Отец Джона, Фред Леннон, рос сиротой. Он жил и учился в ливерпульском сиротском приюте, ходил в высокой шляпе, длиннополом пальто и, окончив школу, получил, по его словам, шикарное образование.
      Фреду было девять лет, когда в 1921 году скончался его отец, Джек Леннон. Джек Леннон родился в Дублине, но большую часть жизни провел в Америке. Профессиональный певец, он выступал там с известной группой «Кентукки Минстрелз», а расставшись с ней, Джек вернулся в Ливерпуль, где и появился на свет Фред.
      Пятнадцати лет Фред покинул сиротский приют и вместе со своим шикарным образованием и двумя новыми костюмами ринулся в водоворот житейского моря, став для начала посыльным в конторе.
      – Вы, может, решите, что я больно много о себе воображаю, только не прошло и недели с моего поступления на службу, как хозяин послал в приют за тремя новыми мальчишками. Он сказал, что если они хотя бы наполовину так же расторопны, как я, то не пропадут у него. Хозяин считал меня колоссальным парнем.
      В шестнадцать лет Фред ушел из конторы, нанялся на корабль и отправился в плавание. Его обязанности состояли в том, чтобы звонить в колокол и в случае необходимости прислуживать за столом. Фред говаривал, что был лучшим официантом, но особо из-за этого не заносился. Он просто честно признавался, что, пока судно не заполучало на борт Фредди Леннона, Ливерпуль оно не покидало. Так-то.
      Незадолго до начала своей ослепительной морской карьеры Фред повстречался с Джулией Стенли. Их первое свидание произошло ровно через неделю после того, как Фред вышел из приюта.
      – Красивая была встреча. Я был в новом костюме. Мы сидели в Сефтон-парке с приятелем - он учил меня знакомиться с девчонками. Я купил портсигар, котелок и не сомневался, что против такого ни одна не устоит. И вот мы заприметили одну девчушку. Я к ней подхожу, а она говорит: «Ты выглядишь как дурак». «А ты просто прелесть», - ответил я и сел рядом. Все было совершенно невинно. Я еще ничегошеньки не понимал. Она заявила, что, если я собираюсь сидеть рядом с ней, пусть немедленно сниму эту идиотскую шляпу. Я снял и выбросил ее в озеро. С тех пор так и не ношу шляп.
      Фред и Джулия встречались около десяти лет - когда Фред бывал на берегу. Фред утверждал, что мать Джулии обожала его, а вот отец не слишком-то привечал. Зато именно отец научил Джулию играть на банджо.
      – Мы с Джулией частенько играли и пели. Теперь бы нам не было равных. Однажды она сказала мне: «Давай поженимся». Я стал говорить, что надо, как положено, объявить о помолвке, чтобы все было как у людей. А она мне: «Пари держу, тебе просто неохота жениться». Вот так я и женился, вроде как в шутку. Женился… - обхохочешься. Семье Стенли, однако, было не до смеха. - Мы знали, что Джулия встречается с Альфредом Ленноном, - рассказывает Мими, одна из четырех сестер Джулии. - Он был симпатичный парень, ничего не скажешь. Но мы прекрасно понимали, что от него никому не может быть никакого проку, в том числе и Джулии.
      Бракосочетание состоялось в Отделе регистрации гражданских актов в Маунт-Плезант 3 декабря 1938 года. Никто из родственников не пришел. В десять часов утра появился Фред, он оказался первым. Джулии и в помине не было; тогда Фред ушел и попытался одолжить у своего брата денег. Когда он вернулся, Джулии все еще не было. Фред позвонил в кинотеатр «Трокадеро». Джулия пропадала там дни и ночи - она обожала эту обстановку. И хотя никогда не работала в «Трокадеро», в брачном свидетельстве в графе «профессия» Джулия написала: «Билетерша». Для смеха.
      – Я поговорил с одним из ее парней в «Троке», - сказал Фред. - Там все меня обожали. «Если ты втюрился в Джулию, - говорили ребята, - крути с ней на здоровье, мы подождем».
      Наконец Джулия пришла. Свой «медовый месяц» они провели в кино. Потом Джулия вернулась к себе домой, а Фред - к себе. На другой день Фред отправился в трехмесячное плавание в Вест-Индию.
      Джулия жила дома с родителями, и когда приезжал Фред, он останавливался у нее. После одной из побывок Джулия поняла, что беременна. Это было летом 1940 года. Ливерпуль здорово бомбили. Фред Леннон куда-то исчез.
      Джулию поместили в родильный дом на Оксфорд-стрит. Ребенок родился во время жестокой бомбежки 9 октября 1940 года, в 6 часов 30 минут и был наречен Джон Уинстон Леннон. «Уинстон» возник как дань краткой вспышке патриотизма. Мими, увидевшая ребенка спустя двадцать минут после его рождения, назвала его Джоном.
      – В тот миг, когда я увидела Джона, - сказала Мими, - все было кончено. Я пропала навсегда. Мальчик! Я задыхалась от счастья, без конца вертелась вокруг него и чуть не забыла о Джулии. Джулия обиделась: «Родила-то его все-таки я!»
      Когда Джону исполнилось полтора года, Джулия отправилась в порт, чтобы получить деньги, которые все же приходили от Фреда. Ей сообщили, что денег больше не будет.
      «Альфред сбежал с корабля, - объявила Мими. - И никто не знает, что с ним теперь».
      Спустя некоторое время он объявился, но Мими заявила, что хорошенького понемножку и пора с этим кончать. Фред и Джулия разошлись чуть больше года спустя.
      – В конце концов Джулия встретила другого мужчину, за которого решила выйти замуж, - рассказывает Мими. - Джон доставил бы ей лишние хлопоты, поэтому я забрала его. Конечно, я и сама не могла с ним расстаться, но так было лучше для всех. Джон нуждался в настоящем доме и нормальной семейной жизни. Он и так уже считал мой дом наполовину своим. Джулия и Фред хотели, чтоб я его усыновила. Они просили меня об этом в письмах. Но мне так и не удалось добиться, чтобы они одновременно явились в контуру поставить свои подписи.
      Версия Фреда относительно его «бегства» и дальнейшей судьбы брака с Джулией, естественно, несколько иная. Вспыхнувшая война застала его в Нью-Йорке, где до него дошли слухи, будто он приписан к судам «Либерти» [Суда «Либерти» («Liberty Boat») - специальные суда, построенные ускоренным методом и используемые для перевозки грузов из США и Великобритании во время второй мировой войны. - Здесь и далее примечания переводчиков] помощником стюарда, а не главным официантом.
      – Я мог запросто потерять квалификацию. Конечно, я нисколечко не хотел ввязываться в войну, но смириться еще и с тем, чтобы потерять положение? Никогда! Капитан пассажирского судна, на котором я работал, дал мне хороший совет. Он сказал: «Фредди! Ступай напейся и потеряйся!»
      Именно так Фред и поступил и в конце концов оказался на Эллио-Айленд. Ему снова предложили «Либерти». Фред ответил, что желает быть главным официантом на «Куин Мэри». Тем не менее его все-таки водворили на «Либерти» - судно направлялось в Северную Африку. Когда они прибыли на место, Фреда посадили в тюрьму.
      – Однажды кто-то из поваров попросил меня пойти в каюту и принести оттуда бутылку. Я как раз пил, когда заявилась полиция. Меня обвинили в том, что я вскрыл груз. Чепуха. Меня тогда еще и на борту не было. Но вся команда отбоярилась, кроме меня. «Пойман с поличным» - вот что мне припаяли. Я защищался, но ни черта не вышло.
      Три месяца Фред провел в тюрьме. «Само собой, - сказал он, - Джулия не получала денег». У него их попросту не было. Но несколько писем он ей написал.
      – Она любила получать от меня письма. Я писал: идет война, гуляй, милая, в свое удовольствие. Это была самая большая ошибка в моей жизни. Она пустилась во вcе тяжкие, нашла себе парня. И научил ее этому я сам.
      Джон смутно помнит дни, проведенные им в семействе Стенли. Фред плавал, за ним присматривала мать; в то время ему было около четырех лет.
      – Однажды дед взял меня погулять на Пир-Хед [Прибрежный район Ливерпуля]. Я был в новых башмаках, которые мне ужасно жали. Дед перочинным ножом разрезал задники, и тогда мне стало удобно.
      Из рассказов матери у Джона сложилось впечатление, будто было и такое время, когда они с Фредом жили счастливо.
      – Она часто вспоминала, как им было весело вместе. Фред, наверное, неплохо пел. Он присылал нам программы судовых концертов, в которых значилось и его имя, - он пел «Begin the Beguine».
      Джулия, если послушать ее сестру, тоже только и делала, что пела.
      – Она была веселая, остроумная, выдумщица, - говорит Мими. - Никогда не принимала ничего всерьез. Жизнь была для нее игрой. Она совершенно не разбиралась в людях, а если и раскусит кого, так поздно. Не она находила грех, - грех находил ее.
      Джулия переехала к своему новому другу, Фред опять ушел в море, а Джон поселился у Мими. Во время одного из отпусков Фред решил навестить Джона.
      – Я позвонил из Саутгемптона и побеседовал с Джоном по телефону. Ему было около пяти. Мы поговорили о том, кем он будет, когда вырастет, еще о чем-то. Английский у него был великолепный. Услышав его небрежную речь много лет спустя, я сразу понял: выпендривается.
      Фред примчался в Ливерпуль, изнывая, как он говорил, от тоски по Джону, и явился к Мими.
      – Не поехать ли нам в Блэкпул, - предложил я Джону, - порезвиться на пляже? Джон согласился. Я попросил разрешения у Мими. Она сказала, что не может отказать. И мы с Джоном уехали в Блэкпул, чтобы больше не возвращаться.
      Вместе с пятилетним сыном Фред провел в Блэкпуле несколько недель в обществе своего друга.
      – Тогда у меня было полно денег. После войны дела шли лучше некуда. Я спекулировал, привозил чулки для черного рынка. Думаю, они там в Блэкпуле до сих пор торгуют моим товаром.
      Друг, с которым они жили в Блэкпуле, собирался переселиться в Новую Зеландию. Фред решил присоединиться к нему. Все уже было готово к отъезду, когда в дверях возникла Джулия.
      – Она заявила, что хочет забрать Джона. Теперь у нее есть свой дом, хоть и небольшой, но уютный, и она желает, чтобы Джон жил с ней. Я сказал, что страшно привык к Джону за это время и хочу взять его с собой в Новую Зеландию. Неужели она больше совсем меня не любит? Почему бы ей не поехать со мной? Не начать ли нам все сначала? Она сказала: нет. Все, что ей надо, - это Джон. В результате мы поругались, и я решил: пусть Джон выбирает сам.
      Я позвал его. Он прибежал, взобрался ко мне на колени, прижался и спросил, когда она уйдет. Пусть уходит. Я сказал: нет, ты должен решить, с кем ты хочешь остаться, с ней или со мной. Он сказал: «С тобой». Джулия спросила его об этом еще раз, но Джон снова сказал, что со мной.
      Джулия пошла к двери и была уже почти на улице, когда Джон бросился ей вдогонку. Тогда я видел и слышал его в последний раз, пока мне не сказали, что он стал «Битлом».
      Джон вернулся в Ливерпуль с Джулией, но тетушка Мими решительно потребовала, чтобы Джон жил у нее. Джон, Мими и ее муж Джордж поселились втроем в принадлежавшей им половине дома на Менлов-авеню, Вултон, Ливерпуль.
      – Я никогда не заговаривала с Джоном о родителях, - рассказывает Мими. - Старалась оградить его от переживаний. Может быть, я беспокоилась чересчур сильно. Не знаю. Мне хотелось, чтобы он был счастлив. Джон благодарен Мими за все, что она для него сделала. - Она была удивительно добра ко мне. Постоянно волновалась, беспокоилась обо мне, без конца напоминала родителям, чтобы они думали обо мне, чтобы они как следует заботились о ребенке. Так как они ей доверяли, то в конце концов позволили ей забрать меня.
      Джон переселился к тете Мими. Она любила его как сына. Была достаточно строгой, не баловала, но ни разу не ударила, ни разу не крикнула. Телесные наказания и брань она считала родительскими слабостями. Самое страшное наказание состояло в том, чтобы не замечать Джона.
      – Он не выносил этого. «Мими, это же я, почему ты меня не замечаешь?» - приставал он. Мими не мешала развитию его индивидуальности. - Наша семья славилась индивидуальностями. Мама никогда не соблюдала условностей, и я тоже. Мама не носила обручального кольца, и я не ношу.
      Если Джону хотелось побаловаться, к его услугам был дядя Джордж - слабое звено в воспитательной системе Мими. Дядя Джордж держал торговлю мясом и молоком.
      – Я то и дело находила под подушкой Джорджа записочки от Джона: «Дорогой Джордж, пожалуйста, выкупай меня сегодня ты, а не Мими». Или: «Дорогой Джордж, возьми меня в «Вултон Пикчерз» [«Woolton Pictures» - название кинотеатра (англ.)].
      Мими позволяла Джону два развлечения в год: зимой - посещение рождественской пантомимы в ливерпульском театре «Эмпайр» и летом - поход на диснеевский фильм. Существовали, однако, и другие удовольствия, правда меньшего масштаба. Такие, как участие в большом пикнике, который местный детский дом Армии спасения устраивал каждое лето.
      Едва заслышав звуки оркестра Армии спасения, Джон начинал подпрыгивать и кричать: «Мими, скорей! Мы опоздаем!»
      Учился Джон в начальной школе в Довдейле. - Директор школы мистер Эванс говорил мне, что этому мальчику палец в рот не клади. Он может все, но только если захочет. Ничего обязательного он делать не желает.
      Спустя пять месяцев Джон уже читал и писал, ему помогал дядя Джордж. Правда, правописание Джона всегда нас смешило. «Ветрянка», например, превращалась у него в «ветреницу». Однажды он поехал на каникулы к моей сестре в Эдинбург и прислал оттуда открытку: «Финансы поют романсы». Я храню ее до сих пор.
      Мими хотела провожать Джона в школу, но он не позволил. На третий день он заявил, что Мими устраивает из него посмешище и чтобы она больше не появлялась. Так что ей приходилось тайком красться вслед за ним на расстоянии не менее двадцати ярдов, чтобы убедиться, что с мальчиком все в порядке.
      Из песен Джон больше всего любил «Let Him Go, Let Him Талу» и «Wee Willy Winkie». У него был хороший голос. Он часто пел в хоре церкви святого Петра в Вултоне. Джон регулярно посещал воскресную школу и в пятнадцать лет сам захотел конфирмоваться. Он рос верующим, хотя ему никогда не навязывали религию.
      До четырнадцати лет Мими давала ему на карманные расходы всего пять шиллингов в неделю.
      – Я хотела, чтобы он узнал цену деньгам, но все оказалось бесполезно. Чтобы раздобыть еще денег, Джон должен был заработать их, помогая в саду. Он отлынивал до последнего. Наконец мы слышали, как он с яростью отворял дверь сарая, вытаскивал оттуда газонокосилку и носился со скоростью шестьдесят миль в час по клочку газона, а потом врывался за деньгами. Но они никогда не имели для него значения. Он сорил ими направо и налево.
      В семь лет Джон начал писать небольшие книжки. Мими хранит их до сих пор. Первые выпуски назывались «Спорт. Скорость. С картинками. Изданы и иллюстрированы Дж.У. Ленноном». В книжках были анекдоты, карикатуры, рисунки, фото звезд футбола и кино. Джон сочинял истории с продолжением и в конце каждый раз писал: «Если вам понравилось, милости просим через неделю, будет еще интереснее».
      – Я обожал «Алису в Стране чудес» и рисовал всех действующих лиц. Писал стихи вроде «Джебберуоки» [Джебберуоки - сказочное чудовище, персонаж детского шуточного стихотворения-«абракадабры»]
      Я становился то Алисой, то «Просто» Уильямом [Персонаж рассказов Ричмела Кромптона о непослушном и очень смешном мальчике]. Сам придумывал истории Уильяма, в которых участвовал. Когда я начал писать серьезные стихи, со всякими там переживаниями, то стал изменять почерк, писал неразборчиво, чтобы Мими не смогла прочитать. Я напускал на себя суровость, а на самом деле был вовсе не такой.
      Я любил «Ветер в тростниках» [«Ветер в тростниках» - книга К. Грехема (1859-1932), относящаяся к классике английской детской литературы]. Я прочел эту книгу и почувствовал, что должен прожить ее сам. Мне захотелось стать главарем школьной банды, чтобы заставить ребят играть со мной в мои игры, в те, о которых я только что прочел.
      Светловолосый малыш, Джон пошел в родню с материнской стороны. Его всегда принимали за родного сына Мими, и ей это льстило. Чужим людям она в таких случаях не возражала.
      Бдительная тетушка не спускала с Джона глаз, пытаясь не допустить, чтобы он якшался с уличной шпаной.
      – Однажды я шла по Пенни-лейн и наткнулась на плотное кольцо мальчишек, следящих за дракой. Вот бандиты, подумала я. Они были из другой школы, не из той, где учился Джон. Потом ребята расступились и появился, волоча за собой пальто, один из хулиганов, - о ужас, это был Джон. Джон очень любил, когда я рассказывала ему эту историю. «В этом ты вся, Мими, - говорил он. - Все хулиганы, только не я».
      В играх с соседскими ребятами он всегда должен был быть главным, - рассказывала Мими. - Но в школе это стало гораздо опаснее. У него была собственная банда, готовая отдубасить любого, не признававшего первенство Джона. Айвен Вон и Пит Шоттон, два его ближайших друга, говорили, что драка - это основное состояние Джона.
      К ним Мими притерпелась: как-никак дети соседей, занимавших, как и ее семья, по полдома; но других она не выносила.
      – Сколько помню себя в «Довдейле», я дрался и дрался без конца; если кто-то был сильнее меня, я давил на психику, пугал, кричал, что мокрого места от него не оставлю, и тот верил, что я и вправду могу все это сотворить.
      Случалось подворовывать яблоки. А то, бывало, сядем на Пенни-лейн на трамвайную колбасу и катим целые мили. Страха - полные штаны.
      Среди ровесников я был Королем Пином. С малолетства знал все на свете ругательства, которым меня обучила одна знакомая девчонка.
      Моя шайка шарила по магазинам, мы приставали к девчонкам, стаскивали с них трусы. Когда разражался скандал и всех хватали, я один не попадался. Боялся порядочно, но из всех родителей одна Мими так ничего и не знала.
      Папы и мамы «других мальчиков» ненавидели меня, они запрещали своим детям играть со мной. Если я встречал их, у меня всегда были наготове крепкие выражения. Большинство учителей считали меня последним подонком.
      Когда я стал старше, мы уже не просто набивали карманы всякими сладостями из лавок, но понемногу начали приторговывать куревом.
      На первый взгляд жизнь с любящей, ласковой, но твердой Мими казалась вполне благополучной. Но хотя Мими никогда не заговаривала с Джоном о родителях, в его голове бродили смутные воспоминания о прошлом, и, по мере того как он рос, все больше и больше вопросов, остающихся без ответа, тревожили его.
      – Один или два раза Джон спрашивал меня о Джулии, - говорит Мими. - Но я не хотела посвящать его в подробности. Как можно? Ведь он был счастлив. Неужто стоит ему знать, что его отец не слишком-то порядочный человек, а мать нашла себе другого? Джон был так счастлив, он все время пел.
      Джон вспоминает, как на вопросы, которыми он допекал Мими, всегда получал один и тот же ответ.
      – Мими объясняла, что мои родители разлюбили друг друга. Она ни разу не сказала прямо ничего плохого об отце или матери.
      Вскоре я забыл отца. Будто он умер. Но мои чувства к матери оставались неизменными. Я часто думал о ней, и до меня просто не доходило, что она живет всего лишь в пяти или десяти милях от меня.
      Однажды мама пришла навестить нас. Она была в черном пальто, лицо окровавлено. Видимо, произошел какой-то несчастный случай. Я пришел в ужас, не мог смотреть на нее. Вот моя мать, думал я, вся в крови. Я убежал в сад. Я любил ее, но это меня не касалось. Я смалодушничал, хотел отгородиться.
      Джон считал, что загнал все свои горести глубоко внутрь. Мими же заодно с тремя другими тетушками - Энн, Элизабет и Харриет утверждают, что, на их взгляд, Джон был, что называется, душа нараспашку, солнечная натура.
      «С утра и до позднего вечера Джон был счастлив», - утверждают они.

      Средняя школа «Кворри Бэнк», куда Джон поступил в 1952 году, представляла собой небольшое учебное заведение в пригороде Ливерпуля Аллертоне неподалеку от дома Мими.
      Школа была основана в 1922 году. Конечно, не чета большому и знаменитому ливерпульскому «Институту», расположенному в центре города, но тем не менее «Кворри Бэнк» пользовалась хорошей репутацией. Двое ее выпускников - Питер Шор и Уильям Роджерс - стали впоследствии министрами лейбористского правительства.
      Мими была довольна, что Джон учится не в городской, а в местной средней школе: все же будет на глазах. Вместе с Джоном в «Кворри» поступил и Пит Шоттон, но другой его близкий друг, Айвен Вон, пошел, к счастью для себя, в «Институт». Из всей шайки Джона только этот парень проявлял склонность к учебе и понимал, что находиться в одной школе с Джоном - значит остаться без образования. Но после уроков Айвен, как и прежде, был полноправным членом шайки, приводил к Джону ребят из своего «Института», пополняя ими банду.
      – Первым я привел Лена Гарри. Я не приводил к Джону кого попало. Долго выбирал, кого с ним знакомить.
      Джон совершенно четко помнит свой первый день в «Кворри»
      – Я посмотрел на эти сотни ребят и подумал: «Черт подери, я должен передраться с каждым в отдельности и со всеми вместе, как в «Довдейле». Там-то я наконец добился своего.
      Здесь попадались ребятишки будь здоров, жесткие. Я понял это в первой же драке. От боли я терял выдержку. Не то чтобы это были настоящие драки. Я просто без конца сквернословил, орал, а потом р-раз - наносил молниеносный удар. Дрались до первой крови. А если мне казалось, что у кого-то удар посильнее моего, я говорил: «Ладно, ну его, бокс, давай лучше поборемся».
      Я был агрессивен, потому что хотел прославиться, стать первым. Лидером, а не пай-мальчиком. Пусть все делают то, что я хочу, смеются над моими анекдотами и считают меня боссом.
      В первый же год Джона застукали с порнографическим рисунком. - Учителя, ясное дело, пришли в восторг. Потом он сочинил непристойное стихотворение, и Мими обнаружила его.
      – Оно было спрятано под подушкой. Я отнекивался, говорил, что меня заставили переписать его для другого парнишки. Конечно, я сам написал его. Я постоянно натыкался на такие стихи и все думал, кто же их сочиняет… Потом решил тоже попробовать.
      Сначала у меня были благие намерения выполнять хоть какие-нибудь из школьных заданий, как в «Довдейле». Ну а если что не сделаю, то, решил, так прямо и скажу. Но вдруг я понял, что это чистый идиотизм. Ты просто подставляешься, и все, и я начал врать напропалую.
      Спустя год Леннон и Шоттон воевали со всей школой, всеми ее правилами и требованиями. Пит считает, что без Джона - своего постоянного союзника - он бы в конце концов сдался. Но Джон - никогда.
      – Вдвоем, - говорит Пит, - гораздо легче поставить на своем. Если дела шли совсем уж скверно, можно было вместе посмеяться. Это было здорово. Пит признается, что теперь, оглядываясь назад, не находит их проделки такими уж смешными, но все равно не может удержаться от смеха, вспоминая о них.
      – Первую взбучку от старшего преподавателя мы с Джоном, помнится, получили совсем малышами. Когда мы вошли, тот сидел за столом и что-то писал. Мы с Джоном должны были стать по обе стороны от него. И вот пока он, не вставая из-за стола, распекал нас, Джон стал полегоньку дергать его за волоски на макушке. Преподаватель был почти совершенно лысым, но несколько волосков на голове все же торчали. Он не мог понять, кто его щекочет, и все время почесывал лысину, продолжая ругать нас на чем свет стоит. Это был конец. Я корчился от смеха. А Джон самым натуральным образом описался. Правда. У него лило из штанишек - они были коротенькие, - вот почему я и думаю, что мы были тогда маленькими. У его ног постепенно образовалась лужа, а учитель все оглядывался по сторонам и повторял: «Что такое? Что такое?»
      У Джона были явные способности к рисованию - в отличие от всего остального оно давалось ему легко, - он шутя справлялся с любыми заданиями. Пит же проявлял одаренность в математике. Джон всегда ревновал Пита к его увлечению математикой, в которой сам ровно ничего не смыслил. Он всячески старался помешать Питу.
      – Джон отвлекал меня, сбивал, клал прямо перед моим носом рисунки. Некоторые из них были непристойными, но, главное, они всегда были смешными. Я не мог сдержаться и прыскал. Кошмар. На меня нападал безудержный хохот, я ржал как безумный, не мог остановиться.
      Даже когда замаячила первая порка у директора, Джон не потерял самообладания и не стушевался. Он вошел в кабинет директора первым, а я ждал его за дверью. Сжавшись от страха, я дрожал в ожидании наказания. Мне показалось, что прошла целая вечность, хотя Джон исчез в дверях несколько минут назад. И вот дверь отворилась и появился Джон - он полз на четвереньках, издавая дикие вопли. Я чуть не лопнул от смеха. До меня дошло, что двери двойные, а между ними небольшой тамбур, и из кабинета никто Джона увидеть не мог. Теперь наступила моя очередь, но у меня на лице сияла улыбка. И это наверняка не могло им понравиться.
      С каждым годом Джон учился все хуже и хуже. Если в первом классе он считался одним из самых сильных учеников, то к третьему году его перевели в поток «В». Дневник Джона пестрил такими замечаниями: «Безнадежен. Паясничает. Грубит. Мешает учиться другим ученикам». В дневнике была графа, где могли высказать свои соображения родители. Мими написала: «Всыпать ему по первое число».
      Дома Мими не ругала его, но она понятия не имела, насколько он съехал, до какой степени не желает ни с чем считаться.
      – Мими побила меня только один раз. За то, что я стащил деньги из ее сумочки. Я всегда подворовывал у нее конфеты, но в тот раз зашел слишком далеко.
      К этому же времени относится сближение Джона с дядюшкой Джорджем.
      – У нас были прекрасные отношения. Он был добрым, славным. Но в июне 1953 года, когда Джону было почти тринадцать лет, у Джорджа произошло кровоизлияние в мозг, и он умер.
      – Это случилось совершенно внезапно, в воскресенье, - рассказывает Мими. - За всю свою жизнь он ни разу не болел. Для Джона это была большая потеря, они очень любили друг друга. В любой ссоре между мной и Джоном Джордж всегда оказывался на его стороне. Они часто гуляли вдвоем, и я ревновала к тому, что им было так хорошо. Джона, конечно, потрясла смерть Джорджа, хотя он ни разу не показал этого.
      – Я не знал, как надо проявлять печаль на людях, - говорит Джон, - что полагается говорить и делать, поэтому ушел к себе наверх. Приехала моя кузина и вскоре тоже поднялась ко мне. У нас обоих сделалась истерика. Мы начали хохотать и не могли остановиться. Потом я чувствовал себя очень виноватым.
      Примерно тогда же, когда скончался дядя Джордж, в жизни Джона появился другой человек - его мать Джулия, которая стала играть все более и более важную роль в его становлении. Она никогда не теряла связи с Мими, хотя в разговорах с Джоном Мими очень редко упоминала о ней. Джулия завороженно следила за тем, как Джон растет, мужает, становится личностью. Джон, став подростком, пришел в еще больший восторг от нее. К этому времени у Джулии уже были две дочери от человека, к которому она ушла. - Джулия подарила мне первую цветную рубашку, - говорит Джон. - Я стал ходить к ней домой. Видел там ее нового типа, но он не произвел на меня впечатления. Я прозвал его Дергунчиком. Впрочем, он был неплохой дядька.
      Джулия стала для меня чем-то вроде молодой тети или старшей сестры. Чем старше я становился, тем чаще ссорился с Мими. Уик-энды я стал проводить у Джулии.
      Пит Шоттон и Айвен Вон, ближайшие друзья Джона, отчетливо помнят тот период, когда Джулия заняла прочное место в жизни Джона и стала оказывать огромное влияние не только на него, но и на них самих.
      Пит вспоминает, что впервые услышал о Джулии, когда они учились не то во втором, не то в третьем классе в «Кворри Бэнк». Чуть не каждый день их стращали, наказывали, угрожали исключением. Родители Пита и тетушка Мими пугали ребят как могли. Но они смеялись над всем этим, особенно когда оставались одни. А потом появилась Джулия и начала в открытую хохотать вместе с ними над учителями, мамашами, всеми.
      – Она была потрясающая, - говорит Пит. - С ней была не жизнь, а лафа. Когда мы рассказывали ей, что с нами должно случиться, она просто-напросто говорила: «Забудь». Мы обожали ее. Она одна была точь-в-точь как мы, своя в доску, понимала нас. Во всем находила смешное.
      Джулия жила в Аллертоне, и они часто заходили к ней после уроков. Иногда и Джулия навещала их.
      – Однажды она надела на голову штаны, будто это шарф, и вышла так на улицу. Штанины свисали на плечи. Джулия делала вид, что не понимает, отчего все прохожие шарахаются в разные стороны. Мы падали от смеха. В другой раз мы прогуливались по улице, и Джулия надела очки без стекол. Она останавливала знакомых и приводила их в полное недоумение, потому что посреди разговора вдруг просовывала палец сквозь оправу и начинала тереть глаз. Люди просто столбенели.
      Айвен думает, что именно Джулия способствовала бунтарству Джона. Она поддерживала его, смеялась над всем, над чем смеялся он. Мими же была с ним строга, пусть и не больше, чем все матери, старавшиеся, чтобы их сыновья не пили и не курили. Мими пришлось немножко отпустить вожжи, но Джон, конечно, предпочел ей Джулию и теперь дневал и ночевал у нее. В семье именно она была уродом. Она хотела, чтобы Джон, и без того на нее похожий, стал ее полной копией.
      К этому моменту Джона перевели уже в 4 «С»; впервые он попал в самый слабый поток.
      – На этот раз мне действительно стало стыдно, я оказался среди безнадежных тупиц. В потоке «В» мне в общем нравилось, не то что в «А», где были сплошные пай-мальчики, эти вонючки проклятые. На экзаменах я стал шпаргалить. А что толку мне было соревноваться с этими недоделанными? Я стал учиться хуже некуда.
      Заодно с Джоном все ниже съезжал и Пит Шоттон. - В общем я и ему поломал жизнь, - признает Джон. Ко второму полугодию четвертого класса он оказался на двадцатом, то есть последнем, месте в самом слабом потоке. «Можно определенно сказать, что его ждет провал», - написал учитель в дневнике Джона.
      На пятый год в школе появился новый директор, мистер Побджой. Он сразу понял, что Леннон и Шоттон - главные школьные заводилы. Но похоже на то, что он установил какой-то контакт с Джоном, чего до сей поры не удавалось ни одному из учителей. Слишком хорошо они знали, что он из себя представляет.
      – Он и в самом деле был совершеннейшим хулиганом, без конца устраивал всякие каверзы. Я никак не мог понять его. Однажды даже высек. Признаюсь в этом с сожалением, потому что я противник телесных наказаний. Эта система досталась мне в наследство, и я вскоре избавился от нее.
      Мистер Побджой был несколько удивлен, когда Джон не сумел сдать экзамены уровня «O» [в 14 лет в Англии сдают экзамены по уровню «О» - «Ordinary» (обычный). Количество экзаменов колеблется от 4 до 8. Если экзамены не сданы, учащийся направляется на работу].
      – Мне казалось, что ему ничего не стоит осилить их. Он провалился, не добрав одного балла по каждому предмету. Именно поэтому я помог ему поступить в Художественный колледж. Я знал, что он одаренный мальчик, и считал, что надо дать ему возможность попробовать свои силы.
      Когда речь зашла о будущем. Джона, Мими отправилась к директору.
      – Он спросил меня, что я собираюсь делать с Джоном. Я же в ответ спросила, что он собирается делать с Джоном, ведь мальчик пробыл у них пять лет.
      Идея поступления в Художественный колледже понравилась Мими, хотя она, вероятно, не представляла себе, насколько повезло Джону, когда его туда приняли.
      – Я хотела, чтобы он имел в жизни твердый заработок, получил настоящую профессию. Мне не давали покоя воспоминания о его отце, о том, что с ним произошло, но, само собой разумеется, Джону я не могла сказать об этом. Оглядываясь назад, на школьные годы, Джон не испытывает никаких сожалений.
      – Время показало, что я был прав. Они оказались неправы, а не я. Ведь они все там же, не правда ли? Так что это они провалились.
      Все эти учителя были дураками, кроме одного или двух. Мне было наплевать на них. Я просто хотел веселиться. Только одному учителю нравились мои карикатуры. Иногда он даже уносил их к себе домой.
      Учителям бы подождать, дать парню время, поощрить его увлечения. Я, например, всегда интересовался рисованием, много лет шел первым по нему, но никто не обратил на это ни малейшего внимания.
      Я был весьма разочарован тем, что в «GCE» [«GCE» - «General Certificat of Education» - название аттестата зрелости в Англии] и не пахло искусством, а потом мне стало все равно. Единственное, что им надо было, - это аккуратность. Я никогда не был аккуратным. Обыкновенно я смешивал все краски вместе. Одно из наших заданий состояло в том, чтобы изобразить «путешествие». Я же нарисовал горбуна с бородавками. Это явно не привело их в восторг.
      И все-таки у меня было счастливое детство. Я стал агрессивным, но никогда не был несчастным. Я веселился и хохотал. Честно говоря, мне все время представлялось, что я - Папаша Уильям.
      К концу учебы Джон стал интересоваться поп-музыкой, хотя именно против нее Мими всегда восставала. Ей никогда не нравилось, когда Джон еще малышом распевал песни, услышанные им по радио.
      Джон не занимался музыкой, у него не было никакого музыкального образования. Он сам выучился кое-как играть на губной гармошке. Дешевую губную гармошку подарил ему дядя Джордж.
      – Я собиралась учить его музыке еще в раннем детстве, - говорит Мими, - хотела, чтобы он брал уроки игры на фортепьяно или на скрипке. Но он ни в какую не соглашался. Все, что было связано с «уроками», отвращало его. Он хотел немедленных результатов, не требующих никаких усилий.
      Единственным человеком, поддержавшим его музыкальные увлечения, оказался кондуктор автобуса, ходившего по маршруту Ливерпуль - Эдинбург. Мы каждый год отправляли Джона вместе с его кузинами к моей сестре. На старенькой, видавшей виды гармошке, полученной им от дяди Джорджа, Джон всю дорогу наяривал свои мотивчики, без сомнения выводившие из себя всех пассажиров.
      Но кондуктор пришел от него в восторг. И когда они добрались до Эдинбурга, он сказал: приходи завтра на автобусную станцию, и я подарю тебе настоящую, хорошую губную гармошку. Джон не спал всю ночь и явился на станцию ни свет ни заря. И точно, гармошка была отличная. Джону было в то время, наверное, лет десять. Впервые в жизни он удостоился похвалы. Вряд ли кондуктор подозревал, к чему это приведет.
      Поп-песни, которые обыкновенно слушал Джон, если уж слушал, исполняли Джонни Рей и Френки Лейн. «Но я не слишком увлекался ими».
      Да и никто не увлекался ими серьезно, во всяком случае среди британских сверстников Джона Леннона. До середины 50-х годов поп-музыка была довольно далека от реальной жизни. Она приходила из Америки и была результатом деятельности причастных к шоу-бизнесу профессионала, одетых в ослепительные костюмы, расточающих ослепительные улыбки и исполняющих ослепительно прекрасные баллады, адресованные главным образом продавщицам и молодым мамашам.
      А потом произошли три события. 14 апреля 1954 года Билл Хейли и его группа «Кометс» записали «Rock Around the Clock». Понадобился год, прежде чем эта песня достигла Великобритании. Но когда это произошло, когда песня зазвучала как лейтмотив кинофильма «Джунгли грифельных досок», вот тогда рок-н-ролл ударил по Великобритании и в кинотеатрах стали ломать кресла, с мясом вырывая сиденья.
      Второе событие датируется январем 1956 года: Лонни Донеган выпустил «Rock Island Line». Эта песня была вовсе не похожа на дикую рок-музыку, несмотря на название. Дело было в другом. Новое и интересное заключалось в том, что ее исполняли на инструментах, доступных всем и каждому. Лонни Донеган популяризировал скиффл [Скиффл (skifflе - англ.) - музыкальный стиль, популярный в Англии 50-х годов; осваивался на танцплощадках, на улице; состав: гитара, банджо и тичестбас]. Впервые оказалось, что играть и петь мог любой - ни знания, ни талант не требовались.
      Даже на гитаре, самом сложном инструменте в скиффле, мог играть кто угодно - достаточно было выучить несколько простеньких аккордов. С другими инструментами вроде стиральной доски или ударных в виде жестянок из-под чая справиться мог каждый идиот.
      Третьим и, конечно, глобальным событием в поп-музыке 50-х годов стало появление Элвиса Пресли, самой крупной фигуры в поп-музыке всех времен до «Битлз». Он запел в начале 1956 года. А в мае его песня «Heartbreak Hotel» заняла первое место в хит-парадах четырнадцати стран.
      Появление Элвиса Пресли можно было легко предугадать. Достаточно было взглянуть на Билла Хейли, на его тучную фигуру человека явно средних лет, начисто лишенную всякой сексуальности, чтобы с уверенностью сказать: эта новая, захватывающая музыка, рок-н-ролл, должна вызвать к жизни достойного себя исполнителя.
      Именно рок оказался той музыкой, которая взволновала всю молодежь. И Элвис покорил мир пением своих песен.
      – До Элвиса ничто не действовало на меня по-настоящему, - говорит Джон.
      Все будущие «Битлз», как и миллионы их сверстников, оказались под влиянием рока. Они помнят, как группы появлялись в каждом классе, каждой школе, на улице и дома. Ночами напролет длились танцевальные вечера - группы скиффл выстраивались в очередь, чтобы показать себя. Впервые в истории человечества музыка перестала быть собственностью музыкантов. Любой человек мог пойти и попробовать. Все равно что подарить краски обезьяне. Ведь в конце концов когда-нибудь у какой-нибудь что-нибудь да получится.
      Когда началось это безумие, у Джона Леннона не было ни гитары, ни другого инструмента. Однажды он одолжил у приятеля гитару, обнаружил, что не умеет на ней играть, и отдал ее обратно. Но он знал, что его мама, Джулия, играет на банджо, и отправился к ней. Джулия купила ему подержанную гитару за десять фунтов. На ней было написано: «Гарантируем отсутствие трещины». Джон взял пару уроков, но ничему не научился. Вместо этого Джулия показала ему несколько аккордов на банджо. Первая мелодия, которую он выучил, была «That’ll Be The Day».
      Дома ему приходилось заниматься подальше от глаз Мими. Она разрешала ему упражняться на застекленной террасе перед домом - пусть играет там сколько влезет. «Гитара - это неплохо, Джон, - говорила ему Мими по десять раз в день. - Но с ней ты на жизнь не заработаешь».
      – В конце концов мы создали свою школьную группу. Кажется, тот парень, который это придумал, не вошел в нее. В первый раз мы встретились у него дома. Там были Эрик Гриффитс - гитара. Пит Шоттон - стиральная доска, Лен Гарри и Колин Хансон - ударные и Род - банджо.
      Наше первое выступление состоялось на Роз-стрит в День Империи. Праздник происходил прямо на улице. Сценой служил открытый грузовик. Конечно, нам ничего не заплатили.
      После этого нас приглашали играть на разных вечеринках, свадьбах, иногда перепадала кое-какая мелочь. Но в основном мы играли для своего удовольствия. Вполне естественно, что группу назвали «Кворримен». Одевались они по моде, в стиле «тедди-бой» [«Тедди-бой» (teddy boy - англ.) - некто вроде нашего «стиляги», но с хулиганскими замашками, специфически одетый, с цепями, которые пускались в ход во время драки], носили высокие прически с зачесанными назад волосами, как Элвис. Джон, безусловно, был самый истовый «тедди» из всех. Внешность Джона стала еще одной из причин, по которой, увидев его раз в жизни или даже довольствуясь одними лишь слухами о нем, родители других мальчиков противились их общению с ним.
      В начале 1956 года, когда Джон якобы всерьез взялся за учебу, участники группы «Кворримен» встречались нерегулярно, от случая к случаю. Не играли неделями. Состав группы постоянно менялся, в зависимости от того, кто на какую вечеринку намеревался отправиться или в каком месте хотел выступить.
      – Мы создавали эту группу вроде как в шутку, - говорит Пит Шоттон. - Все кругом увлекались скиффлом и пытались что-нибудь изобразить. Я играл на стиральной, доске, потому что ничего не смыслил в музыке. Просто раз я друг Джона, значит, обязан играть в этой группе. Поскольку возглавлял группу Джон, все постоянно ругались между собой и, бывало, именно из-за этого покидали «Кворримен».
      – Я ругался с ребятами именно для того, чтобы они уходили. Поругался - скатертью дорога, - говорит Джон.
      Постоянным участником «Кворримен» был Найджел Уалли. Время от времени он играл с ними сам, но чаще договаривался о выступлениях, то есть исполнял роль менеджера.
      То же самое происходило в ливерпульском «Институте», где группы вырастали из-под земли, как грибы после дождя.
      15 июня 1956 года Айвен Вон привел еще одного парня из «Института», чтобы познакомить его с Джоном.
      – Я знал, что это отличный парень, - говорит Айвен. - К Джону я всегда приводил только отличных парней.
      Поводом для встречи стал праздник в приходской церкви недалеко от дома Джона. У него было здесь полно знакомых, и он хотел показать им свою группу.
      Своим однокашникам Айвен много рассказывал о Джоне и его группе. Он знал, что Джона это волнует.
      – В тот день Мими сказала мне, что я совсем докатился, - вспоминает Джон. - Превратился в настоящего «тедди-боя». Мне показалось, что во время концерта я вызвал отвращение у всех, не только у Мими. Чуть ли не вчера я увидел свою фотографию, сделанную тогда в Уолтоне. И что ж? Вполне симпатичный молодой парень.
      О концерте у Джона сохранились смутные воспоминания. Дело в том, что он напился, хотя до совершеннолетия ему было еще далеко. Остальные помнят все отлично, в особенности тот друг, которого привел с собой Айвен, - Пол Маккартни.
      – Этот день был днем, когда я встретил Пола и когда все закрутилось.

      Джеймс Пол Маккартни родился в Ливерпуле 18 июня 1942 года в платном родильном отделении Уолтонской больницы.
      Пол - единственный из «Битлз», появившийся на свет в таких роскошных условиях. Он происходил из рабочей семьи, шла война, и если он родился с таким шиком, то только потому, что его мать когда-то работала старшей сестрой в этом отделении. Когда она пришла туда рожать своего первенца, ее приняли с распростертыми объятиями и обращались с ней как с кинозвездой.
      Выйдя замуж за будущего отца Пола, Мэри Патриция, мать Пола, ушла из больницы за год до его рождения. Ее девичья фамилия - Мохин; как и муж, она была родом из Ирландии.
      Джим Маккартни, отец Пола, четырнадцатилетним мальчиком начал зарабатывать на жизнь в «А. Ханней и Кo» на Чепел-стрит, ливерпульской фирме, что занималась куплей и продажей хлопка. Джим разносил образчики сырья. В отличие от жены Джим не был католиком. Он всегда считал себя агностиком. Джим родился в 1902 году в многодетной семье и был одним из семерых детей - трех братьев и четырех сестер.
      По общему мнению, ему очень повезло, когда, окончив школу, он получил работу на хлопковом предприятии. Индустрия хлопка достигла своего расцвета, и Ливерпуль стал главным поставщиком хлопка на ланкаширские прядильные фабрики. Влез в хлопковое дело - считай, что обеспечил себя до конца дней.
      В качестве разносчика Джим Маккартни получал 6 шиллингов в неделю. Ему полагалось обойти будущих клиентов и ознакомить их с образцами. Фирма «Ханней» ввозила хлопок, распределяла его по сортам и продавала на прядильные фабрики.
      Джим отлично работал и к двадцати восьми годам получил повышение - должность торговца хлопком. Для простого парня это был большой успех. Обычно торговцы хлопком происходили из среднего класса. Джим всегда одевался с иголочки, не без щегольства, и производил приятное впечатление благодаря открытому и доброму выражению лица.
      После повышения ему стали платить 250 фунтов в год - не бог весть что, но жить можно.
      Джим был слишком молод, чтобы участвовать в первой мировой войне, и слишком стар, чтобы сражаться во второй. Впрочем, его все равно не взяли бы в армию, так как он слышал только на одно ухо - в десять лет Джим упал с большой высоты и повредил себе барабанную перепонку. Но его сочли подходящим кандидатом для работы в оборонной промышленности. И когда хлопковая биржа из-за войны закрылась, его направили в Нейпирс, на инженерные работы. В 1941 году, достигнув тридцати девяти лет, он женился и поселился с молодой супругой в меблированных комнатах в Энфилде. Днем Джим работал в Нейпирсе, а в ночь, когда родился Пол, гасил фугаски на крыше. Он имел право приходить в больницу в любое время, а не в установленные для обычных посетителей часы, так как его жена была здесь своим человеком.
      – Ну и урод, - подумал я. - Невыносимый. Страшный. Один глаз у него был открыт, а другой закрыт, он все время орал. Его взяли на руки, чтобы показать мне, и я увидел какой-то чудовищный кусок красного мяса. Вернувшись домой, я долго плакал, впервые за многие-многие годы.
      Несмотря на то что жена Джима была медицинской сестрой, любая болезнь вызывала у него непереносимые страдания. Больничный запах приводил его в ужас, и этот ужас по наследству передался Полу.
      – Но на следующий день он уже стал больше похож на человека. Хорошел на глазах. И в конце концов превратился в очаровательного малыша.
      Однажды, когда Пол играл в садике перед домом, его мать обнаружила у ребенка на лице несколько пылинок и сказала, что отсюда нужно переезжать. Работа в Нейпирсе над производством двигателя для одного из истребителей приравнивалась к службе в военно-воздушных силах и поэтому Джим получил дом в Уолласи, в районе Наулси. Тамошние дома принадлежали муниципалитету, но некоторые из них предназначались для работников министерства авиации.
      – Мы обычно называли их полудомиками, такие они были маленькие, хлипкие, с голой кирпичной кладкой внутри. Но все-таки это было лучше, чем меблированные комнаты, особенно когда есть маленький ребенок.
      Служба в Нейпирсе закончилась раньше, чем война. Джима перевели в ливерпульский отдел Санитарной корпорации временным Инспектором: он должен был обходить мусорные свалки и следить, чтобы санитарные служащие исправно исполняли свои обязанности.
      Джим зарабатывал в корпорации очень мало, поэтому его жена снова пошла работать патронажной сестрой, пока в 1944 году у нее не родился второй сын, Майкл.
      Мэри Маккартни всегда больше нравилось быть медсестрой, чем заниматься патронажем. И притом рабочий день с девяти до пяти - это чересчур много, как в конторе. Поэтому через некоторое время она вновь возвратилась к акушерству. Взяла две акушерские ставки по месту жительства, что означало уход и присмотр за всеми беременными женщинами на большой территории. Акушеркам также предоставлялось муниципальное жилье. Один ее участок находился на Вестерн-авеню, второй - на Ардвик-роуд. Ее вызывали каждую ночь. Джим говорит, что жена слишком много работала, гораздо больше, чем ей следовало, но она всегда была чересчур трудолюбивой.
      Самые ранние воспоминания Пола - ему было тогда три или четыре года - связаны с мамой. Он помнит, как кто-то вошел в дверь и протянул ей гипсовую собаку.
      – В знак благодарности за то, что она приняла роды. Она постоянно получала подарки в этом духе. Еще я помню, как прятался от кого-то, а потом вышел и дал им по голове железякой. Но гипсовая собака была, по-моему, раньше.
      К ранним воспоминаниям о матери относятся и ее попытки исправить его произношение.
      – Я говорил на местном наречии, как все ребята, жившие рядом. Однажды Мать стала ругать меня за то, что я неправильно говорю, а я в ответ начал передразнивать ее. Она обиделась, и от чувства вины перед ней мне стало очень неуютно.
      Когда Пол пошел в начальную школу на Стоктон-Вуд-роуд, семья жила в Спике. Мать не хотела посылать его в католическую школу, потому что невзлюбила эти учреждения в свою бытность патронажной сестрой. Вслед за Полом туда же отправился и Майкл.
      – Помню, директриса говорила, как хорошо обращаются с младшими детьми эти два мальчика, - вспоминает Джим, - всегда защищают их. Она говорила, что Майкл - прирожденный лидер. По-моему, она думала так, потому что он вечно спорил. Пол был гораздо спокойнее, осторожнее. Майк вечно лез на рожон. Пол же избегал неприятностей.
      Когда школа оказалась переполненной, они перешли в другую начальную школу, Джозефа Уильямса, она находилась в Гейтейкре, за городом.
      Становясь старше. Пол все больше и больше совершенствовал свой дар тихой дипломатии - делал все очень спокойно, как его мать, не в пример шумному Майклу.
      – Однажды я за что-то лупил Майкла, - говорит Джим. - Пол стоял рядом и кричал Майклу: «Скажи ему, что ты этого не делал, и он перестанет». Майк же продолжал утверждать, что сделал это, - не помню уж что. А Пол всегда умудрялся вылезти сухим из воды.
      – Я был довольно хитрым, - говорит Пол. - Если меня когда-нибудь наказывали за плохое поведение, я обязательно прокрадывался к родителям в спальню, когда там никого не было, и понемножку отрывал бахрому у занавесок: вот вам, вот вам, думал я злорадно.
      Пол с легкостью сдал экзамены на одиннадцать с плюсом и поступил в ливерпульский «Институт». Это была самая известная ливерпульская средняя школа. В 1825 году в Ливерпуле основали Институт механики, отсюда она и получила свое название. В этом же здании располагался и Художественный колледж, который до 1890 года являлся частью «Института». Ливерпульский университет имеет такое же происхождение. «Институт» стал обычной средней мужской школой примерно к концу прошлого века. Среди его выпускников - Артур Аски, Джеймс Лейвер, министр юстиции Моррис и покойный Сидней Силвермен.
      Майкл тоже сумел сдать экзамены в «Институт», но через некоторое время оказался в самом слабом потоке. Пол учился превосходно и всегда был среди сильнейших.
      – Пол умудрялся делать уроки и одновременно смотреть телевизор, - говорит Джим. - Я протестовал, говорил ему, что невозможно совмещать и то и другое. Но однажды я попросил его сказать мне, что он видел по телевизору, и он рассказал мне все в подробностях, хотя за это же самое время написал сочинение. Безусловно, у него были достаточно большие способности, чтобы учиться в университете. - Я всегда мечтал об этом. Хотел, чтобы он получил какое-нибудь ученое звание, и тогда можно было бы не беспокоиться за его будущее. Но когда Пол узнал о моих намерениях, он стал нарочно учиться хуже. Пол всегда успевал по латыни, но когда я сказал, что латынь понадобится ему в университете, он забросил ее. Пол необычайно рано развился в сексуальном отношении. - Однажды я нарисовал непристойный рисунок для класса. Я частенько это делал. Я так сложил листок с рисунком, что видны были голова и ноги женщины, но, когда листок разгибали, она оказывалась совершенно голой, даже с волосами внизу живота, хотя я понятия не имел, как они выглядят. Типичное школьное творчество. По ошибке я оставил рисунок в верхнем кармане моей рубашки. Именно там я обычно хранил талоны на обед, и мама всегда перед стиркой проверяла, не забыл ли я их вынуть.
      В один прекрасный день я пришел домой, и мама протянула мне рисунок с вопросом: «Твоя работа?» Я сказал: «Боже упаси, конечно нет, честное слово, нет». Я сказал, что это нарисовал Кении Алпин, мальчик из нашего класса. Наверное, это он засунул рисунок ко мне в карман. Я бы признался, если бы это я нарисовал. Отпирался я в течение двух дней. А потом все-таки признался. Стыдно было до невозможности.
      Проучившись год и получив по латыни 90 баллов, Пол остыл к учебе.
      – В течение первого года все шло просто и легко. Я был аккуратен, горел жаждой знаний, - мне казалось, что иначе и быть не может. А потом все пошло вкривь и вкось. За все школьные годы не нашлось человека, который объяснил бы мне, в чем смысл моего учения, зачем я учусь. Отец, конечно, все время говорил, что необходимо получить диплом и все прочее, но я никогда не прислушивался к этому. Слишком часто это повторяли. У нас были учителя, которые либо били нас линейками, либо засоряли нам мозги рассказами о том, как они провели отпуск в Уэльсе или что делали в армии.
      От домашних заданий можно было сдохнуть. Я просто не мог усидеть дома в летний вечер, когда все другие ребята играли на улице. Напротив нашего дома, в Ардвике, было поле, и из окна я наблюдал, как все веселятся.
      В нашем районе мало кто учился в «Институте», и меня дразнили «институтским пудингом» или еще «хреновым институтским пудингом».
      Я же мечтал только о женщинах, деньгах и одежде. Я немного подворовывал, ну, например, курево. Мы заходили в пустые магазины и, выждав, когда хозяин отлучится в жилую часть помещения, хватали все, что попадется.
      В течение многих лет мечтой моей жизни было заполучить 100 фунтов. Мне казалось, что с такими деньгами дом, гитара и машина мне обеспечены. Так что, если бы у меня оказались деньги, я, наверное, покатился бы по наклонной.
      Впрочем, Пол все же не был закоренелым бездельником. В 1953 году он получил премию за сочинение - специальную Премию Коронации, книгу под названием «Семь королев Англии» Джеффри Триза, изданную Хайнеманом, которая до сих пор стоит у него на полке. За все сочинения он всегда получал отличные оценки.
      – Помню, однажды школьный инспектор спросил, как мне удалось написать сочинение на такую чисто техническую тему, как горное дело. А я узнал обо всем из радиопередачи. Эти наушники просто чудо - лежишь себе в кровати и слушаешь радио. Здорово развивает.
      Джим своими руками провел к кровати каждого из сыновей по паре наушников, чтобы заставить их раньше ложиться спать и чтобы они поменьше дрались друг с другом. Они действительно много дрались, но не больше, чем любые другие братья. Майкл, например, злил Пола тем, что обзывал его «Жирнягой».
      – Ребенком Пол был очень красив, с огромными глазами и длинными ресницами, - говорит Джим. - Люди говорили: «Ох, он разобьет не одно девичье сердце». Но в раннем отрочестве был период, когда он вдруг располнел.
      Маккартни уехали из Ардвика, когда Полу было около тринадцати. Его мать перестала работать акушеркой на дому, а позже вновь стала патронажной сестрой.
      Семья поселилась в муниципальном доме по адресу: Аллертон, Фортлин-роуд,20. Дом стоял в низине, неказистый, старенький, но чистый и аккуратный. Менлов-авеню находилась теперь всего лишь в двух милях.
      Они недолго пробыли на Фортлин-роуд - Полу должно было вот-вот исполниться четырнадцать, когда его мать вдруг стала ощущать боли в грудных железах. Эти боли продолжались три или четыре недели, то усиливаясь, то утихая: она объясняла их менопаузой. Ей было тогда сорок пять.
      – Это, наверное, связано с возрастными изменениями, - говорила она Джиму. Она советовалась с разными врачами, но они соглашались с ней и рекомендовали поменьше думать об этом. Однако боли не проходили, а становились все сильнее и сильнее.
      Однажды Майкл, неожиданно вернувшись домой, застал мать плачущей. Он подумал, что она плачет из-за того, что они с Полом натворили что-нибудь. «Ведь мы были порядочными подонками». Он не стал спрашивать ее, в чем дело. Она ничего не сказала. Но теперь она решила обратиться к специалисту. Диагноз был - рак. Ее оперировали, и она умерла. С того момента, когда она впервые почувствовала острую боль, не прошло и месяца.
      – Я был убит, - говорит Джим. - Не верил, не понимал, что произошло. Это было ужасно и для мальчишек. Особенно для Майкла, ведь ему сравнялось всего двенадцать и он был очень близок с матерью. Не то чтобы они сломались, нет. Горе доходило до них постепенно.
      – Я не могу отчетливо вспомнить тот день, когда нам все сказали, - говорит Майкл. - Помню только, что кто-то из нас, не помню кто, глупо сострил. Потом мы оба долго переживали.
      Пол помнит, что произошло: «Пошутил я. Первое, что я сказал, было: «Что же мы будем делать без ее денег?»
      Но всю ночь они оба проревели в своих постелях. Много дней Пол молился, чтобы она вернулась.
      – Дурацкие молитвы, знаете, такие: «Если она вернется к нам, я буду всегда очень-очень хорошим». Я подумал, какая глупость вся эта религия. Молишься, молишься, и все бесполезно, ничего не сбывается, - как раз тогда, когда больше всего в этом нуждаешься.
      Оба мальчика уехали из дома на время похорон и поселились у своей тетушки Джинни.
      – Я думаю, отец не хотел, чтобы мы видели, как он убивается. У тети Джинни было скучно. Да еще и спать приходилось в одной кровати.
      Самые большие заботы свалились на Джима. Он никогда не занимался домашним хозяйством - так было заведено его женой. А теперь, в пятьдесят три года, он должен был поднять двух мальчиков, двенадцати и четырнадцати лет, в самые их трудные годы. У него появились и денежные проблемы. Жена, работая акушеркой, приносила в дом денег больше его, что и отметил Пол с такой жестокостью. В 1956 году зарплата Джима составляла всего лишь 8 фунтов в неделю. Весь прочий рабочий люд стал ощущать какие-то признаки благоденствия, но как раз в хлопковой индустрии, где вы якобы должны были чувствовать себя спокойно всю жизнь, наступил спад.
      Очень помогали Джиму две его сестры - тетушка Милли и тетушка Джинни. Одна из них раз в неделю приходила на Фортлин-роуд и делала полную уборку в доме. Когда мальчики были маленькими, тетушки часто забирали их из школы.
      – Особенно тяжело бывало зимой, - говорит Джим. - Возвратившись из школы, мальчикам приходилось приниматься за топку. Стряпал же я.
      Но больше всего у меня болела голова оттого, что я не мог решить, как же мне вести себя как родителю. Когда была жива жена, я их ругал. Я строго наказывал их, коли заслуживали. Жена же была с ними доброй и мягкой. Если в виде наказания их лишали ужина, то именно она, чуть позже, приносила им в постель что-нибудь поесть.
      Теперь мне предстояло решить, кем же я буду: отцом, матерью или тем и другим; а может быть, положиться на них, стать их другом и выкарабкиваться всем вместе?
      Мне часто приходилось полагаться на них. Я говорил им: «Когда вернетесь из школы, не заходите в дом, если там нет одной из ваших тетушек». Иначе они начали бы приводить своих друзей и превратили бы дом бог знает во что.
      Скажем, я возвращаюсь домой, а пяти яиц как не бывало. Сначала они не признавались; они, мол, понятия не имеют, что стряслось е яйцами, но потом раскалывались: «ах да, вспомнили - мы угостили друзей яичницей». В общем и целом они вели себя хорошо. Но я очень тосковал по жене. Ее смерть подкосила меня.
      Майкл совершенно не понимает, как отцу удалось справиться с ними.
      – Мы были ужасными, жестокими. Отец оказался большим молодчиной. И все это время у него не было женщины. Представить себе не могу. Пол очень многим обязан отцу. Оба мы ему обязаны.
      Братья только и делали, что издевались над его доморощенной философией.
      – Вот опять идет со своими двумя «остями», - говорили они про отца. Потому что Джим часто объяснял им, что две самые главные вещи на свете - это терпимость и сдержанность.
      – Терпимость - это исключительно важное качество, - говорит Джим. - Они, например, как многие дети, смеялись над калеками. Я пытался объяснить, как бы им это не понравилось, окажись они сами на их месте. И сдержанность. Очень много бед случается из-за отсутствия сдержанности. Часто слышишь, как люди говорят: «Я бы побесил этого мерзавца», совершенно не задумываясь над тем, как на самом деле можно помочь такому человеку. Джим всегда думал о том, как сделать людям лучше. Он обладал природным обаянием и предупредительностью по отношению ко всем, но речь идет не об обходительности продавца, а о чем-то гораздо более глубоком и искреннем. Останься они на руках менее вдумчивого, менее отзывчивого отца, вся их жизнь после смерти матери пошла бы наперекосяк.
      От матери Пол унаследовал умение работать и преданность делу. Он из тех людей, которые в случае необходимости всегда добиваются того, что хотят. В определенном смысле Пол презирал школу со всеми ее испытаниями, экзаменами и прочим не меньше Джона. Но какая-то частичка в его натуре никогда не позволяла ему распуститься окончательно, вовремя заставляла включиться в любую тяжелую работу и совершить рывок, достаточный, чтобы наверстать упущенное. Джон стал совершенно неуправляемым и не желал участвовать ни в чем. Полу это претило.
      Его брат Майкл считает, что смерть матери непосредственно повлияла на Пола в одном:
      – Все это началось сразу после смерти матери. Одержимость. Одержимость стала его спутником на всю жизнь. Потерял мать и нашел гитару? Не знаю. Может быть, в тот момент это помогло ему отключиться. Но отключиться от чего?

      Ребенком Пол не проявлял к музыке особого интереса. И Майкл, и Пол взяли два или три урока фортепьяно, тем дело и кончилось.
      – Мы сделали ошибку, что начали учить их музыке летом. Учитель приходил к нам домой, а в дверь беспрерывно стучали ребятишки и звали Пола и Майкла выйти погулять. Тогда я заставил сыновей ходить к учителю домой, но это продолжалось недолго.
      Джиму хотелось также, чтобы Пол пел в Ливерпульском кафедральном хоре.
      – Я послал его туда, но он нарочно дал петуха во время прослушивания. Правда, потом Пол недолгое время пел в хоре церкви святого Барнабаса, неподалеку от Пенни-лейн.
      Но вскоре дядя подарил Полу старенькую трубу, и он научился подбирать на ней разные мелодии. Музыкальный слух он унаследовал от отца. В детстве Джим самостоятельно научился играть на рояле. Среди всех родителей «Битлз» только отец Пола обладал каким-то музыкальным опытом.
      – Меня никто никогда не учил, - говорит Джим. - Я просто сидел и подбирал что-то на плохоньком пианино - кто-то подарил его нам еще в Эвертоне, когда мне было лет четырнадцать. Пианино привезли из «Северного музыкального магазина», как сейчас помню эту марку - «НЕМС» [«North End Music Stores» («NEMS») - «Северный музыкальный магазин» (расположенный в северной части города, на северной окраине) (англ.)]. У меня было хорошее чувство ритма, и я мог справиться с любой мелодией. Во всяком случае, ни разу не опозорился.
      Вскоре после того, как Джим начал работать, он собрал небольшую группу рэгтайм, чтобы играть на танцах. Это было в 1919 году, когда Джиму исполнилось семнадцать лет.
      Первое публичное выступление группы состоялось на танцах в зале святой Екатерины на Вайн-стрит в Ливерпуле.
      – Мы хотели выкинуть что-нибудь эдакое, натянули на физиономии черные маски и придумали себе название: «Мелодии в масках». Но не прошло и половины концерта, как мы совершенно взмокли и черная краска потекла. Так родилась и умерла группа «Мелодии в масках».
      Мы сменили название на «Группа Джима Мака». Участники выступали в смокингах, бумажных манишках и бумажных манжетах.
      Отличная штука. За пенни можно купить двенадцать пар. А разницы с настоящими никакой. Я руководил этой группой четыре или пять лет, но не постоянно. Я считался боссом, но на самом деле мы все были более или менее равны.
      Однажды мы сопровождали первый местный показ фильма «Царица Савская». Понятия не имели, что играть. Во время гонки на колесницах мы наяривали популярную тогда песенку «Thanks for the Buggy Ride», а когда царица Савская умирала, мы играли «Horsey, Keep Your Tail Up».
      Началась вторая мировая война, у Джима была уже семья, и он забросил свою исполнительскую карьеру, хотя дома частенько садился за пианино.
      – Пол никогда не проявлял интереса к моей игре, но обожал слушать музыку в наушниках, лежа в кровати. И потом вдруг, в четырнадцать лет, потребовал гитару, Не знаю, чем было вызвано это желание.
      Его гитара обошлась в 15 фунтов, и поначалу Пол не мог извлечь из нее ничего вразумительного. Подумали даже, что все дело в том, что он - левша. Тогда он дернул гитару торговцу и добился, чтобы ее переделали.
      – Трубу я не очень любил. Гитара же мне страшно понравилась, потому что было достаточно выучить несколько аккордов, и играй себе на здоровье, да еще и петь можно одновременно.
      Как и большинство его друзей, Пол начал следить за эстрадной музыкой с двенадцати лет. Первый концерт, который он посетил, состоялся в ливерпульском театре «Эмпайр», - выступала группа Эрика Деланея. В ту пору Полу было двенадцать лет. А в четырнадцать он уже выстоял целый час в очереди, чтобы увидеть Лонни Донегана, и это вместо обеда!
      – Помню, он опоздал. И для заводских девчонок написал коротенькие записочки, в которых объяснял, что они задержались по его вине.
      Обычно мы топтались у дверей артистической и ждали, чтобы кто-нибудь вышел и помог нам раздобыть автограф. Однажды, я стоял в очереди, чтобы получить автограф Уи Уилли Харриса. Пол ходил также в театр «Павильон». - Там шли шоу с раздеванием. Они устраивали на сцене полный стриптиз, догола. Некоторые были ничего себе. Странно, что нас на это пропускали. Впрочем, это было всего лишь развлечение, нормальное, хоть и грязноватое.
      Как и прочие, и Джон среди них. Пол испытал на себе влияние периода скиффла, а также ранних роков Билла Хейли. Но - и вновь это было похоже на путь Джона - сразил его наповал лишь Элвис Пресли.
      – Это было потрясающе здорово. Если я был в плохом настроении, то ставил пластинку Элвиса и сразу же чувствовал себя великолепно, изумительно, - я не понимал, как делаются эти пластинки, просто волшебство какое-то. «All Shook Up!» Ox, до чего же здорово!
      Когда у Пола появилась гитара, он стал пытаться подражать Элвису и другим знаменитостям. Лучше всего имитировал он Малыша Ричарда.
      – В жизни не слыхал ничего отвратительнее, - признается Джим. - Ужас какой-то. Уши вянут. И только много лет спустя, когда в одном концерте с «Битлз» я услышал Литтл Ричарда, то понял, как превосходно подражал ему Пол.
      – В ту минуту, когда он взял гитару, - говорит Майкл, - все было кончено. Он пропал для всех. У него не оставалось времени ни думать, ни есть. Он играл на гитаре в уборной, в ванной, везде.
      Примерно в это же время появилась гитара у школьного приятеля Пола, Йена Джеймса, из Дингла. Йен и Пол вместе шатались теперь со своими гитарами.
      Они играли, обучая один другого тому немногому, что умели.
      – Мы приходили на ярмарку, - говорит Пол, - слушали самые последние мелодии на игральных автоматах и пытались их подобрать. Старались заодно подцепить каких-нибудь пташечек, но у нас ни разу ничего не вышло. Я не умею знакомиться с ходу.
      И Пол, и Йен Джеймс носили совершенно одинаковые белые спортивные пиджаки в крапинку с накладными карманами, что, несомненно, явилось следствием популярности песий «A White Sports Coat». А также черные «дудочки».
      – Мы разгуливали повсюду вместе, одинаково одетые, и считали себя неотразимыми. Причесывались под Тони Кертиса. Немало часов тратили, чтобы привести себя в должный вид.
      Джим Маккартни пытался отговорить Пола от такой манеры одеваться, но у него ничего не получилось.
      – Пол был очень хитрый, - вспоминает Майкл, - когда он покупал себе брюки, то прежде всего показывал их отцу, чтобы он воочию убедился, какие они широкие, и одобрил покупку. Потом Пол уносил их и переделывал. И если отец замечал изменения, Пол клялся на Библии, что уже показывал ему эти брюки и отец разрешил ему носить их.
      – Я очень боялся, что из него получится настоящий «тедди-бой», - говорит Джим. - Мне снились страшные сны. Я снова и снова запрещал ему ходить в узких брюках. Но он добился своего. У него были длинные волосы, уже тогда. Он возвращался из парикмахерской точно такой, какой уходил, и я спрашивал: «Что, закрыто, что ли?»
      Девушками Пол интересовался не меньше, чем гитарой. - Близость с женщиной я познал впервые в пятнадцать лет. Думаю, это все же рановато. В классе я испытал это первым. Она была старше и крупнее меня. Все произошло у нее дома. Она должна была присматривать за ребенком, пока мама куда-то ушла. На следующий же день я, конечно, разболтал все в школе, всем и каждому. Оказался настоящим предателем.
      Пол хорошо помнит летний день 1956 года, когда Айвен сказал, что хочет сходить в приходскую церковь Уолтон повидаться с ребятами из группы, в которой он иногда выступает, хотя в тот день играть с ними не собирался. Пол сказал, что и он с удовольствием пойдет посмотреть на них, - хорошо бы еще девчонок каких-нибудь прихватить.
      – Они неплохо играли, - говорит Пол. - Джон играл на гитаре - соло, как на банджо, с типичными для банджо аккордами; видно, ничего другого он не умел.
      Остальные вообще ничего не понимали, бренчали как попало, и все. Они исполняли такие вещи, как «Maggie May», слегка изменив слова. Джон сам их придумал, потому что не знал настоящих.
      Выступление проходило на открытом воздухе, посреди большого поля. Во время игры Джон внимательно наблюдал за слушателями. Он сказал мне потом, что в тот день впервые попытался оценить и почувствовать аудиторию, понять, как лучше стоять: например, боком к публике или лицом.
      Я был, как обычно, в своем белом блейзере и черных дудочках. Правда, во время обеденного перерыва в школе я сузил их еще сильнее. Они меня так обтягивали, что все просто обмирали.
      Потом я зашел в церковный холл, чтобы познакомиться с ними. Поболтал, похвастался немного. Показал им, как надо играть «Twenty Flight Rock», и напел слова. Они их не знали. Потом я исполнил им «Be Вор a Lula» - эту песенку они тоже знали с грехом пополам. Изобразил им кусочек из моего шоу «Литтл Ричард» - короче говоря, познакомил их со всем своим репертуаром. Помню, как во время моей игры один тип, от которого разило пивом, придвигался все ближе и ближе, дышал мне прямо в затылок. «Что делает этот старый пьянчуга?» - подумал я. Потом он сказал, что «Twenty Flight Rock» - его любимая вещь. И я понял, что это настоящий знаток.
      Знатоком оказался Джон. Он только что выпил несколько банок пива. Ему было шестнадцать, а мне всего четырнадцать! Настоящий взрослый мужчина. Я научил его еще нескольким аккордам, которые знал. Вообще-то мне их показал Йен Джеймс. Потом я ушел. Я чувствовал, что произвел на них впечатление, они поняли, что я за птица.
      Пит Шоттон, однако, не припоминает, чтобы Пол произвел на группу Джона особенно сильное впечатление. Но, начисто лишенный всякой музыкальности, Пит вряд ли был в состоянии оценить «Twenty Flight Rock» даже в самом блестящем исполнении. - Во время той первой встречи я не обратил на Пола особого внимания, - говорит Пит. - Он показался мне очень тихим, но ведь так всегда бывает, когда человек впервые встречается с группой незнакомых парней. Я не ревновал к нему, во всяком случае в тот первый раз. Он был настолько моложе! Я не видел в нем будущего соперника. Мы с Джоном были самыми близкими корешами. Я всегда дружил с ним. Только из-за того, что любил его.
      Джон вспоминает, что после встречи с Полом долго думал, прежде чем на что-то решиться. Это было совершенно не похоже на него - думать вместо того, чтобы немедленно принять решение.
      – Наверное, оттого, что я был раздосадован, - говорит Джон. - И это замедлило мою обычную реакцию.
      «Twenty Flight Rock» в исполнении Пола жутко на меня подействовал. Он явно умел играть на гитаре. Я сказал себе: ведь он не хуже меня. До сих пор я был королем. А если я его возьму, что будет? Если брать его, - рассуждал я, - придется держать парнишку в узде.
      Но он был так хорош, что взять его стоило… Да еще и вылитый Элвис! Мне он годился по всем статьям.
      Примерно через неделю Пол поехал на велосипеде к Айвену по Менлов-авеню. Он катил из Аллертона мимо поля для гольфа. На обратном пути Пол встретил Пита Шоттона.
      – Пит сказал, что они говорили обо мне. «Хочешь в нашу группу?» Я сказал: «О’кей, договорились».
      Первое публичное выступление Пола как участника группы «Кворримен» состоялось на танцах в «Консерветив клаб» на Бродвее. Пол в этот вечер собирался исполнить собственное небольшое соло, может быть «Twenty Flight Rock», но что-то помешало этому.
      После танцев Пол сыграл Джону несколько собственных мелодий. Он пытался сочинять с того времени, как начал играть на гитаре. Первая песня, которую он показал Джону в тот вечер, называлась «I Lost My Little Girl». He желая ни в чем уступать Полу, Джон немедленно стал тоже сочинять. Он уже давно начал обрабатывать и приспосабливать чужие слова и мелодии для своих целей, но собственных мелодий не сочинял, пока не появился Пол со своими. Не то чтобы первые песни Пола, да и Джона, чем-нибудь поражали. Как правило, их сочинения были довольно простыми и неоригинальными. Но когда они сошлись вместе, подначивая друг друга, их осенило вдохновение и они решили отныне сочинять песни только сами. И с того дня никогда уже не отступали от этого решения.
      – Я начал развиваться в совершенно другом направлении, - говорит Пол. - Когда я узнал Джона, все изменилось. Дружба с ним стала счастьем. И хотя он был на два года старше меня, а я был совсем ребенком, мы думали обо всем одинаково.
      В последующие месяцы Пол и Джон были всецело заняты тем, что узнавали друг друга. Они проводили вместе каждую свободную минуту. Вместе прогуливали школу, шли домой к Полу, пользуясь тем, что отец был на работе, ели яичницу и учили гитарные аккорды. Пол показал Джону все аккорды, которые знал. Все, чему научила Джона Джулия, владевшая банджо, оказалось совершенно бесполезным. Пол был левшой, и Джону приходилось дома заниматься перед зеркалом, чтобы приобрести правильные навыки.
      Пит Шоттон почувствовал, что постепенно отходит в тень. - Мои выступления в группе вскоре прекратились, - говорит Пит. - Мы играли где-то на вечеринке. Какую-то муру. Мы с Джоном гоготали как сумасшедшие, покатывались от смеха, рассказывали анекдоты. А потом он взял мою стиральную доску и треснул ею об мою башку. Я свалился и лежал, обливаясь слезами, а вокруг шеи валялись обломки доски. Больше мне не захотелось играть в группе. Я и раньше неловко себя чувствовал, мне не нравилось стоять на виду у всех. Я стеснялся.
      Айвен Вон давно уже расстался с группой, хотя продолжал дружить с Джоном дома, а с Полом в школе.
      Пол все больше и больше склонялся к тому, чтобы привести в группу одного своего школьного друга. Этот парнишка примерно в то же время, что и все остальные, увлекся скиффлом, роком и Элвисом, но преуспел во всем этом больше, чем другие мальчишки. Пол подумывал о том, чтобы познакомить его с Джоном. Он был еще моложе, чем Пол, но, думал Пол, это неважно, поскольку парень очень уж хорош.
      Айвен Вон пришел в раздражение. Он первым привел к Джону из «Института» Лена Гарри и Пола Маккартни. Деятельность этого рода он считал своей прерогативой. Ему не понравилось, что Пол тоже хочет кого-то привести.
      Этот новый друг был не только гораздо младше, он не напускал на себя умный вид, как это делал Пол. Джордж Харрисон - так звали нового мальчика - был записной «тедди-бой». И Айвен совершенно не понимал, какой интерес он может представлять для группы «Кворримен».

      Джордж Харрисон - единственный из «Битлз», выросший в большой и дружной семье. Он самый младший из четырех «Битлз» и самый младший из четырех детей Харолда и Луизы Харрисон. Джордж родился 25 февраля 1943 года в доме № 12, Арнолд-Гроув, Уэйвертри, Ливерпуль.
      Миссис Харрисон - плотненькая, веселая, очень приветливая и легкая на подъем женщина. Мистер Харрисон - худой, медлительный и педантичный, любил делать все с чувством, с толком, с расстановкой. Он оставил школу в четырнадцать лет и начал работать в фирме, выпускавшей катки для белья, которыми пользовались домохозяйки в дни большой стирки. Он получал 7 шиллингов и 6 пенсов в неделю за то, что на тачке развозил эти катки по домам и затаскивал их внутрь.
      Юношей он хотел записаться во флот, но мать не разрешила. Его отец был убит в Монсе во время первой мировой войны, и, наверное, поэтому мать испытывала отвращение ко всем родам войск. Но она позволила ему записаться в торговый флот. С 1926 по 1936 год он прослужил стюардом в море, на линии «Уайт Стар».
      С женой Луизой он познакомился в 1929 году. «Нет, уж эту историю дай рассказать мне», - заявляет она.
      – Ничего смешнее вы никогда в жизни не слышали. Однажды на улице я познакомилась с ним и с какими-то другими ребятами. Один из них сказал: «Дай-ка нам твой адрес. Я завтра отправляюсь в Африку и пришлю тебе оттуда флакончик духов». Я подумала: «Что ж, флакончик духов - это флакончик духов», но Харолд выхватил мой адрес и был таков.
      Его первое письмо вызвало целый переполох. На конверте красовался флаг «Уайт Стар», поэтому я сразу поняла, что письмо от него. В день, когда пришло письмо, у нас на кухне сидел глухонемой, он зашел попить. Мать всегда была очень добра к людям.
      В те времена письма были большой редкостью, во всяком случае для нас. Глухонемой нагнулся и поднял мое письмо, хотя был неграмотный. Я успела увидеть, что на конверте написано «Мисс Луиза Френч», и попыталась вырвать у него письмо. Но кто-то меня опередил, и оно пошло по рукам; все, умирая от хохота над поцелуями, которые он мне посылал, прочитали его раньше меня. Пришлось прогладить письмо утюгом, чтобы разобрать, что там написано.
      Бракосочетание Харолда и Луизы состоялось в Отделе регистрации гражданских актов 20 марта 1930 года. Так как невеста была католичкой, а жених - нет, они не могли обвенчаться в церкви. Ее отец приехал из Вексфорда, Ирландия, и поначалу писал свое имя на ирландский манер, через «Ф». Он был ростом в шесть футов два дюйма и одно время работал комиссионером в «Нью-Брайтон Тауэр», а потом фонарщиком.
      – Когда он ушел на первую мировую войну, моя мама стала фонарщицей. Однажды она забралась на высокий фонарь, а кто-то случайно отодвинул стремянку. Она повисла на руках, держась за перекладину, но не удержалась и упала. В это время она была на восьмом месяце беременности. Но ребенок родился замечательный. Весом в девять фунтов.
      После свадьбы Харолд и Луиза поселились в доме № 12 по Арнолд-Гроув и прожили там восемнадцать лет. Это был стандартный двухэтажный домик, с двумя комнатушками на каждом этаже, который обходился в 10 шиллингов в неделю. Всего несколько миль отделяли его от тех мест, где жили Джон Леннон и Пол Маккартни. Харолд продолжал служить в торговом флоте, а Луиза работала в зеленной лавке; она оставила работу незадолго до рождения своего первого ребенка - Луизы - в 1931 году. Вскоре после этого Харолд решил уйти из торгового флота - ему эта работа и без того уже осточертела, но в основном его решение было продиктовано желанием почаще видеть детей.
      – Я был в ту пору стюардом первого класса и получал 7 фунтов в месяц. 25 шиллингов из этой суммы я каждую неделю посылал домой, жене. Мне никогда не хватало денег, даже когда у нас на борту оказывались представители «голубой крови» - так мы называли денежных тузов, отваливавших щедрые чаевые во время больших круизов. В свободное время я работал парикмахером. Хотелось накопить деньжат, чтобы спокойно списаться на берег и поискать работу.
      – В письмах он жаловался на тяжелую жизнь, - говорит миссис Харрисон. - Мол, не успеет он перед сном снять брюки и повесить их на веревку, как уже снова надо их надевать, хотя они еще качаются.
      Харолд списался на берег в 1936 году. Во время депрессии. В течение пятнадцати месяцев он жил на пособие.
      – С двумя детьми мне разрешили получать 23 шиллинга в неделю. Из них я должен был отдавать 10 шиллингов за квартиру, а на остальное надо было всех прокормить и заплатить за уголь.
      В 1937 году ему удалось устроиться кондуктором в автобусе, а в 1938 году он стал водителем. В 1940 году родился их третий ребенок, Питер, а в 1943-м появился на свет Джордж, четвертый ребенок и третий сын.
      – Я захотел взглянуть на него в самый первый день, - говорит мистер Харрисон. - Ну и дела! Я просто обалдел. Копия меня в миниатюре. Нет, подумал я, такого не бывает, не можем же мы быть так похожи - я, да и только.
      – Джордж всегда был очень самостоятельным, - говорит миссис Харрисон, - он не признавал никакой помощи. Посылая его в мясную лавку, мы передавали с ним коротенькую записочку для миссис Квирк, но он выбрасывал ее, едва выйдя за дверь. Бывало, миссис Квирк увидит его рожицу над прилавком и спросит: «Ты принес записочку?» «А мне она ни к чему, - ответит Джордж, - пожалуйста, дайте мне три четверти фунта самой лучшей свиной колбасы». Ему было тогда немногим больше двух с половиной лет. Все соседи его прекрасно знали.
      Им с большим трудом удалось добиться, чтобы Джорджа приняли в начальную школу. Нарастал послевоенный демографический взрыв. Школы были переполнены.
      – Я попыталась устроить его в католическую школу, ведь он был крещен католиком. Но мне ответили, что раньше шести лет его не примут. Я не стала ждать; он был такой умный и развитой, что я все-таки послала его в обычную начальную школу.
      Ею оказалась школа в Довдейле. Та самая, в которой уже учился Джон Леннон. Он был на два с половиной года старше Джорджа и опережал его на три класса. Они не знали друг друга. Но в одном классе с Джоном учился брат Джорджа, Питер, и знаменитый впоследствии ливерпульский комик Джимми Тарбук.
      – Помню, как в первый день вела его в школу по Пенни-лейн, - рассказывает Луиза Харрисон. - С самого начала Джордж захотел оставаться обедать в школе. На следующий день, когда я снимала с вешалки свое пальто, он сказал: «Пожалуйста, не провожай меня!» «Почему?» - спросила я. «Потому что, - ответил Джордж, - я не хочу, чтобы ты была как те мамаши, которые судачат у ворот». Он всегда терпеть не мог любопытных матерей. Ненавидел соседей, перемывавших всем косточки, чуть что распускавших слухи.
      Однажды - это одно из самых ранних воспоминаний Джорджа - он вместе с братьями Питером и Харолдом отправился покупать живых цыплят по 6 пенсов за штуку.
      – Мы принесли их домой. Мой и Харолда оба сдохли, - рассказывает Джордж, - а цыпленок Питера все рос и рос на заднем дворе. Он стал огромным и злобным. Все люди настолько его боялись, что заходили только через парадный вход, а с черного - ни за что. Мы съели его на Рождество. Пришел парень и свернул ему шею. Помню, как он висел вниз головой, на веревке.
      Джорджу было шесть, когда они переехали из Уэйвертри в муниципальный дом в Спике.
      – Дом был очень симпатичный, современный. После типового домишки, как две капли воды похожего на соседний, он показался мне мечтой жизни, - говорит Джордж. - В этом новом доме можно было из коридора попасть в гостиную, потом в кухню, потом опять в коридор и вновь в гостиную. В первый день я только и делал, что бегал кругами по этому маршруту.
      Дом № 25, Аптон-Грин, Спик. Родители встали в очередь на жилье восемнадцать лет назад, когда Луиза была еще крошкой.
      – Дом был совершенно новый, - говорит миссис Харрисон. - Но я возненавидела его с первой минуты. Взять, например, садик! Мы вложили в него столько сил, ухаживали за ним, старались, чтобы он был аккуратным, а соседские хулиганы камня на камне не оставляли от всех наших трудов. По ночам крали цветы. Район-то был трущобный - муниципальные власти нарочно поселили здесь вместе хорошие и плохие семьи, надеясь, что хорошие повлияют на плохие. Джордж неплохо успевал в начальной школе.
      – После экзамена, - рассказывает Джордж, - учитель спросил, кто, по нашему мнению, сдал экзамен успешно. Поднялась только одна рука. Это был коротышка толстячок, от которого ужасно смердило. Честно говоря, печальная получилась история. Он умудрился оказаться единственным, кто провалился.
      Учителя завели привычку в виде наказания сажать тебя рядом с такими вот вонючками. И эти несчастные очень страдали. Все учителя такие. Чем сильнее зажаты в тиски они сами, тем больше вымещают свои неприятности и беды на детях. Они все неучи. Я всегда так считал. И только из-за того, что они старше и в морщинах, тебе положено считать, что они все знают.
      Джордж поступил в ливерпульский «Институт» в 1954 году. Пол Маккартни уже учился там, опережая Джорджа на год. Джон Леннон четвертый год занимался в школе «Кворри Бэнк».
      – Я покидал «Довдейл» с сожалением. Директор, Поп Эванс, сказал нам, что мы, конечно, чувствуем себя теперь большими и умными мальчиками, но в следующей школе мы снова станем малышами. Что за бессмыслица! Потратить столько сил, чтобы стать большим, и все напрасно!
      В первый же день в «Институте» Тони Уоркман прыгнул из-за двери мне на спину и сказал: «Ну что, пацан, драться хочешь?»
      Некоторое время Джордж чувствовал себя выбитым из колеи и никому не нужным. Он все же пытался выполнять домашние задания и прижиться, но в конце концов совершенно разочаровался и потерял всякий интерес к школе.
      – Я не выносил, чтобы мне диктовали. Какой-нибудь шизик, только что кончивший колледж для учителей, гнусавил дурацкий текст, и считалось, что я обязан его записать. Я бы все равно потом ничего не понял. Но они не заморочили мне голову. Дурачье.
      Самое худшее начинается, когда ты потихоньку растешь, а они берут тебя за глотку и насильно заставляют стать частью общества, как они выражаются. Они изо всех сил стараются изменить чистый детский образ мыслей и навязать вместо него свои фальшивые иллюзии. Все это до крайности меня раздражало. Я пытался остаться самим собой. Они же хотели превратить всех в стройные ряды маленьких лакеев.
      В «Институте» Джордж с самого начала пользовался репутацией изрядного пижона. Майкл Маккартни, брат Пола, был на год моложе его. Он помнит, что Джордж начал ходить с длинными волосами, когда это и в голову никому не приходило.
      Бунт Джона Леннона выражался в разного рода пакостях и постоянных драках, Джордж протестовал своим внешним видом, одеждой, что выводило из себя учителей ничуть не меньше.
      Но одна из причин, почему Джордж ходил с длинными волосами, заключалась в том, что он терпеть не мог стричься. Чтобы сэкономить деньги, отец продолжал стричь всю свою семью сам, как во флоте. К этому времени ножницы его стали ржавыми и тупыми.
      – Им было очень больно, - вспоминает миссис Харрисон, - и они ненавидели стрижку.
      – Да, пожалуй, ножницы малость притупились, - признается мистер Харрисон.
      – Притупились?! Ты шутишь, милый. Хорошенькое дело, притупились… - возмущается миссис Харрисон.
      – Джордж ходил в школу, нацепив школьную кепку на самую макушку, еле прикрывая ею копну волос, - говорит миссис Харрисон. - И в очень узких брюках. Тайком от меня он садился за швейную машинку и суживал брюки. Однажды я купила ему отличные брюки, и он первым делом сузил их. Узнав об этом, отец велел немедленно распороть швы обратно. «Не могу, папа, - сказал Джордж, - я уже отрезал лишнее». У него на все был готов ответ. Однажды он отправился в школу, надев под школьный пиджак желтый канареечный жилет, принадлежавший его брату Харри. Но Джорджу казалось, что он выглядит в нем потрясающе.
      – У меня не было денег, и кричащей одеждой я стремился хоть чем-то выделиться, это был своего рода бунт. Авторитеты ничего не значили для меня. Никто не может научить жизни. Надо самому проделать весь путь испытаний и ошибок. Мне всегда удавалось остаться самим собой. Не знаю, как я научился этому, но у меня получалось. Они не сумели сломить меня. Оглядываясь назад, я радуюсь этому.
      В течение первых трех лет он то и дело попадал в какие-то переделки. «Харрисон, Келли и Уоркман, встаньте и выйдите вон!» - эта фраза была у меня на слуху постоянно. Если же не «вон», то в угол», - говорит Джордж.
      Когда наступила мода на остроносые туфли, Джордж заимел громадную пару из синей замши.
      – Один из учителей. Неженка Смит, все время приставал ко мне по поводу этих туфель. Мы прозвали его Неженкой, потому что он всегда был очень изящно одет. Он сказал: «Харрисон, это не школьная обувь!» Я хотел спросить его, а что такое школьная обувь, но не стал.
      Настоящее имя Неженки Смита - Алфред Смит, это был брат дяди Джона Леннона - Джорджа.
      – Я чуть в обморок не упал, когда узнал об этом много лет спустя от Джона.
      К концу четвертого года пребывания в «Институте» Джордж стал поспокойнее и реже попадал во всякие истории.
      – Я научился держать язык за зубами. С несколькими учителями у меня существовала взаимная договоренность. Они позволяли мне садиться на последнюю парту и там мирно спать, потому что таким образом я не баламутил весь класс. Если даже день был теплый и солнечный, все равно неудержимо клонило в сон под околесицу, которую плел какой-нибудь старикан. Часто я просыпался без четверти пять и обнаруживал, что все уже ушли домой.
      Харри, старший брат Джорджа, к этому времени уже окончил школу и стал работать помощником слесаря. Лу, его сестра, училась в колледже, а Питер готовился стать столяром.
      Харолд, отец Джорджа, продолжал водить автобус и активно участвовал в профсоюзной деятельности. Он буквально пропадал на Финч-лейн, где находился центр Ливерпульской корпорации водителей и кондукторов. В 50-е годы он более или менее постоянно проводил там субботние встречи, принимая гостей.
      – На наших глазах началась карьера комика Кена Додда. Мы видели его в клубе, где он перехватывал рюмочку, - он был очень смешной, но боялся сцены. Наконец он согласился выступить. У него был номер «Дорога в Манделей» - он выступал в шортах и колониальной шляпе. Можно было умереть от смеха. По-моему, сейчас он и вполовину не такой смешной, как тогда.
      Харолд Харрисон был доволен, что Джордж, как казалось ему, нормально учится. Единственный из трех его сыновей, он ходил в среднюю школу, и Харолд надеялся, что Джордж выйдет в люди. Старательный, добросовестный профсоюзный деятель, он мечтал о большом будущем Джорджа, уверенный, что своей работой дает ему такой шанс. Так же, как тетя Джона - Мими и отец Пола - Джим, он считал образование единственным путем не только к успешному продвижению в жизни, но и к уважению в обществе. Большинство родителей жаждет, чтобы их дети получили хорошую работу, которая надежно обеспечила бы их жизнь. Но это особенно характерно для людей поколения Харолда Харрисона, который на своей шкуре испытал, что такое депрессия 30-х годов, когда он остался без работы на долгие годы и должен был содержать семью на пособие для безработных.
      Индивидуализм и отрицание всяких авторитетов Джордж, видимо, унаследовал не от отца. Тяжелые времена, которые выпали на долю Харолда, особенно в молодости, выработали в нем жажду устойчивости, надежности существования. Но мать всегда была союзницей Джорджа. Она хотела, чтобы все ее дети были счастливы. Ей было совершенно все равно, чем они увлекаются, лишь бы им это нравилось.
      И даже когда Джордж начал интересоваться черт те чем, во всяком случае чем-то бессмысленным и уж наверняка не ведущим ни к уважению в обществе, ни к обеспеченности, мать поддержала его.
      Миссис Харрисон оказалась не только веселой и легкой на подъем. На свой манер, она, в отличие от всех родителей «Битлз», по-настоящему любила жизнь во всей ее полноте.

      Миссис Харрисон всегда была любительницей попеть и потанцевать. Вместе со своим мужем она почти десять лет вела класс бальных танцев в клубе водителей и кондукторов на Финч-лейн.
      Ребенком Джордж не выказывал ни малейшего интереса к музыке, во всяком случае насколько помнят его родители. «Но он всегда с удовольствием соглашался показать свой спектакль, если его об этом просили, - говорит миссис Харрисон. - Он прятался за спинку стула и устраивал кукольный театр».
      И только когда Джорджу вот-вот должно было исполниться четырнадцать, он вдруг стал, приходя домой, на всех клочках бумаги рисовать гитары.
      – Однажды он сказал мне: «Тут у одного парня, в школе, есть гитара, за которую он заплатил 5 фунтов, но он уступит мне ее за 3. Купишь?» Я сказала: «Конечно, сынок, если ты хочешь». В тот момент у меня была кое-какая работенка, я снова пошла в зеленную лавку, как до замужества.
      Первое сильное музыкальное впечатление произвел на Джорджа Лонни Донеган.
      – Я и раньше уже знал некоторых поп-певцов, таких, как Фрэнки Лейн и Джонни Рей, но они меня мало трогали. Может быть, не дорос еще. А вот Лонни Донеган и скиффл - это было по мне.
      Первую гитару, которую мать купила ему за 3 фунта, он вскоре забросил, и она провалялась в шкафу, никому не нужная, три месяца.
      – Там был винт, которым дека прикреплялась к корпусу, - вспоминает Джордж. - Когда я начал учиться, я снял деку, а потом не смог приделать ее обратно. Поэтому и засунул гитару в шкаф. В один прекрасный день я снова вспомнил о ней и уговорил Пита починить гитару.
      – Джордж хотел научиться играть сам, - говорит миссис Харрисон, - но не сумел. «У меня никогда ничего не выйдет», - говорил он. «Выйдет, сынок, выйдет, имей терпение». И он не бросал, брался за гитару снова и снова, так что даже кровь из пальцев шла. «Выйдет, сынок, выйдет», - повторяла я Джорджу.
      Он занимался до двух или трех часов ночи, а я сидела и слушала. И каждый раз, когда он говорил мне: «У меня никогда ничего не выйдет», я ему отвечала: «Ты добьешься, сынок, добьешься».
      Честно говоря, даже не понимаю, почему я так его поддерживала. Наверное, потому что он хотел и этого было для меня достаточно. Должно быть, я крепко запомнила, как много всего хотела в детстве и как никто никогда не поощрял меня.
      Поэтому, когда к Джорджу пришло это увлечение, я помогала ему изо всех сил. Наконец он продвинулся настолько, что я уже ничего в этом не понимала. «Ма, ты правда ничего не понимаешь в гитаре?» - спросил он меня однажды. Я ответила: «Нет, не понимаю, но ты продолжай учиться. Я уверена, что ты добьешься своего». Он сказал: «Нет, я не в этом смысле. Мне нужна новая гитара, лучше. Эта больше похожа на губную гармошку. Есть ноты, которые невозможно взять, потому что их попросту нет на ней, как на некоторых губных гармошках». Такие вот дела с этой гитарой за 3 фунта.
      Я сказала: «Конечно, я помогу тебе купить новую». Новая гитара стоила 30 фунтов. Кажется, электрическая.
      Пит тоже взялся за гитару. Помнится, первым получил гитару именно он. Купил за 5 шиллингов сломанную, склеил ее, собрал, натянул струны, и получилось прекрасно.
      – Мать действительно поддерживала меня, - говорит Джордж. - Главное, никогда ни от чего не отговаривала. Я мог заниматься, чем хочу. И отец тоже. Это было самое ценное в них. Когда детям ставят палки в колеса, они все равно рано или поздно своего добиваются, так уж лучше не мешать им. Родители позволяли мне поздно приходить и даже выпить, если мне хотелось. В результате я покончил с ночными бдениями и выпивкой, как раз когда все начали этим заниматься. Наверное, я потому и не выношу спиртного, что прошел через это в десять лет.
      – Однажды Джордж пришел домой, - вспоминает миссис Харрисон, - и заявил, что договорился о прослушивании в Клубе Британского легиона, в Спике. «Ты с ума сошел, ты ведь даже еще не пробовал играть в группе», - сказала я ему. Но он ответил: «Не беспокойся, справлюсь и с группой».
      Для своего звездного часа в Спике Джордж подобрал такой состав: две гитары (его брат Питер и их приятель Артур Келли), жестянки из-под чая и губная гармошка. Сам Джордж играл на гитаре. Они ушли через черный ход, крадучись вдоль изгороди позади дома. Джордж не хотел, чтобы любопытные соседи пронюхали об их намерениях.
      Когда они пришли в зал, обнаружилось, что настоящих артистов еще нет. Им пришлось идти прямиком на сцену и играть век, ночь напролет, потому что профессиональные музыканты так и не появились.
      – Они вернулись домой взбудораженные, перекрикивали друг друга, - рассказывает миссис Харрисон. - Сперва я просто не могла понять, что же произошло. Потом они показали мне те 10 шиллингов, которые каждый из них заработал. Первое профессиональное выступление. Тот, что играл на чайной жестянке, выглядел плачевно, с окровавленными от игры пальцами, залитым кровью «инструментом». После этой ночи они назвали свою группу «Ребелз» [«Rebels» - «Бунтари» (англ.)]. Написали это название красными буквами.
      У Джорджа не было группы, в которой он играл постоянно. Он переходил из одной в другую, до тех пор пока благодаря Полу не стал участником группы «Кворримен».
      Он первым подошел к Полу познакомиться вскоре после того, как начал учиться в «Институте». Они ездили вместе в автобусе, Джордж помнит день, когда мать Пола заплатила в автобусе за них обоих. Когда наступили времена скиффла, у каждого из них была гитара, и они стали закадычными друзьями.
      – Как-то вечером Пол зашел ко мне домой, чтобы взглянуть на мой самоучитель игры на гитаре, в котором я ровно ничего не понимал. Гитара все еще валялась в шкафу. Мы освоили по самоучителю пару аккордов и умудрились выучить песню «Don’t You Rock Me Daddy» - обошлись двумя аккордами. Мы с Полом играли для себя, не участвовали в группах, слушали друг друга и перенимали у ребят все, что те умели делать лучше нас.
      Джордж с Полом стали проводить вместе все свободное время, не расставаясь и на каникулах. Это началось задолго до того, как Пол познакомился с Джоном и группой «Кворримен».
      Пол уже играл с «Кворримен», прежде чем к ним присоединился Джордж; это было, наверное, не раньше 1958 года, точной даты никто, конечно, не помнит. Но Джордж далеко не сразу стал постоянным участником группы. Он все-таки был еще очень молод, хотя играл на гитаре все лучше и лучше, и поэтому его часто приглашали на вечера.
      – Впервые я увидел группу «Кворримен», когда они выступали в «Уилсон-холл» в Гарстоне. Пол играл с ними и сказал, что мне можно прийти послушать. Я бы все равно пошел, чтобы убить время и заодно посмотреть, не смогу ли я присоединиться к какойнибудь группе.
      Пол познакомил меня с Джоном. В другой группе выступал в тот же вечер один гитарист, Эдди Клэйтон. Потрясающий. Джон сказал, что если я играю так, как он, то пожалуйста, милости просим. Я исполнил им «Raunchy», и Джон разрешил мне играть с ними. «Raunchy» был моим коронным номером. Например, мы ехали куда-нибудь на втором этаже автобуса, и Джон кричал: «Джордж, давай «Raunchy»!»
      – Но Джордж никогда не был доволен собой, - говорит миссис Харрисон. - Он все время рассказывал мне, что другие играют в сто раз лучше, чем он. А я ему говорила, что и у него получится так, если будет вкалывать.
      Джон вспоминает, что не сразу пригласил Джорджа в группу только из-за того, что тот был слишком мал. - Это уж чересчур. Джордж был совсем маленьким. Я и слышать о нем не хотел сначала. Пацан и пацан. Однажды он пригласил меня в кино, но я сделал вид, что занят. Я не принимал его всерьез, пока не узнал поближе.
      Мими всегда отмечала, что у Джорджа такой типичный ливерпульский говорок. «Тебя ведь всегда тянет к вульгарным типам, не правда ли, Джон?» - говорила она.
      – Мы пригласили Джорджа участвовать в нашей группе, потому что он владел гитарой гораздо лучше нас всех. Мы многому у него научились. И каждый раз, узнавая новую гармонию, сочиняли песню, построенную на ней. Мы прогуливали школу и просиживали у Джорджа до вечера. На вид он был гораздо младше Пола, а Пол со своим детским личиком выглядел лет на десять.
      Джордж говорит, что специально не отходил от Джона, постоянно вертелся около него. В это время Джон собирался поступать в Художественный колледж, хотя, несмотря на все усилия Мими, по-прежнему напускал на себя нарочито агрессивный вид эдакого работяги.
      – Джон произвел на меня сильное впечатление, - говорит Джордж, - более сильное, чем Пол. Я влюбился в его джинсы, фиолетовые рубашки и баки. Вообще все ребята из Художественного колледжа мне понравились. Джон ехидничал, язвил, все время подкалывал, но я не обращал внимания или платил ему тем же, и это срабатывало.
      – Во встрече с Полом, - говорит Джон, - не было ничего особенного. Никакого обожания, ничего такого. Мы просто подошли друг другу. Так оно и пошло. И все получалось. Теперь же нас стало трое, мы думали обо всем одинаково.
      В группе «Кворримен» появлялись и другие участники, они приходили и уходили - одни не могли выдержать характер Джона, другим становилось скучно. Троица из «Кворримен» нуждалась в партнерах, потому что три гитары даже в те времена - это было слишком мало для того, чтобы составить группу. Им до зарезу нужен был ударник, но даже самые неспособные, а уж сколько их перебывало, не оставались с ними.
      Постепенно группа «Кворримен» выходила за рамки скиффла. Стиральные доски и жестянки из-под чая - это уже выглядело несерьезно. Все они предпочитали рок-н-ролл, преклонялись перед Элвисом и подделывались именно под его стиль. Слушая радио, старались подобрать точно такие же аккорды, корпели над этим дома часами.
      Джон - глава группы - добывал приглашения от разного рода менеджеров, которые неплохо наживались на всеобщем помешательстве, царившем вокруг рок-н-ролла. Однако получать регулярные приглашения было совсем нелегко. Групп развелось великое множество, и большинство из них играли куда лучше, чем «Кворримен».
      Зато теперь к их услугам были два дома: один - Джорджа, куда можно было приходить когда угодно, и другой - Пола, предпочтительно в отсутствие отца. Они получили возможность заниматься, писать музыку, рисовать или валять дурака. Мими, естественно, не могла допустить, чтобы порог ее дома переступили какие-то «тедди».
      – Иногда Пол подъезжал на велосипеде к нашим дверям, - рассказывает Мими. - Он прислонял велосипед к забору, смотрел на меня своими телячьими глазами и спрашивал: «Здравствуйте, Мими! Можно мне зайти?» «Ни в коем случае», - отвечала я.
      Джорджем Мими тоже отнюдь не увлеклась. - Джон все уши мне прожужжал со своим Джорджем, какой это славный мальчик, как он мне понравится. Чего только он не делал, чтобы Джордж произвел на меня хорошее впечатление. «Он для тебя последнюю рубашку снимет», - говорил Джон. Наконец я сказала, чтобы он привел его к нам. Он явился с мальчишкой, подстриженным ежиком и одетым в розовую рубашку. Ну знаете ли! Может быть, я несколько старомодна, но школьник не должен так одеваться! Пока Джону не исполнилось шестнадцати, он ходил только в форме.
      Так что в основном ребята занимались у Джорджа на Аптон-Грин. Однажды Харрисоны пришли домой и обнаружили на Джордже такие узкие джинсы, каких еще не видывали.
      – Харолд онемел, - вспоминает миссис Харрисон. - Когда он увидел эти джинсы, он просто полез на стену. Джордж сказал, что джинсы ему подарил Джон. Потом он вскочил и стал выкидывать разные коленца. «Как же я буду танцевать без узких джинсов?» - спросил он, продолжая выделывать балетные па. В конце концов мы расхохотались. Джордж никогда не грубил нам, но всегда мог обвести нас вокруг пальца.
      Миссис Харрисон была на кухне, когда Джордж впервые привел в дом Джона Леннона. «Это Джон!» - крикнул Джордж. «Здравствуйте, миссис Харрисон», - сказал Джон и подошел пожать мне руку. Не понимаю, что потом произошло, но Джон почему-то упал и, падая, свалился на меня, и мы оба оказались при этом на диване. В это время вошел отец. Посмотрели бы вы на его лицо, когда он увидел верхом на мне Джона! «Что здесь происходит, черт подери?!» «О’кей, папа!- сказал Джордж. - Все в порядке. Это Джон».
      – Джон всегда был немного сумасшедший. И никогда не унывал, точно так же, как и я.

      Джон приступил к занятиям в Художественном колледже осенью 1957 года. Он появился там в немыслимо тесных джинсах и длиннейшей черной куртке. Бдительность Мими он обманывал таким образом: поверх джинсов Джон нацеплял обыкновенные старые брюки, а на автобусной остановке, оказавшись на безопасном расстоянии от дома, скидывал их и оставался в джинсах.
      – В Художественном колледже все принимали меня поначалу за «тедди». Со временем я стал одеваться несколько скромнее, но все равно под «тедди», ходил в дудочках и в черном. Артур Баллард, один из лекторов, сказал, что мне следовало бы несколько изменить внешний вид и не носить такие вызывающе узкие джинсы. Артур Баллард был добрым, и если меня не выгнали, то только благодаря его заступничеству. На самом деле я был не «тедди», а рокер. «Тедди» я только притворялся. Доведись мне встретить настоящего Тедди, с цепями и с его шайкой, я бы со страха наделал в штаны. Я стал очень самоуверенным и постепенно вообще перестал обращать внимание на Мими. Пропадал целыми днями. Носил что хотел. Вечно приставал к Полу, чтобы и он плюнул на своего отца и надевал, что ему нравится. Я никогда не любил работать. Рисовать, делать иллюстрации - это все-таки интереснее. Но моей специальностью оказались шрифты. Я что-то там такое пропустил, и они засунули меня в этот поток. Весь класс состоял из вонючих аккуратистов. Мне так же хотелось заниматься шрифтами, как прыгать с парашютом. Ясно, что все экзамены я завалил. Я не уходил оттуда только потому, что работать было еще хуже; уж лучше просиживать штаны в колледже, чем каждый день вкалывать на работе. Однако мне всегда казалось, что я выкарабкаюсь. Были моменты сомнений, но я чувствовал, что все это до поры до времени. Что-то должно произойти. Когда Мими выбрасывала мои рисунки или стихи, я говорил: «Ты пожалеешь об этом, когда я стану знаменитым». И я в это верил. На самом деле я не знал точно, кем хочу стать, но в финале я видел себя не иначе как эдаким чудаковатым миллионером. Я фантазировал, как женюсь на миллионерше и сбудутся мои заветные желания. Во что бы то ни стало сделаться миллионером! Если не получится честным путем, значит - бесчестным. Я был готов к этому - ведь ясно, что никто не собирался отвалить миллион за мои картины. Но мне не хватило смелости стать преступником. Я был слишком большим трусом для этого. Я бы никогда ни на что не осмелился. Вообще-то мы с одним парнем собирались обокрасть магазин, хотели сделать это продуманно, а не хватать с прилавка что попало; ночью мы наблюдали за магазином, изучали обстановку, но так и не решились ограбить его.
      Джулия, с которой Джон проводил все больше и больше времени, по-прежнему одобряла его образ жизни. Она фактически вытеснила Мими. Он доверял ей. Джулия говорила с ним на одном языке, любила и ненавидела те же вещи и тех же людей, что и Джон.
      – В тот уик-энд я как раз был в доме Джулии и Дергунчика, - говорит Джон. - В дверях показался легавый и сказал, что произошла автомобильная катастрофа. Все шло точно как в кино. Спрашивал меня, являюсь ли я ее сыном и все прочее. А потом он выложил нам, зачем пришел, и мы оцепенели. Это было самое страшное, что случилось со мной за всю мою жизнь. За какие-то несколько лет мы с Джулией так сблизились… Мы понимали друг друга. Она была самая лучшая на свете. Я думал: черт, черт, черт! Все к чертовой матери! дольше я ни перед кем не отвечаю. Дергунчику было еще хуже, чем мне. Потом он спросил: «Кто же теперь будет смотреть за детьми?» И я возненавидел его. Проклятый эгоист. Мы приехали на такси в больницу «Сефтон Дженерал», она лежала там мертвая. Я не хотел на нее смотреть. Всю дорогу я истерически бормотал что-то водителю такси, нес какую-то чушь, и он в ответ время от времени кивал мне. Я отказался смотреть на нее. А Дергунчик пошел. Вернулся сам не свой.
      Джулия умерла 15 июля 1958 года. Катастрофа произошла рядом с домом Мими.
      – Я всегда провожала ее до автобусной остановки, - рассказывала Мими. - Но в этот вечер она ушла рано, примерно без двадцати десять. Одна. И буквально через минуту раздался дикий скрежет. Я выскочила из дома, она была уже мертва. Машина сбила ее прямо у моего крыльца. В семье никто точно не знает места, где это произошло, - я никому не говорю. Они проходят мимо него каждый божий день, им было бы слишком больно это сознавать. Для меня Джулия не умерла. Я никогда не была ни на ее могиле, ни на могиле матери. Они обе живы для меня. Я так любила их. У Джулии была красивая душа.
      – Смерть Джулии наверняка была страшной трагедией для Джона, - говорит Пит Шоттон. - Но он ни разу этого не показал. Как вовремя порки - учителя секли его, а Джон хранил полную невозмутимость. Никогда не проявлял свои чувства открыто.
      Все друзья Джона тотчас узнали о катастрофе. Его приятель Найджел Уалли последним говорил с Джулией. Он встретил ее, когда она вышла из дома Мими и хотела перейти улицу к автобусной остановке.
      – Джон никогда не заговаривал о Джулии, ни с кем не делился, - продолжает Пит. - Но он вымещал свои чувства на девушках. Помню, как одна из них кричала ему: «Не смей срывать на мне свою злость, я не виновата, что твоя мать умерла».
      Мать Джорджа, миссис Харрисон, помнит, как тяжело Джон переживал смерть Джулии. Ребята продолжали заниматься в их гостеприимном доме, где всегда находили поддержку.
      – Вечером я дала им фасоль и тосты. Это было за несколько месяцев до смерти матери Джона, - он только начинал сближаться с ней. Я услышала, как он сказал Полу: «Просто не понимаю, как ты можешь сидеть здесь как ни в чем не бывало, когда у тебя умерла мать. Если бы со мной случилось такое, я бы с ума сошел». Когда умерла мать Джона, он не сошел с ума. Но совершенно перестал бывать у нас. Я погнала к нему Джорджа, чтобы тот заставил его снова начать заниматься и не давал ему сидеть дома и предаваться отчаянию. Вместе они много чего испытали и всегда помогали друг другу, даже в те далекие ранние годы. Джордж безумно боялся, что теперь умру я. Он не спускал с меня глаз. Я сказала ему, чтобы он не дурил. Я вовсе не собираюсь умирать.
      Смерть Джулии сблизила Джона с Полом. У них было теперь общее горе. Но студенты Художественного колледжа говорят, что смерть матери ожесточила Джона, он совсем не считался ни с чьими чувствами, шутки его стали еще более безжалостными.
      Телма Пиклз, одна из многочисленных знакомых девушек Джона, рассказывала, что большинство из них поражались ему, его отношению к жизни, говорили, что никогда не встречали больше таких людей, как Джон.
      – У Джона всегда не было денег, - говорит Телма, - настоящий бродяга, вечно клянчил у всех взаймы, заставлял покупать ему жареную картошку, выпивку, выпрашивал курево. Наверное, и по сей день многим должен. Но он обладал такой магнетической силой, что всегда мог выпросить деньги. Был совершенно бешеный, говорил людям непереносимые вещи. Он мог проявить невероятную жестокость. Мог подойти на улице к каким-нибудь старикам и до смерти напугать их диким криком. Если он видел инвалида или урода, то отпускал громкие замечания вроде, например, таких: «Некоторые пойдут на что угодно, лишь бы не загреметь в армию». Он любил рисовать страшные картины. Мне, правда, они казались потрясающими. Например, женщин, склонившихся над детьми и любующихся ими. Дети же были уродцами со страшными лицами. Это было очень жестоко. В день, когда умер папа римский, он нарисовал на него несколько совершенно чудовищных карикатур. Вот папа, схватившись за ворота, стоит у колонн при входе в рай, он пытается туда проникнуть, а под карикатурой подпись: «Но это же я, папа римский».
      Джон никого не уважал, - продолжает Телма, - но его всегда окружали поклонники. Одна девушка была безумно влюблена в него, все время плакала. У него были комплексы. Он стеснялся своих очков и ни за что не хотел их носить. Даже в кино. Однажды мы пошли на фильм с Элвисом, он и тогда не надел очки. В этом фильме показывали неприличную рекламу нейлоновых чулок, Джон ничего не разглядел, и мне пришлось потом все ему пересказывать. Я никогда не относилась серьезно к его музыке. Он сообщал, что написал новую мелодию, и это было для меня истинным чудом - просто оттого, что кто-то может сочинять. Но оценить, насколько его музыка хороша, я не могла. То, что люди способны сочинять мелодии, - это и есть самое невероятное. Я понимала, что он может стать знаменитым, но понятия не имела как. Он был ни на кого не похож, отличался абсолютным своеобразием. Кем он должен стать, чтобы прославиться? Может быть, комическим актером?
      Джон в основном подтверждает рассказ Телмы. Но его собственные воспоминания совершенно сухи и лаконичны, ни ностальгии, ни юмора в них не сыщешь. Так было, и все тут. «Так как у меня в колледже денег не было, я должен был или одалживать, или воровать», - говорит он. Мими рассказывает, что выдавала ему на карманные расходы 30 шиллингов в неделю, и не может понять, на что он их тратил.
      – Я все время тянул монеты из таких собачонок, как Телма. Конечно, у меня был жестокий юмор. Это началось еще в школе. Однажды мы возвращались из школы и успели пропустить несколько стаканчиков. В Ливерпуле полным-полно каких-то уродов. Например, эти лилипуты, которые продают газеты. Вообще-то я никогда не обращал на них никакого внимания, но в тот день они чудились мне повсюду. И это так нас смешило, что мы просто не могли остановиться - все хохотали и хохотали. Наверное, таким образом мы скрывали свои чувства. Я бы никогда не причинил боль калеке. Просто такие у нас были шутки, такие привычки.
      В колледже Джон познакомился еще с двумя студентами. Стюарт Сатклиф учился на одном курсе с Джоном, но в отличие от него подавал большие надежды как художник. Очень изящный, худощавый, артистичный, нервный, со взглядами ярого индивидуалиста. Они с Джоном быстро стали друзьями. Стюарт восхищался манерой Джона одеваться, вести себя, атмосферой, которую Джон создавал: настоящая сильная личность, подавлявшая свое окружение. В свою очередь Джон отдавал должное знаниям и художественной интуиции Стюарта.
      Стюарт не умел играть ни на одном инструменте и мало что знал о поп-музыке, но был совершенно потрясен, услышав, как Джон и его группа играют во время обеденных перерывов в Художественном колледже. Он всегда говорил, что они играют великолепно, еще в ту пору, когда их манера не производила ни на кого ни малейшего впечатления. Пожалуй, Джордж и Пол немножко ревновали к Стюарту и его влиянию на Джона, хотя Джон никому не показывал, насколько восхищается Стюартом. Джон непрерывно нападал на Стюарта и всячески пытался задеть его. Пол не отставал от Джона и тоже поддевал Стюарта, хотя искусство живо интересовало его и, подобно Джону, он почерпнул у Стюарта множество новых идей - и чувство современности.
      В Художественном колледже Джон сблизился и с Синтией Пауэлл, ставшей впоследствии его женой.
      – Синтия была такой тихоней, - говорит Телма, - полная противоположность нам. Она жила на другой стороне реки, в респектабельном районе. Ходила в элегантных костюмах, была очень хорошенькая, но рядом с Джоном ее невозможно было представить, она ему явно не подходила. Джон же без конца повторял, какая она замечательная. Я ничего не могла понять. Я бросила колледж на год, а когда вернулась, узнала, что они вместе. Я надеялась, что он теперь немного успокоится, придет в себя, но получилось совершенно наоборот.
      Синтия Пауэлл была сверстницей Джона и, так же как и он, занималась изучением шрифтов, но в течение первого года они не замечали друг друга и вращались в разных кругах: она - застенчивая, утонченная девушка с той стороны реки, а он - шумный ливерпульский «тедди-бой».
      – Я была в ужасе от него. В первый раз я обратила на него внимание во время лекции, позади него сидела Хелен Авдерсон и гладила его по волосам. Во мне что-то запротестовало. Сначала я почувствовала раздражение. Но потом поняла, что это ревность. Впрочем, я с ним совершенно не общалась, если не считать, что он крал у меня линейки и кисти. Джон выглядел тогда отвратительно. Он ходил в длинном твидовом пальто, которое перешло к нему после смерти дяди Джорджа, с набриолиненными, зачесанными назад волосами. Он нисколько не нравился мне. Весь какой-то неряшливый. Но у меня и возможности не было познакомиться с ним. Я не входила в его окружение. Была благовоспитанной девочкой - во всяком случае, я так считала.
      – Маменькина дочка, - говорит о ней Джон. - Воображала. Мы все смеялись, издевались над ней. Завидев ее, мы с Джеффом Мохамедом кричали: «Тихо! Не выражайтесь! Синтия идет».
      Впервые они заговорили друг с другом во время занятий. - Оказалось, что мы оба близорукие, - говорит Синтия. - Мы обсудили это. Джон совершенно забыл наш первый разговор. Нехорошо с его стороны. Но я все помню. После этого я обнаружила, что прихожу в класс раньше всех, чтобы сесть рядом. И после занятий я поджидала его во дворе, в надежде перекинуться с ним словечком. Он и не думал ухаживать за мной. Не подозревал, что нравится мне. Естественно, я никак не проявляла свои чувства, я и не могла. Думаю, ему и теперь в голову не приходит, сколько времени я тратила/чтобы увидеть его.
      Настоящее знакомство Синтии с Джоном состоялось во время Рождества, в 1958 году, на втором курсе.
      – Я пришел на танцевальный вечер, - говорит Джон, - злой был как черт и пригласил ее танцевать. Джефф Мохамед все уши мне прожужжал: «Ты нравишься Синтии». Во время танца я предложил ей пойти на завтрашнюю вечеринку. Она сказала, что не сможет. Она занята.
      – Так и было, - говорит Синтия. - Почти так. Я уже три года встречалась с одним мальчиком, и мы должны были пожениться. Джон расстроился, когда я отказалась. Тогда, сказал он, пойдем и выпьем после танцев. Сначала я отказалась, а потом пошла с ним. Я ведь на самом деле все время хотела этого.
      – Я был в восторге, - говорит Джон, - что сумел ее уговорить. Мы выпили, а потом пошли домой к Стюарту, по пути купили рыбу с жареной картошкой.
      После этого они стали проводить вместе все вечера, да и днем ходили в кино, вместо того чтобы посещать лекции.
      – Я боялась его. Грубиян. Никогда ни в чем не уступал. Мы все время ссорились. Я думала: если я уступлю сейчас, так будет всегда. Оказалось, он просто меня испытывал - я не имею в виду секс, - выяснял, можно ли мне доверять, я должна была доказать ему, что можно.
      – Я был в истерическом состоянии, - говорит Джон. - И в этом заключалась вся беда. Я ревновал ее абсолютно ко всем. Я требовал от нее абсолютной верности, в особенности потому, что сам не соблюдал ее. Я срывал на ней все свои разочарования и огорчения, был полным неврастеником. Однажды она ушла от меня. Это был ужас.
      – Я не выдержала, - говорит Синтия, - никаких нервов не хватало. Он пошел и поцеловал другую девушку. - Но я не мог без нее. Я позвонил ей. - Я не отходила от телефона, ждала его звонка. Синтия не спешила представить Джона своей матери. Ей хотелось подготовить мать к такому удару.
      – Он никогда не блистал хорошими манерами и выглядел неряшливо. Мама, однако, отнеслась ко всему спокойно. Просто молодец. Я уверена, что она, конечно, надеялась, что все это как-нибудь рассосется само. Но мама не стала ничему мешать. Преподаватели предостерегали меня: не надо с ним встречаться, пострадает моя учеба. И действительно, вся работа пошла насмарку, а преподаватели продолжали приставать ко мне. Молли, уборщица, однажды увидела, как Джон бил меня, действительно колошматил будь здоров. «Глупышка, - сказала Молли. - Зачем ты с ним связалась?»
      – Целых два года я находился в какой-то слепой ярости, - говорит Джон. - Либо я был пьян, либо дрался. Точно так же я вел себя со всеми знакомыми девушками. Что-то неладное творилось со мной.
      – Я все надеялась, что это у него пройдет, но не была уверена, что смогу долго выдержать. Я валила все на его прошлое, на Мими, на колледж. Просто ему не надо было учиться в колледже. Учебные заведения не для Джона.

      К концу 1959 года название «Кворримен» перестало существовать. Пол и Джордж учились в «Институте» и уже давно не имели никакого отношения к средней школе «Кворри Бэнк»; Джон посещал Художественный колледж. Группу называли то так, то сяк, не ломая голову, брали первое попавшееся название. Однажды объявили себя «Рейнбоуз» [«Rainbows» - «Радуга» (англ.)], потому что вышли на сцену в разноцветных рубашках.
      Джордж играл в группе уже около года, и, по его воспоминаниям, «Кворримен» не сделали за это время заметных успехов, хотя сам Джордж справлялся с гитарой все лучше и лучше.
      – По-моему, в первый год нам даже не платили. В основном мы играли на вечеринках у наших приятелей. Куда бы нас ни позвали, мы брали гитары, шли и играли там за бутылку кока-колы, тарелку фасоли, и, пожалуй, все. Деньгами запахло, когда мы начали участвовать в конкурсах скиффла. Мы проходили первые туры и старались продержаться как можно дольше, мечтали победить. Но ведь за участие не платят, платят только за победу, а эти туры казались нескончаемыми. Выглядели наши выступления, надо сказать, странно: ни одного ударника и человек пятнадцать гитаристов.
      Миссис Харрисон болела за Джорджа и его группу, но мистер Харрисон очень беспокоился. Он продолжал, хоть и безуспешно, бороться с длинными волосами Джорджа, с его манерой одеваться; он проигрывал эти сражения главным образом из-за миссис Харрисон, которая держала сторону Джорджа. «Это его волосы, - заявляла она. - Почему кто-то должен распоряжаться собственностью другого?»
      – Я очень хотел, чтобы он как следует учился в школе и получил потом хорошую работу, - говорит мистер Харрисон. - Я страшно расстроился, когда понял, что парень просто помешался на этой группе. Я-то прекрасно понимал, что такое шоу-бизнес, каким надо быть ушлым, чтобы пробиться, добраться до вершины, а потом стать еще во сто крат более ловким, чтобы удержаться на ней. Я совершенно не мог понять, на что они рассчитывают. Двое других моих сыновей были при деле: Харрис стал хорошим слесарем, а Питер столяром. Я мечтал о том, чтобы и Джордж вышел в люди, овладел бы настоящей профессией, но Джордж заявил, что собирается бросить школу. Он не желает быть канцелярской крысой. Хочет работать руками. Оказывается, они с матерью давно уже все решили, а я об этом и понятия не имел. Он не стал сдавать переводные экзамены. Просто ушел - и дело с концом.
      Джордж начал работать летом 1959 года, в шестнадцать лет. - Мне было совершенно ясно, что я не освою никакой профессии. При всех стараниях я в лучшем случае одолел бы два экзамена уровня «О». Без них даже в дерьме не дадут копаться. Не больно-то они мне были нужны. Я пробыл в школе до конца семестра, прогуливая все занятия, чтобы проводить время с Джоном в его Художественном колледже. Мы с Полом болтались там целыми днями. Потом я бросил школу и долго не мог найти работу. Понятия не имел, что делать. Отец очень хотел, чтобы я пошел в подмастерья, поэтому я попытался сдать экзамены на ученика в Ливерпульской корпорации, но провалился. Наконец инспектор по трудоустройству молодежи нашел мне место в большом универмаге - я должен был украшать витрины. Я пошел туда, но место оказалось занятым. Вместо этого мне предложили учиться на электрика. Что ж, с удовольствием. Все лучше, чем ходить в школу. Наступала зима, в просторном цехе было тепло, и большую часть времени мы играли в стрелки. Тем не менее я начал подумывать, не эмигрировать ли мне в Австралию. Во всяком случае, я стал всячески склонять к этому отца. «Давайте уедем все вместе», - говорил я ему, так как был слишком молод, чтобы решиться на такое в одиночку. Потом меня заинтересовала Мальта, потому что мне попались на глаза туристические проспекты. Потом Канада. Я достал нужные анкеты, но, обнаружив, что подписываться за меня должны родители, бросил это дело. Меня не оставляло чувство, что все равно что-нибудь да подвернется.
      Джим Маккартни изо всех сил старался вырастить своих сыновей серьезными людьми. Во всяком случае. Пол, к радости Джима, продолжал ходить в школу. Но так как все остальное время он проводил с Джоном и Джорджем, играя на гитаре, у него, по существу, не было возможности выполнять домашние задания.
      И все-таки Пол умудрился остаться в группе «В», где изучались английский и иностранные языки. С экзаменами уровня «O» было слабо, ему удалось сдать только живопись.
      Пол задумался, не бросить ли все это, но где он будет работать? Отец по-прежнему настаивал, чтобы Пол продолжал ходить учиться в колледж. Проще всего было как раз его послушаться. В школе ничто не мешало заниматься музыкой сколько душе угодно. Пол остался на второй год, поскольку не набрал достаточно баллов, чтобы перейти в шестой класс. Он вновь прослушал курс по уровню «О», сумел сдать еще четыре экзамена и перешел в шестой класс.
      – В школе я подыхал от скуки, но один преподаватель, по английскому, был просто потрясающий, Дасти Дорбанд. Только он мне и нравился. Дасти Дорбанд любил современную поэзию и рассказывал нам про «Леди Чаттерлей» [Полное название - «Любовник леди Чаттерлей» - роман английского писателя Д. Лоуренса (1885-1930)] и «Рассказ мельника» [«Рассказ мельника» - входит в цикл «Кентерберийские рассказы» английского поэта Дж. Чосера (1340?-1400)] задолго до того, как все заговорили об этих книгах. «Все считают их порнографией, а это вовсе не так», - утверждал он.
      Искорка заинтересованности, зажженная учителем, удержала его в шестом классе, хотя юноша все равно бездельничал. Официально Пол готовил два предмета - английский и специальность, чтобы сдать экзамены по уровню «А» [«А» - «Advanced». Следующая после «Ordinary» («О») ступень образования, дающая право поступления в высшее учебное заведение (англ.)]. Предполагалось, что по окончании колледжа он поступит в педагогический институт и станет в дальнейшем преподавателем. Все знали, способностей у него более чем достаточно, и Джиму это было очень приятно.
      – Вся эта музыка, которой он так увлекался, никогда не интересовала меня, - говорит Джим. - И Билл Хейли мне ни капли не нравился, - никакой мелодии. Но однажды я вернулся домой в половине шестого и услышал, как они играют. И тогда я понял: они научились! Это уже не шум - они научились играть по-настоящему.
      Джиму хотелось теперь сидеть с ними, давать советы, подсказывать, намекать, как он бы сыграл это на их месте в доброе старое время, когда существовала группа Джима Мака. Почему они не играют прекрасные старые мелодии, действительно прекрасные. Например, «Stairway to Paradise»? «Stairway to Paradise» - это же прекрасный номер! Джим рассказывал, как он руководил группой, как они преподносили свои номера.
      Они отвечали: «Спасибо большое, нет, не надо, лучше сделай нам чаю, а, папа?» Конечно, сделаю, соглашался Джим. Но если им не по душе «Stairway to Paradise», то как насчет настоящих джазовых номеров, таких, как «When the Saints»? Он бы подсказал им, как исполнять их по-настоящему. «Нет», - сказали они, на этот раз более твердо.
      В конце концов Джим ограничился приготовлением для них еды. После смерти жены он научился вполне сносно готовить. К своему большому удовольствию, Джим обнаружил, что если двое его сыновей, Пол и Майкл, были привередами и всегда ели плохо (Пол, когда был занят, вообще отказывался от еды), то Джон и Джордж с отменным аппетитом поглощали любое блюдо в любое время дня и ночи.
      – Я скармливал им все, что оставалось после Пола и Майкла. Кончилось тем, что я прямо говорил им: вот остатки, будете доедать? Я по сей день делаю для Джорджа крем. Он говорит, что мой десерт - самый вкусный в мире.
      Группа вводила усовершенствования, ребята собрали несколько усилителей, добиваясь мощного звучания ударных в отличие от мягкого постукивания в скиффле. - Но каждый год, - замечает Пол, - равнялся пяти. Теперь они большей частью играли в рабочих клубах и на церковных церемониях, отказываясь обслуживать вечеринки. Выступали в «Уилсон-холл» и в автобусном депо на Финч-лейн. Все чаще и чаще участвовали в конкурсах, как и все начинающие группы.
      – Нас все время обходила одна женщина, она играла на ложках, - вспоминает Пол. - Еще мы уступали группе «Санни Сайдерс», у них был сильный номер, с лилипутом.
      К нам пришел парень, пианист, его звали Даф. Одно время он играл с нами, но отец не разрешал ему поздно возвращаться домой. Посреди номера Даф мог ни с того ни с сего вскочить, и только его и видели.
      Во время выступлений они одевались как «тедди»-ковбои: черно-белые ковбойские рубахи, черные галстуки-шнурки, к карманам прикреплены белые висюльки.
      Однако гораздо больше времени, чем на сцене, они проводили дома у Джорджа или Пола.
      – Мы возвращались домой и курили травку, пользуясь трубкой моего отца, - говорит Пол. - Иногда приводили с собой девчонок. Или сидели и рисовали портреты друг друга. Но больше всего играли на гитарах и сочиняли песни.
      За два года совместной работы Джон и Пол написали пятьдесят песен. Только одна из них вошла в их репертуар: «Love Me Do».
      Принимаясь за работу, они начинали с того, что выводили: «Еще одна оригинальная композиция Джона Леннона и Пола Маккартни».
      Оба они приобретали все большее мастерство в игре на гитарах, причем не без помощи телевидения, благодаря которому осваивали приемы звезд того времени.
      – Однажды я наблюдал, как группа «Шздоуз» аккомпанирует Клиффу Ричарду. Я слышал, какое отличное вступление они записали к пластинке «Move It», но никак не мог взять в толк, как это у них получается. - Посмотрел по телевизору - и все понял! Я опрометью бросился из дома, вскочил на велосипед и помчался к Джону, захватив с собой гитару. «Понял!» - закричал я, и мы, не мешкая, начали заниматься. Так мы научились придавать некоторый блеск началу наших номеров. В «Blue Moon» я уловил и интересные гармонии.
      Ребята принимали участие во всех конкурсах, даже самых захудалых, поэтому они страшно разволновались, когда в Ливерпуль приехал известнейший организатор такого рода состязаний. Объявление в газете «Ливерпул эко» гласило: «Известный «открыватель звезд» мистер Кэррол Левис прибывает в Ливерпуль искать таланты». Его телевизионное шоу будет записываться в Манчестере, но он устроит прослушивание в Ливерпуле в театре «Эмпайр», чтобы выяснить, есть ли в Ливерпуле таланты, достойные участия в манчестерской программе.
      Джон, Пол и Джордж, как и большинство ливерпульской молодежи, отправились на прослушивание. Когда оно закончилось, ребята получили приглашение участвовать в манчестерском шоу.
      Миссис Харрисон помнит их восторги по этому поводу. - Джордж чуть с ума не сошел, когда в один прекрасный день получил по почте письмо. Я совершенно не понимала, в чем дело. Письмо было адресовано некоей группе под названием «Мундогз» [«Moondogs» - «Лунные собаки» (англ.)].
      Это название было придумано с ходу для шоу Кэррола Левиса. На афише значилось: «Джонни и Мундогз». Тогда в каждой группе обязательно был лидер, как, например, Клифф Ричард в «Шэдоуз». Они поставили первым имя Джона. Тем более что, если уж на то пошло, он и был лидером.
      «Мундогз» выступили в манчестерском шоу с умеренным успехом. Представление Кэррола Левиса было построено таким образом, что по окончании каждая группа выходила снова и исполняла несколько тактов из своего номера, и публика либо аплодировала как сумасшедшая, либо не выказывала никакого одобрения. Именно эти аплодисменты и выявляли победителя.
      Но поскольку «Джонни и Мундогз» были бедными ливерпульскими парнями и у них не было машины, на которой они возвратились бы в Ливерпуль, они не смогли ждать. Шоу заканчивалось очень поздно, еще чуть-чуть - и они пропустили бы последний поезд в Ливерпуль. Денег, чтобы заплатить за ночлег в гостинице, у них тоже не было, поэтому, когда наступило время решающих аплодисментов, их уже и след простыл.
      Естественно, это выступление не принесло им победы. Их даже не заметили, не обратили на них внимания, они не услышали ни слова одобрения от местных «открывателей талантов». Для Джона, Пола и Джорджа это было большим разочарованием. Возможность соприкосновения с настоящими профессионалами, померещившаяся им, оказалась упущенной.

      В Художественном колледже Джон и Стюарт очень подружились. В свободное время Стюарт разъезжал вместе с группой и наблюдал за их репетициями. Вместе с Джоном им удалось уговорить совет колледжа купить магнитофон, нужный якобы всем студентам. Джон забрал магнитофон и стал записывать на нем группу, чтобы слушать себя со стороны. Они купили также усилители - «для танцев в колледже». На самом деле они использовали их для своей группы.
      Стю по-прежнему увлекался живописью, хотя все его время поглощали Джон и группа. Он представил несколько полотен на выставке Джона Мурса, одной из самых представительных не только в Мерсисайде, но и во всей Британии. Джон Мурс был выходцем из богатой ливерпульской семьи, нажившей состояние на футбольном тотализаторе и владевшей фирмой по доставке товаров почтой. Стюарт Сатклиф, учащийся Художественного колледжа, получил премию в шестьдесят фунтов - огромная сумма и серьезный успех для столь юного художника.
      Джон, его лучший друг, оказывавший на Стюарта самое большое влияние, немедленно нашел прекрасный способ распорядиться этими деньгами. Стю постоянно жаловался, что лучше бы он играл на каком-нибудь инструменте, вместо того чтобы днем и ночью околачиваться возле группы. Джон сказал, что теперь у Стю появился шанс играть вместе с ними. Пусть купит на свои шестьдесят фунтов бас-гитару, неважно, что он не умеет играть, они его научат.
      Пол и Джордж горячо поддержали эту мысль, так как группе не хватало одного участника. Насколько помнит Джордж, Стюарт выдвинул альтернативу - он хотел бы купить или бас-гитару, или ударные. Группе нужно было и то и другое, потому что при трех солирующих гитарах им бы подошли в качестве сопровождения и бас-гитара, и ударные.
      – Стю совершенно не умел играть, - говорит Джордж, - мы показали ему все, чему научились сами, и он довольно быстро освоился и стал подыгрывать нам во время выступлений.
      В эти первые дни, как явствует из фотографий, Стю чаще всего становился спиной к зрителям, чтобы никто не подглядел, как мало аккордов он знает.
      Они получали все больше приглашений, но по-прежнему зарабатывали гроши и играли в рабочих клубах и на танцах. По мере того как бум вокруг бит-групп охватывал весь Ливерпуль, повсюду плодились клубы для подростков. В основном ими стали наводнившие страну сотни и сотни кофейных баров, где можно было выпить чашечку кофе-эспрессо под сенью бамбука и прочих растений, типичных для такого рода заведений. Ливерпульские клубы иногда устраивали шоу для подростков, во время которых могли найти себе применение многочисленные бит-группы.
      Бит-группы никогда не выступали в таких респектабельных клубах, как «Кэверн» [«Cavern» - «Пещера» (англ.)], предоставлявших свою сцену исключительно джазовым музыкантам и джазовым оркестрам, - джаз считался более высоким искусством. Непрезентабельные, любительские, состоящие из «тедди-боев» бит-группы котировались несравненно ниже. Бит-группы зачастую состояли из монтеров, чернорабочих - словом, искусство рабочего класса. А на него принято смотреть сверху вниз.
      – Мы всегда были антиджазистами, - говорит Джон. - Это не музыка, а дерьмо, еще глупее, чем рок-н-ролл, для студентов в пуловерах от «Маркса и Спенсера». Из джаза ничего путного нигде не вышло, везде одно и то же: сидят и поглощают под него пинты пива. Мы возненавидели его, потому что в самом начале именно из-за джазистов нам не давали играть в приличных клубах. Нас даже не хотели прослушать, раз мы не джаз.
      К этому времени бит-группы старались напичкать электричеством все свои инструменты, обзаводились электрогитарами, усилителями, чего никогда не бывало в скиффле. Вслед за Элвисом появились и другие рок-певцы, такие, как Литтл Ричард и Джерри Ли Льюис, породившие тьму подражателей в Великобритании.
      Средоточием этого нового для Великобритании явления стал Лондон. Первый английский певец рок-н-ролла, вступивший на стезю американских звезд и получивший национальное признание, был кокни [Лондонский обыватель (англ., пренебр.)] Томми Стил - он выступал в кофейных барах. Вслед за ним появился Клифф Ричард - точная копия Элвиса. Молодежь полюбила его даже больше, чем Томми Стила.
      Джон, Джордж и Пол вроде и не знали о Томми Стиле, во всяком случае, они не помнят, чтобы он произвел на них впечатление. Зато они люто ненавидели Клиффа Ричарда и группу «Шэдоуз»
      Джон говорит, что Клифф напускал на себя вид примерного христианина и это уже тогда бесило их. Заодно они ненавидели и те эстрадные баллады, которые продолжал петь Клифф Ричард, на манер Перри Комо и Фрэнки Воона.
      Пол, единственный из них, всегда пытался чего-то добиться, готов был поступиться понятиями «нравится - не нравится», лишь бы найти кого-нибудь, кто им поможет. Он старался пробить для группы хоть какую-нибудь рекламу в местных газетах. Примерно в это время он написал письмо журналисту, мистеру Лоу, с которым встретился однажды в пабе. «Дорогой мистер Лоу!
      Простите, что я так долго не писал Вам, но надеюсь, что еще не поздно. Сообщаю Вам некоторые подробности о нашей группе.
      Она состоит из четырех человек: Пол Маккартни (гитара), Джон Леннон (гитара), Стюарт Сатклиф (бас-гитара) и Джордж Харрисон (вторая гитара). Группа называется…
      Этот состав может показаться скучным, но благодаря выдающимся музыкальным способностям, значительно превосходящим средний уровень, мальчики добиваются исключительного разнообразия. Основа их ритма - это оф-бит, но особенность их игры в последнее время заключается в том, что оф-бит накладывается на фоновый акцент на сильной доле - он-бит; в результате общее ритмическое ощущение напоминает четыре четверти джазовой музыки. Возможно, это результат влияния мистера Маккартни, в прошлом руководителя одного из самых популярных в 20-е годы местных джаз-оркестров - «Джаз-оркестра Джима Мака».
      Однако главным образом группа увлекается современной музыкой - достаточно сказать, что за последние три года Пол Маккартни и Джон Леннон написали более пятидесяти мелодий, баллад и темповых номеров. Некоторые из мелодий - чисто инструментальные («Looking Glass», «Gatswalk» и «Winston Walk»), другие сочинены в расчете на вкусы современной публики: «Thinking of Linking», «The One After 909», «Years Roll Along» и «Keep Looking That Way».
      Группа с удовольствием делает новые аранжировки таких хорошо известных старых песен, как «Ain’t She Sweet», «You Were Meant For Me», «Home», «Moonglow», «You Are Sunshine» и других.
      И в заключение несколько слов о самих мальчиках. Джон, руководитель группы, учится в Художественном колледже и, помимо того что прекрасно играет на гитаре и банджо, является великолепным карикатуристом. Его многообразные интересы распространяются на живопись, театр, поэзию и, разумеется, пение. Ему девятнадцать лет, он является основателем группы. Полу восемнадцать лет, он занимается английской литературой в Ливерпульском университете. Как и другие участники группы, играет не только на гитаре, но на фортепьяно, ударных и…»
      Это все, что осталось от красочной мешанины из правды и вымысла, - остальное, к сожалению, потерялось. Разумеется, Полу не было еще восемнадцати лет и он не учился в Ливерпульском университете, зато, как он и признавался, у группы действительно не было названия. Позже, в 1959 году, они начали всерьез думать над тем, как себя именовать. В свое время для прослушивания у Кэррола Левиса им пришлось стать «Мундогз». Могло случиться так, что и сейчас их вот-вот позовут на новое ответственное прослушивание.
      Именно тогда впервые прозвучало слово «Битлз». Никто не помнит точно, как это случилось. Пол и Джордж просто говорят, что однажды явился Джон и заявил, что теперь они называются именно так.
      Ребята всегда были болельщиками Бадди Холли и его группы «Крикетс» [Слово имеет два значения: 1) сверчок, 2) спортивная игра, распространенная в Англии. «Crickets» - «Сверчки» (англ.)]. Им нравилась и музыка, и название его группы. Оно имело два значения, одно из которых, чисто английское, американцы не могли оценить. Ребята жалели, что не догадались раньше назвать себя «Крикетс».
      Размышляя над названием «Крикетс», Джон задумался, нет ли еще каких-нибудь насекомых, чтобы воспользоваться их названием и обыграть его. В детстве он очень любил играть в слова - извел на эти игры горы тетрадей. «И вот я придумал: beetles [«Жуки»(англ.)], только писать будем по-другому: «beatles» [«Beatles» - «гибрид» двух слов: beetle - жук и to beat - ударять (англ.)], чтобы намекнуть на связь с бит-музыкой, - такая шутливая игра слов».
      Так на самом деле возникло это название. Просто и ясно. Хотя в течение многих лет ребята в ответ на вопросы о происхождении слова «Beatles» какую только околесицу не городили. Чаще всего они заявляли, что к ним в окно залетел человек на ковре-самолете и сообщил, что отныне они так называются.
      Название, придуманное Джоном, понравилось им всем, но они долгое время считали, что просто «Битлз» - это недостаточно звучно.
      Как-то раз ребята встретили приятеля, Каса Джонса, лидера группы «Кас энд Казановас», и тот спросил, как они теперь именуются. Ребята ответили: «Битлз». Кас сказал: «Кошмар». Нужно, чтобы у группы было длинное название, как, например, у него. Почему бы не назвать себя, к примеру, «Лонг Джон и Силвер «Битлз»? [«Long John and Silver Beatles» - «Длинный Джон и Серебряные «Битлз» (англ.)] Просто «Битлз», по его мнению, чересчур коротко и просто. Они не обратили внимания на этот совет. Но когда подошло время ответственного прослушивания и у них спросили название группы, они ответили: «Силвер «Битлз». «Силвер «Битлз» они оставались до конца 1959 года.
      Ответственное прослушивание проводил не кто иной, как знаменитый Лэрри Парне, в то время король британского рок-н-ролла, в команде которого состояли такие ребята, как Томми Стал, Билли Фьюри, Марта Уайлд, Даффи Пауэр и Джонни Джентл.
      Слоняясь по клубу «Джакаранда», где постоянно играли многие бит-группы, ребята прослышали, что в Ливерпуль приезжает Ларри Парне. «Джакаранда» принадлежал живущему в Ливерпуле валлийцу Алану Уильямсу, так же как клуб «Блу Энжел», в котором Ларри Парне собирался проводить прослушивание.
      Они явились к нему на прослушивание без ясного представления о своем названии - и только когда один из помощников Парнса спросил, как их объявлять, заявили: «Силвер «Битлз». У них по-прежнему не было ударника. Тот, который играл с ними, пообещал прийти, но обманул. Снова они оказались без ударных.
      «Силвер «Битлз» выручил ударник из другой группы, который согласился принять участие в их выступлении. Он носил имя Джонни Хач и считался в то время одним из трех лучших ударников Ливерпуля. Существует фотография «Силвер «Битлз», сделанная во время этого прослушивания. Сзади с весьма высокомерным и скучающим видом сидит за ударной установкой Джонни Хач. Как и всегда, трудно разглядеть Стюарта. Он Повернулся спиной к Ларри Парнсу, пытаясь скрыть от него класс своей игры на бас-гитаре.
      Прослушивание проводилось, чтобы подыскать группу, которая могла бы аккомпанировать Билли Фьюри. Ни одна группа не показалась Ларри Парнсу достойной этой чести, но он предложил «Силвер «Битлз» двухнедельное турне по Шотландии, чтобы аккомпанировать одному из последних, пока еще безвестных своих открытий - Джонни Джентлу. Разумеется, речь шла не об их гастролях. «Силвер «Битлз» играли второстепенную роль. Тем не менее это был первый ангажемент, заключенный с ними как с профессионалами, и настоящее турне, пусть короткое, не высшего разряда.
      Джордж, которому в ту пору только шел шестнадцатый год, мог воспользоваться для поездки двухнедельными каникулами. Пол в это время должен был сидеть над своим циклом «О», но ему и в голову не приходило отменять турне из-за такой смехотворной причины, как экзамены и получение диплома. Айвен Вон, его друг по «Институту», помнит, как спорил с ним, уговаривал не делать глупостей, не бросать подготовку к экзаменам.
      Полу каким-то образом удалось убедить отца, что у него каникулы. Будто бы им сказали, что надо сделать передышку. Он обещал, что вернется точно к экзаменам и что ему полезно перед ними встряхнуться. Не удивительно, что он завалил все предметы, кроме одного.
      Для турне по Шотландии ребята обзавелись другим ударником, Томасом Муром. Они отправились к нему домой, чтобы пригласить его в группу, - оказалось, что тот живет на пособие. Больше они ничего не помнят о нем. Томас Мур - настоящие имя и фамилия.
      «Силвер «Битлз», находясь в состоянии эйфории, вызванном грядущими первыми профессиональными гастролями, пожелали изменить свои имена - тогда была такая мода.
      – Менять фамилию было страшно интересно, - говорит Пол. - Чувствуешь себя истинным профессионалом. С программой, со сценическим именем.
      Пол превратился в Пола Рамона. Он понятия не имеет, откуда взялся этот Рамон. «Наверное, где-то слышал такую фамилию. Мне казалось, что «Рамон» звучит очень романтично, вроде «Валентине» [Знаменитый голливудский актер немого кино].
      Джордж стал Карлом Харрисоном, в подражание одному из своих героев Карлу Перкинсу.
      Стюарт был теперь Стю де Стиль, в честь художника. Джон не помнит точно, как назвал себя, кажется Джонни Силвером.
      Турне проходило на самом севере Шотландии, в небольших танцевальных залах северо-восточного побережья. Из географических названий Пол запомнил только Инвернесс и Нэрн. Он посылал отцу открытки такого содержания: «Работа идет полным ходом. У меня даже просят автографы».
      Джордж подружился с звездой турне - Джонни Джентлом, что вызвало некоторую ревность со стороны остальных участников группы. Джонни Джентл пообещал после окончания турне подарить Джорджу старую рубашку Эдди Кокрена.
      Как и всегда, они беспрерывно ссорились между собой, но больше всего доставалось Стюарту, новичку, последним вступившему в группу. Джон, Джордж и Пол на опыте многолетнего общения уже знали, что подобные свары ничем не кончаются и не имеют никакого значения. Если они к чему-то и приводили, то разве что к новым ссорам.
      – Мы были жуть какие парни, - рассказывает Джон. - Говорили Стю, чтобы он не сидел с нами или не ел с нами. Командовали: «Проваливай отсюда!» - и он уходил.
      Одну из гостиниц, где они остановились, только что покинули эстрадные актеры, среди которых был карлик. Они разузнали, в какой постели спал этот карлик, и велели лечь на нее Стю. Они уж, во всяком случае, не станут спать в постели карлика. И пришлось Стю ее занять. «Так он учился жить с нами, - говорит Джон. - Все это очень глупо, но мы были именно такими». После треволнений шотландского турне наступило полное затишье. Ларри Парне больше ничего им не предлагал. Теперь он признает, что упустил великолепный шанс, но тогда у него было полным-полно знаменитых солистов и он не обратил внимания на группу. «Битлз» вернулись к своим танцам с подвыпившими «тедди», работягами, у которых выдался свободный вечерок, или играли в весьма сомнительных заведениях. Вскоре после гастролей по Шотландии ребята получили несколько предложений выступить в ночных клубах со стриптизом на Аппер-Парламент-стрит. Они должны были аккомпанировать известной специалистке по стриптизу Дженис, по мере того как она раздевалась.
      – Она сама заказывала нам музыку, - вспоминает Джордж. - Например, «Gypsy Fire Dance». Но поскольку мы не умели играть по нотам, ее заказы мало что значили для нас. Мы играли «Ramrod», а потом «Moonglow» - я только что выучил эту вещь.
      Примерно в это же время им удалось получить парочку приглашений в «Кэверн» - клуб на Мэтью-стрит, хотя он по-прежнему оставался оплотом джаза. В этом клубе им сыпались записки с просьбами не играть рок-н-ролл, и поэтому следующим номером они объявляли самый что ни на есть настоящий джаз. «Теперь слушайте наш добрый старый номер Фэтса Дюка Эллингтона Ледбелли [Набор из имен трех известных американских джазменов] «Long Tall Sally». И начинали играть бит-музыку. Само собой разумеется, что такие выходки не нравились хозяевам клуба и не помогали получать новые приглашения.
      Большую часть времени ребята проводили сидя дома друг у друга; если заводились деньги, они отправлялись в клубы, короче говоря - бездельничали.
      – Шотландия пробудила слабые надежды, мелькнули первые проблески профессиональной работы, - вспоминает Джордж. - Мы возвратились в Ливерпуль, и все надежды рухнули. Если мы получали больше двух приглашений в неделю, то уже были в восторге. Нам удавалось заработать не больше 15 шиллингов за вечер и, конечно, сколько душе угодно яиц, тостов и кока-колы.

      За неимением ничего лучшего ребята возвратились в клуб «Касба». Они играли здесь раньше, до поездки в Шотландию.
      Клуб «Касба» основала миссис Бест, невысокая темноволосая подвижная женщина. Она приехала из Индии, из Дели. Со своим будущим мужем, Джонни Бестом, в прошлом менеджером в профессиональном боксе, она встретилась в Индии, во время войны. Супруги возвратились в Ливерпуль и купили огромный четырнадцатикомнатный викторианский дом № 8 по Хэйманс-Грин в весьма респектабельном районе Вест-Дерби.
      Старший сын миссис Бест, Пит, родился в 1941 году. Он учился в одной из лучших средних школ Ливерпуля. Пит сдал пять экзаменов уровня «О» и перешел в шестой класс. Он собирался стать преподавателем.
      Красивый, великолепно сложенный сын миссис Бест был немного застенчив и оттого казался иногда мрачным, необщительным, в особенности по сравнению с его энергичной матерью. Когда Пит стал приводить домой своих школьных друзей, миссис Бест всячески поощряла это.
      В 1959 году во время летних каникул, когда Пит перешел в старшие классы, ему и всей его компании пришло в голову попросить миссис Бест отдать в их распоряжение огромный подвал; вместо того чтобы слоняться по всему дому и без конца слушать пластинки, они разгребут, расчистят его и приспособят для себя.
      – Сначала они собирались устроить там нечто вроде собственной «пещеры», - говорит миссис Бест. - Потом надумали организовать молодежный клуб, такой же, как и множество других в городе. Мы же предложили сделать его частным клубом с членским взносом в один шиллинг, чтобы избавиться от шпаны и «тедди-боев».
      Основатели клуба решили пригласить несколько бит-групп, из тех, что в огромном количестве развелись в Ливерпуле. Они не сомневались, что многие просто руками и ногами уцепятся за такую возможность. Миссис Бест, с ее деловым чутьем, полностью поддержала идею сына и его друзей.
      Они обратились к группе «Кворримен». Девушка, знавшая одного из членов этой группы, посоветовала пригласить именно их, потому что, по ее словам, «Кворримен» прекрасно играют. Ее знакомым оказался не Пол, не Джон, не Джордж, а Кен Браун, время от времени выступавший вместе с группой, один из тех ее участников, что постоянно сменяли друг друга.
      Как только Джон, Пол и Джордж узнали, что где-то ищут группу, они помчались туда не раздумывая. Им тут же вручили малярные кисти, и около недели они помогали убирать и красить подвал. Джон позвал на подмогу и свою подружку, Синтию Пауэлл.
      – Помню, я попросила Джона, - говорит миссис Бест, - загрунтовать стену. Когда я вернулась, он кончил красить, но вместо грунтовки покрыл все маслом. Джон был настолько близорук, что не отличал одно от другого. Я пришла в ужас от того, что краска не успеет высохнуть вовремя. В день открытия у клуба все еще не было названия. - Однажды вечером я спустилась вниз посмотреть, что у них делается. Обстановка была чертовски таинственная, повсюду какие-то маленькие темные уголки. Нечто в восточном духе. Мне вспомнилась кинокартина, которую я только что видела, с Хеди Ламарром и Шарлем Буайе в главных ролях, - кажется, она называлась «Алжир». Герои этого фильма отправлялись в Касбу. Так я выбрала название для нашего заведения - клуб «Касба». Я ведь приехала из Индии, и мне очень понравилось это название.
      Клуб открылся в конце августа 1959 года. В первый же вечер там собрались почти триста человек. Группе «Кворримен» оказали великолепный прием. Казалось, клубу суждена долгая жизнь.
      – Я была очень счастлива, - говорит миссис Бест. - Конечно, не за себя, а за Пита. У него брезжили смутные намерения заняться шоу-бизнесом, и мне подумалось, что открытие клуба «Касба» поможет ему приобрести некоторый опыт. Может быть, он преодолеет робость, почувствует себя более уверенно.
      Клуб процветал. Здесь можно было выпить кофе, съесть пирожное и послушать «Кворримен». На уик-энды в клубе набиралось до четырехсот человек. В скором времени число членов клуба возросло до трех тысяч. Пришлось нанять вышибалу, Фрэнка Гарнера, который не впускал «тедди-боев».
      В течение двух месяцев все шло как нельзя лучше, а потом с «Кворримен» случилась размолвка. Каждый из ребят получал по 15 шиллингов за вечер. Однажды Кен Браун не пришел, и Пол, Джон и Джордж выступали без него.
      – Я заплатила каждому из них по 15 шиллингов, а потом, когда встретила Кена, дала и ему столько же. Но та троица считала, что Кену не следует платить, потому что его не было. Они заявили, что раз ставка группы за один вечер 3 фунта, то те трое, кто играл, должны были разделить между собой 3 фунта, а не получать по 15 шиллингов каждый.
      Так, припоминают миссис Бест и Пит, возникла почва для разногласий. Остальные просто ничего не помнят. Как бы то ни было, после распри из-за денег Кен Браун ушел из группы «Кворримен», а вскоре после этого покинули клуб и сами «Кворримен». В это время Пит Бест, видя, как хорошо идут дела у группы, но главным образом для собственного удовольствия, стал пробовать играть на малом барабане. Когда Кен Браун расстался с «Кворримен», они с Питом решили создать новую группу. Разумеется, при активной поддержке миссис Бест. Кен и Пит нашли еще двоих ребят и назвали себя «Блэкджекс».
      – Они были очень хороши, - говорит миссис Бест. - Я вспоминаю, как Рори Сторм, пользовавшийся тогда огромной популярностью, бросил им вызов, чтобы посмотреть, чья группа соберет больше народу. Рори собрал 390 человек, а «Блэкджекс» - 450, самую большую аудиторию за все время.
      «Кворримен» совершили турне по Шотландии и стали «Силвер «Битлз», но в тех случаях, когда не подворачивалось ничего другого, соглашались выступить в клубе «Касба». «Блэкджекс», с Питом Бестом в качестве ударника, стали там постоянной группой. В последующие годы они сделали большие успехи, и Пит Бест принял решение посвятить себя шоу-бизнесу.
      – Я собирался поступать в педагогический колледж. Я имел на это право, потому что сдал пять экзаменов уровня «О», но мне все это настолько надоело, что я бросил занятия и не стал сдавать экзаменов уровня «А».
      Пит бросил школу летом 1960 года. Клуб «Касба» процветал по-прежнему, и для Пита там всегда хватало дела, но его группа постепенно стала распадаться. Кен Браун уехал на юг, а двое других ребят поступили на курсы, где были заняты полный рабочий день. Пит оставил школу, чтобы посвятить себя шоу-бизнесу, а теперь остался ни с чем.
      Однако спустя пять недель, в августе 1960 года, ему позвонил Пол Маккартни.
      – Пол спросил, сохранил ли я свою ударную установку, - говорит Пит. - Я ответил, что только что купил новый потрясающий набор. Пол сказал, что их приглашают в Гамбург, - не хочу ли я быть у них ударником. «Хочу», - ответил я. Мне всегда очень нравились эти ребята. Они обещали мне 15 фунтов в неделю, немалые деньги. В сто раз лучше, подумал я, чем ходить в педагогический колледж.
      Я отправился в клуб Алана Уильямса «Джакаранда». Там я впервые встретил Стю. Мне устроили прослушивание. Я отколол им несколько номеров, и они сказали: «Отлично, поедешь с нами в Гамбург».
      В то время как миссис Бест прекрасно справлялась со своими делами в молодежном клубе, опытный специалист по ночным клубам Алан Уильямс тоже не дремал - его заведение стояло на ступеньку выше, чем кофейный бар для подростков. Он приглашал музыкантов не только в свой клуб, но и сватал группы в другие места, являясь одновременно антрепренером и менеджером. Именно он помог «Битлз» добиться прослушивания у Ларри Парнса. И хотя деньги за гастроли по Шотландии уплатил группе Ларри Парнс, они получили их через Алана Уильямса, организовавшего это турне.
      Причины, по которым Алан Уильяме, владелец не слишком видного ночного клуба в Ливерпуле, стал экспортировать группы в Гамбург, достаточно сложны. Первый контакт возник, когда в клубе «Джакаранда» побывал немецкий моряк и услышал там группу из Вест-Индии, игравшую на стальных инструментах. Он вернулся в Гамбург и рассказал, как это здорово. После этого группу пригласили на гастроли в гамбургский ночной клуб. Алан Уильямс последовал за ними, надеясь заинтересовать владельцев подобных заведений другими ливерпульскими группами. Алан посетил единственный в Гамбурге клуб рок-н-ролла «Кайзеркеллер» и встретил там Бруно Кошмайдера. «Я в шутку сказал, что все лучшие английские рок-группы родом из Ливерпуля».
      Кошмайдер прибыл в Великобританию, дабы лично удостовериться в этом, остановился в Лондоне и вскоре понял, что никто и слыхом не слыхал о ливерпульских группах. Он посетил клуб «Ту айз» [«Two l’s» - «Two Eyes» - игра слов: «два я» - «два глаза» (англ.)] в Сохо, тогдашний центр рока в Британии (именно там играл Томми Стил), и подписал контракт с Тони Шериданом и его группой. Они имели в Гамбурге огромный успех, и вскоре Кошмайдер опять отправился в Лондон за новыми группами. Случайно Алан Уильяме оказался в клубе «Ту айз» в тот же вечер, когда туда пришел Кошмайдер. На сей раз Алан Уильямс искал работу для группы «Джерри энд Синиерз». Ему удалось организовать им гастроли в Гамбурге, и именно они оказались первой ливерпульской бит-группой, выступившей в Гамбурге.
      «Джерри энд Синиерз» имели успех, и Алана Уильямса попросили прислать еще какую-нибудь ливерпульскую группу. Он подумал о Рори Сторме, но он и его ребята были уже заняты. Поэтому Алан обратился к «Битлз». Однако гамбургский контракт предусматривал группу из пяти человек, а у «Битлз» не было ударника. С ними играл иногда один ударник, уже немолодой человек, глава семейства, но он отказался поехать в Гамбург, так как этому воспротивилась его жена. И тогда ребятам пришла в голову мысль пригласить Пита Беста. Тот согласился, и теперь все было в порядке.
      В доме Харрисонов к известию о поездке в Гамбург отнеслись сравнительно спокойно все, не считая Джорджа. Мать не запрещала ему ехать. Она, конечно, беспокоилась, потому что сыну было всего семнадцать лет и он впервые отправлялся за границу, да еще в Гамбург. Уж о Гамбурге она много чего наслышалась. - Но он этого хотел. Да и потом, им собирались прилично заплатить. Я верила в них, знала, что они наверняка будут иметь успех. А ведь до этого я только и слышала: «Эй, ма, нас пригласили играть, одолжи на автобус, я тебе отдам, когда стану знаменитым».
      Поэтому миссис Харрисон собрала Джорджа в дорогу: вырвала из него обещание писать и дала с собой коробку домашнего печенья.
      Джордж, при всей своей отчаянной молодости, был все-таки рабочим человеком. Но Пол и Джон - во всяком случае, официально - еще учились. Поездка в Гамбург раз и навсегда ломала их будущую карьеру.
      Джим Маккартни, естественно, был категорически против отъезда сына. Пол только что сдал экзамены - искусство и английский, и все с нетерпением ждали результатов, от которых зависело, получит ли он место педагогическом колледже.
      Майкл Маккартни, брат Пола, рассказывает, что Пол по обыкновению схитрил.
      – Помню, мы с Полом как-то возвращались домой из школы,, и он мимоходом, как бы невзначай, обронил, что их пригласили в Гамбург. Я сказал: «Ничего себе!» Но Пол заявил, что он еще не решил, соглашаться или нет. Я завопил: «Да это же фантастика! Ты станешь настоящей звездой! Обалдеть можно». Пол спросил: «А как ты думаешь, отец отпустит меня?» Это был беспроигрышный ход - я сразу стал его сторонником и тоже стал уговаривать отца отпустить его. Он настолько взволновал меня, что я отчаянно захотел, чтобы он поехал.
      Пол признается, что на самом деле очень сильно беспокоился.
      – Мы целыми неделями бездельничали, не знали, куда себя деть. Бесконечно тянулись летние каникулы, и мне совершенно не хотелось возвращаться ни в школу, ни в колледж. Но никакой альтернативы не было, пока вдруг не возник Гамбург. И это означало, что мне не нужно возвращаться в школу. Появилось действительно стоящее занятие.
      Оставалось убедить Джима. Пол уговорил прийти к ним Алана Уильямса, чтобы тот помог смягчить отца.
      – Алан Уильямс никак не мог запомнить наших имен. То и дело называл меня Джоном.
      Тем не менее он сумел убедить Джима в том, что четкая организация турне обеспечена, а посетить такой город, как Гамбург, почетно и приятно.
      – Мне кажется, в глубине души отец был очень доволен, - замечает Майкл, - хотя вида не подавал.
      – Я знал, что они себя уже хорошо показали, - говорит Джим. - Это был их первый ангажемент, и они решили ехать. Полу только-только исполнилось восемнадцать. Он отгулял уже четыре недели школьных каникул. Получил студенческий билет. Я, конечно, поговорил с ним, знаете, как полагается, что надо, мол, вести себя как следует, быть порядочным человеком, а что еще мне оставалось? Я боялся, что в Германии он будет недоедать. Но он писал в каждой открытке: «Еды полно. Сегодня вечером ели то-то и то-то». Так что я успокоился.
      Джим не слишком расстраивался, когда сразу же после отъезда Пола объявили результаты экзаменов уровня «А». Пол провалился по искусству, но прошел по английскому. Впрочем, теперь уже и Джим понимал, что все это не имеет значения.
      Мими, тетушка Джона, сопротивлялась яростно. К этому времени она добилась того, что Пол и Джордж не приходили к Джону, а Джон не играл дома на гитаре. Она прилагала все усилия, лишь бы помешать Джону играть. С тех пор как возникла группа «Кворримен», в течение почти пяти лет Джон был вынужден в основном обманывать Мими и скрывать от нее, где и чем он занимается. Она знала, что он пишет какие-то ерундовые песенки, но и не подозревала о том, насколько сильно его увлечение.
      Ей казалось, что он всерьез занимается в Художественном колледже, пока в один прекрасный день кто-то не доложил ей, что часы, отведенные для ленча, он проводит за игрой с группой. Она решила проследить за ним, чтобы собственными глазами убедиться в том, как низко он пал.
      Обеденное время, которое она решила подвергнуть ревизии, пришлось как раз на выступление группы в «Кэверн». Они не играли там постоянно, потому что в «Кэверн» все еще царила джазовая музыка, но получали в этот клуб приглашения все чаще, поскольку посетители постепенно заинтересовались ими.
      – В жизни никогда не слышала об этом ужасном месте! - сказала Мими. - Я потратила кучу времени, чтобы найти это подземелье. Догадалась пойти за толпой, потом спустилась куда-то по ступенькам, там стоял этот тип Рэй Мак Фолл и брал деньги. «Мне нужен Джон Леннон!» - сказала я. В оглушительном шуме протиснулась сквозь толпу. Низкий потолок, духота страшная. Девицы набились как сельди в бочку, вытянув руки вдоль тела. Как я ни старалась, мне не удалось даже приблизиться к сцене, иначе я бы стащила с нее Джона. В конце концов я попала в какую-то артистическую уборную. Уборная! Одно название! Просто какой-то грязный закуток. Когда Джон ввалился туда, облепленный этими вопящими девицами, то сначала не заметил меня, потому что без очков он ничего не видит. Потом надел очки и узнал. «Что ты тут делаешь, Мими?» - «Очень мило, Джон, очень мило», - сказала я.
      В тот день Мими добилась своего, и после обеда Джон вернулся в колледж. Она наседала на него, требуя, чтобы он продолжал учиться, прекратил эту идиотскую игру, подумал, что пора обзаводиться настоящей профессией. Но у Мими ничего не вышло, Джон не бросил играть.
      – Ты пойми, - говорил Джон, - я не рабочий и никогда не буду рабочим. Как бы ты ни старалась, я все равно не буду вкалывать каждый день с девяти до пяти.
      И вот возник Гамбург. Отъезд за границу на долгое время, разлука с Мими. Мими вспоминает, как Джон пытался заставить ее волноваться и радоваться так же, как он. «Мими, это же здорово, ты только представь себе, - говорил он ей, - я буду получать 100 фунтов в неделю, это же просто потрясающе».
      Разумеется, насчет денег он несколько преувеличивал, но для пяти подростков перспектива была действительно заманчивой. Джон, конечно, ухватился за поездку как за удобный повод, чтобы распрощаться с колледжем. Он проучился там три года. Лектор Артур Баллард несколько раз спасал его от исключения. Джон провалил все экзамены и покидал колледж, не получив никаких свидетельств или оценок, - правда, он надеялся, что если с Гамбургом ничего не выйдет, то, может быть, его возьмут обратно. Заодно он собирался порвать с Синтией.
      – У группы развелось полным-полно собственных поклонников, - говорит Синтия. - Я знала, что вокруг них крутилось множество девиц, но нисколько не ревновала. Ведь я была старше, и это придавало мне уверенности. Гораздо больше волновал меня Гамбург. Это было далеко, и Джон уезжал надолго. Ливерпульских девчонок я знала как облупленных, а о том, что творится в Гамбурге, не имела никакого представления. В Гамбурге с ними могло произойти все что угодно.

      Гамбург - это Ливерпуль Германии. Крупный северный порт. Его жители на вид грубоваты, жестковаты, но в глубине души мягкие, чувствительные люди. Климат сырой и ветреный. Они говорят в нос, и по произношению гамбуржца легко узнают в любой стране. Даже географическое положение Гамбурга и Ливерпуля совпадает - 53 градуса северной широты.
      Гамбург, однако, вдвое больше Ливерпуля, и, как издавна повелось думать, в нем процветает порок. Во всей Европе известны высокая преступность и сексуальная распущенность жителей Гамбурга. На Рипербан, гамбургской Сохо, больше ночных клубов со стриптизом, чем на любой улице мира.
      В 1960 году, когда туда приехали «Битлз», и среди них совсем юный, семнадцатилетний Джордж, ни разу не целовавший девушку, падение нравов в Гамбурге достигло своего апогея. Имея статус свободного порта, город стал центром передачи оружия во время алжирского кризиса. Гамбург наводнили зарубежные гангстеры и деньги. Когда в августе 1960 года появилась Берлинская стена, многие восточные германцы и нелегальные иммигранты предпочли Берлину Гамбург. Возникшая между разными бандами война сосредоточивалась вокруг клубов.
      Набирая официантов, отдавали предпочтение не их профессиональным достоинствам, а физической силе, чтобы в случае чего они могли справиться с бандой из соседнего клуба.
      Алан Уильямс сам привез в Гамбург пятерку «Битлз». Они ехали в мини-автобусе через Харвич и Хук в Голландии. Из всей поездки Джон запомнил только тот день, когда они сделали остановку в Голландии, чтобы прошвырнуться по тамошним магазинам.
      «Битлз» были в восторге от концертных костюмов, которые везли с собой, - как-никак первые настоящие костюмы для сцены, ведь они все-таки не профессионалы! Костюмы состояли из узеньких бархатных пиджачков, которые по просьбе Пола сшил им сосед. Только эти курточки и добавились к их обычной одежде «тедди-боев»: узким черным джинсам, белым рубашкам, черным шнуркам галстуков и соответствующим туфлям. Ну и, конечно, прическа! Зачесанные назад набриолиненные волосы в стиле Тони Кертиса.
      – Когда мы приехали, нас встретил Бруно Кошмайдер, - говорит Пит Бест. - Он отвел нас в «Кайзеркеллер». «Вот где мы, наверное, будем выступать», - подумали мы. По дороге нам встретился Хави Кейси, парень из ливерпульской группы, которая уже побывала в Гамбурге. «Кайзеркеллер» нам понравился. «Когда же мы переедем туда?» - спросили мы у Кошмайдера. Но он сказал, что мы будем жить не там. Нас повели в другой клуб - «Индра», - гораздо меньше. Было половина двенадцатого ночи, и в клубе сидели только два человека.
      Нам показали артистическую уборную, которая оказалась мужским туалетом. Мы думали, что будем жить в гостинице, но вместо этого нас отвели в кинотеатр «Бэмби» и показали, где спать. - Какие-то трущобы Калькутты. По молодости и глупости мы не стали жаловаться. Свалились и заснули мертвым сном.
      Алан Уильямс, доставивший «Битлз» в Гамбург и задержавшийся там на несколько недель, рассказывает, что некоторые участники группы «Синиерз» выражали недовольство появлением «Битлз». «Мне сказали, что такой серой и беспомощной группой я могу испортить все дело».
      «Индра», где на следующий вечер начали выступать «Битлз», означает на немецком «Индия». Поперек улицы Гроссе Фрай-хайт, где располагался клуб, в виде его символа был вывешен громадный слон. Но внутри это-было маленькое занюханное помещение. Никому из «Битлз» не понравился клуб, но самым ужасным испытанием оказались ночевки в кинотеатре «Бэмби».
      – Мы ложились поздно, - вспоминает Джон. - А ни свет ни заря нас будили звуки начавшегося утреннего сеанса. Мы попробовали было пройти в женский туалет, потому что там было почище, но толстые пожилые немки вытолкали нас оттуда.
      Сначала нас принимали довольно прохладно. Потом менеджер велел, чтобы мы выступали на манер «мак шоу» [Испорченное немецкое «делание шоу» - из «make» (англ.) и «machen» (нем.)], как другая группа. Мы попробовали. Сначала, оказавшись в гуще клубных событий, конечно, трусили, но ливерпульская закваска сделала свое дело, и легенду о самоуверенности ливерпульцев мы оправдали. Во время первого выступления в стиле «мак шоу» я начал с того, что принялся скакать по сцене наподобие Джина Винсента. Каждый номер мы растягивали, минут на двадцать, чтобы получалось подольше. С тех пор мы всегда выступали в этом стиле. Однажды даже попытались сделать немецкий номер, лишь бы потрафить публике. Пол выучил «Wooden Heart» - очень популярную песню. Мы играли все лучше и чувствовали себя все увереннее. Это ощущение крепло, потому что со сцены нам случалось не уходить ночи напролет. Выступления перед иностранной публикой пошли нам на пользу. Мы должны были выкладываться изо всех сил, должны были просто вылезти из кожи, чтобы нас наконец приняли. В Ливерпуле мы играли подряд не больше часа, исполняли наши лучшие номера, одни и те же, раз за разом. В Гамбурге же нам приходилось выступать по восемь часов подряд, так что поневоле надо было находить все новые способы играть. Мы наяривали что есть силы, громко: бах, бах, бах - немцы это обожают. - Когда пошли слухи, что мы устраиваем настоящее шоу, - говорит Пит, - в клуб стала набиваться масса народу. Мы играли семь вечеров в неделю. Сначала без перерывов до половины двенадцатого, до закрытия клуба, но когда повалил народ, то и до двух часов ночи. Мы видели много диких драк, видели, как люди раскачиваются на люстрах, спрыгивают со столов, ну прямо как в кино.
      Во время выступления «Битлз» топали по сцене ногами, тем самым усиливая шум и подчеркивая бит. Пит Бест поначалу не слишком-то приспособился к ним, поэтому им самим приходилось очень четко отбивать ритм. Но с каждым днем Пит играл все лучше, впрочем, как и все они.
      «Делание шоу», или «мак шоу», как говорят немцы, - вот что самое главное. Хотя «Битлз» были рок-группой, но в Ливерпуле они вели себя на сцене довольно сдержанно. Теперь их всячески поощряли устраивать шоу, что есть мочи распоясываться на сцене, и для Джона это, конечно, не представляло никаких затруднений. Он устраивал шоу постоянно, то подпрыгивая, то катаясь по сцене в полном экстазе, к вящему удовольствию местных рокеров, которые вскоре стали их преданными болельщиками. В Гамбурге до сих пор рассказывают о Джоне разные небылицы, с годами разукрашивая их все новыми и новыми подробностями.
      – Это была тяжелая работа, - вспоминает Пит. - Но мы веселились вовсю. Чего только мы не вытворяли. У Джона была пара кальсон, ведь приближалась зима и становилось довольно холодно. Джордж поспорил с Джоном на девять марок, что Джону слабо пройтись по улице в одних кальсонах. Но Джон нацепил кальсоны, надел темные очки и в таком виде в течение пяти минут читал у витрины «Дейли экспресс». Мы наблюдали за ним, умирая от смеха.
      Но спустя два месяца клуб «Индра» пришлось закрыть. Соседи жаловались на шум. Тогда «Битлз» перебрались в «Кайзеркеллер» Сцена там была очень старой, большей частью она представляла собой доски, положенные на ящики из-под апельсинов. «Битлз» решили проломить эту сцену насквозь, чтобы построили новую. Кончилось тем, что они действительно проломили ее своими прыжками, скачками и другими кульбитами, но другой сцены не получили. Теперь они выступали прямо в зале, на голом полу.
      – Я много пил, - признается Пит Бест. - Тут уж ничего не поделаешь. Нам все время присылали выпивку, и мы, конечно, напивались. У нас было полно девушек. До чего же это оказалось просто - я даже не представлял себе. Девушки и парни - чего проще. Все пошло по возрастающей. Тихие, забитые музыканты превращались в команду экстра-класса.