ожидая благоприятной погоды на маршруте. На четвертый день, точнее в его вторую половину, вылет разрешили, приказав сделать обязательную посадку на промежуточном аэродроме в районе Житомира.
      Когда наша группа уже находилась в воздухе, было видно, что и Бочкарев со своими ведомыми тоже готовится к вылету.
      Всю дорогу нас сопровождала чудесная погода. Ни одного облачка не висело в небе. Только у Житомира ухудшилась видимость - появилась дымка, как предвестница надвигавшегося ненастья.
      Мы благополучно приземлились, зарулили на стоянки. В это время над аэродромом прошла группа штурмовиков, повернула на юго-запад в сторону Карпат.
      Ночью меня срочно вызвали в штаб. Посыльный абсолютно ничего не знал о том, что случилось.
      - Вас вызывает дежурный по перелетам Киев - Москва, - сообщил дежурный по штабу, отдавая телефонную трубку.
      - Товарищ Девятьяров, - послышался приглушенный голос, - когда вы вылетали, какое имели задание? Я сообщил время нашего вылета и добавил:
      - В полетном листе указана обязательная посадка в районе Житомира, что мы и сделали.
      - Какое задание было майору Бочкареву?
      - Не знаю. Об этом мне не говорили. Видел только, когда был на стоянке своих машин, как группа из двадцати самолетов прошла над нами и ушла на юго-запад. Думаю, что это майор Бочкарев.
      - Хорошо. На этом все.
      Дежурный по штабу ничего не знал о том, почему поднялась такая тревога.
      Мы пробыли под Житомиром два дня, а затем вылетели на Львов, потом - на Сандомирский плацдарм.
      Позднее выяснилось, что Бочкарев, видя прекрасную погоду в районе Житомира, не стал приземляться на промежуточном аэродроме, а повернул в Карпаты, где стояла их часть. Горы встретили их дождем, облачностью до самой земли. Неопытные молодые летчики растерялись, не смогли пробиться до конечной цели, вернуться назад не хватало горючего, и они, кто где и кто как, совершили вынужденную посадку. Конечно, при этом не обошлось без крупных аварий.
      Вот так, не провоевав ни дня, ни разу не встретившись с фашистом (а как об этом мечтали в училище!) многие из этих парней оказались в госпитале и только из-за того, что их ведущий оказался самонадеянным человеком.
      ...Западнее Ясс находился небольшой населенный пункт, в котором размещался командный пункт 5-й танковой армии Ротмистрова. 5 мая сюда прорвались фашистские танки. Противотанковой артиллерия не было, отбивались чем придется. Вместе с Ротмистровым здесь находился в то время командир авиационного корпуса генерал В. Г. Рязанов. Они вызывали "Ильюшиных".
      Мы взлетели пятеркой "Илов" в сопровождении четырех истребителей. Когда вышли на цель, дым от пожаров, поднимавшийся чуть ли не на километр, ослепил летчиков. А немецкие зенитки стреляли и стреляли, окружая нас плотным кольцом снарядных разрывов.
      Я медленно развернул группу.
      - Девятьяров! Куда ты пошел? - раздался в шлемофоне голос командира корпуса.
      - Товарищ генерал! Не могу найти цель! Ничего не видно! Зайду снова! .
      - Правильно! Действуй!
      Вырвавшись из дыма и обстрела, мы сориентировались по реке Серет и железнодорожному мосту через нее. Отсюда мы и ударили во фланг по фашистским танкам из пушек, пулеметов, реактивными снарядами, нашими "малютками". Фашистов задержали, но и нам досталось. Из пяти "Илов" только один вернулся не поврежденным. Один сел на вынужденную на нашей территории, у меня ранили Саленко, была повреждена радиостанция.
      Тогда мы подожгли шесть танков врага, ликвидировали угрозу командному пункту танковой армии. Ее командующий Ротмистров представил всех нас к награждению орденами и медалями Советского Союза. Меня наградили орденом Александра Невского.
      Эта большая радость омрачалась невозвратимыми потерями: в боях под Яссами мы потеряли своих прекрасных товарищей - Женю Буракова и Володю Ко-лисняка.
      За Вислой
      Развивая успешное наступление, в июле 1944 года наши войска вышли на реку Висла (в Польше) и заняли Сандомирский плацдарм. Враг ежечасно бросал в яростные атаки крупные соединения пехоты и танков. На помощь нашим наземным войскам была послана авиация, в первую очередь штурмовая.
      24 августа мы, девятка "Ильюшиных", под прикрытием четырех истребителей были направлены на штурмовку живой силы и техники противника в населенном пункте Лисув на плацдарме. Уже у цели генерал Рязанов перенацелил нас. Он сообщил, что южная и восточная окраины Лисува заняты нашими войсками, а северная и западная-у противника.
      - Заходи курсом 320' градусов и атакуй противника, - приказал он.
      Мы бомбили и расстреливали фашистов буквально о 'нескольких метрах от позиций нашей пехоты, проходили прямо над головами солдат.
      ...На Дуклинском перевале (Чехословакия) увлекшись наступлением, кавалерийский корпус оказался отрезанным от основных частей. Создалось угрожающее положение. Нужно было выручать кавалеристов, подбросить им подкрепление. Дорога же находилась под прямым прицельным огнём немецкой артиллерии. "Ослепить фашистов, закрыв этот участок дороги дымовой завесой", - такой был приказ командования.
      Два раза водил группы командир второй эскадрильи А. П. Овчинников, но неудачно. Под вечер вылетела наша группа из шести самолетов. У меня были подвешены зажигательные бомбы, которыми требовалось сигналить остальным летчикам на постановку завесы.
      Стали подходить к цели. Но не было уверенности, что летим правильно: местность оказалась сильно пересеченной и однообразной. Чтобы не ошибиться в ориентировке, мы развернулись обратно, в свою сторону. Командир корпуса генерал Рязанов удивился:
      - Девятьяров, ты шел правильно. Куда стал разворачиваться?
      - Не уверен в точности захода на цель, товарищ
      генерал. Зайду снова.
      - Давай, действуй.
      Сориентировавшись по шоссейной дороге и реке, развернулись и устремились обратно. Я качаю крыльями, чтобы привлечь внимание Рязанова. Он долго молчал, потом крикнул:
      - Идешь правильно. Видишь, горит на земле? Я взглянул вперед: там несколько очагов пожара. По носу самолета определил нужную точку.
      - Доверни влево!
      - Выполняю.
      - Переходи на пикирование! Ставь дымы!
      Нажимаю на кнопку, сбрасываю бомбы - сигнал для моих летчиков. Мы прошли по ущелью на высоте 25-30 метров, удачно поставили дымовую завесу.
      Генерал сообщил:
      - Молодцы, поставили хорошо. Я стал разворачиваться влево, в свою сторону. Рязанов нас потерял из виду:
      - Девятьяров, я тебя не вижу.
      - Выбраться не могу, трудно выйти из ущелья.
      - Иди домой.
      У немцев артиллерия, в том числе и зенитная, располагалась на вершинах гор. И впервые за войну нас обстреливали не снизу, а сверху.
      ... Боевые будни продолжались. 1 октября Совин-формбюро сообщило: "На 1-м Украинском фронте группа наших штурмовиков под командованием капитана Девятьярова подвергла ожесточенной штурмовке позиции противника. Бомбовым и пушечным огнем наши летчики уничтожили несколько немецких танков, взорвали склад с боеприпасами и подавили огонь пяти артиллерийских батарей противника". '
      В этом полете мне пришлось вести группу из тридцати штурмовиков и двадцати истребителей. Такое большое соединение у меня было единственный раз.
      Но и мы несли потери. На Сандомирском плацдарме погибли летчик второй эскадрильи Маркушин, летчики первой эскадрильи Кобзев и Баранов, мой стрелок Саленко, заместитель командира полка по политчасти майор Константинов. И тут еще надо было случиться такому с Бочкаревым и его молодыми летчиками, часть из которых едва не погибла. Во всяком случае, многие машины пришлось ремонтировать, вместо того, чтобы сразу направить на боевые задания.
      Мы тогда благополучно приземлились под Львовом. Аэродром оказался переполненным. Посадка и взлет производились на два старта.
      Место для стоянки нам отвели рядом с американскими самолетами "Либерейтор", которые ходили на сквозные бомбардировочные полеты. Они взлетали в Англии, бомбили объекты в Германии, Австрии и садились "а наших аэродромах, заправлялись горючим и боеприпасами и снова уходили на задание, чтобы потом сесть в Англии.
      Экипажи, видимо, только что прилетев с задания, выходили из самолетов и тут же, на стабилизаторах, вскрывали консервные банки.
      На другой день, когда мы ожидали вылета на свою точку на Сандомирский плацдарм, к нам подошел американский летчик. Пожилой. На ломаном русском языке, показывая на наши штурмовики, спросил:
      - Эти самолет немцы называют "черная смерть"?
      - Эти самые.
      Он обошел вокруг моего "Ильюшина", посмотрел его вооружение, броню кабины и удовлетворенно цокал языком:
      - Ойл райт. Очень карашо.
      - Вы были у нас, в Советском Союзе? Откуда знаете русский язык?
      - О, нет. Я - польяк. Матка и... отьец поехали в Америка. А мальчик я говорил по-русски. Только теперь вижу Россия. Я восхищении. Вы сделали Гитлеру капут.
      И он расхохотался.
      Но не все так думали. В частности, солдаты и офицеры противника все еще верили бесноватому фюреру, геббельсовской пропаганде и надеялись на какой-то перелом в ходе войны, боялись поражения.
      В декабре 1944 года мы стояли на аэродроме севернее польского города Жешув. Война переходила в завершающую стадию. Инициатива и господство в воздухе и на земле полностью находились в наших руках.
      Командование 1-го Украинского фронта готовило удар, в результате которого война должна была перенестись на территорию Германии. Чтобы осуществить эту операцию с большим эффектом и наименьшими потерями, проводились учений всех видов войск. Мы, в частности, ходили на полигон с боевыми комплектами, выполняли упражнения, тренировали молодых летчиков. Одновременно авиация вела повседневную активную разведку и фотографирование объектов противника, отдельные летчики вылетали "на свободную охоту": им давалась не отдельная цель-объект, а район действия, цели же выбирали они сами.
      Немецкое командование так же послало на свободную "охоту" четыре "Мессершмитта-109". Плохо зная нашу аэродромную сеть, они после выполнения задания оказались над аэродромным узлом советской авиации в районе Жешува, где стояли истребители "Лавочкин-5", летавшие тогда на полигон. В воздухе оказался самолет-разведчик "Пешка" - как его называли. Фашисты решили его атаковать. Все это происходило над аэродромом, с которого взлетела четверка Ла-5. Руководитель полетов, увидев, что "мессеры" атакуют беззащитную "Пешку", отрадировал ведущему "Лавочкиных":
      - Иванов! Безобразие какое! На наших глазах "мессеры" атакуют "Пешку"! Развернись влево, видишь? Вступай в бой!
      Немецкие самолеты, у которых кончались горючее И боеприпасы, не решились вступить в бой с нашими истребителями, оставили в покое "Пешку", развернулись и начали удирать. "Лавочкины" зажали один "мессер", блокировав со всех сторон, и заставили фашиста приземлиться. Немецкий летчик, выскочив из кабины, сжимая карту-планшет и компас, нажал -кнопку и, когда отбежал метров пятьдесят, самолет взорвался. Он пытался отстреливаться от окруживших его солдат, но вскоре понял бесполезность этого и поднял руки.
      В штабе нашей дивизии он охотно ответил на вопро сы, касающиеся его лично, но отказался сообщить дан ные о том, откуда взлетел, сколько на их аэродроме самолетов, твердя:
      - Нам это недозволено.
      Собственно, в этих сведениях мы и не нуждались: об этих объектах мы знали достаточно, они были сфотографированы. Пленного отправили в штаб корпуса, затем в штаб армии и там он написал показания на пятнадцати страницах. Нам, летчикам, потом их читали. Любопытными были его некоторые ответы.
      - На что рассчитывают германские ВВС?
      - На новые виды оружия: реактивные самолеты и летающие снаряды ФАУ-2.
      - Как немецкие ВВС снабжаются материальной частью, самолетами и моторами?
      - Самолеты и моторы поступают регулярно, перебоев не ощущаем.
      - Как немецкие ВВС обеспечиваются личным составом, имеется в виду летным составом?
      - Летный состав поступает в достаточном' количестве, но сырой, плохо обученный.
      - Какие разрушения произвела английская и американская авиация при бомбежке немецких городов?
      - Разрушения значительные, но это не сильно действует на местное население. Оно продолжает жить
      обычной для него жизнью.
      - Как реагирует население Германии на приближение советских войск?
      - Панически.
      В марте 1946 года, когда я уезжал из своего родного полка, при проводах командир дивизии вручил мне пистолет "вальтер", отобранный у этого пленного немецкого летчика, а начальник штаба дивизии подарил ручной компас, взятый у того же немца. Позднее я передал пистолет в республиканский краеведческий музей в Ижевске.
      Еще одна необычная встреча произошла на аэродроме под польским городом Ченстоховом.
      Однажды, приехав утром на аэродром с летным составом, увидел на командном пункте трех немцев, которые грелись около печки.
      - Откуда эти фрицы? - спросил оперативного дежурного.
      Тот смеется:
      - Понимаете, товарищ майор. Вчера вечером шел на дежурство, смотрю-идут эти солдаты. Отпустить не решился - хотя они и без оружия, но все-таки противник. Забрал их и привел на КП. Отправить пленных к коменданту у меня нет людей. Сижу здесь, принимаю-сводки, а они там, в той комнате греются.
      Был у нас в первой эскадрильи летчик Белков. Он около шести месяцев пробыл в плену, бежал из лагеря и вернулся в полк. В лагере он поневоле научился разговаривать по-немецки. С его помощью мы и поговорили с немцами. Оказывается, один из них - шофер, воевал под Сталинградом, второй минометчик и был в Крыму, третий - артиллерист. Они выбираются из окружения. Один сказал, что он из Франкфурта-на-Майне, другой - из-под Берлина, идут по домам.
      Когда мы сообщили, что русские войска уже в Германии, они страшно удивились и встревожились.
      - Ну-ка спроси их, когда они ели? Перебивая друг друга, они рассказали, что выбираются с передовой и уже три дня ничего не ели.
      В комнате оперативного дежурного оказался хлеб. Я взял буханку, разломил на три части и подал немцам. Они не берут. Белков что-то сказал им. Только тогда они взяли хлеб и стали очень осторожно есть, повторяя: "Гут брод", "Гут командир".
      Эти немецкие солдаты ожидали от нас всего, любых грубостей, издевательств, как они делали с нашими военнопленными, но только не такого отношения.
      - В эти дни погиб отважный летчик Виктор Кудрявцев, который совершил 'более 140' боевых вылетов.
      Последний вылет
      Восточная Силезия. Вывшая польская земля за Оде-ром. Город Бреслау (Вроцлав) окружен нашими войсками, горит. Днем дым пожаров поднимался на километр, а ночью зарево виднелось на двадцать-тридцать километров.
      Наш полк базировался уже за Одером сразу на двух аэродромах. Летали или по коридору вокруг окруженного города на Берлин, или на юг, в Чехословакию.
      Немецкое население, перепуганное геббельсовской пропагандой, покинуло родные места, бросив имущество на произвол судьбы. В городках, селах, даже помещичьих усадьбах из окон болтались белые флаги из простыней, скатертей, полотенец или какие-то красные полотнища, выкроенные из бархатных портьер и из обойного материала, в котором преобладал красный цвет, и просто что-то похожее на красное. Первые говорили, что они сдаются на волю победителей, а вторые пытались убедить, что они всегда, если не поддерживали, то сочувствовали противникам гитлеровского режима.
      22 марта при вылете на постановку дымовой завесы погиб штурман нашего полка Николай Миронович Горобинский.
      26 марта наша группа из восемнадцати штурмовиков и двенадцати истребителей выполняла задание над территорией Чехословакии. Мы попарно ходили кругом, бомбя " расстреливая технику и пехоту фашистов. Я заметил зенитную батарею, которая особенно досаждала "Ильюшиным" и, просигналив ведомому - молодому еще летчику, спикировал на зенитчиков, поливая их огнем из пулеметов и пушки.
      При выводе из пикирования надежный, верный, всегда безотказный "Ил" вдруг сильно затрясся, мотор перестал тянуть. Было ясно, что фашисты все-таки опять меня подбили.
      - Бойченко! - крикнул в шлемофон. - Я подбит. Иду на вынужденную посадку! Принимай команду группой.
      А высота всего 20-30 метров. Только развернулся в родную сторону прямо по носу выросла насыпь железной дороги. Дал, насколько возможно, газ. Мотор работал с перебоями, но я все-таки перетянул насыпь и плюхнулся, не выпуская шасси.
      В самолете оказалось пять пробоин. Одна из них стала причиной того, что открылся нижний бронированный капот, который задел все три лопасти винта и оборвал каждую более чем на полметра. Поэтому не было тяги винта. Один снаряд угодил в левую часть бронестекла, но не пробил его. Еще бы с десяток сантиметров и он влетел бы в форточку, прямо в меня.
      Не так много понадобилось времени, чтобы связаться по телефону с командиром корпуса генералом Рязановым.
      - Товарищ генерал. Сел на вынужденную. Мои координаты...
      - Можно ли восстановить самолет?
      - Можно.
      - Оставь у машины стрелка, сам приезжай ко мне. За тобой сейчас придет машина.
      Действительно, минут через десять показался "виллис", и адъютант генерала помог демонтировать радиостанцию, захватить парашюты.
      Проезжая на командный пункт генерала, мы миновали три линии артиллерийских позиций, где вплотную, колесо к колесу, стояли артиллерийские орудия от самого крупного калибра до 45-миллиметровых. "Ну, - подумалось, от такого огня не устоит никакая оборона!"
      Действительно, когда я прибыл на КП, потом наблюдал картину боя, то наглядно убедился, почему нашу артиллерию называли "богом войны": фашистские позиции были сметены с лица земли.
      В тот раз, на свой аэродром пришли только шесть самолетов из восемнадцати. Заменивший ведущего увел большую часть группы вместо севера на восток. Они сели за триста километров от линии фронта, в районе Кракова, а потом по одному стали собираться домой. Но одного экипажа мы так и не досчитались.
      В моей летной практике тоже был такой случай. Когда мы летали на Дуклинский перевал, погода внезапно испортилась, и молодой летчик, отстав от своей группы, махнул в другую сторону-пересек Чехословакию, сел аж на территории Венгрии, которая, к счастью, была уже занята нашими войсками.
      После этого боевого полета командование не разрешило мне больше летать на боевые задания. Достали где-то просроченную путевку и отправили на лечение в Кисловодск.
      В Великую Отечественную войну 1941-1945 годов мне довелось 91 раз водить в бой различнее по численности группы штурмовиков и истребителей. Не более тридцати раз приходил на свой аэродром без прямых попаданий вражеских снарядов, в остальных случаях привозил одну, две, три, четыре, пять отметин, три раза делал вынужденную посадку.
      За Одером погиб наш любимец, командир первой эскадрильи Николай Евсюков, провоевавший более двух лет.
      Но у каждого своя судьба. Это, конечно, не фатализм, не покорность, не надежда на случай. Наши ребята сражались до последнего, даже тогда, когда, казалось, уже все кончено и нет выхода. Часто и безвыходные положения подчинялись их воле, боевому мастерству, несгибаемой вере в Победу.
      Однако война есть война. Порой гибли искуснейшие и благополучно выходили из сложнейших ситуаций едва оперившиеся птенцы.
      Алексей Смирнов родился в Костромской области. Прибыл в наш штурмовой полк в июне 1943 года, участвовал в боях под Белгородом и Курском. При очередном боевом вылете 14 октября за Днепром в районе Днепродзержинска был сбит огнем зенитной артиллерии. У него заклинило управление самолетом при выходе из пикирования, и он вынужден был выброситься с парашютом, его стрелок погиб. Он приземлился в районе немецких зенитных батарей.
      Под конвоем двух солдат летчика отправили во вражеский тыл. Во время ночевки в одном селе Алексей пытался бежать, но был снова схвачен. Ему удалось только зарыть в шалаше, где его держали, сохранившиеся под комбинезоном комсомольский билет, орден Красного Знамени и орден Отечественной войны.
      На третий день Смирнова привели на допрос. Вел его немецкий офицер, но называл себя русским. Видимо, так оно и было - изменник в мундире врага. Не случайно он сразу задал вопрос:
      - Будешь служить в "русской освободительной армии"?
      - Это у власовцев? Не имею желания.
      - Тогда пойдешь в лагерь военнопленных. А оттуда - или в небо через крематорий, или пуля в лоб. Я знаю: ты летчик-штурмовик Рязановского корпуса.
      Алексея этапировали в лагерь военнопленных, размещенный в Кривом Роге. Там он познакомился с одним, раненным в ногу, летчиком Сергеем Степаренко из соседнего с нами истребительного полка. Через тройку дней военнопленные узнали, что к городу подходят советские войска и что ночью лагерь будут эвакуировать. Смирнов и Степаренко договорились бежать. Ночью они спрятались под лестничной клеткой. Утром, часа в четыре, немцы подняли лагерь и, не считая узников, погнали их из города. Несколько дней летчики просидели в своем убежище, потом, пока в городе находились фашисты, скрывались у местных жителей. Продолжалось это около месяца. Затем их переправили в партизанский отряд. Когда партизаны соединились с Красной Армией, Алексей вскоре вернулся в свой штурмовой авиационный полк и снова начал летать, совершил еще семьдесят боевых вылетов. В июле 1944 года он съездил в то село, где его скрывали местные жители, нашел свои боевые ордена, комсомольский билет. Алексей 129 раз вылетал на боевые задания.
      Сейчас он живет в городе Алма-Ата, на пенсии, ведет активную общественную работу.
      Его судьба несколько схожа с жизнью Ивана Драченко.
      Иван в нашем полку появился в том же июне 1943 года, в августе, во время сражения за Харьков, был сбит, а когда делал вынужденную посадку повредил глаз. Раненым попал в плен. Его положили в госпиталь. Он оттуда бежал и после долгих мытарств выбрался к своим, вылечился, стал настойчиво проситься в строй. Врачебная летная комиссия ему отказывала несколько раз: нельзя летать с одним глазом!
      В декабре 1943 года Иван снова пришел к нам в полк и начал летать. За отвагу, мужество и героизм ему в конце 1944 года было присвоено звание Героя Советского Союза. В то же время он был награжден орденом Славы всех трех степеней. Это единственный из летчиков Советского Союза - участников Великой Отечественной войны, который имеет одновременно две высшие правительственные награды: звание Героя Советского Союза и орден Славы трех степеней.
      После войны Иван Григорьевич окончил Киевский юридический институт, сейчас живет и работает в Киеве.
      Я, конечно, не могу рассказать о всех своих боевых друзьях. Но сколько их было - прекрасных товарищей, отличных воинов, горячих патриотов Родины! Иные погибли в боях, но память до сего времени хранит их живые образы, другие продолжают работать ради Отчизны. Но еще об одном я не могу умолчать.
      С Николаем Мироновичем Горобинским я впервые познакомился в августе 1943 года под Харьковом. Он был в звании старшего лейтенанта и занимал должность штурмана 66-го Киевского штурмового авиационного полка, впоследствии переименованного в 140-й гвардейский штурмовой авиационный полк.
      Два года мы были рядом. Воевали под Харьковом, Красноградом, Полтавой, над Днепром в районе Днепродзержинска, Кривого Рога, Кировограда, участвовали в Корсунь-Шевченковской битве, в боях на Сандомирском плацдарме, на подступах в Берлину.
      Николай Миронович был прекрасным летчиком. Он проявлял настоящий героизм, мужество и отвагу в бою, лично выполнял, как правило, более сложные и ответственные боевые задания, водил большие группы штурмовиков и истребителей.
      Бывший летчик нашего полка Герой Советского Союза И.Т. Полукаров писал о нем: "Вы вспоминаете Горобинского. Да - это действительно был человек с большой буквы. Насколько он был прост, душевен, чуток к другим. Мне и сейчас представляется его особая задушевная улыбка. Нет его с нами уже четверть века. Вечная слава Герою - патриоту нашей Родины. Я надеюсь, что никто из летчиков-однополчан его никогда не забудет".
      22 марта 1945 года за Одером, выполняя ответственное задание, Николай Миронович был сбит.
      Он совершил более девяноста боевых вылетов и отдал Родине самое большое, что имел - свою жизнь.
      Полк воспитал 14 Героев Советского Союза, его летный состав обновлялся дважды.
      Я хочу, чтобы эти мои воспоминания стали частицей памятника таким людям, как Николай Горобинский, всем летчикам нашего 140-го гвардейского штурмового авиационного полка, не вернувшимся с боевого задания.