. – Келли сама удивлялась тому, как волнуют ее его проблемы, несмотря на обилие собственных.
      Он улыбнулся, и неясные в сумраке черты осветились белозубой улыбкой.
      – Может быть, но винодел должен уметь предотвратить то, что можно предотвратить, если же этого сделать нельзя, он должен уметь стойко выдержать удар и двигаться дальше. Мудрые слова! – Говоря так, он имел в виду и ее. – Но одно дело потерять годичный урожай и совсем другое – все виноградники вообще. Не тебя единственную жизнь заставляет круто менять колею, Келли. Может быть, ты найдешь другой способ себя реализовать.
      – Может быть. – Но вокруг была тьма, и она чувствовала себя словно запертой в ней, словно не было ничего, кроме пространства этой комнаты и этого мгновения.
      – Келли?
      Ей хотелось, чтобы он еще раз так произнес ее имя. Эта теплая вопросительная интонация проникла в нее, пробиваясь сквозь все возведенные Келли защитные преграды и обращая ее к нему, Сэму.
      – Да, Сэм, – прошептала она.
      Но Сэм не смог бы сказать ей о своих желаниях. О том, что отдал бы все на свете за то, чтобы провести с ней ночь. Не произнося ни единого слова, он выпрямился и, отделившись от окна, коснулся кончиками пальцев ее гладкой щеки.
      Закрыв глаза от этого легкого прикосновения, Келли почувствовала восторг от ощущения, что Сэм – вот он, рядом с ней, теплый и сильный, и что одиночество ее окончилось, пусть и на одну только ночь, ночь, когда она так жаждет, чтобы сильные руки сомкнулись вокруг нее, нежа и лаская.
      Охваченная этим чувством, она потянулась к его лицу и пальцами провела по его твердому подбородку, ощущая легкую, выросшую за день щетину. Рука Сэма с ее щеки скользнула к плечам. Зажмурившись, Келли следила, как рука эта скользит дальше, вниз.
      Пальцы его, сжав ее запястья, потянули руку вверх, кончики их пальцев соприкоснулись.
      Внутри ее, как луч света, что-то дрогнуло. Наверное, это желание. Келли знала лишь одно – что хочет большего, гораздо большего!
      – Сэм!
      – Не надо, – прервал он ее с чуткостью, неожиданной для него самого. – Не говори ничего. Ни о чем не думай.
      Келли наконец приподняла голову, чтобы взглянуть на него, и лишь прошептала с усилием:
      – Я не хочу думать!
      – Тогда скажи мне, чего ты хочешь! – Пальцы его переплелись с ее пальцами. – Этого? – Другая рука его коснулась шеи Келли и медленно переместилась ниже – к выпуклости груди. Бешено забилось сердце, участилось дыхание, все чувства ее пришли в движение. – А может, этого?
      Его рука спустилась еще ниже и, задержавшись на ее талии, притянула ее поближе, вовлекая Келли в его тепло, в огонь его страсти. Она почувствовала его дыхание на волосах, на виске, на щеке, и что-то внутри ее болезненно сжалось со страстью – слепой и дикой. Но Сэм не поцеловал ее, хоть ей очень хотелось этого. Она не отворачивала лицо от его беспокойного ищущего рта. Она замерла, покоренная этой нежной лаской – касанием его пальцев, теплом его дыхания на коже, обещанием, которое оно таило в себе. Не надо спешить, время есть. Время для прикосновений, шепота, время для многих мгновений этой ночи.
      Она казалась шелковой, и все, чего бы ни коснулась его рука, было сплошным шелком – рукава халата, ее кожа, волосы. Невзгоды ее детства не огрубили ее. Горячий шелк. И Сэм все не мог насытиться. Он жаждал ее, и не потому, что уже давно не был с женщиной. Это было чем-то большим, нежели жажда совокупления. Несравненно большим. И желание это не было лишь зовом плоти, оно пронизало его всего – и тело его, и душу.
      Отступив от нее, Сэм провел по ее шее большим пальцем, коснувшись ямочки на подбородке, поднял к себе ее лицо, заглянул в глаза.
      – Ты хочешь того же, что и я, да, Келли? – хрипло спросил он и увидел, как дрогнули ее губы. – Хочешь?
      Осторожно, едва касаясь кончиками пальцев, он спустил халат с ее плеч. Халат скользнул вниз и с мягким шуршанием упал к ее ногам. Вздрогнув, Келли потянулась к нему. Но Сэм перехватил ее руки и отступил к постели, увлекая ее за собой.
      Там он стянул с себя рубашку, и Келли прижалась к его волосатой груди, радуясь тому, что наконец-то может коснуться его, потрогать его тело, мускулистое и твердое, ощутить его силу, его мощь. Найдя рот Келли, он потерся губами о ее губы. Противиться она не могла, и губы ее разомкнулись.
      Страсть и огонь вспыхнули мгновенно, они длили поцелуй, чувствуя обжигающее их обоих нетерпение. Она хотела поглотить его, хотела, чтобы он, став ею, освободил ее от былых ужасов. Всем телом она прижималась к нему, а руки ее блуждали по его спине вверх и вниз в страстном порыве изведать его всего и одновременно открыть ему себя.
      Все надвигалось слишком стремительно. Сэм хотел не торопясь насладиться мгновением, каждой частичкой ее красоты. Но нежность и терпение иссякли в нем под ее настойчивыми руками в то время, как тело ее жадно приникло к нему.
      Темнота скрыла от них окружающий мир. И в царившем вокруг безмолвии слышались лишь учащенное дыхание обоих и лихорадочный стук их сердец. Пальцы Келли нащупали его ремень, и мускулы его живота напряглись от этого прикосновения.
      Сэм помог ей, сам сбросив с себя одежду, ставшую вдруг такой ненужной, и, не сводя глаз с отступившей от него Келли, увидел, как спускает она с плеч узкие бретельки рубашки и перешагивает через нее. Обнаженная, она стояла перед ним – высокая и стройная, бледная в неярком свете лампы.
      В глазах Сэма светилось восхищение. Затейливый узел ее волос сбился на плечо.
      – Дай мне, – хрипло пробормотал он и, обняв ее, потянулся к ее волосам.
      Ловкими движениями пальцев он распустил узел, и Келли почувствовала, как волна волос упала ей на плечи. Она тряхнула головой, откинув волосы на спину. Сэм медленно гладил их, пропуская через пальцы. Эта ласка после всплеска исступленной страсти, эта нежность была неожиданной и чудесной, чудесной до боли. Келли внезапно почувствовала, что ей стало трудно дышать.
      – Зачем ты всегда так стягиваешь их? – Сэм еще раз провел рукой по ее волосам, шевеля их своим дыханием.
      – Так удобнее для работы и практичнее.
      – Зато так красивее.
      Келли почувствовала, как он осыпал ее волосы легкими как пух поцелуями, потом губы его спустились ниже, к изгибу ее плеча. И опять его руки – на ней и повсюду, они касаются ее, кончиками пальцев гладят ее всю – плечи и бедра, талию и груди. Келли наслаждалась нежной изысканностью этой ласки. Она начала гладить его в ответ, желая доставить ему ответное удовольствие.
      И мгновение спустя, не размыкая объятий, Сэм свободной рукой раскрыл постель и, мягко уложив ее на кровать, прижался к ее губам в долгом, бесконечном поцелуе.
      Мучительно медленно для эту ласку, он целовал теперь ее груди, щекоча языком соски, не обращая внимание на то, как выгнулось ее тело в жажде новых поцелуев, как требовательно погрузились в его волосы ее руки. Приоткрыв рот, он целовал ее грудь, лаская языком набухшие соски. Тело Келли сотрясалось под его телом, а он все целовал ее, мучительно долгими поцелуями. Она чувствовала, как внутри ее всепоглощающее желание пульсирует в унисон с движениями его требовательного рта, растет, вздымается и парит, и она чуть не плакала от этой сладкой и неизбывной муки.
      От тусклой лампы в зажмуренных глазах ее мелькали пятна. Кожа его под ее руками стала влажной, и пахло от него призывно и горячо. Она все цеплялась за него, уверенная, что, сколько бы ни длилось все это, ей было бы мало.
      И все эти долгие минуты Сэм боролся с искушением быстро и жадно взять то, что тянулось к нему. Терпение иссякло в нем, невозможно терпеть, когда женские руки молят тебя, а все ее тело застыло в напряженном ожидании, молчаливо убеждая в том, что так же сильно, как и он, она жаждет финала. В последний раз Сэм приник к ней губами и, поглотив ее сдавленный и изумленный крик, взял ее.
      Это было словно костер, пламя, горячее, чистое, яркое. Он знал, что будет так – бесконечно и безгранично. Что все исчезнет и останутся лишь они вдвоем, паря в вышине, устремляясь все выше и выше.
 
      Лампа все продолжала отбрасывать кружок неяркого света, погружая остальную часть комнаты во тьму. Резные розового дерева кроватные столбики стояли молчаливыми стражами.
      Испытавший полное и абсолютное блаженство, Сэм нежился в этом переплетении ног и рук, не в силах отодвинуться от разгоряченного и расслабленного тела Келли, чья кожа была покрыта еще любовной испариной.
      Краешком сознания он понимал, как ему нелегко будет теперь опять заключить свои чувства в панцирь – темный и тесный. Келли пошевелилась, поудобнее пристраиваясь к нему, и он опять ощутил силу и удивительную нежность ее тела.
      Лениво Сэм погладил ее маленькую грудь.
      – До сегодняшнего вечера, если бы меня спросили, я сказал бы, что предпочитаю полногрудых женщин. Ты заставила меня изменить вкус.
      – Правда? – Так же лениво она потерлась щекой о его плечи и приподняла голову, чтобы взглянуть на него.
      – Правда. – Губы Сэма разомкнулись в улыбке, но, встретившись с ней взглядом, он опять посерьезнел и внимательно и испытующе принялся рассматривать ее. – Как тебе это удается?
      Протянув к ней руку, он обвел пальцем контур ее губ.
      – Что удается? – Она остановила его руку, влажными губами обхватив палец.
      – Делать меня сильным и одновременно слабым. Опустошать и тут же вновь наполнять меня всего лишь одним своим прикосновением.
      – Я так делаю? Правда? – Она казалась удивленной.
      – Правда. – Приподняв ее повыше, он поцеловал ее в губы, которых только что нежно касался пальцем.
      Заснули они не скоро и одновременно. И он, и она.
 
      Повернувшись, Келли поняла, что на кровати рядом с ней пусто. Потрогав рукой простыню, она почувствовала холод. Сэм исчез. И исчез, должно быть, уже некоторое время назад. Нахмурившись, Келли села в постели и потерла лицо и глаза, прогоняя остатка сна и твердя себе, что это ничего не значит – ведь она привыкла просыпаться в одиночестве. Но на этот раз все было по-другому – одиночество угнетало. Она подтянула к груди укрытые простыней колени и уткнулась в них подбородком, чувствуя, как горло ее сжимается.
      Раздался стук в дверь – резкий, настойчивый. Келли не сразу поняла, что и проснулась от этого стука.
      – Кто там? – отозвалась она, внезапно остро застеснявшись того, что ночная рубашка ее скинута на пол и растеклась там облачком поблескивающего шелка и что тонкая простыня плохо прикрывает ее наготу.
      – Миссис Варгас. Я принесла вам поднос с завтраком – кофе и сок.
      Келли судорожно схватила покрывало и прикрыла им простыню.
      – Войдите.
      Дверь распахнулась, и домоправительница бесшумно вплыла в комнату, с привычным искусством удерживая в равновесии поднос.
      – Возле кресла оставить? – Седеющей головой она кивнула в сторону гостиной ниши.
      – Пожалуйста. – Келли чувствовала себя неловко, она с трепетом представила себе, что бы подумали о ней, если б Сэма застали с ней в постели.
      Как только домоправительница вышла из комнаты, Келли, вскочив, достала халат, сброшенный на пол возле окна, оставив рубашку лежать на прежнем месте. За ночь набежали облака, и небо теперь было затянуто тускло-серой пеленой. «Но дождя все-таки нет», – подумала Келли, накинула халат и подошла к подносу.
      Когда она подняла крышку кофейника, на нее пахнуло ароматом свежесваренного кофе. Келли налила себе чашку и поднесла ее к губам, вдыхая живительный бодрящий запах.
      И внезапно в ней вспыхнуло воспоминание о теплых губах Сэма, о его голосе, который произносит: «Утро. Мне пора». Так, значит, он ее поцеловал в щеку, уходя? Все это было в полудреме, и Келли даже не помнит, было ли это на самом деле. Кажется, он велел ей опять заснуть, не просыпаться. Как же крепко, оказывается, она спала!
      В памяти осталось еще что-то. Келли нахмурилась и уставилась в чашку с черным кофе, силясь вспомнить, что это было. «Кофе» – пронеслось в памяти. Сэм сказал: «Когда встанешь, приходи в контору. Я приготовлю кофе». Присниться это ей не могло. Значит, это было на самом деле.
      Углы рта ее еле заметно тронула улыбка – тайная радость от сделанного открытия. Оказывается, Сэм не просто покинул ее, крадучись, как вор – будь так, это испортило бы то наслаждение, что познали они ночью. Келли поставила чашку обратно на фарфоровое блюдечко, решив, что ей необходимо разделить с Сэмом первый свой кофе сегодня.
      Келли давно уже научилась собираться в спешке, но в этот день она побила все рекорды. Она ухитрилась даже выскользнуть из дома, не встретив ни Кэтрин, ни экономку.
      На крыльце она помедлила, вглядываясь в толстый облачный покров на небе. Воздух был тяжел и неподвижен, еле заметно пахло дождем. Откуда-то неподалеку доносился гул вертолета, своими винтами поднимавшего ветер. Местонахождение вертолета Келли определила по звуку, но самого его видно не было, а видела она лишь облака над деревьями и скалистые вершины.
      Удовлетворив мимолетное любопытство, она пошла по шоссе, но тут же разглядела вьючную тропу – самый короткий путь к винодельне и конторе Сэма. Поколебавшись всего секунду, она пошла по ней.
      По обеим сторонам тропа густо поросла деревьями; переплетение ветвей, загораживая свет, затеняло дорогу, а сгустившиеся тучи делали ее особенно мрачной и нелюдимой. Прислушиваясь к бодрому шуму машин на шоссе, Келли старалась вообразить себе эту тропу в ночь убийства.
      И тут возникло недоумение: зачем понадобилось барону идти к винодельне? Да еще по этой тропе? Может быть, он просто устал от столпотворения? Похоже на правду. Келли видела его лишь дважды, но оба раза ей показалось, что барон Фужер человек замкнутый и общению с людьми предпочитает книги. Но если это так, почему он не отправился в библиотеку? В библиотеке тихо, уединенно и несравненно приятнее, чем на этой мрачной тропе.
      Может быть, он был чем-то встревожен? Келли тут же вспомнила, как неожиданно стала свидетельницей интимной сцены между баронессой и Клеем Ратледжем. Не увидел ли и барон нечто подобное? Нечто, заставившее его заподозрить, что у его жены роман с другим мужчиной. Такое могло вывести на темную и безлюдную тропу, а потом погнать и на винный завод, где он встретился с ее отцом. Чистое ли это совпадение? Просто неудачное стечение обстоятельств – очутиться в неподходящем месте в неподходящее время? Это, и только это?
      В голове ее крутились вопросы. Келли тряхнула головой. Добрую половину последних десяти лет – сперва в колледже, где она изучала журналистику, а потом и на работе – она выспрашивала людей, стремясь раздобыть ответ. Это стало ее второй натурой, вошло в привычку, настолько упорную, что расстаться с ней было бы трудно. В особенности теперь, когда дело, занимавшее ее, касалось ее отца и в конечном счете задевало и ее.
      Тропа выходила во двор здания винного завода. Не освещенное приветливыми утренними лучами кирпичное строение завода выглядело темным и мрачным. С ним контрастировала яркая желтая лента, тянувшаяся с дальнего конца здания. Такой пластиковой лентой, как вспомнилось Келли, полиция отмечает места преступлений. Она удивилась, что ленту эту до сих пор не сняли.
      Смотреть было нечего, все вещественные доказательства давно уже были убраны отсюда. Келли это знала. И все же она поймала себя на том, что хочет взглянуть еще раз.
      Земля была испещрена следами. Но можно было разглядеть еле заметную черту, которой было обрисовано место, где лежало тело. Отмечены были и два других места. Келли решила, что на одном, вероятно, лежало орудие убийства, другое же – это там, где отец ее выронил бидон с керосином, бросившись наутек, и где находилось нечто, но что – она не знала.
      Ей вспомнилось краткое и тяжелое свидание с отцом. Наверное, он был испуган и смущен, что и пытался скрыть за злобной агрессивностью. Возможно, и в ту ночь он испугался и к тому же наверняка был пьян. Когда барон напустился на него, он, вероятно, ударил его в панике.
      Но почему молотком? Почему не бидоном, если в руках у него были бидоны? Если он собирался испортить вино в погребах, то что он делал на этом месте? Ход в погреба с другой стороны. Нахмурившись, Келли взглянула на верх здания, на фонарь охраны. Почему он подошел с этой стороны, так ярко освещенной? Неужели он был так пьян, что не заметил этого? Или же пьян настолько, что ему было море по колено?
      Маленькая боковая дверца приоткрылась, и оттуда показался седоватый коренастый Клод Бруссар. Выйдя, он быстро покосился на желтую ленту. И тут же отвел взгляд, переведя темные глаза на Келли.
      – Привет! – улыбнувшись, она шагнула ему навстречу.
      Он немедленно замахал на нее руками, и на суровом морщинистом лице его появилось раздражение.
      – Мы не пускаем репортеров. Вы вторглись без разрешения. Уходите немедленно.
      И опять Келли пришлось объяснять свое здесь присутствие.
      – Мсье Бруссар, я дочь Леонарда Дауэрти.
      – Вы? – Он подозрительно прищурился, сдвинув кустистые седые брови.
      – Да, это я. Вы должны были видеть меня по телевидению или в газетах, там, где сообщалось о смерти барона.
      – Я не смотрю ничего такого по телевидению и не читаю всех этих газет. – Он подошел поближе, все еще разглядывая ее. – Я помню его дочь. Такая большая и толстая, в очках.
      – А еще я любила проникать на винный завод, – прибавила Келли. – Один раз вы застали меля в погребах – я там пряталась.
      – Было дело, – кивнул он, постепенно признавая ее.
      – Испугалась я тогда до смерти, ведь я была уверена, что вы побьете меня, – продолжала вспоминать Келли.
      Старик Клод покачал головой.
      – В жизни не поднял руки на ребенка! – Он улыбнулся. – Я дал вам отведать вина.
      – Правильно, – пробормотала она, вдруг припомнив, как это было. – Я думала, что вино будет как виноградный сок, а оно оказалось кислым.
      – Не кислым, – с улыбкой сказал он. – Обыкновенное молодое вино, может, немного вяжущий вкус.
      – Вовсе и не немного, насколько помнится мне, – возразила Келли, и улыбка ее стала шире.
      Клод Бруссар тоже улыбнулся ей в ответ, но в следующую же секунду посерьезнел, в глазах его показалась досада.
      – Ваш отец был плохим работником. Пристрастился пить прямо на заводе. Я нашел бутылку виски, которую он припрятал. Я не мог позволить ему это продолжать и вынужден был его уволить.
      – Знаю. – Келли опустила голову, вспоминая, какое это было унижение – пойти встречать его после работы только лишь затем, чтоб узнать, что его уволили. Наутро он ввалился в дом мертвецки пьяным. Когда в конце концов он протрезвел, он сказал, что ему надоело быть в рабской зависимости от Ратледжей и потому он попросил расчет. Но она-то знала правду! Келли рассеянно отвернулась, разглядывая место преступления. – Вечно-то он пил, вечно дебоширил!
      – Лучше пойдем отсюда. – Загрубевшей рукой он сжал ее руку и решительно повел прочь. – Это плохое место.
      Тронутая этим заботливым жестом, Келли подняла взгляд к загрубевшему, перерезанному сетью мелких морщинок лицу старика.
      – Сколько же вам лет?
      Он и в детстве-то казался ей очень старым. Он приостановился и словно бы напрягся, широкие плечи его распрямились.
      – Разве это так важно?
      Он, видимо, был задет ее вопросом. Келли попыталась загладить неловкость и отмахнуться.
      – Нет, конечно. Просто мне интересно. Он гордо глянул ей в глаза.
      – Мне седьмой десяток пошел, но мой qrand-p?re проработал мастером в имении Ратледж до восьмидесяти четырех лет.
      И последние годы свои он прожил счастливо, потому что вина тогда у нас были прекрасные. Эти молодые с дипломами, химическими колбами и пробирками, разве они знают толк в настоящих винах? Старый… – повторил он с отвращением. Я как grand-p?re, и самые лучшие мои годы еще впереди. Рано мне на пенсию!
      – Мне и в голову не приходило вам это предлагать! Он кинул на нее вызывающий взгляд, но тут же остыл.
      – Что вам здесь надо? – спросил он через секунду с легким раздражением.
      – Я к Сэму.
      – Не прошло и пяти минут, как он уехал.
      – Да? – Разочарование. Келли не ожидала, что оно будет столь острым. Она посмотрела туда, где размещались конторы, и только тут заметила, что джипа возле здания не было. – Вы не знаете, куда он уехал?
      – Нет.
      Она кивнула, стараясь показать, что это не имеет значения.
      – Ну что ж, увижу его позже, дома.
      Однако дома это совсем не то, и Келли это знала. Махнув рукой Клоду, она отправилась назад, в долгий обратный путь.

      В просвете между деревьями виднелся серебристо-серый «Бронко», стоявший на подъездной аллее перед домом. «Для визитеров вроде бы рановато», – подумала она. Но, выйдя на поляну, она увидела и другие машины – машину со значком полиции, скромный седан и джип Сэма.
      Что-то тут не так. По телу побежали мурашки, а нервы напряглись как натянутые струны. Помедлив лишь секунду, она тут же прибавила шаг и прямо по газону направилась к крыльцу. Открывая входную дверь, она услышала голос Кэтрин.
      – В доме ее нет. Должно быть, вышла.
      Двое в полицейских мундирах, Олли Зелински, адвокат Джон Максвейн и Сэм стояли у подножия мраморной лестницы, поджидая спускавшуюся к ним Кэтрин. Джону Максвейну на вид было лет сорок. Это был мужчина с седыми висками, среднего роста и средней комплекции, а на лице его читалось снисходительное добродушие человека, привыкшего обращаться с правонарушителями, но не утратившего веры в исконные человеческие добродетели. На звук хлопнувшей двери все одновременно обернулись.
      – Вы меня ищете? – Неторопливо она подошла к ним, готовая услышать дурные вести. Мрачное выражение на лице Сэма говорило ей, что ничего хорошего ждать не приходится.
      Сэм встретил ее словами:
      – Ваш отец сбежал. Я услышал это по радио и примчался сообщить вам. А потом подъехали Зелински и другие.
      – Когда? – Голос ее был ровным, бесстрастным. Только так можно было не дать прорваться охватившей ее бешеной ярости.
      Она ясно видела все последствия побега: будет организована настоящая погоня, с заставами на дорогах, поисковыми группами, усиленными нарядами полиции по всему району и гудящими над головой вертолетами. Она представляла себе и толпы репортеров, и бесконечные сенсационные передачи «Новостей». Ее имя снова приплетут к этому делу, как раз теперь, когда все понемногу начинало затихать.
      – Сегодня утром, на рассвете, – ответил Олли, и в глазах его мелькнуло сочувствие.
      – Как? Как это стало возможно? – Келли незаметно отодвинулась от Сэма, сознательно лишая себя того утешения, которое давало ей его присутствие. Если он ненароком коснется ее, она может потерять самообладание, а она не хотела, чтобы кто-нибудь заметил, что происходит с ней. Она крепко сцепила руки на груди – защитный жест, скрывающий терзавшую ее боль.
      – Он притворился, что ему плохо. Дежурный был из новичков. Мы продолжаем расследование.
      Олли поправил очки на носу, как всегда, когда нервничал.
      Келли заметила это.
      – Зачем ты приехал? Ведь не для того же только, чтобы сообщить об этом мне!
      Олли быстро отвел взгляд, затем как-то робко произнес:
      – Этого не должно было произойти. Его арест и так осложнил тебе жизнь. Я хотел извиниться перед тобой. – Он запнулся, потом спросил: – Ты имеешь представление, куда он мог направиться?
      – Ближайшие винные магазины и бары вы обыскали? – с горькой усмешкой вырвалось у Келли. Она не могла удержаться от иронии.
      – Думаете, он вернется сюда или двинется на побережье? В Окленд и Сан-Франциско? – спросил один из полицейских.
      Они не сводили с нее глаз. Все ожидали ответа, которого у нее не было. Она коротко тряхнула головой, и на щеку ей упали волосы. Пальцами она взъерошила их, отводя назад и досадуя, что не затянула их в узел.
      – Не знаю, куда он направится и что захочет делать. Затеряться ему легче было бы в городе. Там больше мест, где можно спрятаться. Но не знаю, придет ли это ему в голову.
      – Ну а в горы он может податься? – спросил другой полицейский. – Ваш отец хорошо ориентируется на местности? Охотой увлекается?
      – Нет.
      – Туризмом?
      Келли опять тряхнула головой.
      – Единственное, чем он увлекается, это выпивка. И только в этом он знает толк.
      – Ну а друзья его?
      – Я отсутствовала здесь десять лет. Я не знаю ничего о его друзьях, не знаю даже, есть ли они у него вообще. Вам стоит расспросить завсегдатаев баров. Узнать, кто его собутыльники.
      Они задали еще несколько вопросов, на которые она не смогла ответить. С каждым новым вопросом напряжение возрастало, и нервы ее натягивались все сильнее. Наконец она не выдержала.
      – Послушайте, если бы я что-нибудь знала, хоть что-нибудь, неужели вы думаете, я не сказала бы этого вам? – отрезала она. – Мне не меньше вашего хочется, чтобы его нашли. Чем дольше он в бегах, тем дольше будет длиться вся эта… – Тут Келли осеклась, сразу же пожалев о том, что вспылила.
      Сэм подошел к ней и положил руку на плечо, но это не помогло.
      – По-моему, хватит вопросов, – сказал он в то время, как Келли напряженно боролась с искушением прислониться к нему.
      – Хорошо, – кивнул Олли. – Прости, что мы вынуждены были устроить над тобой эту экзекуцию, но что поделаешь… Если тебе придет в голову какая-нибудь мысль или ты вспомнишь что-нибудь, что может оказаться полезным нам…
      – Я позвоню, – пообещала Келли.
      В течение всего этого допроса Максвейн хранил молчание, оставаясь лишь свидетелем происходившего. Когда Олли и два полицейских, попрощавшись, через холл направились к двери, он задержался. Подождав, когда захлопнется дверь, он обратился к Келли.
      – В этой неловкой ситуации мне остается добавить лишь одно, мисс Дуглас, – сказал он. – На случай, если будете говорить с отцом, если он появится здесь.
      – Не появится, – оборвала его Келли. – Он не знает, что я нахожусь здесь.
      – Боюсь, что это не так. – Брови Максвейна поползли вверх так, словно он собирался извиниться за что-то. – Видите ли, я сообщил ему о вашем местопребывании.
      Сэм выругался сквозь зубы, тихо, но ожесточенно и громко спросил:
      – Какого черта вам понадобилось говорить это ему? Зачем ему знать, где находится Келли?
      – Я подумал тогда, что знать это ему надо. – Адвокат повел плечами, словно желая сказать, что дело сделано и спорить, удачно или неудачно, все равно бессмысленно. – Когда я посетил Дауэрти в тюрьме, он не скрывал свою крайнюю обиду на Ратледжей, в особенности на вас, миссис Ратледж. – Он покосился на Кэтрин, но та казалась совершенно невозмутимой. – Он обвинял вас во всех смертных грехах, и я подумал, что, когда он узнает, что его дочь у вас гостит, это поможет ему изменить свое мнение.
      – Ну и как, изменил он это мнение? – спросил Сэм с иронией.
      – К несчастью, нет. Пока что он убежден, что вы пытаетесь настроить его дочь против него. Знаете, паранойя – частый спутник алкоголизма, – заметил Максвейн, после чего опять повернулся к Келли: – Но это лишь часть того, что я намеревался с вами обсудить.
      Взяв ее за руку, он увлек ее в дальний угол холла. Келли не могла взять в толк, зачем она понадобилась адвокату, и напряженно ждала, чтобы адвокат разъяснил ей это.
      – Если случаем ваш отец как-то объявится здесь, – начал Максвейн, тихо и доверительно, – постарайтесь убедить его сдаться властям.
      – Вряд ли он послушает меня.
      – Сделайте попытку. Если он сдастся, положение его станет намного лучше, – объяснил он, после чего продолжал: – Когда наутро после гибели барона его задержали, содержание алкоголя в его крови было гораздо выше нормы. Он признался, что был пьян. Весьма вероятно, что он находился в состоянии, когда не мог отвечать за свои действия. Я могу выдвинуть аргументом не совсем вменяемое состояние, тогда обвинением может стать непреднамеренное убийство. Но чтобы это произошло, ему необходимо прийти с повинной – тогда мы взяли бы его на поруки и отправили лечиться. Нам надо будет нажимать на то, что алкоголизм – это болезнь, и представить вашего отца как жертву.
      – Не говорите мне ничего о жертвах! – Голос Келли дрожал от гнева. – Жертва – это я! Это мне пришлось жить с ним под одной крышей, мириться с его ложью и увертками! Это меня он бил смертным боем, когда был пьян! Если кто-то и поплатится за все, так это я! И счет еще не закрыт!
      И борясь со слезами, застилавшими глаза, Келли резко повернулась и пошла – быстрыми шагами, ничего не видя вокруг, не слыша, что Сэм зовет ее.
      Он хотел броситься за ней, но адвокат остановил его:
      – Пусть побудет одна.
      Тогда Сэм набросился на адвоката:
      – Что вы наговорили ей, черт вас возьми?
      – Боюсь, что я вывел ее из себя. Я думал, что она признает, что отец глубоко и неизлечимо болен. – Максвейн задумчиво посмотрел вслед Келли, потом перевел взгляд на Сэма. – Существуют различные ассоциации для лиц, чьи родители были или есть алкоголики. Я знаю одну программу, специально предназначенную для взрослых. Поговорите с ней, может быть, и она захочет присоединиться. По крайней мере пообщаться с людьми, переживающими то же, что и она, и это может дать выход возмущению, копившемуся в ней все эти годы. Во всяком случае, это могло бы стать первым шагом в этом направлении.
 
      На ресницах ее дрожали слезы. Заслышав приближающиеся размеренные и твердые шаги Сэма, Келли едва успела вытереть их. Убежав из нижнего холла, она укрылась в библиотеке.
      Когда Сэм вошел, она все так же продолжала стоять возле кожаного кресла, опираясь рукой на спинку. Ощутив на своих плечах тепло его рук, она отпрянула.
      – Все хорошо. – Она смогла взять себя в руки. Пальцы ее гладили складчатый абажур – ей надо было куда-то деть руки. – Вот сигарета мне не помешала бы. У тебя случайно не найдется? А то свои я в сумочке оставила, наверху.
      – Нет, у меня нету.
      – Ладно, не важно. – Она включила лампу, осветив деревянные панели библиотеки, сумрачной в этот пасмурный день. – При таких неприятностях удивительно, как я не стала больше курить!
      На столике возле лампы лежал пульт дистанционного управления. Келли подняла его, направила на телевизор. На экране мгновенно зажглось изображение.
      – Это про твоего отца, Келли, – начал было Сэм. Она подняла руку, прося его ничего ни говорить, взгляд ее был прикован к экрану.
      – Это «Новости». Может быть, его поймали. – Она опустилась в кресло и подалась вперед, поглощенная тем, что говорил ведущий.
      Но в программе лишь уточнялись сведения, известные из предыдущей передачи – о подозрительном пассажире, обнаруженном на пароме в Сан-Франциско. Подозрения не подтвердились. Программа закончилась кратким репортажем из тюрьмы и повторным рассказом о гибели барона.
      – Пойдем выпьем кофе, – предложил Сэм. Келли покачала головой.
      – Я лучше здесь побуду, может, что сообщат.
      – Даже если и сообщат, сделать ты все равно ничего не сможешь.
      – Знаю, но все равно мне хочется побыть здесь. Мне надо это, понимаешь? Постарайся понять, хорошо?
      Остаток дня и большую часть вечера она провела перед телевизором, переключая программы, слушая сообщение то одной, то другой программы. Полиция упорно продолжала считать, что он, по всей вероятности, скрывается в Напа и настойчиво утверждала, что кордоны на дорогах появились уже через десять минут после побега арестованного.
      Каждый выпуск «Новостей» сопровождался показом того, как бригады полицейских обыскивают трущобы, как вертолеты делают медленные круги, патрулируя район, как полицейские на заставах открывают багажники автомобилей и проверяют документы. Журналисты не уставали брать интервью с судейскими, жителями глухих углов, боявшимися оставаться в своих домах, с прохожими и туристами.
      И каждое слово журналиста, и каждое сообщение, так или иначе, начиналось с одного слова: «Отец ведущей «Телевизионных новостей» Келли Дуглас, обвиненный в убийстве гражданина Франции барона Фужера, пока не найден… сегодня утром… на сегодняшний день… сегодня к вечеру». И почти каждое сообщение включало в себя показ ее фотографии, или кадра из ее передачи, или Келли, снятой возле городской тюрьмы в Сент-Хелен.

* * *

      На следующий день Леонард Дауэрти все еще не был найден. Ближе к полудню журналисты подняли некоторый шум, так как полиция окружила виноградник в районе Карнероса, где скрывался какой-то, по их мнению, подозрительный тип. Одна из телевизионных групп, снимавшая с вертолета, показала телезрителям неясную фигуру, скорчившуюся под виноградным кустом. По прошествии двадцати томительных минут человек этот сдался полиции.
      Едва он, прикрывая руками лицо, выполз из-под кустов, Келли тут же поняла, что это не отец. Черноволосый, смуглый, он оказался мексиканцем. Для подтверждения этого телезрителям была опять показана фотография отца.
 
      В дневных «Новостях» промелькнуло несколько не подтвержденных в дальнейшем сообщений.
      В конце концов полиция допустила возможность того, что Дауэрти прошел через полицейские кордоны и покинул пределы Напа, и расширила сферу наблюдений.
      К вечеру начался ливень. Вершины гор и долину затянула пелена низких туч. В вечерней передаче журналисты под зонтами, с которых стекали водяные струи, сообщали последние известия о преступнике и делились своими предположениями.
      Филиал НБС передал репортаж, снятый заранее, еще до того, как зарядил дождь. Уже по первым же вступительным словам Келли догадалась, что репортаж будет связан с ее именем. Но она глазам не поверила, увидев на экране Линду Джеймс, свою соперницу и врагиню, стоящую возле отцовской развалюхи и рассказывающую зрителям, что находится возле дома, где росла Келли Дуглас. На заднем плане среди разбросанных сорняков и всяческого хлама маячил зелено-белый «Бьюик». Линда Джеймс поднялась на крыльцо, открыла дверь. Дотошный оператор не пропустил момента, как она входит в гостиную. Мусор, грязь, куча пепла и сигаретных окурков возле маминой фотографии.
      – О Боже! – Келли зажала рот рукой, подавляя рыдание. Крупным планом возникла ее кукла, одиноко сидящая на грязном диване. Камера прошлась по закопченной кухне, грязной посуде в раковине, заплесневелым продуктам в холодильнике. Почему она не вычистила все, когда была в доме?
      Линда Джеймс сидит на кровати. На кровати Келли. Пальцем проводит до запыленной поверхности комода, по изголовью металлической кровати. Стоя у окна, она глядит на хмурое небо.
      Двух с половиной минутный репортаж окончился кадрами, снятыми во дворе. Линда выразила свое сочувствие и заключила следующими словами:
      – Мы не смогли найти Келли Дуглас, чтобы побеседовать с ней, хотя знаем, что она находится где-то поблизости. Вне всякого сомнения, она следит за тем, как продвигаются розыски. Испытывая, как подозреваю, смешанные чувства. Линда Джеймс. Напа-Вэлли.
      Келли вынуждена была признать, что профессионально передача была сделана хорошо. Но по-человечески она чувствовала себя растоптанной, выставленной на всеобщее обозрение. Телевидение вторглось в ее личную жизнь. Злая и пристыженная, она выскочила из библиотеки.
      Не успела она подняться к себе, как дверь открылась и в дом вошел Сэм. Рубашка его промокла, и ткань прилипла и телу, так что отчетливо виднелись мускулы груди. На толстой ткани спецовки и вокруг манжет также заметны были дождевые пятна. Не сразу заметив ее, он снял шляпу, брызгая на мраморный пол каплями дождя. Когда взгляд его наконец упал на нее, она глубоко вздохнула и, переведя дух, разжала пальцы.
      – Дождь льет нешуточный, – сказал он, слегка поморщившись.
      – Похоже. – Она двинулась к лестнице.
      – Ты наверх?
      – Да.
      – Я тоже. Мне надо помыться и переодеться. Большими шагами он пересек холл и направился к лестнице, оставляя повсюду мокрые следы. Он догнал ее, и они стали подниматься вместе.
      – Что-нибудь было в вечерних «Новостях»?
      – Ничего. Все еще прячется где-то. Он вздохнул.
      – Прости. Я, ей-богу, думал, что уж к этому-то часу они его поймают.
      – Я сама так думала, – призналась она. Возле ее двери он приостановился.
      – У тебя все в порядке?
      Сказать, что все у нее в порядке, она не рискнула бы и раньше.
      – Я справлюсь, – ответила она.
      – Знаю, что справишься. – Он улыбнулся. – Скоро увидимся.
      Келли кивнула и, ничего на это не сказав, толкнула дверь к себе в комнату. Не теряя времени, она схватила сумочку и достала плащ из шкафа. И тут же выскочила из комнаты и быстро сбежала вниз по ступенькам.
      Четверть часа спустя взятый напрокат автомобиль, проехав по заполненным водой колеям, остановился возле бывшего дома Келли. Промокшая деревянная обшивка казалась почти черной, а оконные стекла превратились в потемневшие зеркала. Келли секунду смотрела на них, а потом выключила фары и двигатель.
      Выйдя из машины, она под проливным дождем направилась к передней двери, ловко лавируя между луж. Гостиная, когда она вошла, была погружена в полную темноту. Она нащупала на стене выключатель и зажгла в комнате тусклый верхний свет.
      Выпутавшись из своего плаща, Келли огляделась и решила, что первым долгом займется мусором.
      Под раковиной в шкафчике она обнаружила пластиковые мешки для мусора. В первый она сгребла все продукты из холодильника вместе с мисками и контейнерами. Во второй она опрокинула мусорное ведро, добавив сверху валявшиеся повсюду картонки. Третий пакет она пронесла по комнатам, вытряхивая туда содержимое пепельниц, засовывая пустые бутылки, старые журналы, газеты и все, что можно было счесть мусором. Когда она кончила уборку, у двери стояло четыре заполненных доверху пластиковых мешка.
      Следующим делом была раковина с грязной посудой. Келли принялась отскребать от тарелок и сковородок засохшие остатки еды, отмачивать и драить, еще и еще. Через тридцать минут и это было кончено, и Келли, вытерев последнюю сковородку, сунула ее в духовку. Наполнив тазик свежей мыльной водой, она оттерла кухонный стол, плиту и рабочий столик, потом вымыла полки в буфете и холодильник – снаружи и внутри.
      Чтобы выполнить и эту задачу, ей пришлось частично заполнить пятый мешок. Вместе с другими она оттащила его в гостиную. Ливень поутих, и, воспользовавшись этим, Келли подбежала к машине, включила фары, затем, один за другим, перетаскала во двор и выкинула в проржавевший мусорный бачок возле сарая мешки с мусором.
      Завершив это, она оглядела замусоренный двор. Мусор был ясно виден в лучах фар. Что могла, она побросала в бачок, остальной мусор оставила как есть. Завтра она вернется сюда и сообразит, что с ним делать. И как быть с сорняками, тоже подумает, если дождь прекратится.
      Оставалось немного: вытереть пыль, подмести и вычистить ванную. Выключив фары, она пошла обратно к дому. Она уже хотела было закрыть дверь, но передумала – пусть проветрится немного.
      Пальцы ее потянулись к пуговице плаща, но тут внимание ее привлек какой-то звук, похожий на звон посуды. Нахмурившись, она сняла плащ и, бросив его на спинку кресла, бросилась на кухню.
      И замерла в дверях, увидев отца. Развалившись на стуле, он набивал себе рот кукурузными хлопьями прямо из коробки. Поредевшие волосы его были мокрыми и темно-серым шлемом облепили череп, но одежда выглядела сухой.
      Гнев, все эти дни не оставлявший Келли, тут же вспыхнул в ней с новой силой.
      – Что ты здесь делаешь?
      – Ем. – Он сунул в рот еще одну пригоршню засахаренных хлопьев и зачавкал ими. – Холодные сосиски, сыр, сухари и пара-другая шоколадок – вот и все, чем я пробавлялся последние два дня. Ты здесь прибралась немножко. Это приятно. – Он опять запустил руку в коробку с хлопьями. – Почему бы тебе не сварить кофе? Я продрог до костей на этаком-то дожде. Я хотел убедиться, что ты тут одна. И учти, что я люблю побольше сахара.
      С каким удовольствием Келли выбила бы у него из рук коробку с хлопьями! Но вместо этого она подошла к раковине и, помыв руки, налила воды в старенький кофейник.
      – Интересно, зачем ты вернулся сюда!
      – Раздобыть еды, сухой одежды, одеял и еще чего-нибудь, что мне пригодится.
      Отмерив в кофейник две порции молотого кофе и закрыв крышку, она вставила шнур в розетку, потом, отвернувшись от отца и вцепившись в край рабочего столика, на секунду расслабилась.
      – Зачем тебе понадобилось удирать из тюрьмы?
      – А что, ты думала, я стану делать? Оставаться там, чтобы меня засудили за то, что не имеет ко мне отношения? Не дождетесь! – Опять послышалось шуршанье коробки с хлопьями. – Мне надо было выбраться оттуда и придумать, как бы раздобыть денег, чтобы откупиться от Ратледжей и сохранить свой участок земли. Виноград надо было уже собрать. А теперь вот дождь этот. Весь урожай может полететь к черту, и я ни пенни не выручу. А мне понадобятся деньги. – Он опять зачавкал хлопьями. – Ты должна помочь мне, Лиззи-дочка! Мне нужны деньги, чтобы заткнуть пасть этой суке и не дать ей заграбастать мою землю!
      – Сдайся властям, тогда я помогу. – Келли не сводила глаз с выщербленной дверцы буфета. – Ты говорил, тебе нужно тридцать пять тысяч долларов. У меня они есть. Найдется и больше. Сдайся полиции, и я уплачу. Земля останется твоей, в целости и сохранности.
      – Это Ратледжи тебя надоумили, да?
      Келли резко обернулась, чтобы встретить его взгляд, руки ее по-прежнему цеплялись за край стола.
      – Нет. Это моя идея. Целиком и полностью моя. Коробка с хлопьями была теперь на столе. В руках у него, кроме крошек, когда он обратил к ней настороженный взгляд, ничего не было. – Я поеду с тобой, когда ты решишься сдаться. Я сама отвезу тебя.
      – Нет. Не стану я сдаваться. Я не хочу обратно в тюрьму.
      – Все равно они поймают тебя. Раньше или позже, – возразила она.
      – Не поймают. Если только ты мне поможешь.
      – Поможешь? Чем же это? – Кофейник перед ней забулькал.
      – Будешь потихоньку навещать меня. Приносить еду, вещи.
      Она не верила своим ушам.
      – Ты хочешь превратить меня в сообщницу? Чтобы я помогала сбежавшему из тюрьмы арестанту?
      – Я ни в чем не виноват, черт возьми! – окрысился он. – Уж будь уверена, что мама, если б была жива, сделала бы, как я прошу. Она бы мне помогла. И тебе бы посоветовала помочь.
      – Не смей говорить о маме! – Вне себя от боли и гнева, Келли ухватилась за ближайший стул. – Меня с души воротит, когда ты заводишь о ней речь! О том, как ты любил ее! Как ты скучаешь! Это ты ее погубил! Так же верно, как если б ты собственными руками задушил ее! – Закипавшие слезы застилали ей глаза. – Я говорила тебе, что она больна! Говорила, что ей нужен доктор! А ты отвечал, что у тебя нет денег, чтобы платить доктору. «Это просто сезонная лихорадка» – так ты говорил. Вот выбрасывать деньги на виски – это ты мог, не правда ли? А потом ты уехал, оставив ее на моем попечении. А я не знала, что надо делать.
      Келли с трудом удерживала рыдания. Не хватало воздуха. Кофейник бурлил все сильнее, под стать ее сердцу, с каждой минутой колотившемуся все больше и все мучительнее. Единственным ее желанием было повернуться и уйти, но позволить себе это она не могла. Она заварила эту кашу, ей и расхлебывать.
      – А когда ты вернулся, ты был так пьян, что упал, не дойдя до двери. А она все не ложилась, старалась дождаться тебя, Как всегда дожидалась. И это в то время, когда была так слаба, что единственное, на что хватало ей сил, это лежать на диване. Я заснула возле нее на полу, а когда проснулась, она была уже мертвая.
      – Знаю. – Он сцепил руки на столе, руки его слегка дрожали. – Я виноват перед ней. Я очень виноват перед Беккой. Господь знает, как сильно я любил ее, но мужем я был никудышным. – В пропитом хриплом его голосе звучало раскаяние, а глаза, когда он поднял голову, с трудом заставляя себя встретиться с ней взглядом, влажно поблескивали. – Наверное, и отцом я тоже был никудышным.
      – Никудышным отцом! Вот это сказанул так сказанул! – воскликнула Келли. Недоверие боролось в ней с возмущением, и последнее в конце концов побороло. – Позабыл, как сломал мне руку, как колотил меня, сколько раз я шла в школу с подбитым глазом, с синяками и кровоподтеками, сколько ночей я провела одна в страхе, что ты не вернешься домой, и в страхе еще большем, что вернешься? Правильнее будет сказать, что отца у меня вовсе не было. Что жила я с алкоголиком! С истязателем детей!
      – Это все виски проклятое… – запротестовал он.
      – А зачем ты пил его? Почему не бросил? Почему?
      – Тебе это непонятно, правда? Вот Бекка, твоя мать, та понимала…
      Жалость к себе. Сколько раз слышала она ее в этом голосе! Слышала так часто, что сейчас ощутила лишь привычное отвращение.
      – Так объясни это мне!
      – Это все потому, что я слабый. Что мне не дано было быть сильным, как мама или ты. – Он не сводил глаз со своих сцепленных рук. – Она знала, что я ничтожество. И что им и останусь. А вот виски делало меня большим и сильным. Я мог хвастаться, как в один прекрасный день соберу со своих виноградников урожай и изготовлю собственное вино. Вино не хуже, чем у иных прочих в долине! Накачавшись виски, я верил, что так оно и будет. А потом с размаху шлепался на землю, и до меня доходило, что никогда тому не бывать, не по зубам мне это. Не хватает мне чего-то. Внутри не хватает.
      Келли стояла и глядела на него – на седые поредевшие патлы, на дряблую и пожелтевшую от многолетнего злоупотребления спиртным кожу, на преждевременно состарившееся его лицо. Плечи, некогда широкие и мускулистые, теперь ссохлись и согнулись, как у того, кто потерпел поражение. И этого усталого, побитого жизнью старика полиция объявила беглым преступником и разыскивает – с вертолетами, собаками и оружием на изготовку!
      – Земля – это единственное, что помогало мне ощутить себя человеком, – продолжал он тихо и хрипло. – Вот поэтому-то мне и приходится изо всех сил цепляться за нее. Поэтому я и не могу позволить Ратледжам ее у меня отнять. – Совладав с собой, он все-таки поднял на нее взгляд, в глазах его читалась мольба. – Неужели непонятно? Если я лишусь земли, каждому будет ясно, что я полное ничтожество!
      – Понятно, – пробормотала Келли. Отвернувшись, она направилась к буфету, достала оттуда две чистые чашки и налила в них кофе в то время, как мысли ее в полной сумятице скакали, опережая друг друга.
      Годы и годы страданий, гнева и… страха! Годы ненависти, тщетных стремлений и надежд. Теперь она хотела лишь одного – покончить с этим, освободиться, раз и навсегда.
      Достав банку с сахарным песком, она насыпала в его чашку три полные ложечки, после чего отнесла чашки на стол и пододвинула к нему его кофе.
      – Выпей вот кофе. Согрейся. – Подвинув стул, она села напротив него. – Прятаться долго ты не сможешь, – заключила она, глядя, как обеими руками он поднял чашку и принялся с шумом прихлебывать кофе. – Вчера я говорила с Максвейном. Это хороший адвокат. Он может помочь, но лишь в том случае, если ты сдашься в руки полиции.
      – Другими словами, может помочь мне очутиться в тюрьме, – пробормотал отец. – Ратледжи ловко все обтяпали. Если я и она утверждают противоположное, то кто поверит мне?
      – Но если ты невиновен…
      – Если, – помолчав, он невесело хмыкнул. – Видишь? Даже ты не веришь мне! Моя собственная дочка и та думает, что я укокошил этого парня.
      Келли хотелось бы поверить ему, но поверить означало бы доверять, а это никогда не приносило ей ничего иного, кроме горя и страданий.
      Устало вздохнув, она сказала:
      – Тогда ответь мне на несколько вопросов.
      – Что еще за вопросы? – В его взгляде также сквозило недоверие.
      – Ты говорил, что отправился в имение Ратледжей, чтобы спуститься в погреба и испортить вино. – Келли вертела в пальцах чашку, медленно и рассеянно. – Если ты хотел спуститься в погреба, что ты делал за углом?
      – Я услыхал голоса, хотел узнать, кто там есть. Я знал, что в усадьбе гости, и испугался, что, может быть, сюда идут, что хозяйка решила показать гостям погреба, похвастаться винами. Я решил на всякий случай проверить. И выждать, если надо.
      Келли была вынуждена признать, что объяснение его звучит правдоподобно.
      – Ну и когда ты пошел проверить, что ты увидел?
      – Ничего. По крайней мере до тех пор, пока не появился, шатаясь, тот парень и не свалился наземь как подкошенный.
      – Раньше ты мне этого не говорил! – Дождь припустил опять, с новой силой забарабанив по крыше. – Ты говорил, что мертвец там уже лежал.
      – Он и лежал, когда я подошел, – возразил он не без раздражения в голосе.
      «Тонкости словоупотребления, – подумала Келли. – Другое дело, что эти политиканы, судейские крючкотворы могут вывернуть это наизнанку и обратить себе на пользу».
      – Ладно. – Она опять вздохнула, прежде чем задать новый вопрос. – Что же ты увидел перед этим?
      – Ничего. Я уже говорил это. Но я слышал голоса – кто-то ссорился, спорил.
      – О чем спорил?
      Подув на кофе, он отхлебнул еще глоток.
      – Не знаю. Я не расслышал, о чем шла речь. – Он нахмурился, досадуя на ее вопросы. – А если и расслышал бы, все равно не понял. Я был выпивши. В первый раз после почти двухнедельного поста. Ты можешь не поверить мне на слово. Тогда обыщи буфет. Припрятанных бутылок ты там не найдешь.
      – Голоса, которые ты слышал, сколько их было? Два, три, четыре? Может быть, больше?
      – Бога ради, неужели ты думаешь, что я помню? – Раздраженно вскочив, он направился к рабочему столику, где налил себе в чашку еще кофе, прибавил сахару.
      – Попытайся вспомнить.
      После долгого молчания он сказал:
      – Два… А может, три. Точно не помню.
      – Голоса была мужские? Женские? Или и женские и мужские?
      – Один из них уж точно принадлежал мужчине, не правда ли? – Он хохотнул, довольный тем, как к месту вспомнил пол убитого.
      – Ну а другой? А может, другие?
      – Не знаю. – Он сунулся в холодильник в поисках еще чего-нибудь съестного, потом вынул из буфета банку персикового компота. – Один говорил громко, словно он сердится или обижен. Это был явно мужчина. – Он порылся в ящике с инструментами, извлекая оттуда консервный нож. – По-моему, тогда мне показалось, что голоса мужские, но… сейчас я не уверен. Все как в тумане. Один из голосов, мне кажется, мог быть и женским.
      Это могло быть как правдой, так и ловкой попыткой направить ее по ложному следу. Келли потерла лоб. Она не заметила первых признаков головной боли, но сейчас голова разболелась не на шутку – боль была ровной, давящей.
      – А когда ты приблизился к телу, ты не заметил кого-нибудь рядом?
      Достав из ящика со столовыми приборами вилку, отец подошел с ней к столу и занялся вылавливанием из банки кусочков персиков.
      – Только Кэтрин Ратледж, великую и несравненную Кэтрин собственной персоной. – Набив полный рот персиками, он проглотил их, запив горячим и сладким кофе. – И кто докажет, что не она укокошила парня?
      Предположение это не выдерживало никакой критики. Кэтрин и в свои девяносто оставалась, конечно, женщиной грозной, по при этом она не обладала ни ростом, ни силой, достаточными, чтобы нанести удар по голове мужчине на целый фут выше ее, столь мощный, чтобы он оказался смертельным.
      – А до этого ты ничего не видел и не слышал?
      – Не помню. – Он нацепил на вилку еще один скользкий кусок.
      – Шагов никаких не слышал? – продолжала настаивать Келли. – Чтобы кто-нибудь бежал? Ничего похожего не было?
      – Сколько раз мне тебе повторять, что помню я все как в тумане! – воскликнул он не то с досадой, не то сердито. – Думаешь, мне самому не хочется вспомнить? Думаешь, я не ломаю голову, как бы изобрести способ, чтоб хоть кто-нибудь мне поверил? У меня мозгов хватает, черт побери, чтоб сообразить – стоит им поймать меня один разок на лжи, всего один-единственный раз, и, как ни старайся, никто не поверит ни слову из всего, что я рассказываю о той ночи.
      Дождь с силой бил в окна, а тишина в комнате все углублялась. Келли задала отцу волновавшие ее вопросы, но так и не решила, верит ли она отцу или же не верит. Молча она глядела, как он пьет компот из банки. Кофейная чашка его была пуста.
      Встав, он сказал:
      – Мне надо собрать кое-какую еду. – Достав из-под раковины пластиковый мешок, он начал с того, что кинул туда пару банок на выбор, потом принялся опустошать полки буфета, сбрасывая в мешок все банки подряд. – Принеси мне штаны и рубашки на смену.
      – Куда ты пойдешь? – Полиция шныряла повсюду. Безопасного места, чтобы спрятаться, для него не нашлось бы. Во всяком случае, чтобы спрятаться надолго. – Куда ты пойдешь?
      – А зачем тебе это знать? Чтобы натравить на меня законников? – криво усмехнулся он, сразу превратившись в привычного ей отца. Открыв было рот, чтобы опровергнуть обвинение, она тут же закрыла его, мысленно сказав себе, что, конечно же, донесла бы куда следует. Видимо, это было написано на ее лице. – Я знал, что Ратледжи сумеют восстановить тебя против отца.
      – Да хватит тебе злобиться на Ратледжей! – Келли в сердцах вскочила, сжала кулаки. – Вечно тебе надо спихнуть на кого-то собственную вину! Но никто тебя в эту неразбериху не толкал. А если я теперь тебе не верю, так это потому, что слишком часто ты лгал мне раньше! Врал, божился и снова врал! Ты! А вовсе не Ратледжи!
      Он потупился, потом пробормотал, глядя в сторону.
      – Я сам принесу себе одежду.
      Шум дождя перекрыл какой-то рокот. Келли подумала, что это гром, но рокот был ровным и все это время как бы нарастал. Келли поняла, что это не гром, а гул автомобильного мотора, и вздрогнула.
      – Мне кажется, кто-то едет, – предостерегающе шепнула она отцу и, метнувшись в гостиную, увидела свет фар, нащупывавших дорогу сквозь сплошную стену дождя.
      Она бросилась к передней двери, которую оставила открытой. Подъехавшая машина тормозила возле взятого ею напрокат автомобиля. На секунду свет фар ослепил ее. Фары погасли, и одновременно с этим она услышала, как хлопнула задняя дверь дома. В полной тишине раздавался только шум дождя. Келли ждала, когда откроется дверца автомобиля и зажжется верхний свет, чтобы посмотреть, в форме ли приехавший.
      В темноте обозначился квадратный темный корпус автомобиля. Это джип. Джип Сэма. Напряжение несколько ослабло, но тут же вернулось опять. С непокрытой головой, прямо по лужам он бежал под дождем к переднему крыльцу. Келли попятилась, впуская его.
      Уже в гостиной он стряхнул дождевые капли с плеч и рук, острый взгляд, которым он ее смерил, выражал нечто большее, чем раздражение.
      – Могла бы и предупредить, куда собираешься!
      – Не сообразила как-то, – призналась Келли, потом сказала удивленно: – Откуда ты догадался, что я здесь?
      – Я и не гадал. Просто это первое, что пришло мне в голову. – Грудь его поднялась в усталом и тяжелом вздохе. – Не будешь ли любезна объяснить, чем это ты тут занимаешься?
      – Уборкой. – Ей надо было бы сообщить ему об отце, о том, что он совсем недавно был здесь, что она говорила с ним, но она не смогла выговорить ни слова. Неуместное в данной ситуации понятие о верности лишало ее дара речи.
      – В вечерних «Новостях» показали несколько отснятых здесь кадров. Здесь побывали репортеры. Они проникли в дом. Внутри было как в свинарнике. – Она оглядела гостиную. Комната казалась по-прежнему запущенной, но не такой грязной, как раньше. – Мне не хотелось, чтобы новые репортеры застали дом в таком виде.
      – Больше репортеров не будет. Я выставил охрану. Мне жаль, что я раньше не позаботился об этом, – сказал он, и в голосе его прозвучала прежняя мягкость. – Ну так что? Ты готова?
      – Мне еще надо вытереть пыль и подмести. Я…
      – Я пришлю сюда завтра кого-нибудь прибраться вместо тебя. – Положив руку ей на плечо, он повернул ее, слегка подтолкнув в глубь комнаты, другой рукой указывая на кресло.
      – Пойдем. Вот твой плащ. Я погашу свет в кухне. Келли вспомнила о кофейных чашках и коробке с хлопьями на столе.
      – Нет. Я сама. – Чувствуя раскаяние от того, что утаила от него визит отца, она заспешила в кухню.
      Сэм пошел за ней следом. Келли вошла в кухню первая, но не успела скрыть следы чужого присутствия. Сэм озадаченно глядел, как она ставит чашки в раковину.
      – Кто это был здесь? – Глаза его подозрительно сощурились. – Твой отец?
      Набрав в легкие воздуху, она кивнула:
      – Да.
      – Когда? Давно?
      – Когда ты подъехал, он выскочил с черного хода.
      Чертыхнувшись, Сэм кинулся к задней двери и распахнул ее. Но ее отца и след простыл. Резким движением он захлопнул дверь и, повернувшись, сердито взглянул на Келли.
      – Какого же черта ты его не задержала? – пробормотал он и, отшвыривая стулья, двинулся из кухни обратно в гостиную.
      – Как это ты себе представляешь? – парировала она и, рванув провод, отключила кофейник. – Схватить и не пускать в ожидании тебя? Я даже не знала, что это ты! Не знала, кто это едет!
      Пройдя за ним в гостиную, Келли смотрела, как он хватает трубку черного телефонного аппарата, стоявшего возле кресла отца. Аппарат был старый, с круглым диском. Келли знала, что телефон не работает, но предоставила Сэму убедиться в этом самому. Не услышав гудка, Сэм швырнул трубку и повернулся к ней. – Об этом надо сообщить, Келли. Никогда еще взгляд его, лицо, нижняя челюсть, весь его облик не казались ей такими тяжелыми и суровыми.
      Точными экономными движениями он снял со спинки кресла и сунул ей в руки плащ, потом крепко, как тисками, сжав ее руку, повлек к двери. Так и не надев плащ, а лишь прижимая его к себе, она вышла с ним на крыльцо. Сильные струи дождя остужали ее горящие щеки, а пальцы Сэма крепко сжимали ей руку.
      – Почему ты мне не сказала, что он был здесь? – Вопрос этот он задал как бы через силу, глядя как бы мимо нее.
      – Я не знала, как сказать. – Голос ее был тоненький, как у маленькой девочки, какой она себя чувствовала в эти минуты.
      – Не знала, как сказать? Да при виде меня все, что тебе надо было, это крикнуть, что он выбежал с черного хода, и тогда я, может быть, успел бы его догнать! – Отпустив ее руку, он открыл дверцу ее машины со стороны водителя и придержал, на этот раз глядя прямо на нее. – Я думал, ты хочешь, чтобы его поймали. Чтоб все это кончилось.
      – Я и хочу. – Она храбро встретила его взгляд, не обращая внимания на стекавшие по лицу струи воды, дождь теперь лил как из ведра, воздвигая водяную стену между ними.
      – Почему же ты ничего не сказала? Ты надеялась скрыть это?
      – Нет, конечно.
      – Куда он отправился?
      – Он мне не сказал.
      – Ты не видела, в каком направлении он пошел?
      – Нет. Я бросилась посмотреть, кто это едет. И тут же услышала, как хлопнула задняя дверь.
      – Что он говорил тебе, Келли? Полиция захочет это знать.
      Подбородок у нее задрожал. Чтобы скрыть это, она наклонила голову, чувствуя, как дождевые капли стекают по ее носу.
      – Говорил, что был никудышным отцом. Говорил, что не виноват и не убивал барона Фужера, что это сделал кто-то другой, кто был рядом.
      – И ты ему поверила? – Насмешка, прозвучавшая в его голосе, доконала ее. – Ты забыла, как он обращался с тобой? И что это тебе стоило?
      – Нет, не забыла. И никогда не забуду. – Скользнув на водительское место, она рывком тронулась с места, оставив его с протянутыми руками. Двигатель завелся сразу, едва она прикоснулась к ключу зажигания. Краем глаза она видела, как Сэм садится в джип. Загоревшиеся фары ее машины прорезали стену дождя и осветили узкую дорожную колею.
      На щеках ее слезы мешались с остатками дождевой влаги. Вытерев мокрые щеки, она покатила быстрее, чем следовало. Она не могла бы ответить точно, от чего убегала – от прошлого или от настоящего.

      Промокшая до костей Келли быстро вбежала в дом и сразу же бросилась наверх. Когда открылась входная дверь, она была уже на середине лестницы. Оглянувшись, она увидела Сэма с радиотелефоном в руках.
      – Келли, подожди! – Но резкость его тона заставила ее лишь прибавить шаг.
      Сэм взбежал по лестнице следом за ней, перескакивая через ступеньки. Он появился возле ее двери, как раз когда она закрывала ее. Быстрым движением он перехватил дверь и оказался внутри комнаты. При виде его Келли попятилась. Сделав еще один шаг к ней, он увидел, что в глазах ее мелькнул страх. Это заставило его остановиться. Он был зол. Вернее сказать, даже взбешен. Швырнув на кресло телефон, он постарался взять себя в руки.
      – Нам надо поговорить, Келли, – сказал он, стараясь, чтобы голос его был максимально спокойным. Между ними оставалось не менее пяти метров, но он и не пытался сократить это расстояние.
      – Не теперь. Я вымокла и продрогла. Мне надо переодеться в сухое. Как и тебе.
      Руками, скрещенными на груди, она обхватила себя за плечи.
      – Теперь, – настаивал Сэм. – Вчера я оставил тебя одну. Больше это не повторится.
      – Что ты хочешь? Чтобы я извинилась? Ладно. Я очень сожалею, что не сказала тебе об отце. Не знаю, почему я так поступила. Возможно, от смущения. Понимаешь? Не могу это объяснить. – Она немного отвернулась, явно взволнованная. – Я даже и себе самой не могу этого объяснить.
      – Значит, он не бил тебя, не запугивал?
      – Нет. – Келли покачала головой, а потом, откинув ее, уставилась в потолок, на секунду плотно сжав губы. – Просто мы говорили. Вернее, спорили. Я пыталась убедить его сдаться полиции, но это было пустой тратой времени. – Опустив голову, она тяжело вздохнула. – Он все божился, что невиновен, что не собирается идти в тюрьму за что-то, чего не совершал. – На мгновение остановившись, она вскинула на него глаза, в которых мелькнул гнев. – И не спрашивай, верю я ему или не верю! Я получше тебя знаю, сколько раз он лгал. Просто это… просто я не могу прогнать мысль: а что, если это как в истории о мальчике и волке? Что, если на этот раз он и впрямь говорит правду?
      – Келли! – Он шагнул к ней.
      Она мгновенно отпрянула и перевела разговор на другое.
      – Господи, и для чего только я тебе все это рассказываю! К тебе это не имеет никакого отношения! Ни малейшего!
      – А по-моему – имеет!
      Она резко обернулась, в глазах ее влажным блеском сверкнули слезы.
      – Прекрати, слышишь! Прошу тебя, Сэм, прекрати! Не нужна мне гноя жалость! Я не хочу, чтобы меня жалели.
      Гнев ее вызвал в нем ответную реакцию.
      – К твоему сведению, жалости к тебе я не испытываю. Просто мне не все равно, черт тебя подери!
      – Почему это тебе не все равно? – недоверчиво спросила она.
      Сэм хмуро вглядывался в ее лицо.
      – А тебе не приходило в голову, что я влюбился в тебя? – Глаза ее изумленно сверкнули. Потом она отступила на шаг, и лицо ее побледнело. – Я вижу, тебя такая возможность смертельно пугает, – пробормотал он.
      – Тебе надо разобраться в своих чувствах. Ведь мы так недавно узнали друг друга!
      – А сколько времени надо быть знакомыми, чтобы влюбиться? – запальчиво возразил Сэм. – День? Неделю? Месяц? Два? Какие временные рамки тут предусмотрены?
      – Не знаю… Я только думаю…
      Она попыталась отвернуться, но на этот раз Сэм не дал ей возможности ускользнуть снова. В два шага он покрыл разделявшее их расстояние и, ухватив ее кисть, развернул ее лицом к себе.
      – Не говори, что ты думаешь! Говори, что чувствуешь!
      Глаза их, их характеры схлестнулись.
      – Ты хочешь знать, что я чувствую, да? – Она швырнула в него эти слова, и в каждом из них было непокорство и сопротивление. – Хочешь услышать, что я не желаю любить тебя, что связь с тобой была ошибкой? И что бы ни было между нами, этому не будет продолжения?
      – Правда? Тогда мы должны, не теряя времени даром, использовать то, что есть! – Сэм притянул ее к себе и приник к ее губам, с силой зажав ее голову в руках.
      Келли сопротивлялась, пытаясь оттолкнуть его руки, но находила лишь его ищущий рот. Она пыталась бороться с ним, но понимала главное: бороться она должна сама с собой.
      Побуждаемый гневом и досадой, Сэм вновь и вновь жадно приникал к се губам. Он должен доказать ей, что их связывает нечто огромное, неповторимое и настоящее. Она не должна больше страдать, она должна забыть обо всем, что мучило ее все эти годы, ведь у нее теперь есть он.
      Когда она наконец ответила ему, ответ этот был безогляден и самозабвенен. Ее губы, не поддавшись, смягчились, не разделяя его пыла, раздвинулись. Он уловил еле слышный беспомощный звук – нежный вздох, идущий откуда-то из глубин ее естества. За окнами спальни рокотал гром и сверкала молния, но эпицентр грозы был здесь, рядом с ними, стихия эта вовлекала их в свой водоворот.
      Сэм почувствовал пальцы Келли на вороте своей рубашки. Он начал снимать мокрую одежду с себя и с нее, срывая нетерпеливо, обрывая в спешке пуговицы. Охваченный лихорадкой страсти, он бросил Келли на постель и заключил ее в объятия, осыпая жадными поцелуями мокрое от дождя лицо, охваченный неистовым желанием трогать, гладить и мять ее тело.
      Под этим новым натиском Келли приникла к нему и тоже принялась осыпать поцелуями его тело. Но этого ей было мало, Келли вжалась в него, задыхаясь от восторга, когда Сэм, обхватив ее бедра, вошел в нее, заполнив ее собой. Заполнив не только физически. Даже в смятении своем Келли это понимала.
      Откинув голову, она изогнулась дугой – гибкой, напряженной, чудесной. Каким-то углом сознания, где еще сохранялся здравый рассудок, она хранила мысль, что не хочет его любить, не хочет нуждаться в нем, зависеть от его чувства. Потом руки ее скользнули по его груди, и, склонившись, она приникла к его губам.
      Закрыв глаза, Келли позволила ему увлечь ее туда, где реальность смещается, торжествует одна лишь любовь, и за ее порогом остаются сомнение и здравый смысл.
      Когда стихли последние содрогания, Келли осталась лежать на нем, приникнув головой к его груди, подымаясь и опускаясь вместе с его дыханием, становившимся все спокойнее. И чем больше успокаивалась сама, тем явственнее начинали шевелиться в душе все те же смутные опасения. Но сейчас ее убаюкивала его рука, тихо поглаживавшая се влажные волосы.
      – Что ты чувствуешь сейчас? – пробормотал Сэм, и тихое рокотание его голоса пощекотало ее ухо.
      – Счастье… – призналась Келли. – Полное счастье. На мгновение воцарилась тишина, и единственным звуком в комнате было мягкое шуршанье дождя по оконным стеклам. Келли решила, что Сэм удовлетворился ее ответом.
      – Но – что? – спросил вдруг он, и в голосе его прозвучали вызов и легкая обида. – Мне кажется, в твоем ответе содержалось некоторое «но».
      – Объятия, поцелуи, секс. Может быть, кроме этого, ничего больше нет, – сказала она, не убирая руки с его волос. Приподнявшись на локте, Келли откинула голову, чтобы взглянуть на него, и увидела в его глазах нетерпение и протест. И все же тихим голосом она договорила: – Может быть, больше этого мы так ничего и не узнали.
      – Говори за себя. – Мягким движением Сэм перевернул ее на спину и лег так, чтобы касаться ее. – Что до меня, то я не отрицаю, что люблю твое тело. Люблю твои груди. – Он прикоснулся к ее груди. – Люблю, когда твои длинные ноги обвиваются вокруг меня. – Он провел рукой по ее бедру. Мне стоит только взглянуть на тебя, и я начинаю тебя хотеть. Но слушай меня внимательно – женщину, которая заключена в этой прекрасной оболочке, я люблю больше.
      Он говорил тихо, но страстная уверенность проглядывала в его глазах, голосе, в выражении лица.
      – Почему ты так уверен? – удивилась Келли.
      Осторожным движением он разгладил пальцем морщинку между ее бровей и улыбнулся невеселой улыбкой.
      – Почему ты так не уверена?
      – Очень просто. Видишь ли, Сэм, в последнюю неделю вся моя жизнь перевернулась. Я не знаю, что будет с моей работой, с моей карьерой, наконец. – Она погладила его подбородок – ей нравилось, что он был такой твердый, решительный, говоривший о силе его характера. – Может быть, меня привлекла в тебе лишь твоя надежность, Сэм. А если это так, то долго это не продлится. Мне надо разобраться во всем этом.
      – Разобраться и отбросить прочь. – Найдя ее руку, он, пристально глядя ей в глаза, поцеловал ее ладонь. – Скажи хотя бы, что думаешь обо мне.
      – Отрицать это было бы невозможно. – Келли улыбнулась, остро чувствуя прикосновение его тела.
      – Хорошо. Но мне надо сказать тебе и еще кое-что.
      – Что же именно?
      – Я хочу, чтобы у меня были дети, хочу убедиться, смогу ли я воспитать их лучше, чем воспитали меня мои родители. И я хочу, чтобы родила мне этих детей ты. Хочу, чтобы ты всегда была в моей жизни. А сам хочу быть в твоей, так что потрудись, черт возьми, освободить в ней место для меня! – Его брови изогнулись в ласковой угрозе.
      Келли вздрогнула.
      – Ты меня пугаешь! Он поцеловал ее в губы.
      – Значит, испугались мы оба. Потому что я тоже боюсь тебя. – Он отодвинулся от нее и выбрался из постели, бронзовый, мускулистый, широкоплечий.
      – Ведь ты это не всерьез говоришь, правда? – Келли приподнялась на локте, внимательно глядя на Сэма.
      Одежда их, все еще влажная, валялась на полу. Сэм подобрал вещи и покосился на Келли.
      – Конечно, всерьез! Никогда раньше я не разрешал себе так привязываться к кому-либо. Не разрешал себе любить. Когда нет любви, нет и боли. Когда не ждешь слишком многого и не желаешь слишком много, меньше и разочарований. Целее будешь. – Он помолчал, выдержал ее взгляд. – Может быть, ты и я в этом схожи. Я знаю, что не собирался привязываться к тебе. Когда я находился с тобой рядом, я сопротивлялся этому изо всех сил. Я так старался не привязаться к тебе, что влюбился… и дал тебе власть надо мной, власть причинять мне боль. – И, помолчав еще немного, он добавил: – Но прошу тебя, не будь жестокой.
      Келли не смогла ответить ему улыбкой. Слишком огорошена она была тем, как он неожиданно обнажил перед ней свои чувства, свою уязвимость. Уязвимый Сэм Ратледж – какое нелепое сочетание слов. И тем не менее сочетание это грело ей душу, словно бы даже успокаивало.
      Отнеся в ванную мокрую одежду, Сэм задержался там, удивленный обилием флаконов и тюбиков со всякими туалетными принадлежностями, выставленными в ряд на столике возле фаянсовой раковины. Грим, кисточки, лак для волос, гребни, лосьоны – чего тут только не было. Может быть, его бывшая жена тоже расставляла это все в их ванной, но Сэм что-то не помнил, чтобы он обращал на это внимание. Он взял в руки баночку с кольдкремом, приоткрыл крышку и понюхал. Пахло Келли – свежей, шелковистой, сексуальной.
      Капля воды с мокрой одежды в руках потекла по его бедру. Сэм поскорее бросил одежду в таз. Миссис Варгас может утром думать все, что ей угодно. В кипе мокрой одежды он разглядел порванное кружево и улыбнулся. Что бы ни пришло в голову миссис Варгас, подозрения ее будут недалеки от истины. Сдернув с вешалки полотенце, он вернулся к Келли.
 
      На следующее утро, когда в дом, чтобы допросить ее, заявились Олли Зелински и лейтенант, возглавлявший группу по поимке ее отца, Келли не удивилась. Предчувствуя это, она подробно записала все события прошлого вечера, опустив только чисто личные Детали, касавшиеся смерти мамы. Она закончила писать как раз перед тем, как Сэм вернулся, чтобы выпить с ней кофе.
      – Не возражаете, если я останусь? – спросил Сэм после того, как миссис Варгас сопроводила в малую гостиную Олли и лейтенанта.
      – Нет, – отвечал лейтенант, мужчина лет пятидесяти, с брюшком и потухшим усталым взглядом, звали его Лью Харрис. – Даже напротив, мне, возможно, придется задать вам несколько вопросов.
      – Кофе на столе, – сказал Сэм. – Берите. Лейтенант воспользовался приглашением, Олли же уселся в кресло.
      – Мне действительно очень неловко, – обратился он к Келли.
      – Таков порядок, я знаю. У меня достаточно репортерского опыта, чтобы знать, как происходит полицейское расследование. – Келли догадывалась, почему здесь присутствует Олли. Отнюдь не для выражения сочувствия или поддержки. Некогда они дружили, и, как она подозревала, он надеялся, что, доверяя ему, она может рассказать ему то, чего не рассказала бы никому другому. Он просто выполнял свой служебный долг. Она ясно это понимала.
      – Вот. – Она вручила ему свернутые в трубочку листки. – Я записала все по свежим следам – что он говорил, что ел, в чем был одет, когда ушел, все, что, по-моему мнению, может оказаться важным.
      Просмотрев записи, Олли передал их лейтенанту. Заученным жестом Харрис просунул руку за лацкан пиджака и из кармана рубашки вытащил очки для чтения. Нацепив их на нос, он бегло улыбнулся присутствующим.
      – Зрение обычно сдает вторым, – сказал он и похлопал себя по выпирающему брюшку. – А первым исчезает стройность стана.
      Шутка была избитой, но Келли постаралась улыбнуться. Он начал читать записи. Она сидела, не сводя с него глаз, чувствуя, как нарастает напряжение. Наконец он прижал листки к столу, расправляя загнувшиеся уголки, и покосился на Олли.
      – По крайней мере теперь известно, на чем будет строить защиту Дауэрти, – сказал он. – Он собирается утверждать, что с Фужером ругался кто-то третий.
      – Разве это так уж невозможно? – вежливо, но решительно ввернула Келли.
      – Невозможно? Да нет, пожалуй. Маловероятно? В высшей степени. Удивляет ли меня такое утверждение? Единственное, что кажется мне удивительным, это почему он не присовокупил ко всему прочему примерное описание внешности этого третьего участника.
      Дождь прекратился еще ночью. И теперь сквозь прорезь в тучах в комнату через окно пробивался солнечный луч. Келли различала приглушенный и монотонный рокот вертолета, одного из тех, что облетали виноградники, нагоняя ветер, который должен был сушить грозди, чтоб на них не появилась плесень.
      – Значит, вы считаете его виновным. Ответ прозвучал со скоростью молнии.
      – Как пить дать, – констатировал лейтенант, потом с некоторой неловкостью пожал плачами. – Простите. Я знаю, что он ваш отец, но таково мое мнение профессионала.
      – Лью принимал участие в расследовании обстоятельств гибели барона, – пояснил Олли.
      – Понятно, – пробормотала Келли. Сидевший с ней рядом Сэм заерзал в кресле.
      – Келли не может поверить в то, что ее отец способен на убийство. По-моему, так повела бы себя любая дочь.
      – Точнее будет сказать, что у меня есть ряд сомнений, – сказала Келли, отлично понимая, что сомнения эти сохранились лишь у нее одной.
      – Мисс Дуглас, в виновности вашего отца нас убеждают три вещи: к совершению преступления его толкал как повод, так и возможность его совершить, а кроме того, на месте преступления найдено и так называемое дымящееся ружье. – Харрис загибал пальцы, перечисляя, последнее же он разъяснил: – В данном случае таким дымящимся ружьем служит орудие убийства, которое было у него в руках, орудие, сохранившее отпечатки его пальцев.
      – Другие отпечатки на нем также были найдены?
      – Разумеется.
      – Вы определили, кому они принадлежат?
      – Отпечатки, принадлежащие одному человеку, до сих пор не идентифицированы. Принадлежащие двум другим мы опознали – они оставлены руками рабочих имения. Молоток – это, можно сказать, их повседневное орудие.
      – Ирония заключается в том, что те отпечатки, которые до сих пор не идентифицированы, как раз-то и могут принадлежать подлинному убийце барона Фужера, – заметила Келли, и не потому, что была так уж убеждена в этом, а скорее чтобы позлить их.
      – Келли, улики, свидетельствующие против твоего отца, перевешивают, – терпеливо начал Олли.
      – Но все это улики косвенные. Свидетель показал, что видел его возле тела с орудием убийства в руках. Но свидетелей, видевших, как он совершил преступление, у вас нет. Так называемым поводом к преступлению вы называете предположение, будто барон Фужер застал отца в момент нанесения ущерба чужой собственности. Из чего следует, что он застал его врасплох. А если это так, то почему он не ударил барона одним из тех керосиновых бидонов, что были у него в руках? Почему он бросил бидоны и схватил молоток?
      – Возможно, молоток был у Фужера. Фужер услышал, что кто-то крадется, и схватил молоток для самообороны, – выдвинул свою теорию лейтенант. – Произошла борьба. Ваш отец завладел молотком, которым и ударил барона Фужера.
      – А возможно, там был кто-то третий. И он повздорил с бароном, а потом ударил его, – сказала Келли, все настойчивее возвращаясь к версии отца. – Разве вам известно, где находился каждый из гостей в предполагаемый момент убийства? Все ли гости оставались на террасе?
      – Нас с вами на террасе не было, – напомнил ей Сэм. – Я подвозил вас домой.
      – Но свидетельствовать под присягой, что в момент убийства барона вы находились со мной, я не могу, – возразила Келли. – Ведь я не знаю, когда точно мы уехали. В тот вечер у меня не было часов, а войдя к себе в комнату, на часы я не посмотрела. Я не знаю – может быть, отвезя меня, вы вместо того, чтобы вернуться, заехали на завод и, застав там барона, поссорились с ним и его ударили!
      – Вы хватаетесь за соломинку, – резко сказал Сэм. – По какой такой причине мне понадобилось бы убивать барона?
      Но Келли необходимо было доказать свою правоту, доказать во что бы то ни стало.
      – Ладно-ладно! Я заметила, что, когда барон объявил о совместном предприятии Фужеров – Ратледжей в Калифорнии, новость эта не слишком-то вас обрадовала.
      – Это прозвучало неожиданно. – Лицо его опять стало суровым, жестким. – Я знал, что ведутся переговоры, но о достигнутом согласии мне не было известно.
      – И то, что оно достигнуто, вам не слишком поправилось, – упорствовала Келли.
      – Ну, радости я в самом деле не почувствовал. – Ответ прозвучал сухо, коротко, как и последовавший затем вопрос: – Что вы, черт возьми, затеваете, Келли?
      – Стараюсь доказать свою правоту. – Она перевела взгляд с него на Олли и лейтенанта. – У других тоже могли быть поводы пожелать барону смерти, гибель барона могла и другим быть так или иначе на руку. Но куда как проще обвинять во всем человека, всем известного алкоголика, не правда ли?
      – Виновен ой или невиновен, решит суд, – дипломатично проговорил Олли.
      – И тогда уже будет не до сомнений – законных или незаконных, – напомнила ему Келли. – Ну а сегодня у меня есть основания сомневаться.
      – Мне жаль, что ты так считаешь, Келли, – серьезно произнес Олли. Он откинулся на спинку кресла. – Думаю, что нам пора заканчивать, Лью.
      – Верно, – с заметным облегчением согласился лейтенант.
      – Я провожу вас.
      Встав, Келли почувствовала сожаление, что наговорила много лишнего.
      – Не обиделся? – Она протянула Олли руку скорее в знак примирения, чем на прощание.
      – Нисколько. – Он тепло пожал ей руку.
      – Наверное, и дьяволу нужен адвокат, – сказала она, как бы оправдываясь.
      – Почему же адвокат, а не просто дочка? – улыбнулся Олли.
      – Благодарю. Я так и думала, что ты поймешь! – Она улыбнулась ему в ответ, чувствуя облегчение от того, что старый друг не отвернулся от нее.
      Попрощавшись с гостями, Сэм прикрыл за ними дверь и сразу же обернулся к Келли. Та стояла неподвижно, вся погруженная в раздумье. Но несмотря на внешнюю неподвижность, в ней чувствовалась энергия, сконцентрированная, ищущая выхода. Энергия словно исходила от нее волнами, оживляя все вокруг.
      – Может, ты найдешь нужным объяснить мне, в чем дело?
      – Что? – Она рассеянно нахмурилась, потом бросила на него взгляд, в котором сквозило нетерпение. – Ты ведь не думаешь, что я всерьез считаю тебя возможным убийцей барона? Я лишь предположила, что и у других могли быть к этому как поводы, так и возможности. Я ни на минуту не допускаю мысли, что это сделал ты.
      – Меня больше беспокоит, что ты начинаешь верить в невиновность отца. Тебя ожидает крах, Келли, – предостерег он ее.
      – Я вовсе не верю в его невиновность. Просто я ощущаю потребность выяснять, виновен он или нет, для моего собственного блага и спокойствия. Я больше не могу оставаться в неведении.
      – А что тебя убедит? Признание?
      – Не знаю. – Руки ее взметнулись вверх в досадливом и раздраженном жесте. – Единственное, что я вижу, – это то, что в обвинении есть нестыковки.
      – Ты наняла ему адвоката. Защищать его обязанность Максвейна. Не твоя.
      – Ты помнишь, как выглядит фигура Фемиды, Сэм? – спросила она, и губы ее изогнулись в усмешке. – Она ведь не только слепа, как крот, у нее еще и весы кривые. Оба мы знаем, что для защиты он представляет из себя неудачную кандидатуру. Если меня попросят давать показания в суде, то я вынуждена буду признать, что в пьяном виде он бывает необуздан. Какой суд захочет признать, что такой человек может быть невиновен, даже в том случае, если он невиновен?
      – Так что же ты хочешь доказать? – прищурившись, он глядел на нее.
      – Ничего я не хочу доказывать, но нельзя отправлять человека в тюрьму только потому, что он был кошмарным отцом и скверным человеком. А если его отправят в тюрьму, то я хочу знать, что это потому, что он виновен. Неужели это так трудно понять? – Она злилась на Сэма и не скрывала этого.
      – Нет, это понять не трудно. Трудно понять лишь, каким образом ты собираешься все это доказать? И почему ты считаешь, что доказывать что-то следует именно тебе, – возразил он не менее раздраженно, чем она.
      – А кто же еще станет это делать? Единственный способ что-то доказать – это отвергнуть все другие возможности. И мне неизвестно, как сделать это иначе, кроме как задавая вопросы.
      – Задавая вопросы о чем? – спросила с верхней лестничной площадки возникшая там Кэтрин. Тонкой рукой она оперлась о перила и стала спускаться вниз.
      – О том, кто мог убить барона Фужера. – Повернувшись лицом к Кэтрин, Келли вновь овладела собой и своими чувствами, что не получалось в разговоре с Сэмом.
      Слова эти заставили Кэтрин приостановиться.
      – Что за вопрос! Как ни болезненно это для вас, но убил его ваш отец.
      – Но он уверяет, что не убивал. Говорит, что барон с кем-то разговаривал и что они ссорились.
      На лице Кэтрин мелькнуло странное выражение, но когда она заговорила, голос ее был безукоризненно ровен.
      – Это просто смешно.
      – Так уверяют меня все. – Келли все еще была слишком сердита, чтобы удержаться от резкости. – Но если он не убивал, то кто же убийца? Может быть, кто-то из Ратледжей?
      Кэтрин вскинула голову:
      – Надеюсь, вы не ожидаете от меня ответа на столь абсурдный вопрос.
      – Ну что, Келли, добилась своего? – буркнул Сэм. И внезапно все смятение и вся неуверенность вновь нахлынули на нее. Что же, Господи Боже, она творит? Она перевела дух и покачала головой.
      – Не знаю, что со мной такое. Сэм прав. Я должна извиниться перед вами.
      – Ничего страшного. – Кэтрин погладила ее по плечу. – Вы находились в большом напряжении последние дни. В таком отчаянном положении мы все склонны говорить и действовать необдуманно.
      «Интересно, знает ли Кэтрин, что такое истинное отчаяние и на какие невероятные поступки оно способно нас толкать?» – подумала Келли. Отчаяние – знакомое чувство! Слишком многое зависело от событий этих последних дней. Ее работа, возможно, даже все ее будущее. Она не могла спокойно сидеть и ждать, что будет. Ей необходимо было действовать.

      Озорной ветерок подхватил подол Келли, когда, выйдя из машины, она ступила на поросшую травой обочину. Каблук ее увяз в гравиевом покрытии, но, сделав шаг вперед, она выбралась на твердую почву и захлопнула дверцу машины. Звук захлопываемой дверцы нарушил безмятежную тишину виноградников.
      Потом опять все стихло, и слышен был лишь шепот листвы на виноградных кустах, когда их теребил ласковый ветер, да шум машин, проносившихся вдали по шоссе. Сквозь дымчатые стекла очков, защищавших ее глаза от яркого утреннего солнца, Келли оглядела джип, припаркованный впереди ее машины. На голове у нее был накинут шелковый шарф – ржаво-зеленый, с золотистыми пятнами, концы его обвивались вокруг шеи и сзади, чтобы шарф не спадал, были затянуты в узел.
      Келли провела рукой по щеке, отводя щекочущий шарф, и оглянулась вокруг. Пейзаж был поистине райский – на ярко-синем небосклоне сияло солнце, постепенно прогревая воздух над котловиной, окруженной кольцом гор. А среди виноградных лоз стоял Сэм в коричневой фетровой шляпе.
      Просунув руку в открытое окошко своей машины, она нажала клаксон, просигналила раз, другой, третий. Когда Сэм обернулся, Келли помахала ему и, перепрыгнув через неглубокую канаву и тем сократив себе путь, направилась к тому ряду кустов, возле которых стоял Сэм. Там она остановилась и стала поджидать его, глядя, как он подходит этой своей уверенной мужской походкой, не размахивая руками, а свободно болтая ими в воздухе.
      – Привет! – Голос его был звучный, ласковый. – Что случилось? Может, какие-нибудь новости?
      – Нет. Он все еще в бегах. Никому не попадался. – Отец ее был темой слишком щекотливой, и Келли поспешила перевести разговор на что-нибудь более безопасное. – Как виноград? Грозди подсохли, надеюсь?
      – Те, что я проверял, вроде бы да. – Сэм приподнял ветку, показывая тугую гроздь лиловато-черных ягод.
      Сэм просунул палец в середину грозди, проверяя, на осталось ли там влаги. Виноградинки росли так густо, что воздуху, казалось, никак не проникнуть внутрь. Сорвав одну ягоду, Сэм раздавил ее между большим и указательным пальцами, чтобы проверить, достаточно ли липкий у винограда сок, что является признаком сахаристости.
      – Надо будет еще посмотреть для верности, но думаю, что через пару деньков здесь можно будет начинать сбор. – Сэм рассеянно оглядел ровные ряды кустов, и морщины возле его глаз, углубившись, стали заметнее.
      – Это значит, что с началом сбора времени у тебя станет еще меньше.
      – Во всяком случае, меньше, чем мне хотелось бы иметь сейчас. – Он встретился с ней взглядом, и в глазах у него зажегся теплый огонек, сразу превративший их беседу в нечто интимное. – Хочешь попробовать?
      И, не дожидаясь ее ответа, Сэм вырвал из грозди еще одну виноградину и поднес ее к губам Келли; глаза его, теперь устремленные на ее губы, потемнели, и взгляд этот заставлял ее сердце биться как бешеное. Келли покорно открыла рот, и он сунул виноградину между ее разомкнутых губ, на миг задержав там свой испачканный соком палец.
      Келли раскусила виноградину и почувствовала, как брызнул терпкий сладкий сок, в то же время ощущая его руку в своей руке, не давая ему отнять руку от ее губ. Жест этот был неосознанным, инстинктивным, как бы ответом ее на ту атмосферу доверительности, что установилась вдруг между ними.
      Сочная мякоть ягоды и раздавленная кожица проскользнули ей в горло.
      – Мм… вкусно! – невольно пробормотала Келли и, взяв его палец в рот, слизнула с него следы виноградного сока. Покончив с одним пальцем, она переключилась на второй, проделывая все это безотчетно, как ребенок, слизывающий с ложки сахарную глазурь. Лишь встретившись с ним взглядом, она поняла, что движение это могло иметь и какой-то иной, скрытый смысл. Но, как ни странно, она не смутилась.
      – Ты специально сюда заявилась, чтобы с ума меня сводить, да?
      – Такая мысль у меня тоже была, правда, не в первую очередь, – призналась Келли и, в последний раз поцеловав его руку, отпустила ее.
      – Зачем ты приехала?
      – Мне надоело сидеть вторые сутки безвылазно, смотреть эти передачи по телевизору и ничего не предпринимать. – Беспокоило ее, главным образом, второе – то, что она ничего не предпринимала. Но объяснять это Сэму не имело смысла – все равно он не смог и не захотел бы этого понять.
      – Я был уверен, что еще вчера его поймают, – заметил Сэм. – Уйти далеко пешком он не мог, но здесь неподалеку есть одна пустошь. Говорят, сегодня они собираются прочесать ее пядь за пядью. Возможно, они выкурят его оттуда.
      – Возможно. – Кивнув, Келли вздохнула. – Так или иначе. – И тут она сказала то, ради чего приехала. – Я хотела предупредить тебя, чтоб ты не волновался, когда вернешься и обнаружишь мое отсутствие. Я приеду назад, так что искать меня не надо. Ладно?
      – Ладно. Но ты так и не сказала, куда отправляешься, – крикнул ей вслед Сэм.
      – Так ли это интересно? – Махнув рукой, она ускорила шаг, мысленно моля Бога, чтоб Сэм не настаивал на более четком ответе. Лгать ему впрямую она не хотела.
      – Когда вернешься, загляни ко мне.
      – Загляну, – пообещала она, садясь и свой взятый напрокат автомобиль. Помахав ему в последний раз, она отъехала.
      Меньше чем в миле от имения Келли наткнулась на первый полицейский кордон. Машины стояли цепочкой, но их было не много, и вся процедура заняла у нее около пяти минут. Когда два полицейских в форме направились к ней, она, поборов волнение, достала документы на машину и свои нью-йоркские права, которые она предусмотрительно положили рядом на сиденье.
      Один из патрульных остановился возле дверцы – высокий, неулыбчивый, в темных очках, которые скрывали выражение его глаз.
      – Вот документы. – Келли протянула ему бумаги прежде, чем ее попросили их предъявить, он взял документы и сказал:
      – Будьте любезны, откройте багажник.
      Чувствуя, как внимательно другой патрульный оглядывает через второе окошко заднее сиденье, Келли потянулась, чтобы открыть бардачок и нажать кнопку багажника.
      – Вы Келли Дуглас? – спросил первый полицейский, не выпуская из рук ее удостоверение.
      – Да. – Она не сомневалась, что ему известна ее фамилия, и то, что она является дочерью беглого преступника.
      – Снимите, пожалуйста, очки.
      Келли подчинилась и подождала, пока он сравнит ее лицо с фотографией на водительском удостоверении.
      – Куда направляетесь, мисс Дуглас? – вопрос прозвучал спокойно, ровно, но, натянутая как струна, она расслышала в нем оттенок подозрительности.
      – В «Клойстерз», монастырскую винодельню, – ответила она, стараясь, чтобы пальцы легко лежали на руле, а не сжимали его, судорожно и нервно. – У меня деловое свидание с владельцем, мистером Гилом Ратледжем.
      Полицейский помолчал, обдумывая услышанный ответ. Келли оставалось лишь надеяться, что он не станет проверять ее. Потому что свидание с владельцем было назначено не у Келли Дуглас, а у Элизабет Даген. С шумом, сотрясая машину, хлопнула крышка багажника. В зеркале заднего вида отразился второй патрульный – он сделал знак первому, показывая, что не обнаружил в багажнике ничего подозрительного и что дама может проезжать.
      – Можете следовать дальше, мисс Дуглас. – Патрульный вернул ей документы.
      – Спасибо. – Она положила документы на сиденье рядом и увидела в зеркале заднего вида, как полицейские посовещались, после чего один направился к своей машине и перегнулся внутрь.
      Было ясно, что он собирается сообщить по рации начальству, что интересующее их лицо только что проехало, – это на случай, если посещение монастыря ею выдумано, а встретиться она планирует с собственным отцом.
      Следующий кордон, казалось, ее уже поджидал. Документы никого не заинтересовали, а машину обыскали очень поверхностно. В монастырь она прибыла минутой раньше назначенного срока.
      По контрасту со строгим внешним видом здания, где разместились конторы, внутреннее убранство его было поистине роскошным и отличалось изысканностью. Роскошь эта особенно бросалась в глаза Келли, когда она переступила порог просторного кабинета Гила Ратледжа. Каменные плиты пола почти полностью прикрывал палевый персидский ковер, выдержанный в золотистых и бордово-синих тонах. Одну из стен украшал старинный гобелен, на остальных трех – картины старых мастеров, основным сюжетом которых были виноградники. Большие, во всю стену, сводчатые окна тоже выходили в виноградники, тянувшиеся до самого горизонта. Внимание обращал на себя старинный, массивный, полированный, красного дерева письменный стол, за которым в большом резном, больше похожем на трон кресле восседал Гил Ратледж.
      – Мисс Даген! – Улыбнувшись с привычной любезностью, он вышел из-за стола ей навстречу. – Мне кажется, миссис Дарси докладывала мне, что вы из Сакраменто и занимаетесь делами здравоохранения.
      – Нет. Вообще-то никакого отношения к государственным службам я не имею, и я вовсе не Элизабет Даген. – Келли сняла солнечные очки. – Я Келли Дуглас.
      – О да, конечно! Теперь я вас узнал. – Его улыбка потеряла свою лучезарность, а лицо выразило озадаченность и любопытство.
      – Должна признаться, что вашей секретарше я солгала. Я не знала, захотите ли вы меня принять, и опасалась, что моя фамилия в вашем журнале посещений привлечет внимание репортеров. Не думаю, чтобы вам были бы приятны их орды возле ваших дверей.
      – Согласен. Пожалуйста, садитесь. – Он указал на два резных кресла с обивкой из рытого бархата. Келли выбрала ближайшее, а Гил Ратледж отправился в обратный путь за свой стол. – Зачем я вам понадобился? – И тут же, не давая ей вымолвить слово, он выдвинул свою версию. – Если это по поводу жалованья вашему отцу за последние дни, то согласно нашим порядкам выплата не может быть произведена ранее конца недели. Думаю, что по закону вы можете получить причитающиеся ему деньги. Но я все равно проверю.
      Ее отец работал у него? Келли старалась не показать своего удивления. Она вспомнила, что во время их свидания в тюрьме отец говорил что-то насчет его работы на винном заводе, но в чем она заключалась, он так и, не объяснил. Пресса это также не упоминала.
      – Если я не ошибаюсь, он числился у вас охранником, – сказала она.
      – Название его должности по штатному расписанию никакого отношения не имело к его фактическим обязанностям. Как я уже объяснил полиции, в основном он пас туристов, то есть следил, чтобы они не проникли на ту территорию, куда посторонние не допускаются, – сказал он. – Должен отметить, что по нашим рапортам никаких дисциплинарных нарушений за ним не числится и хлопот он нам не доставлял. Он был все время трезв. Жалоб на него не поступало. – Он тяжело вздохнул. – Что делает последовавшие события еще более трагическими.
      – Да, наверное. – Что-то она упускает, какую-то деталь, которую надо бы использовать. – Вы ведь присутствовали тогда на ужине? – Ответ Келли был известен, она спросила это из тактических соображений – чтобы было время ей подумать.
      – Да. Мы оба – и Клей, и я – там были. Получив приглашение, я удивился. Не секрет, что с Кэтрин мы не ладим вот уже долгие годы. Наверное, она пригласила меня из любезности. В конце концов, барон Фужер первоначально прибыл в наши края по моему приглашению. Включить меня в список гостей было простым жестом вежливости. Уж в этом Кэтрин не откажешь.
      Наверное, она надеялась, что я не приду. Что как раз и побудило меня прийти. – И он по-мальчишески проказливо улыбнулся.
      – Насколько я помню, вы и Кэтрин ссорились за право партнерства с бароном, верно? И заявление, которое он сделал в присутствии гостей, видимо, было для вас неожиданностью.
      – Ничуть. Еще днем Эмиль поставил меня в известность о своем решении. Объявления о том, что договоренность достигнута, я ожидал. Конечно, ввиду его трагической кончины оформить ее письменно они не успели.
      – Следовательно, это по-прежнему еще вилами по воде писано?
      – Теоретически, наверное. – Он небрежно пожал плечами. – Окончательное решение теперь за вдовой. Она может захотеть выполнить волю супруга. – Он замолчал, потом улыбнулся сочувственной улыбкой. – Наверное, вам это все крайне неприятно.
      – О да, – с готовностью кивнула Келли. – И даже более того, ведь я тоже там присутствовала, правда, я уехала раньше, чем… А вы ведь там еще оставались, правда?
      – Да. Мы с Клеем тоже решили уходить. И кстати, пример нам подали вы, мисс Дуглас. – Глаза его радостно сверкнули ей через стол. – Из гордости не хотелось как-то уходить первыми. А когда я увидел, что вы уходите, то подумал, что и нам оставаться долее смысла не имеет. Мы с Клеем принялись обходить гостей и прощаться. А процедура эта длительная, когда знаешь почти каждого из присутствующих. Я помню, что немного поболтал с Фергюсонами. Ведь на подходе уже чемпионат по крокету в Медоувуде. – И добавил как бы вскользь: – Баронесса сидела одна в розарии. И мы постепенно двигались к ней. Эмиля же, чтобы попрощаться, мы еще не искали. Чтобы быть точным, мы как раз беседовали с Клайдом Уильямсом и его женой, когда раздался вой полицейских сирен. Тогда-то мы и узнали, что произошло.
      Несмотря на то, что были упомянуты кое-кто из гостей, единственным алиби Гила на момент гибели барона был его сын, как и для сына – он сам. Келли подумала, что это весьма удобно, хоть и в высшей степени подозрительно. Но может быть, она излишне подозрительна?
      – И наверное, вскорости вы и узнали о том, что барон убит? Полицейские упомянули имя подозреваемого?
      – Официально объявлено ничего не было, но мой друг в полицейском управлении сообщил мне, что все улики против Леонарда Дауэрти.
      Откинувшись в кресле, он уставился на серебряный кубок на столе с выражением сосредоточенной задумчивости.
      – Помню, я тогда же подумал, какая ирония заключается в том факте, что оба случая трагической гибели в имении Ратледж связаны с семейством Дауэрти. Не считая, конечно, преждевременной кончины моего брата, произошедшей от естественных причин. Как показало следствие – от аневризмы.
      – Я о гибели барона узнала только на следующее утро, – осторожно заметила Келли, возвращая разговор в прежнее русло – ее по-прежнему мучило чувство, что она упускает что-то необходимое, о чем ей следовало помнить.
      – Для вас, должно быть, это было ужасным ударом, – участливо произнес Гил.
      – Иной раз мне кажется, что и до сих пор я нетвердо держусь на ногах, – призналась Келли, думая, о чем бы еще поговорить.
      – Уж наверное!
      – Вы, должно быть, слышали, что он уверяет, будто не убивал барона. Он не сомневается в том, что Кэтрин нарочно обвинила его, чтобы помешать ему раздобыть денег и вернуть ей долг. Под залог он отдал ей десять акров своей земли; если долг не будет выплачен, земля перейдет в ее собственность.
      Деньги! Вот что это такое! Отец говорил ей, что кто-то собирался ссудить его деньгами для выплаты долга Кэтрин, но что-то не выгорело. Вот почему он и напился в тот вечер. Так что же не выгорело – ссуда денег или сделка Гила Ратледжа с бароном Фужером?
      Действуя наудачу, Келли сказала:
      – Он был уверен, что вы одолжите ему деньги, чтобы он смог заплатить Кэтрин.
      – Он так говорил? – Гил Ратледж очень натурально изобразил удивление. Если б он ограничился этим, она вполне могла бы поверить ему. Но он издал короткий и несколько нервный смешок. – Он попросил меня о какой-то невероятной сумме. Если б даже одалживание денег и не противоречило моим принципам, я и не подумал бы ссужать деньги ему. Не хочу обижать вас, но одалживать деньги вашему отцу – дело крайне рискованное. Наверное, я, чтоб он отстал от меня, пообещал ему нечто неопределенное, вроде «я взвешу все «за» и «против», но у меня не было ни малейшего намерения давать ему даже цент, уверяю вас! Боюсь, что он принимал желаемое за действительное.
      – Но вам могло доставить удовольствие воспрепятствовать Кэтрин в расширении ее владений.
      – Если б я сам мог вырвать у нее эти земли за тридцать пять тысяч долларов, тогда конечно. Но за чистое удовольствие и ничего, кроме удовольствия, плата слишком высокая.
      Келли заметила, что он назвал точную сумму, которая требовалась отцу. Разве сохранилась бы она у него в памяти, если б он не обдумывал серьезно возможность ссуды? Он мог даже согласиться дать денег, а потом, когда барон вступил в сделку с Кэтрин, передумать.
      – Да, это было бы накладно. – Она намеренно затягивала разговор, стараясь меж тем припомнить, что еще говорил ей отец.
      – И даже очень. Как я уже сказал, ваш отец принимал желаемое за действительное.
      Тут ее осенила еще одна мысль.
      – Он говорил мне, что в тот вечер отправился на винный завод, чтобы облить керосином бочонки с вином в старых погребах. Он понимал, что керосин, пропитав дерево, проникнет внутрь и вино будет испорчено.
      – Господи, какой дьявольский способ отомстить! Никогда не подозревал, что ваш отец так хитер!
      – В том случае, если идея принадлежит ему, – Келли намеренно выдержала эффектную паузу, – а не вам.
      Лицо его потемнело от гнева.
      – Вы хотите сказать, что это я надоумил его?
      – А разве не вы?
      – Происки Кэтрин, не так ли? – Не успела она моргнуть глазом, как он вскочил из-за стола, лицо его пошло пятнами, жилы на шее вздулись. – Вот сука, ханжа проклятая! Хочет замарать мое имя, приплетая его к убийству! Но ей это даром не пройдет! Если она вознамерилась разорить меня и помешать моей сделке с вдовой барона, то пусть лучше крепко подумает, прежде чем действовать! – Он постепенно перешел на крик, он весь трясся от гнева. – Я знаю, чем она занималась на самом деле! Знаю тайны, которые она не один год держит под замком в хранилище! Знаю и о том несчастном случае, который и не был никаким несчастным случаем! Пусть только попробуют опорочить меня, да она костей не соберет, а вин ее никто в рот не возьмет! – Он грохнул кулаком по столу с такой силой, что Келли чуть не подпрыгнула. – А теперь убирайтесь! Убирайтесь, пока я не вытолкал вас взашей!
      Келли немедленно поднялась и направилась к двери, ужасно испуганная этим приступом ярости.
      Гил Ратледж все не садился, медленно приходя в себя после этой сцены. Тяжело дыша, он дрожащими руками пригладил волосы, потом помассировал затылок. Немного успокоившись, он снял телефонную трубку и набрал номер Клея.
      Услышав его голос, Гил не стал тратить время.
      – Кэтрин хочет впутать нас в историю с убийством!
      – Господи, неужели она…
      – Пока что она говорит лишь о нашей связи с Дауэрти. Я хочу, чтобы ты надавил на вдову Фужера. И, Бога ради, оторви ты ее от Кэтрин! Я ей не доверяю! Не доверяю никому из них!
      В сердцах он бросил трубку, на дрожащих ногах подошел к окну и долго смотрел на располагающиеся перед ним виноградники.
 
      Всю обратную дорогу в усадьбу Келли опять и опять вспоминала всю сцену, стараясь разобраться в тех ужасных заявлениях и обвинениях, которые обрушил на нее Гил Ратледж. Немного успокоившись, она попыталась проанализировать свалившуюся на нее информацию.
      Я знаю, чем она занималась на самом деле. Чем же занималась Кэтрин Ратледж? Воплощала в жизнь мечту, которую разделяла со своим покойным мужем, – создать калифорнийские вина, не уступающие лучшим винам Франции. Засадила свои виноградники саженцами винных сортов, в то время как другие виноградари, повыдергав винные, сажали на их место либо столовый виноград, либо вообще занимали площади посадками грецкого ореха и сливы. Сохранила завод во время «сухого закона», производя церковное вино и вино для аптек. Свято хранила память о муже. И наконец достигла всего, о чем мечтала, заставив немалое число знатоков признать вина имения Ратледж не уступающими лучшим бордоским винам. Вот чем она занималась, но из слов Гила явствует, что это не так. Что же не так – все целиком или частично? Должно быть, частично. Ведь значительная часть этого документирована – на виноградниках действительно выращены новые сорта, эксперты действительно с похвалой отзывались в печати о здешних винах, и она действительно посвятила свою жизнь виноделию, а во времена «сухого закона» продавала вино аптекам и церквям.
      Что же из этого можно счесть ложью?
      Озадаченная Келли перешла к следующей загадке: знаю тайны, которые она не один год держит под замком в хранилище. Видимо, он говорил о винохранилище в погребах, где собраны все вина, произведенные в имении за долгие годы. Если б тайна была одна, он так бы и сказал, но говорил он о тайнах – следовательно, их не одна, а больше. Не один год – значит, хранятся эти тайны уже какое-то время. Но что можно спрятать в хранилище? Она бывала там. Хранилище – это полки до самого потолка, заполненные бутылками. Вещь сколько-нибудь объемистую там не спрятать. А вдруг все-таки возможно?
      Последнее попроще. Знаю и о несчастном случае, который вовсе никакой не несчастный случай.
      Несчастных случаев, если Гил имеет в виду то же, что и она, Келли известны здесь только два. Муж Кэтрин, Клейтон Ратледж, погиб во Франции в автокатастрофе, и дед Келли, Эван Дауэрти, погиб на винном заводе при странном стечении обстоятельств. Если то или иное не являлось несчастным случаем, значит, было совершено убийство. Кто же из них убит? И кем? Кэтрин?
      Зачем она ломает голову, пытаясь разгадать эту загадку? Ведь это не имеет ни малейшего отношения ни к ее отцу, ни к гибели барона. А если имеет? Так или иначе, это имеет отношение к Кэтрин, ведь именно Кэтрин видела ее отца, склонившегося над телом барона Фужера.
      Не доезжая до главных ворот, ведущих в усадьбу, Келли свернула на дорогу, ведущую на винный завод. Хранилище было единственной зацепкой. Оставив машину в тени коричных деревьев, она оглянулась. Джипа на стоянке не было, значит, Сэм отсутствует.
      Когда Келли вошла в проходную, сторожа на посту не было.
      Поколебавшись лишь одно мгновение, Келли направилась к металлическому шкафчику на стене. В нем на крючках висели запасные ключи ко всем замкам предприятия. Келли отыскала среди них ключ от вино-хранилища, достала его и покинула помещение, так никем и не замеченная.
      С ключом в руке она подошла ко входу в старые погреба, расположенные на противоположной стороне здания. Вступив в сумрак погребов, она остановилась и, сняв солнечные очки, поплотнее закуталась в шарф. Здесь царила тишина, абсолютная, едва ли не зловещая. Не было ни голосов, ни шума работ – ничего. По стенам вырытых ходов и туннелей горели лампочки, освещавшие гигантские очертания старинных бочек и полки с бочонками.
      В тишине шаги Келли казались особенно гулкими, пока она не остановилась перед решетчатой кованой дверью, украшенной гербом, с изображением буквы Р. За прутьями решетки находилось винохранилище – ряды и ряды лежащих на боку бутылок.
      Келли вставила ключ в замок и повернула его. Одно усилие – и дверь с ее хорошо смазанными петлями бесшумно отворилась. На противоположной стене на полках лежали бутылки – сотни и сотни бутылок – от самого пола до потолочных сводов.
      Кроме маленького деревянного стола и стула, полок с пустыми ячейками, предназначенными для вин будущих урожаев, и грубо сколоченной лестницы, в комнате ничего не было.
      Пройдя по комнате, Келли убедилась, что стены хранилища совершенно ровные. Они не скрывали ни ниш, ни каких-либо тайников. Келли еще раз окинула взглядом бутылки и вздохнула. Если что-то здесь и спрятано, то вещь эта должна быть маленькой. Возможно, здесь между бутылок втайне хранятся какие-то документы, бумаги? Но ведь держать их здесь рискованно, опасно. Хранилище постоянно навещает с полдюжины рабочих, а также мастера и их помощники, у каждого из которых здесь находятся дела, уж не говоря о гостях, которых приводят сюда ознакомиться с коллекцией. Любой из посетителей может наткнуться на бумаги. А если в них содержится что-то компрометирующее, почему бы их не сжечь?
      Зачем вообще здесь прятать что бы то ни было? Помещение это предназначено исключительно для хранения вин, произведенных в имении. Если среди бутылок обнаружится посторонний предмет, это немедленно вызовет подозрение.
      И все-таки что-то здесь спрятано. Келли попыталась вообразить, как бы поступила она, собираясь что-то спрятать в этом помещении. Стала бы она прятать это между бутылок?
      Нет. Бутылки нередко достают, чтобы посмотреть на этикетки.
      Внутри бутылки? Да.
      «Не один год держит под замком», – подумала Келли, вспоминая брошенную Гилом фразу. Сколько это – не один год? Лет тридцать? Сорок? Пятьдесят?
      Она попыталась восстановить в памяти даты. За Клейтона Ратледжа Кэтрин вышла замуж в конце первой мировой войны, а Гил покинул имение в начале шестидесятых. События эти разделяют лет сорок. Келли переместилась туда, где хранились вина конца первой мировой войны. Она принялась по очереди вынимать бутылки, проверяя, есть ли в них вино. Дойдя до вин двадцатых годов, времени «сухого закона», она стала проверять тщательнее, методичнее, потому что в душе у ней зародилось ужасное подозрение.
      Оставив часть бутылок непросмотренной, она переметнулась в самый конец двадцатых годов, после гибели Клейтона. Вытащив бутылку, она внимательно изучила ее. Бутылка ничем не отличалась от прочих. Но так ли это? Выяснить это можно было лишь одним способом.
      Отнеся бутылку на стол, Келли удалила пробку. Понюхав содержимое, она поморщилась, так как в нос ей ударил сильный запах уксуса, говоривший о том, что вино прокисло.
      Она проверила еще одну бутылку – результат тот же. Озадаченная, она вернулась к полке. Что, если подозрения ее неоправданны? Откупоривать каждую бутылку в поисках той, заветной, она не решилась.
      Еще одну. Она рискнет открыть только одну бутылку.

* * *

      Кожаный ремень врезался в плечо, потому что сумку оттягивали две винные бутылки. Направляясь к дому, Келли прижимала я себе сумку, боясь, что бутылки звякнут. Домоправительница возникла в дальнем конце нижнего холла, бесшумно вплыв туда с террасы.
      – Миссис Варгас, – окликнули ее Келли, – где Кэтрин?
      Женщина застыла.
      – Мадам завтракает на террасе.
      – Вместе с Натали?
      – Мадам Фужер еще не освободилась.
      – А Сэм там? – спросила Келли, торопливо шагнув вперед.
      – Да, мисс. Вы к ним присоединитесь?
      – Да, но завтракать не буду. Вы не будете так любезны принести нам бокалы для вина?
      – Конечно, конечно.
      Когда Келли появилась на террасе, Сэм вскочил.
      – А я уж начал беспокоиться, не случилось ли чего! – Он пододвинул ей стул – поближе к себе.
      – Я же сказала, что вернусь.
      Она села, осторожно опустив сумку на колени.
      – Надеюсь, вы хорошо прогулялись? – Кэтрин любезно улыбнулась и подцепила на вилку ломтик лососины.
      – Вообще-то утро у меня выдалось очень занятое.
      – Чем же вы занимались? – В глазах Сэма промелькнул некоторый интерес.
      Домоправительница внесла бокалы, которые попросила Келли. Она заметила, что Кэтрин недоуменно нахмурилась.
      – О бокалах попросила меня мисс Дуглас.
      – Я подумала, почему бы нам за завтраком не выпить вина, – пояснила Келли, доставая из сумки бутылки. – Тогда я по пути заехала в погреба и выбрала вот эти бутылки. – Келли поставила бутылки на стол этикетками к Кэтрин.
      Та, увидев их, слегка побледнела.
      – Ваш выбор крайне неудачен. Заберите это, миссис Варгас!
      – Нет, – спокойно, но решительно возразила Келли, и пальцы ее сжали горлышко бутылки. – Мне кажется, нам стоит попробовать именно это вино. Что скажете, Сэм?
      – Мне совершенно не хочется его пробовать, и уж, конечно, не стоит открывать эту бутылку, – резко сказала Кэтрин. – Вина Ратледжей я знаю как собственных детей. Вина этого урожая уже давно потеряли свой букет.
      Сэм взглянул на этикетку.
      – Кэтрин права, Келли. Это красное вино из разносортицы, и пить его надо, пока оно молодо. Как и у божоле, жизнь у него недолгая. А теперь уж оно превратилось в уксус.
      – Давайте его откроем и посмотрим. Что тут страшного? – настаивала Келли. – Если вино испортилось, мы не станем его пить.
      – Но это бессмысленно, – продолжала упорствовать Кэтрин.
      – Вы не правы, Кэтрин. Смысл в этом есть. – Келли долгим взглядом посмотрела на Кэтрин. – И вы это знаете не хуже моего.
      Сэм переводил взгляд то на одну, то на другую из спорящих.
      – Про что речь?
      – Хотите сами ему сказать или это сделать мне? – спросила Келли и уловила еле заметный неуверенный кивок Кэтрин. – Речь пойдет про времена «сухого закона», Сэм, и про ту курсовую работу, посвященную истории виноделия в Напа-Вэлли, которую я написала много лет назад, еще в колледже. Работа оказалась такой удачной, что местная газета ее напечатала. Работая над ней, я брала интервью у старожилов. Они рассказали мне массу историй о бутлегерах и о том, что те вытворяли – от рискованных поездок под покровом ночи до перевозок винных бутылей в гробах. Винные заводы, связанные с бутлегерами, должны были каким-то образом отчитываться перед казной за утерянное имущество. То владелец утверждал, что сотня галлонов вина пролилась, когда сломался насос, то – что винные бочки сгорели при пожаре, а иногда… иногда бочки наполняли подкрашенной водой, чтобы федеральный чиновник, постукав по ним, решил, что в них вино.
      Открыв эту бутылку, Сэм, вы обнаружите в ней подкрашенную воду.
      – Это правда, Кэтрин? – Прищурившись, он метнул в нее острый взгляд.
      – Да, – ответила она тихо, почти шепотом. Она была бледна, а в водянисто-голубых глазах застыла боль. Голову она ухитрялась держать высоко поднятой, но выглядела она старой, очень старой.
      – Как вы… – голос ее прервался.
      – Как я это выяснила? – докончила за нее вопрос Келли. – Утром я говорила с вашим сыном. И о так называемом несчастном случае мне тоже все известно.
      – Но это и был несчастный случай! – Рука в узловатых венах взметнулась вверх, тонкие пальцы сжались в кулак. – Поверьте мне! Гибель Эвана была ужасной и трагической случайностью!
      Эван. Ее дед. Опустив глаза, Келли разглядывала свои руки.
      – Может быть, вам стоит рассказать мне вашу версию случившегося.
      – Это было так давно. Так безумно давно. – Она слабо покачала головой. – Я не знала, что наше вино поступало в незаконную продажу… до того вечера не знала.
      Говорила она теперь тихим прерывистым голосом и выглядела поникшей, на грани обморока.
      – Эван Дауэрти был управляющим всего имения. Все было в его руках – счета, прием и увольнение рабочих, закупка оборудования, продажа готовой продукции – все. При жизни Клейтона он отчитывался перед ним. Потом – передо мной. – Рука ее опустилась на колени. – Его фотографии сохранились?
      – Мне никогда не попадалась его фотография.
      – Эван был красивым мужчиной и вел себя соответственно – этакий неотразимый статный жеребец и притом еще весьма и весьма неглупый. Во время «сухого закона» для него было легче легкого продавать вино из погребов на черном рынке, а потом заметать следы, фальсифицируя бухгалтерские записи и счета. Даже и сейчас мне неизвестно, начал ли он свои темные дела еще при нас или же когда мы с Клейтоном более двух лет находились во Франции. По возвращении оттуда вместе с Жераром Бруссаром и Клодом я целиком ушла в заботы о новых виноградниках. Разногласия между мсье Бруссаром и Эваном меня мало интересовали. Чем вникать в них, проще было говорить деду Клода, что следует и впредь предоставлять Эвану возможность поступать, как он того желает и как он привык. Я считала, что это наилучший выход, дед Клода почти не говорил по-английски. Как бы он стал объясняться с инспектором, управляться с бумагами и отчетами? Да и зачем, когда существовал Эван?
      У Кэтрин вырвался вздох, полный сожаления.
      – Я никогда не подвергала сомнению ничего из того, что он делал на винодельне. Некоторые вещи меня удивляли, например, зачем мы закупаем такое количество винограда у других производителей, но я предпочитала поменьше общаться с Эваном. В прошлом он позволял себе кое-какие двусмысленности, а то, что не было высказано, говорили его взгляды. От Эвана Дауэрти можно было всего ожидать, уж такой это был мужчина. Когда нянька моих сыновей забеременела и выяснилось, что он был тому виной, я возмутилась и настояла, чтобы он женился на ней. Он послушался, но при этом ничуть не остепенился. Думаю, что в каждой женщине он видел свою потенциальную добычу, и не успокаивался, пока не завоевывал ее.
      Голос ее стал глуше, взгляд был устремлен как бы внутрь себя, в ее далекое прошлое. Сэм поставил на стол бутылку.
      – Так что же случилось в тот вечер, Кэтрин?
      И тут произошла еле заметная психологическая подмена: противниками отныне были не Келли и Кэтрин, а Кэтрин и Сэм.
      – В тот вечер? – Она обратила к нему невидящий взгляд, потом собралась и несколько секунд внимательно разглядывала его, пока не поняла: он не успокоится, не узнав всю правду до конца. – Был поздний час. Я вышла на прогулку. Мне было грустно и одиноко в тот вечер и как-то не по себе. Раньше я всегда была при деньгах и не привыкла стесняться в тратах. Но после катастрофы у меня осталось так немного. Особенно трудно было свыкнуться с этим в первый год. Меня возмущала моя бедность. Я не хотела смиряться с ней, но в тот вечер я осознала наконец, что отныне моя жизнь будет зависеть от того небольшого дохода, что приносит имение.
      На солнце набежало облачко, и терраса погрузилась в тень. Легкий порыв ветра подхватил концы шарфа на шее Келли и принялся трепать их в воздухе.
      – Когда в темноте я различила фигуру Клода, спешившего куда-то, я поняла, что мне необходимо с кем-то поговорить, пусть даже это будет ребенок. Я окликнула его и спросила, почему он так поздно гуляет. Он ответил, что идет домой, и показался мне расстроенным, непривычно тихим. Я решила, что, может быть, у него неприятности в школе, и спросила, что случилось. Вначале он не хотел мне говорить, но потом признался, что видел, как Эван грузит вино из погребов в свой грузовик. Он был очень растерян.
      «Зачем мсье Дауэрти это делал?» – подумала я.
      Я старалась придумать объяснение, зачем могло понадобиться Эвану грузить вино так поздно и без помощи рабочих, но все это не выдерживало никакой критики. Я велела Клоду идти домой к деду и не беспокоиться, а сама немедленно пошла поговорить с Эваном. В конце концов я обнаружила Эвана в погребах. Но прежде чем увидеть, я услышала его. Насвистывая что-то, он тащил бутыли с вином.
 
      – Куда вы переносите их? – Кэтрин встала, решительно загородив ему проход между рядами бочонков.
      – Так, так, так! – Рот его искривился в эдакой ленивой, дразнящей ухмылке, в то время как бутылочно-зеленые глаза его беззастенчиво обежали взглядом всю ее фигуру. Несмотря на холод подземелья, она почувствовала, что ее бросило в жар. – Убей меня, если это не вдовушка собственной персоной, и к тому же совершенно одна? Заскучали одна, желаете побеседовать, не так ли?
      – Я, кажется, задала вам вопрос!
      – Здесь в погребах зябко. Вам следовало бы одеться потеплее, во что-нибудь более плотное, чем эта блузочка. – Он поставил на пол бутылки. – Лучше вам надеть мою куртку, а не то, не ровен час, просквозит вас до смерти.
      Он повел плечами, сбрасывая куртку, и от этого движения под клетчатой рубашкой его четко обозначились мускулы. Невольно она обратила внимание на это.
      – Мне не нужна ваша куртка, – намеренно холодно проговорила Кэтрин и смерила его ледяным взглядом.
      Но никакого действия это не возымело, и Эван приблизился к ней.
      – Как это «не нужна»! – Кэтрин упрямилась, чувствуя, что если сдастся, то утратит в его глазах всякий авторитет. – Перестаньте! Мы только накинем ее вам на плечи, и вы согреетесь!
      Когда он протянул руки, чтобы укутать ее в куртку, первым побуждением ее было отодвинуться, отпрянуть. Но она взяла себя в руки и дала ему накинуть ей на плечи куртку и стянуть воротник у горла. Куртка сохранили тепло его тела и его крепкий мужской запах. Запах этот не давал ей дышать.
      – Вот так. Разве не лучше? Поплотнее запахнув на ней куртку, он коснулся ямочки на ее подбородке, легонько погладил ее.
      Лицо Кэтрин по-прежнему оставалось холодно-невозмутимым.
      – Мне интересно знать, что вы собирались делать с этими бутылками и с теми, что в грузовике. – Она старалась не отвлекаться, не потерять хладнокровие.
      – Продать их, конечно. – Лениво окинув ее взглядом, он улыбнулся – неспешно, высокомерно.
      – Кому же?
      – Одному знакомому в Сан-Франциско. – Выпустив из рук отворот куртки, он провел пальцем По ее щеке. – Я так и знал, что кожа у вас очень гладкая. И могу поклясться, что гладкая она не только на щеке.
      На этот раз она оттолкнула его руку.
      – Что за знакомый такой? Он изобразил улыбку.
      – Знаете, не могу припомнить, как его фамилия!
      – Вы торгуете незаконно! Вы таскаете мое вино и продаете его на черном рынке! Как я раньше-то не догадалась! – Она была взбешена.
      – Ну бросьте, бросьте! Не стоит из-за этого так волноваться! – проворковал он. – Вы взваливаете на себя слишком уж большой груз! Слишком много работаете. Это все от одиночества, понимаю. Особенно трудно небось по ночам, когда рядом нет мужчины. Некому обнять, прижать к груди. Ох как не сладко, должно быть!
      Руки его потянулись к плечам Кэтрин.
      – Прекратите! – Рванувшись, Кэтрин отвернулась от него. – Вы втянули меня в бутлегерство! Да понимаете вы, что произойдет, если вас поймают?
      – На забивайте этим свою хорошенькую головку. Ничего не произойдет. Не впервой. – Он повернулся так, чтобы лицо ее было обращено к нему.
      – Не впервой? – Сначала ее охватил гнев, а потом страх перед тем, какими последствиями эта его деятельность может обернуться для нее. Кэтрин в ужасе отшатнулась – не от него, а от мысли, что может случиться.
      – Вы понимаете, что, если вас поймают, меня лишат лицензии и завод будет конфискован! Я разорюсь!
      – Я очень осторожен. – Он придвинулся к ней, голос его был мягким и сладким, как мед. – Уверяю вас, что я очень осторожен. Вы можете рассчитывать, что Эван и тут вас не подведет. А вы и не знали? А каким образом, думаете, вы получали прибыль в последние годы? Не от продажи церковного вина, это уж точно! Нет, я честно делился с вами прибылью.
      – Вы должны это прекратить. Риск слишком велик! – Она хотела было отступить еще на шаг, но уперлась в бочонки.
      – Вы беспокоитесь обо мне. Приятно сознавать это! – Он оперся руками о бочонок, заключив Кэтрин в кольцо. – И вообще мне в вас многое приятно!
      Кэтрин уперлась руками ему в грудь, чтобы удержать его на расстоянии.
      – Да ничуть я не беспокоюсь о вас! – опять вспылила она. – Это я о себе беспокоюсь.
      – У вас глаза горят как синие угольки. Я всегда подозревал, что за холодностью вашей таится огонь. – Он взял ее за подбородок.
      Она попыталась отвернуться, но безуспешно.
      – Перестаньте! Оставьте меня в покое! – Она хотела оттолкнуть его, отодвинуться, чтобы он не был так близко. Но он лишь обнял ее за плечи.
      – Но на самом-то деле вы не хотите, чтоб я оставил вас в покое, правда? – доверительно шепнул он.
      – Хочу! – Она запрокинула голову, чтобы бросить на него сердитый взгляд, и тут же поняла свою ошибку, потому что рука его сжала ей голову, и губы его приникли к ее губам.
      Она боролась, крепко сжав губы, но он то впивался в них, то осыпал их мелкими поцелуями, не обращая внимания на то, что руки ее отталкивают его, а тело выгнулось, стремясь освободиться. Когда она принялась отбиваться, он засмеялся тихим гортанным смехом.
      – Кошечка сердится? Тем громче она мурлычет! Дай-ка послушаю!
      Без всякого труда он отвел и сцепил ей руки за спиной и уткнулся ей в шею, лаская губами бившуюся там жилку.
      Чуть ли не стеная от собственной беспомощности, Кэтрин закрыла глаза – как же ненавидела, как презирала она его за то, что он заставил вспомнить минуты их близости с Клейтоном, когда Клейтон целовал ей лицо и шею, возбуждая ее, волнуя, вспомнить, как сжимали ее руки Клейтона, и она знала, что еще ни одному мужчине и ни одной женщине не было так хорошо вместе! Как хочет она испытать это вновь, этот жар и эту жажду, боль, преображаемую в безотчетное счастье!
      Забывшись воспоминаниями, она не чувствовала, как крепко вцепляется пальцами в его рубашку, прижимаясь к нему, не чувствовала, как напрягается ее тело в жажде еще более тесной близости, не чувствовала ничего до тех пор, пока ее вдруг не обдало холодом и сразу же вслед за этим жесткая рука его легла на ее обнаженную грудь.
      – Нет! – Она дралась, лягалась и царапалась, пытаясь высвободиться. – Пусти! Слышишь! Пусти же!
      – Вы слышите, что говорит мадам? – произнес мальчишеский голос, старавшийся звучать посолиднее.
      – Клод! – Кэтрин почти выкрикнула это – таким облегчением для нее было увидеть эту долговязую фигуру высокого не по тегам мальчишки с таким серьезным выражением лица.
      Эван покосился на него через плечо.
      – Я вижу, этот щенок опять за тобой приплелся? Лучше пусть отправляется восвояси, ты не находишь? – Он опять повернулся к ней и осклабился. – Он еще маленький, ему не понять!..
      Он прижал к себе ее бедра, так чтобы она ощутила твердую выпуклость впереди.
      – Иди себе, мальчик! – сказал он, не сводя с нее глаз. – Леди не нуждается в твоей помощи.
      Кэтрин обомлела, шокированная его совершенным безразличием к присутствию Клода.
      – Как и в твоем! – придя наконец в себя, выпалила она и опять попыталась вырваться, но он лишь смеялся над ее усилиями.
      Внезапно Клод бросился к ним и вклинился между ними, стараясь оторвать от нее Эвана. Тот обернулся и сильно отпихнул Клода, так что мальчик, отлетев, растянулся на каменном полу.
      Эван ухватил теперь Кэтрин за кисть и держал, не давая вырваться.
      – Убирайся! – приказал он Клоду. – Не то я так двину, живо хвост подожмешь! – И засмеялся, глядя как Клод, стоя на четвереньках, с потемневшим от гнева лицом поднимается на ноги. – Вот теперь нам не помешают! – И он с улыбкой опять притянул к себе Кэтрин. – Легкая паника естественна. Но у тебя это затянулось. Ладно, я не тороплюсь.
      – Нет, – не сказала, а почти выдохнула она, упираясь в него руками.
      Раздался какой-то глухой звук, и Эван замер, словно ошеломленный. Катрин увидела, как закатились его глаза и как он медленно осел на пол. Клод смотрел на нее с выражением ужаса.
 
      – Клод ударил его, – пояснила Кэтрин. – Ударил, защищая меня, и убил. Клод вовсе не хотел его убивать. Это был трагический несчастный случай, и я сразу поняла, что должна его так представить.
      – Почему? – Сэм подался вперед, силясь понять. – Почему ты не стала звонить в полицию?
      – И тем вызвать скандал судебного расследования? – Кэтрин покачала головой. – Как могла бы я объяснить свое появление в погребах в столь поздний час? Сказать, что я пришла туда для беседы с Эваном Дауэрти? Мы оба знаем, что подумали бы люди. И сейчас бы подумали, а тогда нравы были еще строже. И разве я могла допустить, чтобы полиция заподозрила его в связях с бутлегерами? Раскрытие этого преступления означало бы для меня полный крах. А Клод… Ведь Клоду было только шестнадцать лет. Это погубило бы всю его жизнь!
      – И вы скатили бочку с полки, имитируя несчастный случай, – высказала догадку Келли, сразу же подумав об отце и обо всех тех, чью жизнь бесповоротно и круто изменил поступок Кэтрин. Смерть Эвана Дауэрти означала, что сын его вырос без отца, а она, Келли, лишилась деда.
      – Да, так я и сделала. Мне надо было превратить это в несчастный случай, – сказала Кэтрин; она медленно кивнула, сразу словно съежившись от усталости. – А потом я повернулась и увидела Гила, он смотрел на меня – холодно, осуждающе. – Она обхватила себя за плечи, как будто ей стало холодно от воспоминаний. – Я так и не знаю, почему он вдруг там очутился. Он любил красться, выслеживать, вынюхивать. Может быть, в тот вечер он играл в какую-нибудь игру. Мы никогда не говорили с ним об этом. – Через стол она пристально глядела на Келли, ее глаза смиренно молили об участии. – Гибель Эвана была несчастным случаем.
      – Да, – мягко сказала Келли, сожалея, что захотела выяснить правду.
      – Если позволите, – пробормотала Кэтрин и потянулась за палкой, – я очень устала. Думаю, мне лучше пойти прилечь.
      Сэм пришел ей на помощь – отодвинув ее стул, он придержал ее под руку, помогая встать. Таким заботливым, внимательным Келли его еще не видела.
      – Ты просто устала, а больше ничего? – негромко спросил он.
      Ее белая голова взметнулась вверх – подобие ее былой уверенности.
      – Конечно!
      Вот и все, подумала Келли, и ничего-то нового, доказывающего вину или невиновность отца, она не узнала.
      – Кэтрин! – Она выждала, пока старуха обернулась. – Я не задавала вам этот вопрос – в тот вечер вы возле завода выдели еще кого-нибудь?
      – Еще кого-нибудь? – В глазах Кэтрин мелькнуло страдание.
      А может, то был испуг?
      – Видели, правда? Взгляд старухи затуманился.
      – Когда я наклонилась, чтобы посмотреть, жив ли еще Эмиль, а потом подняла глаза, единственное, кого я увидела, был призрак. Маленький мальчик, который смотрел холодно и осуждающе. Я все глядела и глядела, а он исчез.
      Кэтрин медленно двинулась к двери на террасу, и Келли поймала на себе суровый взгляд Сэма.
      – Очень нужно тебе было спрашивать? – Он вернулся к столу.
      Она не ответила Сэму, лишь пожала плачами.
      – Думаешь, она видела там Гила?
      – Думаю, что видела она именно то, что сказала, – призрак.
      Сэм говорил очень уверенно. Но, на беду свою, Келли не верила в призраков, если те не были призраками во плоти.

      Обшитые деревом стены библиотеки поблескивали в лучах утреннего солнца, щедро лившегося в окна. Мягкими шагами Келли ходила по комнате, то проводя пальцем по кожаным корешкам на полке, то трогая лупу на письменном столе. Тишину нарушил приглушенный звук телефонного звонка. Подходить она не захотела: пусть ответят миссис Варгас или Кэтрин. Она чувствовала беспокойство и, не зная чем себя занять, ненавидела себя за такое настроение.
      Подойдя к окну, она печально вздохнула. Вчерашний день ничего ей не принес, хотя… Огорченно поджав губы, Келли вынуждена была признать, что это не совсем так. Она проникла в кое-какие семейные тайны, но этот новый груз не облегчил ее ноши.
      – Вас к телефону, мисс Дуглас, – неслышно ступая, в дверях появилась домоправительница.
      – Спасибо, миссис Варгас.
      Келли вернулась к столу и сняла отводную трубку.
      – Келли Дуглас слушает.
      – Келли, это Хью.
      – Хью! – Все, о чем она боялась думать это время, сразу же нахлынуло на нее. – Как дела? Как Диди проинтервьюировала Джона Тревиса? Получилось?
      – Великолепно. Позвонил я вот почему…
      – Да?
      – Тебе придется связаться с твоим агентом, Келли. Ему предстоят кое-какие переговоры, и, как я думаю, он не захочет их вести, предварительно не побеседовав с тобой.
      – Что за переговоры? – Келли невольно вскинула подбородок, чувствуя, что уже знает ответ.
      – Келли… – Хью пробормотал ее имя с явной укоризной и сожалением. – Ты, разумеется, не нуждаешься в том, чтобы я растолковывал тебе все, называя вещи своими именами…
      – Именно нуждаюсь!
      Долгая пауза, а за ней новый тяжелый вздох.
      – О Боже… Ну-ка принеси мне стаканчик винца, чтоб я мог промочить горло и проветрить мозги и сказать что-нибудь дельное… – Чтобы как-то смягчить неловкость, Хью прибегнул к цитате.
      – Не нужно дельною, Хью, скажи только правду.
      – Я думал, правда и так бросается в глаза, Келли.
      – Да уж… В Айове говорят: торчит как медный гвоздь в свином ухе, – сухо ответила ему Келли. – Меня хотят снять и заменить в программе другим ведущим, верно? – И не дожидаясь, пока Хью это подтвердит, она продолжала: – Можешь сказать им там, что я буду бороться, отбиваться когтями и зубами, и отбиваться отчаянно. Отец достаточно уже попортил мне жизнь, и я не собираюсь, чтобы теперь он стоил мне работы. И карьеры.
      – Келли, лично против тебя никто ничего не имеет.
      – Это не так, Хью! На самом деле это именно очень личное!
      – Ну попробуй же понять! Твоя репутация, твой авторитет оказались самым серьезным образом подорваны.
      – Мне это очень хорошо известно. Как и то, что все можно поправить.
      – Каким образом? – Голос Хью выдавал его скептицизм.
      Точного ответа на этот вопрос у нее не было.
      – Возможно, если б меньше думали о том, кем меня заменить, а больше о том, как исправить положение, выход был бы найден. Я отнюдь не единственная жертва, пострадавшая, как физически, так и морально, от алкоголика-отца. Возможно, мне стоило бы взять интервью у какого-нибудь видного деятеля, сумевшего завоевать себе имя вопреки дурной репутации своего отца. Схожая история могла бы повлиять на мнение телезрителей о моей персоне. Найти выход, Хью, дело вовсе не безнадежное.
      – Может быть, – пробормотал он, задумчиво и уже менее скептически.
      – Во всяком случае, Хью, я позвоню моему агенту, чтобы он позаботился о защите моих интересов и начал хлопотать о возмещении ущерба. Если начальство пожелает вести со мной эти переговоры, то я готова. Но ни о чем другом речи быть не может.
      – Понятно.
      – Надеюсь. Очень надеюсь, Хью.
      Она повесила трубку, немедленно ощутив потребность в свежем воздухе.
      Очутившись в нижнем холле, она распахнула дверь террасы и вышла наружу. Ей хотелось тепла и солнечного света. Утреннюю тишину прорезал вой полицейской сирены, но Келли не хотелось думать, что это может иметь отношение к ее отцу.
      Пройдя по цементным плитам террасы, она ступила на газон, густая трава которого пружинила при каждом шаге. Еще не доходя до бетонной балюстрады, окаймлявшей крутой склон, она услышала голоса, доносившиеся со стороны розария. Достигнув перил, она увидела Натали Фужер и обнимавшего ее Клея Ратледжа.
      Баронесса резко оборвала поцелуй и оттолкнула Клея, вырываясь из кольца его рук. Клей что-то произнес, но Натали покачала головой и, высвободившись, быстро пошла по направлению к террасе, голова ее была опущена, и она не видела Келли. Клей с раздражением отвернулся и, срезая путь, зашагал через сад к фасаду дома.
      Когда их отделяло всего несколько шагов, Натали увидела Келли. Испуганно вскинув на нее глаза, она покосилась в сторону розария, а потом опять взглянула на Келли – бледная, трепещущая.
      – Вы видели, – пробормотала Натали.
      – Я видела вас с Клеем. Меня это не удивило. Я давно подозревала, что у вас роман. – Натали прятала глаза, но все же Келли разглядела выражение замешательства и вины на ее лице.
      – Пожалуйста, поверьте, что это вовсе не то, что вы думаете. Все уже кончено. Я больше не могу выносить его прикосновений. – Легкая дрожь отвращения, пробежавшая по ее телу, не казалась притворной. – Я говорила ему, но он и слушать не хочет.
      – Когда погиб ваш муж, вы ведь не в розарии находились, правда? – наобум вдруг сказала Келли. – Вы потихоньку ускользнули, чтобы встретиться с Клеем.
      – Мы были тогда вместе, верно. – Она взволнованно потерла кисть руки.
      – А Эмиль вошел за вами следом, правда?
      Натали глядела на нее своими карими глазами, испуганная, смущенная. Ответа не требовалось.
      – Лучше бы было мне не видеться с ним. Это была ошибка.
      – Что произошло? Ваш муж застал вас вдвоем? – Келли вполголоса так и сыпала вопросами. – Произошла ссора? Драка? Клей ударил его?
      – Нет. Нет.
 
      – Она была напугана, Сэм.
      Она сидела на широкой и ветхой бетонной перекладине балюстрады, откуда открывался вид на долину внизу.
      Заходящее солнце освещало вершины западного хребта, заливая янтарным светом все вокруг. Необозримые виноградники, одинокие дубы в долине, строения стали похожи на пожелтевшую гравюру. Сэм стоял рядом с Келли, подняв ногу на балюстраду и обхватив рукой колено.
      – Чем напугана? – задал Сэм вопрос, который ей хотелось от него услышать.
      – Не знаю. – Она катала бетонные крошки разрушившейся перекладины. – Может быть, она боится Клея, потому что он убил барона. Может быть, боится, потому что убила его она сама. А может быть, она боится, что узнают о ее неверности мужу. Не исключено, что об этой неверности она искренне сокрушается. – Запрокинув голову и прищурившись, Келли смотрела, как солнце постепенно становится ярко-багряным. – Кто знает, что происходит в ее душе? Но тут замешана ложь, Сэм. Она утверждает, что находилась с Клеем, и то же самое говорит про себя и про Клея Гил. Что, если Клей не был в момент убийства барона ни с Гилом, ни с Натали? Но разве докажешь это!
      – Ты и не докажешь. – Сэм искоса взглянул на Келли. – Лучше сообщи в полицию сведения, которые ты раздобыла, а они уже все выяснят. Это их работа.
      – Правильно. И добавь пикантной щепотки секса и неверности в историю, и без того достаточно скандальную, – возразила Келли. – И что я сообщу полиции? Что Натали Фужер созналась мне в своем романе с Клеем Ратледжем и рассказала, как потихоньку ускользнула от всех, чтобы встретиться с ним, и как Эмиль выследил ее? Для нее проще простого все отрицать, а Клей уже имеет алиби. Мое слово ничего не значит против них двоих. А никаких доказательств у меня нет. Сэм помолчал.
      – Полиция считает, что обнаружила место ночевки твоего отца; в ущелье, что над мельницей старого Бейла. Один из лесничих вышел на это место после того, как какой-то турист сообщил, что видел дымок от костра.
      – Откуда тебе это известно? В «Новостях» об этом ничего не было.
      – Беседовал сегодня с одним лесничим. Он мне и сказал. Место там дикое, необжитое. Они пытаются окружить его и арестовать. Пока что они доставили туда собак, посмотреть, не возьмут ли те его след на стоянке.
      – А они уверены, что это именно он?
      – Они нашли пластиковый мусорный мешок, а в нем консервы и рубашку, похожую на ту, что ты описывала. Они считают, что он спешно покинул это место, возможно, заслышав шаги лесничего. Если им повезет, он будет под присмотром уже к утру.
      «Под присмотром» – это то же самое, что «в тюрьме», только сказанное в более вежливой и обтекаемой форме. В тюрьме и обвиняемый в убийстве. Келли бросила взгляд на север, туда, где над горизонтом высился конус горы Сент-Хелен.
      – Ты должна быть довольна. – Голос Сэма был очень спокоен, ровен.
      – Я и довольна.
      – Довольна? Но говоришь ты так, словно этого не чувствуешь.
      – Я стану радоваться, когда его действительно поймают. А пока… – Келли стряхнула с пальцев бетонные крошки. – …передо мной все еще стоит вопрос, виновен ли он. А также кто врет и почему. Я должна придумать способ вытрясти из них правду.
      – Брось ты это дело, Келли!
      – Сидеть сложа руки? Сэм, но ведь, может быть, он невиновен!
      – А может, виновен. – Он снял ногу с балюстрады, выпрямился. – Не тебе это выяснять.
      – Но больше-то никто не пытается! Посчитали его виновником, и точка!
      – Но это еще не основание, чтобы тебе влезать в это дело. Ты тут совершенно ни при чем, и я не желаю, чтобы ты вдруг очутилась в самой гуще событий!
      – Но почему? – Келли вскочила, от слов его веяло холодом. – Потому что он пьяница и бузотер?
      – Ты сама сказала это. Не я. Ну и что произойдет, если он попадет в тюрьму за что-то, чего не совершал! Разве это так уж страшно, а, Келли? После того ада, в который он превратил твою жизнь, он получит по заслугам. А твое дело сторона. Там ты и оставайся.
      – Не могу. Это мой отец! – бросила она ему в ответ.
      Он окинул ее долгим мрачным взглядом.
      – Это впервые ты его так назвала.
      – Какая разница? Это ничего не меняет!
      – Должно менять! Ты, Келли, как никто, знаешь, что он недостоин таких забот. Не впутывайся.
      – Не могу. И не хочу.
      Она собиралась уйти, но он преградил ей дорогу.
      – Но зачем? – требовательно спросил он ее. – Думаешь, если ты докажешь, что он невиновен, он испытает благодарность? Да в ту же минуту, как он выйдет из тюрьмы, он напьется! Сама не знаешь, что ли! А может, рассчитываешь в конечном счете заслужить этим его любовь?
      Резко отстранив его, она ушла со слезами на глазах. До самого дома она боролась с рыданиями, каждый глоток воздуха заставлял сжиматься саднящие легкие. Душу переполняли самые разнообразные чувства, но на первом месте все-таки был гнев. Три ступеньки, ведущие в нижний холл, и Келли метнулась в библиотеку.
      Там она начала рыться в ящиках стола, пока не нашла телефонную книгу. Перелистнув страницы до буквы Р, она провела пальцем по столбцам фамилий и отыскала нужную, после чего подняла трубку. Быстро набрав номер, она подождала.
      – Мне нужен мистер Ратледж, – сказала она голосу на другом конце провода.
      – Простите, кто его спрашивает?
      – Мисс Дуглас.
      Она присела на краешек стола и подождала еще немножко.
      Наконец ей ответил Гил Ратледж.
      – Да, мисс Дуглас. Чем я могу быть вам полезен? Но, пожалуйста, покороче. У. меня сегодня вечером гости.
      – Я буду говорить очень кратко, мистер Ратледж. – Она старалась, чтоб голос ее звучал сдержанно и холодновато, не выдавая бурлящего в ней гнева. – С самого начала хочу вас предупредить, что Кэтрин об этом ничего не знает. Это касается только меня и вас.
      – В чем дело? – Он явно торопился.
      – Мне известно, что в момент гибели барона ваш сын не находился рядом с вами. Если мой отец из-за этого пострадает, простая справедливость требует, чтобы ему это компенсировали.
      – Что вы говорите?
      – Пока что я не говорю никому ничего. Но, разумеется, это может измениться.
      Голос его упал до сердитого невнятного шепота:
      – Но это шантаж!
      – Шантаж – грубое слово, мистер Ратледж. Я задумала лишь сделку. Поразмыслите над моим предложением. Я еще позвоню. – Она повесила трубку, потом помедлила, пытаясь успокоиться. Гнев уступил в ней место раздражению. Келли провела рукой по телефонному аппарату.
      – Одного лжеца я отыскала, Сэм, – прошептала она. – Теперь мне предстоит отыскать правду.
      Слишком долго она жила во лжи. Лжи о синяках, оставшихся на теле после отцовских побоев, о сломанной руке. И в той бесконечной лжи, которой окружал ее отец. Ей надо выяснить, очередная ли это его ложь. Выяснить, виновен он или невиновен. Это единственный способ перестать быть жертвой, единственный способ завоевать наконец свободу.
      Она делает это для себя, а вовсе не для отца. Но она не знала, каким образом втолковать это Сэму. И это причиняло ей боль гораздо большую, чем она готова была признать.
 
      Когда Сэм поднялся по лестнице, намереваясь идти спать, было уже очень поздно, весь вечер он прождал Келли, надеясь, что она придет помириться с ним. Он не сомневался, что, подумав, она поймет, что единственным его желанием было уберечь ее от новой боли, которую может ей причинить Дауэрти, если не оправдает ее ожиданий.
      Проходя мимо ее двери, Сэм замедлил шаг, постоял немного, не подходя к самой двери. Если бы они не поссорились, он был бы с ней этой ночью. Это и сейчас еще возможно, стоит только подойти к двери.
      Нет. Не станет он извиняться за все, что, черт его побери, наговорил! Он был прав. Ничего, кроме страданий, Дауэрти ей не доставлял. Пора ей понять, что он не переменился. Этот человек – закоренелый лгун и пьяница. Пора ей очнуться и усвоить истину.
      И крупными шагами он уверенно направился в свою комнату.

      Когда на следующее утро Келли спустилась вниз, то возле входных дверей на мраморном полу нижнего холла она увидела чей-то собранный багаж – с полдюжины глянцевато поблескивающих черных кожаных чемоданов перемежались с разноцветными дорожными сумками. Едва глянув на них, она поняла, что это означает.
      – Доброе утро! – Приветствие сопровождалось знакомым постукиванием об пол палки Кэтрин.
      – Доброе утро. – Келли указала на чемоданы. – Я вижу, что Натали уезжает.
      – Да. Машина за ней прибудет через час. Следователь наконец-то разрешил похоронить Эмиля, – пояснила Кэтрин. – Натали собирается отвезти тело в аэропорт. Оттуда она летит в Нью-Йорк, а потом во Францию.
      – Понятно. – Но на самом деле Келли совершенно не ожидала столь скорого отъезда Натали.
      – Не будете ли вы так любезны сбегать на завод и известить Сэма? Там устанавливают новые телефоны, и линия временно не работает. Я знаю, что Сэм захочет повидаться с Натали перед ее отъездом.
      – Не имею ничего против, – ответ ила она Кэтрин, хотя не была уверена, что хочет встретиться с Сэмом. А может быть, все дело в том, что хотела она этого чересчур сильно.
      Выйдя за порог, Келли вдруг поняла, что ей пора отчаливать. Не из этих мест, но по крайней мере из этого дома определенно. Сэм не понимает и не одобряет ее поведения. Останься она – и им не избежать новых ссор и новых обидных слов. Так или иначе, разрыв неизбежен. Зачем же тянуть время?
      Из задумчивости Келли вывела хлопнувшая дверца автомобиля. Оглянувшись, она увидела, что как раз вышла к тому месту, откуда начиналась вьючная тропа. Свернув на нее, она увидела Гила Ратледжа. Он казался воплощением здоровья и силы: одетый просто – в небесно-голубых джинсах и рубашке с короткими рукавами, но с тщательно уложенной серебристой львиной гривой.
      Значит, вчерашний звонок подействовал. Иначе зачем бы ему сейчас находиться здесь? Келли ждала этого результата, на него и рассчитывала, однако она не думала, что встреча их произойдет так скоро.
      Он приветственно поднял руку и подошел к ней с безмятежной улыбкой.
      – Вышли на утреннюю прогулку, мисс Дуглас?
      – Я на винодельню иду. – Келли постаралась собраться, чувствуя, что это ей сейчас весьма пригодится.
      – Я поразмыслил над нашим телефонным разговором, как вы вчера мне и посоветовали. Теперь нам надо поговорить.
      – Хорошо. Когда?
      – Сейчас.
      – Как я уже сказала, сейчас я иду на винодельню. Можете проводить меня, если хотите, или подождать, пока я вернусь.
      – Я провожу вас.
      Келли пожала плечами, показывая, что она не возражает. Она пошла по тропе, и он зашагал с ней рядом. Некоторое время они шли молча.
      Наконец Келли произнесла:
      – Вы меня удивляете, мистер Ратледж.
      – Удивляю? – Улыбка его была любезно-дерзкой.
      – Да. Такой опытный делец, как вы, должен знать, что показывать свою заинтересованность в сделке – верх опрометчивости. Ведь это значит проявлять слабость.
      Они шли в глубокой древесной тени, лишь изредка попадая в пятна солнечного света.
      – А может быть, я решил вообще не вступать с вами в сделку.
      – Поступайте как знаете. – Ее нервы были напряжены.
      – Почем я знаю, может, вы блефуете, а сами глядите – не выгорит ли чего.
      – По-вашему, я выдумываю, да? – Келли увидела белку, прыгавшую среди ветвей, и улыбнулась. – Что ж, думайте как вам угодно.
      – Сегодня утром, мисс Дуглас, я сделал ряд звонков. Как я выяснил, вам угрожает потеря работы.
      – Да, но кое-какие связи на телевидении я все же сохранила!
      – Среди моих знакомых есть адвокаты, юристы, специализирующиеся на случаях шантажа. На вашем месте я поостерегся бы выступать с ложными обвинениями.
      – Обвинения не будут ложными, – заверила его Келли, улыбаясь столь же любезно, как и он.
      Он приостановился.
      – Докажите это.
      Келли осуждающе-насмешливо покачала головой.
      – Так дело не пойдет, мистер Ратледж! Ведь мой отец, если он будет осужден, получит очень большой срок.
      – Я никогда не начинаю деловых переговоров, не выяснив вначале, каков возможный выигрыш, а также чем располагает партнер. Лично я, мисс Дуглас, убежден, что все ваши доказательства – мыльный пузырь.
      – Но вполне способный вас потопить, – сказала Келли и пошла вперед своей легкой походкой, заставляя его приноравливаться к ее шагу.
      Его ответ был краток:
      – Не смешно.
      – Я и не пытаюсь вас насмешить. – Она услышала звук приближающейся машины, но за деревьями ее не было видно.
      – Я считаю, вам пора начать раскрывать карты и рассказать мне кое-что.
      – О чем рассказать? О романе вашего сына с баронессой? Или о том, как она тайком ускользнула в тот вечер, чтобы встретиться с ним? К несчастью, барон Фужер имел, видимо, кое-какие подозрения, потому что он пошел за ней следом.
      – Домыслы.
      – О, гораздо больше, нежели домыслы, мистер Ратледж! Это факты.
      – Мне вряд ли стоит тратить на это время. Если у вас нет доказательств более верных, чем эти…
      – Имею. – Здесь тропа сворачивала. Невдалеке за поворотом находился винный завод.
      – Кэтрин?
 
      Сэм вылез из джипа и увидел стоявший на аллее серо-синий «Мерседес». Нахмурившись, он легко вбежал по ступеням парадного крыльца к тяжелой красного дерева входной двери. Войдя в мраморный холл, он увидел спускавшуюся по лестнице Кэтрин.
      – Сэм! – Она улыбнулась довольной улыбкой. – Как хорошо! Келли передала тебе то, что я просила?
      – Келли? – Он остановился, и складка на его лбу стала глубже. – Я не виделся с ней.
      – Серьезно? Я послала ее за тобой на завод минут десять назад, наверное, она пошла по вьючной тропе и вы разминулись. Я хотела, чтобы ты обязательно знал, что Натали сегодня утром уезжает.
      – Поэтому и Гил здесь? – Сэм покосился на багаж возле двери. – Он везет ее в аэропорт?
      – Гил? – удивилась Кэтрин. – Почему ты так думаешь? Его здесь нет.
      – Но на подъездной аллее стоит его «Мерседес».
      – Как странно. – Она подошла поближе. – В дом он не входил. Может быть, он с Келли.
      И в ту минуту, как она это произнесла, Сэм понял, что это именно так.
      – Черт бы побрал эту женщину! – пробормотал он, сжимая в руке ключ зажигания. – Говорил я ей не вмешиваться! И прекратить задавать вопросы!
      – Задавать вопросы? О том, как погиб Эмиль? Думаешь, она расспрашивает и Гила?
      – Может быть. – В раздражении Сэм резко повернулся и направился к двери.
      – Поеду на завод, поищу их там. Мне надо переговорить с Келли.
      – Подожди. И я с тобой.
      – Почему?
      Уже открыв дверь, он замер на полпути и, заметив смущение и беспокойство Кэтрин, прищурился.
      – Потому что… – Она не стала договаривать и лишь нетерпеливо махнула рукой, торопя его.
      – Черт возьми, Кэтрин, ты что, видела кого-нибудь в тот вечер? – неожиданно сердито спросил Сэм. – Ты видела Гила?
      Кэтрин словно колебалась.
      – Может… может быть, – неуверенно сказала она. Чертыхнувшись, он рванул дверь и выбежал.
 
      – Кэтрин? – эхом откликнулась Келли, повторив вопрос Гила. – Кэтрин говорит, что видела Дауэрти, моего отца… и видела призрак… маленького мальчика, который смотрел на нее холодно и осуждающе.
      На секунду он словно застыл, потом спросил:
      – Так кто же этот таинственный свидетель?
      – Я говорила вам, что навестила отца в тюрьма, прежде чем он сбежал оттуда? – Они дошли до поворота, вдали, там, где деревья расступались, утреннее солнце освещало розовую стену винного завода. – Как и следовало ожидать, мы говорили о событиях того вечера. Он рассказал мне, что услышал голоса спорящих. Он прокрался в тени здания, чтобы посмотреть, что там происходит.
      – Вы хотите привести свидетельство вашего отца? Келли сделала вид, что не заметила прозвучавшего в этих словах презрения.
      – Конечно, он был очень пьян в тот вечер. И вероятно, помнит не совсем ясно.
      – И это вы припасли для сделки со мной? – Гил Ратледж холодно и насмешливо покачал головой. – Вы ничем не располагаете, мисс Дуглас. Вы, как и я, знаете, что ни один суд в мире не вынесет приговора об убийстве моему сыну на основании свидетельства алкоголика.
      Клей. Ей стоило усилий скрыть волнение. Ведь и утром при виде Гила она сразу поняла, что отец ее невиновен. Но ей нужно было это услышать. Невольно она убыстрила шаг.
      – Но приговор этот будет вынесен, если это подтвердится другими свидетельствами, не правда ли, мистер Ратледж?
      – Какими же? – Он процедил эти слова сквозь крепко сжатые челюсти.
      – Вы слишком торопитесь, мистер Ратледж. Наступила ваша очередь что-то предложить мне.
      – Сколько?
      – Лишнего я не запрошу. – Деревья кончились. Шагах в двенадцати от них виднелся угол винодельни. – Определите сами.
      Он остановился.
      – Положить на это больше двадцати тысяч наличными я не могу.
      Повернувшись, Келли посмотрела ему в глаза.
      – Не очень-то вы дорожите собственным сыном!
      – Потом. Возможно, потом я дам и больше.
      – А-а, рассрочка… Что ж, неплохо. – Келли любезно кивнула. Она согласится. По его лицу видно, что в нем растет раздражение, и ей вовсе не хочется, чтобы он опять впал в истерику. – Я скажу вам, на каких условиях.
      – Нет, это я вам скажу!.. – Он сделал к ней шаг и поймал ее за кисть. – Свидетельство! Что за свидетельство вы имеете?
      – Когда я получу наличные, вы получите свидетельство. – К следующей их встречи надо постараться раздобыть у Олли карманный магнитофончик. Возможно, пленкой и нельзя будет воспользоваться в суде, но по крайней мере сам Олли убедится в том, что отец невиновен.
      – Меня это не устраивает.
      – Очень жаль. – Келли попыталась вырвать руку. – Потому что другие условия в настоящее время невозможны.
      – Ну уж нет! – Он рванул ее к себе.
      – Пустите мою руку, – решительно бросила она. – Вы делаете мне больно, а мне это не нравится.
      – Будет еще и не так больно, если вы не признаетесь, что за свидетельство вы раздобыли! – Он принялся с силой выкручивать ей руку, и ее пронзило такой болью, что у Келли перехватило дыхание.
      – Отпустите ее!
      Келли подняла удивленные глаза на обрюзгшее, поросшее щетиной лицо Клода Бруссара. Но пальцы Гила, сомкнутые на ее кисти, не ослабили своей хватки.
      – Я и мисс Дуглас беседуем на личные темы, и вы мешаете нам. Убирайтесь отсюда. Идите своей дорогой.
      – Вы немедленно отпустите ее, тогда я уйду.
      – Слушайте, вы, глупый старик.
      – Старик? – Послышалось что-то похожее на рычание. – Вы назвали меня стариком? Меня! Клода Бруссара! – Медленно, но неуклонно он наступал на них, бормоча что-то по-французски.
      Келли не сводила глаз с деревянного молотка в руке Клода, которым он замахнулся на Гила, и не могла видеть, как во двор въехал джип и направился прямо в их сторону. Голоса! Ее отец слышал голоса спорящих, но он говорил, что не мог разобрать, о чем шла речь. Келли поняла, почему это было так – потому что спорили они по-французски!
      Молоток. Олли сказал, что на молотке остались отпечатки пальцев двух работников завода. Если один из них – Клод… О Господи, вот и доказательство! Мотор джипа заглох, и во дворе теперь опять стало очень тихо.
      – Эй… – тихо начала Келли и, поднимая глаза на Клода, тут же повторила это уже более твердым голосом. – Вы поссорились с бароном Фужером в тот вечер, Клод?
      – Что? – произнес Гил тихо и изумленно, и рука его выпустила кисть Келли.
      – Ведь правда же, Клод? – настойчиво повторила Келли, наблюдая замешательство старика и то, как посерело его лицо. Краем глаза она увидела две приближавшиеся фигуры. «Это Сэм и Кэтрин», – подумала она, не сводя в то же время пристального взгляда с Клода.
      – Он сказал… что я слишком стар! – В темных глазах читались смущение, раскаяние и даже страдание. – Он сказал, что поставит на мое место другого, помоложе. Он и слушать меня не хотел. Я пытался…
      – Вы убили его, правда? – Келли произнесла это тихо и четко, как бы вырывая у него признание. Кто-то рядом коротко вздохнул. Но Келли не желала отвлекаться на этот звук.
      – Он сказал, что вопрос решен. Что ему некогда. Он хотел оттолкнуть меня прочь с дороги, и я… – Слова будто душили его.
      Келли выговорила их за него.
      – И вы его ударили?
      Он коротко кивнул, потом глаза его заволокло слезами, и крупная голова повернулась к Кэтрин.
      – Это был несчастный случай, мадам! Я не хотел, чтобы удар мой был таким сильным, я…
      – Ни слова больше, Клод! – подойдя к нему, она положила руку ему на плечо: в глазах ее стояли слезы. – Не надо больше ничего говорить, Клод, до тех пор, пока я не найму тебе адвоката, – властным голосом закончила она.
      Вот и все. Но напряжение не спало; расслабившись, Келли повернулась, чтобы встретить взгляд Сэма, и тут же опять вся сжалась. Молчаливая пауза затянулась, оба чувствовали смущение.
      – Похоже, твой отец говорил правду, – наконец сказал Сэм. – Он невиновен. На этот раз.
      – Мне надо было выяснить это, Сэм. Трудно ожидать, что ты это поймешь, но я не могла больше жить среди лжи! – Она сделала шаг в сторону конторы. – Пойду позвоню в полицию.
      – Келли! – Он протянул руку, словно затем, чтобы остановить ее. – Я поспешил домой, чтобы сказать тебе. По радио только что сообщили, что отец твой пойман.
      – В каком он состоянии? – спросила она, пристально глядя на него, потому что в голосе, каким он это сказал, ей послышалось что-то странное.
      – Он грязный, измучен и поцарапался о кустарник, а все остальное – прекрасно.
      Кивнув, Келли оглянулась на Клода.
      – Мне понадобится с ним встретиться, все ему рассказать и сделать так, чтобы его освободили.
      – Нет никакой надобности тебе с ним встречаться, Келли. Полиция и без того его отпустит. Максвейн все это устроит. Твое присутствие там необязательно.
      – Нет. Оно обязательно. – И, сказав это, она пошла в контору.
      – Он не поблагодарит тебя, Келли! – крикнул ей вслед Сэм, раздраженный тем, что она не видит этого сама и неизбежно испытает боль, столкнувшись с реальностью.
      Через несколько минут прибыла полиция, и Клод был взят под стражу. Как только он дал показания, Сэм отправился на поиски Келли; он решил, что коль скоро не сумел переубедить Келли не встречаться с отцом и не участвовать лично в его освобождении, то должен сопровождать ее. Он не может допустить, чтобы она одна прошла через это испытание.
      Но он опоздал. Ее уже не было. Когда полицейская машина с Клодом отбыла, Сэм пошел туда, где оставил свой джип. Кэтрин с Гилом, стоя возле джипа, глядели вслед полицейской машине. Ни тот, ни другой Сэма не заметили.
      Гил все еще выглядел смущенным, ошарашенным.
      – Так это был старый Клод, – бормотал он, словно должен был повторять это вновь и вновь, чтоб наконец поверить этому. – А я-то все считал, что Клей… – не договорив, он стиснул челюсти.
      – Мы два сапога пара. – Кэтрин улыбнулась ему, грустно и проницательно. – Я думала, что это сделал ты. Думала, что видела тебя там.
      Рот Гила искривился в невеселой усмешке.
      – Ты так думала. А я пошел предупредить Клея, что Эмиль следит за ним. Я срезал путь, идя через лес, чтобы найти Клея раньше, чем это сделает Эмиль, и заблудился. А когда наконец выбрался сюда, застал тебя… над телом Эмиля.
      Гил покачал головой, вспоминая, как все это было, как он догнал Клея и сказал ему только: «Эмиль погиб». Клей побелел от такого неожиданного известия, а он усмотрел в этом доказательство вины сына и не стал больше ни о чем его расспрашивать. Он чуть не расхохотался, поняв сейчас, что Клей, возможно, считал виновником гибели барона его, своего отца.
      Придя в себя, он поднял глаза на Кэтрин и прищурился с плохо скрытой подозрительностью:
      – Если ты считала, что видела там меня, почему же ты не сообщила это полиции?
      – А ты почему не сказал о Клее?
      – Он мой сын.
      – Вот именно.
      Во взгляде его промелькнуло замешательство. Потом он кивнул, и на губах его появилась тень улыбки. Привычно свернув на старую вьючную тропу, он прошел обратно к машине. Сразу сникшая и почувствовавшая страшную усталость Кэтрин повернулась к Сэму:
      – Отвези меня домой, Сэм.
      Молча он помог ей сесть на переднее сиденье машины, а сам, обойдя джип, сел за руль. Ключ был в зажигании, но Сэм не тронулся с места. Он лишь внимательно глядел на Кэтрин.
      – Ты думала, что барона убил Гил, но ничего не сказала полиции. Почему, Кэтрин?
      – Считала, что Гил тогда мне померещился, – начала было она, но вздохнула, осекшись. – Нет, это ложь. Просто я хотела так считать. Как хотела, чтобы убийцей Эмиля оказался Дауэрти. А не мой сын.
      – Твой сын тебя ненавидел – и, возможно, все еще ненавидит. Между вами, сколько я себя помню, всегда шла холодная война. Зачем же защищать его, Кэтрин?
      – Если б у тебя были дети, ты бы не задавал подобный вопрос.
      – Вот оно что, оказывается. Думаешь, он проявил бы такую же преданность тебе?
      – Возможно, и нет. – Она махнула рукой, как бы говоря о чем-то незначащем. – Но разве это важно, по-твоему? – В просвете деревьев виднелись виноградные посадки. – Мне кажется, грозди подсыхают. Видимо, вертолеты сыграли свою роль.
      – Вне всякого сомнения.
      – В последнее время я во многих вопросах проявляла слепоту… Сэм, – сказала она, намеренно сделав паузу, прежде чем выделить его имя. – Подозреваю, что виной всему возраст. Так или иначе, но от дел я теперь отойду. Имение Ратледж отныне будет на твоем попечении.
      Он покосился на нее и губы его искривились легкой улыбкой.
      – Ты не сможешь это сделать, Кэтрин. У тебя не получится!
      – Нет, ты еще посмотришь и удивишься. В конце концов, и Клоду потребуются в эти недели или месяцы мое время и мое внимание, – решительно заверила его она.
      Разумеется, она не оставит старика Клода, он должен был это понимать. Виновен Клод или невиновен, Кэтрин встанет за него горой. Как и он за Келли. По отношению к ней он вел себя неверно, и его добрые намерения его не извиняют. Как бы объяснить это ей? Как ему заставить ее понять?

      День клонился к вечеру, когда Келли подъехала к своему бывшему дому. Сорняки вокруг были выполоты, а мусор убран. Все, что могло еще пригодиться в хозяйстве, лежало в кучке возле старого сарая. В прогнившие ступени переднего крыльца были вставлены новые доски. Эти мелочи мало что улучшали в общем виде строения, но, едва выйдя из машины, она сразу же их заметила. Дверца машины хлопнула, закрываясь. – Ты только погляди! – вскричал ее отец, махнув рукой в сторону виноградника. – Погибло, все погибло, весь урожай, должно быть, пошел к черту, на гроздьях плесень! Если б не эти проклятые Ратледжи, что захотели пришить мне убийство, я бы успел собрать виноград до дождя! А теперь скажи спасибо, если хоть что-то останется!
      Не реагируя на эту возмущенную тираду, Келли потянулась к заднему сиденью и достала оттуда пакет с покупками.
      – Вот.
      Он взглянул на пакет, потом на нее.
      – А ты разве не зайдешь?
      – Нет.
      – Но я думал, что поэтому-то мы и заехали в магазин. – Нахмурившись, он взял у нее пакет. – Думал, что мы приедем и вместе пообедаем, отпразднуем мое освобождение.
      Отпразднуем. Знакомое это слово заставило ее вспылить.
      – Чем отпразднуем? Бутылкой виски? – негодующе бросила она. – Отпустили на свободу! Чем не повод напиться в стельку, ведь так? Но к счастью, и я на свободе! Я свободна от тебя и твоего пьянства!
      Возмущенный, рассерженный, он запротестовал:
      – Я сказал, пообедаем! Разве я говорил хоть слово про выпивку?
      – Не говорил. Но это не имеет значения, потому что мне все равно, напьешься ты или нет. Ни один из твоих поступков больше не может причинить мне боль!
      Вспомнив это, Келли оборвала разговор, чтобы не дать ему перерасти в открытую ссору. Порывшись в сумке, она извлекла оттуда и передала отцу карточку.
      – Максвейн просил меня отдать это тебе, – сухо сказала она.
      – Что это такое? – Все еще досадливо хмурясь, он силился прочитать надпись на карточке, загораживаемой пакетом.
      – Это точное название и телефон местного отделения Общества анонимных алкоголиков.
      – Зачем это мне? Я не алкоголик.
      – Нет, алкоголик! – решительно возразила Келли голосом, ровным от сдерживаемой ярости. – Не пора ли прекратить лгать себе самому и признать то, что есть на самом деле? Может быть, они смогут помочь тебе. Я не в состоянии.
      И резко отвернувшись от него, она села в машину.
      – Куда ты?
      – Еще не знаю. Завтра утром поговорим. – И захлопнув дверцу, она нажала на стартер.
      Когда она выезжала со двора, отец все еще стоял возле дома.
      Усталая, со взвинченными нервами, с раскалывающейся от боли головой, Келли вернулась в имение Ратледж.
      Перед домом она увидела джип и, мысленно собравшись, приготовилась к очередной перепалке с Сэмом.
      Он открыл ей дверь прежде, чем она потянулась к ней.
      – Вернулась.
      – Да.
      – Отца отпустили?
      – Да, наконец-то. – Келли прошла мимо него в холл. – Он не поблагодарил меня, если тебя интересует это, – бросила она через плечо, направляясь к мраморной лестнице.
      – Нет, интересует меня не это. И даже не об этом я собирался с тобой говорить. – Он двинулся вслед за ней.
      Келли быстро взбежала по ступеням.
      – Все уже переговорено.
      – Ты не хочешь пойти мне навстречу, черт подери! Ты все усложняешь.
      – Плохо дело. А почему должно быть по-другому? Взгляни правде в глаза, Сэм. Я не та, какой ты хотел бы меня видеть, вот в чем суть.
      Войдя к себе в комнату, Келли тут же устремилась к шкафу и достала оттуда чемодан.
      Сэм поймал ее за руку, желая остановить.
      – Можешь ты уделить мне еще одну минуту и послушать, что я скажу?
      – Я уже слушала тебя, – резко сказала она, пытаясь гневом заглушить не оставляющую ее боль. – Вечно я кого-то слушаю! А вот сейчас и впредь постараюсь слушать только себя!
      – Как должен был все это время слушать тебя я. Остановленная не столько его рукой, сколько мягкостью тона, Келли настороженно взглянула на него.
      – Про что это ты?
      Пальцы его, стиснувшие ей руку, слегка разжались, глаза глядели на нее с нежностью, и в них было раскаяние.
      – Про то, что я говорил о твоем отце. Я знал, сколько страданий причинил он тебе в прошлом, страданий не только физических. Я не хотел, чтобы он опять сделал тебе больно. Я пытался уберечь тебя.
      – От такого не убережешь.
      – Да, наверное. – Он помолчал, подбирая верные слова. – Келли, я не слишком хорошо разбираюсь в семейных отношениях. С родителями я никогда не был близок. Я научился соблюдать дистанцию, потому что так было проще.
      «Держись в стороне и не обожжешься», – вспомнила Келли слова Сэма.
      – Может быть, это неверно. Может быть, не стоит платить окружающим той же монетой. Может быть, иной раз следует поступать по велению души.
      – Может быть. – Она боялась неверно истолковать его слова, поняв их так, как хотелось ей.
      – У меня много недостатков, Келли. – Она отступила подальше, чтобы не коснуться его. – Но у кого их нет?
      Она положила чемодан на кровать и распахнула его.
      – Куда ты собираешься? Назад в Нью-Йорк?
      – Да, через день или два, – кивнула Келли. – Ведь там моя работа. – Подойдя снова к шкафу, она достала оттуда развешанную на плечиках одежду. – Дожидаясь, пока выпустят отца, я от адвоката позвонила Хью. Признание отца невиновным несколько восстановило мою репутацию и возможности дальнейшей карьеры. – Она отнесла одежду на кровать. – А довершит это дело, как считают на телевидении, живая передача на эту тему.
      – Я рад. – Его голос прозвучал сдержанно. – Знаю, как много значит для тебя работа.
      Она полагала, что работа для нее – это все на свете, подумала Келли, перекладывая одежду на кровати поближе к чемодану. Но за последние дни она поняла про себя еще кое-что. Было время, когда она думала, что для того, чтобы состояться, ей нужна лишь карьера. Оказалось, что это не так. При всем ее увлечении работой ей требуются еще муж, дети, дом – одним словом, ей нужна семья. Теперь она это знала.
      Келли глубоко вздохнула, перевела дух.
      – Хочу сообщить тебе также, что собираюсь выплатить деньги, которые задолжал вам отец. Максвейн составляет договор, и завтра отец его подпишет. – Сняв с вешалки блузку, она горько заметила: – Если не напьется, конечно. Я арендую у него виноградник, найму рабочих. При должном уходе это может дать приличную прибыль, и я окуплю вложения.
      – Значит, ты будешь наезжать сюда. Сэм стоял за ее спиной.
      – Возможно, каждую субботу и воскресенье. – Келли понимала, о чем он думает, но не решалась даже помыслить об этом. Вместо этого она сосредоточенно и аккуратно продолжала укладывать вещи. – Я подумала, что всегда могу вылететь в пятницу, субботу провести на винограднике, посвятив день делам, а в воскресенье улететь обратно в Нью-Йорк или туда, где будет происходить очередная съемка.
      – Мне захочется видеть тебя, Келли, когда ты будешь здесь.
      Она почувствовала, как глаза защипало, и зажмурила веки, чтобы не заплакать.
      – Я буду очень занята. Не думаю, чтобы у меня хватило на это времени.
      – Постарайся. Мне ведь тоже это будет не так просто, особенно теперь, когда Кэтрин собирается отойти от дел и винодельня будет на моем попечении. – В его тоне чувствовалось раздражение, которые вызвали ее слова.
      Но Келли намеренно не обратила на это внимание.
      – Так Кэтрин не хочет больше заниматься делами?
      – Да.
      – Поздравляю.
      – Не переводи разговор на другое! – С силой взяв ее за плечи, он развернул ее к себе и посмотрел в глаза долгим взглядом. – Помнишь, я сказал тебе, что в своей жизни тебе придется освободить место и для меня. Я говорил это серьезно, Келли.
      – Знаю. Но думаю, что некоторое время нам не надо видеться, Сэм. – Она хотела, чтобы ее голос звучал ровно, но не справилась с волнением. Она и не предполагала, как трудно ей будет выговорить это, чувствуя на своих плечах тепло его ладоней и видя в его глазах замешательство и огорчение. – Неужели ты не понимаешь этого? Произошло слишком много всего. Во многом мне предстоит разобраться, и прежде всего в себе самой. В Нью-Йорке есть содружество детей алкоголиков. Надеюсь, они смогут помочь мне понять, откуда во мне эта злость. Не исключено, что я даже смогу когда-нибудь простить отца за все дурное, что он мне сделал.
      – Но какое отношение это все имеет к нам? К тому, чтобы мы виделись, чтобы, может быть, были наконец вместе?!
      – Самое прямое, – решительно сказала она и, смягчившись, попыталась объяснить: – Мне надо заново учиться вере. Ведь меня обижали так часто, что я боюсь доверять людям. Для того, чтобы измениться, нужно время. Никакая связь между людьми не способна существовать и развиваться без веры, без доверия. Ты можешь это понять?
      – Понять? – Он вдруг улыбнулся ей с совершенно неожиданной теплотой. – Не забывай, что говоришь-то ты с виноделом, Келли! Я знаю, как прививают черенок к виноградной лозе. Заранее никогда неизвестно, привьется ли черенок. Надо терпеливо ухаживать за лозой, поливать, подкармливать, но даже и тогда не может быть гарантий, что куст зацветет. Именно этого я и прошу – время, чтобы во всем разобраться и успеть вырастить что-то. Я готов ждать, Келли. По-моему, у нас еще есть время, да, Келли?
      Она обратила на него долгий, пристальный, неуверенный взгляд, а затем улыбнулась – и улыбка, как солнце, осветила ее лицо.
      – Да! – сказала она, чувствуя, что и сама желает этого не меньше его.