Меня они сперва не заметили, поскольку я, повторюсь, оказался надежно укрыт лошадиным трупом, и набросились на рыцарей и оруженосцев.

— Сомкнуть ряды! — скомандовал сэр Умбреж, видя, что обстрел отряда прекратился и неприятель перешел к лобовой атаке.

Если вид противника его и ошеломил, как, к примеру, меня, то старик ничем этого не выказал. Воины обнажили мечи и попытались предпринять контратаку. Но гарпы оказались слишком проворны, чему в немалой степени способствовала их миниатюрность. Они отскакивали от нападавших, с ловкостью обезьян уворачиваясь от ударов, раскатывались по сторонам кубарем, взлетали вверх, как тряпичные мячи, и тотчас же спускались, подныривали под лошадиные животы, чем пугали и без того полу обезумевших от страха животных, заставляя их бестолково бросаться из стороны в сторону.

Рыцари, как пешие, так и конные, привыкли иметь дело с противником одинакового с ними роста. Теперь же у них практически не было возможности отбить атаку ублюдочных карликов, нацеленную в основном на лошадей. В мучительных попытках освободиться от злобных тварей с их острыми когтями, несчастные кони брыкались, вставали на дыбы и метались по сторонам, пока все рыцари не оказались выбитыми из седел. Теперь они были вынуждены продолжать бой пешими.

Но доспехи затрудняли их движения, делая их малоповоротливыми и неуклюжими, тогда как ублюдки гарпы перемещались во всех направлениях с пугающим проворством и удивительной ловкостью.

Высоко над собой я услыхал мелодичный голос, который что-то ласково напевал. Я в ужасе задрал голову. Прямо на меня с дерева спускался ублюдок гарп. Его уродливое личико так и сияло от счастья, пальцы на своих нижних конечностях он растопырил, и острые когти устрашающе торчали в разные стороны. Он наверняка предвкушал легкую победу надо мной, видя, что я обездвижен и безоружен. Мой посох показался ему всего лишь деревяшкой, которая не могла представлять для него никакой угрозы. Я постарался взять себя в руки, не поддаваться панике. Это мне не очень-то удалось: из груди уже готов был вырваться вопль ужаса — так безобразен и устрашающ был вид этой злобной твари. Я закусил губу, чтобы не завопить, и стал с видом обреченной жертвы ждать, пока гарп спустится достаточно низко… Вот он уже едва не оседлал меня, вот и пасть раскрыл, испустив торжествующий клекот, и лицо мое обдало такой жуткой вонью, что к горлу подступила тошнота. Я нажал кнопку и одновременно изо всех сил ткнул проклятого уродца острием посоха.

Лезвие вонзилось ему в самую середину груди.

На морде чудовища появилось выражение боли и изумления. Гарп не ожидал, что моя деревяшка умеет так кусаться! Что ж, пусть мамаши у этих ублюдков и бессмертны, зато отцы — обыкновенные человеческие существа. Это позволяло надеяться, что гарп, которого я ранил и который теперь истекал кровью, струившейся по древку посоха, сию минуту издохнет на моих глазах.

Я никогда еще в своей жизни никого не убил и, наверное, должен был бы теперь почувствовать что-то особенное — ну, к примеру, радостное волнение, или раскаяние, или тоскливое замешательство, или хотя бы легкую грусть. Но поверьте, ничего подобного я не ощутил, слишком был напуган. Страх вытеснил из моей души все остальные чувства.

Гарп, нанизанный на острие моего посоха, забился в предсмертных конвульсиях. Я размахнулся и отшвырнул его прочь, он отлетел далеко в сторону, продолжая судорожно подергиваться, и исчез с моих глаз.

Вокруг меня раздавались крики, стоны, сопровождавшиеся жутким звуком раздираемой плоти. Я прислушался. Голоса, звучавшие со всех сторон, принадлежали исключительно мужчинам. Я подумал: а как же принцесса? Что с ней? Видимо, одно из двух — она или уже погибла, или пока еще невредима. Но гораздо больше, чем участь ее высочества, меня сейчас заботила собственная безопасность.

Не выпуская из руки посох, я стал медленно, с невероятными усилиями высвобождать ногу из-под крупа моей Александры. И тут вдруг что-то большое, тяжелое и, судя по звуку падения, влажное шлепнулось на землю позади меня. Я оглянулся. Боже, лучше б мне было этого не делать. На траву приземлилась голова несчастного старика сэра Умбрежа. Окровавленная, лишенная одного из глаз, который, вероятнее всего, был вырван из орбиты и сожран проклятыми гарпами, она лежала неподвижно и смотрела прямо на меня. В уцелевшем глазу читался горький и, что и говорить, вполне заслуженный мною упрек.

Желудок мой подпрыгнул к самому горлу. Я с трудом подавил рвотный позыв, отвернулся и рывком, так, словно жуткое это зрелище придало мне сил, вытащил свою негодную ногу из-под тела Александры. А после сделал единственное, что мне оставалось, учитывая обстоятельства: быстро пополз прочь с места сражения.

Мне удалось преодолеть расстояние фута в три. После чего путь отступления оказался заблокирован.

Прямо передо мной вдруг словно из-под земли возник один из гарпов. В отличие от своих товарищей он, казалось, был настроен отнюдь не воинственно. На меня даже внимания не обратил, уставившись как завороженный на острие посоха, который я, разумеется, держал в руке. Оно было сплошь покрыто свежей кровью. Я, в свою очередь, заметил, что на всклокоченных волосах ублюдка сверкал и переливался какой-то уродливый металлический обруч — подобие короны.

Только теперь я наконец услыхал голос принцессы.

— Отпустите меня, уроды в перьях! — требовала она.

Ее гневный протест был встречен взрывом пронзительного, издевательского хохота. Тут только до меня дошло, что голоса воинов вот уже несколько минут как стихли. Стараясь не выпускать из поля зрения гарпа, стоявшего передо мной, я кое-как ухитрился бросить быстрый взгляд назад. Этого оказалось достаточно, чтобы вопрос о судьбе отряда полностью для меня прояснился: на месте сражения горой громоздились людские и конские трупы. Никто из воинов его величества не вышел живым из схватки с чудовищами. Только я и Энтипи пока еще не погибли.

Ублюдок, который перекрыл мне путь к отступлению, пронзительно взвизгнул:

— Приведи-и-и-и-и-те ее! Сюда! Сюда-а-а-а-а!

Судя по его тону, он привык повелевать. А еще у него была манера выкрикивать слова так громко, словно те, к кому они были обращены, находились бог знает как далеко. Разумеется, в этой мерзкой стае он был вожаком. Тут наконец он обратил свое милостивое внимание на меня и заверещал:

— Мой по-о-о-о-о-о-дданный! Ты убил моего по-о-о-о-о-о-дданного!

— Да что вы! — Я помотал головой. Главное было выиграть время. Предводитель гарпов молча указал пальцем на окровавленное острие моего посоха. Я тотчас же пожалел, что сразу же, как прикончил ублюдка гарпа, не удосужился убрать лезвие в деревянное гнездо. И всего-то усилий было — кнопку нажать! — Ах, вы об этом. — Я с наигранным недоумением взглянул на лезвие. — Просто не представляю, где это я его испачкал.

— Не-е-е-е лги-и-и-и-и! Ши-и-и-и-и-и-флу Баламу-у-у-у-у-у-та… ты-ы-ы-ы-ы убии-и-и-и-и-л!

— Да нет же, поверьте…

Его и без того круглые птичьи глаза еще больше округлились от удивления.

— Тру-у-у-у-у-у-с, да? Уби-и-и-и-и-и-йца, но тру-у-у-у-у-с? Ра-а-а-а-а-а-зве та-а-а-а-а-а-к быва-а-а-а-а-а-ет?!

Гарпы притащили и швырнули на траву рядом со мной отчаянно сопротивлявшуюся Энтипи. Она держалась молодцом, в этом ей нельзя было отказать. Нисколько не испугалась, зато зла была как мегера. Только и делала, что бросала на этих тварей испепеляющие взгляды. Не знаю, в самом ли деле ей был настолько чужд какой-либо страх, или же она по глупости своей не осознавала, что находится в смертельной опасности и только чудо может ее спасти.

— Вас, — презрительно щурясь, заявила она вожаку стаи, — ждут большие неприятности.

Гарпы раскатисто захохотали. Теперь, когда вся эта теплая компания собралась вокруг нас с Энтипи, я наконец-то их пересчитал. Полтора десятка. Всего-то. Но учитывая, с какой яростью и ловкостью они сражались и как легко разделались с воинами Рунсибела, этот малочисленный отряд, пожалуй, стоил целой армии.

— Айлеро-о-о-о-о-о-о-о-н я. Айлеро-о-о-о-о-о-о-н, вожак гарпов! Ты-ы-ы-ы-ы-ы, принце-е-е-е-е-е-е-сса, в мое-е-е-е-е-е-й вла-а-а-а-а-а-а-сти! Неприя-я-я-я-я-я-тности?! Это у тебя-а-а-а-а неприя-а-а-а-а-а-тности, а не у меня-а-а-а-а-а-а!

В душе я не мог не признать, что Айлерон по-своему прав. Что же до Энтипи, то она думала совсем иначе.

— Это вам сейчас так кажется. Но скоро все изменится. Тогда по-другому запоете!

— А-а-а-а-а-а… ты-ы-ы-ы-ы наде-е-е-е-е-шься, что Тэ-э-э-э-сит тебя-а-а-а-а-а спасе-е-е-е-е-е-т, ве-е-е-е-рно?

Упоминание Айлероном этого имени вызвало среди его подданных большое оживление — смешки, хлопанье крыльев, перешептывания.

Такая реакция со стороны чудовищ свидетельствовала, что все они наслышаны о совместных планах Тэсита и принцессы. Бедная Энтипи была буквально уничтожена, но, к чести ее будь сказано, даже вида не подала, насколько огорчена и расстроена.

— Не понимаю, о чем это вы. И кстати, соблаговолите отступить подальше — вы брызжете слюной, когда разговариваете!

Замечание Энтипи гарпы встретили самым что ни на есть издевательским хохотом. Что ж, отрадно было сознавать, что хоть кто-то на этой залитой кровью и покрытой частями изуродованных тел поляне сохранил веселое и бодрое расположение духа.

— Не-е-е-е пыта-а-а-а-а-йся нас обману-у-у-у-у-ть! Зна-а-а-а-ешь ты Тэсита Одногла-а-а-а-зого! Еще ка-а-а-а-к знаа-а-а-а-а-ешь! О-о-о-о-он нас наде-е-е-е-ялся останови-и-и-и-и-ть, да не тут-то бы-ы-ы-ы-ло! Ду-у-у-у-мал, что суме-е-е-е-т потяга-а-а-а-ться с непобедии-и-и-и-и-мыми га-а-а-а-а-а-а-рпами! — презрительно проскрипел Айлерон. — Я ли-и-и-и-и-чно сбро-о-о-о-о-о-сил его со скалы-ы-ы-ы-ы в ре-е-е-е-е-е-ку. Все-о-о-о-о: бы-ы-ы-ы-ы-л Тэ-э-э-э-э-сит, и не-е-е-е-е-е-т Тэ-э-э-э-э-сита!

— Вы лжете! — распалившись гневом, выкрикнула Энтипи и бросилась на Айлерона.

Но успела только на ноги вскочить: подданные поспешили на выручку своему вожаку. Они вмиг скрутили принцессу, снова швырнули ее на землю и вдобавок уселись ей на ноги и на руки. Энтипи оказалась буквально пригвождена к земле. Но, представьте себе, попыток высвободиться она не оставила! Брыкаясь и извиваясь в цепких руках чудовищ, она принялась взывать ко мне:

— Невпопад! Ты ведь как-никак мой телохранитель! Сделай что-нибудь! Сбрось с меня этих тварей!

Ее заявление привлекло внимание Айлерона.

— Телохрани-и-и-и-и-тель? Ты-ы-ы-ы? — Круглые красные глаза уставились на меня не мигая.

Я прочистил горло.

— Ну-у-у-у! — требовательно прогундосил вожак. Я покосился на принцессу. Теперь даже голова ее была намертво прижата к земле: один из гарпов поставил когтистую ступню прямо ей на лицо. На миг мне даже почудилось, что в глазах девчонки мелькнул страх. Бедняга, все ее надежды рухнули в одно мгновение, словно карточный домик. Еще в начале нынешнего дня она была так горда собой, так уверена, что Тэсит вот-вот ее избавит от нашего общества, она полагала, что мое знакомство с ней продлится совсем недолго и завершится появлением Героя, который увлечет ее под сень лесов, где они будут наслаждаться вечной любовью и безмерным счастьем. И вот теперь вдруг выяснилось, что ничего подобного никогда не произойдет. Несмотря на всю свою браваду, на весь свой гонор, она теперь уподобилась кораблю без якоря, оказавшемуся во власти жестокого шторма. Я же остался единственным, на кого она могла хоть как-то рассчитывать, к чьей помощи могла прибегнуть. Не колеблясь ни минуты, я сказал:

— Она лжет.

— Невпопад! — с укором выдавила из себя Энтипи. Именно выдавила, потому как ступня гарпа буквально впечаталась в ее лицо и говорить ей было чрезвычайно непросто. Голос у нее стал какой-то чужой: хрипловатый и полу задушенный.

— Да я вообще им всем никто, поверьте! — заговорил я торопливо и заискивающе. — Я не рыцарь и… и вообще просто проводник… Да сами поглядите! Нет, вы только посмотрите на эту мою негодную ногу! Видите, да? Я хромой! Калека! Разве калек производят в рыцари, сами подумайте!

— Невпопад!

Теперь только я понял, почему пурпур считается королевским цветом — лицо принцессы приняло именно этот оттенок, красно-фиолетовый, густой и яркий. На нее просто страшно было смотреть, честное слово, и я поспешно отвел глаза.

— А что-о-о-о-о е-е-е-е-е-сли мы-ы-ы-ы-ы-ы тебя-а-а-а-а-а-а отпуу-у-у-у-у-стим… а ее-о-о-о-о-о убье-о-о-о-о-м? Что-о-о-о-о ска-а-а-а-а-жешь?

— Вы… — Я не верил своим ушам. — Вы не шутите?!

Айлерон величественным жестом указал на тело убитого мной гарпа, валявшееся в стороне, чуть поодаль от нас.

— Ты-ы-ы-ы-ы-ы убии-и-и-и-л Ши-и-и-и-и-флу Бала-му-у-у-у-у-та. Коне-е-е-е-е-е-ц баламу-у-у-у-у-у-тству в на-а-а-а-а-а-шей стаа-а-а-а-а-е. Благодаря-а-а-а-а тебе-е-е-е-е-е. Моли-и-и-и-и нас о поща-а-а-а-а-де, тогда-а-а-а-а-а мы тебя-а-а-а-а-а отпу-у-у-у-у-стим.

Разумеется, я подчинился. Стал молить этих уродов о пощаде.

Целых пять минут перед ними распинался, закончив свою прочувствованную речь почти натуральным всхлипом. Во все время своего выступления я то и дело невольно косился на Энтипи. Лицо ее от ярости почти уже почернело, и я опасался, как бы ее голова в конце концов не взорвалась. Но мне плевать было на нее, на то, что она чувствовала, слушая мои униженные мольбы о помиловании. Девчонка мне с самого начала была нужна не больше, чем заноза в заднице. Я примерно так все и изложил королеве, если вы помните. И потому теперь, при данных обстоятельствах счел себя вправе предоставить это сокровище ее собственной участи. Не больно-то она обо мне печалилась, собираясь удрать с Тэситом. Напротив, с мерзким ехидством намекала, как «отблагодарит» меня король за этот ее поступок.

Моя трусливо-угодливая речь не оставила гарпов равнодушными. Они то и дело ее прерывали аплодисментами, взрывами хохота и одобрительными возгласами. В общем, чудовища давно так не веселились, я их развлек на славу. Только когда Айлерон повелительно поднял вверх руку, я умолк и уставился на него с мольбой и тревогой. Вожак, еле справившись со смехом, который все еще его разбирал, не без труда выговорил:

— Ла-а-а-а-дно, ступа-а-а-а-а-й! Ступа-а-а-а-й себе, презре-е-е-е-е-нный тру-у-у-у-с, и живии-и-и-и сча-а-а-а-а-стливо, как подоба-а-а-а-ет тру-у-у-у-су! А девчо-о-о-о-нку мы оста-а-а-а-а-вим. Чтобы посла-а-а-а-ть папа-а-а-а-а-ше. По частя-а-а-а-а-м. Ты не про-о-о-о-о-тив этого, Невпопа-а-а-а-а-д?

Я уныло кивнул. Принцесса по-прежнему извивалась в руках своих мучителей с лицом, исказившимся и почерневшим от ярости. Если б взгляды могли убивать, я уже давно валялся бы на поляне бездыханным.

— Проща-а-а-а-а-а-й! — крикнул мне вожак стаи.

Остальные гарпы подхватили это напутствие. Удаляясь в чащу со всей скоростью, на какую была способна моя здоровая нога, я долго еще слышал позади раскаты их презрительного хохота.

Еще ребенком, вернее отроком, я научился передвигаться по лесу стремительно и почти бесшумно. Охотничьи повадки, которые я перенял у Тэсита, не раз уже сослужили мне хорошую службу. Конечно, мне до самого Тэсита было ох как далеко, но благодаря умениям и навыкам, полученным от него, я мог бы прожить и прокормиться в любом лесу сколь угодно долго. И не заблудиться. Во всяком случае, я был на все это способен в спокойном и безмятежном расположении духа.

К сожалению, ударившись в бегство с поляны, где остались принцесса и гарпы, я пребывал в состоянии, близком к помешательству, до такой степени меня напугали встреча с чудовищами, битва, пленение и неожиданное мое освобождение. Я спотыкался, падал, поднимался, продвигался вперед ползком, вставал, и снова спотыкался, и падал, и так без конца. Главным для меня было удалиться как можно на более значительное расстояние от кровожадной стаи. О принцессе я, признаться, начисто позабыл, как, впрочем, и о своей неудавшейся миссии. К черту девчонку! Она не заслуживала сочувствия…

Хотя, если быть до конца честным, в глубине души я все-таки ей немного сострадал. Так, самую малость. Я представил ее, оставшуюся во власти этих монстров, без всякой надежды на спасение… Когда я, уходя, бросил на нее последний взгляд, мне показалось, что она наконец-то впервые по-настоящему устрашилась своей участи. Впрочем, это впечатление могло оказаться и ошибочным. Мы так любим приписывать другим собственные чувства и побуждения… Да и вообще… Учитывая, что она за фрукт, еще неизвестно, кто в этой ситуации заслуживает большей жалости — принцесса или гарпы. Пожалуй, навряд ли они решатся ее умертвить. Ее королевское высочество представляет слишком большую ценность в качестве заложницы. С другой стороны, они способны превратить ее жизнь в пытку. Но если вспомнить, как мало Энтипи заботило, во что превратится моя жизнь после ее побега с Тэситом… Да и другим от нее доставалось. Тем же благочестивым женам, например. В общем, Энтипи — высокомерная гордячка, сумасшедшая поджигательница (как я подозревал), а вдобавок не очень-то хороша собой.

И все же… Вряд ли кто-либо из людей, кто угодно, заслуживает оказаться в полной власти чудовищных гарпов, осознавая при этом, что избавления ждать неоткуда и не от кого. Потому что герой-избавитель мертв. От этой мысли мне сделалось не по себе.

Я замедлил шаги. Потом и вовсе остановился. Облокотился на свой посох и принялся вытирать пот, который струился по лбу и щекам, немилосердно жег глаза и каплями стекал мне на грудь. Я совсем выдохся. Не мешало хоть немного передохнуть и поразмыслить обо всем, что случилось со мной и Энтипи. Облизнув пересохшие губы, я глубоко втянул в себя воздух.

Итак, стоило ли мне за это браться? Должен ли я был броситься на помощь принцессе, рискуя собой? Следовало ли мне совершить геройство, поставив под удар собственную жизнь?

Так и не додумав эту мысль до конца, я продолжил свой путь. Каждый шаг увеличивал расстояние между мной и Энтипи. Презирая и ненавидя себя, я шел все дальше в глубь леса. Но что могли значить эти робкие укоры моей новорожденной (или, верней, мертворожденной) совести в сравнении с властным голосом инстинкта самосохранения, которому я просто не мог, не имел права не подчиниться. Разве спасти свою шкуру — не самая наиважнейшая из задач, какие только может ставить перед собой разумный человек? По правде говоря, я почти утратил представление о том, как далеко успел уйти от зловещей поляны и насколько быстро мне удавалось передвигаться, но всякий раз, стоило мне только замедлить шаги, я почти физически ощущал прикосновение мерзких крыльев к своему затылку, слышал отголоски певучих голосов… Этого оказывалось довольно, чтобы меня подстегнуть, и я торопился дальше.

Воздух, который я с жадностью втягивал в себя ноздрями и ртом, делался все холоднее. У меня даже грудь начала побаливать, так он стал свеж. И мне это очень не нравилось. В последнее время погода менялась на удивление часто, и я недоумевал, с чего бы это она вдруг стала такой капризной. В других частях света холода были нормальным явлением, что же до нашей Истерии, то она всегда отличалась умеренным и ровным климатом. Меня вдруг посетила параноидальная мысль: а что, если этот внезапный холод должен послужить наказанием за мою трусость, за слабодушие, которому я не стал противиться? Чем свежее становилось вокруг, тем больней мне было дышать. Легкие словно обледенели изнутри. С моим везением недолго и вирус подхватить. Смешно было бы — и в то же время вполне справедливо — умереть от инфекции, внедрившейся в мое тело во время бегства от гарпов. Поделом же мне было бы! Принять смерть не от меча, чего я всегда так страшился, не от старости, на что втайне надеялся, а от банальной простуды, осложненной какой-нибудь более серьезной хворью.

И вдруг, как раз когда я предавался этим унылым размышлениям, на меня повеяло теплом. Контраст между этим жарким дуновением и холодом, царившим вокруг, был столь резким, что я буквально со всех ног бросился туда, откуда так заманчиво тянуло спасительным жаром. Потом я ненадолго замер, позволив этой живительной волне окутать меня целиком. Теплый воздух, как я без труда определил, струился с юга. Не зная, что его источало, я все же без колебаний последовал навстречу этой волне, справедливо рассудив, что лучше устремиться к чему-то неведомому и, возможно, небезопасному, чем, того и гляди, замерзнуть насмерть, продолжая путь в прежнем направлении.

Через каждые несколько шагов я по-прежнему боязливо оглядывался, опасаясь преследования гарпов. Но время шло, и в конце концов (не знаю, когда именно — счет часам и минутам я давно потерял) этот страх перестал меня мучить. Я утвердился в мысли, что гарпы не пустились за мной вдогонку. Я ведь не представлял для них никакой угрозы. Стал, можно сказать, посмешищем в их глазах, объектом глубочайшего презрения. На такого жалкого труса не стоило тратить времени и усилий.

Полагаю, другой на моем месте почувствовал бы себя слегка уязвленным. Я же попытался взглянуть на ситуацию глазами гарпов. На их месте я отнесся бы к себе в точности так же, как и они. И не стал бы попусту расходовать силы, чтобы со мной разделаться.

Мне с каждым шагом становилось теперь все теплее. А это могло означать только одно — я приближался к источнику жара. Не имея представления, что он может собой являть, я напряг все свои чувства и старался ступать бесшумно. Вдруг это костры в неприятельском лагере? Где наверняка выставлены часовые, которые, заметив меня, сочтут вполне пригодным в качестве дополнительного топлива для своих огней? Мне вовсе не улыбалось, признаюсь, уподобиться вязанке хвороста.

Я остановился и напряг слух, изо всех сил пытаясь уловить отдаленный гул голосов, или молодецкий храп, или… любые признаки присутствия неподалеку большого числа людей, представляющих для меня угрозу. Прошло немало времени, прежде чем я наконец кое-что услыхал. Какой-то звук, поначалу показавшийся мне совершенно незнакомым и потому настораживающим.

Короткий пронзительный не то вскрик, не то всхлип. Он оборвался на высокой ноте, но продолжал звучать у меня в ушах. Я предположил, хотя и без особой уверенности, что это кричала женщина. Неужели я, сам того не ведая, описал по лесу гигантский круг и снова приблизился к проклятой поляне, к гарпам и несчастной Энтипи? От этой мысли мне едва не сделалось дурно. Но что, если это и впрямь был предсмертный вопль принцессы? На миг я ощутил в душе нечто похожее на чувство вины, которое, впрочем, тотчас же подавил в самом зародыше. Пусть уж лучше она, чем я. Вот так-то!

Но странный звук все еще отдавался эхом в моем сознании, и после некоторого размышления я убедил себя, что ошибся. Его не могло исторгнуть человеческое горло. Он исходил из груди какого-то животного… вернее, птицы. И, судя по его глубине и силе, пташка была выдающихся размеров. Прямо-таки гигантских.

Чудовищных.

Я быстро перебрал в памяти все, что мне было известно о каких-либо пернатых невероятной величины, и сердце вдруг заколотилось у меня в груди с невероятной скоростью. Передо мной словно живая появилась Маделайн, рассказывающая о своей встрече с фениксом и о том, что этому предшествовало. Я вмиг припомнил, как она меня заверяла, что эта птица стала для нее провозвестником моего рождения и той великой судьбы, что ждет меня в будущем. Ведь недаром же на теле у меня имеется родимое пятно в виде языка пламени! Неужели все повторяется, только на сей раз со мной самим? Что, если… Феникс умирает и возрождается из пепла где-то здесь, рядом?

Представьте себе, я почти в это поверил! Сорвался с места, и ноги сами понесли меня вперед. О своей хромоте я словно бы позабыл, так, как если б ее никогда не существовало. Мчался сквозь лес с быстротой оленя. Ну ладно, хромого оленя, поскольку пару раз все же запнулся. Однако на ногах устоял и продолжал бежать, не сбавляя скорости. Я был уверен, что двигаюсь в нужном направлении, и порывы ветра, овевавшие меня живительным теплом, служили тому подтверждением. И чем быстрей я бежал, тем теплее делался окружающий воздух. Мне даже жарко стало, в горле опять пересохло, но я продолжал бег, не обращая на это внимания. Признаться, если б на мне даже одежда в этот миг загорелась, я и этому не придал бы значения, настолько был одержим желанием поскорей добраться до места, где происходит это чудо. Никаких иных желаний я в те минуты не испытывал. Только о том и помышлял, что еще немного — и я стану свидетелем того же, что довелось увидеть моей бедной Маделайн, того, о чем она всю свою жизнь не уставала мне рассказывать и во что я с трудом верил…

До этого момента я жил исключительно бездумно, по инерции, и сам этого не осознавал. Бесцельность собственного существования принимал как должное и не пытался что-либо изменить. Но, мчась сквозь лес туда, где, возможно, в эти мгновения сгорал и возрождался феникс, я впервые допустил мысль, что, может статься, моя жизнь и впрямь имеет какой-то смысл…

И значит, недаром Маделайн с такой настойчивостью заверяла меня, что я — избранник судьбы.

Я совсем позабыл про осторожность — ломился сквозь лес, раздвигая руками ветки, отшвыривая сучки, встречавшиеся на пути. Не раз случалось, что какие-то мелкие зверьки, вспугнутые моим приближением, с негодующим писком выныривали из травы и в панике мчались прочь. Любой, кто решил бы меня выследить, мог теперь это сделать без всяких усилий. Но мне было все равно. Я горячо уверовал в то, что события, героем и участником которых мне надлежит стать, вершатся там, впереди, с умопомрачительной скоростью, и изо всех сил торопился занять в них надлежащее место. Хотя, стоило мне в тот момент взглянуть на вещи более реально, и я тотчас же убедился бы, насколько плачевно истинное мое положение. Да, я уцелел там, где полегли два десятка испытанных воинов, ну а дальше-то что? Вернуться в крепость без принцессы я не мог, о том, куда мне в таком случае податься и как заработать на жизнь, представления не имел.

Но если там, впереди, и впрямь был феникс… Настоящий живой феникс…

Перед моим мысленным взором предстал гобелен из зала Справедливости, о котором вы, надеюсь, тоже еще помните. С изображением великого героя верхом на фениксе, героя, который спасет королевство. Все это, разумеется, могло быть чистой воды совпадением… И все же, почему бы не допустить мысль, что герой этот — не кто иной, как я сам? В самом деле, разве я так уж плох для этой роли? Ну да, да, я и сам понимал, что, честно говоря, не очень-то для нее подхожу. Быть спасителем для кого-либо, кроме себя самого, мне не улыбалось. Ведь ради этого пришлось бы рисковать. Но… каких только чудес на свете не бывает! Очень уж все совпадало по времени. Находясь в отчаянном положении, вдруг вознестись, воспарить к вершинам триумфа… Почему бы и нет, скажите на милость?

Тут до меня донесся второй вскрик птицы, походивший на первый, но в то же время и отличавшийся от него. Чем? Перебрасывая негодную свою ногу через ствол поваленного дерева, я внятно это для себя сформулировал: в первом крике ощущалась какая-то безысходность, обреченность, если хотите. Это был своего рода предсмертный вопль, оборвавшийся на самой высокой ноте. А теперь воздух пронзил ликующий клич новой, едва народившейся жизни. Он звучал молодо и энергично. Первый можно было уподобить тоскливому прощанию, второй — радостному приветствию.

Жара стала теперь просто непереносимой. Энергия, высвободившаяся в процессе возрождения феникса из пепла, была просто чудовищной. Путь мне преградил невысокий холм, и я вскарабкался на него с такой легкостью, словно никогда не страдал хромотой.

И тут до слуха моего донесся чей-то голос. Отнюдь не птичий. Вне всякого сомнения, человеческий. Но что было гораздо хуже — голос этот оказался до боли мне знаком.

Я осторожно взглянул вниз сквозь заросли кустарника на вершине холма, прекрасно себе представляя, что там увижу. Мои наихудшие опасения подтвердились.

Там стоял Тэсит.

Вид у него был слегка потрепанный, но бодрый, платье все вымокло, и кое-где на нем виднелись расползшиеся комья тины. Значит, ему все же удалось выбраться из реки, куда он угодил по милости Айлерона, вожака стаи ублюдков-гарпов. Впрочем, одеяние Тэсита очень быстро высыхало вблизи феникса, источавшего жар.

Ибо на поляне неподалеку от Тэсита Одноглазого и вправду находился он. Феникс. Пепел его предшественника разлетелся во все стороны, а новорожденный, вытянув шею, с любопытством нюхал воздух. На человека, стоявшего поблизости, он не смотрел, но, похоже, ощущал его присутствие. Вот феникс испустил еще один ликующий крик, а потом наклонил голову и потерся клювом о грудь Тэсита. Надежда, всколыхнувшаяся было во мне, что гигантская птица сейчас разорвет его на части, угасла без следа. Феникс доверительно взгромоздил свою огромную голову ему на плечо. Новорожденный, замечу, был раз в пять крупней самого рослого мужчины. Когда он расправил крылья и от полноты жизни ими взмахнул, кусты и деревца в радиусе тридцати футов от поляны пригнулись до самой земли.

Но Тэсит даже не шелохнулся. Ухватившись за перья на груди птицы, он запел. Разумеется, он и петь был мастер, наш Тэсит.

Произведение, которое он исполнял, по форме своей походило на балладу. Насколько я мог расслышать, речь в ней шла о пришествии великого героя. Судя по манере исполнения, по гордому взгляду, который он устремил на феникса, под этим героем Тэсит подразумевал самого себя. Да и могло ли быть иначе? Он пел о подвигах, которые герою предстояло свершить, о врагах, которых собирался победить, и о трудностях, непосильных для любого, но вполне для него преодолимых. Эти вирши напомнили мне предсказания, которые плетельщики-ясновидящие часто облекают в стихотворную форму и называют «историями из будущего». Время от времени мне доводилось их слышать, но поскольку речь в этих «историях» шла о предметах, нимало меня не занимавших, я относился к бормотанию плетельщиков без особого внимания. Только ритм этих стихов невольно запечатлелся в моей памяти.

Но то, о чем сейчас пел Тэсит, напрямую меня касалось. Потому что содержание его баллады было посвящено вполне реальным событиям. За достоверность некоторых из них я сам мог бы поручиться головой.

В конце каждой из воспроизводимых им строф феникс важно кивал головой, так, словно соглашался с ним.

Я терпеливо, хотя и с некоторой досадой, слушал его самовосхваления, то, как он без конца величал себя «великим героем», и ждал, когда он наконец умолкнет и уберется прочь от моего феникса.

Но после очередного куплета его песни я ощутил во всем теле озноб, хотя вокруг по-прежнему было нестерпимо жарко.