Берег Миссисипи
       Январь 1839 г.
      Прислушиваясь к мерным ударам кирки о мерзлую землю, Элайза думала, что этот звук похож на рокот траурного барабана. Клинок, Дье и Шадрач рыли могилу в заснеженной земле. Рядом лежало завернутое в одеяло мертвое тело. Черная Кэсси стояла на коленях возле тела своего мужа, горестно раскачиваясь. Фиби пыталась утешить мать, но безуспешно. Кэсси стонала, и ее заунывные причитания сливались с воем ветра.
      Кузнец Айк умер. Этот большой, сильный мужчина умер от воспаления легких. За время пути многие из переселенцев скончались, но именно эта смерть почему-то подействовала на Элайзу особенно сильно. Она закуталась в одеяло, завернулась по самые глаза.
      Возможно, на нее так угнетающе подействовала не смерть кузнеца, а общая безысходность ситуации, в которой оказался караван. Десять дней назад он добрался до берега Миссисипи, и тут выяснилось, что дальнейшее продвижение невозможно. Река покрылась льдом, который был слишком толст для переправы на пароме и слишком тонок для повозок. На узком клочке земли, зажатом меж реками Огайо и Миссисипи, застряло сразу несколько караванов. Люди оказались в плену метелей и снегопадов. Болели почти все, многие находились в критическом состоянии. К дизентерии, кашлю, ревматизму прибавились обморожение, простуды, воспаление легких, грипп.
      На противоположном берегу застывшей Миссисипи виднелся мыс Жирардо, расположенный в штате Миссури. Никто не знал, как туда добраться. Больше половины пути до новой индейской территории было преодолено. Первоначально предполагалось, что перемещение займет девяносто дней, но девяносто дней миновали, а до пункта назначения оставалось еще четыреста миль.
      Элайза не знала, сумеют ли они преодолеть этот отрезок пути. Что она вообще здесь делает? Но тут подошел Уилл, встал рядом с ней, чтобы защитить ее от ветра, и сомнения Элайзы исчезли бесследно. Вот причина, по которой она здесь, с этими людьми.
      Подъехал Джед Пармели. Элайза с завистью посмотрела на его теплую шинель, шерстяной шарф и вязаные перчатки. Лейтенант спрыгнул на землю, подошел к могиле, молча тронул Шадрача за плечо и взял у него лопату. Подросток встал рядом, согревая дыханием озябшие пальцы. Потом отошел к матери и сестре. Вместо обуви его ноги были в обмотках.
      Наконец могила была вырыта.
      – Мама, пора, – прошептал Шадрач, глядя на заплаканное лицо Кэсси. – Надо зарывать.
      Кэсси снова разрыдалась, а когда Шадрач попытался вытащить из-под отца одеяло, пронзительно вскрикнула:
      – Что ты делаешь?
      – Папе одеяло больше не понадобится, а нам оно пригодится.
      – Нет! – схватила его за руку мать. – Нельзя, чтобы его клали в такую холодную землю как есть.
      – Он холода все равно не чувствует. Ты же сама знаешь, он хотел бы, чтобы нам было тепло.
      – Шад прав.
      Фиби стучала зубами от холода, хотя Дье от-дал ей свои штаны, которые она надела прямо поверх платья.
      – Папа хотел бы, чтобы мы забрали одеяло.
      Кэсси заплакала еще громче, а Шадрач развернул одеяло, обнажив длинное неподвижное тело в драной рубашке и домотканых штанах на подтяжках.
      Здесь были все члены семьи, кроме Виктории. Дье, Клинок и Джед осторожно опустили труп в могилу. Было слишком холодно, чтобы устраивать долгое прощание. Каждый по очереди подошел к вдове и детям, выразил соболезнование. Потом, сгибаясь под холодным ветром, все вернулись к кострам, остался лишь Дье, быстро забросавший комьями земли могилу.
      Джед стоял возле огня, закутав лицо шарфом. Руки в перчатках он вытянул перед собой и рассеянно смотрел на языки пламени.
      Летний зной теперь вспоминался как далекий сон. Жара, пот, нехватка воды. Если б генерал Скотт знал, на какие лишения и страдания обрекает индейцев, отправляя их в путь накануне зимы, он наверняка отсрочил бы переселение – лейтенант в этом не сомневался.
      Смертность достигла двадцати процентов, и это не считая рабов вроде Айка. Когда же все это кончится? Сколько еще людей расстанутся с жизнью, прежде чем караван достигнет индейской территории?
      Никогда еще Джед не чувствовал себя таким беспомощным. Он отдал всю лишнюю теплую одежду, какая только была у него с собой: рубашки, носки, кальсоны, брюки, сапоги, даже мундир. Пусть только попробуют потом предъявить ему претензии за разбазаривание казенного имущества. Нельзя же безучастно смотреть, как люди умирают от холода.
      Льюис, брат Джона Росса, возглавлявший один из караванов, застрявший возле Джонсборо, отправился в Сент-Луис, чтобы на собственные средства купить теплую одежду и одеяла.
      Поблизости кто-то зашелся в кашле. Сначала Джед подумал, что это Клинок, который в последнее время был сильно простужен. Но нет, кашель был детским.
      Нахмурившись, лейтенант обернулся и увидел, что двухлетний сын Темпл задыхается, широко разевая ротик. Обычные симптомы хронического кашля, которым страдали многие из переселенцев.
      – Доктор у него был? – спросил Джед.
      Темпл покачала головой, прижимая к себе плачущего сына.
      – Еще вчера кашель был совсем слабым.
      – Я разыщу врача и приведу его.
      Джед вернулся только через час, приведя с собой измученного, едва державшегося на ногах доктора. Тот быстро осмотрел ребенка, выпил кофе, немного обогрелся у костра.
      – Обычный коклюш, – сказал он. – Я ничего особенного сделать не могу. Если начнется рвота, кормите его почаще, но малыми дозами. Лучше, чтобы ребенок побольше спал. Оставлю вам немножко лауданума, но не давайте ему больше четырех капель, и не чаще, чем три раза в день. Если мальчику станет хуже, начнутся затруднения с дыханием или что-нибудь в этом роде, присылайте за мной. Вот, собственно, и все… – Он пожал плечами, шумно отпил из кружки. – А как ваша мать? Раз уж я здесь, давайте-ка осмотрю ее. – Он тяжело вздохнул.
      – Я с вами, – предложила Элайза. – Как раз собиралась подложить ей горячие камни под матрас.
      – Горячие камни? Помню, когда мы с братом были детьми, мать клала нам в кровать нагретые кирпичи. Повернешься во сне, да как стукнешься! Не очень-то удобно.
      Тут закашлялся Клинок. Врач нахмурился:
      – Не нравится мне ваш кашель. Грудь не болит? Давайте я вас осмотрю.
      – Нет, – коротко ответил Клинок.
      – Ну как хотите. У меня пациентов и без вас хватает. Напомните, чтобы перед уходом я оставил вам лауданум.
 
      Элайза разгребала снег в надежде разыскать сучья и ветки. В верхушках деревьев завывал северный ветер. Каждый день приходилось отходить все дальше и дальше от лагеря, чтобы раздобыть хвороста. Скоро собирать будет нечего, и тогда придется рубить деревья. Хорошо хоть, местность лесистая. Страшно подумать, что случилось бы с караваном, если б не было топлива.
      Она ударилась о что-то твердое и, разбросав снег ногой, прибавила к охапке еще один сук. Потом выпрямилась, чтобы посмотреть, как дела у Ксандры и Киппа. Вокруг не было ни души – лишь обледеневшие стволы деревьев. Вдали что-то шевельнулось. Элайза пригляделась и увидела, что это Ксандра, прислонившаяся к дереву. Кипп же куда-то запропастился.
      Элайза с тревогой посмотрела на свинцовые тучи. Вечерело, того и гляди начнется метель. Куда же подевался Кипп? Нужно было держаться всем рядом.
      Она направилась к Ксандре.
      – Где Кипп? Ты его видела?
      Никакого ответа. Ксандра медленно сползала на землю.
      – Что с тобой?
      Элайза перешла на бег, глотая ртом обжигающе холодный воздух. Сердце у нее чуть не выскакивало из груди. Опустившись на колени рядом с Ксандрой, Элайза с испугом спросила:
      – Что с тобой? Что случилось?
      Она бросила хворост, откинула свое одеяло и заглянула Ксандре в лицо. Оно было искажено от боли, залито смертельной бледностью. Глаза Ксандры были полны ужаса. Рот приоткрылся, но не раздалось ни звука. Внезапно девушка согнулась пополам и мучительно застонала. Только теперь Элайза заметила, что Ксандра обеими руками держится за живот.
      – Господи, только не это! – прошептала Элайза.
      Неужели ребенок? Слишком рано.
      – Сейчас отведу тебя в лагерь. Пойдем, Ксандра. Помоги мне.
      Обхватив девушку за талию, Элайза повела ее за собой и вдруг увидела, что по снегу за Ксандрой тянется кровавый след.
      – Кипп! – истошно закричала Элайза, но терять время было нельзя, и она не стала ждать юношу.
      Поддерживая Ксандру под мышки, Элайза спиной стала пятиться к лагерю, таща девушку волоком. Та вырывалась и корчилась от боли, что затрудняло и без того нелегкую задачу. Элайза уже валилась с ног от усталости, когда из кустов внезапно выскочил Кипп.
 
      Дрожа от холода, Элайза нервно прохаживалась возле палатки доктора. Здесь же, возле костра, стоял Уилл Гордон с окаменевшим от волнения лицом. Элайза упрекала себя за то, что в поисках хвороста увлеклась и оставила девушку одну. Не надо было вообще брать с собой в лес беременную! Во всяком случае, следовало спросить Ксандру, хорошо ли она себя чувствует. Элайза зажмурилась, чувствуя себя бесконечно виноватой. Перед глазами у нее вновь встал кровавый след, тянущийся по снегу.
      Клинок ждал, облокотившись о кузов фургона. Элайза подошла к нему, думая, что в последнее время индейцы перестали обращать на Клинка внимание. Сейчас у всех хватало забот, так что старые обиды были забыты.
      Неужели Ксандра умрет? Слишком уж много крови она потеряла. Элайза взглянула на парусиновый вход в палатку.
      – Что-то врач очень долго с ней возится, – прошептала она.
      – Да, – кивнул Клинок и закашлялся.
      – Темпл, должно быть, сходит с ума от беспокойства. Может быть, сходите к ней?
      – Пусть Пармели идет. Он с удовольствием воспользуется этой возможностью.
      Эта реплика должна была бы прозвучать зло, если бы не бесстрастный тон, которым она была произнесена.
      Грустно было видеть, как Клинок и Темпл отдаляются друг от друга все больше и больше. Ведь Элайза помнила, как горячо и страстно любили они друг друга. Любовь сквозила в каждом их слове, каждом жесте, каждом взгляде.
      Из палатки вышел доктор, и все обернулись к нему. Несколько секунд доктор молчал, потом красноречиво отвернулся.
      – Мне очень жаль. – Он вздохнул и подошел к костру. – Спасти ее не удалось.
      – А ребенок? – с надеждой спросил Уилл.
      – Мальчик. У него не было ни единого шанса.
      – О Господи, – всхлипнула Элайза. – Почему только я не подошла к ней раньше?
      – Даже если это случилось бы в моем присутствии… – начал доктор. – В общем, я все равно вряд ли сумел бы ее спасти.
      Возможно, это было правдой, но Элайза знала: ей никогда не избавиться от чувства вины. Когда Уилл медленно направился к ней, она хотела убежать, скрыться с его глаз, уверенная, что он будет смотреть на нее с осуждением. Но в его взгляде читалась лишь боль утраты. Он поднял обмотанную тряпкой руку и стер слезу с ее щеки.
      – Я знаю, вы тоже ее очень любили, – тихо сказал он.
      Элайза припала к его груди и разрыдалась.
      Наутро Ксандру и ее мертворожденного младенца похоронили.

      Сначала сын, потом слуга, потом дочь с еще не рожденным внуком… Уилл сидел на земле у огня, накрывшись с головой одеялом. Он старался ни о чем не думать, просто смотрел на яркое пламя. От холода онемело тело, от горя онемела душа. Плакать Уилл больше не мог.
      Он услышал хруст чьих-то шагов по снегу, но не обернулся. Когда рядом с ним села Темпл, даже не взглянул в ее сторону. Дочь держала в руках миску с едой. От миски поднимался пар.
      – Мама отказывается есть. Все спрашивает, где Ксандра. – Темпл ждала, что отец скажет хоть что-нибудь, но Уилл молчал. – Скрывать от нее больше нельзя. Она и так догадывается. Лучше сказать.
      Уилл устало закрыл глаза, желая только одного – чтобы его оставили в покое. Ни о чем не говорить, ни о чем не думать, ничего не чувствовать. Отупение, охватившее его еще утром, во время похорон, вполне его устраивало.
      Откуда-то издалека донесся тихий голос Элайзы:
      – Я сама ей скажу.
      – Нет.
      Кто это сказал? Неужели он? Мозг пробудился от спячки. Нельзя допустить, чтобы о смерти Ксандры матери рассказала Элайза. Во-первых, она чувствует себя виноватой. А во-вторых, это его долг, ведь Ксандра – его дочь. Была его дочерью. Внезапно Уилл почувствовал и жар костра, и холод земли, а еще острее – терзавшую его изнутри боль.
      – Я схожу к ней.
      Он поднялся на ноги. Мускулы затекли, каждый шаг давался с трудом. Фургон заскрипел под тяжестью его тела. Согнувшись в три погибели, Уилл подобрался к Виктории и сел рядом с ней на бочонок.
      – Темпл говорит, что ты отказываешься есть.
      Он смотрел на женщину, долгие годы бывшую его женой. Она лежала, закутанная в одеяла, напоминая египетскую мумию. Бескровное лицо с запавшими глазами, острый запах болезни. В этих чертах читались лишь безмерная усталость, отчаяние, боль. Как сказать ей о Ксандре?
      – Тебе холодно? Я скажу Черной Кэсси, чтобы она подогрела камни.
      – Где Ксандра? – слабым голосом спросила Виктория.
      Уилл отвернулся, чтобы не видеть ее наполненных страданием глаз.
      – Она умерла, да?
      – Да. Мы похоронили ее сегодня утром.
      Уилл собрал все свое мужество, зная, что теперь последует.
      Но Виктория лишь судорожно вздохнула.
      – Я догадалась, – прошептала она. – Прошлой ночью Ксандра мне приснилась. У нее в руках была кукла, и Ксандра плакала, говорила, что кукла сломана, а она не знает, как ее починить…
      Внутри у Уилла все сжалось от невыносимой боли. Не было никакой возможности вздохнуть. А Виктория смотрела на парусиновую крышу фургона, слегка колеблемую ветром.
      – Уилл, я хочу, чтобы меня похоронили рядом с ней. Обещаешь?
      Он молча кивнул, потом до него внезапно дошел смысл ее слов.
      – Не говори так, – раздраженно прошептал он. – Ты ведь не умираешь.
      – Обещаешь? – повторила она, пытаясь приподняться. Глаза ее вспыхнули огнем.
      В следующую секунду неистовый приступ кашля сотряс все ее тело. Уилл прижал жену, дожидаясь, пока кашель кончится. Зачем он только стал спорить? Лучше бы сразу согласился.
      Приступ отнял у Виктории последние силы. Она откинулась на подушку, говорить уже не могла, но бледные губы продолжали шептать: «Обещай мне, обещай».
      – Обещаю.
      Тогда она закрыла глаза и удовлетворенно улыбнулась. Гордон долго сидел с ней молча, а когда она уснула, тихо вышел наружу.
      Виктория умерла во сне той же ночью. Когда Уилл сказал, что ее нужно похоронить в одной могиле с Ксандрой, Темпл возмутилась:
      – Нет, это неправильно!
      – Этого хотела твоя мать, и я обещал ей.
      – Она знала? – поразилась Темпл. – Она знала, что сегодня умрет?
      Уилл грустно покачал головой.
      – Я думаю, она просто не выдержала смерти еще одного своего ребенка. Ксандра, перед ней Джонни, а еще раньше твои маленькие братишки и сестренки.
      – Но почему? Я не понимаю.
      – Ты ведь сама мать. Для женщины важнее всего дети. Во всяком случае, так всегда считала Виктория.
      В его голосе звучали горечь и боль.
      Темпл поняла, что он имел в виду: Виктория любила своих детей больше, чем мужа. Они всегда были для нее важнее, и Уилл был глубоко этим уязвлен.
 
      В ярко-синем небе сияло яркое солнце, но воздух трещал от мороза. Темпл жалась к костру, прижимая к груди своего кашляющего сына. Главной задачей было сохранить тепло – об этом она думала, просыпаясь и ложась спать. Это было важнее, чем пища и вода. От холода тело и душа утрачивали чувствительность, сердце лишалось надежды. Три дня назад, едва закопав Викторию в землю, все снова потянулись к огню.
      Костер стал центром их жизни.
      Тщетно пыталась Темпл вспомнить мирные вечера в Гордон-Глене, когда солнце клонилось к закату, а воздух дышал летним зноем. Все это ушло в небытие. Остался только холод. Холод да могилы, протянувшиеся вдоль скорбного пути. И еще многим суждено было умереть, прежде чем этот путь закончится.
      Темпл крепче обняла Элиджу. Тот заворочался, захныкал, и она разжала объятия, шепча утешительные слова.
      В снежном безмолвии раздался перестук копыт. Темпл равнодушно оглянулась и увидела, как Джед Пармели спрыгивает с седла и привязывает поводья к оглобле фургона. Лейтенант опустился на корточки возле костра, протянул руки к огню. Из его рта вырывались белые струйки пара. Лицо Джеда было все обмотано шерстяным шарфом, виднелись только голубые глаза.
      – Как Лиджа?
      – Все так же.
      Мальчику не стало хуже, но и улучшения не было. Его состояние внушало матери серьезное беспокойство – особенно после того, как умерли трое членов семьи, даже четверо, если считать Айка.
      – И то неплохо. Врач сказал, что коклюш продолжается недели две, а потом проходит.
      Если не будет пневмонии, мысленно добавил Джед. Об этом не стоило и думать, и так слишком много несчастий.
      – Я ездил к реке. Кажется, лед трескается. Через пару дней, возможно, восстановится паромная переправа.
      – Мисс Темпл! – К костру подбежала Фиби. – Мисс Темпл! Идемте скорей!
      – Что такое? Что случилось? – вскочила на ноги Темпл.
      – Мастер Клинок! Совсем плохой! Не дает позвать доктора, а у самого в груди такой хрип! Прямо не знаю, что делать! – скороговоркой зачастила служанка. – Помогите ему, мисс Темпл. Он в палатке. С ним Дье…
      Увидев, как в глазах Темпл появился ужас, Джед ощутил приступ жгучей ревности. Значит, она все-таки неравнодушна к мужу. То, что Клинок ее по-прежнему любит, было видно и со стороны, но лейтенант надеялся, что Темпл… Ладно, не важно. Ее реакция красноречивей любых слов.
      – Пригляди за Лиджей, – попросила Темпл Элайзу. – Джед, позовите доктора.
      – Но мастер Клинок сказал… – начала Фиби.
      – Мне плевать, что он сказал! – Нетерпение, раздражение и страх смешались в этом возгласе. – Джед, скорее за доктором!
      – Хорошо, – пробурчал Джед.
      Темпл уже неслась со всех ног к палатке Клинка.
      – Она все еще любит его, – прошептала Элайза.
      Джед ответил ей свирепым взглядом. Лицо у Элайзы было мечтательное, губы чуть тронуты улыбкой.
      Порывисто встав, Джед направился к лошади.
      – Приведу доктора.
      За доктором ехать ему совсем не хотелось, и гордиться тут было нечем.
 
      Первое, что услышала Темпл, ворвавшись в палатку, – хриплый, надсадный кашель. Клинок лежал на мокрой холодной земле, положив голову на колени своему слуге.
      – Вы пришли? – вскинулся Дье. – А я боялся, что не придете…
      – Как он? – Темпл опустилась на колени рядом с больным.
      – Плохо. Я уж старался, старался…
      Темпл на миг взглянула негру в глаза и поняла, что Дье любит Клинка, пожалуй, не меньше, чем она. Собственно, Темпл знала, что Клинок никуда без своего Дье ни шагу, но все же не подозревала, что их связывает чувство более сильное, чем естественная привязанность хозяина к слуге и слуги к хозяину. Однако сейчас они были похожи на братьев. Темпл была потрясена этим открытием.
      – Сейчас придет доктор.
      Она дотронулась до лба больного, и ей обожгло пальцы жаром.
      Клинок пошевелился, приоткрыл затуманенные глаза.
      – Темпл? – прошептал он.
      – Да, я здесь.
      Она попробовала улыбнуться, но ей было очень страшно. Она вспомнила, как Клинок копал могилу Айка, потом могилу Ксандры, а три дня назад помогал хоронить ее мать. Вдруг он тоже умрет?
      Клинок нахмурился, в его глазах мелькнуло раздражение.
      – Дье, я же запретил тебе… – Он снова зашелся кашлем.
      Охваченная паникой, Темпл приказала:
      – Дье, немедленно подогрей камни. Нужно согреть его. Я буду здесь, пока не придет доктор.
      – Мисс Темпл, – с колебанием произнес Дье. – Нужно держать ему голову повыше. Иначе ему трудно дышать.
      – Ничего, я положу его голову себе на колени.
      Именно этого ей и хотелось. Слишком долго была она лишена возможности дотронуться до него.
      Когда кашель утих, Темпл и Дье поменялись местами. Теперь она видела лицо мужа совсем близко.
      – А как же Лиджа? – пробормотал он.
      – О нем заботится Элайза.
      Этот ответ успокоил Клинка. А может быть, у него просто не было сил спорить. Как бы то ни было, Темпл знала, что сейчас она нужна мужу больше, чем сыну.
 
      Доктор поставил диагноз: воспаление легких. Два дня и две ночи Темпл не отходила от Клинка, поила его горячим бульоном, ставила на грудь компрессы, а в остальное время просто сидела, обхватив его руками. Лишь изредка ее сменял Дье – Темпл боялась уснуть, опасаясь, что Клинок умрет, если ее не будет рядом.
      Еще три года назад она допускала мысль, что ей суждено стать вдовой. Но теперь, когда опасность надвинулась вплотную, Темпл смертельно испугалась, что потеряет Клинка. Она сама не понимала своего страха – ведь два с половиной года назад она самостоятельно приняла решение оставить его, предоставить собственной судьбе. Теперь те доводы утратили всякий смысл для нее.
      К концу третьих суток Темпл изнемогла от холода и усталости. Вошел Дье, протянул ей кружку бульона.
      – Дайте-ка я покормлю его сам, – предложил он, увидев, что Темпл едва жива от усталости.
      Он передвинул Клинка в сторону, и Темпл чуть не упала – так затекли у нее мускулы.
      – Лучше бы вам малость отдохнуть, – сказал Дье.
      Темпл кивнула, но у нее даже не было сил, чтобы лечь. Так и сидела, глядя на лицо мужа.
      Веки больного чуть дрогнули. Он попытался отодвинуться от кружки, поднесенной к его губам.
      – Выпейте немножко бульончика, хозяин, – хлопотал над ним Дье. – Фиби специально для вас сварила. Знаете, как она расстроится, если вы откажетесь. Ну, совсем чуть-чуть, а?
      Клинок нахмурился, отодвинул кружку подбородком.
      – Темпл… Я думал, здесь Темпл…
      – А я здесь. – Она с трудом приподнялась и подползла к нему поближе, чтобы он мог ее видеть. – Видишь, я здесь.
      Клинок с трудом приоткрыл глаза.
      – Не покидай меня… Никогда больше…
      Она едва расслышала его слова.
      – Не уйду. Я буду рядом с тобой.
      Стоило ей произнести это обещание, как на душе стало легко и спокойно. Да, она его не покинет – ни пока он болен, ни когда выздоровеет. Темпл поняла это окончательно и бесповоротно. Ах, если б можно было вернуть месяцы, проведенные в разлуке! Она жестоко обидела мужа и причинила боль им обоим.
      В ту пору она считала, что так будет лучше для сына. Теперь же, видя, как Клинок во время долгого и мучительного пути играет с Элиджей, возится с ним или же просто позволяет малышу ползать по себе, Темпл поняла – ребенку нужен отец. Пусть даже мальчику нашептывают про отца всякие гадости – не важно, правда это или нет. Да, Клинок совершил страшную ошибку, но ошибку совершила и Темпл, оставив мужа. Теперь она ясно видела это и молила Бога только об одном: лишь бы прозрение не пришло к ней слишком поздно.
      – Выпей бульон, – сказала она дрожащим голосом. – Ты должен поправиться. Пожалуйста, поправляйся.
      Она припала головой к его животу и тихо заплакала, надеясь, что толстое одеяло заглушит звук рыданий.
      Вскоре она прикрыла глаза. Ей показалось, что всего на минутку, но когда Темпл проснулась, была уже ночь. Молодая женщина сразу же почувствовала какое-то изменение. Приподнявшись на колени она заглянула в лицо Клинку и увидела, что оно приобрело выражение странной безмятежности.
      – Нет! – в отчаянии вскричала Темпл и схватила мужа за плечи, но тут чьи-то руки оттащили ее в сторону.
      – Тише, мисс Темпл, пусть поспит, – шепнул ей на ухо Дье.
      – Но ведь…
      – Да тише вы! Видите, как ровно он дышит? И в легких больше хрипа нет.
      Темпл прислушалась.
      – Так он пошел на поправку? – с надеждой спросила она.
      – Через недельку-другую будет как новенький. А вы ложитесь лучше спать, иначе теперь ему придется за вами ухаживать.
      Темпл расплакалась от облегчения. Дье уложил ее рядом с мужем, накрыв обоих одним одеялом.
      – Ни о чем не тревожьтесь. Я буду тут всю ночь.
 
      Паром, нагруженный повозками, отошел от берега и медленно начал пересекать реку, круша льдины. Джед Пармели стоял на берегу и наблюдал, как караван после вынужденной остановки снова трогается в путь.
      Вечером в дневнике он подробно отметил все обстоятельства этого события. Индейцы простояли лагерем на берегу замерзшей Миссисипи целый месяц. Джед все записывал для дальнейшего доклада – такие он получил инструкции. Но все ведь в рапорт не включишь. Например, то, как Темпл помогала слуге усадить Клинка на лошадь и привязывала его к седлу. В глубине души, сам себе в том не признаваясь, Джед надеялся, что Стюарт умрет. Лейтенант сам презирал себя за столь низменные чувства, но сердцу ведь не прикажешь. Впрочем, Клинок все еще очень болен, а до конца путешествия далеко…
      Переправившись через реку к северу от мыса Жирардо, индейцы узнали, что южный путь через Арканзас для них закрыт: из-за холодов оттуда улетела дичь да и корма для скота не достать. Пришлось идти северным путем, через штат Миссури.
      Холодный арктический ветер дул над замерзшей прерией, температура с каждым днем понижалась. Усталые и больные, индейцы брели по заснеженной равнине.
      Иногда у Джеда так немели от холода ноги, что он едва удерживался в седле. Приходилось то и дело останавливаться у костров, которые охрана разжигала по пути следования каравана. Немного обогревшись, лейтенант снова садился на лошадь и ехал дальше, мимо едва бредущих индейцев.
      Каждый день кирки вырубали в мерзлой земле новые могилы. Утром непременно кто-то замерзал, засыпал, чтобы больше не проснуться. Но Клинок снова и снова оказывался жив. Он сидел привязанный к седлу, а Темпл садилась сзади и не давала ему упасть.
      Редко удавалось преодолеть пятнадцать миль за день. Обычно караван продвигался не более чем на десять миль. День за днем одно и то же – ледяное небо, холодный ветер. Джед уже не разбирал, то ли воет вьюга, то ли стонут больные и умирающие. Эти унылые звуки сопровождали его от мыса Жирардо до Джексона, потом Фармингтона, Потоси, Роллы и Лебанона до Спрингфилда, что в штате Миссури. Там караван повернул на юго-запад. Снег сменился дождями, с небес лилась ледяная вода, и легче от этого не стало.
      Жители мест, через которые проходил караван, почти не помогали индейцам провизией, не пускали их обогреться и переночевать в тепле. Джед не мог винить жителей в жестокосердии. Индейцы, оборванные и изможденные, больные, без гроша в кармане, могли испугать кого угодно.
      Миссури считался приграничным штатом, далее начинались территории, принадлежавшие воинственным индейским племенам, поэтому слово «индеец» у фермеров ассоциировалось с кровожадными дикарями. Никто из местных не верил, что чероки – народ мирный, что они такие же фермеры, возделывавшие кукурузу, хлопок, табак, а некоторые из чероки даже владели собственными плантациями, как Уилл Гордон.
      Незнание порождало недоверие, и поделать с этим Джед ничего не мог.
 
      Темпл, вымокшая насквозь, сидела за спиной у Клинка, дрожа всем телом. В такую погоду нечего было надеяться на скорое выздоровление мужа. Ему все время становилось то чуть лучше, то хуже. Еще одна ночь в мокрой одежде на холодной земле, и неизвестно, что с ним будет.
      Сзади раздался чей-то кашель. Темпл оглянулась и увидела Элайзу, которая брела по грязи, таща на спине какой-то сверток, замотанный в одеяло. То был маленький Лиджа, которому тоже никак не удавалось выздороветь. Ему нужна сухая одежда, теплый ночлег. Без этого мальчик не поправится…
      Дье, ведший лошадь в поводу, оглянулся и сказал:
      – Смотрите, мисс Темпл, впереди уже лагерь разбивают. Я вижу палатки.
      Темпл огляделась по сторонам и увидела неподалеку фермерский дом. Из трубы вился белый дым. Рядом с домом стоял приземистый амбар. Решительно соскользнув с крупа в грязь, она забрала у слуги поводья и потянула лошадь за собой к дому.
      – Ты куда? – крикнула ей вслед Элайза.
      – Идите все за мной, – сказала Темпл, даже не оглянувшись.
      У нее не было сил пускаться в объяснения. Она слишком замерзла, слишком устала, слишком промокла.
      У крыльца она выпустила поводья и порылась в седельной сумке. Где-то там был маленький сверток… Навстречу выскочила собака, заливаясь яростным лаем. Темпл остановилась, не зная, сумеет ли она подобраться к двери. Собака лаяла все злее, и сзади подошли Уилл и Элайза.
      – Темпл, ничего из этого не выйдет, – сказал отец.
      – Там посмотрим, – мрачно ответила она.
      На крыльцо вышел мужчина, прикрикнул на пса, и тот, завиляв хвостом, жалобно взвизгнул. Но стоило Темпл шагнуть вперед, как пес вновь грозно зарычал и преградил ей дорогу.
      – Вы из этих индейских оборванцев? – сурово спросил хозяин, насупив кустистые брови.
      У него были черные с проседью волосы, изрезанное глубокими морщинами лицо, задубевшая от ветров кожа. В руках фермер держал ружье.