– Прошу прощения. Я уезжал с проповедями в горы. Но когда я узнал, что мой путь проходит неподалеку от этого поместья… – Коул смущенно запнулся. – Честно говоря, я скверно владею пером. Когда читаешь ваше письмо, такое ощущение, что вы находитесь рядом и рассказываете мне обо всем сами. А мой стиль сух и убог.
      Элайза не стала спорить. Она была рада видеть преподобного и потому не стала упрекать его.
      – Ладно, я вас прощаю. Главное, что вы приехали.
      – Я обязательно должен был наведаться сюда и посмотреть, как у вас дела.
      Он шел рядом с ней, длинный, тощий, нескладный. За минувшие месяцы он ничуточки не изменился – все то же лошадиное лицо, соломенные патлы, бесконечно добрые глаза. Неужели со времени их последней встречи прошло целых три месяца? Да, на дворе был уже сентябрь. Зной и жара остались позади, климат стал мягче и приятней. Элайза наслаждалась прохладой, а тут еще этот неожиданный визит. Будет с кем отвести душу.
      Они прогуливались по лужайкам, где с важным видом расхаживали павлины. Элайза рассказывала Нэйтану Коулу о своих достижениях (например, о черных учениках) и о своих трудностях (например, о непослушном Киппе).
      – Он их просто ненавидит! – горячо говорила она. – Вот уж не думала, что индейцы способны на такой расизм!
      – А что вы удивляетесь? Многие чероки относятся к неграм так же, как южане. Считают, что они выше африканцев. Пожалуй, индейцы даже высокомернее, чем белые.
      – Я не могу смириться с наличием рабства. Это смертный грех.
      – Знаю. Сердце подсказывает мне, что Господь против того, чтобы один человек принадлежал другому. Но в Священном писании немало мест, где упоминается о рабстве. Знаете, как поступают некоторые миссионеры? Нанимают рабов во временное услужение и специально платят им высокое жалованье, чтобы негры могли выкупиться у своих хозяев. Правда, таких миссионеров не много.
      – Главное, что они все-таки находятся.
      Элайза решила, что святые отцы поступают благородно и человеколюбиво. Она всегда считала, что каждый отдельно взятый человек может изменить мир. Вот почему она приехала в эту глушь учить индейских детей.
      – Наверное, вы правы.
      Павлины стали издавать пронзительные, немелодичные крики и встревоженно вертеть во все стороны головами. Элайза механически взглянула на дорогу, что вела через долину к усадьбе. Вдали показался скачущий всадник.
      – Павлины надежнее, чем сторожевые псы, – сказала учительница, стараясь перекричать их пронзительный клекот.
      – Такие прекрасные птицы, а голос просто омерзительный, – застенчиво улыбнулся миссионер. – Еще один гость?
      – Это Клинок Стюарт. Ухаживает за Темпл и появляется здесь каждый Божий день.
      Элайза старалась говорить небрежным тоном, но мысль о влюбленных вогнала ее в краску. Разве можно свободно говорить с Нэйтаном Коулом, слугой Божьим, на такую щекотливую тему? Элайза свернула в сторону, чтобы не видеть, как Темпл выбежит навстречу своему кавалеру. В каждом жесте, каждом движении, каждом взгляде молодых людей было слишком много неприкрытой чувственности.
      – Расскажите-ка мне, как вы жили. Вы сказали, что ездили с проповедями в горы?
      – Да. Многие индейцы живут в глуши, спускаясь в долину один-два раза в год.
      Коул обвел взглядом аккуратные дорожки, подстриженные газоны и кусты, хозяйственные пристройки, внушительный господский дом.
      – Не все индейцы так же богаты, как ваш мистер Гордон. Многие живут в жалких бревенчатых хижинах, возделывают маленькие клочки земли, едва сводя концы с концами. Вот с такими бедняками мы и стараемся работать.
      Элайза вспомнила, что, отправляясь на за-пад, именно так и представляла себе жизнь индейцев.
      – Они хорошо вас принимают?
      – Да. – Священник улыбнулся, и его впалые щеки чуть округлились. – Знаете, миссионеров от разных церквей они наделили собственными прозвищами. Например, пресвитерианцы – Мягкоговорящие. Баптисты – Крестильщики. Методисты – Громкоговорящие.
      Элайза рассмеялась, ибо определения были подобраны очень верно.
      Ободренный ее реакцией, Нэйтан продолжил:
      – Я был на одной ферме, где живет старый индеец по имени Истребитель Бизонов. Он попросил меня рассказать сказку из «говорящих листьев» – так они называют книги. Вы бы видели его, Элайза. То есть, я хочу сказать, мисс Холл, – быстро поправился он, залившись краской.
      – Ничего, вы можете называть меня Элайзой.
      – При условии, что вы будете называть меня Нэйтаном, – робко промолвил он.
      – Договорились, Нэйтан.
      – Так вот… Жаль, что вы не знакомы с Истребителем Бизонов. У него белоснежные волосы до плеч, на голове красно-желтая повязка с воткнутым пером. Рубашка домотканая, кожаные штаны и вышитые мокасины до колен. Во рту он все время держит трубку. Рассказал я ему о Господе Иисусе, объяснил суть христианского учения, показал Библию. Когда я закончил, Истребитель Бизонов помолчал, потом с важным видом кивнул и сказал: «Ты поведал мне о добрых вещах. Но я не пойму одного: если бледнолицые внимают посланию «говорящих листьев» уже много зим, почему же они сами не стали добрыми?»
      Вспомнив о том, как складываются отношения между чероки и джорджийцами, Элайза подумала, что старый индеец совершенно прав.
      – И что же вы ему ответили?
      – Пришлось признать, что многие из белых не следуют учению Христа. По-моему, Истребитель Бизонов решил для себя, что правильнее было бы, если бы я отправился проповедовать среди бледнолицых.
      – Иногда мне кажется, что так называемых джорджийских гвардейцев нужно было бы как следует выпороть.
      – Элайза, что вы такое говорите! – укоризненно воскликнул Нэйтан, шокированный ожесточением, прозвучавшим в ее словах.
      – Я знаю, что говорю, – сердито заявила она. – Джорджийцы ведут себя, словно злые и жадные мальчишки, зарящиеся на чужое добро. У себя в классе я бы таких безобразий не потерпела. Вас удивляют мои слова?
      Он подумал, потом согласно покачал головой.
      – Вы правы. Правительство должно было бы принять какие-то меры.
      – Сейчас этим вынуждены заниматься сами чероки.
      Элайза стала рассказывать о шагах, которые предпринимают вождь Росс и Национальный Совет. Недавно джорджийский суд приговорил к смертной казни индейца по имени Джордж Кукурузный Мешок. Адвокат Вильям Вирт воспользовался этим поводом, чтобы обратиться с жалобой в Верховный суд.
      Нэйтану не понравилось, что Элайза с таким пылом рассуждает о юридических баталиях. Не женское это дело. Не пристало девушке совать свой нос в мужские дела.
 
      Когда перед ужином Уилл Гордон вернулся с полей, Элайза познакомила его с гостем. Хозяин усадьбы настоял, чтобы молодой миссионер остался у них на ночь, и миссис Гордон присоединилась к просьбе мужа. Нэйтан попытался возражать, но в конце концов уступил.
      После ужина, как обычно, все перешли в гостиную. Уилл Гордон налил себе и Клинку Стюарту бренди. Нэйтан от спиртного отказался.
      По обыкновению Элайза села к пианино и начала наигрывать свой любимый ноктюрн. Одна мелодия естественным образом перерастала в другую. Элайза даже не заметила, как Виктория Гордон, извинившись, отправилась укладывать детей.
      Немного поиграв, Элайза взглянула на Нэйтана, сидевшего в плетеном кресле.
      – Может быть, сыграть для вас что-нибудь особенное?
      – Нет, – покачал он головой. – Вы играете, как ангел небесный.
      – Верно замечено, – кивнул Уилл Гордон.
      Через некоторое время в гостиную вернулась Виктория.
      – А вот у меня есть заявка, – сказал Клинок. – Умеете ли вы играть кадриль, мисс Холл?
      Немного поколебавшись, Элайза сказала:
      – Думаю, что да.
      – Темпл говорит, что никогда еще не танцевала. – Он с укоризной взглянул на девушку. – Отличная возможность поучиться. Вы ведь знаете этот танец, Уилл?
      Гордон чуть пожал плечами:
      – Я много лет не танцевал, но думаю, что вспомню… Виктория, помнишь, как танцевать кадриль?
      – Помню, – неуверенно улыбнулась она. – Более или менее.
      – Однако для этого нужно четыре пары, – заметил Гордон.
      – Ничего, хватит и двух.
      Не дав никому опомниться, Клинок принялся раздвигать мебель, чтобы освободить пространство. Все помогали ему, кроме Элайзы, которая тихонько наигрывала мелодию, чтобы освежить ее в памяти.
      Когда все было готово, Клинок кивнул аккомпаниаторше, и Элайза с силой ударила пальцами по клавишам. Для начала она взяла ритм помедленней, чтобы у Темпл была возможность освоить фигуры.
      Потом она стала наигрывать все быстрее и быстрее, то и дело с улыбкой поглядывая на Нэйтана. Танцующие частенько сбивались, что всякий раз вызывало дружный хохот. Элайза задорно улыбалась, но играть не переставала.
      Звуки музыки разносились в ночной тиши далеко за пределы господского дома. Дьетерономи Джонс сидел на жесткой деревянной скамье возле кухни и прислушивался к аккордам. Вдруг позовет хозяин? Окна дома светились янтарным светом, пронизывавшим тьму. Но Дье чувствовал себя более уютно здесь, во мраке.
      Легкий ветер шуршал ветвями яблонь. Сады Гордон-Глена были готовы к сбору урожая. Румяные крупные яблоки скоро будут уложены в ящики и отправлены в порты американского Юга. Ночью пресс, где изготавливали сидр, молчал, но утром он проснется и заработает вовсю, распространяя яблочный аромат на всю округу. В котлах забурлит яблочный сок, из которого делают соус, яблочное масло и консервы.
      Возле мельницы похрюкивали свиньи, хрупая кормом. Дье закутался в куртку, мечтая о кружке горячего сидра.
      Из мрака вынырнула стройная фигурка, и внутри у молодого человека все затрепетало. То была Фиби, ее глаза застенчиво и зазывно посверкивали. Забыв о ночной прохладе, Дье вскочил и уставился на девочку во все глаза. Так и смотрел бы на нее до скончания века.
      – Вот… Принесла тебе горячего сидра. Правда, по дороге немножко пролила. Да и поостыл он, наверно… – Она сунула ему кружку, протянула кусок пирога. – Это яблочная шарлотка. Она вкусная. Преподобный отец не доел, я и спрятала, когда убирала со стола. Никто не узнает, ты не думай.
      – Сидр – это то, что надо.
      Дье ощутил прохладу ее пальцев, а Фиби зябко закуталась в старую шаль.
      – Замерзла? На, выпей.
      Платье на ней было совсем ветхое, местами порванное.
      – Нет, это тебе.
      Она оглянулась на поселок, словно ее могли в любую секунду позвать.
      – Может, посидишь со мной?
      Ему ужасно не хотелось, чтобы она ушла. Много раз он твердил себе, что Фиби еще слишком юна. Но когда она оказывалась рядом, он ничего не мог с собой поделать – руки сами тянулись к ней.
      – Разве что чуть-чуть…
      Она опустила голову, чтобы не смотреть ему в глаза, но он заметил, как ее губы расползаются в улыбке. Значит, она обрадовалась его словам. Или нет? Нравится ли ей быть рядом с ним?
      Сердце у Дье колотилось как бешеное. Фиби опустилась на деревянную скамью. Он жадно выпил сидр, почти не чувствуя его вкуса, осторожно присел рядом.
      – А шарлотка тебе понравилась? – спросила Фиби. – Я сама ее сготовила.
      – То, что надо.
      Дье быстро откусил кусочек и запил его остатками сидра.
      – Как у тебя дела? Давненько не виделись. Как ни заеду, ты все по хозяйству хлопочешь.
      – Работы много. Яблоки поспели, и вообще…
      – По-моему, твоя матушка тебя нарочно работой загружает. Чтоб ты со мной пореже виделась.
      Он доел шарлотку и вытер пальцы о штаны, думая о Черной Кэсси.
      – Да нет, ты ей нравишься. Просто…
      Ей не хотелось говорить, что мать винит Дье в пристрастии Фиби к чтению.
      – Просто натура у нее такая. Они и с папой все время ругаются.
      – Хорошо, если дело не во мне.
      – А ты знаешь, что мастер Уилл разрешил мне и Шадрачу ходить на уроки в школу? – Фиби горделиво улыбнулась. – Мы там учимся читать, писать, считать и еще географии и всяким другим штукам. Я теперь здорово читаю и даже могу написать свое имя. Хочешь, покажу?
      Она взяла ветку, нагнулась и медленно, старательно нацарапала на земле, повторяя буквы вслух:
      – Ф… И… Б… И. Фиби.
      Потом выпрямилась, горделиво посмотрела на свое творчество и взглянула на Дье.
      – Видишь?
      Он нагнулся и одобрительно кивнул:
      – Просто здорово.
      Ей показалось, что он смотрит на нее уважительно. Еще бы – ведь теперь она не безмозглая черномазая девчонка, а такая же ученая, как он сам.
      – А мое имя ты можешь написать? – спросил Дье.
      Фиби смутилась.
      – Если бы знать, какими буквами оно пишется…
      – Я тебе помогу.
      Он опустился на колено, разрыхлил землю.
      – Иди-ка сюда.
      Она нерешительно опустилась на колени рядом с ним, сама не своя от волнения.
      – Первая буква Д.
      Фиби хотела произвести на Дье впечатление, но, когда она попыталась изобразить букву на земле, рука у нее задрожала. Девочка поспешно стерла проведенную линию, чувствуя, как молодой человек дышит ей в ухо. Он сжал ей пальцы, чтобы она держала ветку покрепче.
      – У тебя рука такая холодная, – сказал Дье. – Как горный ручей зимой.
      – Я знаю, – прошептала Фиби, хотя на самом деле ей было жарко.
      Казалось, что прикосновение Дье обжигает кожу пламенем. Их тела почти соприкасались, от Дье сладко пахло сидром. Внутри у девочки все замирало. Она боялась пошевелиться, но еще больше боялась выдать свое волнение неосторожным движением.
      – Мое имя пишется так. – Он водил ее рукой по земле. – Д… Ь… Е… Т… Е… Р… О… Н… О… М… И. Дьетерономи. А фамилия – Д… Ж… О… Н… С. Дьетерономи Джонс. – Только тут Дье отодвинулся. – Длинное имя.
      – Вот и хорошо, что длинное, – горячо прошептала Фиби и смутилась.
      Его рука по-прежнему не выпускала ее пальцы. Это ощущение Фиби ужасно нравилось. Она оглянулась, чтобы проверить, чувствует ли он то же самое.
      Дье смотрел на нее сверху вниз. Ее прекрасные глаза лучились такой нежностью, что удержаться было невозможно. Дье судорожно сглотнул, чувствуя, что сейчас задохнется. Он так страстно желал эту девочку, что, казалось, вот-вот умрет на месте. Ее губы казались ему такими нежными, мягкими, манящими. Они притягивали его как магнитом.
      Он не отдавал себе отчета в своих действиях, ничего не помнил, не видел, не замечал – лишь почувствовал робкое прикосновение ее теплых, податливых губ. Дье вовсе не собирался ее целовать, но остановиться было уже невозможно. Он жадно впился в уста Фиби, отдававшие привкусом дикого меда.
      Маленькая ручка скользнула ему под куртку, обожгла прикосновением. Дье замер, завороженный ощущением близости ее тела. Два маленьких холмика прижались к его груди. Дье рывком отодвинулся и вскочил на ноги, сам не свой от стыда и чувства вины.
      – Дье, ты что? – тихонько спросила Фиби. – Что-то не так?
      – Уже поздно… И холодно. Иди-ка домой, пока за тобой мама не пришла, – резко сказал он и, читая в ее глазах обиду, совсем стушевался. – Не смотри ты на меня так. Неужто ты не понимаешь? Мне нельзя было это делать.
      Она поднялась, закуталась в шаль.
      – Но я сама этого хотела.
      – И очень плохо, что хотела. – Дье разозлился на нее за эти слова – теперь ему еще больше захотелось ее поцеловать. – Ведь ты, Фиби, совсем еще девочка. Ты слишком зеленая, чтобы… чтобы подпускать к себе мужчину.
      Она стояла перед ним такая невинная и доверчивая, такая красивая, что у Дье вырвался стон.
      – Моя мама была всего на год старше меня, когда родила своего первого ребенка.
      Дье снова простонал.
      – Фиби… не надо.
      – Разве тебе не нравится со мной целоваться?
      Этот простой вопрос пробудил целую бурю в его душе.
      – Нравится. Сама знаешь, – осипшим голосом ответил он.
      Широкая улыбка озарила ее лицо, зубы вспыхнули в темноте белоснежными жемчужинами:
      – Мне тоже.
      Фиби подалась к нему, и Дье уже протянул руки – он сам не знал, то ли желая обнять ее, то ли желая удержать. Но в это время с веранды донесся зычный голос:
      – Дье! Дьетерономи!
      Узнав голос хозяина, Дье испытал неимоверное облегчение.
      – Я здесь, сэр!
      Он еще раз взглянул на Фиби и бросился наутек.
      Клинок Стюарт поджидал его на ступеньках.
      – Приведи лошадей. Пора уезжать.
      Открылась дверь, на веранду вышла Темпл, накинув на плечи шаль.
      – Сейчас, сэр.
      Дье попятился, потом обернулся и побежал к конюшне.
      Клинок проводил его взглядом. Он знал, что Темпл стоит у него за спиной, но не торопился поворачиваться к ней, глядя во тьму. Он вдыхал пряный ночной воздух и чувствовал, как им вновь овладевает знакомое нетерпение, жажда действия охватила его ум и мышцы. Все лето он раздумывал, не пора ли ему вернуться на прииски. Клинка манило вовсе не золото. Он истосковался по опасности, по азартной игре, в которую превратилось старательство после того, как джорджийцы заявили свои права на золото.
      Отец хотел, чтобы Клинок оставался дома, продолжал ухаживать за Темпл. Но молодой Стюарт не был уверен, что ему уже пора взваливать на себя тяжесть семейных обязанностей. Жена, семья – эти слова звучали слишком скучно.
      Но как быть с Темпл? Она пленяла и возбуждала его, как никакая другая женщина. И он желал ее сильнее и глубже, чем других красоток. После утомительного и монотонного дня, проведенного на полях, где нужно было приглядывать за рабами, Клинок мечтал о том времени, когда Темпл окажется в его постели. Он улыбнулся – при одной мысли об этом его охватило возбуждение.
      – Что ты там рассматриваешь? – тихо спросила Темпл, и он ощутил исходящий от нее запах лаванды. Девушка стояла так близко.
      Но Клинок все равно не обернулся. Он посмотрел вверх, в темное небо, на котором алмазами были рассыпаны звезды.
      – Я смотрю на небо. Видишь, оно черное, как твои волосы, а звезды сияют, как твои глаза.
      Только теперь он медленно развернулся к ней. Сердце его стучало гулко и ровно.
      – Ты такой же краснобай, как твой отец, – улыбнулась Темпл.
      Клинок взглянул на дверь и спросил:
      – А где твой отец?
      – Он с матерью. У нее опять приступ кашля. Я сказала ему, что сама попрощаюсь с тобой.
      Темпл увидела, как его глаза вспыхнули страстью, и, не дожидаясь, пока он протянет к ней руки, сама шагнула ему навстречу. Слишком редко выпадали минуты, когда они могли побыть вдвоем, вдали от чужих глаз. Запрокинув голову, Темпл поцеловала его долгим жадным поцелуем, с наслаждением ощущая, как его руки скользят по ее спине. Девушке хотелось прижаться к нему как можно сильнее. Она обвила его шею руками, слегка укусила его за мочку уха.
      – Жаль, что тебе нужно уезжать, – прошептала она.
      – Что, боишься, что я не вернусь? – поддразнил ее Клинок, и в эту минуту ему неожиданно пришло в голову, что Темпл никогда не интересовалась, приедет ли он снова. Она словно бы не допускала и тени сомнения, что он появится опять и опять. Молодой человек ощутил легкое раздражение. Неужто она так уверена в себе?
      Губы Темпл распухли от поцелуев.
      – Смотри, если не приедешь, я сама явлюсь за тобой, – заявила она.
      – В самом деле? – спросил Клинок, притягивая ее к себе.
      – Да. – Темпл прижалась к нему бедрами, словно отлично знала, какого эффекта хочет добиться. – Мисс Холл говорит, что я бесстыжая.
      – Я этому рад, – улыбнулся он.
      – Я тоже.
      Она провела кончиком пальца по его губам.
      Клинок глухо зарычал, крепко стиснул ей руку. Он хотел снова поцеловать девушку, но раздался приближающийся стук копыт. Выругавшись по-индейски, Клинок отпрянул, а Темпл рассмеялась и привела в порядок сбившуюся шаль.
      – Если бы ты была мужчиной, тебя бы это не развеселило, – обиженно произнес он.
      – Надеюсь, что с мужчиной ты вел бы себя иначе, – звонко расхохоталась она, поднимаясь по ступенькам.
      В лунном свете показался силуэт всадника, ведшего в поводу оседланную лошадь. Клинок молча зашагал навстречу слуге. Молниеносным движением, даже не поставив ногу в стремя, он взлетел в седло.
      – Передай поклон твоему отцу, – сказала Темпл. – Пусть почаще приезжает. Мы по нему соскучились.
      Клинок кивнул, чуть тронул коня каблуком, и тот сразу же с места пошел рысью. Дье скакал следом. Клинку показалось, что за деревом кто-то стоит. Он обернулся и увидел молоденькую негритянку, застенчиво махавшую рукой вслед.
      Тем временем в гостиной Уилл Гордон поил жену с ложечки коньяком. Элайза наблюдала за этой сценой с тревогой. Цвет лица Виктории внушал ей серьезные опасения: кожа была бледной, почти прозрачной, сквозь нее просвечивала голубая сетка сосудов. Миссис Гордон закашлялась – то ли от крепкого коньяка, то ли начался новый приступ.
      – Вы уж извините меня, преподобный Коул, что я такая скверная хозяйка, – прошептала Виктория.
      – Не обращайте на меня внимания, миссис Гордон. Ваше гостеприимство безмерно, – уверил ее Нэйтан, ласково улыбнувшись. – А вам нужно отдохнуть. Это видно даже такому неловкому гостю, как я.
      – Да, пусть отдохнет. – Уилл Гордон отставил бокал. – Я отведу тебя наверх.
      – Но как же…
      Виктория озабоченно взглянула на грязную посуду, на неубранные трубки и пепельницы.
      – Ничего, Темпл проследит, чтобы Черная Кэсси привела все в порядок.
      Элайза поразилась тому, как легко Уилл поднял на руки жену – словно она была легче перышка. Когда супруги удалились, Нэйтан неуверенно сказал:
      – Какой странный кашель у миссис Гордон… У нее что, недавно было воспаление легких?
      – Нет, при мне ничего такого не было. Но приступы кашля случаются с ней довольно часто.
      – Знаете, у моей тетки было то же самое. Это продолжалось несколько лет, и постепенно она просто угасла. Со временем выяснилось, что у нее чахотка.
      Элайза ахнула, подумав: знает ли Уилл Гордон, насколько серьезно состояние его жены? Можно ли сказать ему об этом?
      – Пойдемте. Я покажу вам вашу комнату.
      Вместе они поднялись по лестнице.
      – Вы поедете с Гордонами на ежегодное собрание Совета в октябре? – спросил миссионер.
      – Да.
      – Я теперь приписан к миссии в Нью-Эчоте. Так что мы там увидимся. Приятно было с вами поговорить. Надеюсь, в следующем месяце мне снова предоставится такая возможность.
      – Буду рада этому, – искренне сказала Элайза.

9