Поднятая ветром пыль кружилась между ног ярко наряженных арабских лошадей. Весело развевалась бахрома и взлетали вверх кисточки, украшавшие сбрую, которая по вычурности могла сравниться разве что с нарядами самих всадников – арабскими бурнусами и головными платками, реявшими на ветру подобно разноцветным флагам.
      – Гляди, мамочка, какие красивые лоша-адки, – восторженно пропела Иден.
      Дернув свою пятилетнюю дочь за руку, Эбби едва успела утащить ее с дороги, по которой мимо них во весь опор пронеслись несколько коней.
      – Если не будешь слушаться меня, то, честное слово, уздечку на тебя надену. Сколько раз тебе говорить, стой рядом и не лезь никуда!
      Строго посмотрев вниз, Эбби невольно обратила внимание на ручонку с кривым мизинчиком – точь-в-точь, как у отца. И еще волнистые волосы – она тоже унаследовала их от Маккрея. Уж лучше бы ничто не напоминало в девочке об этом человеке. Эбби старалась убедить себя, что у Иден есть только один отец – Доби. Так хотелось верить, что Маккрея не существовало вовсе, однако, к сожалению, это было невозможно. За его победным прорывом на нефтяные месторождения Луизианы последовали новые успехи, и теперь практически весь Хьюстон говорил о нем.
      – Но мне ничего не видно, – надула губы Иден.
      Эбби в душе согласилась с дочерью: в этой толпе ребенок, должно быть, чувствовал себя, как в лесной чаще. Но тем не менее осталась непреклонной.
      – Ничего, увидишь. Лошадки проскачут прямо перед твоим носом.
      Это был настоящий парад коней и всадников. Золото, серебро и медь сияли на костюмах из ярко-красной, синей, пурпурной и черной ткани, на которой тоже играли солнечные блики. Тряхнув хвостиком черных волос, Иден посмотрела вверх на мать и требовательно потянула ее за рукав.
      Эбби пришлось склониться, чтобы дочка смогла прошептать ей на ухо:
      – А наш Уиндсторм красивее всех этих лошадок, правда, мам? Нам бы еще нарядить его получше – тогда он точно выиграл бы. Правильно я говорю?
      Речь шла о пятилетнем жеребце – сыне Ривербриз, любимой кобылы Эбби.
      – Я тоже так думаю, – заговорщически подмигнула Эбби дочери, не в силах сдержать улыбку.
      – Потому что он самый лучший конь в мире, – добавила Иден без тени сомнения.
      – Ну может, и не самый, – позволила себе усомниться Эбби, хотя в глубине души была согласна с дочкой.
      – Нет, самый, – упрямо настаивала на своем Иден, не желавшая даже слушать о том, что ее любимец способен хоть в чем-то уступить кому-то.
      – Что ж, посмотрим. – Вообще-то Эбби знала, что ее дочь не так уж далека от истины. В Скоттсдейле были представлены самые лучшие лошади страны. Уиндсторм уже победил на нескольких региональных чемпионатах, и для заслуженного всеобщего признания ему недоставало победы только здесь, на одной из самых престижных национальных выставок.
      Путь сюда оказался долгим и трудным. И тем не менее мечта всей жизни Эбби была близка к осуществлению. Ей все-таки удалось поставить собственное дело с разведением чистокровных арабских лошадей. Она арендовала у Доби еще изрядный кусок земли, построила отдельные конюшни для кобыл и жеребцов, купила десять и взяла в аренду еще трех высокопородных кобыл плюс одного жеребца. Причем все это на свои кровные. Бизнес на организации званых вечеров процветал, принося неплохие доходы. К тому же удавалось с большой выгодой продавать жеребят. Каждый год расходился весь помет. Эбби распродавала всех, сохранив лишь Уиндсторма и его сестру, родившуюся в прошлом году от того же отца.
      Эбби хорошо запомнилась поездка в Скоттсдейл, предпринятая ровно шесть лет назад: беспокойные ночевки в спальных мешках на дне кузова ржавого пикапа, холодные сандвичи на завтрак, обед и ужин, хромая кобыла во взятом взаймы прицепе и каждый цент на учете, чтобы было на что заправиться на пути домой.
      А теперь… Теперь все было по-другому: кругленькая сумма в банке и арабский жеребец, который имел все шансы на то, чтобы стать чемпионом. Правда, добиться всего этого оказалось не так легко. Никто, кроме верного Бена, не помогал ей. Даже Доби.
      Иногда в ее душу закрадывалось подозрение, что Доби ненавидит все, чем она занимается, ненавидит даже ее успех. Эбби догадывалась, что муж в глубине души надеется, что когда-нибудь она оступится и больно ушибется. Что, впрочем, было неудивительно: его самолюбие было сильно уязвлено тем, что от продажи жеребят она выручала очень неплохие деньги. Из этих доходов Доби не разрешал ей потратить ни цента на ферму или Иден, заявляя, что и сам, без «лошадиных денег», в состоянии содержать семью. Эбби не спорила.
      Их совместная жизнь давно уже перестала быть браком, если о браке вообще можно было вести речь с самого начала. Они с Доби жили под одной крышей, спали в одной постели и время от времени пользовались друг другом для удовлетворения своих физиологических потребностей. Вот и все. Так было сейчас, и будущее вряд ли сулило какие-либо изменения. Бывали времена, когда Эбби страстно хотелось, чтобы все было по-другому, но у нее были лошади. У нее была Иден. А потому ей легко удавалось преодолевать подобные моменты тоски, забывая о несовершенстве жизни.
      – А ну-ка пошли. – Она взяла Иден за руку, как только мимо них проехал последний всадник, участвовавший в соревнованиях в классе национального костюма. – Посмотрим, где наш Бен.
      – А где Бен? – обеспокоенно рванулась вперед Иден, потащив мать следом. – Вдруг потерялся!
      – Сомневаюсь. Должно быть, дожидается нас у входа в конюшню.
      Эбби повела дочь, уверенно прокладывая путь в бурлящем людском море. На выставке царила атмосфера цирка: многоцветье костюмов, яркие шатры, тележки со снедью – и все это на фоне знойного неба пустыни и пальм, покачивающих зелеными кронами. Работники выставки, владельцы лошадей и дрессировщики, одетые кто в жокейские костюмы, кто в футболки и джинсы, а кто и в наимоднейшие изделия известных модельеров, сновали в толпе зрителей – туристов, местных зевак и любителей лошадей. И стар и млад явился сегодня на дневной показ, чтобы вблизи увидеть потомков гордых сыновей арабской пустыни здесь, в центре пустыни американской. Тут действительно было на что посмотреть: арабские лошади, окруженные ореолом славы и тайны, стоили того.
      Подойдя к конюшне для жеребцов, Эбби сразу же заметила Бена. Он стоял в тени, терпеливо дожидаясь их. Наклонившись, она показала на него дочке:
      – А вот и он. Видишь?
      Не говоря ни слова, Иден отпустила руку матери и стремглав понеслась к старику. Ее черный хвостик на затылке весело запрыгал из стороны в сторону. Эбби с улыбкой смотрела вслед своей маленькой дочурке, одетой, как взрослая, в кавалерийские сапожки, крохотные галифе и белую сорочку с галстуком-бабочкой на резинке. Ей вспомнились времена, когда и она точно так же, не помня себя от радости, неслась, бывало, навстречу Бену. И тогда, и теперь Бен был спокоен и учтив, разве что позволял сейчас Иден неизмеримо больше, чем когда-то ее матери. От Эбби не могло укрыться, что ее дочь из старика вьет веревки. Ради Иден он готов был хоть на эшафот, стоило той только шевельнуть пальцем. «Маленьким кривым мизинчиком», – эта мысль, эхом прозвучавшая в мозгу Эбби, заставила ее, вздрогнув, спуститься с небес на землю.
      – Мама, мама, а Бен знал, что мы сюда придем! – закричала Иден, когда Эбби подошла к ним. – Бен все на свете знает, правда?
      – Все, – коротко ответила Эбби, добавив про себя: «Даже то, кто твой настоящий отец». Приходилось признать, что за долгие годы старый конюх превратился в верного хранителя многих семейных секретов.
      При виде его морщинистого лица на нее нахлынула новая волна воспоминаний, в том числе о событиях не столь давних. Бен всегда был ее твердой опорой, скалой, неподвластной стихиям. Жизнь текла, меняя все вокруг него, и только он оставался неизменным. С возрастом морщин на его обветренном лице почти не прибавлялось. Впрочем, если приглядеться, можно было заметить, что его седые волосы за последнее время побелели еще больше. Да и походка стала немного шаркающей. Куда только девалась знаменитая твердая поступь? Годы все-таки брали свое, и ей было больно видеть это. Эбби грустно усмехнулась: новые седые пряди в прическе матери она воспринимала вполне спокойно, а вот старость Бена была для нее чем-то невероятным. Словно он обязан был оставаться вечно молодым.
      – А я когда-нибудь буду знать столько же, сколько знаешь ты? – пытливо посмотрела на него Иден.
      – Возможно, со временем, – медленно кивнул он с видом мудреца.
      – Может, зайдем внутрь, посмотрим, кого Рейчел надеется увидеть чемпионом? – предложила Эбби. Если стоять на месте, ожидая, пока ее дочь закончит задавать вопросы, то можно было застрять здесь на месяц, а то и дольше.
      Длинный зал был поделен на роскошно оформленные стойла, которые тянулись вдоль обеих стен здания. Каждое коневодческое хозяйство, участвовавшее в выставке, арендовало по три-четыре стойла, а иногда и больше, причем только одно из них использовалось по назначению. Остальные были переоборудованы в экстравагантные киоски с неповторимой отделкой и обстановкой, цель которых заключалась в рекламе конезавода и его лошадей.
      Один из таких киосков имел вид шатра бедуинского шейха: темная ткань, натянутая по бокам, поднималась вверх в виде палаточной крыши. Иден немедленно потянула Эбби внутрь – ей не терпелось попрыгать на плюшевых подушках с золотыми кисточками на углах. Другое стойло было превращено в библиотеку: стены, обшитые ореховыми панелями, и книжные полки у фальшивого камина. Остальные рекламные киоски отличались в основном обтекаемыми линиями современного дизайна – их хозяева надеялись привлечь глаз посетителя блеском металла и пластмассы. Людям, проходившим мимо, оставалось только восторженно ахать, восхищаясь фантазией оформителей.
      И все же подлинными звездами выставки были лошади.
      Дойдя примерно до середины прохода, Эбби заметила большой киоск в виде викторианской гостиной со старинной мебелью и чайным сервизом из настоящего серебра. Внутри посетителям в качестве закуски предлагались изысканные маленькие бутербродики. Этот киоск представлял Ривер-Бенд. Быстро пробежав взглядом по лицам примерно десятка посетителей рекламного гнездышка, Эбби узнала управляющего фермой и еще нескольких, но Рейчел среди них не было. Она и не ожидала ее там увидеть. Сейчас, когда в Скоттсдейле в самом разгаре были торги и светские приемы для избранных, Рейчел вряд ли стала бы сидеть в этой будке.
      Почти каждый из находившихся в киоске Ривер-Бенда щеголял в красной лоснящейся куртке, на груди которой бросалась в глаза надпись «Сирокко» – кличка жеребца, на которого Рейчел возлагала все свои надежды. От этих курток на выставке уже рябило в глазах. Конезавод раздавал их здесь направо-налево – достаточно было только согласиться надеть эту обнову. Реклама недешевая, зато надежная. Курток вокруг было так много, что временами казалось, что ярко-алая цунами накрыла весь Скоттсдейл.
      Рейчел не жалела денег ради того, чтобы обеспечить своему жеребцу корону чемпиона. На протяжении нескольких месяцев каждое более или менее заметное издание, в котором можно было встретить хотя бы упоминание об арабских лошадях, было буквально напичкано рекламными статьями, посвященными Сирокко. Стоимость этой кампании исчислялась уже сотнями тысяч долларов. Эбби не могла себе позволить состязаться с Рейчел, используя в качестве оружия мешок с деньгами, и та прекрасно это знала. Нет, Эбби опять была далеко не бедной, но у нее не было тех неисчерпаемых финансовых ресурсов, которыми располагала Рейчел.
      Не желая больше терять времени на созерцание суеты в киоске Ривер-Бенда, Эбби направилась в сторону сверкающего чистотой стойла, над которым красовалась уже намозолившая глаза крупная надпись: СИРОККО ИЗ РИВЕР-БЕНДА. Почти до самого верха это стойло было огорожено стальной решеткой, за которой маячила неизменная куртка знакомого кровавого цвета. О, Господи, и тут… Ей хотелось получше разглядеть гнедого, почти красного, жеребца, которого все вокруг прочили в чемпионы Скоттсдейла, но Иден снова напомнила о себе, дернув мать за руку:
      – Ма-ам, я тоже посмотреть хочу.
      – Ладно, сейчас посмотришь, коротышка. Иди ко мне. – С этими словами она попыталась поднять дочку, помогая себе бедром. – Ох, и тяжелая же ты стала…
      – Знаю. Это потому что я расту. Бен говорит, что когда-нибудь выше тебя вырасту.
      – Уж в этом-то я не сомневаюсь, – согласилась Эбби, опять против собственной воли вспомнив Маккрея, который действительно не был обижен ростом. Однако затем она полностью переключила внимание на великолепного гнедого.
      Словно уловив желание зрителей, жеребец повернулся из стороны в сторону, представ перед ними во всей красе. Он будто говорил всем: «Смотрите, смотрите все, каков я». Его темная грива и такой же хвост струились крупными сверкающими волнами, а тонкие ноги блестели, как отполированное черное дерево. С ними контрастировала красноватая атласная шкура, густо пламеневшая, как затухающий костер. Он словно свысока рассматривал собравшихся, гордо задрав свою изящную маленькую голову.