Статья производит этимологию слова «либерал» из классический латыни. Так называется также «Свободный уважаемый мужчина». Понятие получало тогда дальнейшее распространение в смысле «благородный, свободномужественный, дружелюбный, свободный от ограничений духа и узкосердечности убеждений, как это обычно имеет место у несвободных». В этом значении употреблялось во время первого консульства (французская революция) по отношению к участникам кружка госпожи фон Шталь, которые назывались либералами. Госпожа (Мадам) фон Шталь, дочь французского министра Некерса, была сначала под влиянием Монтескью и Руссо ^[191], позже под влиянием английских сенсуалистов (Гоббс ^[192]и Лок) и пришедшей немецкой философии (Кант, Фихте ^[193], Шеллинг). В труде «Considerations sur les principaux evenements de la Revolution francaise» («Рассмотрение главных элементов французской революции», Париж 1818), они изложила свое политическое понимание. Она выступает за разум и совесть и отклоняет авторитарность и хочет конституционную монархию. «Тем, кто раздобудет также в других странах победу либерального дела, естественно, как и во Франции, будет зажиточный средний класс, буржуазия, главная часть в политическом влиянии. (...)

Так во всех коституционных странах центр тяжести либеральной партии всегда сдвигался все больше вовнутрь большого капитала, и в конце концов достиг иудейских буржуа и окружил в равном направлении мышления крупных промышленников, крупных торговцев, фабрикантов и предпринимателей, составляющих генеральный штаб либерализма и вследствие этого также обладаемая либерализмом открытая жизнь привела к такому положению дел, что пресса, наука и политика в очень рискованной степени стали подчинены новой денежной аристократии». (1902/1903)

Статья тогда далее описывает, как мелкая буржуазия отрезает либеральный рабочий мир как «Демократов» и «Социалистов» от буржазных либералов и удивляется тому, что «удивительным образом все снова многократно происходит под иудейским предводительсвтом». «Но теперь обозначение «либеральный» осталось, хотя другие партии, такие, как партия прогресса, демократы, социал-демократы уже более были не либеральны, а придерживаются преимущественно буржуазного либерализма». (1903)

То, что нехристианская, либеральная современность и феодальное, средневековое мышление католицизма друг другу противоположны, более отчетливо видно, если автор описывает идею либерализм с точки зрения католицизма:

«Его (либерализма) внутренняя сущность согласно последовательному основополагающему либерализму означает полную эмансипацию человека именно как индивида от всего вне его лежащего, что не в его власти, от любого авторитета («Auctoritat», видимо, в издани оригинала ошибка)» (1903). Удивительно: эту антиавторитарная эмансипацию католицизм нашел предосудительной. Так же, как и гуманизм, которого католицизм находит с либерализмом: «Основным принципом перехода из христианского мировоззрения в мировоззрение противоположное квази-реилигозное является гуманитарный принцип. (...) Согласно этому принципу человек является источником, нормой и конечной целью всего морального и правового порядка, центром всего мирового порядка». (1905)

Католицизм, наоборот, в то время видел источник, норму и конечную цель правового порядка не в человеке, а в боге. Потому он и насмехается над этой стороной веры гуманистов:

«Как наивысшее благо рассматривает он .. обширное наслаждение жизнью. То обстоятельство, что богатство является самым существенным предварительным условием для этого наслаждения жизнью, объясняет ту преимущественную заботу, с которой либерализм обращается прямо к научным областям, и ту чрезмерную оценку ценностей, которую он ежедневно помещает на счет более высокого умственного блага нации для ее материального блага» (1905).

Итак, в то время, как либерализм вводит для человека персональное (personliche) общее благо, церковь находит это предосудительным и находит, что «умственные блага нации» являются высокой ценностью. Это, как здесь представлено, естественно, достойно национального удивления. И это странное национальное движение христианства (так как Христос был немцем?) дает политическому католицизму дополнительное нерациональное измерение.

Но католицизм думал тогда не только национально, но и социально. Он «открывает» рабочих как, собственно, потерпевших от либерализма, сожалеет о бессердечной эксплуатацией капиталистами и прогнозирует пролетарскую революцию. Так как капиталисты поставили себя против «божественного порядка», то рабочие будут подниматься против капиталистов. Там значится: «Никакое единственное состояние не может эмансипироваться от божественного порядка, религиозной правды и установленного богом закона. Дело их, тем не менее, в том, что они будут соединять протест против богом данной человеческой свободы .. ограниченным спокойствием воспитанности, которая наказывает. Протест высших классов против божественного порядка имеет как неизбежное последствие протест нижних слоев против верхних, как мы это имеем теперь перед глазами в социалистическом движении». (1938)

Такая критика в капиталистической современности будет полностью бесвкусной, если иметь в виду, что христианство XIX столетия видит основную проблему либерализма именно в вольнодумстве: «Либерализм является .. по основному принципу неограниченным вольнодумством, по внутренней сущности безнравственным и разрушающим все моральное порядком». (1934). Тогда ближайшая катастрофа должна бы отменить подчинение досугу и все классы вернуть снова в состояние божье (следовательно, католицизм): «Поэтому те, которые молятся на либерализм, должны предотвратить угрожающую опасностью катастрофы, и таким образом все сословия и классы общества должны отказаться от ошибочной свободы и вернуться к послушанию под установленный богом порядок, лишь только который является праведной, упорядоченной свободой для всех» (1939).

В этой связи упоминается к тому времени впервые постулированная безгрешность папы: «В определении безгрешности папы решающим ударом против либерализма было введено тем, что ... принцип церковной авторитарности получил усиление, все большее и богатое на последствия». (1941).

Публицистические средства этого христианского, антилиберального движения являются такие христианские газеты, как «Gartenlaube» («Беседка садов») и «Kruezzeitung» («Крестовая газета»), но, прежде всего таковыми являются брошюры и листовки.

Антикапитализм и антисемитизм идут в нем рука об руку. Так, например, против либерализма борется евангелический проповедник Штекер из Берлина. В листовке восьмидесятых лет девятнадцатого столетия он подводит итог антикапиталистической работе:

«В течение четырех лет я нахожусь в открытой жизни Берлина и открыто и свободно борюсь против власти капитала, недобросовестной спекуляции, отрезаю эксплуатацию капитала, крупное и мелкое ростовщичество. Я рассматриваю накопление мобильного капитала в немногие, более всего в иудейские руки в качестве угрожающей опасности и в качестве одной из самых главных причин свержения социал-демократии. (...) Я не хочу никакой культуры без немецкости (Deutschtum) и христианства; потому я борюсь с иудейской властью». (Massing, 44)

Проповедник Штекерс обращается прежде всего к рабочему, которого он хочет освободать от социал-демократии, и в качестве новой Родины он страстно предлагает христианство и отечество. Вместе с тем в главном он не имеет никакого успеха. Но для народного антисемитизма путь расчищают такие, как он (с точки зрения Пауля Мессинга, который у образованных сословий пользуется все большим и большим успехом, особенно со времен 90-х годов XVIII столетия). Так же, как и у классов, которые стоят с иудеями в прямой конкуренции. «Конкуренция была острой. Ненадежность существования большая. О том, как были обеспокоены претенденты из среднего сословия о их видах (позволениях) на профессию, всегда указывали все время возникающие жалобы о непропорционально высоком проценте иудеев среди гимназистов, студентов, юристов и врачей. Антисемитизм удрал здесь самоизгнанием. (...) Логика ситуации требовала того, чтобы всех иудейских конкурентов исключить». (Massing, 97)

***

Итак, во время возникновения широкого гражданского (буржуазного) и антииудейского движения Макс Вебер ^[194]занимался капитализмом и его возникновением. Вместо того, чтобы его критиковать, подобно Штекеру и его крупнейшим современникам, капитализм как иудейское движение, он рассматривает капитализм как протестантское изобретение. Его работа «Die protestantische Ethik und Geist des Kapitalismus» («Протестантская этика и ум(дух) капитализма» сделала Макса Вебера мгновенно известным. Как и у произведения авторства Освальда Шпренглера «Untergang des Abendlands» («Регресс запада»), здесь также методическая строгость текста состоит в противоположном отношении к успеху. К удивлению, Вебер занимался в этой работе не Мартином Лютером, основателем протестантства, но работами сегодня довольно малоизвестнного американского пуританина по имени Бакстер ^[195].

Посредством работ этого Бакстера, думает Вебер, отныне теперь можно зафиксировать, что этика протестантства состоит в прославлении работы при одновременном аскетизме и, что она стала с ее аскетичной добросотвестностью работы определяющей для духа капитализма. Замечено это было только соврешенно между прочим, что, естественно, является вздором, так как капитализм отличается скорее материалистическим, ориентированным на кредит свойством потребления, нежели аскетичной добросовестностью работы. Аскетичная добросовестноть работы господствовала также на (предполагаемой) галерее античной культуры и на хлопковых полях южных городов, потому уже не испытывая надобность говорить о капитализме. Но и без того делом правильным является такое определение капитализма по Максу Веберу и странно смотреть на то, что он пишет все же: «Капиталистическим актом экономики должен называться скорее всего такой, который бездействует в ожидание прибыли вследствие использования шансов бартера» (Вебер, 344). Но из этого селодвало бы, конечно, что каждый торговец средневековья, который продавал в хорошей надежде на прибыль, уже был капиталист. Мы не хотим это углублять, но скорее указать вместо этого на центральный методический недостаток веберского анализа протестантства.

Крупный методический недостаток состоит, естественно в том, что Макс Вебер просто не может вывести протестанство из пуританизма Бакстера. Столь же хорошо может представлять критику марксизма тем, что исследует поздние работы Отто Мюлза. Мы хотим здесь взять половину полноты всей картины, которую Макс Вебер, собственно, и должен был бы выполнить: бросить короткий взгляд на Мартина Лютера. Действительно, совершенно короткий взгляд на работу «Sermon von Wucher» («Проповедь о ростовщичестве») сразу указывает, что Лютер отностится больше чем критически к любой форме капиталистического производства. Вильгельм Рошер ^[196]пишет: «Он был .. все же значительно консервативного ума(духа), который желал задерживать все существующее, принесенное из древности. (...) Как многие его современники .... Лютер также рассматривает корысть в качестве кое-чего совершенно предосудительного. Большая «Проповедь о ростовщичестве» (1519) начинается с того, что имеется три степени того, «чтобы хорошо и достойно признания торговать временными товарами». Самой высокая степень является той, что там насильственное изъятие без сопротивления может нравиться, также начальству спокойно не обращаться с какой жалобой, но спокойно ожидать, пока для братской верности начальству не вызовем другого. Так, согласно Матф. 5 «39 А Я говорю вам: не противься злому. Но кто ударит тебя в правую щеку твою, обрати к нему и другую; 40 и кто захочет судиться с тобою и взять у тебя рубашку, отдай ему и верхнюю одежду; 41 и кто принудит тебя идти с ним одно поприще, иди с ним два. 42 Просящему у тебя дай, и от хотящего занять у тебя не отвращайся»

вторая степень, «уже плохой, несовершенный народ иудеев» в Ветхом Завете, состоит в том, что мы безвозмездно вручаем по нашим возможностям любому, который требует: согласно Матв. 5, «23 Итак, если ты принесешь дар твой к жертвеннику и там вспомнишь, что брат твой имеет что-нибудь против тебя, 24 оставь там дар твой пред жертвенником, и пойди прежде примирись с братом твоим, и тогда приди и принеси дар твой».

Наконец третья степень, что мы охотно должны давать ссуду без всей прибыли и процентов: согласно Матв. 5,42». (Wilhelm Roscher, Geschichte der national-oekonomik in Deutschland («История национальной экономики в Германии, Munchen o.j., без указания года S. 55/56).

Если Вебер указывает на протестантство как исходный пункт для капитализма, то тогда он должен был бы объяснить, каким образом удалось протестантству преодолеть лютеранскую вражду к торговле и кредиту, вместо того, чтобы впечатлить господина Бакстера аскетическими идеалами. Однако более захватывающим в этой методическом недостатке является его слабость, более мелкая по сравению с тем обстоятельством, что этот методический дефект в принятии Вебера критиковался только изредко. Один из редких критиков профессор Крауз: «.. плохой ошибкой Вебера было уже то, что он самую важную основу для построения учения оставил без внимания, а именно всестороннее изложение этики экономики Кальвина ^[197], и ограничил себя только позднепуританскими, часто совсем произвольно взятыми снаружи текстами, где направленные антикапиталистически тенденции уже сильно спадают, так и не осознал он собственную проблему и совершенно не обозрел того,.. как пришло к тому, что индивидуализм, осужденный кальвинизмом и ранним пуританизмом, мог обладать широким полем, в то время как суровая коллективная дисциплина полностью отступила на задний план» (244) пишет профессор Краузе в работе «Scholastik, Puritanismus und Kapitalismus» («Схоластика, пуританизм и капитализм») (Munchen в 1930).

Жаль, что Вебер занимался лишь Бакстером и евда ли имел дело с Кальвином. Если бы Вебер разобрался с кальвинизмом, то зафиксировал бы он, вероятно, то, что хоть Кальвин сделал большой шаг в правильном направлении тем, что он впервые позволил кредит и процент, но, с другой стороны, кальвинистский план суровой коллективной дисциплины с инквизиторским аппаратом контоля, цензурой книг и сожжением еретиков, должен скорее долен был обозначаться как тоталирный и сталинистский, нежели как современный. Кальвин, исходил, конечно же, из того, что человеческий характер был склонен к «необдуманности, сладострастию и нахальству», и опасался, что количество этих пороков, если их не будут держать в узде, будет «роскошным и неорганиченным». Также иезуитская контрреформация оставалась в этой тоталитарной традиции, которая должа была преобладать со времен средневекового католицизма в европейском духовном течении. Она, тем не менее, их обобщает, в конкуренции для наступления образования реформации, с ее собственным наступлением образования. Удивительно, что эта иезуитская реакция на реформацию сегодня некоторыми историками теологии рассматривается как мероприятие по модернизации. При этом В. Райнгард, например, видит («Gegenreformation als Moderni-sierung» («Контрреформация как модернизация»), в частности, требование «дисциплины массы» и «путь ценностей вовнутрь («Перераспределение ценностей»)»—наряду с развитием нового (консервативного) плана образования и реформы государственного управления церкви—как позитивное мероприятие по модернизации. Он сводит таким образом иезуитскую модернизацию XVII века (невольно) к сталинской «модернизации» Советского Союза. Как все знают, Сталин также требовал дисциплину масс и перераспределение ценностей, говоря на языке апологетов.

Фундаментальными столбами современности, естественно, являются совершенно иные: свобода, индивидуализм, материализм и конкуренция. Никогда не был человек столь свободен и столь недисциплинирован, как в современном капитализме. Но вновь вернемся к Максу Веберу.

Мы должны спросить Макса Вебера, какую роль он выделяет в процессе цивилизации иудеям. При этом мы даже хотим оставить нерассмотренной расистскую первоначальную установку. Пишет он все же в конце «Предварительных замечаний к социологии религии», что он предполагает, что наследственным качеством жителей запада является его способность к современному капитализму: «Автор подтверждает, что он склонен высоко оценивать значение биологического наследственного материала». (355). Наоборот, нас захватывает прежде всего то, что он также имеет ввиду то мнение, что иудеи соответственным образом капитализм изобрели и развили. Он выражается не очень ясно, но он прибавляет, что тяжело отрицать, что пуритане относили умственные импульсы к иудейству. Он называет английский пуританизм в этой связи даже «Englisсh Hebraism (английский гебраизм)» (Weber, «Kapitalistischer Geist», («Капиталистический дух») S. 365). Но он все же хочет отчетливо отделить пуританизм от иудейства и вводит в обсуждение капитализма поэтому интересное новшество: он отличает «хороший» и «плохой» капитализм. В то время как он с благосклонностью выступает за протестантско-пуританский капитализм и презирает он капитализм иудеев как отверженный. Он пишет:

«В целом беспристрастная оценка жизни как некое возвращенное настроение старого иудейства находилось в стороне от специфического особенного вида пуританизма. Так же далеко лежала от него (пуританизма—ВП) .. этика экономики средневекового и современного иудейства в его движении, которое для .. развития капиталистической этики была решающей. Иудейство стояло на стороне политически или спекулятивно ориентированного «авнтюрного» капитализма: его этика была, одним словом, этикой отверженного капитализма—пуританизм придерживался этики рационального гражданского режима и рациональной организации работы. Он черпал у иудейской этики только то, что входило в эти рамки». (Asketischer Protestantismus und kapitalistischer Geist («Аскетическое протестантство и капиталистический дух», 366).

Вебер фактически придерживается мнения, что иудеи лишь спекулируют, в то время как пуританские христиане жестоко работают. К сожалению, далее он не идет, он это просто стопорит. Наверное, для Вебера и публики является просто само собой разумеющимся для того, чтобы это не должно быть обосновано. Национальные социалисты думали, впрочем, иначе, и приписывали иудеям (в определенном смысле «веберианское») циничное предложение о концентрационных лагерях: «Работа делает свободным». («Arbeit macht frei»).

***

Вернер Зомбарт ^[198]видит значение иудеев более ясно. Он пишет: «Я совершенно случайно столкнулся с проблемой иудеев, когда я наново основательно перерабатывал мой «Modernen Kapitalismus» («Современный капитализм»). На странциах этой работы я это счел, помимо прочего, ходом мысли, которая привела к происхождению «капиталистического духа», глубоко кладя ее в фундамент. Исследования Макса Вебера о связи между пуританизмом и капитализмом должны меня были обязательно привести к тому, чтобы я больше почувствовал влияние религии на экономику, что я до сих пор делал. При этом пришел я сначала к проблеме иудеев. Так как точное доказательство, данное Вебером, имелось в наличии, то все те составные части пуританских догм, которые мне показались имевшими место имевшими действительное значение для формирование капиталистического духа, были заимствования из идейных областей иудейской религии». (Зомбарт, V)

Итак, Зомбарт открывает происхождение капиталистического духа в иудействе. Но это, наоборот, не удержало его от того, чтобы прервать работу над «Современным капитализмом» на годы. При этом пришло растущее убеждение, что также в надстройке современной национальной экономики процент иудеев намного больший, чем он был предполагаем до сих пор». Особенный интерес находит у него время от конца XV столетия до конца XVII столетия. В это время возникают современные формы экономики, в это время происходит смещение основных экономических устоев. Зомбарт пишет:

«Внезапный упадок Испании, внезапный взлет Голландии, увядание из-за этого столь многих городов Италии и Германии и расцвет других, как, например, Ливорно, Антверпена, Гамбурга и Франкфурта никоим образом не казалось мне объяснимым прежними причинами (открытие морского пути в восточную Индию, смещение государственных силовых отношений). И тогда самым очевидным для меня [показался] внезапный и, скорее всего, чисто внешний параллелизм между экономической участью государств и городов и миграциями данных иудеев. (...) И при ближайшем рассмотрении получалось, с несомненной безопасностью, то познание, что в действительности иудеи были теми, кого требовали решающие точки экономического взлета, где они появлялись, и упадок повлялся там, откуда они уходили». (S.VI)

Зомбрат в другом месте почти эйфорически пишет то, что иудейство нужно было изобрести, если бы оно ещe не существовало, и в 1911 году он дает совсем нейтральную оценку иудейства. Только в 1934 он себе под впечатлением успеха народного движения и из боязни за свое кресло преподавателя позволяет себе быть очарованным тупым иррационализмом «немецкого социализма», во время которого он писал: «Итак, если указать главный недостаток устранения капитализма и потребность семени (Verlangsamung) технического и экономического прогресса, то мы ответим, что мы как раз там увидели бы одобрение» (Barkai, 92).

Но мы будем все же обязаннымми Зомбарту за несколько хороших указаний на историю экономики христиан и иудеев. Нас заинтересовывает он особенно идея рынка и конкуренции. Находит ли он в источниках ориентированных на конкуренцию коммерсантов, которые используют шансы, если манят «стимулы»? Совершенно наоборот: Вернер Зомбарт описывает враждебность конкуренции ранних новых времен христианского общества, как она была доминирующей до рубежа XIX столетия:

«Где вообще конкуренция не состоялась бы—и это был только случай вне границ страны—решается успех наиболее воинственными, не коммерческими способностями. Наоборот, внутри страны основательно исключена любая конкуренция отдельных хозяйств». (143)

Каждый умерший (по прибыли) был недопустим и был «не христианином». Божественной волей каждый человек и каждый субъект экономики присоединен к месту в сформировавшемся обществе и хозяйстве. Ориентированные на конкуренцию основы прибыли рассматриваются в качестве протеста против божественной воли и против закона классового общества. В этом статическом экономическом порядке иудеи, которые выразительно исключены, конечно же, из всех гильдий и цехов, являются настоящим чужеродным телом и действительной опасностью для монополистических христианских коммерсантов и ремесленников. И вот путем ценовой конкуренции, развитой логики и предусмотрительности иудеям удалось везде, где имет место недостаточная строгость против них, установить монополию в вопросе.

Наибольшие жалобы на иудеев относятся к ним как к конкурентам. Как пример из многих цитируются путевые записки валлаха (валийца) XVIII столетия. Он сообщает в протоколе (записках) о «просящих жалобах против торговли иудеев»:

«Они являются такими, говорят коммерсанты, которые портят всю торговлю, ставя низкие цены, и мы хотим быть в состоянии и принудить на другую цену для наших товаров получить другой сбыт, какой только бы возможен, следуя здесь за ними»(167). Или заявление торговцев шелком и одеждой 1635 года против «сверхподгоняющей» конкуренции иудеев: «Сверх того (иудейские) переулки, заканчивают (terminieren) город и гостинице или где их иначе находят удобство. Скрыто и открыто они ходят к солдатам, офицерам и начальникам, если они прибывают в города, навстречу целым переулком». (161) Едва ли можно этому верить, но эти ориентированные на конкуренцию отношения, которое сегодня указывается среди коммерсантов чаще всего как «умное», считалось ещe в протестантски реформированном христианском обществе как прездкерные, злобные (despektierlich) и типично «иудейские». И эти ориентированные на конкуренцию отношения не только рассматривались неохотно, но и просто запрещались.

В «Mayntzischen Policey Ordnung» («Майнский полицеский порядок»), законах города Майнц, Вернер Зомбарт находит запрещение конкуренции, которая так или иначе везде могла бы иметься. Это называется там: «.... что на высшие просьбы об удорожании товара имеет право лишь торговец; никто не должен к другим проникать или собственный так сильно вести так, что другие граждане из-за этого пойдут вниз». (145)

Итак, иудеи являются, с точки зрения потребителя средневековья и раннего нового времени (современности), лучшими участниками. Они являются более ориентиованными на конкуренцию, более динамичными и предусмотрительными, чем их христианские конкуренты. Такого мнения, придерживается, например, в 1762 году также венский придворный канцлер, который в очередной раз нуждается в деньгах и обращается с целью заема к португальским иудеям в Голландии. Это называется в венских документах: «Это есть рассудительно заключить с иудеями договор на военную поставку, (так как) .. ввелись бы более дешевые цены на поставку». (168)

***

Давайте попытаемся проверить теорию происхождения капитализма из ума(духа) иудейства в исторический реальности: то, что экономический подъем в Голландии должен быть соотнесен с иммиграцией сефардских иудеев, сегодня относительно бесспорно. Но почему значение Голландии снизилось, и как может быть объяснен подъем Англии?

То, что экономическое значение Голландии понижалось, в то время как Англия выросла, может иметь политическо-военное обоснование. Англия запретила импорт иностранных товаров неанглийского происхождения (навигационный акт) и вела (частично вместе с Францией) три морские войны против Голландии. В конце голландцы в отчаянии открыли собственные дамбы. Хотя официально иудеи были с 1290 года нелегальными (вся английская история до середины XV века, по мнению ряда исследвателей, сомнительна—ВП), все же много иудеев уже жило в Англии ко времени Елизаветы I, которые маскировали себя как португальскик коммерсанты и хранили католическую внешнюю форму. Личный врач королевы Елизаветы I был иудейским португальцем и португальский посол Антонио де Суза, который прослыл как кредитор самых значительных людей делового центра города, был скрытым иудеем. Также факт, что Шекспир вводил венецианского купца на сцену, указывает на то, что иудеи были общественной реальностью. (Прообразом для Шеллока должен был быть некий Родриго Лопез).

После пуританской революции 1649 революционеры пробовали победить иудеев. В парламент вносилось, например, ходатайство, чтобы христианский воскресный праздничный день был положен на иудейскую субботу, следовательно, чтобы праздность субботу (Sabbat) совместно с иудеями. И было сделано предложение образовать государственный совет по образцу синедриона из семьдесяти участников. Генерал-майор Томас Гаррисон, один из теснейших советников, предлагал Кромвелю ^[199]сделать закон Моисея составной частью английского права. Много пуританских членов правительства изобразили на знамени в то время как революционеры иудейского льва (Loewen von Juda). И иудейские финансисты, такие как Антонио Карвахал, участвовали в приобретении средств золота для долгого парламента. (Durant, S. 474, Bd. 12)

Пуританские революционеры знали, что им иммиграция сефардских иудеев была бы нужна, чтобы развивать их страну, но отечественные торговцы боялись конкуренции и защищали себя против официального разрешения для иудеев тем, что они оклеветали иудеев. Кромвель возражал: «Вы утверждаете, что иудеи являются самый низкими и наиболее достойными презрения среди народов. Как вы тогда серьезно можете опасаться, что этот презираемый народ в предпринимательской и кредитной деятельности и мог бы высшей рукой победить столь высокоблагородное и во всем мире столь высоко оцененное английское купечество» (Keller, 371).

В Гамбурге торговцы время от времени значительно процветали благодаря иудейским торговцам и поэтому вначале даже выразительно извлекали пользу от их оставлении на местах. Я цитирую Зомбарта: «В XVII веке растет значение иудеев в той степени, что их признается их необходимость для процветания Гамбурга. (...) В 1697 году гамбургское купечество направляет городскому совету.. безотлагательное ходатайство, (согласно которому иудеи должны были бы разогнаться), чтобы встретить их, чтобы избежать тяжелых повреждений для гамбургской торговли. В 1733 году называется это в экспертизе, которая находится при документах сената: «В обменном деле, торговле галантерейными товарами и в производстве определенных материалов иудеи являются «почти полными мастерами». Они имеют, «наше превосходство» (т.е «они нас превзошли»). Раннее не нужно было, чтобы беспокоить иудеев. Все же «они заметно возрастают в числе. Почти нет никакой части крупной коммерции, фабрики и предприятий ежедневного питания, куда они не сильно уже не вплелись. Они стали нам уже malum necessarium (необходимым злом—перевод с латыни)». В отрасли экономики, в которых они играли замечательную роль, можно было бы ещe назвать дело морских страховок». (23).

В то время как США становятся независимыми, французы избавляются от аристократии, и провинция Рейна модернизируется под давлением революционной армии Наполеона, старое прусское дворянство озлобляется вокруг старых привилегий: в 1810 году курфюсткое старое прусское дворянство жалобу против канцлера государства Гарденберга из-за введения принципов французские революции, вследствие чего «наше старая честная, бранденбургская Пруссия преобразовывается в современное государство иудеев» (Цит. Согласно Fr.Foster Geschischte der Befreiungkriege (Фр. Фостер, «История освободительных войн»), Берлин, 1861). Итак, экономическая современность понимается современниками совершенно определенно как государство иудеев. И рыцари имеют в первый раз даже успех. Венский конгресс в 1815 и следующая реставрация сохраняет дворянскому обществу Средней Европы старые привилегии, в то время как в Англии одновременно происходит промышленная революция. Затем она охватывает Германию только с 1850 года. Причем до 1870 года промышленная революция в Германии означает прежде всего капиталовложения в строительство железных дорог. Репарации, полученные Германией из Франции, значительно оживляют немецкую экономику в течение семидесятых лет, и в пределах короткого времени немецкая промышленная продукция—вопреки широко распространенной враждебности к технике со стороны немецкой общественной элиты—догоняет в количестве и качестве как североамериканскую, так и английскую.