Ещe в 1876 Франц Рело ^[200]написал, что немецкие промышленные изделия по сравнению с американскими являются «дешевыми и плохими» (Klemm, 169). Но к наступлению нового столетия немецкое государство эту отсталость со всех точек зрения наверстало (и могло делать себе медленно подготовку к первой мировой войне). Это удивительно, что это чудо немецкой экономики бисмаркского времени нашло столь мало интереса в научной литературе и так и рассматривается скорее в качестве вещи само собой разумеющейся.

Иудеи имели с 1869 года теоретически полные гражданские права, и они были практически на всех наивысших государственных должностях, в частности, исключая профессорских постов в закрепленных на тождестенности (identitatsstiftenden, видимо, лучше переводить как на «закрепленных на догмах») духовных гуманитарных науках. Это привело дальше к массовому переходу к христианству и к радикальной ассимиляции с немцами, так что уже в тогдашнем предпочтении иудеям уже позволено было называться первоначально исконно немецкими именами Генрих и Фридрих. Знаычение иудеев и перешедших иудеев для тогдашнего немецкого общества оказывается фактически большее, чем как в то же время в США или в Англии. Выглядит впечтляюще, что хоть в Берлине в 1905 иудеи составляли только 5,06% берлинского общего населения, но одновременно насчитывалось 31%, следовательно, треть, среди тех, которые управляют городом (Зомбарт 219).

В конце оказывается, что иудеи в Германии в своем процессе ассимилияции довольно распылились. Они видятся как восторженные фронтовые бойцы для первой мировой войны, и чувствуют себя не высказанными (не понравившимися), так как фашисты требуют решительного уничтожения иудейства. Иосиф Рот ^[201]разозлил в 1929 году выступлениями о «Аризации» иудейского мышления. Он дает им долг во многих глупо-героических книгах двадцатых лет. Он пишет в «Die literatorische Welt» («Литературный мир»), номер 39, под заголовком «Хвала глупости»: «Если бы я был антисемитом—к чему я, однако, не имею никакого повода—я стал бы истеричной наивной беднотой немецких читателей, чтобы из любого факта попытаться объяснить, что этот факт является преимущественно иудейским. Это значило бы: я стал бы высокомужественным суеверием иудеев: они интеллектуальны и черноволосы, и от поэтов нужно было бы ожидать нечто ясноволосо-неосведомленное—я сделал бы его ответственным за это суеверие на большие издания варварских книг, в которых неуклюжесть считается [свежестью], глупость [милостью] и необразованность [силой первородной]. Но я не являюсь никаким антисемитом». (Согласно B. Pinkerneil, S. 159)

Вероятно, Рот здесь что-то заостряет (что-то утрирует), но отчетливо видно то, что немецкое иудейство в свеой потребности после ассимиляции имело явственной собственную иудейскую идентичность. Аплодировали, очевидно, лучше теории Макса Вебера о происхождении капитализма от протестантства, читали с интересом «Гибель запада» Шпенглера, нравился им себе современный немецкий героизм и очевидно, считали, как и немецкое общество в целом, немецкого пастуха образцом во всем.

Немецкое иудейство прекратило, во всяком случае, быть самостоятельной умственной и моральной силой, и предсовременное мышление обладало современной экономикой и обществом. Победоносная война стала крупной темой старой элиты общества, и удавалось, как мы знаем, также воодушевлять новые элиты на эту классическую тему. Теодор Лессинг, помощный учитель (репетитор) и свободный журналист, изображает в одном из фельетонов совершенно нормальную милитаристскую индоктринацию (учение), как она была обычной вопреки социал-демократическому правительству в Ваймерской республике. Он описывает речь, которую держал Гинденбург ^[202]перед школьниками гимназии, в который он временно работал как преподаватель:

«Германия находится глубоко в упадке. Туда приходит великолепное время императора и героев. Но дети, которые здесь поют «Deutschland ueber alles» («Германия превыше всего»), будут обновлять старое государство. Они превзойдут (преодолеют) страшную революцию. Они будут вновь возвращаться, видя великолепное время крупной победоносной войны. И Вы, мои господа учителя, Вы имеете красивую задачу, воспитывать молодежь в этом смысле». (Паренек-шалапут (Bengels) ударил меня и оскалил зубы). И вы, мои дорогие первоклассники (Primaner), будете богатыми на победы, как и отцы ваши были, и вступите в Париж. Я не буду более переживать. Я буду тогда у бога. Но с небес буду я на вас смотреть вниз и буду радоваться вашим поступкам и одобрять вас». (Theodor Lessing. Ich warf eine Flaschenpost ins Eismeer der Geschichte. Essays und Feuilletons.(«Я бросал бутылки с письмами в Ледовитый океан истории. Эссе и фельетоны») Darmstadt 1986. S. 67)

Пожалуй, Лессинг имеет ощущение, что эту нерациональную настройку с критическими и рациональными понятиями совершенно не нужно комментировать:

«Мы чувствуем, что слишком не благородно и слишком общо (gemein) для того, чтобы бороться с оружием ума(духа) там, где вообще совершенно нет никакой власти и не дано никакой другой возможности, отвечать с другим оружием. Но, собственно, в старом прусском дворянстве и в том юнкерстве, чье умственная потребность вполне удовлетворяется по будням христианскими газетами и по воскресеньям хорошей проповедью у господина пастора, и в сами живут в совершенно таких же традициях и наружном внешнем виде должностных лиц, которые считают свое умственое потомство вышедшим из феодального тела университета или кто в соответствии в положением действительно предпочел правителей, такое же духовное расстояние и такая же чуждость духа, могла бы быть все же, пожалуй, не частой». (67)

Лессинг должен был бы обмануться в том, что «духовное расстояние и чуждость духа» было распространено в элите общества того времени очевидно дальше, чем можно принимать. Только несколько лет спустя Лессинг был убит из-за той статьи, которую пронес сквозь II мировую войну и (как Гиндебургу пожелалось) европейское иудейство было почти полностью искоренено. В пятидестых и шестидесятых годах нашего столетия этот поворот к варварству не был описан ни немецкими историками, ни общественной элитой, ни также, кроме того, этой стоящей квази-демонической силой неизвестного происхождения.

Как соотносилась восходящая буржуазия к новой общественной силе, фашизму? Восходящая буржуазия была в восторге. Это видно (за театральной казарменно-дворовой риторикой) очень отчетливо в шансе улучшить собственную позицию конкуренции исключением иудейской конкуренции (и одновременно защитой от интересов рабочего). Франк Байор (Arisierung in Hamburg («Ариизация в Гамбурге»)) убедительно указал в исследовании на примере Гамбурга, сколь восторженной большая часть буржуазии, чтобы улучшить свое экономическое положение с помощью политических мероприятий. В многих случаях были эти гражданские силы были более радикальными, чем государственная, национал-социалистическая администрация.

Также при прогрессирующем образовании буржуазии антисемитские и антилиберальные идеи национального социализма быстро находят большой отклик в университетах. Уже в 1928 союз студентов нацистов при выборах в Asta (Allgemeiner Studentenausschuss, демократически избираемое представительство студентов) получает двенадцать процентов всех голосов—в тот момент, когда НСДАП имела за собой в рейхстаге ещe даже меньше трех процентов от всех избирателей. В 1932 году союзу студентов только немного не хватило для абсолютного большинства. И Михаил Груттнер оценивает, что «только примерно десятая часть студентов могла бы быть причислена демократическому лагерю». (М. Gruettner, Studenten in 3. Reiche («Студенты в 3-м государстве (Рейхе), Paderborn в 1995).

Национал-социалистическое движение должно пониматься как движение новых масс, восходящих средних слоев, которое, но, потянуло многие механизмы из предсовременного (тоталитарного) классового общества. Только так могло быть успешным гармоничное смыкание плеч со старой элитой общества, только так быстро могло быть найдено новое общественное согласие. Умственная диспозиция(распоряжение) для учреждения современного тоталитаризма (варварство с бесчеловечным лицом) должна себя, во всяком случае, себя отчетливо выразить уже в 1932 году. Лессинг писал о либерализме: «Он был слишком красив для этого мира. Он умирал в нашей и общей тупости. Во злости нашей человеческой природы. (...) Мы являемся волками. Мы немного сверхблагородны, так сказать, скрытые культурой разбойники. Предотвращенные хищники. Такому роду проповедуют «либерализм» или совершенно неграждански говорят: жребий господства, свободная анархия, это имело бы тот же смысл, как при введении самоуправления в сумашедшем доме». (89)

Хотя движущая сила этого движения показывала себя, пожалуй, фактически из инстинктивной злости человеческой природы, которая не просто оттачивалась столетиями из свойств тела, а возникала как коктейль из глупости, эгоизма и силы прославления, то все же в университетах быстро появились молодые интеллектуалы, которые эту архаичную силу претворили в план. Интерес восходящей буржуазии был в том, чтобы, с одной стороны, исключить иудейскую конкуренцию, а с другой стороны, чтобы быть защищенными перед вспышками рабочих (работодателей), при этом приписывается полностью искуственно. Это происходит от того, что государство и народ ставятся в центральную точку и что всему дается научно-объективная окраска. Таким образом, пишет, например, Йенс Йессен во введении к «Grundlage der Volkswirtschaft» («Основы национальной экономики») (Гамбург в 1937), что национальный социализм «в борьбе науки за правду идет не только вровень с ней, но ее опережает. Нужно будет подчеркнуть, что национал-социализм ... отстоит любую научную критику» (Jessen 18).

Доктор доктор Йенс Йенсен мог после (крушения и) освобождения Германии продолжать карьеру как экономист. Так же, как и доктор Мюллер-Армак, который в течение пятидесятых лет создавал понятие социальной рыночной экономики как государственной. Мюллер-Армак публиковался как частный доцент уже тридцатые годы. Тогда он пытался, как участник партии НСДАП, естественно, поддержать фашизм и попытался дать рациональный слух для желаний среднего слоя населения:

«Кто это время сознательно переживет, не сможет лишиться ощущения, что стоит в начале новой исторической эпохи. Измененная разновидность политического движения и экономической политики, отражение всех активных статей в балансе политического сознания означает... лишь подготовку для выполнения изменения государственной жизни и форм культуры». (7)

«Движение радикально и (исходит—ВП) все же от внутренней уравновешенности. (...) Оно революционно, но удар приходится с другой стороны, о которой прямо до сих пор договорились как о возможности революции. Оно является (как удачно выразился Фрейер): революцией справа. (...) Это движение, которое видит в марксизме заклятого врага, базируется на социалистической мысли в именах и программе. Марксизм и социализм будут как элементарные противоположности» ^[203].

«Оно перебороло либеральную демократию и однозначно самовыражается как прежнее государство для права народа, собственности и частной экономической инициативы. Где лежит единство для этого перекрывающего фронта? В национальности? Определенно! Все же это понятие нации .. не трудно определить (...) Продвижение вперед фашистских движений в Европе тогда вообще указывает на то, что речь идет при этом также об общем умственном (духовном) движении. (...) В начале движения поверили, что оно как движение может защемить средние слои. Тем не менее ... будущий подъем политического типа, происходящего из самых различных слоев указывает, ... что новый порядок будет очевидным»(7/8).

Вероятно, думает он с этим «новым порядком», что будет возможен подъем также для рабочих и крестьян на новый средний слой, если они стоят твердо на национал-социалистических принципах и отличаются участием в НСДАП и СС. Мюллер-Армак заботится, во всяком случае, об интересах «арийских» средних слоев, чтобы сохранить интересы народа и нации тем, как он утверждает, национальный социализм внутренне преодолевает противоположности между «либерализмом и социализмом, индивидуализмом и колективизмом. Но прежде всего он позаботится о том, чтобы отказаться от явного антииудаизма. (Он еще до этого времени вступил в брак с иудейской женщиной). Для него имеет значение главенство политики, следовательно, государства. Экономическая политика этого государства должна относиться к динамике современной экономики и может включать свободную конкуренцию и свободную игру силу силами, если эта конкуренция не идет в ущерб (арийской) буржуазии (арийским гражданам).

Иудеи должны были находиться прежде всего в инновациях и современных областях экономики: кинотеатры, радиодело, торговля по пересылке, торговые дома. Современный универмаг считался поэтому в двадцатые и тридцатые годам сущностью «иудейской жажды наживы». Итак, если он критикует универсальный магазин как современное экономическоe устройство, то тогда он критикует теоретически это устройство, практически, тем не менее, иудейскую конкуренцию:

«В остальном экономическая рацинальность определенной формы предприятия не является последней формой, перед которой экономическая политика должна капитулировать. Это может быть очень хорошо, что такая форма как универсальный магазин (торговый дом) владеет настоящим экономическим перевесом, но эта выгода из-за совокупности невыгодных воздействий на социальную надстройку более чем уравнивается. Здесь также политические мероприятия против распространения этой формы предприятия могут не соответствовать внутреннему праву». (57).

Критика торговых домов проходит через всю экономическую литературу конца двадцатых и начала тридцатых годов. После того, как все торговые дома с помощью национально-социалистического государства, тем не менее, перешли в арийское владение, критика замолчала удивительно быстро.

Но иудеи, хотя или прямо они уже считались более не иудеями, оказались в трудной ситуации. Они были теперь более не 'malum necassarium' (неоходимым злом), как в XVII столетием, но как надоедливые конкуренты для восходящей немецкой буржуазии. Возможным образом очень мелкой (но во всяком случае в государстве и экономике очень могучей) частью этой (позднехристианской-неоязыческой) новой буржуазии, считали это при данных обстоятельствах уместным 'освободиться от политического и религиозного принуждения' и с ликвидацией прав собственности «экспериментировать» над свойствами промышленной жизни и современного массового уничтожения.

И таким образом должны был подтверждена оценка Талмуда: «Преподается: раввин Элиэзер говорит: Если бы они не считали нас необходимыми для торговли и перемещения, тогда должны бы были они нас избить намертво». (Pesachim 49 b, Талмуд, 213 (речь идет о вавилонском Талмуде, см.список лит.).

Эпилог

Существенной для нашей аргументации есть исправление тех догм подтвержденной иудаистики, что Мендельсон и другие современники пытались упразднить идиш. Мы в связи с этим даже переписвылись с Й.Шепсом, но нам не удалось его освободить от этого ошибочного учения и убедить в справедливости нашей концепции. Сврехподробная ситуация с предисловием к Мендельсону в главе об идише этой книгеи служит прежде всего цели корректировать эту догму. В результате редакцич получила на руки американскую книгу о Мендельсоне авторства Давида Соркина. Там эта догма рассматривается как преодоленная и мы еще оценили длинные примечания. (Далее перевод с английского—ВП).

«Понятие, что Мендельсон был против идиша, было изобретением следующей эры. Как возможное происхождение этой идеи смотри Леопольда Цунца (Leopold Zunz, Die Gottesdienstlichen Vortraege der Juden («Богослужебные лекции иудеев») (Berlin, 1832), 451). Предполагаемый «Анти-идишизм» Мендельсона является анахронизмом который не имеет отношения к Мендельсону, но имеет отношение к тем, кто ему апплодировал (адвокаты немецкого, гебрейского или других туземных) или атаковал его (адвокаты идиша). Например, часто цитируемый пассаж «Этот жаргон привнесен не одним за рамки общественной морали» («Zur Reform des Judeneides» («Для реформы иудеев» ), JubA (что это 7: 279) было вынесено вне контекста. Мендельсон сделал этот комментарий, когда обсуждал ревизию присяги, принимаемой иудеями, перед прусским судом. Он настаивал, чтобы присяга не была принята, так как она смешивала языки игривым и неподробным образом. (JubA 7:278, Klein to Mendelsohn). Мендельсон напряженно возражал, аргументируя, что присяга должны быть или на одном языке или на другом, то есть или на «чистом немецком» или на «чистом гебрейском»), или должна быть прочтена на обоих языках (JubA 7:279). Его возражение относительно этой присяге были такими, что, путем смешения языков делалось осмеяние самого себя. С этой точки зрения смотрите Вернер Вайнберг («Language Question Relating to the Moses Mendelsohn Pentateuch Translation» («Языковой вопрос относительно перевода Моисеем Мендельсоном пятикнижия»)), Hebrew Union College Annual LV (1984): 197-242, esp. 198-202 и далее. (Сноска 3 на странице 175 Давида Соркина (David Sorkin, Moses Mendelsohn and the Religious Enlightment («Моисей Мендельсон и религиозное просвещение»), UCP. Berkley. Los Angeles 1996).

Подписи к таблицам и обложка

Стр. 219 Ликийский

Представленный алфавит взят из приложения к Й. Завельберга для расшифровки ликийских смысловых языковых знаков. Образ письма известных греческих имен обнаруживает собственную орфографию, например (знаки).. Гарпагус, .... Апполонидас,... Сидариос.... Грпии,..... Даваза... Гекатомнас.. Можно этот способ письма производить от того времени, которое предшествует фиксации алфавита, мы находим другую орфографию в иберийских надписях на монетах, те же знаки, что и согласно Филлипсу позволяют продолжить (ueber das iberische Alphabet («о иберийском алфавите»), stzb. D. k. Akad. d. W. 1870, LXV, II).

Стр. 223 Старые числовые значения букв, которые идентичны сирийским, даны, после того, как арабы узнали индийские числовые знаки и приняли индийскую десятичную систему.

Все же эти числовые знаки не равны, одни знаки имеет .... (нески—дать другим шрифтом), другие—Магриб (дать знаками—ВП) (гобарские (Gobar) или пыльные цифры), другие числовые знаки служили в конце концов янычарам, и тот шрифт зовется Syakat. Мы позволим продолжить из сопоставлением:

Стр. 225 Арамейский

Арамейский шрифт находится как наряду с клинописными как самостоятельный для надписей на папирусах в Ассирии и в Египте. Который здесь «вавилонскими» обозначенными буквами, взят из надписей, которые Лаярд нашел при его раскопках на восьми глиняных выбоинах.

Конец формы