Монтгомери - Приглашение

В доме она обнаружила, что Вильям, сидя, на кушетке, читает газету. Он посмотрел на нее — казалось, он ждет, что она сядет рядом, и они закончат читать комиксы, как будто визит Терри ничего не изменил.

Едва закрыв дверь, она сказала жестко:

— Я хочу с тобой поговорить.

— Что я опять натворил? — спросил он изумленно.

Она не собиралась легкомысленно отнестись к предмету разговора. Что, он не соображает, какого рода пересуды могут пойти?

— Можешь убираться с этой своей игрой с Терри в маленького мальчика, это не для меня.

Господи! Она только намеревалась отругать его за то, что он подверг опасности ее репутацию, скомпрометировав ее, когда вошел в комнату, спрашивая о своих туфлях. Но с губ сорвались совершенно другие слова.

— Как ты мог позволить Терри обращаться с собой, как с ребенком? — допытывалась она. Пару раз Вильям моргнул, глядя на нее.

— Так это тебе причинило боль? — И он, подняв газету, закрыл ею лицо. — Пожилые всегда относятся к более молодым, как к детям. Всегда. И они всегда так будут относиться, и неважно, сколько тебе лет.

Как ей показалось, Вильям таким образом положил конец дискуссии, но Джеки вдруг ужасно рассердилась.

— Пожилые! — зашипела она. — Что это значит? Терри моего возраста, она даже на три месяца меня моложе!

Совершенно невозмутимый, Вильям перевернул страницу газеты.

— Некоторые и в двадцать старики, а другие молоды и в шестьдесят.

— И что именно это доказывает?

Вильям не затруднил себя ответом, что рассердило ее еще больше. Продолжая читать эту проклятую газету, он закрывал ею свое лицо, так что она его не видела. Трудно, просто невозможно кому-нибудь найти серьезный аргумент для самой важной в жизни темы. С самого начала она была уверена, что Вильям ошибается, несерьезно принимая во внимание разницу в их возрасте. Он вел себя так, как будто это неважно.

— Что ты сделал с сыном Терри? — спросила она пытаясь другим путем заставить его реагировать.

— Изо всех сил старался научить его манерам: он кое-чему еще должен поучиться.

Джеки отчасти хотелось поблагодарить его за вмешательство, а отчасти она была немного раздосадована. Всякая женщина хочет быть прекрасной принцессой, за честь которой сражается красивый молодой мужчина, который затем непременно окажется принцем. Но в реальном мире Джеки не нравилось заключение, что она принадлежит Вильяму, и поэтому он имел право делать что-то самоуправное, вроде того, что он проделал с сыном Терри.

Принцесса или нет, но ответ Вильяма подействовал — паруса на лодке у нее спущены. Она чего-то добивалась от него, но не знала — чего именно.

— В городке есть человек, который хочет со мной встретиться, — сказала она, стараясь, чтобы это прозвучало обыкновенно, но даже по тому, как она говорила, было заметно, что ей хочется вызвать у Вильяма ревность. Когда он не поднял глаз от газеты, она промурлыкала:

— Терри говорит, он ужасно милый… Эдвард Браун. Ты его знаешь? Терри сказала, что он замечательный человек. В годах, с жизненным опытом. Он прожил в браке долгие годы — уже объезжен, так сказать. Должен понимать женщин…

Она все стояла, ожидая хоть какой-нибудь реакции от него. Наконец он медленно свернул часть газеты, которую читал, так, чтобы эта часть была поверх других разделов, и начал читать другой раздел.

— Я думаю, что должна с ним встретиться, — сказал он из-за газеты.

— По… Что?

— Мистер Браун — это милый человек. Он очень нравится моей маме, да и отцу тоже.

— Ты хочешь, чтобы я встретилась с ним? — Даже она сама слышала у себя в голосе недоверие.

— Я думаю, ты должна пойти. — Он взглянул на нее из-за газеты. — В самом деле, Джеки, тебе нужно осмотреться. Ты не можешь от Чарли перейти ко мне. Тебе нужно посмотреть, какой здесь есть выбор.

Она не знала, было это сказано, чтобы ее рассердить или только сконфузить.

— К твоему сведению, я знакома с массой мужчин, кроме тебя и Чарли.

— Ммм, — заметил он. — «Иностранцев, парней-любителей…» — Любителей?.. это были слова не Вильяма. Звучало почти как цитата кого-то еще.

— Что с тобой происходит такое?

— Я не представляю, что ты имеешь в виду. Ты сказала, что Терри предложила тебе встретиться с Эдвардом Брауном. Я согласен, что ты должна пойти. Что я сказал не так? Я понял, что ты хочешь встретиться с мистером Брауном, или ты не об этом говорила?

Что она могла сказать? Что она просто хотела, чтобы он ревновал?

— Да, конечно, это хорошая мысль. Я… я скажу Терри.

Неожиданно зазвонил телефон. Джеки машинально взяла трубку. Звонила Терри, чтобы сказать ей, что она только что «случайно» встретила Эдварда Брауна на улице, они стали разговаривать и, видимо, Эдвард хочет пригласить Джеки сегодня вечером.

— У тебя все в порядке? — Терри задала этот вопрос так, как будто она спрашивала Джеки, рада ли она получить пару миллионов долларов.

Джеки отказалась говорить о том, что она делает.

— Хорошо, — отвечала она Терри. — Да, я встречусь с Эдвардом в «Коесеветри», самом лучшем ресторане Чендлера, в восемь вечера сегодня.

— Ах да, Джеки, — сказала Терри, — надень это свое бежевое шелковое платье. То, с золотыми пуговицами.

— А я думала надеть комбинезон, который надеваю для работы в самолете, — насмешливо протянула Джеки. Она сыта по горло теми, кто считает, что она не знает, как себя вести, как одеваться и как распоряжаться собственной жизнью. Тут же она почувствовала себя виноватой, что разговаривает с Терри так язвительно. — Я там буду и постараюсь выглядеть респектабельно.

— Ну хорошо, — сказала нерешительно Терри, сознавая, что снова она что-то сделала не так. Но в то же время она чувствовала — цель оправдывает средства, потому что была уверена, что Джеки и Эдвард отлично подойдут друг другу и влюбятся немедленно. И когда-нибудь Джеки еще будет ей благодарна за это знакомство.

Опустив трубку, Джеки взглянула на Вильяма, на его лицо, закрытое газетой.

— У меня встреча сегодня вечером, — сказала она, и ей казалось, что сердце у нее стучало прямо в горле. Очень глупо, но она вдруг представила Вильяма, отбрасывающего газету в сторону, обнимающего ее и говорящего ей, что она не должна идти на свидание с другим мужчиной.

Но ничего подобного не произошло. На самом деле Вильям сделал какое-то замечание, не имеющее значения, так что Джеки, опустив плечи, поплелась из комнаты. Ей не привелось увидеть, как Вильям смял в ком газетные страницы и как швырнул этот ком в камин с такой силой, что подвинул большое полено. Это полено вывернуло ближнее полено на пол, так что он чуть не сжег коврик при камине. Джеки не привелось увидеть, как пламя на прикаминном коврике, на полу, и на ковре, и на четырех журналах Вильям затаптывал с такой яростью, что менее прочный пол просто провалился бы. Через час или позже, когда она вернулась одетая, Вильям все еще спокойно читал газету, как будто уход Джеки на свидание не имел для него никакого значения.

Джеки должна была отметить, что, если судить только по внешнему виду, в Эдварде Брауне было все, что только может пожелать женщина: высокий, мускулистый, широкоплечий, узкобедрый. Небольшие запасы жира на нем позволяли женщине догадываться, что он будет радоваться вкусной пище. У него были темные волосы, только на висках чуть-чуть с сединой, и чудесные карие глаза. Хотя он был очень красив, в нем было спокойствие, говорившее, что сам он не представляет, как привлекателен.

«Неудивительно, что женщины Чендлера по нему убиваются», — подумала Джеки.

— Мисс О'Нейл, — сказал он, протягивая руку. — Не могу выразить, как мне приятно, что вы приняли мое приглашение. Я ваш многолетний поклонник.

— Я надеюсь, что не так уж много лет, — ответила она, сверкнув глазами, чем озадачила его: видимо, он не понял ее юмора.

Любезно, с хорошими манерами, которые у него, возможно, были от рождения, он подвинул ей стул. Когда они смотрели меню, воцарилось длительное, почти неловкое молчание. Затем Эдвард со знанием дела заказал бутылку французского вина. Когда был сделан заказ, Джеки еле удержалась, чтобы не посмотреть на часы. Кажется, вечер будет очень длинным. Она надеялась, что Вильяму интересно, где она и что делает. Она напомнила себе, что не имеет значения, что думает и что делает малыш Вилли Монтгомери. Это преходящая часть ее жизни.

— Весь ритуал такого свидания немного угнетает, вы согласны? — заметил Эдвард, глядя на нее через свет свечей в подсвечнике. — Это заставляет пару обыкновенных людей нервничать и сомневаться. Да и ставит их в невероятную ситуацию, заставляя отыскивать друг в друге хорошие качества.

Джеки засмеялась.

— Да, мне тоже это кажется ужасным. Его глаза блеснули.

— Вам обо мне так же много рассказывала Терри, как и мне о вас?

На это Джеки расхохоталась. ФБР сколько не знает об уголовниках, столько Терри по телефону рассказала об Эдварде Брауне. Она много раз подчеркивала, как Эдвард интересуется Джеки.

— Я думаю, что он влюблен в тебя с давних времен, — говорила Терри. — Он о тебе много знает и задавал мне тысячи вопросов.

— И не сомневаюсь, что ты меня прямо святой изобразила, — отвечала Джеки.

— Ты разве ждала, что я буду ему говорить о твоих недостатках? — спросила Терри, а потом, глубоко вздохнув, добавила:

— Он любит разглядывать мой альбом, посвященный тебе.

Так что сейчас Джеки было интересно знать точно, что рассказывала Терри этому человеку.

— Да, Терри говорила о вас беспрестанно. Единственное, что она упустила, есть ли на вас татуировка. Снова Эдвард был обескуражен.

— Нет, нет ни одной, — ответил он серьезно. — А, я понял. Вы подумали так потому, что я служил во флоте.

Джеки ни о чем таком не думала, а только хотела внести каплю легкомысленности в эту ситуацию, но ее не поняли. От объяснения ее удержало появление салатов.

— Думаю, мы можем немножко поговорить о том, как жили прежде, — сказал он:

— Конечно, вам это проще, вы ведь всемирно известны.

Джеки ненавидела, когда люди так говорили. Это звучало так, как будто ей не нужно ничего, что есть у других людей: любви, дружбы и тепла.

Какое-то время Эдвард занимался салатом, а Джеки наблюдала за ним. Она его вообще не знала и приняла его предложение отчасти в пику, но когда глядела на него, то размышляла: этот тип мужчины, за которого я должна выходить замуж. Этот мужчина без недостатков: хороший возраст, происхождение, образование. Это человек, которого она может показать всем, и каждый скажет: «Какой прекрасный человек ваш муж!»

— Вы потеряли мужа тогда же, когда и я овдовел? — спросил он сочувственно, так сочувственно, как Джеки еще не слышала.

Его вопрос шел от самого сердца, и Джеки также ответила:

— Да, — ожидая, что он скажет еще. «Вокруг него сделалось печально, романтично», — подумала она, понимая, почему Терри и другие женщины так сильно хотят, чтобы он женился.

— Вы знаете, что самое главное в моей потере? — Когда она кивнула, он продолжил:

— Я потерял того, кто меня знал. Мы с женой прожили много лет вместе, и она только раз взглянет на меня и скажет: «У тебя болит голова». Каждый год на Рождество наши взрослые дети дарили мне комнатные тапочки и галстуки, а моя жена — маленькие корабли в бутылках или вырезанные из слоновой кости силуэты кораблей, потому что только она знала о моей мечте — кругосветном путешествии, когда я уйду от дел. Она покупала мне всю одежду точно по моему вкусу. Готовила именно то, что я люблю. Много лет, прожитые вместе, позволили нам достичь этой степени комфорта, и вот все это я потерял.

Джеки молчала — в это время она думала о Чарли: как много он знал о ней, и плохого, и хорошего.

— Когда мой муж хотел, чтобы я сделала что-нибудь, что не хотела делать, он знал точно, какою лестью можно заставить меня сделать это.

Эдвард засмеялся.

— Кора всегда очень много тратила. Не на себя, конечно, на меня и детей. Временами я сердился на нее, но она всегда знала, как надо меня успокоить.

Когда унесли тарелки из-под салата, Джеки осознала, что они беседуют об одиночестве, великом одиночестве, которое чувствовал каждый при потере очень близкого человека. Они говорили о том, что потеряли. Как ей нравилось, что Чарли называл ее разными словечками. В тот день, когда они встретились, Чарли назвал ее ангелом, и ей это очень понравилось, а через неделю он перестал называть ее своим ангелом. Через год или больше после того, как они поженились, она его спросила, почему он ее так не называет. Чарли засмеялся и сказал: «Потому что ты, дорогая моя, не ангел. Ты — дьяволенок».

Джеки мучилась, сознавая, что ее тянет к Вильяму от одиночества. Разве теплое тело не лучше, чем пустое место рядом? Она и Вильям — разве на самом деле не неудачники оба? Он просто создан для нее, ведь так? И ведь между ними очень много различий!

— Что вы намереваетесь делать? — спросил Эдвард.

— Я расширяю фрахт и перевозку пассажиров, а Вильям Монтгомери мой партнер в этом деле.

— Вильям Монтгомери? А, вы говорите о малыше Вилли? — Он весело засмеялся. — Я догадываюсь, конечно, что он немного подрос, верно? Сколько ему сейчас?

— Двадцать восемь, — сказала она, берясь за ножку бокала.

— Дети растут, быстро взрослеют. Разве неудивительно, что вот вы видите ребенка на трехколесном велосипеде, и вот он уже женится? — Он тепло улыбнулся ей, как бы приглашая присоединиться к нему. — Конечно, это ведь и наше собственное зеркало: только недавно были смеющимися подростками, и вот уже люди среднего возраста.

Джеки нехотя ему улыбнулась. Интересно, каждую ли женщину шокирует первое обращение к ней как к женщине среднего возраста? Джеки сообразила, что все же это выражение, казалось, больше подходит к ее родителям, чем к ней.

— У вас нет детей?

— Нет, — ответила Джеки тихо. То, как он задал ей этот вопрос, прозвучало так, как будто шансов у нее больше нет.

— Женщина, которая выйдет за меня замуж, должна быть готова иметь детей.

— Да? — спросила Джеки с воодушевлением.

— Ну да. — Он тепло ей улыбнулся, ее энтузиазм ему понравился. Его жена всегда сожалела о судьбе женщин, у которых не было детей. Она повторяла, что женщина без детей как бы «не закончена». — У меня сын и дочь в Дэнвере, я горжусь тем, что у меня два внука. Мальчику шесть месяцев и девочке два года. Прекрасные, необыкновенные, талантливые… — Он прервал свою речь и застенчиво улыбнулся. — За минуту я всю картину вам обрисовал. — Когда Джеки раскрыла было рот, желая спросить, как их увидеть, он махнул рукой. — Нет, хватит. Хочу услышать, что вы о себе расскажете. Вы сказали, что планируете расширить свой бизнес, связанный с полетами. Считаю, что очень разумно с вашей стороны взять в партнеры молодого человека, такого, как Вилли. У него деньги Монтгомери, а при его молодости он сможет летать вместо вас. Джеки глянула на него с сильным раздражением.

— Вильям как пилот — так себе.

— Ах, вот как. Но я уверен — вы сможете нанять других. У него, кажется, есть молодые кузины, которые летают? Вспоминаю, что некоторые из них летают здесь.

— Мне больше нравится летать самой, — сказала она, опустив голову.

Эдвард тут же увидел, как обидел ее.

— Конечно, вы и сами можете. Простите меня.

Я не хотел ничего такого сказать. Вы годами живете без отдыха. А я вот-вот отойду от дел. Поэтому я и думаю, что эта дорога подходит и для других.

Он возражал так горячо, что было ясно, что он отступил, только щадя ее чувства. Опять воцарилось неловкое молчание. Джеки, опустив голову, крошила на тарелке рыбное блюдо. Она заказала рыбу, потому что не могла справиться с вилкой, ей казалось неудобным просить мужчину нарезать ей отбивную. Только Вильям… Прекрати! — приказала она себе.

Эдвард до конца не понимал, что обидного он ей сказал. Когда его жене исполнилось сорок — скоро и Джеки будет столько же — она два дня плакала. Она сказала, что молодость кончилась, и что она не хочет быть женщиной среднего возраста. Может быть, в этом трудность и у Джеки. Ей не хочется встретиться лицом к лицу с фактом, что у нее теперь не может быть детей. Вот-вот газеты перестанут писать истории о том, что она, самый молодой пилот, сделала то или другое. Может быть, ухудшилась острота зрения или ее реакция. А может, видя, как пилоты помоложе делают все очень хорошо, и как стареет собственное тело, она впадает в гнев. Часто именно возраст заставляет кого-то впервые рассердиться.

«Может быть, — думал он, — она беспокоится, привлекательна ли еще для мужчин или нет».

— Мне нравятся зрелые женщины, — сказал он, — они больше разбираются в жизни. — В его глазах промелькнула искорка. — Они не ждут от мужчины чрезмерного.

Он намекал на себя, но Джеки этого не поняла.

— Вы хотите сказать, женщина постарше знает, что она найдет в муже, чтобы больше не ждать прекрасного молодого человека, который покорит ее?

Это было совсем не то, что он подразумевал, и уж совсем не то, что он сказал. Временами казалось, что ее что-то волнует, но он не так хорошо ее знал, чтобы разобраться, в чем тут дело. И он решил, что лучше просто сменить тему.

— Я собираюсь когда-нибудь совершить кругосветное путешествие, — сказал Эдвард, решив, что говорить о путешествии приятнее, чем говорить о старости.

— Что вы говорите?! — воскликнула Джеки, придавая своему голосу хоть немного интереса. Она знала, что он не собирался унизить ее, говоря, что ему нравятся зрелые женщины. Она — женщина зрелая. Тогда почему же эхом в ее ушах звучат слова Вильяма: «Я очень хочу на тебе жениться, а детей у тебя будет столько, сколько ты захочешь». Он ведь не сказал: «…столько детей, сколько тебе позволит иметь возраст до климакса». А сможет ли зрелая женщина заиметь дюжину ребятишек?

— А вы когда-то были моряком? — заставила она себя задать вопрос.

Этот вопрос озадачил Эдварда, сообразившего, что она думает, будто говоря о кругосветке, он собирается сам управлять судном. Принимая во внимание ее мастерство в управлении самолетами, было понятно, что она предполагает и в других способность к тому, что умеет делать сама.

— Я имел в виду, что собираюсь отправиться в круиз вместе с несколькими сотнями других пассажиров.

— А-а, — протянула Джеки в ответ, и это было все. Она бывала в городах, когда туда в порт заходили корабли, совершавшие круизы, и внезапно каждый магазин, каждый ресторанчик начинал буквально клубиться от туристов, скупающих все, что могло быть названо сувениром.

— Поедемте со мной, Джеки, — сказал Эдвард, удивив и себя, и ее.

— Что?!

— Я все бумаги оформлю, все оплачу. Я не жду, что вы за меня выйдете замуж. Я куплю нам отдельные каюты, и мы будем путешествовать компаньонами, друзьями. Вместе поглядим на мир. Или даже так — вы поглядите на мир во второй раз. — Он наклонился над столом и взял ее руку в свою — большую и теплую. — Я знаю, мы можем быть друзьями. Я так много о вас читал, хочется все узнать о вашей, такой напряженной, жизни. Особенно о том времени, когда вы перевозили обожженных детей в больницу и вас пригласил президент. Должно быть, вы прямо начинены такими историями.

— Не лучше ли взять с собой радио?

— Простите, не понял.

— Брать меня с собой, чтобы я рассказывала всякие истории — это все равно что иметь с собой радио. Вы можете накормить меня обедом — и я включена. Купите мне безделушку, и вы уже имеете рассказ. Оплатите весь круиз, и вы избавлены от скуки на корабле, где месяцами совершенно нечем заняться.

Когда она закончила речь, он сидел, распрямившись на стуле, с каменным выражением лица. Это был скорее вид бизнесмена, чем вид человека, обедающего с хорошенькой женщиной.

— Извините, — сказала она, глубоко вздохнув. — Мистер Браун, я не имею в виду ничего обидного, но я думаю, что вы влюбились из-за восторгов Терри по поводу того, что мне удалось совершить в жизни. А я женщина, точно такая же, какой была и ваша жена. Я не общественный институт, а уж тем более — не особенно хорошая рассказчица. Я живу напряженно и не намереваюсь уходить на покой.

О Господи, но так она испортит все дело. Это очень приятная личность, наподобие Терри. Но почему у нее такое чувство, что девяносто процентов интереса к ней у Терри и Эдварда основано на ее славе? Какая другая причина могла быть у этого человека, чтобы приглашать ее? Уж определенно она не самая красивая незамужняя женщина в городе. Тогда почему он интересуется именно ею?

И он уже ответил на этот вопрос: ему нужна компаньонка. Ему пятьдесят пять лет, он устал искать длинноногих женщин, чтобы начать семейную жизнь. На этом этапе своей жизни он хочет иметь кого-то, с кем можно поговорить, а кто лучший кандидат для этого, как не женщина, облетевшая весь мир и «начиненная историями»?

После отповеди Джеки вечер уже нельзя было спасти. В неловком молчании они провели остаток ужина.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Когда Джеки вернулась домой, она не удивилась, увидев, что дом не освещен, и нигде нет признаков присутствия Вильяма. Что он тут должен дожидаться?

Она встряхнула головой, чтобы в ней прояснилось. Между ней и Вильямом ничего нет, вообще ничего, и ничего не будет. Он сказал, что ее любит, хотя она делала все возможное, чтобы удержать его от этой любви. Она вспомнила, как летая на самолете вверх дном, довела его до болезни. Даже если она не сможет вернуть его любовь, не очень вежливо с ее стороны быть такой противной во всем остальном.

Когда она направилась в кухню, ей казалось, будто каждый фут ее тела весит не меньше тысячи фунтов. В мозгу беспрерывно раздавалось эхом: Вильям, Вильям, Вильям. Казалось, он был всем, о чем она была способна думать, а кроме того — под запретом. Запретный плод в райском саду — это он.

— А мы помним, что там случилось, — сказала она громко, открывая дверь.

Как только она включила свет, она поняла, что тут что-то не так. Вначале она не знала, что именно, какое-то мгновение стоя в дверях и осматривая комнату. Все было точно так же, как было при ее уходе. Она не увидела перемен, а уж тем более чего-то неприятного. В кухне все было то же, все, как она оставила.

Внезапно она сообразила, что именно не так: все было, как до прихода Вильяма. За очень короткое время она приспособилась к порядкам Вильяма: он все убирал с глаз долой. Может, он вещи клал не в то место, но, по крайней мере, на виду их не было. Но сегодня вечером ничего не было убрано. На кухонной доске были следы еды, которую Вильям готовил себе сам, а грязная посуда так и осталась в раковине, даже не залитая мыльной водой. Импульсивно она открыла дверцу холодильника, и, вместо обычного порядка, она увидела хаос. Все выглядело так, будто пьяный двухлетка продолжил в холодильнике пасхальную охоту за яйцами.

Она даже не поняла, почему беспорядок в холодильнике настолько ухудшил ее состояние, но это было так. Может быть, ей должно было стать лучше при этом доказательстве того, что Вильям взорвался из-за ее свидания с другим мужчиной, но это как-то ухудшило ее состояние. Точным словом тут была «безнадежность».

— Джеки, — громко произнесла она, — ты безнадежна. Только что ты встретила прекрасного мужчину, которому нравишься, а ты страдаешь, потому что твой партнер по бизнесу не привел в порядок кухню.

Уныло она прошла через темный дом в спальню. Она знала, что это ее шанс порвать все отношения с Вильямом. Утром ей надо сказать ему, что провела изумительное время с изумительным человеком, и будущее вместе с ним ее интересует еще больше. Как это по-французски называют? «Insouciance». Да, она должна описать сегодняшний вечер с insouciance.

Но вместо того, чтобы изобразить леди, оставленную без помощи, войдя в спальню, она бросилась на кровать на стеганое ватное одеяло, почти его обхватив, и зарыдала. Как могла ее жизнь так ужасно измениться? Почему она все время думает о Вильяме? Сегодня вечером не было минуты, когда бы она не задавалась вопросом, что он делает и о чем думает. Она сравнивала милого мистера Брауна с Вильямом во всем, что бы тот ни делал, ни говорил.

Когда она почувствовала на голове сильную мужскую руку, которая могла принадлежать только Вильяму, она не удивилась. Разве он не оказывался всегда рядом, когда был ей нужен? Когда самолет врезался в камень, он был там и спас ее. Когда порезала ладонь, он остановил кровь. И раньше, когда ей с мужем нужны были деньги, Вильям, узнав, что им плохо, анонимно помог им.

— Расскажи мне, что случилось?

Уткнув лицо в покрывало, она затрясла головой. Нет, она не хочет ему рассказывать, когда нет другой причины для слез — только она сама, не знающая, в чем состоит истинная трудность.

Конечно, казалось совершенно естественным, что Вильям взял ее на руки. Он наклонился над изголовьем, протянул длинные ноги на кровати, положив ее поперек себя, на свою широкую грудь.

— Выпей вот это, — сказал он, поднося к ее губам бокал бренди, и когда она сделала несколько больших глотков, он поставил бокал на ночной столик. — А сейчас расскажи, почему ты плачешь.

— Я не могу тебе рассказать, — застонала она. — Кому же ты расскажешь, кроме меня?

К несчастью, и тут он был прав. Она не могла рассказать Терри, потому что Терри не должна знать о Вильяме. Вильям — эта тайна. Но Вильям ее друг, и был ее другом всегда, сколько себя помнит.

— Как прошло… свидание? — спросил он с подвохом в голосе.

Лежа головой на его груди, у сердца, Джеки смогла почувствовать страсть, кипевшую внутри него. Сейчас она должна рассказать ему о сегодняшнем вечере с продуманными подробностями. Она должна остановить Вильяма — и себя — и не помышлять, что когда-нибудь что-нибудь может быть между ними.

— Было все прекрасно, — сказала она, — он был превосходен. — Слова звучали странно, потому что в тоне ее голоса «превосходен» прозвучало как «ужасен». И слезы потекли с новой силой.

— Ах, Вильям, — сказала она, прижимаясь к нему и заливая слезами его рубашку. — Я знаю, что должна делать. Я должна выйти замуж за кого-то, такого, как Эдвард Браун. Он отлично подходит мне. Он подходящего возраста, подходящего социального положения. Подходит мне по внешним данным. Все превосходно. Он одинок, и я одинока. Мы пара, созданная на небесах.

Вильям подал ей платок, и она громко высморкалась.

— Он такой приятный мужчина, а я с ним была ужасна. Все, что он говорил, я воспринимала не так, как надо. Он… он назвал меня зрелой женщиной.

— Это говорит о том, что он о тебе ничего не знает, — отметил Вильям насмешливо. Джеки фыркнула.

— Он ничего обо мне не знает. Он хотел, чтобы я рассказывала ему истории о моей волнующей жизни. Как будто бы я была леди исследователь, показывающая фото родственников. — Она опять залилась слезами. — Но он ведь очень милый. Почему я так ужасно с ним обошлась? И почему я не могу сделать то, что сулит мне только хорошее? Почему я не делаю то, что мне следует делать?

— Почему ты не влюбилась в этого мужчину, если он настолько прекрасен? — Слова Вильяма звучали тихо, но она слышала, лежа на его груди головой, как застучало его сердце, а тело напряглось, как будто он говорил что-то очень важное для себя.

— Потому что он… безнадежно стар, — выпалила Джеки, — ничто его не веселило. И на тебя не похож. Ты меня смешишь. Ты…

Она прервала речь, чтобы взглянуть на него.

— Почему ты улыбаешься? — эта улыбка задела ее чувства. — Я изливаю тебе душу, а ты смеешься!

— Джеки, любовь моя, — задумчиво сказал он, обнимая ее крепче, — только ты считаешь меня весельчаком. Ни одна другая девушка ни разу не говорила мне, что я весельчак. Когда в группе хотели заняться чем-то, что я считал глупым или опасным, много раз меня обзывали стариком, потому что я всех отговаривал.

— Дети! — воскликнула Джеки с насмешливой иронией.

При этих словах он захихикал, погладив ее руки сверху.

— Ты знаешь, что я в тебе люблю, Джеки?

— Во мне ничего нет, что стоит любви, — горько сказала она. — Я просто дурочка.

Это заявление он проигнорировал.

— Одно, все-таки есть, но именно это я в тебе люблю особенно: когда ты была ребенком, ты была взрослой, а сейчас, когда ты взрослая, ты ребенок. Я даже думаю, что, когда ты родилась, тебе было двадцать пять лет, и ты ничуть не изменилась с тех пор. А возможно, и никогда не изменишься.

— Мне уже не двадцать пять. Я зрелая женщина. Ах, Вильям, что мне делать? Этот мужчина очень мне подходит.

— Так же, как брокколи.

— Что?!

— Брокколи тоже очень подходят для тебя — они полезные. Человек должен их есть каждый день. В самом деле, людям следует есть отварную курицу, брокколи и коричневый рис. Человек не должен есть шоколад или мороженое. Или жареный в масле попкорн.

— Да о чем ты говоришь?

— Эдвард Браун… Он — как брокколи.

— А-а, — протянула она, начиная понимать. — Ага, я поняла, что себя ты считаешь шоколадным мороженым.

— Я бы сказал — больше похож на ванильное.

Через силу она улыбнулась.

— Высоко себя ценишь, ведь так? — Улыбка ее исчезла внезапно, так же, как и появилась. — Вильям, что же мне делать? Ты и я не можем… не можем быть вместе. Ты знаешь это так же, как и я. Но я все время о тебе думаю. Даже сегодня вечером, когда я была с этим милым человеком, я… Ах, Вильям, ну что я буду делать?

Только удары его сердца, отдающиеся ей в щеку, выдавали, что ее слова подействовали на Вильяма. Ведь она призналась, что любит его, ведь так?

— Один вопрос к тебе, — сказал он. — Если бы ты никогда не знала меня ребенком и впервые со мной встретилась, когда упал твой самолет, и если бы я был твоего возраста или старше на несколько лет, что бы ты чувствовала ко мне?

Джеки задумалась. У Вильяма было чувство юмора, которое отличалось от других людей. Она любила его благородство и то, как он умеет посмеяться над собой. Конечно, на свете много других людей у которых есть чувство юмора. Он не единственный. Но ведь в мире и очень много Эдвардов Браунов, людей, которые не смеются. И очень много Эдвардов Браунов, которые считают себя старыми, потому что об этом им говорит паспорт.