Генерал Силлие (Лихтенбург) уже сообщал раньше, какое поручение возложено на него бюргерами; он должен его придерживаться. Он пришел сюда с самыми лучшими намерениями сделать все для своего народа. Если посмотреть на дело с общей точки зрения, то продолжение войны нанесет неизбежно народу новые раны. Положение очень опасное. У отрядов, которыми он начальствует, дело идет хорошо. Но может ли он вследствие этого продолжать войну? Нет, нужно принимать в соображение все обстоятельства. Он указывает на то, что говорил раньше, то есть, что нужно пробовать установить мир на условии независимости. Это было испробовано. Мы выбрали комиссию. Она сделала все, что было возможно, чтобы этого добиться. И что же? Вот лежит перед нами предложение британского правительства, которое комиссия нам принесла. Кто же может утверждать, что мы могли бы устроить наше дело лучше, чем оно изложено в предложении, лежащем на столе? Мы сделали все возможное, чтобы добиться самого лучшего, и что можно было, то мы сделали. И кто же решится сказать. что, продолжая войну, мы добьемся лучшего, нежели то, что заключается в этом предложении? То, что мы слышали в последний раз от депутации, было, чтобы мы боролись до тех пор, пока все средства будут исчерпаны? И к чему мы пришли? Было здесь говорено также, что нужно верить. Да, это нужно; но нельзя верить в одно и не верить в другое. Мы должны одинаково верить и в то, что, может быть, воля Божья заключается именно в том, чтобы мы преклонились перед неприятелем. Он не считает себя связанным возложенным на него поручением его бюргеров, так как он теперь знает все лучше, чем они, и может лучше судить. Если бы бюргерам было известно то, что он теперь знает, то они дали бы ему другое полномочие. Для него ужасно продолжать пролитие крови. Неужели мы должны продолжать жертвовать людьми? Как ни дорога нам независимость, мы не можем бороться против невозможного. Самое высшее, из-за чего должны мы бороться, - это желание народа. Он может присоединиться только к тем, которые принимают предложение, лежащее на столе.
      Главный коммандант Девет чувствует себя принужденным высказать свое мнение. Он указывает, что в начале войны он имел несравненно менее надежды на вмешательство держав, нежели теперь. Он не хочет этим сказать, что вообще надеялся когда-либо; но теперь он знает то, о чем прежде не имел понятия, а именно: об общей симпатии к нам. Даже в самой Англии есть эта симпатия, о чем свидетельствуют большие бурофильские митинги. О симпатии к нам мы узнали от лица, присланного к нам депутацией. Он не может поверить тому, чтобы депутация могла послать к нам мало доверенное лицо. И что же оно рассказало? - Что дело наше приобретает с каждым днем приверженцев. Спрашивается, почему же депутация не прислала нам отчета? Для него это совершенно ясно. Депутация должна просить правительства неофициально, и то, что она при этом узнает. она не может передать нам, послав сказать с одним человеком; да, она может быть, даже и вообще не может нам ничего сообщить, потому что она обнаружила бы этим политику Европы. То, что депутация молчит, имеет для него большое значение и не должно лишать нас мужества, но, напротив, прибавлять бодрости. Если кто горюет о бедах страны, то, конечно, он также, подобно всем другим гражданам. Положение страны в высшей степени ужасно. Но если его спросят, чего можно ожидать от продолжения войны, то он в свою очередь спросит: чего же ожидали вначале? - По его мнению, была только вера в Бога. У него, во всяком случае, было только это и ничего другого. Вспомните, что республики имели дело со страною, которая насчитывает у себя 750 000 войска; из этого числа третью часть она могда выставить против нас в любое время. У нас же никогда не было более 45,000 людей. Каким образом можно было бы рассчитывать сражаться с таким неприятелем, если бы это не было делом веры? Есть многие, которые, как говорят, желали опереться на Капскую колонию, они ждали помощи оттуда. На него это соображение никогда не действовало. Он знал, что это значило бы для тех, которые возьмутся за оружие против Англии. Он знал, как сильно колонисты нам симпатизировали, но он знал также, что обстоятельства в колонии были таковы, что колонисты не могли бы сделать ничего более того, что они сделали. Нет, у нас была только одна вера, - вера в Бога! И если бы мы, маленький народ, не были воодушевлены верой, то мы не сделали бы того, что сделал наш маленький народ. Те, которые утверждают, что война должна быть прекращена, желают иметь от нас убедительные доказательства того, что нужно ее продолжать. Но где же были эти твердые основания вначале? Разве стало теперь дело хуже? напротив. В последние двадцать два месяца произошли чудеса. Генерал Бота писал ему раньше, что скудость амуниции причиняет ему заботы. Так оно и было. Запасы амуниции истощились. В то время. когда, бывало, бюргер приходил к нему с пустым патронташем, то Девет со страхом смотрел на это. А теперь, выражаясь словами генерала Жубера, его "сердце обливается радостным стыдом" при мысли о том, какой у него большой запас. Он не обижается на своих братьев-бюргеров, желающих знать причины. Он назвал эти причины, не указав и сотой части их. Но вот, что еще очень важно: неприятель захотел пойти к нам навстречу. Было время, когда лорд Салисбюри сказал, что правительство требует безусловной сдачи. Теперь дело обстоит иначе, англичане разговаривают с нами. Это и есть их приближение к нам. А если продлить войну, то он не только не боится того, что Англия не захочет более вступать в переговоры, но того мнения, что она сделает более выгодные предложения и даже согласится на нашу независимость. Кому нужны еще доводы, пусть оглянется на прошедшее, на те времена, когда Трансвааль воевал с Англией. Мы тогда менее знакомы были с нею, нежели теперь. В Трансваале приходилось тогда не более как по 13 патронов на человека. И тогда тоже была борьба, основанная на вере. Каков же был реультат? Он известен всем. Его спросят, что же делать с семьями? Да, это ужасная вещь; но и тут вера помогает. Что касается какого-либо средства, которое можно было бы придумать в данном случае, то он предложил бы, чтобы часть сражающихся буров, сложив оружие, взяла бы на себя заботу о них, разместив их снова по селам и фермам. Как это ни тяжело, но нужно прибегать к крайним мерам. Кто-то говорил об Америке и сравнивал наше положение с тамошним. Да, сравнение возможно. Подобно Америке, у нас есть огромные пространства земли позади нас, куда мы могли бы отступить. Далее Девет указал на наши сведения о положении вещей в Европе. То, что нам известно, мы знаем из газет, задаваемых джинго-партией. Если бы Англии не надо было много скрывать от нас, для чего же она так заботливо задерживала все газеты? Если бы известия были неблагоприятны для нас, то, конечно, они служили бы в пользу Англии, и мы получали бы их в изобилии. Нужно также принять во внимание, что Англия не хочет допустить свидания нашего с депутацией. Принимая все это в соображение, а также тот факт, что напряжение умов в самой Англии может быть рассматриваемо как бы косвенным вмешательством за нас, Девет полагает, что борьбу, как бы она ни была тяжела и горька, следует продолжать. Да, нам нужно сражаться! Вопрос не в том, сколько времени еще, а до тех пор, пока мы не укрепим за собой независимости!
      Коммандат Бейерс (Ватерберг) говорит, что должен дать ответ на вопрос - следовать ли разуму или совести? Конечно, совести. Если он погибнет, следуя разуму, то значит, он не сделал того, что подсказывала ему его совесть; а если он погибнет, следуя совести, то такой смерти он идет навстречу. Он указывает на мучеников за идею и говорит, что ему часто кажется, что о таких мучениках только в книгах пишется. Мученики умирают и, по видимому, с их смертью пропадает все то, за что они страдали, но какое огромное благополучие выростает позднее, после их гибели. Правда, за которую они твердо стояли, отдав за нее свою жизнь. остается непоколебимой. А мы как поступаем? Дело наше кажется нам всем правым, а мы боимся за него умереть? Мы говорим о себе, как о народе, но об этом, по мнению генерала Бейерса, нам нечего думать. Это дело рук Божиих, Его забота, Его воля. Правда должна победить. Наше дело стоять на своем праве, чего бы это нам ни стоило, даже смерти. Он согласен с теми, которые утверждают, что возможность вступать с неприятелем в переговоры явится еще не раз, если бы даже теперешние переговоры не привели бы к благоприятному результату. Совершенно верно то, что только что было сказано. Генерал Девет указывал на сейчас на прежнее требование лорда Салисбюри. В добавление к этому он указывает на тот факт, что было время, когда лорд Робертс отказал генералу Бота в свидании, а теперь англичане вступают с нами в продолжительные переговоры. Далее он говорит, что он не слышал убедительных доводов в пользу прекращения войны. Это не мешает ему сознавать опасность положения. Но оно все-таки еще не таково, чтобы его не преодолеть. Можно уладить затруднение с недостатком лошадей, точно также и с заботой о провианте. Даже нашелся бы способ к спасению женщин и детей, - все это можно было бы преодолеть. Но вот что самое ужасное, что мешает всему, это - тот злой дух, который овладел сердцами многих бюргеров. Когда внедрится подобный дух, тогда ничего нельзя поделать. Этот-то злой дух толкает теперь бюргеров на сдачу неприятелю. Против него нельзя бороться. Генерал Деларей указывает на то, что никто не пошел бы с предложением, которое лежит перед нами теперь, если бы он не был уверен, что бюргеры его примут. Таково наше общее настроение. Нужно обратить на это внимание. Ничто не поможет, если вступить в спор со злым духом, обуявшим людей.
      Заседание закончилось молитвой.
      Пятница, 30 мая 1902 года
      Заседание открылось молитвой. Вице-президент бюргер считает своим долгом еще до начала прений доложить об отказе президента Оранжевой республики М. Штейна от занимаемой им должности вследствие тяжкой болезни. Президенту пришлось отдать себя в руки неприятеля, чтобы получить медицинскую помощь. Далее он сообщает, что главный коммандант Девет назначается вице-президентом. Он высказывает перед уполномоченными свое глубокое сочувствие огромной потере, называя президента Штейна скалой, на которую оприалось все дело. После этого вице-президент Девет благодарит вице-президента Бюргера за его сердечные слова.
      Г. Ноде (Претория) предлагает некоторые вопросы, касающиеся колонистов, сражавшихся заодно с нами. На это отвечает генерал Смутс. Далее г. Ноде спрашивает, - ожидается ли от уполномоченных решение вопроса о независимости?
      Генерал Бота отвечает, что правительства ответили лордам Китченеру и Мильнеру, что они не были уполномочены решать этот вопрос. Решение его принадлежит исключительно народу, которому и был сделан запрос, после чего уже уполномоченные явились на теперешнее собрание.
      Г. Ноде. В таком случае, на собрании двух правительств в Клексдорпе уже было известно, что уполномоченные могут придти здесь к окончательному решению. Если это так, то он поставлен в затруднение. Депутаты или обмануты, или являются жертвами недоразумения, так как ему, например, не было сказано, что он выбран уполномоченным решать вопрос о независимости республик. Что бы там не говорили юристы, он явился сюда представителем, на которого возложено только одно поручение, и у него имеется голос народа только по одному пункту. Его бюргеры сказали ему, что отдать независимости нельзя. А между тем документ, лежащий на столе, принуждает к противному: поэтому он (г. Ноде) не дает своего голоса. Его бюргеры настойчиво требовали, чтобы не класть оужия, а также, чтобы родной язык, голландский, был сохранен в школах и в суде. И в том, и в другом этот документ отказывает. Он не может принять его. Кроме того, он стоит за продолжение войны. Если его спросят: из-за каких расчетов, то он напомнит настроение бюргеров в Вармебаде. То было время тяжелое. Их посетил тогда коммандант-генерал. который сообщил, что нам нечего уже более терять и остается только выигрывать. Этого было для него тогда достаточно. Тогда тоже, как будто, и не было никакого просвета, и мы не знали, где спасение. И все-таки, с тех пор мы его всегда находили. А какие темные дни были, когда Претория была взята! И почему же снова не появится свет после того, как уйдет нависшее над нами темное облако?
      Генерал Деларей старается выяснить, что никто не мог быть введен в заблуждение на собраниях. Каждый документ, вручаемый ему правительством, был прочитываем и предлагаем на обсуждение присутствовавших. Затем он переходит к вопросу г. Ноде - можем ли мы решать вопрос о независимости? Да, обязанность решения лежит на г. Ноде так же, как и на всех уполномоченных. Решать нужно не только за свое село, свой город или за свой округ, а за всю страну.
      Г. Ноде. Я не желаю освобождать себя от отвественности, но я нахожусь здесь с определенными уполномочиями.
      Судья Герцог дает снова юридические объяснения по этому вопросу. Нужно задаться вопросом: если бы народ был здесь, что бы он решил? И сообразно с этим надо действовать. Затем он говорил о деле вообще; сперва о причинах, на основании которых следует продолжать войну. Мы ослабели, - да, но и Англия значительно ослабела. Это скажет всякий, у кого есть глаза; главным образом это касается денег. Конечно, Англия может израсходовать еще миллионы, но, в конце концов, и она утомится от расходов. Что и теперь уже есть сильные затруднения в платежах, доказывается, между прочим, налогом на зерно. Этого никогда не было бы, если бы положение не было так серьезно. Далее, зачем Англия не допускает нашу депутацию до переговоров с нами? Всего понадобилось бы каких-нибудь две недели, чтобы приехать ей сюда для совета с нами. Но нам в этом отказывают. Почему? Отвечают, что это было бы "военной неправильностью" (militaire ongeregeldheid). Но ведь наше собрание здесь есть та же "военная неправильность". Нет, за этим скрывается нечто совсем другое.
      Возьмем дело с другой стороны. Положение страны ужасно; она совершенно разорена. Лошади уничтожены. Но это еще не самое главное! А вот что ужасно: много людей из нашей собственной среда сражаются против нас! Вот это беда большая. Положение женщин и детей внушает серьезные заботы, и страшно становится за женщин, в нравственном отношении. На него лично эта мысль действует угнетающе. Никто из людей, имещих сердце, не может думать об этом без содрогания. И за это проникаешься особенным уважением к генералу Бота, сердце которого, в этом отношении, заставляло говорить его то, что мы здесь все слышали. Нынешняя война представляет собою самое чудовищное, что можно себе представить. Он сомневается в том, чтобы когда-либо на свете происходила война, в которой было бы столько мучительных и унизительных страданий. Но все это, как бы оно ни было ужасно, не могло бы привести его к окончательному решению, если бы он видел возможность, в конце концов, от всего этого освободиться. Тогда можно было бы решительно всем пожертвовать и, наконец, сражаться до смерти. Не разорение, а положение страны представляет, по его мнению, весь ужас. Есть нечто, что еще тяелее этого: это факт собрания в Фереенигинге. Он никого не обвиняет. Все делалось с наилучшими пожеланиями. Но... это была большая ошибка. Собрание здесь смертельный удар нам всем. К чему оно повело? К тому, что коммандант-генерал обявил во всеуслышание: "вот каково положение страны!" Последствием этого явилось то, что бюргеры, бодрые до сих пор, потеряли все мужество, когда услышали все то, что здесь говорилось. По его мнению, это самое ужасное и непоправимое из всего, что произошло до сих пор. Можно было бы сказать, что все усталые бороться оставли бы лагери; но теперь оказалось что и бодрые потеряли мужество. За исключением этого все поправимо. Он думает, что существующий принцип верен: "если ты сомневаешься в том, что делаешь, то не останавливайся, а иди дальше в том же направлении".
      Генерал Мейер (член Южно-Африканского правительства) сообщает дополнительны сведения об опустошениях в округах, лежащих к северу от восточной железной дороги. Его мнение таково, что нужно састи то, что еще можно.
      Какое преимущество даст продолжение войны? Позднее уже не будет шансов на заключение мира. Что скажут наши потомки, если мы, продолжая войну, все потеряем? Они скажут: "наши отцы были храбры, но у них не было рассудка". А если мы прекратим войну, они могутсказать: "наши отцы боролись не только из-за личной чести". Он указал далее на то, что как ни невыгодны английские условия, они заключают в себе обещание самоуправления. Говоря о прошедшем, он напоминает, что он всегда был против войны и подавал голос за "пятилетие". Народ тоже был против войны. Г. Мейер был против потому, что был против пролития африканской крови. Теперь тем более нужно перестать проливать эту кровь. Затем он сообщил, что в Претории состоялся тайный военный совет после взятия Блумфонтейна, когда совсем почти решено было сдаться. И только Оранжевая республика этому воспротивилась. Правительства тогда решили продолжать войну. Год тому назад, в июне, опять было собрание. Было послано письмо в Оранжевую республику. Было совещание в Ватерфале. И опять оба правительства решили сражаться далее. Позднее, правительство Южно-Африканской республики снова писало в Оранжевую республику, но потом уже не было возможности повидаться и переговорить вплоть до съезда в Фереенигинге. Неужели и теперь опять не придут к концу? Нужно очень и очень об этом подумать. Наше дело обстоит теперь так, что остается спасать одно маленькое семечко. Если война продолжится, то нация должна погибнуть. Нет сомнения, что оружием победить неприятеля нет никакой возможности. Англичане научены теперь нами вести войну. Наши люди находятся на службе у них, они указывают им, как нужно делать ночные переходы и где лежат малоизвестные тропинки. При таких обстоятельствах борьба немыслима.
      Коммандант Никерк (Кронштадт) указывает на то, что колонисты много принесли нам пользы и что они страдали вместе с нами. И мы должны за это представить их своей судьбе? Мы будем сами спасаться, а их бросим на произвол? Ужасно думать даже о том, чтобы можно было сложить оружие.
      Генерал Бота говорит сперва о том, как он вел себя по отношению к депутатам. Он давал выбирать их с тем, чтобы они были уполномочены поступать каждый по своему усмотрению. Далее, он указывает на те доводы, которые были за войну до ее начала. У нас был 60,000 человек. Он указал на Капскую колонию, говоря, что никто не ожидал, что колонисты не представят нам своих делезных дорог для перевезения войска. Он надеялся точно также на возможность вмешательства держав. Но державы только смотрели, как Англия применяла совершенно новые неслыханные методы ведения войны, противоречившие всем нормам международного права, и... молчали. Затем, вначале мы имели провиант в изобилии, и отряды могли быть снабжаемы им на долгое время. Наши семьи тоже были обеспечены. Теперь все это изменилось. А что касается семей, так даже приходится радоваться, если они попадают к англичанам. Женщины и дети представляют, по мнению генерала Бота, самое существенное затруднение. Что же с ними делать? Здесь говорилось, чтобы заставить часть мужчин положить оружие и отвести семьи по домам. Но, во-первых, ведь жилищ больше нет, они все разорены. А во-вторых, женщины большей частью жены пленных бюргеров. Как же можно чужих мужей, да и кого же из них, заставить, сложив оружие, заботиться о неродных им женах, естественные защитники которых находятся в плену? Он указывает снова на то, что депутация была принята только одной державой - Голландией, несмотря на то, что имела при себе кредитивные письма ко всем государствам. Произошло же это потому, что ни одна держава не хотела этого сделать. В то время, когда депутация еще могла писать, она писала: "для нас в Европе мало шансов". Поэтому уполномоченные хотели вернуться назад, но правительства советовали им остаться в Европе, потому что возвращение их нанесло бы решительный удар всем ожиданиям. Вот почему депутация еще до сих пор в Европе. Позднее она повторяла нам, что шансов на вмешательство нет никаких, но что она полагала, что ввиду стольких уже сделанных жертв следует продолжать войну. Можно было, конечно, ждать осложнений в Европе и какой-нибудь войны, которая пошла бы нам на пользу. Но какие основания этого еще ждать? Большие нации не сообразуются с желаниями маленьких. В их выгодах всегда обессиливать эти последние. Далее он говорит о предательствах некоторых бюргеров, сражающихся против нас же. Он бросает взгляд на прошедшее. Мы сражаемся уже целый год с тех пор, как слышали о нашей депутации. И что выиграли мы с июня 1901 года? Мы так сильно ушли назад, что если дальше будет наша численность так же уменьшаться, то мы скоро не будем признаны воюющей стороной. Сколько мы перестрадали за этот последний год? В концентрационных лагерях умерло за этот год 20. 000 женщин и детей!
      А сколько произошло еще всего остального, о чем говорилось на собраниях? Когда я был еще в Претории, я узнал в разведочном бюро о наших потерях. Я нашел цифру в 31.400 пленных, из которых 600 человек умерло. Во время войны до сих пор убито 3.800 бюргеров. Неужели этого еще мало за два с половиною года? А сколько же должны были выстрадать, умирая, эти 20.000 несчастных женщин и детей! Вопрос о колонистах. Да, это очень и очень тяжелый вопрос. Я говорил, что отдавая свою независимость, мы возьмем на себя удовлеворение их. Об этом я и другие члены старались в Претории изо всех сил. Ясно, что теперь есть возможность их спасти. А потому разве справедливо будет, если, не принимая во внимание колонистов, мы скажем: "продолжайте войну!" Нет, тоже ради них мы должны прекратить войну. Если бы даже мы и продолжали сражаться, то им должны были бы сказать: "остановитесь". Здесь было упомянуто о том, что я сказал в Вармбаде. Да, но когда я это говорил, нас было еще 2.000 сражавшихся, а теперь нас 480 человек. Я стоял тогда за продолжение войны, пока не явился в виде тормоза голод. Депутаты могут сами засвидетельствовать, что наши силы настолько ослабели, что мы не можем содержать все отряды во всех округах. Прежде мы могли держать неприятеля в напряжении в различных местах страны. Но теперь, когда приходится покидать многие округа и сосредоточиваться только в некторых местах, тогда мы даем возможность и англичанам делать то же, а их силы, не то что наши, громадны! Здесь было упомянуто о том, что нам нужно идти в колонии. Я хорошо знаю что это значит: генерал девет с большими силами не мог пробраться туда, как же мы можем рассчитывать на это, да при том еще и зимой? И с такими лошадьми, слабыми, могущими идти только шагом? Что остается нам делать? Нам приходится выбирать наилучший путь.
      Говорят, мы должны выдерживать. Хорошо, но скольоже времени? Десять или двенадцать лет? Какие же шансы у нас есть на это? Если мы в два года из 60.000 числа уменьшились до его трети, то во что же обратится это число в несколько лет? Для меня ясно, что, соглашаясь выдерживать, мы принуждены будем сдаться. Лучше же, пока этого еще нет, воспользуемся тем, что подсказывает нам наш рассудок. Я лично могу выдерживать, но я не могу же думать о себе. Есть еще некоторая возможность заботиться о женщинах и детях, она является с того момента, как мы подпишем предлагаемые условия. А если сдадимся? Кто же о них будет заботиться?Англичане?! Продолжая войну мы не сможем уже спасти их, да и ничего не сможем сделать. Нельзя будет даже послать людей просить в Европе денежной помощи, помочь нам в востановлении наших разоренных жилищ и поднятия благосостояния нашего народа.
      Три дороги лежат перед нами. Мы должны неизбежно придти к какому либо решению. Продолжение войны - первый путь. Я лично того мнения, что он не приведет нас к хорошему результату. Что касаетс яостальных путей, то один из них - сдача без условий - конечно, приятнее. Если народ захочет, то следует это сделать. Но тогда уже нам нельзя сказать ни слова по поводу того, что будет делать наш неприятель. Но все-таки я думаю, что мы должны руководствоваться желанием народа.
      Лично я думаю, что следует принять нае предложение. Я не хочу этим сказать, что условия его хороши, но все же оно освобождает нас из ужасного. затруднительного положения.
      Заседание было прервано и снова возобновилось в 2 ч. 12 м. пополудни.
      Генерал Мюллер (Боксбург) говорит, что его бюргеы послали его отстаивать независимость. Одна часть бюргеров дала ему полномочие поступать по своему усмотрению, другая - велела стоять за независимость и стараться добиться сношений с депутацией. Что касается продолжения войны, то он уже давно сказал своим бюргерам, что с одним оружием, без веры в Бога, это немыслимо. Если он теперь вернется к своим бюргерам с сообщением, что ничего не может сказать на счет депутации, и что предложение англичан принято, то это поведет к большим распрям. Что касается его лично, то он не может думать о сдаче. Но, принимая во внимание все, что он слышал от генерала Бота и других, для него стало ясно, что война не может продолжаться. Он не в состоянии сражаться один. Нельзя ли, все-таки, сплотиться всем вместе в вере в бога? Он указывает на то, что является представителем наибеднейшего населения и что 3.000.000 фунтов стерлингов далеко не достаточны для тех, которые не могут сами себя поддержать. Он спрашивает также, нельзя ли принести Богу какой-нибудь обет, и заканчивает тем, что не может подать голоса за предложение.
      Генерал Смутс. Я не вмешивался до сих пор в разговор, хотя мнения мои уже известны моему правительству. Мы дошли до очень темного пункта в истории развития войны; для меня особенно темно и печально, потому что я был одним из тех, которые будучи членами Южно-Африканского правительства начали войну с Англией. Но человек не должен отступать перед последствиями своих поступков, и мы должны в случаях, подобных настоящему, отложить в сторону все личные соображения и решать дело с точки зрения всего народа. Великий момент наступил для нас, может быть даже последний, когда мы собрались здесь, как свободный народ и свободное правительство. Постараемся же в данный момент подняться на должную высоту и придти к конечному решению, за которое потомки африканского нарда будут нас благословлять, а не проклинать.
      Огромной опсностью для этого собрания является то, что оно должно придти к решению только с военной точки зрения. Почти все уполномоченные здесь являются офицерами, которые не знают страха, никогда его не знали и никогда не побоятся огромных сил неприятеля и готовы отдать последнюю каплю крови за свой народ. Если же мы станем рассматривать вопрос только с военной точки зрения, тогда я должен признать, что мы, конечно, можем продолжать войну. Мы все еще не побеждены в военном отношении, у нас около 18,000 человек находится под ружьем, ветеранов, с которыми можно идти куда угодно. Наше дело. как военное, мы можем еще продолжать.
      Но нам приходится здесь рассуждать не как военной силе, а как народу; наше дело не есть военное дело, а дело свободного народа. Никто не является здесь представителем своего отряда; каждый, здесь присутствующий, есть представитель своего народа, не только части его, оставшейся в лагере, но и той части, которая уже покоится в земле, и той, которая будет существовать после нас. Мы являемся представителями не только самих себя, но и тысяч, которые принесли последнюю жертву своему народу - пленных, рассеяных по всему свету, - представителями женщин и детей, тысячами умиравших в концентрационных лагерях неприятеля; мы являемся уполномоченными за кровь и слезы всего народа. Они взывают к нам из темниц, лагерей, могил, полей битв и из мрака будущего, умоляя нас постараться избегнуть всех путей, ведущих к искоренению африканского народа!
      Но мы не бесцельно вели борьбу, мы сражались не для того, чтобы быть убитыми, мы боролись исключительно за свою независимость и готовы были принести в жертву все за нашу независимость. Все, кроме одного - нашего народа. Нельзя отдать за независимость существование целого народа. И когда мы убедились, что, говоря человеческим языком, нет более шансов сохранить независимость обеих республик, тогда нам стал ясен наш долг прекратить борьбу для того, чтобы не только народ, но и всю его будущность не принести в жертву идее, которая не могла быть осуществлена.
      Есть ли благоразумная возможность сохранить нашу независимость? Мы сражались беспрерывно уже в течение трех лет. Нисколько не преувеличивая, мы можем сказать, что мы напрягли все наши силы и употребили все средства для исполнения наших заветных желаний. Мы отдали тысячи жизней, мы отдали все наши земные блага; наша родная страна превращена в бесконечную пустыню; более 20,000 женщин и детей умерло в неприятельских лагерях. И что же? Приблизило ли это нас к независмости? Напротив, мы все далее от нее отодвигаемся. И чем далее мы пойдем в этом направлении, тем большая пропасть окажется между нами и тою целью, с какою мы ведем борьбу. Способ ведения войны неприятелем довел нас до полного разорения, вследствие которого исчезает всякая физическая возможность вести войну далее. Так как ни откуда никакого спасения нет, то гибель наша неизбежна.
      Когда год тому назад от имени правительства было сообщено о нашем положении президенту Крюгеру в Европу, то он ответил нам, что, принимая во внимание настроение Капской колонии и чувства всех европейских народов, мы должны продолжать войну далее до последнего изнеможения.
      Что касается нашей внешней политики, то я желал бы указать на неоспоримые факты (оратор говорил здесь пространно о политических затруднениях Америки и важнейших европейских державах в течение войны). Начало и конец нашего внешнего положения - это симпатии, за которые мы, конечно, от всего сердца благодарны, но... более этого мы не получили ничего и, вероятно, и в будущем ничего не получим. Европа будет нам симпатизировать, пока последний бур не будет закопан в землю, пока последняя бурская женщина с исстрадавшимся сердцем не ляжет в могилу, пока весь наш народ не будет принесен в жертву на алтарь истории и человечества.
      Что касается настроения и положения дел в Капской колонии, то я уже довольно пространно об этом докладывал. Мы сделали ошибку, и Капская колония еще недостаточно созрела для этого дела. Во всяком случае, нам нечего надеяться на всеобщее восстание: 3,000 человек, примкнувших к нам, это герои, которых мы не можем достаточно восхвалить за их жертвы для нас, но они не выхлопочут для нас независимости.
      Год тому назад мы спрашивали у президента Крюгера совета и исполнили все указанное им. Мы убедились, что если мы желаем остаться свободным народом, то мы можем опереться только на себя самих. Факты, которые узнали уполномоченные здесь. были взяты из обеих республик; они убедили меня в том, что было бы преступлением вести дальнейшую войну, не будучи уверенными в помощи откуда бы то ни было. Наша страна разорена окончательно. А еще мы будем продолжать идти к погибели нашего народа, лишенные всякой надежды на успех.