17

НИКОГДА прежде я с такой силой не жаждал насладиться чьим-либо унижением и никогда не бывал так жестоко обманут в своих надеждах и ожиданиях, как в течение долгих месяцев нашего с Энтипи вынужденного пребывания в трактире «У кромки леса».

Большую часть времени я проводил за мытьем посуды и подобного же рода тяжелой, грязной и неблагодарной работой. Как ни странно, хозяйка заведения Мари испытывала ко мне своего рода приязнь, что меня несколько смущало, а вот к принцессе, которую невзлюбила, относилась день ото дня все хуже. Энтипи, к чести ее будь сказано, решительно ничем этого не заслуживала. Эту суровость трактирщицы к новоиспеченной служанке можно было объяснить, пожалуй, только одним: принцесса никогда и ни на что не жаловалась.

Дело заключалось в том, что Энтипи, при всех ее капризах, при всех издержках ее непростого характера, была реалисткой. Я, как и Мари, ожидал, что девушка, что ни день, станет находить новые поводы для жалоб и всячески выражать недовольство своим новым положением. Что она примется грубить клиентам, станет отказываться выполнять самые тяжелые и грязные работы, какие ей поручали, — словом, даст хозяйке повод вышвырнуть ее в ближайший сугроб. Но оба мы обманулись в своих ожиданиях. Мари это здорово разозлило, и злость свою она срывала на Энтипи, взваливая на девчонку все больше работы.

А Энтипи молча ей покорилась. Ни словечком не возразила.

Проблема заключалась даже не в том, что она не жаловалась на тяжкую свою долю, проявляя несвойственную ей сдержанность. Все обстояло гораздо хуже: принцесса просто ни словечка не говорила с самого рассвета и до глубокой ночи. Переходила от одного посетителя к другому, молча принимая и выполняя заказы. Она их иногда записывала, чтобы не забыть и не перепутать, что сделало ее своего рода местной знаменитостью, ведь прочие трактирные служанки все поголовно были неграмотны и заказы повторяли вслух по нескольку раз, чтобы хорошенько запомнить.

Нет, я вовсе не хочу сказать, что в силу этой ее особенности клиенты держались с ней почтительно или дружелюбно. Ничуть не бывало! Они на нее повышали голос, если ей случалось им не угодить, и вкрадчивыми или грубыми голосами, в зависимости от настроения и степени подпития, говорили сальности, делали известного рода предложения, шлепали по мягкому месту, щипали за щеки, силой усаживали к себе на колени и разражались хохотом, когда она выворачивалась из их лап.

И все это принцесса терпела безропотно, не произнося ни слова.

Я, украдкой наблюдая за ней, не раз становился свидетелем подобных сцен, а порой ловил на себе ее мимолетный взгляд. Но что он выражал, сказать затрудняюсь. Принцесса так замкнулась в себе, что я не уверен, замечала ли она меня вообще. А быть может, она решила, что если станет пускаться в разговоры с этими мужланами, огрызаться в ответ на каждую гнусную шутку, на каждое бесцеремонное приставание, это их только подтолкнет к новым попыткам. Но некоторых, к слову сказать, безумно злило ее безмолвное сопротивление, они просто из кожи вон лезли, чтобы заставить принцессу промолвить хоть словечко, даже об заклад друг с другом бились. Неудачи, которые становились неизменным результатом всех подобных усилий, еще больше озлобляли иных особо настырных завсегдатаев трактира, и они буквально из себя выходили, лишь бы добиться желаемого. Да только все было напрасно. И мало-помалу упрямцы утихомиривались. Пусть себе эта ненормальная молчит, коли ей так нравится. И без нее найдется с кем поговорить. Уж кого-кого, а собеседников у любого из выпивох в трактире имелось предостаточно. Среди таких же пьяниц, как и они сами.

Такое поведение служанки до крайности раздражало Мари.

— Тебе следует держаться с посетителями любезно, чтобы они себя у нас чувствовали как дома! — зло выговаривала она принцессе. — Глядишь, они больше выпивки станут заказывать!

Энтипи, кстати, в редчайших случаях снисходила до разговоров с Мари и со мной. Чтобы высказать свое мнение, о чем-то нас спросить, на что-то возразить. Это был как раз один из таких моментов: не задумываясь, она ответила бесцветным, монотонным голосом отжившей свой век старухе:

— На разговоры много времени уходит. А раз я с ними не болтаю, им ничего другого не остается, как все свое время тратить на выпивку и заказывать кружку за кружкой. — Став невольным свидетелем этого разговора, я не мог не отдать должное логике Энтипи.

И все же… я от беспокойства просто места себе не находил. Потому как не знал, что у нее на уме. Согласитесь, этого одного было вполне достаточно, чтобы заставить тревожиться любого, кому собственная шкура дорога. А я, как вам известно, привык свою очень даже высоко ценить.

Со мной она практически совсем не разговаривала. Думаю, принцесса во мне разочаровалась. Или же в Тэсите, который все не являлся ее спасать, поправ веру Энтипи в доблесть, мужество и честь, в любовь, наконец. Как бы там ни было, принцесса все реже обращала на меня свой взгляд. Разве что временами, когда ей особенно доставалось от подвыпивших посетителей, взглядывала мельком в мою сторону и тотчас же отводила глаза. Наверное, она полностью утратила веру в меня, в то, что я впредь смогу когда-либо от чего-либо ее защитить. Меня это одновременно и радовало… и печалило.

Мари, как я уже сказал, взваливала на принцессу все больше работы. Вдобавок она платила нам более чем скромное жалованье, львиную долю которого еще и удерживала за еду и кров. Но если учесть, что кровом нам служила полупустая кладовка, а питались мы в основном залежалой, некачественной снедью, которую даже нашим невзыскательным клиентам продать было нельзя, то выходило, что жадная трактирщица нас попросту обманывала, обсчитывала, пользуясь нашим безвыходным положением, и мы на нее по целым дням тяжко работали почти задаром.

А Энтипи все это терпела с молчаливой покорностью. Я с ужасом думал, а что, если она, подобно вулкану, в один прекрасный момент возьмет да и изольет накопившийся гнев в самой невероятной форме… на мою бедную голову. Успеть бы вовремя заметить приближающуюся опасность, чтобы моя драгоценная шкура, часом, от нее не пострадала.

Ночи мы неизменно проводили вместе в захламленной кладовке. Я перед сном всегда заворачивался в одеяло, чтобы паче чаяния не соприкоснуться с августейшим телом ее высочества. И более или менее отчетливо себе представляя, к какому именно виду мести она обратится, когда пробьет час, от всего сердца говорил ей, прежде чем закрыть глаза:

— Благодарю вас, что не сожгли трактир дотла.

Она ни слова мне не отвечала. Ночь за ночью, месяц за месяцем. Ни единого словечка.

Принцесса очень похудела, но, как ни странно, от этого вовсе не стала походить на скелет. Напротив, пожалуй, ей это было даже к лицу. Подбородок ее приобрел более изящные очертания, скулы обозначились яснее и четче. Определенно, такой она мне больше нравилась. И все то время, что мы прожили в трактире, принцесса себя держала, что и говорить, с величавостью и подлинным достоинством.

Я и в мыслях не имел ею восхищаться. И жалеть ее не собирался. Но, как, вероятно, вы и сами не раз замечали, наши поступки так часто расходятся с намерениями…

События приняли совершенно неожиданный для всех нас оборот однажды вечером. Погода стояла на редкость морозная, хотя, если верить календарю, зима близилась к концу. В трактире, как всегда, собралось больше дюжины шумливых пьяниц, но был среди них один, кто вел себя наглей и бесцеремонней всех остальных вместе взятых, — плотный, довольно высокий детина с повязкой вместо одного глаза. Стоило ему просунуть голову в дверь трактира, как я со страху чуть под стойку не нырнул. Мне сперва показалось, это Тэсит пришел забрать отсюда принцессу и поквитаться со мной. Но когда мужчина с повязкой прикрыл за собой дверь, шагнув в зал, я вздохнул с облегчением и отер пот со лба. По возрасту он Тэситу точно в отцы годился, да и сложением был гораздо массивней моего бывшего друга.

— Привет, Шкуродер! — крикнули ему из глубины зала.

«Вот так имечко!» — мелькнуло у меня в голове. Хотя, скорей всего, это было всего лишь прозвище одноглазого, которое он носил недаром, судя по тому, что с пояса у него свисал устрашающего вида меч.

Я перевел взгляд на Мари. От меня не укрылось, как она побледнела при виде новоприбывшего, и этого одного оказалось для меня достаточно, чтобы понять: с этим типом у нас будут проблемы. Ведь обычно Мари была сама невозмутимость. Шкуродер зарабатывал на жизнь охотой. Об этом можно было с уверенностью судить по связке шкурок, которые он небрежно перебросил через плечо. Наверное, рассчитывал продать их где-нибудь в поселке. Вид у него был на редкость наглый и самоуверенный, что вообще свойственно всем этим капканщикам-трапперам в гораздо большей степени, чем остальным людям. Еще бы, они так собой горды, так кичатся умением перехитрить совершенно безвредное существо с мозгом не больше лесного ореха и лишить его жизни, подвергнув невероятным мучениям. Одноглазый прошел на середину зала, рухнул на свободный табурет за один из столиков, где сидели такие же наглые типы, как и он, и отрывистым тоном приказал принести ему эля.

Энтипи по своему обыкновению обслужила его молча. Он видел ее впервые, и ее неразговорчивость пришлась ему не по нраву. Шкуродер вознамерился добиться от нее хоть единого словечка, в чем тщетно пытались преуспеть многие другие до него. Об этом я уже упоминал. Он и заигрывать с ней пытался, и хамил ей, и ущипнуть ее за шею пробовал. Энтипи молча отстранилась. Шкуродер вышел из себя. Когда принцесса принесла ему очередную кружку, он нарочно ущипнул ее за ягодицу так крепко, чтобы исторгнуть из ее груди крик боли. Или на худой конец дождаться от нее ругательства. Но ожидания его оказались обмануты. Энтипи увернулась и ловко, не расплескав ни капли, поставила кружку на стол. Мне все меньше и меньше нравился этот дурацкий поединок. Казалось, Энтипи из последних сил молчит, но стоит ей только открыть рот, как оттуда сами собой посыплются слова о том, кто она и откуда, и тогда нам следует ожидать целой серии пренеприятнейших событий.

Я в то время мыл на кухне сковороду на длинной ручке — тяжелую металлическую штуковину, и то и дело улучал минутку, чтобы выглянуть в зал. Но когда посетители стали шуметь и неистовствовать, остановился у порога и стал не отрываясь следить за тем, как разворачивались события. В том, что добром все это не кончится, я уже ни капли не сомневался. Следовало быть начеку. Я видел, как Шкуродер огромной своей лапищей цапнул принцессу за грудь, а она без всяких усилий высвободилась, подавшись в сторону, как он охватил ладонью ее ягодицы. Энтипи отшвырнула его руку, и тут даже Мари подала голос из-за стойки:

— Шкуродер! Как тебе не совестно!

— Так-то вы, значит, стараетесь угодить своим посетителям? — мрачно возразил он.

Стоя в дверях, ведущих из зала в кухню, со сковородой в руках, я подумал, что когда-то вот такие же точно типы нанимали мою мать для утех в трактире Строкера. Примерно так они с ней и обходились. Это стало для меня, несмышленыша, настолько привычным, обыденным зрелищем, что я по своей тогдашней наивности считал подобное обращение с женщиной не просто нормальным, но и единственно возможным. Но теперь, когда я стал несколько лучше разбираться в жизни, при виде того, как Шкуродер вел себя с принцессой, в душе моей закипела ярость. Может статься, она копилась во мне с детских лет и лишь теперь дала о себе знать. Или сказались долгие месяцы в этом богом забытом месте, изнурительный труд, невозможность ни вырваться на волю, ни дать знать о себе тем, по чьей милости я сюда угодил.

«Вот такой же негодяй, как этот, отнял у меня мою Маделайн, — думалось мне, — единственного человека, который искренне, самозабвенно меня любил. Который принадлежал мне безраздельно».

С Энтипи все обстояло иначе. Моей она не была, она меня не любила, а что до меня, то я к ней не то что нежности, но даже вожделения не испытывал, опасаясь демонов, которые могли таиться в ее голове и которые изредка на меня взглядывали сквозь ее расширившиеся от злости зрачки. Но в несколько ином смысле принцесса, безусловно, мне принадлежала — она была моим пропуском к почестям и богатству, на которые ее папаша король не поскупится, если я ее ему доставлю в неповрежденном виде.

Опасался ли я, что Шкуродер убьет Энтипи, как когда-то скиталец — мою мать? Сам не знаю. Во всяком случае, исключать, что события, если некто третий не вмешается в их ход, могут принять именно такой оборот, было нельзя. Ну а кроме того… Он держался с такой бесцеремонностью и наглостью, он так был уверен в своей полной безнаказанности и полной беззащитности принцессы… А я в прежние времена слишком долго оставался безмолвным свидетелем именно такой вот безнаказанности, и наглости, и бесцеремонности… Теперь же мое терпение, похоже, вконец истощилось.

Шкуродер ухватил Энтипи за подол, приподнял его и сунул под него свою ручищу. Возможно, он сам при этом не ожидал, что наконец добьется от нее того, чего прежде так желал, — принцесса прервала свое упорное молчание негодующим воплем, почувствовав, как грубые пальцы сжимают самую интимную часть ее тела.

Я не дал себе ни минуты на размышления. Ибо стоило мне хоть ненадолго задуматься, и я, возможно, повел бы себя иначе, попытался бы сдержаться. Я выбежал (ну ладно, заковылял, прихрамывая) из дверного проема, сжимая в кулаке длинную ручку сковороды. Шкуродер меня не видал, его в этот момент занимало совсем другое зрелище, которому и я, приблизившись к столу, где он восседал, стал свидетелем: Энтипи, развернувшись к нему лицом и поджав побелевшие от ярости губы, растопырила пальцы и собиралась наброситься на негодяя и в кровь расцарапать ему физиономию. Очутись я в этот момент на несколько шагов дальше от театра боевых действий, полагаю, я бы предоставил ей это сделать, всласть налюбовавшись захватывающим зрелищем, и только после вступил бы в сражение, в случае если б принцессе потребовалась моя помощь. Но я в эти мгновения уже все для себя решил, я слишком близко подобрался к Шкуродеру, чтобы отказаться от возможности задать ему как следует.

Сделав последний рывок, я очутился у самого стола. Кровь так громко стучала у меня в висках, что я никаких других звуков не различал. Прежде чем Энтипи успела наброситься на мерзавца, я схватился за его повязку и переместил ее так, что она соскользнула с пустой глазницы и прикрыла здоровый глаз. Шкуродер вмиг стал незрячим.

Он хрипло зарычал и принялся инстинктивно вертеть головой по сторонам. На том месте, где прежде была повязка, зияла теперь пустая страшная дыра. Он протянул свою лапищу к физиономии, чтобы снять повязку со здорового глаза, но я опередил это его движение: размахнулся сковородой и изо всех сил впечатал ее в жирную физиономию. Раздался хруст сломавшейся кости, который прозвучал для меня сладкой музыкой. Сковорода зазвенела так, словно ударилась не о костяной череп, прикрытый кожей, а о металлический предмет. Я отвел руку со своим страшным оружием назад ровно настолько, чтобы размахнуться для очередного удара. И тотчас же его нанес, предварительно с огромным удовольствием заметив две струйки крови, хлынувшие из носа негодяя. Это я ему его сломал! За вторым ударом последовал третий, потом еще один и еще. В мои намерения вовсе не входило позволять ему опомниться. Еще в контратаку перейдет, чего доброго. Представляю, какое зрелище я тогда собой являл: рыжие волосы густой волной спускались на плечи, темно-рыжая неровная борода воинственно торчала вперед, глаза горели бешенством… Я мстил Шкуродеру за все унижения, пережитые моей матерью, за то, что был слишком мал, чтобы ее от них защитить. Этот грубый, гнусный толстяк, которого я лупил сковородой, стал для меня собирательным образом, воплотившим в себе всю ту нескончаемую вереницу клиентов, которые дурно обходились с Маделайн.

Шкуродер покачнулся на своем табурете, попытался было усесться прямо, опираясь лапищами о стол, но тут я размахнулся еще раз и нанес ему сокрушительной силы удар по затылку. Ему, кстати, так и не удалось снять с единственного своего глаза черную повязку, так что я могу лишь предположить, что после этого моего удара его полноценное, зрячее око вылезло из орбиты. Во всяком случае, с табурета он свалился на пол, точно мешок, и остался недвижим.

В зале воцарилась настороженная тишина. Даже не взглянув в сторону Энтипи, я ухватил негодяя за шиворот и поволок к выходу из трактира. Представьте себе, насколько я не владел собой, позволив ярости затмить рассудок: ведь мне даже в голову не пришло задуматься, какой окажется реакция Мари на мой «подвиг», не вышвырнет ли она нас обоих за дверь. Возможно, я тогда искренне полагал, что готов заплатить любую цену за возможность хоть единственный раз в жизни насладиться местью. Но быть выброшенными на лютый мороз, на снег?..

Я распахнул дверь. В зал ворвался холодный ветер. Посетители трактира стали зябко потирать руки. Столкнув бесчувственное тело Шкуродера с крыльца на снег, я притворил дверь, и ветер с силой ее за мной захлопнул. Мари, как всегда, пребывала за стойкой. Я бросил на нее боязливый взгляд. Но лицо трактирщицы было столь же непроницаемо, как и прежде. Тогда я посмотрел на Энтипи. Та стояла на том же месте, где я ее оставил, и пальцы ее правой руки были все так же растопырены и чуть согнуты, что придавало им сходство с когтями хищника.

Внезапно дверь распахнулась, и в проеме я с ужасом увидел Шкуродера. На его толстой роже буквально места живого не было от синяков и кровоподтеков. В руке он сжимал кривой меч, и я мысленно себя обругал последними словами за то, что не догадался обезоружить мерзавца, прежде чем выволакивать его из трактира. Я молча смотрел на него, не делая попытки бежать или защищаться. Ярость, с какой я его дубасил, теперь совсем уже улеглась в моей душе, а вместе с нею меня и силы покинули. Ноги словно приросли к месту, так я струсил.

— Ах ты ублюдок проклятый! — прорычал Шкуродер, сам не подозревая, насколько точным было это выражение применительно ко мне. Сковорода вряд ли могла заменить мне меч в поединке с этим уродом, который жаждал расправы надо мной и был отлично вооружен. Оставалось молиться о своей грешной душе. Я подумал: интересно, каково это — быть выпотрошенным, как рыба? И вдруг стрела, выпущенная из арбалета, вонзилась в дверной косяк в каком-нибудь дюйме от головы Шкуродера. Тот вздрогнул и покосился в сторону бара.

Я невольно взглянул туда же. Мари с отсутствующим выражением лица снова прицеливалась в Шкуродера из арбалета. Вид у нее был такой, словно она родилась с этим оружием в руках. Арбалет был заряжен, тетива натянута.

— Проваливай, Шкуродер, — со спокойной властностью потребовала она. — Шесть месяцев чтобы духу твоего здесь не было. А посмеешь заявиться прежде срока, получишь стрелу в лоб. В другой раз я не промахнусь, и тебе это известно. Прочь отсюда.

Он кивнул ей с обреченным видом, сразу сделавшись похожим на большое животное, которое знает, что ему не уйти от охотников. А после повернулся и без единого слова побрел прочь по белому снегу. Дверь за ним захлопнул все еще свирепствовавший ветер.

В зале воцарилось напряженное молчание. Но спустя несколько минут посетители снова стали переговариваться между собой приглушенными голосами, кто-то потребовал эля, и хозяйка сама отправилась выполнить заказ. Проходя мимо меня, она равнодушно бросила:

— Невпопад, у меня к тебе дело. Зайди в кухню, там поговорим.

Арбалет она убрала под стойку бара, когда за Шкуродером закрылась дверь. Он всегда там у нее хранился, чтобы был под рукой в случае необходимости. Поставив перед клиентом полную кружку, Мари прошествовала на кухню. Я поплелся следом за ней, все еще держа в руке сковороду и невольно прислушиваясь к нараставшему гулу голосов в зале.