22

ОЧНУЛСЯ я от боли во всем теле и с удивлением обнаружил, что нахожусь в пещере, в благословенном тепле.

Просторная и сухая, пещера не просто служила кому-то убежищем от непогоды, она была превращена во вполне уютное подобие нормального человеческого жилища. На стенах было укреплено несколько факелов, которые заливали все помещение светом и, кроме того, его согревали.

Я возлежал на высокой охапке соломы, тонкий слой которой покрывал весь земляной пол насколько хватал глаз. Справа от меня на таком же соломенном ложе распростерлась принцесса. Она казалась спящей.

Но тут что-то мелькнуло в глубине пещеры, там, куда не доставал свет факелов и где сгущались тени. Приглядевшись, я понял, что в дальнем углу сидит, прислонясь к стене, какой-то человек, вероятней всего мужчина, и не отрываясь глядит на меня. Я сел на своей постели из соломы, морщась от боли в суставах и мышцах, и стал пристально всматриваться в темный угол, где расположился незнакомец. Но лицо его оставалось в тени.

— Кто вы? — спросил я.

Тот медленно поднялся на ноги. Мне со страху даже почудилось, что он не просто встал, а будто бы развернулся, вытянувшись вверх, словно змея. И сделал шаг вперед. Потом еще один и еще, пока не очутился в круге света от ближайшего факела.

У меня перехватило дыхание.

Тэсит уставился на меня не мигая единственным своим глазом.

Я испустил пронзительный вопль и вздрогнул всем телом, словно пробуждаясь от кошмарного сна. Но, снова оглядевшись по сторонам, к ужасу своему обнаружил, что по-прежнему нахожусь в пещере и что это жуткое видение предстало передо мной не во сне, а наяву. Вот и ложе из соломы, факелы, вон там недвижимая Энтипи, а вот он, Тэсит, собственной персоной. Эхо моего крика замерло в вышине под сводами пещеры. Тэсит молча продолжал сверлить меня взглядом. Я покосился на принцессу. Она слегка шевельнулась, но так и не пробудилась от сна.

Справа от меня лежал мой меч, слева — посох. Он поместил оружие на расстоянии вытянутой руки от моей постели. Но Тэсит был не из тех, кто легко прощает такие обиды, как та, которую я ему причинил. Он оставил мне посох и меч только потому, что не сомневался в своей способности рассчитаться со мной независимо от того, буду ли я вооружен или безоружен. Да уж, уверенности в себе ему по-прежнему не занимать. Чего никак нельзя было сказать о вашем покорном слуге.

Он по-прежнему молчал. Я тоже не говорил ни слова. Несмотря на животный ужас, который меня буквально парализовал, мне было любопытно, кто же из нас первым произнесет хоть слово.

Разумеется, это сделал он.

— Как ты мог? — были первые его слова. Вернее, я попросту догадался, что он именно это хотел сказать, тогда как в действительности изо рта его вырвалось нечто невнятное вроде: «Катымо». Я нахмурился.

— Что?

Он с выражением досады закатил свой единственный глаз и повторил вопрос медленно, по слогам, и почти отчетливо. А я снова переспросил:

— Как я мог — что?

Тэсит покачал головой, недоумевая и досадуя, почему это я делаю вид, что мне непонятен его вопрос, да и сама суть происходящего. Он спрашивал, как я мог столь коварно и подло предать его, проявить такую черную неблагодарность после всего, что он для меня сделал. Он прекрасно понял, что я отдаю себе отчет в тогдашнем своем поступке и лишь разыгрываю непонимание, чтобы потянуть время, и потому больше не стал повторять свой вопрос.

Теперь только, увидев его вблизи, я смог вполне оценить ущерб, который причинил его внешности несколько месяцев тому назад. На лбу у него остался глубокий шрам от раны, нанесенной моим посохом. Кожа срослась неровно, зигзагом, и это нисколько не красило моего бывшего друга. К этому следовало добавить слегка покривившийся нос и свернутую вбок челюсть. Я успел заметить зияющие провалы у него во рту, в тех местах, где прежде были зубы. Вдобавок к утрате внятности и четкости речи он еще и издавал сквозь эти щербины какой-то свистящий звук, когда произносил некоторые согласные. Его свалявшиеся и растрепанные волосы лоснились от жира, не в лучшем виде пребывала и борода. Он теперь даже отдаленно не походил на героя.

Скорей выглядел как безумец.

— Мне пришлось самому вправлять себе челюсть и стягивать ее лубком, чтобы срослась, — заявил он таким непринужденным тоном, как если бы наш разговор происходил за столиком в трактире, где мы, потягивая эль, делились бы воспоминаниями о былых невзгодах. — Здорово ты тогда постарался, По. — Помедлив, он все же снова спросил: — Как ты мог?

Мне пришлось напрячь воображение. Я понимал, что должен, обязан дать ему хоть какой-то ответ. Но ничего путного на ум не приходило. Тогда, пожав плечами, я пробормотал:

— Так надо было.

Он кивнул. Как ни странно, вид у него при этом был такой, словно иного он от меня и не ожидал.

— Мы все совершаем то, что нам предназначено. — Это философское изречение было совершенно в его духе. — И с этим ничего не поделаешь. Вот и теперь: мне придется тебя убить, По. Иначе просто нельзя. Надеюсь, ты понимаешь. И не держишь на меня обиды.

— Нет, конечно, — заверил его я. — С чего бы? — И, помолчав, осторожно спросил: — Ты прямо сейчас… этим займешься?

— О нет, что ты, что ты! — возразил он с необыкновенной горячностью. — Нет, как же бы я мог это сделать, пока Энтипи не пришла в себя? Нет, По. Нет… Сперва мы дождемся ее пробуждения от обморочного забытья. Потом ты должен будешь унижаться, валяться у меня в ногах, вымаливая пощаду. Это очень важный момент. Она должна видеть, как ты это будешь проделывать.

— Почему ей непременно нужно это видеть?

— Потому что Энтипи успела за столь долгий срок в тебя влюбиться. Верно ведь? Скажи правду, я не стану принимать это близко к сердцу. Честное слово. Обещаю.

— Не станешь принимать к сердцу? Обещаешь? — возопил я. — А меня убить собрался?! Да как у тебя только язык поворачивается?..

Тэсит приблизился ко мне и опустился на колени в нескольких футах от моего ложа. Он уставился на меня своим единственным глазом и заговорил, как прежде, тщательно выговаривая слова, и мне казалось, что-то в его душе умерло, перестало существовать, навсегда покинуло тело вместе со способностью внятно произносить звуки.

— Да, я собираюсь тебя убить, но при этом не питаю к тебе никакой вражды, не чувствую досады и злости. Все это было, но теперь исчезло без следа. Мне приятно поделиться с тобой тем, что как настоящий, подлинный герой я сумел стать выше любых мелочных соображений, любых личных счетов. Ярость, чувство мести мне не свойственны. Вот когда ты на меня напал и оставил лежать на поляне покалеченного, истекающего кровью, я испытывал жгучее желание тебя убить. Оно было горячее тысячи солнц.

— Это… было сильное чувство, — промямлил я, лишь бы хоть что-то сказать.

— И после, когда мне пришлось самому вправлять себе челюсть, когда меня стала мучить нестерпимая боль от ран, что ты мне нанес, моя злость распалилась еще пуще. Тысяча солнц? Нет, вся сотня тысяч, это будет ближе к истине. Но знаешь что, По?

— Нет. Не знаю. Что?

— На то, чтобы поддерживать в себе ярость такого высокого накала, требуется очень много сил. И если тебе одновременно надо их тратить на лечение, на то, чтобы оправиться от ран… приходится выбирать, что важней. Я счел более важным для себя… выживание, восстановление здоровья… в надежде на то, что когда-нибудь мы с тобой встретимся вновь. Мне было совсем нетрудно отыскать твой след. Феникс ведь только-только родился, а потому в полете он оставлял за собой огненный след. Верхушки деревьев там, где он пролетал, оказались немного опалены. Этот след мало кто кроме меня сумел бы заметить. Но для меня это было проще простого. Ты ведь знаешь, на что я способен, Невпопад.

Я кивнул. Мои члены вдруг ожили — онемение прошло, к ним вернулись былые силы, подвижность. Вероятно, на тело воздействовало само сознание того, что я остался жив. Но я по-прежнему не двигался, чтобы ненароком не обозлить Тэсита. Я был на его территории и в полной его власти.

— Возможно, мое выздоровление длилось бы гораздо дольше… или вовсе не наступило бы, не встреть я друга.

— Друга?

Тэсит вытянул губы трубкой и пронзительно свистнул. Снаружи послышался топот копыт, и я приготовился к новой встрече с единорогами. Во мне все так и замерло от ужаса. И тут в пещеру протиснулось нечто громадное, темное… Я не верил своим глазам.

— Титан! — Ибо это и впрямь был он, могучий, роскошный жеребец, некогда принадлежавший покойному сэру Умбрежу. Ошибиться я не мог — сколько раз любовно проходился щеткой по этой блестящей шкуре, на которой теперь, как раз посередине груди, виднелся небольшой шрам, сколько раз седлал и расседлывал его. Я узнал бы этого жеребца, даже ослепнув на оба глаза, просто на ощупь.

Тэсит выглядел слегка удивленным, так, самую малость.

— Привет, Улисс, как я тебя нарек… или Титан, как называли тебя прежние хозяева… — Он задумчиво посмотрел на лошадь, потом перевел взгляд на меня. — Значит, ты его и в самом деле узнал. Смотри, смотри на него повнимательней, Невпопад. Во все глаза, благо они у тебя оба на месте. Этот красавец, вероятно, единственное живое существо на земле, питающее к тебе привязанность.

— Но… с чего ты это взял?..

— Я нашел жеребца в лесу, вскоре после нападения на ваш отряд ублюдков-гарпов. О, в самом деле, Невпопад. — Он кивнул, усмехаясь. Его позабавило выражение недоумения, мелькнувшее на моем лице. — Учуяв запахи, которыми полнился лес на несколько ярдов вокруг той поляны, обнаружив поломанные ветки и тела погибших… я без труда мысленно воспроизвел картину случившегося. Улисс… прошу прощения… Титан был серьезно ранен. Я стал за ним ходить, врачевал его рану, пока он не поправился. Благодаря следу, который оставил феникс на верхушках деревьев, я представлял себе, пусть только приблизительно, куда ты направился. Титан слишком хороший конь, чтобы я рискнул оставить его на сомнительную милость леса. И я выходил его.

Конь, словно поняв, что речь идет о нем, слегка изогнул благородную шею и негромко заржал.

Этот звук услыхала и Энтипи. Она с едва слышным стоном повернула голову набок. Но глаза ее все еще оставались закрытыми. Тэсит скользнул взглядом по ее лицу и неторопливо продолжил:

— А потом мы двинулись по твоим следам и остановились там, где нас застигла зима. К сожалению, мы не могли развить большую скорость. Ведь у нас не было феникса. А все благодаря вмешательству в ситуацию моего разъединственного друга, Невпопада. Мы обосновались здесь, чтобы переждать холода. Все это время я истово молился о том, чтобы встретиться с тобой, По. Чтобы наши пути где-нибудь да пересеклись. Но вдруг… — Он мечтательно вздохнул. — Вдруг я почуял запах сирени… Запах единорогов. Мое обоняние теперь уже не то, каким было прежде… благодаря усилиям моего бывшего доброго друга, Невпопада. Но даже несмотря на это, я уловил в воздухе божественный запах и понял, что стадо обосновалось неподалеку. Я как раз собирался идти к ним, когда почувствовал, что их что-то встревожило. Но тут с гор сошли лавины, отрезавшие мне путь к единорогам, к их пастбищу, туда, где царит вечная весна. Я в который уже раз проклял судьбу. И вдруг… Титан начал беспокоиться. Он так себя повел, словно тоже учуял в воздухе что-то знакомое. Он настойчиво стремился к одному ему известной цели сквозь рыхлый глубокий снег. Мне ничего не оставалось кроме как за ним последовать. И конь вывел меня к тебе. Он тебя отыскал на дне ущелья, По. И нисколько не противился, когда я взгромоздил на него тебя и Энтипи, чтобы привезти вас обоих сюда. Видишь, выходит, его преданность тебе не знает границ. Согласись, такая привязанность весьма трогательна… И чрезвычайно редка…

— Ты все болтаешь без умолку, — мрачно проговорил я. — Не слишком ли это утомительно для твоей кривой челюсти? — Мне надоело слышать его ехидные намеки, оскорбительные замечания. — Коли собрался меня убить, так действуй, чего же ты медлишь?

— Я же тебе уже сказал, — терпеливо возразил Тэсит. — Она должна это видеть… Понять, осознать, что…

Энтипи сидела на своем соломенном ложе, взгляд ее затуманенных глаз блуждал по сторонам, ни на чем не останавливаясь и не фокусируясь. Принцесса еще не вполне пришла в себя…

— Невпопад!.. — хрипло произнесла она.

— Он здесь, где ж ему еще быть, девочка моя милая! — радостно отозвался Тэсит.

Она, конечно же, узнала этот голос. И вполне осмысленно взглянула на него.

— Тэсит!

— Да, я все тот же, моя милая, я предстал перед тобой, как и обещал…

Он приблизился к ней, но Энтипи в ужасе от него отшатнулась.

— Ты ужасно выглядишь!

— Что ж, признаю, прежде я был намного краше, но…

— Не понимаю, что ты такое бормочешь? «Пежже ябыв нанодо каши», — передразнила она его. — Что это означает?!

Душа моя преисполнилась злорадства. До чего ж приятно было видеть замешательство, растерянность, смущение моего бывшего друга, который прежде являл собой само совершенство. Энтипи вовсе не собиралась пасть в объятия своего долгожданного героя. Напротив! Она глядела на него как на полураздавленное насекомое, поверьте! Лицо ее выражало недоумение, я без труда прочитал в ее глазах мысль, которую она пока еще не облекла в слова: «Что здесь понадобилось этому персонажу из прошлого? В настоящем и в будущем он совершенно неуместен». Я себя чувствовал все лучше, все бодрее и увереннее. Жаль только, что недолго придется радоваться победе, мой бывший друг слов на ветер не бросает…

Тэсит сделал нетерпеливый жест, но, вздохнув, взял себя в руки и вернулся к своей прежней манере разговора — стал произносить слова медленно, буквально по слогам. И отступил от принцессы в сторону. Повторив фразу, которую Энтипи не расслышала, он столь же неторопливо продолжил:

— Энтипи… Мне известна твоя способность проникать глубоко в суть предметов и явлений, не судить о людях по их внешности. Когда мы с тобой только познакомились, тебя не смутило мое прошлое лесного разбойника и мятежника… и твоя вера придала мне сил для свершения героических деяний… Ты, ты одна была моей путеводной звездой, моим идеалом, моей…

Энтипи прервала его на полуслове, возвращаясь к прежней теме, словно он и не пытался разливаться перед ней соловьем:

— Нет, ты меня не понял, ты в самом деле выглядишь хуже некуда. Ты утратил всю свою былую привлекательность. Растолстел, не следишь за собой.

— Но ведь то, что у человека внутри, куда важ…

— И вдобавок от тебя воняет!

— А с этим-то что я могу поделать?! Прикажешь мне в снегу купаться?! — выпалил он. — Все вокруг замерзло, застыло. Я с трудом растапливал понемногу снега, чтобы напиться… И то не вдоволь. А ты хочешь…

— Не ори на меня. Я принцесса. Никто не смеет повышать на меня голос.

— Прости, — смиренно пробормотал он, наклонив голову. Я с трудом сдерживался, чтобы не расхохотаться. — Ты, конечно же, права. Но пойми: ты одна вдохновила меня на все, что я совершил значительного, все до единого мои подвиги были посвящены тебе! Я выполнил три, целых три задания Старого великана. Ради тебя. И ради тебя одной я отыскал кольцо Посейдона, которое дало мне власть над наядами… и они меня спасли от верной смерти, когда я упал в реку, сброшенный с высокого берега ублюдками-гарпами…

— Это очень мило, — кисло улыбнулась Энтипи, но все то время, пока ты так геройствовал, я находилась в рабстве у благочестивых жен, пережила нападение гарпов, побывала у них в плену, а после прислуживала в одном из трактиров Приграничного царства Произвола. Ты полагаешь, это приличествовало принцессе, наследнице престола? Ты думаешь, мне легко было такое пережить? И если бы не он, Невпопад…

— Если бы не он, Невпопад?! — Физиономия Тэсита, и без того несимметричная, еще больше перекосилась от злости. Я думал, его вот-вот удар хватит. — Энтипи… — снова кротко воззвал он к принцессе, взяв себя в руки. — Обо мне слагали песни… Эпические поэмы! И у тебя язык повернулся сравнить его со мной? Что же такое поют о нем, прославляя его «великие подвиги», хотел бы я знать?!

Наклонившись вперед, я со смешком ответил:

— Как же, один оруженосец сочинил про меня пару лимериков… не совсем приличного содержания.

— Заткнись! — рявкнул Тэсит. — Это вопрос риторический! Так неужто же ты, Энтипи, предпочтешь его мне? Одаришь его своим расположением… Его?! Того, по чьей вине ты претерпела все несчастья, о которых сейчас говорила?

— О чем это ты? — строго спросила она.

Я не рискнул вмешаться в ход их беседы, как мне ни хотелось вставить хоть несколько слов… Судя по виду Тэсита, он вполне способен был отсечь мне голову одним взмахом меча, если б я на свое несчастье привлек сейчас его внимание к моей скромной персоне. И он все ей рассказал. Как череда эпических подвигов в конечном итоге привела его к месту возрождения из пепла легендарного феникса. С каким восторгом он наблюдал за самовозгоранием прежней особи и появлением на свет новой. Как он собрался было совершить самое великое из своих деяний… но был остановлен подлым и коварным Невпопадом. Как его феникс оказался похищен, а сам он был повержен и покалечен мной, его бывшим другом, напавшим на него, безоружного, когда он меньше всего этого ожидал…

Короче, он рассказал ей всю правду.

Энтипи слушала его с напряженным вниманием. Она ловила каждое его слово, изредка кивая. Когда Тэсит умолк, она некоторое время сидела, не произнося ни одного звука, с непроницаемым выражением на лице, и искоса поглядывала то на меня, то на него, потом снова на меня… А после вздохнула и мягко проговорила:

— Тэсит…

— Да, любовь моя.

— То, что ты здесь нам рассказал, — тут в голосе ее зазвучал металл, — самая бессовестная клевета, какую я когда-либо слыхала.

— К-клевета?! — Тэсит отказывался верить своим ушам. Нет, в самом деле, он решил, что слух его подводит.

— Как ты смеешь, — продолжала отчитывать его принцесса, — пытаться переложить собственную вину, собственную несостоятельность на плечи отважного и честного Невпопада?

— Несостоятельность?! Переложить вину?! — Не помня себя от злости, взревел Тэсит. Ярость настолько затмила его разум, что он способен был лишь тупо повторять ее слова, не находя собственных.

— Невпопад сумел разыскать феникса, которого ты, без сомнения, упустил… а потом он, рискуя собой, спас меня от гарпов, заботился обо мне все эти долгие месяцы… И после всего этого у тебя повернулся язык обвинить доблестного оруженосца…

«О боги, мне все же удалось… У меня получилось… перетянуть одеяло на себя».

— … в том, что он коварно напал на тебя, чтобы заступить твое место и похитить твою славу!

— Но именно это он и сделал! В точности так все и было!

— А тебе не приходило в голову, Тэсит, что, быть может, не стоило придавать этой твоей славе такое уж большое значение? И действовать следовало не ради нее как таковой, а во имя каких-то других целей?

Губы его дрогнули. При этом до меня долетел странноватый звук — негромкий щелчок. Это он челюстью двинул, чтобы придать ей более или менее нормальное положение. Я так думаю, клацающий звук издали соприкоснувшиеся между собой верхние и нижние зубы. Только так он был способен худо-бедно произносить звуки и складывать их в слова.

— Не ради… моей славы? — В голосе его слышалось искреннее изумление. — Но что же может быть превыше нее? Я ее заслужил! Я столько лишений претерпел, столько раз рисковал жизнью, столького в итоге достиг! А чего мне стоило выследить феникса, который собирался самовозгореться и возродиться из пепла? Он непременно должен был стать участником моего самого грандиозного, самого героического деяния! Но его у меня украл этот… этот урод проклятый! Это ничтожество! Ты хочешь, чтобы я существовал в мире, где нет признания заслугам, самопожертвованию, где не существует веры в героический идеал, но где двуличие и коварство бывают вознаграждены самой щедрой мерой, а в выигрыше неизменно оказывается тот, кто проворнее всех гонится за собственной выгодой. Это мир несправедливости! Я отказываюсь жить в нем!