Она растерянно заморгала, но через мгновение тряхнула головой и парировала:

— Я хоть сейчас могу на себе платье разорвать. И скажу, что ты увидел бабочку, когда… пытался взять меня силой.

— Допустим, — с важным видом согласился я. — Но как по-твоему, многие ли женщины, достигнув пика удовольствия в объятиях мужчины, кричат и ухают, словно охотящийся филин? И все ли они подбадривают своих партнеров возгласами: «Скачи, жеребец! Шибче, шибче скачи, мой жеребчик! А ну, галопом! Вперед!» Диктатор, между прочим, в свойственной ему варварской манере дал всем своим гостям понять, что успел тебя испытать на ложе любви. И что он — твой первый мужчина. Как думаешь, он будет сильно разочарован, если я ему докажу, что это, мягко говоря, не совсем так? Ты ведь, поди, и с ним вела себя в постели, как я описал? Так что не рассчитывай, дорогая, намного меня пережить, если поднимешь шум и обвинишь меня бог весть в чем. Твоя голова скатится на пол пиршественного зала вслед за моей.

Моя речь произвела на Астел глубочайшее впечатление. Она несколько раз глубоко вздохнула и бессильно привалилась к стене коридора, инстинктивно прижав руку к горлу. К тому месту, на которое мог бы прийтись удар меча ее будущего мужа. Злодейке явно не улыбалось пасть жертвой собственных плутней. Я с удовольствием наблюдал за тем, как она буквально корчилась от бессильной ярости, от безысходности, от сознания собственного поражения. Ибо я одержал над ней верх. Моя победа была полной и безоговорочной. И мы с ней оба это понимали. Устремив на меня потухший взор, она произнесла три слова, которых я ждал от нее с самого начала:

— Что тебе нужно?

— Что мне нужно? — задумчиво повторил я.

— Вот именно, — горько усмехнулась она. — Ты ведь не просто так все это затеял. Не ради того, чтобы меня напугать и расстроить. Так чего же ты от меня хочешь?

— Изволь, я тебе отвечу. — В голосе моем зазвучал металл. — Я желаю вернуть свою былую наивность, способность забыть в объятиях женщины обо всем на свете, не ожидая, что она при случае попытается воткнуть мне нож в спину. Я желаю снова уверовать в то, что если женщина раздвигает ноги, чтобы принять в себя мою плоть, она и душу передо мной раскрывает, а не ждет возможности предать и обокрасть меня, имевшего неосторожность ей довериться. Я желаю при воспоминании о покойной матери не чувствовать вкус пепла на губах, не видеть перед собой расколотую урну, не напоминать себе, что именно в день ее похорон я окончательно утратил веру в людей. Я желаю, чтобы при мысли о моем первом сексуальном опыте у меня с губ не срывалось всякий раз: «Каким же безмозглым идиотом я был!» Можешь ли ты все это мне вернуть, Астел? Что скажешь?!

Представьте себе, эта негодяйка опустила голову. Она не в силах была встретиться со мной взглядом.

— Нет, — едва слышно прошептала она.

— А раз так, значит, я потребую возмещения в виде звонкой монеты.

— Я отдам тебе все свои деньги! — поспешно заверила меня она.

— Некоторую сумму я от тебя приму, — заявил я. — Чтобы хватило на то время, пока я останусь здесь, в этих землях. Но за их пределами соверены и дюки с изображением профиля злодея Шенка, твоего будущего супруга, хождения не имеют. И поскольку в мои планы не входит здесь задерживаться…

— Но я-то что могу поделать? — растерялась Астел.

— Золотые и серебряные безделушки, драгоценные камни меня вполне устроят. Столько, сколько я смогу незаметно вынести из замка.

— И как часто ты отныне будешь передо мной являться, чтобы требовать платы за свое молчание? — с горькой усмешкой спросила она.

— Можешь мне не верить, Астел, но я больше никогда, ни за какие деньги не пожелаю с тобой встречаться. Один твой вид, звук твоего голоса приводят меня в такую ярость, что я, того и гляди, захвораю. Для меня предпочтительней конюшни языком вылизать, чем лишний раз оказаться на таком близком от тебя расстоянии, как теперь.

Она, разумеется, не до конца поверила, что столь легко от меня отделалась.

— Но… Ты столько потратил времени на слежку за мной, так долго ждал удобного случая… Неужто же тебе будет довольно только один раз напугать меня до обморока и получить некоторую сумму денег?

— Представь себе, для меня главное — именно взыскать с тебя деньги. И получить больше, чем ты у меня украла, в наказание за твое тогдашнее предательство, за твою алчность. Все прочее, чего ты меня лишила, утрачено навсегда и ничем не может быть компенсировано, как мне ни грустно это осознавать. И еще одно — я хочу, чтобы ты отдавала себе отчет, Астел, что я в любую минуту, и теперь, и после, могу несколькими словами тебя уничтожить. Помни об этом. Задумывайся иногда, что, чего бы ты ни достигла, это стало возможно только благодаря моей снисходительности, моей незлопамятности. Пусть это послужит тебе утешением, ведь ты станешь горько сожалеть о золоте и камнях, которые я у тебя заберу и которыми вполне удовольствуюсь. Пойми, я хочу тебе… отомстить, и только, но вовсе не намерен тебя… угробить. Ну а теперь пора мне наконец испытать, насколько велика твоя щедрость.

— Щедрость под угрозой разоблачения таковой не является, — поджав губы, процедила Астел.

— Как и любовь, когда на уме — воровство и убийство. Ведь ты в добавление к тому, что ограбила нас с Маделайн, еще и убить меня хотела. Но я тогда остался жив, так что и ты теперь тоже, уверен, не умрешь.

Астел досадливо поморщилась, но ничего на это не ответила. Помедлив, она повернулась и зашагала вперед по нескончаемому коридору. Я заторопился следом. Но на сей раз уже не плелся позади нее, а, нагнав, пристроился рядом. Вдруг ей пришло бы в голову сбежать? Я и этого не мог исключить.

— А знаешь, — проговорила она мягко и вкрадчиво, — я ведь время от времени тебя вспоминала. Поверь, Невпопад, я не со зла тогда так поступила. От безысходности.

— Как мило с твоей стороны сообщить мне об этом, — буркнул я, нимало не тронутый ни ее словами, ни тоном, каким она их произнесла.

— Видишь ли… я никогда не желала тебе зла. Да-да! И вдобавок все было несколько иначе, чем ты привык думать…

— Да неужто?

— Когда мы с тобой… Когда мы занимались любовью… Это был искренний порыв, все вышло спонтанно… И только когда я увидела твои деньги, то просто не смогла противиться искушению. Поддалась минутной слабости… Я ведь всего лишь слабая женщина, Невпопад!

— Да ну? — хмыкнул я. — Конечно же, ты не воровка и не убийца, а просто слабая женщина… Как это я раньше не догадался! Знаешь, дорогая, любой из самых закоренелых злодеев-висельников мог бы с полным на то основанием повторить твои слова, имея в виду себя самого: «Я не потому убил, ограбил, изнасиловал, что таким уж злодеем уродился, просто не мог противиться искушению по слабости своего характера».

— Но ведь то, что я тебе сказала, — чистая правда, — запротестовала она, кокетливо хлопая ресницами.

— Астел, — с сердцем воскликнул я, — похоже, ты просто перестала различать правду и ложь!

— А ты, выходит, безошибочно чувствуешь между ними разницу? — сощурилась она.

— Еще бы! Тем и жив до сих пор.

Остальной путь до покоев графини Пенсне мы проделали в молчании.

Энтипи, ожидавшая меня у столика с закусками, как я ей и велел, встретила мое появление вопросительным взглядом.

— Все. Уходим, — прошептал я ей, как только приблизился на достаточное расстояние, чтобы никто, кроме нее одной, не мог нас услышать. — Уходим немедленно!

— Но пир еще не кончился, — запротестовала она. — Нам не заплатят наши…

— К черту соверены! — сердито прошипел я. — Надо поживей уносить отсюда ноги! Поверьте, я знаю, что делаю.

Тут взгляд ее переместился с моего лица вниз, и, проследив за ним, я к досаде своей обнаружил, что мешочек с драгоценностями Астел, упрятанный в самое сокровенное и, как мне казалось, надежное место — в облегающие тонкие панталоны, образует довольно заметную выпуклость… Принцесса выразительно подняла брови.

— Драгоценности, — пояснил я, понизив голос, насколько это было возможно.

— Вы такого высокого мнения о…

— Да нет же! — вспыхнул я. — Настоящие! Золото, камни. — Оглядевшись по сторонам, я осторожно переместил мешочек так, чтобы он как можно меньше выдавался вперед.

Только это и убедило Энтипи, что я правду ей сказал. Побледнев, она прошептала:

— Боже, вы их украли!

— Нет. Это старый долг. Идемте же!

Энтипи ничего не поняла, да в этом и не было необходимости. Банкет продолжался. Гости и слуги сновали туда-сюда по огромному залу, и нашего ухода никто не заметил. Я старался двигаться со всей возможной осторожностью, чтобы монеты и побрякушки, которые я попрятал кроме упомянутого места куда только мог — в карманы, за подкладку камзола, в тайник, помещавшийся в посохе, — паче чаяния, не звякнули друг о друга при каком-нибудь моем резком движении.

Выйдя из зала, преследуемые звуками продолжавшегося веселья, мы крадучись устремились к выходу для челяди. Нам предстояло преодолеть широкую винтовую лестницу, просторный холл, короткий коридор, а после — дверь, за которой царили тьма и тишина. Там мы были бы уже в безопасности. Мы спустились с лестницы, и, окинув взглядом огромный пустой холл, я в который уже раз мысленно помянул недобрым словом свою хромую ногу. Насколько быстрей мы пересекли бы это бесконечное пространство, кабы не она! Мне не терпелось как можно скорей выбраться из проклятого замка, оседлать нашего конька и мчаться из резиденции Шенка во весь опор до самого трактира. Но главное — успеть улизнуть из логова диктатора, крадучись проскользнуть по короткому коридору, примыкавшему к холлу, пока кто-нибудь нас не окликнул свирепым голосом: «Эй, вы!» Что сразу же и случилось. Мы с Энтипи застыли на месте. Голос этот я мгновенно узнал. Чертов дворецкий. А ведь мы были всего в каких-нибудь десяти футах от заветной двери, от свободы! Мы не успели еще опомниться от ужаса и неожиданности, как этот сукин сын мерзким голосом прибавил:

— Вот ведь негодники, милорд! Глядите-ка, улизнуть хотели! Не иначе как что-нибудь стащили!

— Слуга! — пророкотал грозный, вибрирующий голос, и я тотчас же понял, что теперь нас уже ничто не спасет. Мы с принцессой покойники. Потому как голос принадлежал самому Шенку.

Энтипи коротко вздохнула. Она не хуже моего понимала, в каком жутком, безвыходном положении мы очутились. Я лихорадочно пытался подтянуть хоть немного повыше мешочек с драгоценностями, которые Астел еще так недавно вручила мне с большой неохотой. Во время нашего бегства он успел-таки сползти вниз и придавал мне вид похотливого сатира. Но, впрочем, какое это могло иметь значение теперь, когда меня отделяли от неминуемой смерти каких-нибудь несколько минут. Или даже секунд. Я вцепился в рукоятку посоха обеими руками: ноги у меня подкашивались, я чувствовал, что, того и гляди, свалюсь на пол.

Энтипи приблизила губы к моему уху и предложила:

— Может, попробуем удрать?

— Ничего не выйдет, — ответил я.

Даже если б нам и удалось, миновав коридор, выбежать наружу, это вовсе не означало бы, что Шенк и его люди не нагонят нас в замковом дворе и не приволокут назад силой. В таком случае расправа может оказаться даже более жестокой и быстрой, чем та, что нас и без того ожидала. Я, разумеется, не стал делиться всеми этими соображениями с Энтипи. Она и без того была сама не своя от страха, к чему было окончательно выбивать у нее почву из-под ног. К тому же, как знать, возможно, ей-то как раз и удастся сохранить жизнь. Драгоценностей при ней нет. Я попытаюсь как-нибудь ее выгородить, возьму всю вину на себя…

— Куда это вы оба так торопились? — В голосе Шенка слышалась насмешка.

Я медленно повернулся к нему лицом. Даже в эти ужасные мгновения, парализованный страхом и ожиданием неминуемой гибели, я не мог удержаться, чтобы не соврать.

— Милорд… видите ли… моя подруга, — я кивком указал на Энтипи, — ей срочно понадобилось… то есть захотелось… у нее возникла нужда в… м-м-м…

Шенк вперил взгляд в то место моих панталон, где помещался мешочек с драгоценностями. И усмехнулся. А потом оглушительно захохотал, откинув голову назад.

— А-а-а! — веселился он. — Ясно, что ей понадобилось. А ты, вижу, готов удовлетворить ее потребность. Ну а мой дворецкий, выходит, пытался воспрепятствовать пылкой юности радоваться жизни, прожигать ее, как она того и заслуживает. Ты что ж это так оплошал, приятель? — С этими словами он хлопнул оторопевшего дворецкого по спине, так что тот покачнулся и едва устоял на ногах. И преданно улыбнулся своему господину.

Диктатор Шенк сунул руку за пояс, и внутри у меня все похолодело. «Вот оно!» — сказал я себе. Шутки в сторону, сейчас он выхватит оттуда кинжал и прикончит нас с Энтипи. О боже, обо мне-то и пожалеть некому, а вот несчастные Рунсибел с Беатрис все глаза выплачут по несчастной своей дочери. Но диктатор, представьте себе, вместо кинжала выудил из поясного кошеля золотую монету — между прочим, не какой-нибудь жалкий соверен, а целый дюк.

— Я ведь забыл тебя отблагодарить за услугу, оказанную моей невесте, — приязненно улыбнувшись, сказал он. — Держи! — Шенк швырнул мне монету, и я поймал ее на лету. Глядел на золотой кружок на ладони и глазам не верил. Никак не мог опомниться, такой неожиданный оборот приняли события… — Они только что отчеканены, эти новые дюки, — хвастливо сообщил Шенк. — И тебе одному из первых довелось получить монету нового образца. Взгляни на обратную сторону! — Я скользнул глазами по профилю Шенка на новеньком дюке и послушно перевернул золотой кружок. На оборотной стороне, как я и ожидал, красовался профильный портрет мерзавки Астел.

— Прежде мне и в голову бы не пришло тратиться на такие глупости, — поделился с нами диктатор. — Заказывать монеты с женским профилем на одной из сторон. Но коли берешь за себя настоящую графиню, следует отдавать дань условностям и… традициям.

— Золотые просто великолепны. И слова ваши золотые, милорд, — сказал я, выдавив из себя улыбку, которая скорее походила на гримасу.

— Дворецкий, а ты им заплатил за труды?

— Н-нет, милорд. Да они этого и не заслужили. Заявились сюда после всех, а уходят в разгар праздника. У нас так не принято…

«Милорд», не говоря ни слова, выхватил меч из ножен и отсек дворецкому голову. Та с тупым стуком упала к ногам несчастного, которые по инерции сделали два-три заплетающихся шага вперед, после чего подломились под обезглавленным телом. Мы с Энтипи окаменели от ужаса.

— Будет еще тут меня учить! — сварливо проговорил Шенк. — Раз я сказал — заплатить, так повинуйся! — Вытащив из кошеля второй дюк, он бросил его мне на ладонь, которую я по-прежнему держал открытой. — Будет с тебя?

— Милорд, нет слов, как мы потрясены вашей щедростью!

— Так возликуйте же, юнец и юница! — воскликнул диктатор, и только тогда я понял, что он здорово навеселе. — Радуйся, хромоногий слуга, что тебе довелось побывать на торжестве в честь моей помолвки. И гордись, что оказал услугу не кому-нибудь, а будущей супруге самого диктатора Шенка!

— Милорд! — ответил я с чувством. — Поверьте, никогда в жизни я не был так счастлив, как во время выполнения этого поручения, возложенного на меня лично вами!

Шенк махнул рукой, отпуская нас на все четыре стороны, и повернулся, чтобы уйти. Мы же со всех ног бросились к выходу из замка.