Глава четвертая

Лондон, апрель 1813 года

Ливрейный лакей нес перед собой серебряный поднос, украшенный орнаментом, своей аристократической наружностью напоминая скорее пэра этого Королевства. Руки в белых перчатках были вытянуты вперед, спина прямая, униформа безупречной чистоты — ни пылинки, ни пятнышка. Весь его вид говорил о том, что именно такими должны быть слуги герцога Стэндбриджа в Лондоне.

Посередине подноса лежала квадратная белая полотняная салфетка, концы которой свисали по сторонам равными треугольниками. На тарелках с золотыми каемками лежали красивыми горками сандвичи с мясом и сыром — в достаточном количестве, чтобы удовлетворить старого герцога, и достаточно аппетитные, чтобы соблазнить его расстроенного внука. В центре возвышалась ваза с последними апельсинами из теплицы в Стэндбридже — уже очищенными и разделанными на дольки. Молодой Хоксли никогда не мог устоять перед апельсинами.

Второй лакей являл собой разительный контраст с первым. Он шел сзади с жизнерадостным видом, сукно ливреи едва не лопалось на его широких плечах. Одной рукой он держал поднос, на котором стояли старинные серебряные сосуды, наполненные хорошо заваренным чаем для герцога и крепким черным кофе для маркиза. Как будто бросая вызов изящным, неслышным шагам первого лакея, второй громко стучал каблуками своих ботинок, и звуки эхом разносились по холлу.

Лукавые глаза второго лакея смотрели на блестящий паркетный пол, в котором отражался его полированный поднос. Рукой, на которой стоял поднос, он водил то вправо, то влево, словно солдат на параде. Ритм его шагов совпадал со скачками солнечных зайчиков на полу. Он почти расстроился, когда пол кончился перед двойными дверями в библиотеку, где их ожидал Марш, дворецкий.

С серьезным видом Марш провел быструю инспекцию и кивнул. На его лице не отразилось ни одобрения по поводу безупречной сервировки подносов, ни осуждения того, что принесли их в неурочный для еды час.

Старый герцог жил в Лондоне по сельскому времени, к чему Маршу было нелегко привыкнуть, хотя он предпочел бы умереть, чем произнести хоть одно слово неодобрения вслух. Герцогине, пока она была жива, каким-то образом удавалось справляться с таким сумасбродством мужа. Но после ее смерти герцог опять принялся за старое. Волнения в Европе вынудили его нарушить свое сельское уединение, в котором он пребывал в последние годы, но и теперь он не намеревался менять привычки в угоду слугам, а тем более — высшему свету Лондона.

Марш остановил лакеев перед закрытой дверью библиотеки, не пытаясь войти внутрь. Второй лакей вопросительно взглянул на него, но Марш проигнорировал его взгляд. Через несколько секунд открылась наружная дверь и холл наполнили запахи сырой шерсти и рыбы, за которыми тут же появился небольшой человечек, который весело поздоровался с Маршем и прошествовал дальше, неся на кухню дары моря. Там его поджидала бутылочка холодного вина и горячее мясо, после которых настроение у разносчика всегда поднималось.

Персонал кухни работал круглосуточно уже несколько недель, поскольку со всех концов страны приезжали сотрудники Военного министерства и каждый нуждался в угощении соответственно своему положению. Для Марша делом чести было, чтобы все службы в доме функционировали как хорошо смазанный механизм, и чтобы его хозяева даже не подозревали о том напряжении, в котором работали при таком скоплении народа настоящие лондонские слуги.

Лишь после того, как разносчик рыбы прошествовал на кухню, Марш постучал в дверь библиотеки.

Хоксли сидел за длинным столом из красного дерева, упершись подбородком в костяшки сжатой в кулак руки, глубоко задумавшись над бумагами, лежащими перед ним. Его дед, герцог Стэндбридж, стоял у камина, с рассеянным видом помешивая горящие угли.

Лакеи молча поставили подносы на столик сбоку; Марш дал им сигнал, что они могут идти, и первый лакей тут же послушно вышел. Марш сдержал гнев, видя, что второй лакей задержался у окна, затем поднял свои мускулистые руки и задернул поплотнее гардины, издав при этом звук, явно свидетельствующий о неодобрении. Второй лакей вздрогнул, отвесил почтительный поклон герцогу и последовал за своим напарником.

Глаза Марша встретились с глазами герцога, и затем они оба посмотрели на усталого молодого Хоксли, сидевшего за столом. Они поняли друг друга без слов и, не сговариваясь, сыграли свои роли — Марш взял кочергу из рук герцога, поставил ее на место и стал подсыпать в огонь уголь, а герцог подошел к подносу и сказал преувеличенно бодрым голосом:

— Отлично, Марш, настоящий пир! — Он протянул руку, чтобы взять с подноса чистую тарелку, и заметил едва уловимое движение глаз дворецкого, когда случайно задел рукой другие тарелки. — Голоден, как волк!

Герцог положил несколько бутербродов на тарелку, добавил апельсиновых долек и поставил тарелку перед своим внуком, подтолкнув его локтем.

— Что такое? — вздрогнул Хоксли, выходя из задумчивости.

— Поешь!

Стэндбридж всунул бутерброд в руку Натана и с удовлетворением кивнул, поскольку его план сработал и внук механически повиновался. Марш быстро и умело разлил чай и кофе по чашкам. Хоксли вздохнул, когда до него донесся аромат крепкого кофе, и потянулся к своей чашке.

— Ты чародей, Марш, — сообщил он. — Из тебя со временем получится настоящий маг.

Марш моргнул и склонил голову.

— Вам больше ничего не нужно, милорд?

Герцог махнул рукой, отпуская его, и они с Натаном снова остались одни.

Молча поев, герцог откинулся на спинку стула и оценивающе взглянул на внука.

— Ты похож на мусорщика, мой мальчик: волосы взлохмачены, а одежда мятая, как будто ты в ней спал. Ты мог бы позировать Крукшенку для его карикатур. «Обильные обеды с герцогом]] или „Последние жалобы камердинера“.

Натан усмехнулся и постарался пригладить рукой густую массу черных кудрей.

— К концу дня я, скорее, становлюсь похожим на комнатную собачку Гариетты Уильсон. Почему я не унаследовал твои прямые волосы, чтобы просто зачесывать их назад и больше не думать об этом?

— От забот и хлопот по твоему воспитанию я стал почти лысым, негодник! — Герцог махнул рукой в сторону заваленного бумагами стола. — Кстати, хотя твои глаза опухли и покраснели, в них горит огонь возбуждения. Ты что-нибудь обнаружил?

Хоксли указал на несколько стопок листков.

— Я разложил все материалы по отдельным признакам, и кое-что начало прорисовываться. Прежде всего — «почерк» нашего злодея: все его жертвы подвергались пыткам, а затем им перерезали горло. И еще важная особенность: независимо от того, где были схвачены эти жертвы, их тела неизменно находили на какой-нибудь отдаленной части английского побережья.

Герцог резко выпрямился:

— Их привозили ему даже из Франции? Да это просто какой-то паук, который подтаскивает муху поближе к себе и, помучив, убивает!

Хоксли кивнул:

— Совершенно верно; и паутина его распространилась, судя по всему, очень широко. Кстати, «паук» — весьма подходящее для него название. Предлагаю впредь так его и именовать. Должен сказать, что ваш план систематизировать все случаи за несколько лет оказался просто блестящим, сэр. Уже сейчас вырисовывается довольно стройная система.

Герцог слушал очень внимательно, сведя седые брови, и Натан продолжал, вдохновленный его заинтересованностью:

— Во всем этом, несомненно, присутствует политическая подоплека. Жертвами Паука становились эмигранты, которые возвращались во Францию, чтобы участвовать в борьбе за свержение Наполеона. Или мои люди, перевозившие корреспонденцию. Но хватал он их только после того, как им становилось известно что-нибудь мало-мальски важное. Самое примечательное — тех, которые везли информацию от нас, пытали лишь для отвода глаз, а вовсе не для того, чтобы выжать из них сведения. Создается впечатление, что наш Паук не нуждался в информации, которой они обладали.

Герцог еще сильнее нахмурился.

— Да, похоже, что он и так все уже знал сам.

Голос Хоксли стал мрачным, когда он взял в руки последнее сообщение.

— Наш человек во Франции, Пьер, был убит, и его место занял какой-то самозванец. Пьер работал в тесном контакте с военными и политическими деятелями Франции, которые ненавидят Наполеона. Они против гибели своего народа и, что для них еще важнее, — против потери собственных состояний.

— Это издержки войны, Натан. Когда у людей, привыкших к роскоши, не остается ничего, кроме табака из капустных листьев и кофе из желудей, приходит время для переговоров.

Хоксли помолчал.

— Пожалуй, ты прав. Так вот, судя по последнему сообщению, моим людям удалось захватить самозванца. Он обещал открыть нам имя Паука в обмен на свободу и кругленькую сумму золотом. Остается подождать, пока его доставят сюда.

Герцог пожал плечами:

— Будем надеяться, что это не очередной блеф.

Хоксли задумчиво продолжал:

— Деятельность Паука гораздо шире, чем мы предполагали. Если бы мы не догадались сопоставить все случаи, мы и дальше считали бы, что они не имеют ничего общего между собой и являются делом рук разных людей. А главное — мы продолжали бы верить, что негодяй, убивший моих родителей, был простым бандитом, который ополчился против нашей семьи. Мы никогда бы не поняли, что за всем этим стоит один и тот же человек.

Герцог согласно кивнул.

— Я действительно долгие годы считал его обычным контрабандистом и недоумевал, почему в своей записке он пообещал, что вернется и убьет всю мою семью. И только теперь, получив вторую записку, я кое-что понял. Особенно после того, как четыре года назад он напал на тебя, мой мальчик. Не устаю благодарить небо за то, что тебе удалось спастись! — Герцог неожиданно усмехнулся. — Зачем еще, ты думаешь, я нанял слуг из бывших солдат для нашей охраны и заставил Марша испытывать такие мучения? Иногда я боюсь, что с ним случится апоплексический удар от стараний сделать из них примерных слуг.

Натан улыбнулся, посмотрел в окно и предложил:

— Не хочешь пойти со мной на прогулку?

Герцог кивнул, и они вместе вышли в холл. Марш помог им одеться, накинув на плечи каждому теплый плащ. Лакей открыл дверь, и холодный влажный воздух ворвался в холл. Хоксли обмотал шею шарфом и проворчал:

— Ненавижу такую холодную сырую погоду! Можно подумать, что на улице зима.

Марш откашлялся и спросил его:

— Желаете, чтобы один из наших людей сопровождал вас сегодня, милорд?

— Нет, не надо, Марш. Мой дедушка будет охранять меня с тыла.

Смеясь, они отправились на прогулку вокруг площади, и через несколько футов Хоксли возобновил прерванный разговор:

— Одно меня смущает: зачем Паук тратит столько времени, убивая невинных людей вроде моих родителей, когда его врагом в данном случае являешься ты? Разве не умнее было бы просто сразу убрать тебя?

— Я не раз думал об этом и решил сначала, что мне просто повезло. Только теперь, мне кажется, я начал догадываться о причине. — Голос герцога упал до шепота. — Ты помнишь покушение на сына лорда Браунли, после чего перепуганный отец ушел в отставку и перевез свою семью в Йоркшир?

— Да…

— А тот скандал, когда жену Форстера нашли в постели с перерезанным горлом, и все думали, что это сделал сам Форстер? После этого он пристрастился к бутылке и уже не мог служить.

Глаза Хоксли сузились, когда он понял, куда клонит дед.

— Что ж, кажется, все сходится. И Браунли, и Форстер активно преследовали засылаемых к нам шпионов и других внутренних врагов — так же, как и мы с тобой. И наш Паук просто заставил их подать в отставку, сам при этом оставаясь в тени. Ведь если бы он убил сотрудников Военного министерства, это привлекло бы к нему ненужное внимание.

— Кроме того, он, очевидно, получает удовольствие от страданий тех, чьих близких убивает, — мрачно добавил герцог. — Ведь эти страдания пострашнее самой изощренной пытки, уж я-то знаю…

Мимо проехал экипаж, и они замолчали, пока площадь опять не опустела. Первым заговорил Натан, внимательно посмотрев на деда:

— Но ты же не сдался!

— Не пытайся сделать из меня героя, мой мальчик, я просто очень упрямый. После того как я начал обо всем догадываться, люди стали шарахаться от меня: я не давал покоя уцелевшим жертвам, не отставал до тех пор, пока они не рассказывали мне правду. Оказывается, Паук всем им оставлял записки — одна другой нахальней. А потом он напал на тебя… Помнишь — перед тем, как я послал тебя в Пэкстон? Тогда я решил, что отхожу от дел. Мне не стыдно в этом признаться. Ты и Элизабет для меня важнее, чем война и все контрабандисты, которые перевозят шпионов с одного берега на другой, вместе взятые.

Старый герцог помолчал, глядя под ноги, но потом опять поднял голову:

— Но я не смог сделать это! Как говорится, никогда не доверяй человеку, который выполнил работу лишь наполовину. Кроме того, я точно знал, что он все равно не перестанет за тобой охотиться. Только не был уверен, знает ли он о существовании Элизабет. Мне казалось, что я принял все возможные меры предосторожности: отправил ее в Пэкстон, дал фамилию тетки… Но, в любом случае, мне не хотелось, чтобы она приезжала в Лондон, хотя и прошло много лет.

— Ты мне тогда не сказал об этом, — заметил Хоксли.

Герцог зябко потер руки в перчатках и продолжал, будто не слыша слов внука:

— Если нам не удастся собрать необходимую информацию, боюсь, у нас останется единственный выход…

— Да?

— Привезти Элизабет из Шотландии сюда.

Хоксли резко остановился и взглянул на герцога. Потом произнес внезапно охрипшим голосом:

— Ты шутишь?!

— Я абсолютно серьезен, — возразил герцог, продолжая идти вперед. — Паук следит за нами, бродит где-то рядом. Она одна, благодаря своему удивительному дару, сможет не только узнать его, но, вполне вероятно, предугадать все действия, направленные против нашей семьи. А для того, чтобы защитить ее от любой опасности, у нас достаточно людей.

Натан еще какое-то время постоял, в волнении постукивая пальцами по стволу одного из дубов старой аллеи.

— В твоем плане есть много положительных моментов, — произнес он наконец. — Я был бы глупцом, если бы не признал этого. Но после всех наших усилий уберечь ее от Паука… Зачем так торопиться?

— Видишь ли, доктор Камерон приехал сегодня и привез новости от своего сына из Шотландии. Оказывается, Элизабет вовсе не сидит дома, вышивая всякие женские штучки, как ты велел ей.

У Хоксли дрогнули губы.

— Чем же занимается этот маленький чертенок?

— Она помогает молодому доктору Камерону!

— Ну и что же? Ничего страшного, если барышня из хорошей семьи смочит лавандовой водой виски какой-нибудь домашней хозяйки, которая притворяется больной. — Он помолчал, а потом, обратив внимание на выражение лица деда, заговорил совсем другим тоном: — Нет, только не это! Я должен был догадаться… Она всегда лезет куда не надо! Так что она делает?

— Ну что, ты думаешь, она может делать в доме терапевта? Она помогает женщинам… и…

— Она принимает роды?!

Молчание герцога было красноречивее всяких слов. Натан в досаде хлестнул по стволу перчаткой.

— Это просто варварство какое-то! Да она сама еще ребенок! Кроме того, она — внучка герцога Стэндбриджа! Ведь если просочится хоть слово о том, что девушка из нашей семьи занимается акушерством, это сразу же станет известно в Лондоне, и ее репутация будет погублена!

— Да. Поэтому ее необходимо забрать оттуда. Боюсь только, что она не захочет возвращаться после того, как ее отправили туда, как ненужную посылку. Я все-таки считаю, что ты должен был рассказать ей обо всем, в частности о том, что в своих снах она видела реального человека. Конечно, Элизабет была еще слишком юной, но вспомни: она никогда не хотела, чтобы к ней относились как к тепличному растению. Весь этот вздор о том, что пусть лучше она тебя возненавидит, чем узнает, что ваших родителей убили, говорит о том, что ты не знаешь женщин, мой мальчик! Особенно тех, кто обладает подобными способностями. А насчет того, что она возненавидит нас… Боюсь, что ты добился своего.

Натан угрюмо молчал, и герцог попытался сгладить суровость своих слов:

— Подумать только, ей уже двадцать лет! Конечно, давно надо было перевезти ее сюда, если бы не вся эта заваруха. А пока мы, действительно, не будем спешить. В конце концов, познания в медицине никогда никому не вредили. А когда ты наконец поймаешь Паука, я сам привезу Элизабет в Лондон. Думаю, ей понравятся театры и музеи. А вот мужчины, похоже, ее совсем не интересуют… Впрочем, поживем — увидим.

Он искоса взглянул на внука, как будто ожидая, что тот скажет. Но лицо Натана было непроницаемо. Тогда герцог улыбнулся и вернулся к обсуждению насущных проблем:

— Когда твои люди прибудут сюда с этим самозванцем из Парижа?

Хоксли ускорил шаг.

— Я их не жду здесь. Я собираюсь встретиться с ними на берегу.

— Хорошо, только возьми с собой охрану.

Утром следующего дня тишину холла нарушил дверной молоточек. Лакей, направляющийся открывать дверь, услышал раздраженный шепот Марша у себя за спиной:

— Кто это там расшумелся? Они разбудят герцога!

В этот момент наверху хлопнула дверь, затем раздался голос герцога:

— Что происходит, Марш?

Старик сошел с лестницы, на ходу завязывая пояс халата. Марш отругал посыльного за дверью, взял конверт из его протянутой руки и, быстро осмотрев его, передал письмо герцогу.

— Это для вас, милорд.

— Не для Натана?

— Нет, сэр. На конверте ваше имя. Это из Пэкстона. А лорд Хоксли уехал несколько часов назад.

Дрожащими руками герцог сорвал восковую печать и быстро пробежал глазами письмо.

— О Господи, она вернулась в Пэкстон!

Глава пятая

Пэкстон, апрель 1813 года

Дверь в церковь снова открылась. По помещению волной прокатилось шуршание воскресных платьев, которое эхом отдалось под сводчатым потолком. Дамы, затаив дыхание, наблюдали за появлением семейства Вайднеров. Мужчины покашляли, чтобы прочистить горло, и с явной неохотой вновь обратили свои взоры на хмурого викария, старавшегося выглядеть серьезным и торжественным. Две сестры, обе старые девы, подвинулись поближе друг к другу и зашептались, прикрыв рты руками в перчатках.

По проходу двигались три прекрасные дамы… Три! Это и послужило причиной всеобщего оживления.

Впереди шла Юнис Вайднер, более кругленькая, чем ее элегантная дочь, но все еще привлекающая взгляды мужчин своими фиалковыми глазами и румяными щечками. Мэриан, в платье нежных розовых тонов в сочетании с голубым и кремовым, была просто очаровательна. Она очень повзрослела после нескольких сезонов в Лондоне и помолвки с другом лорда Хоксли.

Но все взоры были устремлены на третью даму: после четырехлетнего отсутствия Элизабет вернулась домой.

Она вся светилась! Именно это и говорили о ней. Живое, открытое лицо сразу располагало к себе, зеленые глаза блестели лукавством. Элизабет была выше тетушки и кузины; она стремительно шла вперед, прямая и гибкая, как лиана.

Цвет ее платья можно было сравнить с вдруг ожившими красками осени. Волосы были, как у ребенка, — цвета льна и бледных нарциссов, в них играли золотистые лучи солнца. Ну а лицо — просто бархатный персик с рассыпанными на носу веснушками! Было видно, что эта непослушная девчонка продолжает разгуливать на солнце без зонтика.

Элизабет тоже с интересом смотрела по сторонам, вспоминая знакомые лица, улыбаясь и поминутно кивая, радостно приветствуя ребятишек и посмеиваясь, когда они отвечали ей тем же.

Местные кумушки были очень рады, что наконец-то узнают, где правда, а где сплетни.

Говорят, что она работала акушеркой в Шотландии! Ну, чего же еще ждать от этой языческой страны?! Салли, горничная Элизабет, наслаждалась вниманием к своей персоне. Она уже успела сообщить всем, что Элизабет прочла не меньше сотни книг, а кроме того — умеет говорить по-французски и еще на каком-то непонятном языке, которого Салли никогда и не слыхивала.

Салли хвасталась, что хозяйке многие молодые люди предлагали руку и сердце, но не станет же она выходить за шотландца! Зато теперь, когда она вернулась, с такой-то внешностью ей ничего не стоит выбрать себе порядочного мужа. Англичанина, разумеется! Двадцать лет — самый подходящий возраст для замужества. И как удачно, что она вернулась домой именно сейчас, когда у них в деревне образовалось собственное общество, пусть и небольшое.

Элизабет расспрашивала Салли о Пэкстоне, и та с гордостью сообщила, что за время ее отсутствия здесь кое-что изменилось. Хозяин «Толбота и голубки», бывшего многие годы трактиром для почтовых извозчиков, пристроил себе бальный зал с балконом для музыкантов. Теперь местная знать могла красиво провести время, не покидая родных мест. Дядя Тисбьютеров отошел в мир иной, оставив семье небольшое наследство. Они тут же купили соседний дом, отделали фасад и открыли магазин с кучей платьев и всяких ленточек для дам и отделом вполне приличной одежды для мужчин.

Салли очень хотелось рассказать хозяйке о Мэриан, но она решила подождать, пока та сама все увидит. Интересно, что Элизабет подумает о своей кузине, которая ведет себя так, как будто и не помолвлена? А эти ее скандалы с соседским семейством… Элизабет уж сумеет навести порядок! Можно поспорить, что Мэриан не поздоровится, когда она узнает о ее проделках.

Салли очень надеялась, что с возвращением Элизабет все встанет на свои места и будет даже лучше, чем раньше.

Элизабет провела пальцем по шершавой коре дуба, с удовольствием вспоминая, с каким радушием встретили ее в церкви, и испытывая полнейшее счастье оттого, что наконец вернулась домой.

Может быть, она еще долго томилась бы в Шотландии, дожидаясь разрешения вернуться, если бы не постоянное ощущение опасности, которое не покидало ее последнее время ни днем, ни ночью. Бедный доктор Камерон! Только угроза, что она потратит все заработанные у него деньги, чтобы нанять почтовую карету, заставила его сдаться и отправить ее домой в собственном экипаже со слугами.

«И что же я обнаружила? — размышляла Элизабет. — Пэкстон как стоял, так и стоит на том же месте. Юнис и Мэриан живы и здоровы. Никаких злодеев не заметно, никто не выслеживает своих жертв… Так почему же я до сих пор не могу найти покоя и на душе кошки скребут? Я не хочу больше испытывать эти чувства! Хватит! Потратить, столько усилий, чтобы забыть несчастья, связанные с детством, и снова поддаться им? Ни за что!»

Заточение в Шотландии принесло Элизабет много боли, но она сумела извлечь из него и кое-что полезное для себя. И прежде всего — она научилась управлять своим проклятием!

По совету доктора Камерона Элизабет стала изучать книги по медицине, и это помогло ей узнать, как решить ее собственные проблемы. Оказалось, что концентрация воли помогает заглушать видения гораздо эффективнее, чем пересчитывание ступенек. А бороться с непрошеными мыслями лучше всего с помощью изучения языков, математики, медицины и литературы. Как правило, чужие мысли тут же трусливо исчезали.

Элизабет казалось, что она обрела наконец долгожданный покой. Если бы только не смутное ощущение опасности, которое преследовало ее в последнее время… Как назло, дома это ощущение усилилось, «приветствуя» ее каждое утро и провожая спать ночью. Блики видений и голосов постоянно пробивались через ее баррикады, а от тщетных попыток заглушить их она чувствовала опустошенность и усталость.

Чтобы восстановить спокойствие, которого она с таким трудом достигла, может, стоило впустить видение в свое сознание и узнать наконец, в чем же состоит опасность? Но, размышляя над этим, Элизабет содрогалась при мысли, что, если покрывала будут сорваны хоть на мгновение, ее покой разрушится, и все начнется сначала.

Но беспрестанно бороться с собой было так утомительно! Элизабет прислонилась к дубу и закрыла глаза. Стоило ей на секунду расслабиться, чувство опасности проникло внутрь, стало шириться, расти и наконец заполнило ее всю. У Элизабет перехватило дыхание. Это чувство было похоже на приближающийся ветер, яростно сгибающий верхушки деревьев. Она уже один раз испытала этот ужас от собственного бессилия — в тот день, когда жизнь Мэриан висела на волоске. Но тогда она хотя бы знала, что делать!

Вспышка света, затем какое-то движение появилось где-то на краю ее сознания. Дрожа с головы до ног, Элизабет ослабила заслон, который воздвигла у себя в мозгу, и осторожно отдалась на волю видений.

Заплясали резкие красные тени. Спрятавшись в тени большого дома, около экипажа стоял человек. Какая-то красноватая жидкость бежала по блестящим гладким камушкам пешеходной дорожки и текла дальше на булыжную мостовую. Кто-то, весь закутанный в темный плащ, подошел к этому человеку. Потом свет луны погас, и все скрылось в темноте.

Но одного мгновения оказалось достаточно, чтобы Элизабет узнала человека, который прятался за экипажем. Это был монстр из ее детского сна!

Она судорожно стала вспоминать, видела ли когда-нибудь раньше эту улицу и эти дома. Архитектура Шотландии была совсем другой, а Пэкстон и вовсе не мог похвастаться такими великолепными зданиями.

Но какое отношение эта мрачная картина имеет к ней? Элизабет рассердилась на себя за то, что раскисла. И почему она решила, что непременно увидит нечто важное? Чего она в итоге добилась? Просто выдумала еще одну версию старого кошмара. Ведь и прежде ее видения часто бывали разрозненными, не имели никакого смысла…

Элизабет облегченно вздохнула. Скорее всего, это была просто-напросто картинка из старой готической книги. Такие книги она часто рассматривала с Маргарет Камерон. Слава Богу, что все ее тревоги за родных оказались напрасными!

Успокоенная, Элизабет прошлась до мостика и остановилась полюбоваться лучами солнца, танцевавшими на воде. И тут неожиданно еще одно видение овладело ею, а с ним пришла теплая, тягучая истома.

Это видение было совсем не похоже на предыдущее. Легкая дымка появилась перед глазами, изменчивые лучи света пробивались сквозь нее, как через прозрачные занавески в зимний день. Свет медленно приближался, расширяясь, пока не заполнил всю картину.

Элизабет заглядывала снаружи в высокое окно, где горело бесчисленное множество свечей. До нее доносился смех и шум голосов. Она стояла в саду, вдыхая аромат роз, завороженно прислушиваясь к журчанью ручейка. Ее ноги промокли от росы, но ей тепло. Кто-то подошел сзади и обнял ее за плечи. Она чувствовал жаркое дыхание у себя на шее, чьи-то губы призывали к покорности… Элизабет не надо было оборачиваться, чтобы понять, что это Хоксли.

Она поспешила отогнать непрошеное видение. Откуда появилась эта чувственная картина? Из каких глубин ее души поднялась эта страсть, которую она никогда ни к кому не испытывала раньше? Элизабет бросало то в жар, то в холод, ей было трудно дышать.

«Нет! — кричала ее душа. — Нет, больше этого не случится!» Она не собиралась пускать Хоксли в свои мысли, и если это — сцена из будущего, которое как-то связано с ним, то сейчас она не желает ничего знать об этом! Ведь однажды ей уже удалось изменить будущее, убедив Хоксли спасти Мэриан. Значит, это в принципе возможно. И она уж постарается как-нибудь не оказаться в саду наедине с Хоксли!

Элизабет убеждала себя, что этот маленький эпизод был просто результатом ее возвращения домой, где она во всем чувствовала присутствие Натана. Она бы не удивилась, если бы увидела его в Пэкстоне собственной персоной — со всем его высокомерием и нелепыми командами.

Внезапно Элизабет охватило отчаяние. Четыре года она довольно успешно старалась изгнать Хоксли из своей памяти. Так неужели теперь ей придется постоянно бороться с его призраком, будь он из прошлого или из будущего?!

Она стала взрослой и может отвечать за свои поступки сама! Она уже послала герцогу должное уведомление о своем приезде домой. Она вернулась, чтобы остаться навсегда — если только сама не захочет повидать мир!

Признаться, Элизабет давно мечтала найти достойную путешествующую семью, которая нуждалась бы в воспитательнице или компаньонке. Ей бы хотелось повидать другие страны, поговорить на французском и греческом с людьми, для которых эти языки были родными, а также увидеть воочию достопримечательности, о которых столько читала.

А если ей когда-нибудь захочется иметь детей — что ж, она выйдет замуж. Правда, эта перспектива прельщала Элизабет гораздо меньше, задевая чувство независимости, ей присущее. Возможно, она найдет себе мужа во время путешествия…

Элизабет усмехнулась. А вдруг она встретит таинственного графа, живущего в замке с привидениями, и узнает зловещую картину, которая только что так ее напугала?