Глава 1

— Летом мы собираемся отдохнуть на греческих островах. Откажись от этой работы и присоединяйся к нам!

Джереми скорчил плаксивую рожицу, как хитрый мальчуган, выклянчивающий уступку у строгой гувернантки. Возможно, это и подействовало бы на его однокурсниц и даже на кого-то из молоденьких преподавательниц, но Карен только снисходительно улыбнулась: она не собиралась выходить за рамки устоявшихся отношений. С этим симпатичным, но слабохарактерным юношей Карен объединяли чисто сексуальные утехи, а вздыхать ему вслед или мучиться ревностью она не желала.

Карен устроилась поудобнее на обитом плисом сиденье, и взглянула на своего спутника, уверенно работающего шестом. Плоскодонка плавно скользила по зеркальной глади реки, унося их в непродолжительное романтическое путешествие. Смотреть на широкоплечего белокурого парня с узкой талией, подтянутым животом и упругим задом Карен было приятно. Но это не обязывало ее влюбляться в него.

Она опустила руку в воду и спросила, прищурившись:

— Кого ты подразумеваешь под словом «мы»? Уж не Пита ли с полудюжиной таких же прихлебателей?

Джереми промолчал, притворившись, что не расслышал язвительного вопроса. Ответ ей был в общем-то и не нужен, да и ссориться с любовником напоследок не хотелось.

Вода в реке была восхитительно холодной, Карен принялась зачерпывать ее пригоршнями и с наслаждением освежать свою разгоряченную голову, чувствуя, что каштановые волосы готовы воспламениться от палящего солнца.

Годы учебы в университете промчались бурно и стремительно, насыщенные увлекательными занятиями, интересными знакомствами и развлечениями с горячими парнями. Но вот экзамены сданы, получены отличные оценки, и настало время возвращаться домой.

— У моих родителей вилла на Корфу, можно использовать ее как базовый лагерь, — сказал Джереми, погружая длинный шест в зеленую воду. Бриллиантовые капельки искрились, стекая в лодку.

Джереми прищурил светло-голубые глаза и похотливо посмотрел на Карен из-под густых ресниц. Он успел вспотеть, хотя они только начали свою прогулку. Карен заподозрила, что его тело пылает отчасти из-за того, что она промочила ситцевую юбку, забираясь в это неустойчивое суденышко, и ткань прилипла к ее голым ногам.

— Сами старики будут отдыхать в Майами, — добавил Джереми, вонзая шест в воду.

Улыбнувшись, Карен уставилась на его оттопыренную ширинку: молния на голубых джинсах готова была расстегнуться самостоятельно. Скосив глаза на темный треугольник у нее между бедрами, Джереми потерял равновесие и покачнулся.

— Стоять! — крикнула она и звонко захохотала, умиляясь тому, как он пыжится, пытаясь угодить ей.

На какие только ухищрения не шел Джереми Херст Пембертон, спортсмен, чемпион по гребле и душа студенческого городка, чтобы добиться благосклонности Карен. Он не обращал внимания на других женщин, посылал ей букеты цветов, бутылки шампанского, катал ее на своем шикарном спортивном «феррари», приглашал на уик-энд в шотландский замок отца.

От его знаков внимания веяло викторианской эпохой с ее тайными страстями, многозначительными намеками, строгими дамами-воспитательницами и краснеющими от стыда девицами. Карен быстро наскучили эти игры, и она решила его совратить. Грехопадение юноши произошло после званого ужина, устроенного одним из их университетских профессоров, супруга которого прославилась в академических кругах своим умением поддерживать светскую беседу. Улучив удобный момент, Карен увела юношу в спальню, стащила с него штаны, уложила на кровать и продемонстрировала, как ее нужно ублажать.

Поначалу Джереми ее разочаровал, хотя он и прослыл жеребцом среди однокурсников. Как выяснилось, он и понятия не имел, как следует возбуждать женщину. Не сделал успехов он на этом поприще и позже, так что ей приходилось напоминать ему, что ее не устраивает совокупление по кавалерийскому принципу: «Главное — быстрота и натиск!»

Лодка заплыла в укромный уголок под ветвями ивы. Джереми положил шест и, привязав плоскодонку канатом к дереву, подсел к Карен, чтобы без промедлений запустить пятерню ей под юбку, во влажную промежность, обтянутую крохотными трусиками, и проникнуть в расплавленную сердцевину ее женского естества. Но она сжала бедра, не готовая к такому грубому вторжению: пусть умерит свой пыл, довольно тискать ей груди и сжимать клитор, пора научиться исподволь возбуждать ее.

Сев, Карен вынула из волос бархатный обруч и, тряхнув гривой шелковистых волос, распустила их по спине и плечам.

Джереми закусил губу, залюбовавшись этой высокой и полногрудой языческой красавицей, словно бы сошедшей с полотна Россетти. Подобно экзотическому цветку, она никого не оставляла равнодушным и всегда привлекала к себе заинтересованные взоры — завистливые, осуждающие либо ненавидящие.

Джереми, многократно познавший эту непостижимую женщину плотски и испытавший погружение в опасный водоворот ее исступленных оргазмов, невольно проникался чувством, близким к религиозному трепету, всякий раз, когда смотрел в ее гипнотизирующие зеленые глаза, ощущал аромат ее кожи или подвергался изысканному сарказму, пытаясь состязаться с ней в интеллектуальном споре Карен поражала его живостью своего восприятия, глубиной познаний и уверенностью в себе. Жалости к поверженным она не испытывала.

Ему достаточно было пошевелить мизинцем, чтобы орда девиц завертелась перед ним, изнемогая от желания отдаться ему. Другие женщины тешили его мужское самолюбие, заставляли бешено пульсировать кровь, однако не пробуждали в нем настоящего ответного чувства, как Карен. Словно мощное зелье, она возбуждала в нем безрассудное желание приручить это неукротимое создание, доказать себе, что он способен им повелевать. Поражения не охлаждали его пыл, а понуждали вновь и вновь бросаться в бой и совершать подвиги.

Он выхватил из-под сиденья плед, ступил на берег и протянул Карен руку. Крона плакучей ивы изогнулась так, что образовала изумительный покров, а густая трава могла бы заменить персидский ковер. Джереми расстелил поверх нее шотландский плед. Карен с наслаждением опустилась на него и, закинув руки за голову, устремила взгляд в синее небо, просвечивающее сквозь листву.

Карен обожала лето и ненавидела дождливую осень и промозглую зиму — в ненастную пору она впадала в спячку и уныние. Сейчас же энергия сочилась из всех ее пор, рвалась наружу из кровяных сосудов, металась, словно ртуть, по нервам, воспламеняя чувственность.

Карен посмотрела на Джереми из-под густых темных ресниц: он прилег с ней рядом, подперев щеку рукой, словно бы размышляя, как ему лучше начать новый штурм. Наконец он наклонился и нежно поцеловал чувственным ртом ее шелковистую щеку. Неплохое начало! Она решила поощрить его и, порывисто обняв, поцеловала в губы Их пляшущие языки столкнулись и переплелись. Он зарычал и, навалившись на нее, прижался к ее отвердевшим соскам, готовым проткнуть ткань блузы. Ее обдало приятным теплом, лоно наполнилось соком, и воздух стал приторно-сладковатым от его аромата.

Возможно, Джереми и не был идеальным любовником, но полдень выдался настолько превосходный, что все вокруг казалось золотистым и пропитанным негой Ленивое биение волн о берег, шорох листьев, щебетание птиц и отзвуки голосов катающихся на лодках — все это таинственным образом переполняло ее вожделением, и она почувствовала сладкую тяжесть в промежности.

Если бы в этот момент Карен была одна, то она задрала бы юбку и, отодвинув трусики, стала бы играть с клитором — потирать его, поглаживать, пощипывать и подергивать, пока не довела бы себя до оргазма, столь упоительного, что ни одно соитие с мужчиной не могло бы с ним сравниться. Возможно, с женщиной все обстояло бы иначе, но она этого пока не знала, а только представляла себе успокоительные женские ласки во время мастурбации.

Она расслабилась и отдалась на волю Джереми. Он наклонился и стал сосать через ткань сосок. Наконец Карен заскрежетала зубами и, закрыв глаза, шумно задышала, остро ощущая бархатистые прикосновения его языка. Ее рука поглаживала бугор под его джинсами, ощупывала его набухший член под тканью, который слегка подрагивал, требуя, чтобы его немедленно освободили из темницы.

Осторожно, но уверенно Карен расстегнула металлическую пуговицу на талии Джереми, взялась за язычок молнии и медленно, словно бы дразня его, потянула вниз. Края ткани разошлись, я в проем вырвался, словно пружина, трепещущий упругий член Она сжала его в руке, наслаждаясь подрагиванием этою живого влажного существа, не подвластного своему хозяину и норовящего жить самостоятельной жизнью.

Он расстегнул ее блузку: под ней не было бюстгальтера, и прекрасные полные груди, изумительной формы, ослепительно белые, с отвердевшими сосками в ореоле голубеньких жилок, предстали его восхищенному взору.

Сжав одну из них правой рукой, Джереми наклонился и стал жадно сосать сосок, дразня его языком, потом уделил внимание и второму, столь же вкусному и восхитительно спелому. Карен одобрительно постанывала, млея от ласк и нарастающей боли в клиторе. Стремясь унять ее, она сжала бедра и сдавила чувствительный бугорок наружными половыми губами.

Угадав ее желание, Джереми просунул руку ей под трусы, погладил ладонью плоский живот и потянул трусы за резинку вниз. Карен помогла ему и, закончив начатое им, сама ногой отшвырнула трусики в сторону. Джереми сжал ладонью ее обнажившийся треугольник, поросший каштановыми курчавыми волосиками, и просунул палец в щель между ее набухшими и мокрыми срамными губами, где виднелся клитор. Он блестел, словно серебристо-розовая жемчужина, и трепетал от нетерпения.

Карен зажмурилась и, сжав пенис в руке, принялась двигать ею вниз-вверх, помня, однако, что ей не следует входить в раж, иначе Джереми утратит самообладание и засадит в нее свой дымящийся инструмент, не заботясь о том, чтобы удовлетворить ее. Через некоторое время она ослабила хватку и, замедлив темп движения руки, стала с замирающим сердцем ожидать признаков оргазма.

Джереми покусывал и пощипывал ее соски, неутомимо погружая палец все глубже в пахучий колодец. Время от времени он извлекал его оттуда и начинал массировать ее чувствительный бугорок в основании лобковой кости, постепенно подчиняя Карен ритму своих движений и все ближе подводя ее к той роковой грани, за которой неизбежно разверзлась бы бездна.

Волна за волной возбуждение накатывало на нее, подбрасывая ее все выше к небесам, пока наконец из ее груди не вырвался сладострастный хрип и она не зашептала, сжав член изо всей силы:

— Вот так! Еще, еще, еще! Не останавливайся, продолжай! Да! Да! Да!

Она чувствовала, что близка к вершине, что до пика осталось сделать только шаг. Горячий шквал обдал ее умопомрачительным наслаждением, и легкое покалывание пробежало у нее от пальчиков ног до головы. Ослепительное блаженство закрутило Карен в стремительном вращении, сопровождающемся чудесным жжением ее драгоценного и любимого клитора.

В следующий миг Джереми раздвинул коленом ей ноги, и его толстенный фаллос проник в ее жаркие, пульсирующие недра. Она ощутила пару мощнейших ударов по шейке матки и затем содрогание пениса. Обхватив Джереми ногами и руками, Карен забилась в конвульсии вместе с ним. Но едва накал их схватки остыл, как она выбралась из-под партнера и легла с ним рядом, прикрыв ладонью глаза.

Ощущение благости заполнило ее целиком, сладкие спазмы удовлетворения ослабли, сменившись чувством пресыщенности. Она стала четче воспринимать окружающий мир — слышать всплески волн, пение птиц, встревоженный крик шотландской куропатки, зовущей непослушных черных птенцов. Лето в Англии было в расцвете, и в Оксфорде это ощущалось особенно явственно.

Промежность и бедра Карен покрылись липким секретом, его характерный сладковатый запах смешался с резкими запахами Джереми, речных водорослей и ракушек. Все это пробудило в ее душе неожиданную тоску: ей надоело получать удовольствие исключительно от чистого секса и захотелось чего-то большего.

Поэзия, музыка, произведения великих художников несли в себе заряд какого-то иного, более глубокого, чувства. Слушая симфонию или оперу, Карен ловила себя на том, что на глаза у нее навертываются слезы, а к горлу подкатывает ком. Ни толики схожих ощущений она не испытывала во время половых сношений, хотя сексуальный опыт у нее был значительный.

Придирчивая и разборчивая в выборе партнеров, она тщательно обдумывала все качества своего очередного потенциального любовника, прежде чем отдаться ему. И все же ни одному из ее избранников не удалось затронуть струн ее души, хотя все они и насыщали ее лоно. Казалось, что на их пути в глубь ее подсознания кем-то установлена невидимая преграда. Кое-кто из мужчин даже называл ее холодной, но сказать так о ней было нельзя, и она это знала. Напротив, Карен была чересчур возбудимой и чувственной, и, возможно, именно это вынуждало ее сдерживать свои глубинные чувства. Слишком уж часто ей приходилось утешать подруг, чьи сердца разбили коварные мужчины, чтобы самой стать их жертвой.

Джереми положил голову ей на колени, она запустила пальцы в его кудри и залюбовалась причудливой игрой теней на его лице. Он нежно сжал ее запястье и, лизнув пальцы, тихо спросил:

— Ты поедешь с нами в Грецию? Она нахмурилась и отдернула руку: его легкое покусывание напоминало ласки породистого щенка.

— Нет, я же сказала! Меня ждет работа в Девоншире. Мне бы не хотелось ее терять.

— Почему ты торопишься начать работать? — спросил Джереми и, перекатившись на бок, подпер рукой голову, чтобы ему было удобнее разглядывать Карен.

— Нужно зарабатывать на жизнь, — отчетливо ответила она. — Не у всех же есть богатые родители!

— Твоих родителей бедняками не назовешь, — парировал он с легким раздражением в голосе, огорченный ее отказом. — У твоей мамы недавно вышла новая книга по археологии, а твой папочка регулярно проводит философские диспуты на втором телевизионном канале Би-би-си.

Карен стало скучно: Джереми всегда злился, когда получал щелчок по носу. Она подхватила с земли трусики, сунула их в карман, вскочила с пледа и села в лодку, едва не перевернув ее своими порывистыми движениями.

— Я не желаю ничего объяснять, — с вызовом добавила она, усаживаясь поудобнее на сиденье. — Нам лучше вернуться на лодочную станцию. Мне еще нужно собрать чемоданы.

Они молча поплыли вдоль берега в обратном направлении, время от времени встречая своих однокурсников, тоже решивших провести этот чудесный день на реке. Тени стали длиннее, мелодичный перезвон колоколов с островерхих шпилей соборов придавал лиловым сумеркам особое очарование. Пришвартовав лодку к причалу под мостом Магдалены, молодые люди не спеша пошли через ботанический сад к Главной улице. Как всегда в это время суток, она была шумной и оживленной. Но сегодня воздух ее был пропитан особым возбуждением: для многих студентов, как и для Карен, это был не только конец учебного года, но и завершение целой эпохи в их жизни.

Ей все еще не верилось, что пролетели четыре года учебы в элитном университете, за время которой она обрела глубокие познания в истории, искусстве, английском и латинском языках. Диплом давал ей возможность получить хорошую должность в солидной компании. Но она приняла предложение Тони и согласилась работать его помощницей в усадьбе Блэквуд-Тауэрс.

Прохладный ветерок приятно освежал ей горячую промежность. Прощаясь, Джереми обнял Карен и крепко, по-хозяйски сжал рукой ее ягодицу.

— Ты будешь мне писать? — спросил он, похотливо улыбаясь, что ей тоже не понравилось, как и его вольное обращение с ее задом.

— Да, — солгала она. — Счастливых тебе летних каникул, Джереми. И счастья! — Карен по-дружески похлопала его ладонью по щеке, не вкладывая в этот жест никакого скрытого чувства.

Он сжал ее запястье и попытался удержать. Карен выдернула руку и поспешно ушла в общежитие. Консьерж Джим выглянул из каморки и окликнул ее:

— Мисс Хейуорд! Вам письмо!

Он с добродушной улыбкой протянул ей конверт. Всегда любезный и бодрый, Джим излучал оптимизм в любой ситуации, невзирая на причуды погоды и шалости студентов.

— Благодарю, — сказала Карен и подумала, что будет скучать по этому немолодому человеку с приветливым лицом.

— Уезжаете, мисс? — спросил он, хмыкнув в моржовые усы и вскинув кустистые брови. Ему явно хотелось поговорить.

— Да, завтра утром.

Она легко взбежала по винтовой лестнице, ведущей в квартирку, которую она делила с Алисон Грей, выпускницей этого же года. В отличие от Карен она собиралась на стажировку в Бостон.

За окном виднелись приземистые жилые корпуса, где на протяжении пяти столетий обитали студенты. Длительное время женщин не допускали в этот храм науки, обучение в нем было привилегией мужчин. Карен предстояло провести в этих старинных стенах последнюю ночь. Ей стало грустно. Она не была уверена в будущем, хотя и старалась скрыть это от Джереми. Скинув сандалии, она босиком прошла на кухню и, включив газовую колонку, чтобы нагреть воды для кофе, распечатала письмо.

«Дорогая Карен! Я с нетерпением жду твоего приезда в Блэквуд-Тауэрс. Порткомб тебе понравится: это мили пляжей, прекрасные морские виды, живописные берега. Библиотека в замке в полнейшем беспорядке. Без твоей помощи мне не обойтись. Прежний маркиз не уделял своим книгам внимания, интересовался лишь сельским хозяйством. Но нынешний владелец усадьбы, лорд Мэллори Бернет, совершенно иной человек. Он хочет, чтобы мы с тобой привели библиотеку в Божеский вид. Работы здесь хватит на многие годы. Буду встречать тебя в половине третьего 20-го числа на станции Экзетер, на второй платформе. Твой. Тони».

Значит, уже завтра она будет на месте, подумала Карен, складывая письмо вдвое и пряча его в конверт. Тони, ее старый друг и наставник, был уже не молод. Но именно с ним она впервые испытала оргазм. Любопытно, почему он так и не женился до сорока с лишним лет? Воспоминания о ласках Тони вызвали у нее приятное томление в промежности. Клитор тоже вспомнил его ласки, длинные пальцы, умелый язык и нежные губы. Тони доводил ими Карен до исступления, она даже потеряла сознание, впервые кончив с ним. Очнувшись, она попросила его немедленно повторить то, что он с ней проделал. И он повторил. В ту ночь Карен испытала оргазм девять раз, и этот рекорд с тех пор так и не был ею побит.

Она вскипятила воду и сделала себе кофе. Почти все веща были уложены, и Карен решила просто отдохнуть и собраться с мыслями. Книги она заблаговременно отправила домой в Уимблдон. Отец ее совершал деловую поездку по Америке: читал лекции в университетах. Мама сопровождала его. Родители старались не разлучаться надолго. Прожив вместе почти четверть века, они все еще были влюблены друг в друга, чему Карен искренне удивлялась.

Карен появилась на свет благодаря случайности — заводить детей родители не собирались. С единственной дочерью они были ласковы, но с раннего детства она чувствовала себя обузой для них и росла в мире фантазий.

Обделенная родительским вниманием, Карен пристрастилась к чтению, увлеклась историей и литературой. Училась она в престижном интернате, что усугубило ее замкнутость и закрепило в ней ощущение своей ненужности отцу и матери. Они даже не сочли нужным проведать ее в Лондоне после завершения учебы в университете. Поездка в Америку им показалась важнее.

Карен поставила чашку на стол и пошла в спальню переодеваться. Раздевшись догола, она кинула перепачканную юбку в корзину для грязного «белья и босиком пошла в ванную принимать душ.

Тугие струйки приятно покалывали кожу и стекали по ее плечам, животу и ногам. Карен намылилась, с наслаждением вдыхая аромат шампуня и лаская себя руками. Соски грудей моментально встали торчком от ее нежных прикосновений, пузырьки мыльной пены щекотали лобок и набухшие наружные половые губы.

Ополоснувшись, она укуталась в белое махровое полотенце и, вернувшись, оглядела комнату, в которой провела не один месяц: низкий потолок, черные перекладины, ситцевые занавесочки, бледно-голубой ковер на полу. Ей было жаль покидать этот обжитой уголок, но расставание с ним знаменовало новый этап в ее жизни, новые знакомства и встречи, новые возможности. Она чувствовала себя как боевой конь, рвущийся в сражение.

Она скинула полотенце и взглянула на свое отражение в большом зеркале на стене. Тело у нее было стройное и пропорционально развитое. При довольно высоком росте Карен оставалась изящной, о чем свидетельствовали ее плоский животик, высокая грудь и тонкая талия. Она погладила себя по бедрам и улыбнулась: это было тело распутницы, напрочь лишенной скромности и моральных принципов: Оно обожало ласку и готово было отдаться любому, кто мог доставить ему удовольствие. Особенно ненасытен был ее клитор — ключ к экстазу, единственный орган, созданный для наслаждения.

Может быть, он дарован женщине в качестве компенсации за ее родовые муки? Тогда это вполне оправданно и разумно, поскольку влагалище предназначено для выхода из лона маленького человечка и не может быть эпицентром оргазма.

Она погладила себя по лобку и нажала пальцем на чувствительный бугорок в его основании. Промежность содрогнулась от волны удовольствия, пробежавшей по ней, словно электрический ток. Соски покраснели и задрожали. Карен заставила себя прекратить эксперимент и стала натираться лосьоном и припудривать тальком интимные места. Побрызгав из баллончика с дезодорантом на подмышечные впадины, она освежилась духами «Касмир», завершив этим свой туалет.

Часы показывали без десяти минут семь. Нужно было поторапливаться. Карен натянула белые хлопковые трусики, черные спортивные брюки и черную майку, закрепила волосы широкой лентой, надела белые носки и, зашнуровав кроссовки, покинула комнату с сумкой в руке. Спустя несколько минут она уже мчалась на велосипеде в спортивный зал на занятия в секции карате, о принадлежности к которой свидетельствовала яркая эмблема, вышитая красными и золотыми нитками у нее на майке на левой стороне груди. Она тренировалась три раза в неделю, а также играла в бадминтон, поднимала тяжести и плавала в бассейне. В немалой степени ее живой интерес к спорту был вызван личностью мужчины, преподававшего студентам искусство рукопашного боя. Сегодня Карен вновь предстояло встретиться с ним.

Оставив велосипед на стоянке рядом с клубом, Карен прошла через вертящуюся дверь в фойе. Спортивный центр, как обычно, был полон народу. Юноши и девушки в спортивных костюмах непринужденно обсуждали последние новости и направлялись в раздевалки. Карен пошла в зал, где по вечерам студенты занимались карате. Поздоровавшись со своими знакомыми, она переоделась в белую хлопковую куртку и штаны, подтянула коричневый пояс на талии и босиком вышла в зал.

Кан Такеяма стоял возле окна, освещенный золотистыми лучами заходящего солнца. Карен уважительно поклонилась ему, он ответил ей легким поклоном и сказал с абсолютно невозмутимым лицом:

— Добрый вечер, мисс Хейуорд.

— Добрый вечер, учитель — ответила Карен, стараясь не выдать охватившего ее возбуждения. Соски под тканью куртки отвердели. Этот поразительно мужественный человек всегда вызывал у нее противоречивые чувства — и покоя, и вожделения.

Великолепно сложенный тренер, как и Карен, был одет в белый борцовский костюм, но с черным поясом, свидетельствующим, что его обладатель имеет третий дан в этом боевом искусстве. Впрочем, Карен не раз видела учителя и голым.

Кан был строгим и требовательным тренером. Двадцать новичков усердно разминались перед уроком, более опытные разучивали новые приемы, разбившись по парам. Карен добилась в карате значительного успеха и по праву считалась лучшей в группе. Кан не делал для нее поблажек и гонял до седьмого пота, готовя к предстоящему экзамену на право носить черный пояс.

От соискателя этого почетного знака в первую очередь требовалось умение хорошо защищаться голыми руками. Карате возникло много веков назад на Окинаве именно как искусство защиты, а не нападения. С его помощью мирные островитяне успешно отражали атаки свирепых завоевателей.

Всякий раз когда Кан дотрагивался в процессе обучения и тренировки до Карен, по ней словно пробегал электрический ток. Это ощущение так возбуждало ее, что она с нетерпением ждала каждого нового урока.

Во время учебного боя Карен преображалась в воина, глаза ее сверкали, тело дышало сексуальной агрессивностью. Кан замечал это, но не показывал виду.

В конце занятия, когда все раскланялись друг с другом и стали расходиться по раздевалкам, Кан подошел к запыхавшейся Карен и, похвалив ее, заверил, что черный пояс ей обеспечен.

Она обтерла раскрасневшееся лицо полотенцем.

— Я уезжаю.

— Продолжай тренироваться, я договорюсь с квалификационной комиссией, чтобы она допустила тебя к соревнованиям в следующем мае Будем поддерживать связь.

Как всегда, они пошли после тренировки к Кану. Попадая в его квартиру, обставленную в восточном стиле, Карен чувствовала себя так, словно бы она перенеслась в оперу «Мадам Баттерфляй»«. Низкие столики и табуреты, бумажная ширма, искусно расставленные букеты цветов, карликовые деревья на балконе — все это создавало атмосферу особого уюта. На этот раз в комнате появилась новая картина горы Фудзияма на фоне реки и сосен Любуясь ею под тихие звуки японской музыки, Карен спросила:

— Это старинная вещица?

— Да, я собираю коллекцию японской живописи, — ответил Кан. — В ней отражена особая философия восприятия этого постоянно меняющегося мира, очень близкая мне. Тебе нравится? Я рад.

— Да, очень! — сказала Карен, с грустью думая, что ей будет не хватать и самого Кана, и его изумительных безделушек. — Можно мне принять душ? — спросила она, испытывая потребность стать чистой и свежей, почти девственной в этой светлой и «волшебной обстановке. Ей хотелось соответствовать атмосфере их последней встречи, смыть с себя вместе с потом все, что могло бы ее испортить, и принять Кана в свои объятия, облачившись в шелковое кимоно.

— Чувствуй себя как дома, — предложил Кан, приглаживая ладонью прямые темные волосы. — Сначала мы займемся любовью, потом поужинаем.

— Освежившись под горячим душем в безупречно чистой ванной комнате и надушившись жасминовым лосьоном, Карен надела великолепное бежевое кимоно, расшитое малиновым шелковым узором в виде цветов хризантемы и райских птиц, и, чувствуя себя заново родившейся, вышла в комнату, ступая мелкими шажками и потупив глаза, как это принято на Востоке.

— Для гейши я слишком высока ростом, — заметила она.

— Ты прекрасна, — сказал он, лаская ее взглядом. Глаза его потемнели от вожделения.

Он опустился на циновку, одетый в бирюзовое кимоно с вышитыми на нем соснами на склоне заснеженного холма. Карен села напротив, сложив на коленях руки. Кан положил их к себе на бедра и, глядя ей в глаза, привлек ее к себе. Они обнялись и страстно поцеловались. Он сжал ей груди и начал теребить соски. Когда же он слегка прикусил каждый из них, Карен охватило пламя желания.

Кан встал и потянул ее за собой, потом скинул с себя одежду. Его гладкая бронзовая кожа блестела, словно шелк, а на ощупь она походила на мрамор. На теле у него не было волос, за исключением черного треугольника на лобке. Впечатляющих размеров пенис — длинный, толстый, медного оттенка — подрагивал над мошонкой, суля Карен упоительный экстаз.

Она посмотрела в его блестящие черные глаза и прочла в них нечто такое, отчего по спине у нее побежали мурашки, а в клиторе возникла пульсация. Кан взял Карен за руку, поднес ее к губам и лизнул центр ладони. Она судорожно вздохнула и затрепетала. Кан осторожно снял с нее кимоно, обнажив торчащие от возбуждения соски, и нежно сжал груди, тяжелые и набухшие. Насладившись их приятной тяжестью, он склонил голову и стал их лизать. Она почувствовала, что пенис упирается ей в живот, и судорожно вздохнула. Кан освободил от повязки ее волосы, и они рассыпались по ее плечам.

Карен стояла прямо; сжав моги. Кан начал поглаживать ей лобок, постепенно вводя палец во влагалище. Срамные губы стали расходиться, лоно буквально расцветало от его прикосновений, как бутон розы. Он был непревзойденный мастер искусства чувственных наслаждений, которые познал, прочитав множество старинных книг, особенно таких, в которых описывалась техника любви. Кан превосходно знал женское тело и с удовольствием играл на нем, как на настроенном музыкальном инструменте.

Карен закрыла глаза, млея от прикосновений его губ к ее соскам и пальцев — к набухшему клитору. Кан не торопился довести ее до оргазма, он действовал осторожно и медленно, растягивая удовольствие.

Он приподнял ее на руках, и она обхватила ногами его бедра, норовя сесть на головку члена, упершуюся в преддверие влагалища. Волосики у него на лобке стали влажными от ее секрета. Кан перенес Карен через комнату на ложе и бережно уложил ее на толстую циновку, заменявшую ему кровать. Золотистый свет китайских фонариков придавал всему происходящему оттенок волшебного действа. Оно поглотило Карен целиком, уверенные движения Кана вызывали у нее восхищение. Она упивалась его поцелуями, трепетала от прикосновения пальцев, груди ее набухали все заметнее под его губами. А когда его язык углубился в ее промежность, она застонала от чувственного изнеможения.

Кан замер, разглядывая розовые складки срамных губ. Словно голодный зверь, он раздвинул их пальцами и, лизнув преддверие влагалища, стал дразнить языком клитор, испытывая не меньшее удовольствие, чем Карен. Доводя ее до экстаза, он позволил ей поиграть с пенисом, и она жадно сжала его в кулаке.

Видя, как стремительно нарастает ее сексуальное возбуждение, как напрягаются мышцы и горячеет тело, Кан изменил технику раздражения ее бугорка удовольствия и стал легонько проводить по нему пальцем. Карен это не понравилось, она недовольно зарычала. Кан улыбнулся и, наклонившись, принялся жадно сосать: клитор, одновременно теребя его языком. Оргазм пронзил ее внезапно, как молния, она задергалась и завизжала.

Пока Карен билась в экстазе, он ввел во влагалище фаллос и стал ритмично двигать торсом. Обхватив его руками и ногами, Карен неистово запрыгала на ложе. Эта пляска продолжалась, пока он не издал утробный рык и не излил горячее семя в ее конвульсирующее влагалище.

Каи довез Карен на машине до общежития. Джим уже запер свою каморку и ушел домой. Было далеко за полночь. Велосипед она решила не брать с собой в Девоншир и попросила Кана позаботиться о нем. После секса, сытного ужина, состоявшего из сырой рыбы, риса и японской водки, ей захотелось поскорее лечь в свою кровать и уснуть. На прощание Кан обнял ее и сказал: